Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2025
« Детей до 3 лет 397
Детей до 5 лет 758
Итого: 1155» [30, С.22].
Из Материалов о взятии красноармейцами детей в заложники при подавлении восстания крестьян Тамбовской губернии [Протокол № 4 заседания междуведомственной детской комиссии о содержании детей-заложников в концлагерях. 31 июля 1921 г.]
Слушали: О разгрузке концлагерей от заложников, не подлежащих в них содержанию.
<…>
Постановили:
<…>
а) предложить представителям местных междуведомственных комиссий в срочном порядке произвести точную перепись беременных женщин, грудных младенцев, круглых сирот и детей-заложников, взятых за родственников, которые уже явились, и представить данные переписи в органы особого отдела.
б) разъяснить, что дети-заложники не могут быть переданы в ведение Нарообраза и Уздравотдела, а должны оставаться в ведении особого отдела и Губпринудработ» [30, сс. 21-22].
В декабре 1927 года в Москве состоялся XV съезд ВКП(б), одобривший директивы по первому пятилетнему плану и провозгласивший курс на коллективизацию. Партийное решение стимулировало процесс борьбы с кулачеством, принудительному переселению подверглись сотни тысяч крестьянских семей. На июльском Пленуме ВКП (б) 1928 года И.С. Сталин выдвинул тезис об обострении классовой борьбы по мере развертывания социалистического строительства, впоследствии сталинский тезис станет основой для организации в СССР массовых репрессий. Карательные органы партии ОГПУ-НКВД в ходе беспощадной борьбы с истинными и мнимыми врагами правящего режима, также как суды инквизиции на пике борьбы с ересью, не щадили ни стариков, ни детей, ни инвалидов. Отношение государства большевиков к людям с физическими и умственными недостатками, к детям «врагов народа» фиксируют официальные отчеты чекистов.
О размещении и устройстве кулаков, высланных в пределы Северного края (1930).
«К половине апреля (по справке краевых организаций) всего в Северный Край прибыло до 75 тысяч кулацких семейств. (Около 375 тыс. чел.) В настоящее время они размещены в городах, прижелезнодорожной полосе, во временных бараках, и только незначительная часть отправлена к месту поселения.
Размещенные кулацкие семейства в церквах и в бараках живут весьма скученно, примерно на каждого человека приходится 1 кв. метр площади. Санитарное состояние бараков и церквей далеко неудовлетворительное, поэтому сейчас увеличивается среди них смертность и в первую очередь детей. Медицинская помощь оказывается самая минимальная, ввиду отсутствия медперсонала и медикаментов, и эта помощь до сих пор шла за счет сокращения обслуживания застрахованных трудящихся. При таких условиях совершенно реальной становится опасность эпидемии.
Инструктор НКЗ СССР Снетков» [30, С.85].
Записка Председателя Деткомиссии ВЦИК Савченко[187], обследовавшего положение детей выселенцев на Урале.
«Совершенно секретно
О детях выселенцев.
При моей поездке на Урал выяснились следующие обстоятельства: количество выселенных на Урал из разных Республик и самого Урала детей до 16-летнего возраста равняется 56.500 чел. К данному моменту все выселенные, за исключением небольшого количества, которое находится еще в пределах Тобольска, это в большинстве случаев мало-трудоспособные, слабые физически и многосемейные (а часть таких, о которых есть предположение, что они неправильно выселены и их быть может придется возвратить на родину), распределены по хоз. организациям, а именно: по заводским предприятиям северной части Урала, лесозаготовкам и рыбной промышленности; работают они на общих основаниях с другими рабочими. Более точных сведений, кроме тех, которые удалось получить в Уральском Политическом Управлении и которые Областной Комитет Партии подтверждает, другие органы дать не могут; о них не знают ни Деткомиссия Обл. Исполкома, ни Отдел народного образования, ни отдел Здравоохранения. По тем сведениям, которые имеются в Политическом Управлении и Обл. Комитете Партии смертность детей, а также взрослых сравнительно не велика, если эти цифры действительно правильные. <…> Ни Деткомиссией, ни Отделами Народного Образования и Здравоохранения никакого внимания выселенцам уделено не было, об этом свидетельствует их незнание, сколько таковых, где они находятся и в каком положении <…>
Представитель ДТК ВЦИК Савченко» [30, С.86-87].
Из Сообщения начальника Комендантского отдела Сибирского Краевого административного управления в Сибкрайздрав об организации медико-санитарного обслуживания спецпереселенцев.
