После поражения декабристов в условиях все усиливающейся политической реакции прогрессивно-романтическое движение не прекратилось, а приобрело новые, более сложные формы. Не забудем, что в 1830-е годы расцвело творчество Лермонтова — самого великого русского романтика. И в большинстве своем массовая тогдашняя литература, заполнявшая страницы периодических журналов, была романтической. Расцветал русский исторический роман Загоскина, Лажечникова, Н. Полевого, романтический по художественному методу. Гоголь начинал свое поприще с романтических повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки». Романтиком был студент Белинский, автор драмы «Дмитрий Калинин» (1830), романтическим было творчество Полежаева, Огарева, Герцена («Вильям Пени», 1834). Продолжалось романтическое творчество некоторых из декабристов — А. Одоевского, Марлинского, Кюхельбекера.
Романтики предлагали по-своему углубленную трактовку человеческих характеров, проблемы народности.
Обозначившаяся уже тенденция перехода литературы от романтизма к реализму продолжала развиваться. Существовало и начинало оказывать свое огромное влияние на литературу реалистическое творчество Пушкина. К половине 1830-х годов от романтизма к реализму переходит Гоголь, реалистическая линия наметилась в творчестве Лермонтова («Маскарад», 1835; «Княгиня Литовская», 1837). Глашатаем реализма выступил Белинский в статьях «Литературные мечтания» (1834), «О русской повести и повестях Гоголя» (1835).
Все это усложняло общую картину литературного развития и терминологически точное обозначение его явлений в критике.
Характерно, что творчество Лермонтова-романтика не послужило основой для создания какой-либо особой теории романтизма. Гениальным истолкователем Лермонтова явился Белинский, критик «гоголевского» периода. Но некоторые новые формы критического обобщения романтизма в промежуток между декабристами и Лермонтовым были произведены. В самом романтизме появились новые, демократические черты, разрабатывались романтические теории контрастов, исторического эпоса. Авторитеты Шиллера, де Сталь, Констана, Байрона сменились авторитетами В. Скотта, Гюго, Гейне, Купера.
В литературу начали проникать выходцы из разночинных слоев и даже из крестьян. Наиболее ярко черты прогрессивно-демократического романтизма проявились в деятельности братьев Николая и Ксенофонта Полевых, гордившихся своим купеческим происхождением.
Главным делом Н. Полевого было издание одного из лучших русских журналов — «Московского телеграфа» (1825—1834). Полевой явился новатором в области журналистики и критики. Он первый создал тип русского «энциклопедического журнала»; по этому образцу позднее были созданы «Библиотека для чтения» Сенковского, «Отечественные записки» Краевского, «Современник» Некрасова и Панаева.
Многие материалы Полевой черпал из либеральных французских журналов.
Полевой придавал принципиальное значение в журнале отделу критики. Позднее он сам писал: «...никто не оспорит у меня чести, что первый я сделал из критики постоянную часть журнала русского, первый обратил критику на все важнейшие современные предметы».
В апреле 1834 года царские власти закрыли «Московский телеграф» за слишком либеральное направление, использовав в качестве повода неодобрительный отзыв Полевого о казенно-патриотической драме Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла», от постановки которой был в восторге Николай I.
Н. Полевой был глашатаем романтизма, преимущественно французской его разновидности: творчества Констана, Альфреда де Виньи, Гюго. Философскую основу для своих построений он нашел в эклектической системе В. Кузена. Он говорил об этом в рецензии на книгу А. Галича «Опыт науки изящного» и других статьях.
Н. Полевой стал вводить принцип историзма в критике. Особенно важны его статьи: «Нынешнее состояние драматического искусства во Франции» (1830), «О новой школе в поэзии французов» (1831), «О романах Виктора Гюго и вообще о новейших романах» (1832), «О драматической фантазии Н. Кукольника «Торквато Тассо» (1834). Из русской тематики важны его статьи о сочинениях Державина (1832), о балладах и повестях Жуковского (1832), о «Борисе Годунове» Пушкина (1833), рецензии на сочинения Кантемира, Хемницера и др. Многие свои статьи он объединил затем в книге в двух частях «Очерки русской литературы» (1839).
