Когда Гегель перешел к классификации умозаключений, он сам убедился в том, что нет основания образовывать четыре ступени. В его классификации умозаключений только три ступени.
Если классификация суждений Гегеля ценна для нас в связи с теми соображениями, которые высказал Энгельс, то классификация умозаключений, особенно первой ступени — категорического силлогизма, — ценна постольку, поскольку Маркс использовал одну из форм этого силлогизма ib своих рассуждениях относительно взаимоотношений товара и денег.
Гегель делит умозаключения на умозаключения наличного бытия, умозаключения рефлексии и умозаключения необходимости. В умозаключениях наличного бытия с внешней стороны происходит отождествление крайних терминов и среднего термина с диалектическими категориями единичного, особого и всеобщего, что позволило, например, М. И. Каринскому в его курсе «История философии» для объяснения гегелевской классификации умозаключений прибегнуть к этим основным понятиям категорического силлогизма.
Разумеется, вполне допустимо меньший термин приравнивать к единичному понятию, средний термин — к особому м крайний термин — к всеобщему. Тут нет оснований говорить о том, что диалектики нет. Родо-видовое отношение по существу диалектично. Когда я говорю, лошадь — млекопитающее, то тут имеется диалектика суждения, но сказать обратное, что понятия единичного, особого и всеобщего могут быть полностью сведены к родо-видовым отношениям, нельзя.
С такой оговоркой мы должны положительно принять попытку Гегеля изобразить фигуры следующим образом.
В первой фигуре М находится в Р, S находится в М, следовательно S содержится в P . S соответствует единичному, М — особому, а Р — всеобщему.
Тут важно то, что особое как средний термин занимает среднее место. Крайние термины в этой формуле Гегель толкует различно. В «Большой логике» формулы иные, чем в
188
«Энциклопедической логике», но так как Маркс основывается на последней, то и мы будем пользоваться обозначениями, содержащимися в ней. Формула первой фигуры: Е — О — В, «Ртуть — металл, металл есть нечто электропроводное, ртуть есть нечто электропроводное».
Схема первой фигуры:
P
M
S
E = S
O = M
B = P
Вторая фигура соответствует, по Гегелю, третьей фигуре традиционной логики: «Ртуть жидкая; ртуть — металл; следовательно, некоторые металлы жидкие». Тут Гегель произвел перестановку. Формула второй фигуры: В — Е — О. Тут самое важное, что Е стоит на втором месте.
В третьей фигуре среднее место занимает В. Самый большой интерес с точки зрения использования Марксом логических формул Гегеля представляет третья фигура, она же вторая фигура традиционной логики. Здесь средний термин есть всеобщее: О — В — Е. Маркс приравнивает эту формулу к своей формуле: Т — Д — Т.
Формула Маркса Т — Д — Т такова, что меновая стоимость (первое Т) приравнивается к деньгам, а деньги могут быть истрачены на покупаемый товар. Таким образом, мы получаем потребительную стоимость.
Почему Т приравнивается к О и к Е? Потому что промышленник или торговец продает не тот товар, который ему нужен, а тот, который имеет меновую стоимость, покупается же какой-то определенный товар, который нужен для покупающего. Первое Т надо приравнять к особому, а второе Т — к единичному.
Т — Д символизируют продажу. Как результат первого процесса обращения — продажи, появляется исходный пункт второго процесса — деньги. На место товара в его первоначальной форме вступил его золотой эквивалент.
Д — Т — это покупка. Это есть движение, обратное Т — Д,
189
и вместе с тем вторая, или Заключительная, метаморфоза товара.
«Здесь же следует лишь заметить, что в Т — Д — Т оба крайние члены Т находятся, по своей форме, не в одинаковом отношении к Д. Первый Т относится к деньгам как особенный товар к всеобщему товару, между тем как деньги относятся ко второму Т, как всеобщий товар к единичному товару. Следовательно, абстрактно-логически Т — Д — Т может быть сведено к форме силлогизма О — В — Е, где особенность образует первый крайний член, всеобщность — связывающий средний член и единичность — последний крайний член»2.
Переходим к четвертой фигуре. Оригинальность Гегеля заключается в том, что он заменил старое формально-логическое понимание четвертой фигуры очень глубоким ее истолкованием, предвосхищающим несиллогистические выводы математического умозаключения.
Средний термин, как мы видели, может занимать место или среднего по объему, или одного крайнего, или другого крайнего, т. е. всеобщего. Но возможен и четвертый случай. С абстрактной точки зрения объем может оказаться одинаковым и у среднего термина и у обоих крайних терминов.
Изображение будет таково:
EOB EOB EOB
Следовательно, мы от всеобщего через всеобщее переходим к всеобщему же, или от особого к особому, или от единичного к единичному. Ступень абстракции остается одинаковой.
Гегель по этому поводу говорит: «Так как каждый момент занимал место середины и крайностей, то их определенное отличие друг от друга снимается и умозаключение имеет своим соотносящим, связующим звеном — равенство. Это — количественное, или математическое, умозаключение. Если две вещи равны третьей, они равны между собой» (I, § 188).
Четвертая фигура Гегеля подводит нас к так называемым несиллогистическим выводам. Это те выводы, которые в математике выражаются аксиомами: «Если к величинам равным приложить равное, то получатся суммы равные» и «если от равных отнять равное, то и остатки будут равные».