«15 июля 1930 г.
секретно
Сибкрайздраву
Каннский Округ. <…> За 27 дней апреля <…> умерло детей до 5 лет 90 чел. <…>
Омский Округ. По сообщению Ягильятского переселенческого фельдшерского участка, идет полное вымирание детей от 2 месяцев до 7 лет ввиду недостатка питания.
Общие выводы. <…> Повсюду массовое заболевание и смертность детей от кори, скарлатины и недоедания. От скученности, антисанитарии не исключается возможность массовых эпидемий. Отношение органов здравоохранения инертное. Медицинских пунктов не организовано, врачей нет. <…>
Начальник комендантского отдела крайадмуправления Конопелько» [30, сс.86-87].
«О труддомах для несовершеннолетних правонарушителей» (Доклад НКВД – тов. Шестакова на III-м Всероссийском съезде по охране детства, 1930 г.)
«<…>
Может быть, это несколько резкая постановка вопроса, но она вытекает из того, что детская беспризорность создает привилегированное положение для детей. Если вы возьмете законодательство, то увидите, что беспризорность дает право поступления на фабрики и заводы, и этим пользуются. Над этим, товарищи, надо задуматься. Через детскую преступность дети приобщаются к рабочему классу. Детская беспризорность упирается в центральную проблему социалистического перевоспитания всех детей. Дети служащих идут на преступление, чтобы через труддом попасть на Сталинградстрой и т.д. На этот вопрос необходимо обратить наше самое серьезное внимание.
<…>
Товарищи! Кадров у нас нет. Во всей системе детучреждений у нас имеются лишь всякие отбросы, и этим отбросам по существу зачастую предлагается дело, которое может быть сделано только при энтузиазме, знании и силе. Мы имеем формальное рвачество. Педагоги нам предъявляют иногда такие иски, от которых поднимаются волосы. На детей тратятся значительные средства, а средства эти зачастую съедаются педагогами… [30, С.97].
Из Постановления ВЦИК и СНК РСФСР «По докладу Деткомиссии при ВЦИК и НКПРОСА РСФСР о ходе работы по борьбе с детской беспризорностью»
«<…> 2. Детские дома все еще находятся в чрезвычайно тяжелом положении, в частности:
а) имеет место резкое сокращение сети детских домов, а также уменьшение контингента воспитанников в них;
б) наблюдается переброска детских домов из нанимаемых ими помещений в значительно худшие, а также перевод из одного города в другой или из города в сельские местности, причем эти переброски не вызываются интересами детей и задачами их трудового воспитания.
<…>
8. Предложить местным исполкомам срочно организовать специальные детские дома для трудно-воспитуемых детей, изъяв их из существующей сети детских домов <…>
Председатель ВЦИК М. Калинин
Заместитель Председателя СНК РСФСР Д. Лебедь
И.о. Секретаря ВЦИК А.И. Досов» [30, сс. 99, 101].
Из Докладной записки начальника ГУМЗ И.А. Апетера[188] в Деткомиссию при ВЦИК «О состоянии трудовых домов и перспективы ликвидации подросткового рецидива в нашей стране» (6 апреля 1931 г.)
«<…> Предварительный психотехнический отбор, который мы в качестве опыта проводим сейчас по Москве, дает следующие показатели: из 300 человек, прибывших из разных учреждений МУРа, МОНО и просто с улицы, оказались 75% годными быть токарями по металлу, т.е. наиболее полноценные, 10% условно годными быть использованными для работы по металлу и лишь 15% упало на психических и физических инвалидов, в отношении которых трудовая подготовка не исключена, но должна быть построена с учетом их специфической профнепригодности…» [30, С.104].
Из Докладной записки Комиссии Запсибкрайкома ВКП (б) Я.Э. Рудзутаку и в Запсибирском ВКП (б) Р.И. Эйхе (1933)
«<…> В Александровской комендатуре комиссия нашла большую пачку разных документов, в том числе: новые паспорта, комсомольские билеты, воинские билеты, отпускные удостоверения, старые удостоверения личности, справки с места работы, пропуска с заводов, трудовые списки и т.д. Найти живых людей по все этим документам не представилось возможным, но отдельные лица были найдены, освобождены и им вручались документы.
Комиссией обнаружено, что среди высланных имелись инвалиды, без ног, без рук, слепые, явные идиоты, малолетние дети без родителей…» [30, С.142].