Полевой стремился опереться на биографические факты, впервые в русской критике придавая им принципиальное значение в монографических исследованиях творчества художников слова. Его статьи о различных писателях представляют собой элементы целостной историко-литературной концепции, предварявшей в отдельных моментах концепцию Белинского.
Н. Полевой рассматривал романтизм в поэзии как либерализм в политике, как средство утверждения нового, демократического, антидворянского искусства, свободы творчества, раскованного от стеснительных правил и регламентации. В то же время: «Романтик повинуется судье гораздо более строгому, нежели Лагарп и Баттё, — уму и уложению более трудному, нежели Буалова наука стихотворства — законам истины поэтической». Правда, Полевой, по словам Белинского, больше отрицал, нежели утверждал, больше оспаривал, чем доказывал. Но в статьях последних лет существования «Московского телеграфа» он все определеннее развивал тезисы объективной, исторической эстетики, выступая против субъективистской эстетики вкуса, произвольных суждений.
«Рассматривайте каждый предмет,— писал он, — не по безотчетному чувству: нравится, не нравится, хорошо, худо, но по соображению историческому, века и народа, и философскому, важнейших истин души человеческой» («Песни и романсы А. Мерзлякова»). Вот как, например, Полевой объяснял появление современных форм романа: «Новому времени, когда события обнажили жизнь человека вполне, когда герои явились людьми, быт общественный раскрылся... когда изменился образ воззрения на все предметы...- роман должен был преобразоваться. И В. Скотт первый узнал союз его с историею» («О романах Виктора Гюго и вообще о новейших романах»).
Борясь за «истину изображения», Полевой все же оставался романтиком и понимал предмет искусства ограниченно. Он восставал против эстетической диссертации Н. И. Надеждина, провозглашавшего: «Где жизнь — там и поэзия», хотя, как отмечают исследователи, может быть, под влиянием того же Надеждина сам Полевой все больше начинал признавать примат действительности по отношению к искусству и роль объективно-исторических обстоятельств, влияющих на творчество художника. И все же «нагая истина» ему казалась антиэстетической; «Истина ли изображения составляет цель изящного произведения?» (рецензия на «Адольфа» Б. Констана). Конечно, Полевой справедливо выступал против голого копирования жизни. Но его влекло «высокое», патетическое, гражданское возвеличивание героев. В отличие от установок декабристов, по мнению Полевого, этими героями должны быть люди среднего сословия. Гражданин Минин был для Полевого (как и для Плавильщикова) подлинным героем истории. Полевой исходил из тезиса, что существует якобы извечное противоречие между поэтом и обществом. Конечно, и в такой постановке вопроса есть доля антидворянского критицизма: «Чем выше общество, тем более бывает разница между им и миром поэта». Но Полевой не знал, как устранить это противоречие, он капитулировал перед обществом и с еще большей силой подчеркивал гуманный непрактицизм своего вдохновенного героя: «И мир и поэт — оба правы; общество ошибается, если хочет из поэта сделать своего работника... наряду с другими, поэт равно ошибется, если подумает, что его поэзия дает ему такое же право на место между людьми, какое дает купцу его аршин, чиновнику его канцелярия, придворному его золотой кафтан» («Торквато Тассо» Кукольника).
Первоначально Полевой отрицал идеи художественного контраста, выдвинутые Гюго в предисловии к драме «Кромвель (1827). Полевой писал: «Мысль соединить в изящном произведении два противоположные элемента в равной мере, или почти в равной, кажется нам необдуманною и ложною» («Драматическое искусство во Франции»). По той же причине он нападал на «Отелло» Шекспира и переводчика его на французский язык де Виньи. Но позднее Полевой принял тезисы Гюго относительно «контрастного» изображения жизни как соответствующего «духу времени», поняв, что романтизм — это «отпечаток... разрушительного, дикого порыва» («О романах Виктора Гюго...»). Но соединение противоположных элементов он признавал только на почве романтизма. В творчестве Пушкина и в особенности Гоголя такое смешение он не признавал законным и эстетически оправданным.
