Отношение к НЭПу в различных слоях общества

Переход к нэпу оказался для многих коммунистов неожиданным, был воспринят ими как поражение, вызвал непонимание и растерянность. Большинство местных партийных работников надеялись, что это исключительно тактический маневр и были уверены в скором восстановлении разверстки. Но были и случаи выхода из партии из-за несогласия с новой экономической политикой, и даже самоубийства, мотивом которых становилось: «За что боролись?!» Резко критически выступали деятели бывшей «рабочей оппозиции». А.М. Коллонтай даже заявляла летом 1921 г., что в результате нэпа в России могут сложиться условия для еще одной рабочей революции.

Зато в эмигрантских кругах и в среде остававшейся в России старой интеллигенции новая экономическая политика была встречена восторженно. В Праге вышел сборник статей «Смена вех», положивший начало целому идеологическому направлению — сменовеховству. Сменовеховцы сочли, что с большевиками можно иметь дело, поскольку они наконец-то возвращаются к здравому смыслу, отказываются от утопий и ведут страну по нормальному капиталистическому пути.

Смягчение диктатуры в экономике, казалось многим, в том числе и среди коммунистов, должно быть дополнено политической демократизацией. Так, старый большевик Г. Мясников направил в «Правду» статью, в которой писал:

«Кто хочет, чтобы при этих условиях, в которых находится наша страна…, мощь и влияние наше в пролетарских массах и крестьянстве усилилось, тот должен сказать, что кроме свободы слова и печати нет возможности достичь этого».

Ленин отнюдь не считал нэп ни поражением, ни отказом от строительства социализма. Нэп был в его глазах временным отступлением, необходимым для того, чтобы с новыми силами перейти в атаку на буржуазные порядки. В декабре 1921 г. на IX Всероссийском съезде Советов Ленин заявил: «Мы ввели нэп всерьез и надолго». Однако тотчас же добавил: «Но не навсегда». Уже в марте 1922 г. на XI съезде РКП(б) он провозгласил: «Мы год отступали. Мы должны теперь сказать от имени партии: достаточно! Та цель, которая отступлением преследовалась, достигнута. Этот период кончается или кончился. Теперь цель выдвигается другая — перегруппировка сил».

Говоря о взаимоотношениях с частным капиталом, Ленин предупреждал: «Тут предстоит «последний и решительный бой», тут больше никаких, ни политических, ни всяких других обходов быть не может».

Карательная политика режима

Соответственно, переход к нэпу, по мнению Ленина, требовал не «размягчения» диктатуры, а еще более жесткого контроля за потенциальными политическими противниками. В ответ на предложения Мясникова Ленин в августе 1921 г. заявил: «Буржуазия (во всем мире) еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще такое оружие, как свободу политической организации (= свободу печати, ибо печать есть центр и основа политической организации), значит облегчать дело врагу, помогать классовому врагу. Мы самоубийством кончать не желаем и поэтому этого не сделаем».

В начале 20-х гг. произошло некоторое смягчение власти. Окончание Гражданской войны вызвало своеобразную «усталость от крови». Даже в ЧК заговорили о необходимости сменить «устаревшие методы работы», и приступили к пересмотру ранее вынесенных приговоров[79]. Срок тюремного заключения в то время не превышал 10 лет (в 1922 г. ограничивался 5 годами). Режим в местах заключения, особенно для социалистов, был сравнительно мягким. Заключенные даже могли свободно приходить в камеры друг к другу. Б.А. Бабина-Невская, левая эсерка, проведшая многие годы в советских лагерях, так вспоминала о своей «первой тюрьме», куда она попала в начале 1922 г.: «“Социалистический корпус” был заперт снаружи, внутри же царило полное самоуправление. … В одном из коридоров тюрьмы важно заседал Совет старост, состоящий, главным образом, из членов ЦК правых эсеров… Перед ними лежал длинный список новоприбывших, и они распределяли всех по камерам: мужу с женой полагалась отдельная, одиночкам — общая. … Войдя к ним [знакомым правым эсерам — Л.К.] в камеру, я застыла от изумления… На стене, над койкой, висел ковер, и небольшой коврик лежал также на полу, перед кроватью. Постель была застлана домашним одеялом, и на ней разбросано было несколько подушек в цветных наволочках… Аркадий Иванович сидел на кровати, наигрывая что-то на гитаре».

В феврале 1922 г. ЧК была преобразована в Главное политическое управление (ГПУ) НКВД. Полномочия новой организации были существенно урезаны. Однако, как свидетельствует мемуаристка, «период либерализма» оказался недолгим. И не случайно. Уже 3 марта 1922 г. в письме Каменеву Ленин предупреждал: «Величайшая ошибка думать, что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому».

На XI съезде РКП(б) он настаивал: «За публичное оказательство меньшевизма наши революционные суды должны расстреливать».

15 мая 1922 г. Ленин писал наркому юстиции Д. Курскому: «По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)… ко всем видам деятельности меньшевиков, с.-р. и т.п., найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией и ее борьбой с нами (подкупом печати и агентов, подготовкой войны и т.п.).

Через два дня вождь уточнил свои соображения: « Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально ясно, без фальши и без прикрас».

В августе 1922 г. был принят декрет об административной высылке, предоставивший НКВД право с согласия Президиума ВЦИК без суда подвергать «лиц, причастных к контрреволюционным выступлениям» высылке в «определенные местности» на срок до трех лет или высылать их за границу. В октябре в связи с разгулом преступности ГПУ получило право самостоятельно применять смертную казнь за бандитизм. Таким образом, возрождалась практика внесудебных репрессий.