Документальные свидетельства о положении детей, оказавшихся в ГУЛАГе, в комментариях не нуждаются.
Наперекор обстоятельствам.
До Октября 1917 года подавляющее большинство специальных учебных заведений концентрировалось в европейской части империи, война и революция приведут к утрате ряда западных территорий - Польши, Финляндии, Литвы, Латвии, Эстонии. Обретя независимость эти страны станут строить свои национальные ССО ориентируясь на опыт Германии или Франции, подробнее об этом сказано в первой части книги. Школы Урала, Сибири, юга России и Украины окажутся в зоне военных действий. Однако в центре – Петрограде, Москве, ряде других городов, - несмотря на лишения и тяготы гражданской войны, жизнь в некоторых специальных училищах теплилась. Подвижничество педагогов, врачей, воспитателей, обслуживающего персонала, всех тех, кто не за страх, а за совесть работал во времена лихолетья, вызывает глубокое уважение. К сожалению, имена большинства из них забыты, архивы утрачены или сознательно уничтожены, но Россия обязана этим светлым людям тем, что в годы разрухи, при отсутствии реальной государственной помощи они продолжали воспитывать, учить, лечить и спасать «исключительных» детей.
Некоторая информация, по счастью, сохранилась. Приводя разрозненные фрагменты индивидуальных судеб отдельных отечественных дефектологов, мы в общих чертах способны понять, как складывалась в первое десятилетие советской власти жизнь тех, кто остался верен детям-инвалидам.
«В 1919 г. по инициативе Ф.А. Рау открыта школа для тугоухих детей в Москве. В 1920 году начались голод и болезни. Детей из Арнольдо-Третьяковского училища разобрали родители. Некоторые дети остались в семье Рау. По приглашению родственников семья уехала в г. Скадовск (Крым), а из Скадовска – из-за наступления Колчака и Врангеля, семья Рау переехала в город Симферополь. Однако голод и разруха обрушились в 1920 г. и на этот город. В Крыму Ф.А. Рау в 1920-1921 гг. организовал дом глухонемого ребенка, дом умственно отсталого ребенка, дом слепого ребенка, колонию для морально-дефективных, курсы для взрослых глухонемых и курсы по исправлению речи. Ф.А. Рау заведовал педагогическим отделом морально-дефективных детей при Крымнаркомпросе. С 1922 г. семья Рау вновь живет в Москве» [34, С.4]. О жизни семейства Рау в Крыму можно узнать благодаря дневникам десятилетнего Федора Рау[189]:
«Вот сейчас пришел из очереди папочка и без хлеба, потому что в булочной не хватило хлеба, и мы будем сегодня и завтра утром опять без хлеба. Ох, как это будет ужасно, хлеб – это самая необходимая съедобная штука, хочется мне кушать, но когда я попрошу поесть, то Юра [Старший брат Юра Рау родился в 1904 году. На момент описываемых событий ему 16 лет.] сердится, хотя я к этому уже привык. <…> А со Споркой [глухонемая воспитанница Рау, которую Федор Андреевич взял с собой в Крым] я обращаюсь так же, как и Юра обращается со мной… (15 ноября 1920). <…> Спорка прочла у меня слово «папочка» и спросила у меня, что это значит, и я ей объяснил. Потом, когда пришли папочка и мамочка, то она спросила, что можно папочку называть папочкой, а папа ей ответил, что да, она так расхохоталась, что даже заплакала. Ужасно потешная девочка. <…> Итак, мне надо еще полтора часа ждать что-нибудь покушать… (26 ноября 1920). <…> Сейчас Юра и папа ушли за хлебом. <…> Бедные дети Майер. Их отца расстреляли, а с матерью, наверное, поступят так же. (27 ноября 1920). <…> Ну, и встречаем же мы Новый год. Только тем, что папуся выпил две чашки кофе без молока с маленьким кусочком хлеба <…>, а мы все по одной, так как кофе без молока и без сахару не очень-то вкусно (1 января 1921 г.)» [34, С.39].
Постоянное недоедание и холод – эти чувства не отпускают мальчика на протяжении всего времени ведения дневника, тем временем родители, отрывая от собственных детей, воспитывают чужую глухую девочку. Федор Андреевич и Наталья Александровна Рау несмотря на все житейские тяготы не оставляют работу с детьми-инвалидами, понятно, что одна из главнейших проблем, это поиск для них пропитания. Ни разу, а Федор подробно фиксировал все поступления еды в дом, родители не взяли продукты со службы. Моральная норма довлела над естественной заботой о собственных детях.