Полевой — историк литературы начисто отказывал всей русской литературе XVIII века в оригинальности, делая, как и декабристы, уступку только Державину. Сурово осуждал он Карамзина за подражательность, также и «Бориса Годунова» Пушкина за рабское, как ему казалось, следование за Карамзиным-историком. Но Полевой проглядел в драме важную для Пушкина проблему народа. Более объективную оценку великого поэта Полевой дал в некрологической статье «Пушкин» («Сын отечества», 1837). Но и в этой статье, благосклонно расценивая «Полтаву», «Жениха», «Утопленника», он все же не постиг подлинной народности творчества Пушкина. Он считал, что Пушкин в «Евгении Онегине» становится народным только в самом конце, в восьмой главе, где торжествует смиренная Татьяна. Еще хуже обстояло дело с оценкой Гоголя. «Ревизора». Полевой называл «фарсом». В «Мертвых душах» он видел лишь «уродство», «бедность» содержания. Он обвинял Гоголя в «незнании ни человека, ни искусства». Вся рецензия Полевого на «Мертвые души» пестрит стилистическими придирками, из которых видно, что Полевой не понимал гротеска Гоголя, его реалистических контрастов, сочетания высокого и комического («Русский вестник», 1842, № 5 и 6).
«Жестокие нападения на Гоголя,— отмечал Чернышевский,— принадлежат к числу важнейших ошибок Н. А. Полевого» («Очерки гоголевского периода русской литературы»).
Пережив потрясение в связи с закрытием «Московского телеграфа», Полевой в 1837 году переехал в Петербург, сблизился с Булгариным, Гречем. Белинский осуждал его за измену прежним убеждениям. Полевой мучительно переживал свою драму. В 1846 году он попытался порвать с реакционным окружением и по договору с Краевским начал редактировать «Литературную газету», но вскоре наступившая смерть прервала его сближение с прогрессивным лагерем. Белинский откликнулся на смерть Полевого очень объективной по тону брошюрой, в которой высоко оценил его критическую деятельность в «Московском телеграфе» как глашатая романтизма.
Ксенофонт Полевой — младший брат Николая Полевого, соредактор его по «Московскому телеграфу». Он разделял все идейные убеждения и литературную программу своего брата. С первого номера он стал деятельно сотрудничать в «Московском телеграфе», а в 1831—1834 годах был его неофициальным редактором. В этот период на Кс. Полевом лежали главные обязанности по критическому отделу. Заслуги его как критика не должны заслоняться заслугами брата. Кс. Полевой не обладал философской подготовкой брата, но он продолжал теоретически обосновывать эстетику романтизма.
Перу Кс. Полевого принадлежит большое количество рецензий в «Московском телеграфе». Они разнообразны по темам: о стихотворениях Пушкина, Дельвига, Богдановича, драме А. С. Хомякова «Ермак», повести М. П. Погодина «Черная немочь», многотомном сочинении В. Скотта «История Наполеона Бонапарта» и др. Наиболее важными статьями являются следующие: «О русских романах и повестях» (1829), «Взгляд на два обозрения русской словесности 1829 года» (1830), «О. направлениях и партиях в литературе. Ответ г-ну Катенину» («Московский телеграф», 1833) и «О новом направлении в русской словесности» («Московский телеграф», 1834). В 1836 году Кс. Полевой выпустил в двух частях беллетризованную биографию «М. В. Ломоносов», тем самым как бы завершив неоднократные (Новиков, Радищев) попытки сказать слово о великом выходце из народа как символе его одаренности и бессмертия.