Продолжался рост числа лагерей: осенью 1923 г. их было уже 315. Самым страшным из них был СЛОН — Соловецкий лагерь особого назначения, где в 1923 г. находились 4 тыс. заключенных. В официальных отчетах НКВД утверждалось, что в 1923 г. концлагеря были ликвидированы или преобразованы в места заключения общего типа. На самом деле лагеря сохранились в ведении ГПУ, которое в сентябре 1923 г. было переименовано в Объединенное государственное политуправление (ГПУ), выделено из НКВД и подчинено непосредственно Совнаркому. Вся информация о деятельности ГПУ, в том числе и о лагерях, была строго засекречена.

Диктатура и интеллигенция

«Узаконенный террор» обрушился, в первую очередь, на интеллигенцию, которая всегда вызывала у Ленина неприязнь[80]. В 1922 г. были без суда высланы из России более 160 представителей интеллигенции, среди которых были выдающиеся философы Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, Л.П. Карсавин, Н.О. Лосский, С.Л. Франк[81], экономисты Б.Д. Бруцкус, Н.П. Огановский, социолог П.А. Сорокин, историк А.А. Кизеветтер, литературовед Ю.И. Айхенвальд и многие другие: врачи и биологи, инженеры и математики, правоведы и литераторы… Они придерживались разных политических взглядов — от социалистических до октябристских,— но были едины в нежелании и неумении думать и говорить так, как приказано начальством.

Писатель М.А. Осоргин, участник вооруженного восстания 1905 г. в Москве, высланный в 1922 г. из России, много лет спустя так вспоминал о вынужденном расставании с родиной: «Люди разрушали свой быт, прощались со своими библиотеками, со всем, что долгие годы служило им для работы, без чего как-то и не мыслилось продолжение умственной деятельности, с кругом близких и единомышленников, с Россией. Для многих отъезд был настоящей трагедией — никакая Европа их манить к себе не могла; вся их жизнь и работа были связаны с Россией связью единственной и нерушимой отдельно от цели существования».

И все же высылка оказалась благом: она спасла для российской и мировой культуры многих выдающихся людей, которые, останься они в России, спустя 10–15 лет сгинули бы в сталинских застенках.

В августе 1922 г. по прямому указанию Ленина были арестованы члены Помгола, которых обвинили в контрреволюционных замыслах. Лишь благодаря вмешательству великого норвежского путешественника и филантропа Фритьофа Нансена они не оказались в тюрьме, а были отправлены в ссылку или высланы за границу. После прекращения деятельности АРА ее стали клеймить как шпионскую организацию.

Цензура

Вопреки провозглашенной в Конституции РСФСР 1918 г. свободе печати, но в полном соответствии с представлениями Ленина о роли печати в политической борьбе большевики возродили политическую цензуру. Уже в 1919 г. был создан Госиздат РСФСР, ставший издательским монополистом. Госиздат не только издавал до двух третей всех тиражей книг, но монопольно распоряжался запасами бумаги, регистрировал и закрывал частные издательства. Ему принадлежало исключительное право на издание учебников, русской классической литературы. Все рукописи, намеченные к изданию в частных издательствах, должны были пройти цензуру Политотдела Госиздата. В ноябре 1921 г. Политбюро предписало Госиздату «не допускать изданий явно реакционных направлений, к каковым причисляются книги религиозные, мистические, антинаучные, политически враждебные и т.п.».

С началом нэпа частная издательская деятельность оживилась. В 1922 г. в Москве было 143 частных издательства. В связи с этим было создано специальное цензурное ведомство — Главлит РСФСР при Наркомпросе.

ИЗ ПОСТАНОВЛЕНИЯ О СОЗДАНИИ ГЛАВЛИТА:

«2. На Главлит и его местные органы возлагается: а) предварительный просмотр всех предназначенных к опубликованию произведений; б) составление списков произведений печати, запрещенных к опубликованию.

3. Главлит воспрещает издание и распространение произведений: а) содержащих агитацию против Советской республики; б) разглашающих военные тайны республики; в) возбуждающих общественное мнение; г) возбуждающих национальный и религиозный фанатизм; д) носящих порнографический характер.

4. Освобождаются от цензуры издания Коминтерна, губкомов РКП и вся вообще коммунистическая партийная печать, издания Госиздата и Главполитпросвета, научные труды Академии наук[82].

5. Надзор за типографиями. борьба с подпольными изданиями и их распространением, борьба с привозом из-за границы неразрешенной к обращению литературы».

В 1923 г. было положено начало спецхрану: книги, признанные «вредными», оставлялись в библиотеках в одном-двух экземплярах, хранились взаперти и выдавались только для научных целей по особому разрешению. Расцвет спецхрана относится к 30-м гг., когда в разряд запрещенных попали не только произведения эмигрантов или иностранная литература по общественным наукам, но и произведения старых большевиков, вся литература о революции, изданная в 20-е гг., и даже некоторые статьи Ленина.

В 1923 г. в структуре Главлита появился Комитет по контролю за репертуаром и зрелищами (Главрепертком). Только с его разрешения мог быть допущен к прокату кинофильм, разрешена постановка спектакля. Даже составы редколлегий всех газет и журналов должны были согласовываться с Главлитом.