Тут нет ни индукции, ни дедукции, нет перехода более ши-
2 К. Маркс. К критике политической экономии, 1952, стр. 87
190
рокого понятия к менее широкому или менее широкого к более широкому, а есть переход от равного к равному по объему.
Кроме этой первой ступени, которая представляется наиболее интересной, имеются умозаключения рефлексии и необходимости.
Умозаключения рефлексии будут трояки: 1) умозаключения всякости (или всячества); 2) индуктивные умозаключения; 3) умозаключения аналогии.
Умозаключение всякости, или полноты, соответствует полной индукции. Это есть вывод обо всех случаях или видах. Возьмем силлогизм «все металлы электропроводны, следовательно электропроводка и медь». Чтобы иметь право высказать эту большую посылку, нужно исходить из того, что слово «все» должно обозначать непосредственные единичные вещи; таким образом, большая посылка должна быть положением эмпирическим и тем самым до процесса вывода проконстатированным. В этом предварительном знании мы имеем восполнение того, чего нет в категорическом силлогизме. Но само по себе умозаключение полноты не оперативно, оно отсылает к умозаключению индукции, в котором субъекты образуют, по выражению Гегеля, смыкающую середину.
Единичности в индукции никогда не могут быть исчерпаны. Когда говорят «все растения», то это только означает: все растения, с которыми мы до сих пор ознакомились. Всякая индукция поэтому неполна. Мы, предположим, сделали очень много наблюдений, но мы все же не смогли пронаблюдать все случаи, все отдельные экземпляры. Этот присущий индукции недостаток приводит к аналогии. В умозаключении аналогии мы, исходя из того, что вещи известного рода обладают тем или иным свойством, умозаключаем, что и другие вещи этого рода также обладают этим свойством. Например, до сих пор у всех планет находили данный закон движения, это позволяет по аналогии заключить, что и вновь открытая планета, вероятно, движется по тому же закону.
Данное высказывание Гегеля сочувственно цитируется Лениным в «Философских тетрадях», который так перефразировал соответствующее место из «Большой логики»: «Самая простая истина, самым простым, индуктивным путем полученная, всегда неполна, ибо опыт всегда незакончен. Ergo: связь индукции с аналогией — с догадкой...» 3.
И ниже Ленин формулирует следующее общее заключение из текста Гегеля, рассмотренного нами выше: «Переход заключения по аналогии (об аналогии) к заключению о необходимости, — заключения по индукции — в заключение по
3 В. И. Ленин. Соч., т. 38, стр. 171.
191
аналогии, — заключения от общего к частному, — заключение «т частного к общему, — изложение связи и переходов (связь и есть переходы), — вот задача Гегеля. Гегель действительно доказал, что логические формы и законы не пустая оболочка, а отражение объективного мира. Вернее, не доказал, а гениально угадал»4.
Вместе с тем в начале своего конспекта отдела умозаключений по Гегелю Ленин пометил: «Или это все же дань старой формальной логике? Да! и еще дань — дань мистицизму = идеализму» 5.
Эта дань старой логике особенно дает себя чувствовать в. последней триаде выводов необходимости. Здесь мы сначала имеем преобразованное категорическое умозаключение, далее гипотетическое (условное) и разделительное. Отличие категорического умозаключения в этой высшей инстанции от категорического силлогизма в пределах выводов наличного бытия коренится в природе среднего термина. В обычном силлогизме средним термином может быть любое понятие, здесь же средний термин есть уже существенная природа единичного. Значит, если мы имеем некоторое количество средних терминов, мы выбираем тот, который, удовлетворяя формальным признакам, вместе с тем является отражением сущности. Здесь фиксируется «существенное специфическое различие субстанции».
В гипотетическом умозаключении всеобщее, или род, есть основание, которое порождает особенности. Разделительное умозаключение есть высшая форма умозаключения, поскольку в нем понятие получает свое адекватное определение. Гегель писал: «Разные же роды умозаключений представляют ступени наполнения или конкретизации среднего термина... В умозаключении необходимости он определил себя так, что стал столь же развернутым и целостным, сколь и простым единством, и этим форма умозаключения, состоявшего в отличии среднего термина от его крайних терминов, сняла себя. Тем самым понятие вообще реализовалось; выражаясь определеннее, оно приобрело такую реальность, которая есть объективность» (VI, стр. 154).
Умозаключениями необходимости завершается весь отдел «субъективной логики», который открывается категорией понятия. К понятию Гегель возвращается в заключительном, третьем, отделе последней части «Науки логики», который озаглавлен «Идея». В «идею» в отличие от «понятия» включается у Гегеля категория жизни. Конспектируя эту часть
4 В. И. Ленин. Соч., т. 38, стр. 171.
5 Там же, стр. 168.
192
«Логики» Гегеля, Ленин замечает: «Мысль включить жизнь в логику понятна — и гениальна — с точки зрения процесса отражения в сознании (сначала индивидуальном) человека объективного мира и проверки этого сознания (отражения) практикой»6. Практику в этой части логики Гегель оценивает выше теоретического познания, ибо «она имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности»7.
Закончим изложение этого последнего отдела характеристикой Гегелем диалектического метода, о которой Ленин писал: «Этот отрывок очень недурно подводит своего рода итог тому, что такое диалектика»8.
