Глава 1. Надеждин

Какая бы внутренняя борьба ни велась между различными течениями романтизма, с середины 20-х годов и особенно в 30-е годы она отступала перед более важной, приобретавшей самые различные формы борьбой между романтизмом в целом и реализмом, сложившимся в творчестве Пушкина и получившим свое дальнейшее развитие в творчестве Гоголя. Реализм как новое, самостоятельное течение в литературе не мог обойтись без осмысления собственной художественной практики, выработки своего теоретического самосознания в критике.
Одним из первых критиков, начавших рассуждать о каком-то новом искусстве, которое должно прийти на смену классицистическому и романтическому, был профессор Московского университета Николай Иванович Надеждин (1804—1856).
По складу ума он был критиком-«философом». Еще в духовной академии он познакомился с трудами Канта, Шеллинга, Бахмана, Баадера.
Надеждин приблизился к диалектическим началам системы Гегеля, которого, однако, по всей видимости, не читал. Знаменательны, например, следующие его, близкие к Гегелю, рассуждения: «Законы логические, которыми определяется мышление ума, совершенно согласны с законами вещественными, определяющими бытие: на этом согласии основана возможность познания».
Литературная деятельность Надеждина началась в «Вестнике Европы» М. Т. Каченовского нашумевшими статьями «Литературные опасения за будущий год» (1828, № 21, 22), «Сонмище нигилистов» (1829, № 1, 2), подписанными псевдонимом: «Экс-студент Никодим Надоумко». Независимый, дерзкий тон, едкие выпады против романтизма и обольщений относительно успехов современной русской литературы, жонглирование латинскими и греческими цитатами — все казалось странным, необычным в писаниях Никодима Надоумки. Он нападал на Пушкина, Байрона и особенно на Гюго, проповедовавшего смешение прекрасного и безобразного, высокого и комического.
Некоторым из современников казалось, что Надеждин — старовер, союзник Каченовского, ревнитель классицизма. Но это не так. Надеждин в равной степени видел устарелость и классицизма и романтизма. Ему принадлежат термины: «псевдоклассицизм» в применении к французскому искусству XVII века и «псевдоромантизм» в применении к некоторым явлениям современного искусства. Он был за новое искусство, которое наследовало бы достижения прежних эпох и утвердило «правила», почерпнутые из «идеи поэтической необходимости», исторического опыта, окружающей действительности. В рассуждениях Надеждина было много задора и много еще неясного. Но «можно было заметить,— писал Белинский,— что противник романтизма понимал романтизм лучше его защитников и был не совсем искренним поборником классицизма так же, как и не совсем искренним врагом романтизма».
В 1830 году Надеждин защитил написанную на латинском языке докторскую диссертацию на тему: «De origine, natura et fatis Poeseos, quae Romantica audit» («О начале, сущности и судьбах поэзии, романтической называемой»). Отрывки из нее были опубликованы в «Вестнике Европы» (1830, № 1), «Атенее» (1830, № 1). В конце 1831 года он получил звание профессора и затем кафедру теории изящных искусств и археологии в Московском университете. Его лекции пользовались большим успехом. Их слушали Огарев, Станкевич, К. Аксаков, Гончаров.
В диссертации Надеждин развил свои оригинальные идеи.
Надеждин выдвинул тезис о необходимости новейшего синтетического искусства, которое должно «соединить идеальное одушевление средних веков с изящным благообразием классической древности, уравновесить душу с телом». В сущности он предугадывал появление реализма. Но последовательно развить эту идею и практически бороться за реализм в русской литературе Надеждин не сумел. Как отмечал Чернышевский, Надеждин рано появился не только для публики, но и для самого себя.
В 1831—1836 годах Надеждин издавал «Телескоп», журнал «современного просвещения», и приложение к нему — «Молву», газету «мод и новостей». Свою программу Надеждин изложил в статьях: «Современное направление просвещения» (1831, № 1), «Всеобщее начертание теории изящных искусств» Бахмана» (1832, № 5—7), «Здравый смысл и Барон Брамбеус» (1834, № 19—21), «Европеизм и народность в отношении к русской словесности» (1836, № 1—2), «Критика исторической поэзии Шевырева» (1836, № 4—7, 11) и в многочисленных рецензиях: о «Борисе Годунове», седьмой главе «Евгения Онегина», «Горе от ума», «Вечерах на хуторе близ Диканьки», «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», «Ревизоре», «Трех повестях» Павлова и др.
