Понятие единичности и множественности не является несовместимым с понятием, которое выражает сам глагол. Я имею в виду сейчас не то, что Мейер (R. М. Meyer, «Indogermanische Forschungen», 24. 279 и сл.) называет verba pluralia tantum, когда он говорит о таких глаголах, как нем. wimmeln «кишеть», sich anhдufen «толпиться», sich zusammenrotten «собираться толпой», umzingeln «окружать» (в английском языке – swarm «роиться», teem «кишеть», crowd «толпиться», assemble «собираться», conspire «сговариваться»), где необходимое понятие множественности заключено не в глаголе как таковом, а в подлежащем^[112]. Я имею в виду те случаи, когда самое понятие, выраженное глаголом, дается во множественном числе (is made plural). Что это за случаи, легко увидеть, если рассмотреть соответствующие отглагольные существительные – нексусные существительные (гл. X). Если множественное число от one walk «одна прогулка» и one action «одно действие» будет walks «прогулки», actions «действия», то понятие множественности в глаголе должно предстать в виде «предпринимать несколько прогулок», «совершать несколько действий». Но в английском и в большинстве других языков нет специальной формы для выражения этого значения; когда я говорю he walks «он гуляет» (he shoots «он стреляет»), they walk «они гуляют» (they shoot «они стреляют»), невозможно установить сколько прогулок (выстрелов) имеется в виду – одна или несколько. В предложении They often kissed «Они часто целовались» наречие будет выражать точно ту же множественность, что и форма множественного числа (и прилагательное) в сочетании (many) kisses. Иначе говоря, действительная множественность глагола – это то, что в некоторых языках выражается так называемым фреквентативом или итеративом – иногда самостоятельной формой» глагола, которая часто включается в систему времен^[113] или в систему видов конкретного языка: так, повторность (так же как длительность и пр.) в семитских языках выражается усилением (удвоением, удлинением) среднего согласного, а в чаморском языке – удвоением ударенного слога глагольного корня (K. Wulff, Festschrift Vilh. Thomsen, 49). Иногда образуется специальный глагол, обозначающий повторное или обычное действие, например в латыни, с помощью окончания – ito: cantito «петь часто», ventito «приходить часто»; глагол visito с точки зрения формы является вдвойне фреквентативным, поскольку он образован от viso, который в свою очередь представляет собой фреквентативное образование от video; однако понятие множественности здесь обнаруживает тенденцию к исчезновению; франц. visiter и англ. visit можно употребить для обозначения единичного прихода. В славянских языках категория множественности или фреквентативности глагола хорошо развита: например, русск. стреливать от стрелять. В английском языке несколько глаголов на – er, – lе подразумевают повторное или обычное действие: stutter «запинаться», patter «постукивать», chatter «болтать», cackle «кудахтать», babble «бормотать». В других случаях повторные действия выражаются иначе: He talked and talked «Он говорил и говорил»; Не used to talk of his mother «Он, бывало, говорил о своей матери»; Не was in the habit of talking «Он имел обыкновение говорить»; Не would talk of his mother for hours «Он, бывало, часами говорил о своей матери»; Не talked of his mother over and over again «Он говорил о своей матери снова и снова» и т.п.

Мы упомянули о множественном числе таких отглагольных существительных, как walk, shot, kiss. В этой связи мы можем напомнить читателю и о существовании другого вида «нексусных существительных» – существительных, содержащих в себе предикатив, например: stupidity «глупость», kindness «доброта», folly «безрассудство». Эти слова также могут иметь форму множественного числа, хотя, как было замечено выше, при этом они переходят из разряда названий массы в разряд исчисляемых (то же наблюдается и в случаях, когда форма единственного числа рассматриваемых слов сочетается с неопределенным артиклем; ср. a stupidity «единичное проявление глупости», «глупый поступок»).