О той же поре вспоминает логопед О.В. Правдина[190], ей в 1917 году исполнилось 23 года. Молодая девушка с золотой медалью окончила гимназию, затем физико-математический факультет Высших женских курсов (1912-1917) и шестинедельные курсы сестер милосердия. Осенью 1917 года Ольга Владимировна становится преподавателем московской школы (бывшая гимназия Е.И. Кирпичниковой[191]), а через четыре года поступает ан годичные курсы по дефектологии (1921).
«Проработав в школе четыре года, я приобрела бесценный нравственный и педагогический опыт. Так, помню такой эпизод. М.И. Калинин[192], чья внучка тоже училась у нас, предложил выдать школе несколько мешков соли, которая в те годы была своего рода валютой. Школа от такого подарка отказалась, мотивируя свой отказ тем, что на соль объявлена государственная монополия. Высокое отношение к своему долгу проявили однажды супруги А.Л. и Л.В. Ефремовы: их дочь заболела тяжелой формой свинки; родители, зная, что их некому заменить, ушли с утра в школу, а когда вернулись, девочка уже умерла. <…> Мне тоже пришлось однажды проявить твердость и принципиальность. Ученик моего класса сын зам. наркома просвещения Покровского[193] не успевал по русскому языку и арифметике, и я вызвала его родителей в школу, чтобы договориться об организации мальчику домашней помощи. А в то время именно Покровским было подписано постановление, запрещавшее задавать детям домашние уроки. Когда на следующий день зам. наркома пришел в школу, я пригласила его в свой класс и с достаточной категоричностью высказала свои претензии и их мотивировку. Покровский очень скромно выслушал меня, мы с ним поговорили о постановлении и он ушел. Товарищи посмеялись над моей решительностью, но результат ее был положительным. <…> Вспоминается и такой случай: во время урока в моем 1-м классе в дверь вошел какой-то молодой человек, и не поздоровавшись со мной, назвался представителем Отдела народного образования. Он предложил ребятам высказать свои претензии к педагогам; последовало одно нелепое высказывание, после чего «представитель» не сказав мне не единого слова, удалился. Среди учебного года нам пришлось принять двух сыновей Льва Троцкого. Вели они себя безобразно, и я все больше чувствовала свою беспомощность. Поэтому когда был объявлен набор учащихся на годичные курсы дефектологов, в программу которых входили детская психология, методика русского языка, арифметики, лепки и рисования, я решила попросить откомандировать меня на них. <…> Осенью вернулась в свою школу, но место мое уже было занято. В 1921 году проф. В.П. Кащенко предложил мне работать педагогом в его Медико-педагогической клинике» [Пр. сс.18-22].
Представляют интерес воспоминания Е.В. Власова[194], чьи многие члены семьи и знакомые имели непосредственное отношение к призрению или специальному обучению. Дед Е.В. Власовой – Александр Васильевич в начале ХХ века получил назначение главного врача и заведующего дворянской богадельней на Шаболовке. Комплекс на средства мецената Ю.С. Нечаева-Мальцева[195] построил архитектор Клейн, в соответствии с правилами руководителю учреждения полагалось жить при нем.