«...познание движется от содержания к содержанию. Прежде всего это поступательное движение характеризуется тем, что оно начинается от простых определенностей и что следующие за ними становятся все богаче и конкретнее. Ибо результат содержит в себе свое начало, и движение последнего обогатило его некоторой новой определенностью. Всеобщее составляет основу; поэтому поступательное движение не должно быть принимаемо за некоторое течение от некоторого другого к некоторому другому. Понятие в абсолютном методе сохраняется в своем инобытии, всеобщее — в своем обособлении, в суждении и реальности; «а каждой ступени дальнейшего определения всеобщее поднимает выше всю массу его предшествующего содержания и не только ничего не теряет вследствие своего диалектического поступательного движения и не оставляет ничего позади себя, но несет с собой все приобретенное и обогащается и уплотняется внутри себя» (VI, стр. 315).
После всего вышеизложенного нам становятся понятными слова Маркса, который писал Энгельсу в своем письме от 14 января 1858 г.: «В методе обработки материала мне очень пригодилось то, что я вновь перелистал «Логику» Гегеля. Если бы когда-нибудь снова пришло время для подобных работ, я охотно изложил бы на двух или трех печатных листах в доступной обыкновенному человеческому рассудку форме то рациональное, что есть в методе, который Гегель открыл, но в то же время подверг мистификации...»9.
6 В. И. Ленин. Соч., т. 38, стр. 193.
7 Там же, стр. 205.
8 Там же, стр. 224.
9 К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные письма. Госполитиздат, 1953, стр. 95.
Глава XI I I . Д. С. МИЛЛЬ И ЕГО СИСТЕМА ЛОГИКИ
В середине XIX в. в буржуазных кругах Западной Европы быстро спавшее увлечение Гегелем сменилось увлечением позитивизмом. Свидетельством этой перемены могут служить книги Гайма «Гегель и его время» (1857) и Ноака «Шеллинг и философия романтики» (1859), в которых дается резкая критика философии Шеллинга и Гегеля с позитивистских позиций.
Представителями позитивизма были Огюст Конт во Франции и Джон Стюарт Милль в Англии. Карл Маркс писал о Милле: «Ему столь же свойственны плоские противоречия, сколь чуждо гегелевское «противоречие», источник всякой диалектики»1. В том же «Капитале» Маркс дает Миллю следующую характеристику: «Континентальная революция 1848 — 1849 гг. отразилась и на Англии. Люди, все еще претендовавшие на научное значение и не довольствовавшиеся ролью простых софистов и сикофантов господствующих классов, старались согласовать политическую экономию капиталистов с притязаниями пролетариата, которые уже нельзя было более игнорировать. Отсюда тот плоский синкретизм, лучшим представителем которого является Джон Стюарт Милль. Это — банкротство «буржуазной» политической экономии, как мастерски выяснил уже в своих «Очерках политической экономии по Миллю» великий русский ученый и критик Н. Чернышевский»2.
Милль считает, что капитализм можно подправить либеральными реформами. Для Милля право частной собственности — нравственное право; оно неотчуждаемо и священно. Но эпоха либеральных преобразований в Англии, эпоха парла-
1 К. Маркс. Капитал, т. I. Госполитиздат, 1953, стр. 602.
2 Там же, стр. 13
194
ментских реформ, отмена хлебных пошлин, демократизация самоуправления наложили свою печать на социальные и философские взгляды Милля. Он считает, что отрицательные стороны капиталистического строя следует смягчать законодательным порядком. В этом отношении важное значение могут иметь кооперативные союзы и тред-юнионы.
Милль родился в 1806 г., умер в 1873 г. Его отец был тоже выдающимся философом. В конце жизни Джон Стюарт Милль был членом нижней палаты английского парламента. К работам Милля по вопросам теории познания и логики прежде всего относится капитальный труд «Система логики силлогистической и индуктивной» (1843). Это произведение служит отправным началом для всех работ по логике школы индуктивистов XIX в. Другим важным философским произведением Милля, характеризующим его гносеологические взгляды, является «Обзор философии сэра Вильяма Гамильтона» (1865). Кропотливый разбор положений представителя шотландской школы «здравого человеческого рассудка» сопровождается в этой работе выявлением собственной позиции Милля.
Согласно характеристике Ленина, Милль должен быть отнесен к юмистско-берклеанской группе идеалистов3.
Общие принципы миллевского эмпиризма характерны для эмпиризма и индуктивизма вообще. Познание внешнего мира ограничено исключительно кругом явлений, но и последние мы знаем не абсолютно, а весьма относительно. Нельзя познать ни сущности явлений, ни внутренней причины их происхождения. Они нам даны, и только. Все содержание познания сводится к установлению отношений последовательности, сосуществования и сходства между ними. Эти отношения суть законы явлений, которые выявляются в результате обобщений, получаемых людьми при наблюдении частных случаев последовательности и подобия. Индукция и есть умственный процесс, при помощи которого мы от частных случаев переходим к общим положениям. Индукция — последний и единственный источник всякой достоверности, доступной человеку. Любой вид познания, в том числе и математический, приобретается путем индукции. Поэтому достоверности всеобщих научных положений Милль придает лишь относительный характер.
Закон причинности определяется Миллем следующим образом: «Единообразие в последовательности событий, иначе называемое законом связи причины со следствием, должно признавать законом не вселенной, а лишь той части, которая до-
3 См. В. И. Ленин. Соч., т. 14, стр. 96.
195
ступна нашим средствам наблюдения с обоснованною степенью распространения на смежные случаи. Распространять это единообразие дальше — значит строить предположение уже бездоказательное, и за отсутствием всякого опытного основания для измерения правдоподобия этого предположения мы тщетно пытались бы приписать ему какую-нибудь вероятность»4.