Наречия, конечно, не имеют определенного числа, кроме разве таких наречий, как twice «дважды», thrice «трижды», often «часто», которые можно признать множественным числом к once «однажды», поскольку логически они означают то же, что «два раза», «три раза», «много раз». Понятие множественности здесь относится к субстантивному понятию, которое заключено в субъюнкте, так же как в групповых субъюнктах типа at two (three, many) places «в двух (трех, многих) местах». О понятии множественности можно говорить и в отношении таких групп, как now and then «от времени до времени», here and there «там и сям», ибо они означают то же, что и «в разное время», «в разных местах». Однако это не подрывает справедливости общего положения, что понятие числа неприложимо к наречиям.

Приложение к главам, посвященным числу

Для обозначения места в каком-либо ряду большинство языков (все языки?) образовало специальные слова от (количественных) числительных; эти слова называются порядковыми числительными. Очень часто первые порядковые числительные не образуются по общему правилу от соответствующих количественных: primus, first, erst «первый» не имеют отношения к unus, one, ein «один», но с самого начала обозначают первого в пространстве или времени. Лат. secundus первоначально означало «следующий» и, таким образом, ничего не говорило о том, сколько предшествует; часто для обозначения второго в ряду употребляется слово, имеющее неопределенное значение – «другой»; например: др.-англ. oрer (сохранившееся в современном английском языке в качестве неопределенного местоимения other, в то время как порядковое числительное заимствовано из французского языка), нем. ander, дат. anden. Во французском мы находим правильное образование от deux – deuxiиme (сначала, вероятно, в сочетаниях типа vingt-deuxiиme; ср. vingt-et-uniиme).

Во многих случаях, там, где с точки зрения строгой логики требовались бы порядковые числительные, употребляются количественные числительные; это вызывается соображениями удобства, особенно если речь идет о больших числах, например: In 1922 = в тысяча девятьсот двадцать втором году от рождества Христова (в русском языке в этом случае употребляются порядковые числительные); далее, при чтении таких обозначений, как line 725, page 32, Chapter XVIII и т.п.; во французском языке также: Louis XIV, le 14 septembre и т.п.

После слова «номер» такое употребление количественных числительных вместо порядковых является всеобщим: «номер семь» значит «седьмой в ряду». Ср. также обозначение часа: at two o’clock «в два часа», at three-fifty «в три часа пятьдесят минут».

Обратите внимание на употребление порядковых числительных в нем. drittehalb, дат. halvtredie «два с половиной» (третий элемент есть только половина), а также на несколько иное употребление в шотл. at half three, дат. klokken halv tre, нем. um halb drei Uhr «B половине третьего».

Во многих языках порядковые числительные (со словом «часть», «доля» или без него) могут употребляться для обозначения дробей: ср. five-sevenths, cinq septiиmas, fьnf Siabentel, fern syvendedel и т.п. Однако для обозначения половины существует специальное слово: half, demi и т.п.

Глава XVI . Лицо

Определения. Общее и родовое лицо. Понятийное и грамматическое лицо. Косвенная речь. 4‑е лицо. Возвратные и взаимные местоимения.

Определения

В Оксфордском словаре дается следующее определение «лица» в грамматическом смысле: «Каждый из трех разрядов личных местоимений и каждое из соответствующих различий у глагола, обозначающее или указывающее соответственно на лицо говорящее (первое лицо), на лицо, к которому обращена речь (второе лицо), и на лицо, о котором говорят (третье лицо)…» Однако, хотя это определение встречается в других хороших словарях и в большинстве грамматик, оно явно ошибочно. Ведь когда я говорю «Я болен» или «Вы должны идти», лица, о которых я говорю, несомненно – «я» и «вы». Таким образом, подлинное противопоставление будет следующее: (1) лицо говорящее, (2) лицо, к которому обращена речь, и (3) лицо, которое не является ни говорящим, ни адресатом речи. В первом лице говорят о себе, во втором – о лице, к которому обращена речь, а в третьем – о том, кто не является ни тем, ни другим.