Надеждин постоянно вел полемику с Булгариным, Сенковским. Особенно ожесточенно борьба велась с оплотом русского романтизма — «Московским телеграфом» братьев Полевых. Надеждин критиковал эклектические романтические позиции «Московского наблюдателя», книгу Шевырева «История поэзии».
Надеждин, по словам Чернышевского, «первый прочно ввел в нашу мыслительность глубокий философский взгляд». Он снова после Карамзина вспомнил о Баумгартене, обособившем в специальную область эстетическое. На журнальных страницах он обсуждал вопрос о необходимости выработки объективных эстетических критериев. «От него узнали у нас,— продолжает Чернышевский,— что поэзия есть воплощение идеи... что красота формы состоит в соответствии ее с идеею...», что художественный успех зависит от того, «понята ли и прочувствована ли идея...», что произведение должно обладать по законам «поэтической необходимости» внутренним «единством», характеры в нем должны соответствовать условиям времени, народности...»
Теоретически он беспредельно раздвигал понятие о прекрасном, формулируя его в реалистическом духе: «где жизнь, там и поэзия», отбрасывая кастовые перегородки в понимании сущности литературы: «Литература есть глас народа». После Мерзлякова, Галича и Н. Полевого он ясно показал современное значение жанров романа и повести, как наиболее соответствующих «возрасту человеческого образования», способных отображать жизнь «со всех точек, как пучину страстей, как ткань чувств, как эхо идей» (1832, № 17).
Надеждин требовал народности в искусстве, полагая, что и русскому народу история предназначила выразить всемирночеловеческие идеи — надо только вполне выявить его духовное лицо, для чего необходимо просвещение. Тут он отчасти повторял утверждения романтиков.
Но мировоззрение Надеждина крайне противоречиво. Борясь с субъективизмом романтиков, он сам впадал в объективизм, созерцательность. Прогресс он понимал как постепенность, без скачков и потрясений. Для него борьба классов, революции — нарушение гармонии. Он не проводит различий между романтизмом прогрессивным и романтизмом реакционным, этими «чадами безверия и революции». Правдивость, в искусстве Надеждин ограничивал одним «высоким», этим объясняется его в целом благожелательная оценка «Бориса Годунова» (1831, № 4). Но юмористические поэмы «Граф Нулин», «Домик в Коломне» он считал «мелочными по интересам». Надеждин отказывал в народности «Евгению Онегину». Теория романа у Надеждина повисала в воздухе, поскольку он не увидел в «Евгении Онегине» изображения «беспредельной пучины жизни», осуществления своего же девиза «где жизнь, там и поэзия». Народность Надеждин сводил к простонародности, ценя у Гоголя лишь «Вечера на хуторе близ Диканьки», а не реалистические его сатиры на крепостничество. Подлинно народными он ошибочно считал романы М. Н. Загоскина. Возлагая надежды на просвещение — рычаг прогресса, он полагал, что это дело всецело должно быть в руках правительства. Здесь Надеждин смыкался с лагерем «официальной народности». Выступая при этом против всякого проявления тенденциозности в искусстве, он предварял и теоретиков «чистого искусства».
В «Телескопе» Надеждин поместил «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева (1836), усмотрев в этом произведении родственные себе мотивы критической оценки отсталой допетровской Руси, современного казенного оптимизма, упоения успехами текущей литературы, нежелания трезво посмотреть на истинное ее положение. Правительство признало письмо Чаадаева крамольным, и 22 октября 1836 года Николай I запретил издание «Телескопа». Надеждин был выслан в Усть-Сысольск, а затем переведен в Вятку. Этот удар круто переменил его судьбу. Он был сломлен и впал в отчаяние. Надеждин никогда уже больше не возвращался к самостоятельной журнальной деятельности.
Перед нами второй пример (после судьбы братьев Полевых) того, как разночинец не устоял в жизненной борьбе (Надеждин был из «поповичей»). Известно, как устоял в ней Белинский, который с 1833 года начал сотрудничество в «Телескопе». Приглашение Белинского в журнал было одной из главных исторических заслуг Надеждина перед русской критикой.

var begun_auto_pad = 155657624; var begun_block_id = 199007353;