Среди типичных синтаксических построений поэтического текста необходимо указать на достаточно часто встречающееся развитие темы в форме синтаксической градации с завершением[132]. Среди подобных текстов выделяются стихотворения в форме периода, в форме временных (когда… тогда), причинно-следственных (если… то), условных (один из примеров – стихотворение А.С. Пушкина «Брожу ли я средь улиц шумных…»). Образцовый анализ ритмико-синтаксической и семантической структуры периода в стихотворении М.Ю. Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…» дан в работах Б.М. Эйхенбаума и М.Л. Гаспарова[133]. Рассмотрим развитие темы в форме градации временных конструкций в стихотворении М. Кузмина из цикла «Александрийские песни».

              Когда мне говорят: «Александрия»,

              я вижу белые стены дома,

              небольшой сад с грядкой левкоев,

              бледное солнце осеннего вечера

              и слышу звуки далеких флейт.

              Когда мне говорят: «Александрия»,

              я вижу звезды над стихающим городом,

              пьяных матросов в темных кварталах,

              танцовщицу, пляшущую «осу»,

              и слышу звук тамбурина и крики ссоры.

              Когда мне говорят: «Александрия»,

              я вижу бледно-багровый закат над зеленым морем,

              мохнатые мигающие звезды,

              и светлые серые глаза под густыми бровями,

              которые я вижу и тогда,

              когда не говорят мне: «Александрия!»

    Каждая из строф этого стихотворения представляет собой однотипную временную синтаксическую конструкцию, причем в их построении наблюдается определенный закономерный параллелизм: Когда мне говорят: «Александрия», / Я вижу… далее следует перечислительная конструкция и завершение -  и слышу звук(и)….

     В третьей строфе завершение меняется (Которые я вижу и тогда, / Когда не говорят мне: «Александрия»). Временное сложноподчиненное предложение осложняется сначала определительным придаточным, а затем удвоением временной конструкции (Когда мне говорят … и тогда, когда мне не говорят). При этом последняя строка образует вариативное композиционное кольцо с началом всего стихотворения и с началом каждой его строфы.

    Рассмотрим теперь семантическую композицию стихотворения. В каждой строфе перечисляются зрительные и слуховые ассоциации, связанные со словом «Александрия». И при этом в каждой строфе мы встречаем повторяющиеся, тождественные элементы и элементы изменяющиеся, противопоставленные друг другу. Помимо синтаксической конструкции, в роли элементов тождества выступают глаголы: во всех трех строфах они одни и те же: говорят, вижу, слышу. В качестве варьирующихся элементов используются существительные и прилагательные. Поскольку последняя строфа строится несколько иначе, разрушая сложившуюся было синтаксическую инерцию, рассмотрим сначала первые две строфы.

    Предметный мир первой строфы – стены, дом, сад, грядка, левкои, солнце, вечер, звуки, флейты – объединяется темой домашний быт. При этом пространство в первой строфы строится по принципу расширения поля зрения: от «стен дома» и «небольшого сада» к «солнцу осеннего вечера» и «звукам далеких флейт». Предметный мир второй строфы объединяется противоположной темой: городской быт - звезды, город, матросы, кварталы, танцовщица, «оса», звуки, тамбурин, ссора. Пространство этой строфы строится в зеркально противоположном порядке: от взгляда «с высоты птичьего полета» (звезды над… городом, матросы, кварталы) к сужению поля зрения (танцовщица и ближайшие звуки тамбурина и крики ссоры).

    Атрибуты первой строфы – белые, небольшой, бледное, осенний, далекие – постепенно психологизируются. Первые два эпитета, как и эпитет осенний, представляют собой точные объективные определения. Бледное солнце – уже не столько цветовой, сколько световой эпитет, а определение далекие флейты – скорее указывает на точку зрения лирического «я», его положение в пространстве.

    Во второй строфе два эпитета из четырех выражены причастиями (стихающими, пляшущую), что резко динамизирует описание. Первая и вторая строфа создают два противопоставленных друг другу, во всем чужих мира, которые объединяет только точка зрения наблюдателя.

    В третьей строфе происходит своего рода синтез двух миров. Эта строфа выделяется резким повышением роли эпитетов. В первых двух строфах по четыре эпитета, в последней их семь. Атрибуты в третьей строфе повторяют и в то же время варьируют эпитеты первой и второй строфы:  бледное солнце – бледно-багровый закат, звезды над стихающим городом – мохнатые, мигающие звезды. В то же время предметы как таковые совершенно исчезают из перечисления. Остается только описание неба (в первой строфе было солнце, во второй – звезды, а в третьей – закат и звезды), а затем происходит резкое сужение поля зрения, самый крупный план во всем тексте (светлые серые глаза под густыми бровями). И именно здесь в тексте происходит семантический сдвиг: прежние перечисления и противопоставления отходят на второй план, а на первый план выходит не названная прямо любовная тема.

                        ***

     Значение синтаксических и риторических структур особенно возрастает в том случае, когда мы имеем дело с так называемым «внежанровыми» лирическими стихотворениями. В современной научной литературе это наименование закрепилось за стихотворениями, которые не соответствуют ни одной из канонических жанровых моделей. Именно такие стихотворения доминируют в русской лирической поэзии, начиная со второй половины XIX в. Обычно они группируются лишь тематически (философская лирика, пейзажная лирика, любовная лирика и т.п.). Между тем, ни одно высказывание, будь то бытовая реплика или художественный текст, не бывает «внежанровым». Скорее уместно говорить о двух жанровых уровнях: первичном речевом жанре и вторичном, каноническом литературном жанре. Если перед нами ода, элегия, послание, баллада, то в художественном целом происходит взаимодействие этих двух жанровых уровней. В иных случаях на первый план выходит именно осознание первичной жанровой структуры, композиционно-речевого целого лирического стихотворения.

   Литература

Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Собрание сочинений: В 7 т. – М., 1996. Т.5.

Бахтин М.М. К философии поступка // Бахтин М.М. Работы 1920-х годов. – Киев, 1994.

Бройтман С.Н. Русская лирика XIX – начал XX века в свете исторической поэтики: субъектно-образная структура. М., 1997

Бройтман С.Н. Историческая поэтика. М., 2001.

Веселовский А.Н. Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля // Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л., 1940; современное сокращенное издание: Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1990.

Грехнев В.А. Чужое сознание в элегиях Пушкина // Грехнев В.А. Мир пушкинской лирики. – Нижний Новгород, 1994.      

Жирмунский В.М. Композиция лирических стихотворений // Жирмунский В.М. Теория стиха. – Л., 1975.

Коварский Н.А. А.Н. Апухтин // Апухтин А.Н. Стихотворения. Л., 1961. (Библиотека поэта. Большая серия).

Ковтунова И.И. Поэтический синтаксис. М., 1986.

Кожевникова Н.А. О роли тропов в организации стихотворного текста // Язык русской поэзии ХХ века. М., 1989.

Кожевникова Н.А. Словоупотребление в русской поэзии начала ХХ века. М., 1986.

Якобсон Р. Грамматический параллелизм и его аспекты // Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987.

Глава пятая