Далее необходимо помнить, что при таком употреблении слово «лицо», определяемое одним из первых трех порядковых числительных, означает нечто совсем иное, чем лицо в обычном смысле: «человек, разумное существо». В предложениях «Лошадь бежит», «Солнце светит» мы имеем дело с третьим лицом, а если в басне лошадь говорит «я бегу» или солнце говорит «я свечу», то в обоих предложениях мы находим первое лицо. Такое употребление термина «лицо» восходит еще к латинской грамматике и далее к греческой (prosōpon) и является одним из тех больших неудобств традиционной грамматической терминологии, которые слишком прочно укоренились, чтобы их можно было изменить, каким бы странным ни представлялось неискушенному человеку положение о том, что «безличные глаголы» всегда имеют форму «третьего лица»: pluit, it rains и т.п. Некоторые авторы возражали против включения местоимения it в систему личных местоимений, однако это включение оправдано, если вкладывать в термин «личное местоимение» значение «местоимение, обозначающее лицо», в том смысле, о котором шла речь выше. Но когда мы говорим о различии между двумя вопросительными местоимениями кто и что, из которых первое обозначает лицо, а второе все, что не есть лицо, мы склонны назвать местоимение кто личным местоимением, что было бы, безусловно, очень неудобно.

Из определения первого лица, естественно, вытекает следствие, что первое лицо, строго говоря, встречается только в единственном числе^[114].

В одной из предшествующих глав (стр. 220 и сл.) уже указывалось, что так называемое первое лицо множественного числа «мы» в действительности представляет собой «я + одно или несколько других лиц»; в некоторых работах, посвященных языкам американских индейцев, для обозначения «мы» очень удачно употребляются знаки 1/2 и 1/3, которые показывают, что в этой форме к «я» добавляется второе или третье лицо.

В качестве курьеза, имеющего отношение к рассматриваемой проблеме, можно привести следующее предложение, иллюстрирующее эмоциональную окраску трех лиц: «У Раскина народ всегда «вы»; у Карлейля он отодвигается еще дальше и становится «они», но у Морриса народ всегда «мы «» (в книге Bruce Glacier, «William Morris»).

Во многих языках различие между тремя лицами проявляется не только у местоимений, но и у глаголов, например, в латыни (amo, amas, amat), в итальянском, древнееврейском, финском и др. языках. В этих языках во многих предложениях нет особого указания на подлежащее; вначале предложения типа ego amo, tu amas ограничивались лишь такими случаями, где было необходимо или желательно особо выделить «я» или «ты». С течением времени, однако, стало все более и более обычным добавлять местоимения даже тогда, когда не имелось в виду особо подчеркнуть их, а это, в свою очередь, создало условия для постепенного ослабления звуков в личных окончаниях глаголов и поэтому личные окончания для правильного понимания предложения становились все более и более излишними. Так, во французском языке j’aime, tu aimes, il aime, je veux, tu veux, il veut, je vis, tu vis, il vit звучат одинаково. В английском языке мы находим одну и ту же форму в случаях I can, you can, he can, I saw, you saw, he saw и даже во множественном числе: we can, you can, they can, we saw, you saw, they saw – фонетические изменения и замена по аналогии шли рука об руку и привели к ликвидации прежних различий. Эти различия, однако, полностью не исчезли: их остатки проявляются во франц. j’ai, tu as, il a, nous avons, vous avez, ils ont и в англ. I go, he goes и у других глаголов в форме 3‑го лица единственного числа настоящего времени. В датском языке исчезли и эти различия: jeg ser, du ser, han ser, vi ser, I ser, de ser; и так у всех глаголов во всех временах – совсем как в китайском и в некоторых других языках. Подобное состояние языка следует рассматривать как идеальное или логичное, поскольку различия по праву принадлежат первичному понятию, и нет никакой необходимости повторять их во вторичных словах.

В английском языке возникло новое различие между лицами во вспомогательных глаголах, которые употребляются для выражения будущности (I shall go, you will go, he will go) и для выражения обусловленной нереальности (I should go, you would go, he would go).