Вне мира явлений, по Миллю, мы ничего знать не можем. Поэтому для нас одинаково непостижима как внутренняя сущность духа, так и внутренняя сущность материи. Милль даже думает, что под независимым от нас миром материальных вещей мы просто разумеем сумму возможных опытов, единообразно связанных между собой. Это опытное постижение становится нам доступным в силу тех или иных благоприятных обстоятельств.
Существование комнаты, из которой я вышел, вне зависимости от моего сознания означает только то, что если я вернусь к исходной ситуации, то я вновь увижу, чувственно восприму эту комнату, как я воспринимаю ее сейчас. Ничего большего под реальностью мыслить нельзя. Реальность есть не что иное, как возможность получения соответствующих ощущений и восприятий. Так что об объективном мире, существующем независимо от нас, говорить не приходится.
Никакого априорного или интуитивного знания Милль не признает. В основе всякого знания лежит опыт, понимаемый субъективно-идеалистически. Критерием истины, получаемой опытным путем, для Милля является сам опыт. Согласно выражению Милля, необходимо опыт сделать мерилом опыта, т. е. никоим образом не выходить за пределы опыта (make experience its own test).
На данных гносеологических основаниях Милль и строит свою систему логики. Он считает, что логику следует понимать как учение, изолированное от всякой метафизики, от всякой философии. Логика должна быть нейтральной, так сказать, неидеологической наукой. «Логика, — по словам Милля, — представляет собою нейтральную почву, на которой могут встретиться и подать друг другу руку последователи как Гартли, так и Рида, как Локка, так и Канта» (стр. II).
В логике Милля наибольший интерес представляют три раздела: учение о суждении (Милль впервые дал точное по-
4 J. S. Mill. A system of logic ratiocinative and inductive. People's editon, 189З. Русский перевод: Д. С. Милль. Система логики силлогистической и индуктивной, изд. 2. М., 1914, стр. 462. Последующие ссылки на это произведение приводятся в тексте и содержат указание на страницу русского перевода.
196
нятие суждения, как суждения атрибутивного), критика силлогизма и учение об индукции.
Классификацию суждений Милль дает в отличие от логики Канта, Вольфа и т. д. Самый же акт суждения сводится к выявлению атрибутов-предикатов у тех или иных вещей.
Предметом критики у Милля является концептуализм — попытка сведения суждений к простой связи идей. Он критикует Гамильтона, считавшего, что составлять суждение — значит усматривать отношения согласия или несогласия между двумя понятиями.
Милль готов признать, что в суждении «золото желто» имеется сопоставление представлений; мы прежде всего должны уметь связать две идеи. Но обратного сказать нельзя. Связи двух идей вовсе недостаточно для того, чтобы определить сущность суждения. Эта связь может иметь место без всякой уверенности в ее истинности. Когда мы, например, воображаем с помощью понятий и представлений золотую гору или говорим, что Магомет считался апостолом божьим, здесь нет никаких объективных суждений. Сопоставление представлений — это еще не суждение. В более элементарном примере «черная доска» связь представлений «цвет» и «доска» налицо, но тут также нет никакого суждения.
Когда говорят, что огонь производит теплоту, то это не значит, будто идея огня производит идею теплоты. Здесь имеется в виду, что одно естественное явление — огонь — производит другое естественное явление — теплоту. Моя уверенность в правильности данной связи, согласно Миллю, относится не к идеям, а к предметам. Итак, суждение есть установление отношений между предметами или явлениями.
Соответственно этим отношениям Милль дает классификацию суждений. Последовательность и сосуществование прежде всего утверждаются относительно явлений. Поэтому суждения сосуществования и суждения последовательности должны быть названы в первую очередь. Вместе с тем имеются суждения относительно скрытых причин явлений. Отсюда третья и четвертая группы суждений с отношениями существования и причинной зависимости. Кроме того, существует еще отношение сходства между явлениями. Таковы пять групп, на которые распадаются все суждения, по Миллю.
Но в чем заключается самый акт суждения, по Миллю? В суждении «все люди смертны» (Милль употребляет термин «предложение» — такова обычная терминология английских индуктивистов) утверждается, что предметы, означаемые подлежащим «люди», обладают свойством, атрибутом, означаемым сказуемым «смертны». В отношении же отдельных
197
индивидуальностей утверждается, что те или иные признаки присущи всем и каждому из индивидов, обладающих некоторыми другими признаками, что всякий предмет, отмеченный признаками, соозначаемыми подлежащим, имеет также и признаки, соозначаемые сказуемым.
«Соозначением» (трудно переводимый с английского языка термин «connotation») называется связь признаков. Когда тот или иной признак берется по содержанию, этому соответствует термин «соозначение», если же признак берется по объему, это выражается термином «означение» (denotation).
Милль примыкает (с известными оговорками) к тому мнению, что подлежащее суждения мы истолковываем по его объему, а сказуемое — по содержанию. Иначе говоря, сказуемое является признаком, атрибутом.
Милль подчеркивает, что его определение суждения признает обычное различие предмета и атрибута (признака). Согласно этому определению, всякое предложение (суждение) утверждает, что тот или другой предмет обладает или не обладает тем или другим признаком.