Большая семья Власовых разместилась «в просторной 17-комнатной квартире на первом этаже и жили они счастливо до перечеркнувшего все 1917 года. <…> К осени [1917] в богадельне перемены – верхний этаж сдали глухонемым (из училища Арнольди), меблированных комнат не будет…<…> Что же было потом… Бесконечная борьба за выживание, цепь унижений. Голод. Наташа[196] и Леля, бросившие гимназию, устраиваются машинистками…<…>. В 1919 году внезапно умирает Александр Васильевич, от сердечного приступа – ночью его вызвали к больному, там он и скончался, с докторской трубкой в руках. Было ему 48 лет. Из богадельни Власовых выгнали анархисты, сожгли библиотеку. Кое-как перебрались по соседству, на Донскую. <…> Постепенно дом заселяли, «уплотняли», появлялись все новые жильцы из рабочих, с неприязнью и враждебностью относившихся к «бывшим». С большим трудом и хлопотами удалось спасти от реквизиции рояль – понадобилось собирать множество справок, подтверждающих его необходимость пианистке и учительнице музыки. <…> А Наташа по совету Натальи Александровны Рау начинает работу в Детском доме глухонемых и уезжает в Дмитров, где он размещался в монастыре. Надеялись, что в Дмитрове будет не так голодно, как в Москве. <…> Рефреном во всех письмах - голод и попытки «что-то продать или обменять. <…> Радостным событием стало возвращение семейства Рау – их торжественно встречало все Училище глухонемых. <…> Наташа вернулась в Москву. Работала в Детском доме глухонемых и училась во Университете. В 1926 году Наташа – уже заведующая Детским домом, Леля - воспитательница в нем. <…> А в Москве вышло распоряжение – снять все кресты с кладбищенских памятников. Мама пишет Наташе об этом почти равнодушно – видно так это все уже наболело и перегорело… «За 30-40 р. Можно купить приличный памятник из вывезенных с закрытых кладбищ» (а стоял на власовской могиле мраморный ангел с крестом). <…> Помню <…> прогулки <…> в саду «Соловьевки» - психиатрической больницы им. Соловьева, где мама проработала всю жизнь (почти 60 лет!) – там она создала в 30-е годы свой логопедический полустационар. <…> Очень дружная была вся семья маминых сотрудников, ей легко тогда было ими руководить - все были влюблены в свое дело, в своих маленьких пациентов, гордились их успехами (а ведь какая страшная судьба – мама лечила от заикания сына Кобулова[197], Богданчика, - того Кобулова, который собственноручно подписал папин смертный приговор <…> )Настоящие детские воспоминания начинаются с Ордынки – мы переехали туда с Донской в 1937 году. <…> В нашей комнате обстановка была убогая даже по тем временам: кровать с железной спинкой, отгороженная шкафом, моя кроватка с веревочной сеткой, этажерка с книгами, пианино, основательный дубовый стол, под которым я любила прятаться, за занавеской – нянин уголок с сундуком. Няня Наташа – монашка из разогнанного вяземского монастыря, тихая, немногословная. <…>» [14, сс.5-19].
Первые послереволюционные годы энтузиасты специального обучения оказались предоставленными сами себе, государству оказалось не до них. Многие дефектологи, искренне веря в коммунистические идеалы или просто надеясь спасти детей, уберечь от гибели ранее созданные учреждения, присягнули на верность новой власти. Те, кто имел личные контакты с влиятельными партийцами, полагал, что без надзора упраздненных попечительств и при обещанной всемерной поддержке детства государством сможет в полной мере реализовывать самые дерзкие педагогические замыслы на практике. Во имя будущего они соглашались терпеть лишения, а факты вопиющего произвола считать временными издержками, обязательными для любой революционной бури. Воинствующий атеизм, поражение в правах, а то и физическое уничтожение известных филантропов, автоматически попавших в силу социальной принадлежности или по политическим мотивам в круг тех, кого большевики объявили врагами, запрет благотворительной деятельности - далеко не всеми воспринимались трагическими предвестниками тотального разрушения всего ранее существовавшего контекста духовной и культурной жизни. Даже Е.К. Грачева в первые послереволюционные годы внесет в свой дневник, удивительную запись: «Случайно недавно нашла копию, и как отрадно мне было, что почти все, о чем я мечтала, исполнилось теперь, после Октябрьской революции: введено вспомогательное обучение, обследование детей в школах, организованы санатории для нервнобольных детей, выделены эпилептики, организованы курсы для служащих, учреждения для ненормальных детей» [26, С.382]. Не думаем, что Екатерина Константиновна - человек глубоко верующий, монахиня в миру - без боли воспринимала происходящее вокруг, скорее, во имя спасения детей она с христианским смирением терпела законы атеистического государства. И, конечно, Грачева не могла знать масштаба безнравственности и жестокости новой власти.
Только одно свидетельство о судьбах русского духовенства: «В Кеми отбывал срок оптинский иеромонах Геронтий (Ермаков), здесь и скончался. В Архангельскую область был сослан оптинский иеромонах Савватий. Отец Рафаил (Шейченко) провел в ссылках 21 год. <…> В Северных лагерях был замучен келейник старца Анатолия (Потапова) о. Варнава. К нему применяли пытки: заставляли стоять без шапки на морозе, из-за чего он заболел менингитом и в муках скончался. <…> Архиепископ Гермоген Тобольский умерщвлен лопастями парохода, епископ Свияжский Амвросий привязан к хвосту лошади, епископ Самарский Исидор посажен на кол, епископ Платон Ревельский превращен на морозе в ледяной столб. Епископ Феофан Соликамский с семью иеромонахами были спущены ночью головой в прорубь…» [38, С.80].