Повелительное наклонение (и, можно добавить, звательный падеж) всегда, по существу, стоит во 2‑м лице, даже в таких предложениях, как Oh, please, someone go in and tell her или Go one and call the lew into the court (Шекспир), и особенно в предложениях типа And bring out my hat, somebody, will you (Диккенс), где 2‑е лицо специально выражено в добавленном предложении. В английском языке форма глагола не указывает на то, какое лицо имеется в виду, но в других языках существует 3‑е лицо повелительного наклонения. Здесь наблюдается конфликт между грамматическим 3‑м лицом и понятийным 2‑м лицом. Иногда, однако, последнее преобладает даже формально, например, в гр. sigān nun hapās ekhe sigān, где ekhe (2‑е лицо), по мнению Вакернагеля (Wackernagel, Vorlesungen ьber Syntax, Basel, 1920, 106), употреблено вместо ekhetō (3‑го лица): «Каждый пусть хранит молчание». Там, где в повелительном наклонении мы находим 1‑е лицо множественного числа, как ит. diamo, франц. donnons, это 1‑е лицо по существу имеет значение «дай ты, и я тоже дам», так что повелительное наклонение здесь, как и везде, относится ко 2‑му лицу. В английском языке прежнее give we было заменено оборотом let us give (как в датском и в некоторой степени также в немецком); здесь let, конечно, и с грамматической и с понятийной точек зрения представляет собой 2‑е лицо, а 1‑е лицо множественного числа проявляется лишь в зависимом нексусе – us give.

Наречием места, соответствующим 1‑му лицу, является here «здесь». Если же для обозначения «не-здесь» есть два наречия, как в северных английских диалектах – there и yonder (yon, yond), то в таком случае можно сказать, что there «там» соответствует 2‑му лицу, a yonder «за пределами» – 3‑му лицу^[115]; однако нередко находим только одно наречие, выражающее оба понятия – в частности, в литературном английском языке, где yonder является устаревшим. Связь между первым лицом и «здесь» можно обнаружить в итальянском языке, где наречие ci «здесь» широко употребляется в качестве местоимения 1‑го лица множественного числа в косвенных падежах вместо ni «нас». В немецком языке мы находим два наречия движения: hin для обозначения направления от говорящего и her – направления к говорящему.

Банг в своей брошюре «Урало-алтайские языки» (W. Bang, Les langues ouralo-altaпques, Bruxelles, 1893) считает неоспоримым, что человеческий разум имел представление о «здесь» и «там» раньше, чем он выработал понятия «я» и «ты». Поэтому он устанавливает два разряда местоименных элементов: первый – для понятий «здесь», «я», «сейчас» (элементы, начинающиеся с m-, n-), второй – для понятий «не‑я», «там» (элементы, начинающиеся с t-, d-, s-, n-). Последний разряд в свою очередь подразделяется на два подразряда:

«a) la personne la plus rapprochйe, lа, toi, naguиre, tout а l’heure,
 b) la personne la plus йloignйe, lа-has, lui, autrefois, plus tard».

Это любопытная точка зрения, почему я и упомянул о ней, но вообще в данной книге я воздерживаюсь от рассуждений о первоначальном состоянии грамматического строя и о происхождении грамматических элементов.

Общее и родовое лицо

Выше мы уже пришли к тому выводу (см. стр. 228), что в некоторых случаях было бы очень удобно иметь специальную форму для «общего числа»; точно таким же образом ощущается необходимость и в форме «общего лица». Как уже указывалось, именно таким случаем является местоимение «мы», поскольку оно означает «я и ты» или «я и кто-то другой», а также местоимение множественного числа «вы», означающее «ты и кто-то другой», благодаря чему происходит объединение 2‑го и 3‑го лица. Однако это не покрывает тех случаев, когда два лица не соединяются союзом «и», а разъединяются, например при помощи «разделительного союза». В таких случаях в языках, которые различают лица в глаголе, возникают значительные трудности: ср. Either you or I are (или am или is?) wrong «Или ты или я неправ»; см. также примеры, приведенные в моей книге «Language», стр. 335 и сл. Обратите внимание и на употребление местоимения our «наш» в предложении Clive and I went each to our habitation . (Теккерей, Ньюкомы, 297), где можно было бы сказать «…each to his home» и где в датском языке, безусловно, было бы употреблено возвратное местоимение 3‑го лица: С. og jeg gik hver til sit hjem (cp. vi tog hver sin hat); в подобном случае форма общего лица была бы более логичной.