У Милля в объяснении им природы суждений есть мысль, которая на первый взгляд кажется материалистической. Милль говорит о том, что простая связь идей «не имеет ничего общего с содержанием предложений (суждений. — Авт.), так как предложения... утверждают что бы то ни было не относительно наших идей о вещах, но относительно самих вещей» (стр. 77).
Здесь Милль как будто разумно апеллирует к отношениям между предметами, постоянно повторяя ту мысль, что суждение имеет дело не с сопоставлением идей, а с самими предметами, обладающими теми или иными признаками.
Но вещи, по Миллю, это — простые явления, а явления — это ощущения, состояния нашего духа. И самый атрибут, как свойство явления, есть не что иное, как признак, определяемый воздействием предмета на нас в виде ощущения. Таким образом, все состоит из ощущений, различно относящихся друг к другу. Милль в этом отношении откровенный субъективный идеалист. Очень показательно в связи с этим следующее его утверждение: «Итак, все те признаки внешних предметов, которые мы относим к качествам и количествам, основываются на получаемых нами от этих предметов ощущениях и могут быть определены, как «способности предметов возбуждать эти ощущения» (стр. 63).
По Миллю, то же самое объяснение приложимо и к большинству признаков, обычно включаемых в группу отношений. Все они опираются также на какой-нибудь факт, на какое-нибудь явление, в которое составными частями входят находя-
198
щиеся между собою в том или другом отношении предметы. Эти факты имеют для нас содержание (существуют для нас) только в виде тех рядов ощущений или других состояний сознания, благодаря которым мы их познаем. Отношения же представляют собой способность того или другого предмета сочетаться с соотнесенными с ним предметами посредством вызова этих рядов ощущений или состояний сознания. Таким образом, теория суждения Милля, несмотря на то что она апеллирует к отношениям между вещами, является по своему существу субъективно-идеалистической теорией.
Милль и его последователи — это классическая школа, наряду с такими школами, как школа Лейбница или школа Канта. В настоящее время эта школа имеет своих скрытых и явных продолжателей среди неопозитивистов. Она и называется неопозитивистской именно потому, что в новых условиях развития науки воспроизводит в основном принципы старого позитивизма Огюста Конта и Джона Стюарта Милля.
В особенности эта связь обнаруживается в отношении к силлогизму, к дедукции. Критика Миллем силлогизма носит нигилистический, можно сказать агностический, характер. Он считает, что всякий силлогизм содержит предвосхищение основания (petitio principii), своего рода круг в доказательстве, и не является методом получения нового знания.
Аргументацию Милля в настоящее время повторяет Рассел. Рассел в генерализации не усматривает ничего познавательно ценного. Под генерализацией, без которой не может быть образована большая посылка, кроются всего-навсего простые предложения (единичные суждения). Генерализация — это фикция. Дедукция для Рассела никогда не является средством открытия новых истин; она лишь выявляет то, что содержится в истинах уже открытых. На эту сторону учения Рассела обратил внимание М. Корнфорт5.
Наиболее остро это понимание силлогизма было раскрыто Миллем. До Милля такое же отношение к силлогизму было у Секста Эмпирика, который находил в нем «обоюдную», или «двойную», доказуемость.
Согласно рассуждению Милля, предложение «герцог Веллингтон смертен» — несомненно истинно. Однако получено оно не из опыта. В то время, когда Милль писал свою логику, Веллингтон еще здравствовал. Следовательно, приходится признать, что положение «Веллингтон смертен» мы узнали путем умозаключения. Но ведь большая посылка будет иметь значение лишь в том случае, если уже наперед известно, что
5 См. М. Корнфорт. Наука против идеализма. ИЛ, М., 1948, стр. 170.
199
Веллингтон смертен; значит нельзя говорить об общей посылке, покуда не исчерпаны все отдельные случаи, в том числе и смерть Веллингтона. Если мы допустим, будто предложение «герцог Веллингтон смертен» непосредственно выводится из предложения «все люди смертны», то откуда же мы получили знание этой общей истины? Ее можно получить лишь из наблюдения. Но наблюдению доступны лишь индивидуальные случаи. Общие истины представляют собой только совокупность частных, сокращенные выражения известного числа индивидуальных фактов. Нельзя быть уверенным в смертности всех людей, пока не установлена смертность каждого отдельного человека. Общее положение не только не может доказывать частного случая, но и само не может быть признано истинным до тех пор, пока не будет рассеяна всякая тень сомнения относительно каждого частного случая данного рода.
Итак, умозаключение от общего к частному ничего не дает, поскольку из общего положения можно вывести только те частности, которые это положение уже предполагает известными.
О выводе в этом случае можно говорить лишь в определенном смысле. Если вывод получен на основании нашего достоверного знания из опыта относительно Джона, Томаса и других людей, что они когда-то жили, а теперь умерли, то без всякой логической несообразности можно также заключить, что и герцог Веллингтон смертен. Смертность Джона, Томаса и других людей представляет собой единственное имеющееся у нас доказательство смертности герцога Веллингтона. Включение общего предложения есть фикция.
Итак, согласно Миллю, «мы не только можем умозаключить от частного к частному, не переходя через общее, но и постоянно так умозаключаем. Мы начинаем умозаключать с момента пробуждения в нас умственной деятельности общими терминами. Но проходят целые годы, прежде чем мы научимся пользоваться общими терминами. Ребенок, который, раз обжегши себе пальцы, не решается опять сунуть их в огонь, сделал умозаключение, хотя он, быть может, никогда не думал об общем положении: «огонь жжет»... Он не обобщает: он умозаключает от частного к частному. Таким же образом умозаключают и животные» (стр. 168).