Христианин, любой человек, если он Человек, не может одобрить убийство другого в силу религиозных или политических разногласий. Притеснение и истребление государством собственных граждан по идеологическим мотивам, как «чуждых», неминуемо скажется отрицательно на судьбах инвалидов, в том мы не раз убеждались на примере Европы. Власть, сознательно девальвирующая христианские ценности - прощение, милосердие, сострадание, призрение, обеспечивает в стране атмосферу страха, падение общества во мрак архаичной морали грубой силы.
«Одним из первых мероприятий Советского государства по охране детства, - напоминает Х.С. Замский, - была ликвидация всех благотворительных, филантропических обществ, ведомств, братств и передача подведомственных им детских учреждений государству. [36, С.286]. Напомним, в 1902 году в деятельной благотворительности одного только Императорского Человеколюбивого Общества (ИЧО) «трудами или пожертвованиями» участвовало около 6,5 тысяч человек. Отныне заботу о страждущих поручили бюрократическому аппарату.
Суть реформы Е.К. Грачева испытала на своем приюте.
8.16.1. Необходимое дополнение. Из дневника Е.К. Грачевой (1917-1924)
«Октябрь – ноябрь 1917 г. Провизия на исходе. В лавке отказались давать на книжку, а денег не было. Обратились мы в соседнюю больницу, ездили в городскую больницу, везде отказ. Я поехала к членам правления, им было не до приюта. Составили депутацию и поехали к т. Коллонтай[198]. Она приняла нас очень любезно (приют наш был одним из первых, который признал новую власть). Она мне дала 500 рублей. На другой день приехало двое товарищей, нашли все в порядке и посоветовали избрать родительский комитет. Мать одного питомца даже переехала к нам. Жизнь стала налаживаться, но комитет скоро распался. Служащим очень хотелось получить ключи от всех шкапов. Я не давала. Они выбрали свой комитет. Пригласили рабочего. Посыпались жалобы. Одна няня побежала наверх и радостно сообщила, что тетю Катю увезут. Пока рабочий меня допрашивал, я услышала шум, по широкой лестнице бегали дети, они меня окружили с криком: «Тётя Катя наша». «Она вас обижает?» - спросил рабочий. Начался такой крик, что рабочий, сложив бумаги, уехал. – «Ну, уж и любят они вас. Сам черт не разберет, что у вас делается». На другой день я поехала в центр. Скоро прислали нового руководителя приюта из рабочих, старого революционера. Как он старался всех успокоить и детям побольше всего достать! Ему была сдана вся власть (административная часть приюта), а я могла приняться за свою любимую воспитательную часть, которая, как это ни странно, во время голода и холода особенно процветала, стала на такую высоту, на какой никогда не была. Приют стал образцовым. Устраивали выставки, которые рекомендовали посещать как с детьми, так и одним педагогам. Такому процветанию приюта помогали мои добрые сотрудницы. <…>
Но голод и холод надвигались!.. Одно время говорили об эвакуации учреждения. Я категорически восстала – мне жаль было покинуть наш большой каменный дом, да я сознавала и всю трудность путешествия с неопрятными, параличными и беспокойными детьми. <…>
1918 год. А.С. Грибоедов возвратился с фронта. Он энергично взялся за дело устройства приютов для различных категорий отсталых детей. Основал курсы по подготовке воспитательниц для учреждений как умственно, так и морально дефективных детей. Последних делалось все больше, а на слабое отделение мало поступало<…> Он меня зачислил лектором. <…> Когда должно было быть произведено сокращение штатов, то наши воспитательницы местного (приютского) педагогического совета 2 декабря подали в центр коллективное заявление: «Желая сохранить правильность занятий, что невозможно при вторичном сокращении штатов, мы, педагоги Мариинской вспомогательно-ремесленной школы, просим оставить нас всех. Жалованье и паек мы разделим на коммунистических началах». <…>
1923 г . – приезжали из охраны труда. Все были очень удивлены, что не было ни одной жалобы. «Что нам ссориться, каждый свое дело знает и делает», - сказала няня Паша. <…>
В приют все больше поступал новый тип детей: дерзкие, непослушные, озлобленные. Было решено всех идиотов перевести в Эммануиловский приют. Наш приют был приемником: «Мариинская вспомогательная ремесленная школа». Название школы мешало получению добавочных продуктов, которые давали лишь больным. Пришлось много хлопотать. Начала принимать и мальчиков, и девочек самого опасного возраста. Запоров для них не существовало. Ложкой каждый замок откроют. Вскоре мне пришлось опять хлопотать об удалении всех мальчиков. Как это было грустно для меня! <…> Всех мальчиков перевели в Эммануиловский детдом, а девочек вернули. Опять у меня дети всех степеней умственного развития: от полных идиотов, до дебиликов легкой степени. То, против чего я всегда была.