Вакернагель («Vorlesungen ьber Syntax», Basel, 1920, 107) упоминает любопытный случай, где трудность была бы разрешена, если бы была употреблена форма общего лица: Uter meruistis culpam? «Кто из вас двоих заслужил порицания?» (Плавт); uter требует 3‑го лица единственного числа, но глагол ставится во 2‑м лице множественного числа, поскольку речь обращена к двум лицам.

В качестве «общего лица» в еще более широком смысле можно рассматривать также и то, что мне хотелось бы назвать «родовым лицом», например франц. on. В главе, посвященной числу (стр. 236), я уже рассматривал употребление родового единственного и множественного числа с артиклем или без него в различных языках, а в главе, посвященной взаимоотношениям между подлежащим и дополнением, я говорил о развитии итальянского si и о конструкции, в состав которой оно входит (стр. 182 и сл.); теперь же уместно указать, что для выражения понятия «все лица» или «никакое лицо» в реальных языках употребляются фактически все три грамматических лица:

1) As we know «Как мы знаем» = comme on sait;

2) You never can tell «Вы никогда не можете сказать «= On ne saurait le dire;

3) One would think he was mad «Можно было бы подумать, что он сумасшедший» = On dirait qu’il est fou;

What is a fellow to think «Что человеку думать» = Qu’est-ce qu’on doit penser? (…il faut…),

They say (people say) that he is mad «Говорят (люди говорят), что он сумасшедший» = On dit qu’il est fou.

Выбор между этими выражениями обусловлен в большей или меньшей степени эмоциональными соображениями: иногда говорящий хочет подчеркнуть, что он включает себя в то или иное утверждение, иногда он специально взывает к слушателю^[116], а иногда стремится по возможности остаться в тени, хотя в сущности имеется в виду главным образом 1‑е лицо (one, a fellow).

Интересно отметить, что местоимение со значением «мы» в некоторых языках постепенно исчезает и заменяется обобщающим местоимением («one»). Это наблюдается во французском языке: «Je suis prкt, est-ce qu ’ on part ?» вместо… nous partons (Bally, Le langage et la vie, Genиve, 1913, 59); «Nous, on va s’batte, nous on va s’tuer» (Benjamin, Gaspard) с эмфатическим выделением nous; см. стр. 13; «Moi, j’attends le ballet, et c’est nous qu ’ on dansera avec les petites Allemandes «и именно мы будем танцевать» (стр. 18, там же). В итальянском языке такие случаи вполне обычны: La piazzetta dove noi si giocava a volano (Verga, Eros, 27); Noi si potrebbe anche partire da un momento all’ altro (Fogazzaro Daniele Cortis, 31); La signora Dessalle e io si va stamani a visitare i Conventi (id. Santo, 139); Noi si sa che lui non vole andare^[117] (216). Как видно из примеров, указанное явление довольно часто встречается в итальянском. В связи с этим объяснение, данное Балли (см. цитированное сочинение), о том, что в 1‑м лице множественного числа nous chantons глагол сохранил особое окончание, не нужное и не гармонирующее с окончаниями в формах je chante, tu chantes, il chante, ils chantent, которые совпали по звучанию (однако что тогда сказать о vous chantez?), по-видимому, неверно. Однако Балли, вероятно, прав, когда он говорит, что в то время как формы moi je chante, toi tu chantes, lui il chante, eux ils chantent звучат вполне естественно, сочетание с эмфатическим местоимением 1‑го лица множественного числа nous nous chantons представляется неясным и негармоничным, а поэтому предпочитается форма nous on как более приемлемая для слуха и сознания.