Аргументация Милля типична для чистых эмпириков. Так рассуждали старые позитивисты, так же рассуждают и современные неопозитивисты, сводящие все к перечисленной сумме отдельных атомарных предложений. Действительно, если видеть в генерализации лишь фикцию, то силлогизм заведомо представляет собой круг: из общего положения можно извлечь лишь то, что в нем до этого было заложено.
200
Реальное значение силлогизма требует совсем иного подхода, иного анализа. Анализ, который производится в положительных науках, вовсе не соответствует этим спекуляциям.
Мы, конечно, убеждены в истинности исходной, большей посылки, например в положении «все люди смертны». Но при каком подходе это положение представляется безусловно истинным? Если к этому вопросу подойдут анатом, физиолог или антрополог, то они в основу общего высказывания положат анализ человеческого организма, а вовсе не перечисление отдельных случаев смертности людей. Все органы, составляющие анатомо-физиологическое целое у человека, обладают изнашиваемостью. Они постоянно обновляются и воссоздаются, но при этом также незаметно разрушаются. Это — научный факт, определяемый законами. В старческом возрасте равновесие обмена веществ начинает нарушаться, и процесс диссимиляции начинает преобладать над ассимиляцией.
Постепенное изнашивание человеческого организма при отсутствии восстановления его деятельности означает, что когда-нибудь жизни человека наступит конец. Следовательно, общее положение антрополога о смертности всякого человека будет базироваться не на том, что до сих пор так обстояло дело с Томасом, Джоном и другими, а на строении и функционировании человеческого организма; для этого достаточно тщательно изучить несколько организмов.
Итак, в большой посылке о смертности всех людей на первый план выступает необходимость, которая определяет общеутвердительный характер суждения необходимости. Данное суждение — всеобщее, и это доказано уже Гегелем.
Суть нашей общей посылки в необходимой связи между строением человеческого организма и его изнашиваемостью, т. е. в конечном счете смертностью, а не в повальном перечислении всех умерших людей. Мысль о смертности какого-нибудь конкретного человека, ныне здравствующего, будет новым выводом из ранее установленного обобщения на основании других данных. Тут вовсе нет круга. Ведь мы наше общее знание об изнашиваемости человеческого организма получили вне зависимости от существования какого-нибудь определенного человека или определенных людей. Но раз мы данный организм причисляем к группе человеческих организмов, то тем самым мы распространяем на этот экземпляр и необходимый признак смертности. Таков подлинный ход мысли в силлогизме типа первой фигуры. Этот процесс распространения общих закономерностей на новые явления, подходящие под данный род, под данную группу, нисколько не упраздняется, и его не затушевать никакими блужданиями неопозитивистской мысли.
201
Чтобы оценить положительное значение силлогизма, следует обратить внимание на то, что общие положения могут служить исходным пунктом для дедуктивных выкладок не потому, что они нумерически (перечислительно) включают в себя все частные случаи, а поскольку всеобщность вытекает из необходимости связи двух признаков изучаемого явления по их содержанию. Таковы признаки: «человек» и «смертность».
Эти признаки так связаны, что один признак необходимо влечет за собой другой. Если мы установим необходимую связь между признаками, это и будет подлинным содержанием всякой большой посылки, имеющей познавательное значение. В этом отношении суждение необходимости сильнее суждения всеобщности, особенно если последнее берется в перечислительном смысле. Гегель показал, что это есть новая ступень познания. «Все люди смертны» — это слабее логической необходимости, которую мы имеем в положении «человек смертен». Человек необходимо смертен — уже из этого будет вытекать, что все отдельно взятые люди смертны. Это сильнее, чем обычное всеобщее суждение. Истолкование общего понятия «все люди» как полного перечисления всех индивидов, бывших и ныне живущих на земле, совершенно искусственно и не соответствует практике науки.
Но у Милля есть и иное, более правильное истолкование силлогизма, которое он не доводит до конца. Милль вплотную подошел к тому, чтобы рассматривать большую посылку, как суждение, утверждающее необходимую связь между признаками.
Никто из историков логики не обратил внимания на то, что между второй и третьей главами II книги «Системы логики», посвященной умозаключению, имеется явный разрыв. Если в третьей главе силлогизм истолковывается объемно, то в предшествующей главе Милль как раз протестует против объемного понимания. Во второй главе для Милля большая посылка есть не простое «обобщение», объединение «известного числа наблюдавшихся единичных фактов» (стр. 167), а утверждение о том, что «два ряда признаков сосуществуют друг с другом» (стр. 169), что «рядом с одной из этих двух совокупностей признаков мы всегда найдем и другую» (стр. 159 — 160). В соответствии с этим положением автор предлагает заменить объемное понимание силлогизма: «оказанное обо всем и ни об одном» аксиомой: «признак признака есть признак вещи» или, говоря словами Милля: «все, что служит показателем того или иного признака, доказывает и наличность того, показателем чего служит этот признак» (стр. 162 — 163). В таком случае большая посылка легко истолковывается, как
202
необходимая связь признаков, а вовсе не как перечислительное общее суждение.
Критика силлогизма, проведенная Миллем в третьей главе, несогласуема с пониманием силлогизма во второй главе, Где большая посылка вовсе не сводится к механической совокупности атомарных предложений.