В 1922 году была основана группа для девочек умственно-морально дефективных. Она была совершенно изолирована. Воспитательниц инструктировал Н.А. Окунев[199]. Ругань, пение плохих песен, причинение обид слабым, неподчинение никаким правилам усиливалось. <…>
С 1918 года у нас начались настоящие собрания с выборными, с записями протоколов[200]. Меня больше всего выбирали секретарем. Иногда дети переписывали, но очень неохотно. Многие отказывались подписываться – боялись. Руки все любили поднимать. Многие и за и против. Доклады все категорически отказывались читать.
На собрании 17.VI.18 г. произошел такой курьез – единогласно было постановлено расстрелять двух мальчиков, которые дразнили слабых. Голосовали 3 раза. Спрашиваю – «Знаете ли вы, что значит расстрелять?» «Знаем, знаем», - кричат все. «Вы хотите, чтобы вас меньше было?» - спрашиваю я. «Зачем меньше?» - кричат с мест. «Кого расстреляют, те умрут, совсем умрут, в гроб положат» - поясняю я. «Ай, как страшно, не надо, не надо, - кричат все. – Мы думали так постреляют, попугают. Ранить тоже не надо, потому больно». Произошла ссора, все рассердились на предложивших расстрелять. Две недели не хотели собираться – «Еще не то постановишь, что надо». Собрания все делались реже из-за нежелания детей собираться. «Что собираться – не исполняют». «Мы пишем, нам надо по фунту хлеба, пишем, пишем, а все мало присылают». Часто собрания срывали.
В 1923-24 годах молодые воспитательницы потрудились с детскими собраниями. Много с детьми бесед провели. Говорилось, что все равные. Выборные поняли свои обязанности так: «Нам все давайте, мы сами распоряжаться будем. Все лучшее должно быть отдано выборным». Им прислуживали, сапоги отдавали, постель стелили… Выборных меняли, результат тот же. Слабых очень обижали. Кто посильнее, решили выборным не поддаваться. Были драки. Ходили в пионер-отряды. Нравилась гимнастика. Шумели. Но более сознательные возвращались скучные от сознания своей недостаточности. Люся едва до постели добежала, рыдания – истерика: « Я, дура, не понимаю, маленькие отвечают, а я ничего не понимаю». Сами престали ходить. Были у нас и пионервожатые, но плохо дело подвигалось.
Была у нас и стенгазета. Но все записи о проступках детей всегда срывали. <…>
Был устроен изолятор, который дети постоянно ломали. Пробовали для очень дерзких, не желающих работать, варить пшенную кашу вместо очередного блюда, но это только озлобило детей и «наказанная», как говорили дети, получала больше других от самих детей. Меня удивила их сплоченность, стойкость в защите подруг и страшная ненависть к педагогам» [33, сс.383-386].
Екатерина Константиновна Грачева плохо понимала глубинный смысл образовательных реформ, лучше предоставим слово тем, кто их планировал. «Мы оказываем помощь не из одного сострадания, не в силу благотворительности, - писал в 1926 году профессор Д.И. Азбукин[201], - а в силу твердого и ясного убеждения, что умственная отсталость – не столько явление узко медицинское, не связанное с общественными условиями, сколько социальное, имеющее причины и корни, которые могут быть устранены общественным путем» [2, С.16]. В 1932 году В.Д. Иванов сформулирует госзаказ еще откровеннее: «Пребывание трудновоспитуемых в школах для нормальных просто экономически невыгодно государству, где они сидят на протяжении ряда лет без всякого результата для себя, занимая место и мешая ходу работы класса, тогда как в специальной школе они могли бы осилить программу, хотя и в более продолжительный срок, но с определенными результатами. Если принять во внимание, что отстающие дети составляют от 2 до 3 % от общего количества детей нормальной школы, то вспомогательную школу можно рассматривать как более рациональное расходование государственных средств» [37, С.34].