Кс. Полевой был недоволен обзорами литературы, составлявшимися О. Сомовым в «Литературной газете» Дельвига, их узким эмпиризмом («библиографическая перекличка»), субъективно вкусовым подходом в оценках, недоволен был и Иваном Киреевским — его равнением на литературный «аристократизм» (т. е. на Карамзина, Жуковского и Пушкина). Все это, по мнению Кс. Полевого, уже обветшало. Он противопоставлял им «влияние новейшей философии», т. е. романтической теории, «обратившейся у нас в критицизм», оценку явлений с позиций единой теории, принципиальной программы. Полевой обрушивался на П. Катенина, сетовавшего на укоренившийся в современной русской литературе дух партий и направлений. В ответ на это Полевой заявил: журнал не «складочное место, где всякий может выставлять свое мнение», «журнал должен быть выражением одного известного рода мнений в литературе» («О направлениях и партиях в литературе»).
В своих рассуждениях о направлениях и партиях в журналистике и литературе Кс. Полевой выступал прямым предшественником Белинского. Это было новое слово в критике и ее методологии. Принцип социальной оценки увенчивал оценку явлений по месту, времени их возникновения и национальной характерности. При этом указывалось на объективно-закономерный характер направлений и партий. «Направлением в литературе,— писал Кс. Полевой, — называем мы то, часто невидимое для современников, внутреннее стремление литературы, которое дает характер всем или по крайней мере весьма многим произведениям ее в известное, данное время... Основанием его, в обширном смысле, бывает идея современной эпохи...». «Партии» не должны сводиться к «личностям», журнальной перебранке. Они — заостренное выражение программы направлений.
Свою приверженность романтизму Кс. Полевой выражал в таких формулах: «Человек прежде всего бывает движим фантазиею», «чувство развивается в человеке прежде всех других способностей». Полевой разъяснял Катенину, что «дарование и ум — совершенно различные», не всегда совпадающие понятия. Мало одной образованности — нужно еще и вдохновение, мало знать — надо еще и уметь художнически воплотить свой идеал: Катенин «хорошо понимает сущность истинной поэзии, но не умеет выражать ее в изящных созданиях». Полевой изгонял из критики остатки классицистического рационализма и нормативизма, которые для него были синонимами «аристократизма».
Кс Полевой боролся за острую современность в искусстве, против подделок и подражаний, ухода в экзотику, в прошлое. Ради самобытности русской литературы он обрушился даже на сказки Пушкина и Жуковского, усмотрев в них симптомы нежелательного «нового направления» в литературе: «Остановитесь! Довольно опытов и неудачных странствований в чужих владениях. Будьте русскими не прошедших веков, но настоящего времени!» («О новом направлении в русской словесности»).
Взгляды Кс. Полевого страдали при этом резкими противоречиями. Он отрицал даже народный характер войны 1812 года, приписывал все заслуги победы Александру I. Он был, как и его брат, человеком компромиссов, противником решительных методов борьбы за права «среднего сословия». Он не понимал значения реализма и народности Пушкина, отождествлял великого поэта с «аристократической партией», ставил «Бориса Годунова» на одну доску с «Ермаком» Хомякова. Само учение о направлениях и партиях у него страдает декларативностью.
Кс Полевой требовал идеализации добродетелей купечества, мещанства, не видя ограниченности этих социальных прослоек; характерны в этом отношении его советы и упреки М. Погодину, автору «Черной немочи».
После закрытия «Московского телеграфа» Кс. Полевой сошелся с Гречем, Булгариным, стал нападать на Белинского, Герцена, «натуральную школу». С 1850 года он совсем отошел от литературы, занялся составлением мемуаров, в которых пытался обелить деятельность своего брата и свою собственную после 1837 года и свести счеты с литературными противниками.
Условно называемый нами «демократическим» романтизм братьев Полевых в русской исторической обстановке оказался неустойчивым, слабым выражением нарождающегося «третьего сословия». Он внес лишь отдельные ценные вклады в литературную критику, но разошелся с основным ее реалистическим направлением