Логики не смогли подметить противоречия во взглядах Милля возможно и потому, что они не обращались к другому труду Милля, в котором он критикует философа Вильяма Гамильтона. В этой книге Милль с большой отчетливостью противопоставляет свою точку зрения точке зрения Гамильтона. Для Гамильтона характерно смешение концептуализма и объемного понимания. Хотя сам Гамильтон считал, что стоит на позициях логики содержания, он часто сбивается в сторону логики объема. Парадоксально то, что критика Миллем Гамильтона основана на положении, которое расходится с точкой зрения, лежащей в основе его собственной критики силлогизма.
Ярче всего понимание большей посылки как связи признаков сказалось в XIX главе книги Милля, направленной против Гамильтона. Последний утверждал, что «умозаключение есть способ установления того, что известное понятие есть часть другого понятия» 6. Гамильтон рассуждает здесь с чисто концептуалистических и объемных позиций. Если М есть часть понятия Р, a S есть часть М, то S есть часть понятия Р.
Против такого понимания резко выступает Милль. Он возражает с точки зрения положения «признак признака есть признак вещи», благодаря которому вывод означает, что «две вещи, неизменно сосуществующие с третьей, сосуществуют друг с другом; вещи, о которых здесь идет речь, не концепты, а факты опыта». И далее: «Эта теория умозаключений не может вызвать возражений, под которые подпадает концептуалистическая теория. Мы не можем доказать, что А есть часть С тем, что обнаружим ее в качестве части В, ибо, если это действительно так, то любая из этих истин есть такой же прямо осознаваемый факт, как и другая. Но мы можем доказать, что А связано с С, раскрывая то, что оно связано с В, ибо наше знание связи с В может быть результатом ряда наблюдений, в которых нельзя было бы прямо обнаружить С» 7.
Но если понимать силлогизм так, то рушится миллево возражение, будто большая посылка есть простой набор отдельно взятых фактов, вне всякой их связи.
Все сказанное можно обобщить следующим образом:
6 J. S. Mill. An examination of S. W. Hamilton's philosophy. L., 1872, p. 438.
7 Ibid., p. 442.
203
в III главе 2-й книги, посвященной умозаключению, содержится понимание большей посылки как перечислительного суждения, включающего все отдельные факты и случаи, на которых базируется это общее суждение. Тогда, разумеется, выводить одну из частей из целого значило бы просто извлекать то, что заведомо там находится. Никакого прогрессивного значения силлогизм тем самым иметь не будет. Будет лишь то, что Секст Эмпирик назвал двойной доказуемостью к чем, к сожалению, увлекаются некоторые современные представители математической логики: для них первоочередной задачей дедукции является извлечение всех (и обязательно всех) следствий, которые якобы заранее содержатся в исходных положениях, как будто бы основная цель дедуктивного знания заключается в этом, а не в том, чтобы получить новое знание, которое вовсе не заключено потенциально в посылках, взятых как таковые без сопоставления и взаимной связи.
Наряду с этим Милль, критикуя объемную точку зрения Гамильтона, высказывает другую мысль о том, что связь между посылками имеет не объемный характер, так же как и большая посылка представляет собой раскрытие необходимой связи основных признаков. Если большая посылка есть раскрытие необходимой связи между признаками, то исчезает объемное истолкование и тогда, конечно, нельзя видеть в силлогизме бесплодную игрушку. Но тем не менее критика силлогизма Миллем в III главе сыграла свою роль.
Интересна та часть «Системы логики», согласно которой Милль считается основоположником индуктивизма.
В этой части находят свое выражение сильная и слабая стороны учения Милля. Сильная сторона заключается в том, что теперь метод индукции прочно завоевал свое место в логике, как бы ни старались представители математической логики свести этот метод к простому эпизоду теории вероятности, к применению так называемой модальной логики.
Для Милля индукция является коренным методом получения знания. Он дает ей следующее определение: «...индукция есть такой умственный процесс, при помощи которого мы заключаем, что то, что нам известно за истинное в одном частном случае или в нескольких случаях, будет истинным и во всех случаях, сходных с первым в некоторых определенных отношениях класса...» (стр. 260). И ниже: «Индукция... — это переход от известного к неизвестному» (там же).
Эта точка зрения, согласно которой мы должны в индукции усматривать реальный ход познания, переход от известного к неизвестному, весьма плодотворна. Она находит подтверждение в высказывании Ленина, подчеркивающем правильность истолкования Дицгеном сущности научного позна-
204
вия. Ленин приводит следующий текст из И. Дицгена: «Объективное научное познание... ищет причин не в вере, не в спекуляции, а в опыте, в индукции, не a priori, a a posteriori»8.
Четыре метода индуктивного исследования, сформулированные Миллем, имеют прочные корни потому, что они являются применением основных законов мышления как методов получения нового знания. Закон тождества лежит в основе метода согласия, закон противоречия — в основе метода различия, закон исключенного третьего — в основе метода остатков, закон достаточного основания — в основе метода сопутствующих изменений.
Метод сходства говорит о том, что если мы имеем ряд предшествующих ABC и ряд последующих авс, то при известных условиях мы можем получить индуктивный вывод о причине. Если нас интересует, какова причина явления а, то мы, согласно методу сходства, должны фиксировать из предшествующих явлений то явление, которое является общим для всех случаев, т. е. найти общее, тождественное. Отыскивание тождества происходит согласно первому методу индуктивного доказательства. Этот метод базируется на тождестве.