Перечитывая пожелтевшие страницы книг, давно изъятых из библиотек, не переиздававшихся и практически неизвестных сегодняшнему читателю, не будем забывать, в какой политической атмосфере они писались. Экономическое обоснование оправдывало существование специальной школы в глазах чиновничества, но вряд ли меркантильные резоны увлекали опытных дефектологов, скорее они пытались рассуждениями об экономических материях перехитрить власть. Полагаем, наивный замысел сагитировать правительство и малокультурное общество всерьез заботиться о детстве двигал пером В.П. Кащенко, который в том же 1926 году писал:
«Вопрос рационального воспитания наших детей – это первостепенная экономическая задача, стоящая перед Союзом Советских Республик. <…> Представьте себе, что на улицу выброшены и ржавеют под дождем инструменты слесаря или швейная машинка, или велосипед. Все это кажется нам настолько нужным, настолько ценным, что едва ли мы спокойно пройдем мимо. Но вот остается беспризорный ребенок. Механизм его мозга оказывается неиспользованным; больше того – весь его организм может быть обречен на гибель от голода, холода и болезней. И мы проходим мимо этих ящиков с мусором, этих котлов для варки асфальта, в которых копошатся бездомные дети. Это потому, что мы не знаем цены этих механизмов, не умеем правильно и выгодно использовать их. <…>
Но беспризорны, никому не нужны не одни бездомные дети. Положение детей, быть может, в большинстве семей таково, что ребенок предоставлен себе в худшем смысле этих слов. Ребенок не нужен, он лишний. Здесь дело не в бедности или богатстве. <…> Здесь дело в непонимании ребенка. Здесь дело в неуменье разумно направлять его силы.
Когда рабочий не умеет управлять машиной, он идет к инструктору и учится. Когда крестьянина не слушает трактор, он идет в город и зовет на подмогу знающего человека. И рабочий с крестьянином точно знают, что если они не справляются с машиной, то это их беда, и с этой бедой надо бороться, а бороться с ней можно только знанием. Но если мы не в силах справиться с такой машиной, как человеческий организм, человеческий мозг, то все наше горе в том, что часто мы в этом не видим никакой беды, и потому бороться с ней не собираемся, а потому и не чувствуем, что нам нужны большие и серьезные познания для того, чтобы разумно и с успехом направить развитие ребенка, чтобы получить от этого маленького механизма все, что он может дать, чтобы бросить на ниву как раз те семена, какие обещают дать самую обильную жатву. <…>
Итак, даже если видеть в ребенке только совершеннейшую из машин, то просто для экономически правильной эксплуатации этой машины мы должны ее знать, и мы должны знать способы управления машиной. Бросать на ветер то, что представляет величайшую ценность, мы не можем» [41, сс.11-13].
Книжка, из которой взята цитата, вышла в серии «Педагогические курсы на дому» десятитысячным тиражом. Конечно, ни В.П. Кащенко, ни его соавтор Г.В. Мурашов не считали своих подопечных «дефектными механизмами», подлежащими исправлению ради использования в народном хозяйстве. Советский волапюк (искусственный язык) требовался для нового читателя, авторы искали доводы, способные убедить человека, зачастую безразличного к собственному нормально развивающемуся ребенку, а не, что к инакому, дефективному. Врач Кащенко не сомневался в тяжелом нравственном недуге общества, и говорил с ним, как с тяжело больным, отсюда дикое сравнение ребенка с полезным механизмом. Авторы надеялись под идеологической шелухой замаскировать, на их взгляд, необходимые населению дефектологические знания. Сколь удалось преуспеть в замысле, судить не беремся, но знаем, играя с дьяволом, можно заиграться. Да и идеологические цензоры становились все бдительнее и строже, их не интересовали рассуждения о скрытых потенциях дефективного ребенка, их заботило производство полезных трудящихся, сокращение человеческого брака. Не зря нарком Н.А. Семашко[202], хорошо знавший В.П. Кащенко, благословивший публикацию и даже написавший к ней предисловие, подчеркивает: «Недочетом книги является недостаточно полная разработка мероприятий по изменению окружающей среды для воспитательного воздействия на «уклоняющихся от нормы» детей». Наркома выдал язык, телесно или умственно инаких он называет «уклоняющимися», в подобной логике родителей детей-инвалидов вполне можно судить за порчу государственного имущества. Полицейская терминология все прочнее входит в официальные документы об образовании. Через год В.П. Кащенко снимут с административных должностей, власти требовались более радикальные исправители человеческих дефектов. Но это события 1927 года, в первые послереволюционные годы будущее виделось светлым.
Дата: 2019-02-19, просмотров: 344.