Если мы оперируем методом разницы, то логическая процедура будет сводиться к тому, что при наличии ряда предшествующих АВС и авс, с одной стороны, к ВС и вс — с другой, причиной с является то обстоятельство из предшествующих, которым различаются первый и второй ряды предшествующих явлений. Первый и второй ряды в корне отличны в отношении явления а, причину которого мы ищем. Когда мы эту разницу выявляем, то опираемся на приложение закона противоречия.
Метод остатков применяется в том случае, когда учтены уже известные нам ранее условия, вызвавшие данное явление, которые, однако, оказываются недостаточными для полного объяснения последнего. Поэтому необходимо найти такое условие, которое должно быть дополнительно учтено, чтобы раскрыть все стороны изучаемого явления.
Но если мы уловим это новое условие, то, поскольку должна быть раскрыта остаточная причина, мы исходим из того, что ничего третьего не может быть. Здесь имеет место реализация закона исключенного третьего.
Наконец, закон достаточного основания позволяет нам применять метод сопутствующих изменений: АВС D — авс d ; А1ВС D — a1вс d . Поскольку во втором ряду а оказывается в измененном виде и этому соответствует измененное А, то значит, всякому изменению соответствует причина, которую мы отыскиваем, опираясь на требование закона доста-
8 В. И. Ленин. Соч., т. 14, стр. 144.
205
точного основания. Должно произойти какое-то изменение А, чтобы обнаружить в нем причину изменения а. Значение этой таблицы заключается в том, что здесь действительно раскрывается необходимое применение законов мышления к четырем индуктивным методам получения нового знания из опыта.
Однако не Милль был основоположником методов индуктивного исследования. Начиная с Бэкона ученые стали постепенно выявлять основные методы индукции. Мы не можем: найти всех методов у Бэкона, но непосредственный предшественник Милля Гершель исчерпывающе раскрывает операции всех четырех методов индуктивного исследования. В сравнении с Гершелем Милль не дает, по существу, ничего нового.
Коренным, принципиальным дефектом учения Милля является то, что оно воздвигалось на основе субъективно-идеалистических предпосылок.
Но прежде всего рассмотрим несколько подробнее положительную сторону дела. Милль расчищает себе почву, отметая те заключения, которые не являются подлинной индукцией. Сюда относится суммирование (под суммированием подразумевается полная индукция), индукция на основании сходства рассуждений, описание и т. п.
Милль не удовлетворяется этими видами индукции, потому что они не дают ничего нового. Для создания научной теории индукции Милль предлагает сравнить несколько случаев неправильной индукции с законной. Предложение «все лебеди белы» не может быть правильной индукцией, так как были обнаружены и черные лебеди. Не будет ли такой же ошибкой заключение «у всех людей головы выше плеч и никогда не бывают ниже», несмотря на противоречащее этому положению свидетельство Плиния? Ясно, что имеются такие случаи, когда мы с самой непреложной уверенностью рассчитываем на единообразие в отличие от тех, когда мы совсем не надеемся найти его.
Если ученый заявляет о существовании и свойствах какого-либо вновь открытого вещества, то мы уверены в том, что его выводы будут иметь силу везде, хотя бы полученное им индуктивное умозаключение было основано на единичном примере. Дело здесь не в количестве случаев, а в том, чтобы один; случай был проанализирован со всей полнотой и установлена необходимая связь явлений 9.
9 Здесь не дается подробного изложения четырех методов индуктивного исследования Милля, поскольку их содержание общеизвестно и может быть найдено во многих общераспространенных пособиях по логике, — см., например, Г. И. Челпанов. Учебник логики. Госполитиздат, М., 1946, гл. 20 — 21
206
Характерной для Милля является его теория множественности причин. Миллю кажется неверным, будто всякое единичное следствие должно быть связано только с одной причиной, с одним рядом условий. Часто существует несколько независимых друг от друга способов, при помощи которых можно вызвать одно и то же явление.
С другой стороны, истинная причина какого-либо явления есть вся совокупность предыдущих явлений. Мысль о том, что существует более тесная, непосредственная связь между следствием и одним из предыдущих явлений, есть ложное представление. Милль пишет: «Все условия одинаково необходимы для возникновения последующего и наше понятие о его причинах будет неполно, пока мы в той или другой форме не перечислим их все» (стр. 296).
С позиции диалектического материализма ближе к истине стоит учение о множественности причин, нежели положение об однозначности причины и действия. Однако в том виде, в каком это учение разработано Миллем, оно не может служить образцом для решения данной проблемы. Милль считает, что отдельные факторы можно легко размежевать и изолировать друг от друга. Подобное механистическое понимание вопроса приводит к отрицанию подлинной диалектической связи между явлениями.
Факторы, которыми в действительности определяются те или иные действия, нельзя искусственно обособлять. Поэтому, если какое-нибудь условие среди предшествующих обстоятельств и является единственным общим условием, то это, вовсе не значит, что оно всецело определяет то или иное действие. Вполне законно будет предположить, что это условие вызывает изучаемое явление, функционируя не изолированно, а сочетаясь с другими условиями, без которых общее условие вовсе не является исчерпывающей причиной изучаемого явления. Это усложняет применение индуктивных методов, например метод разницы. Поэтому приходится всесторонне дорабатывать наблюдения и изучение факторов в их взаимодействии, прежде чем окажется возможным применить тот или иной метод индуктивного доказательства.
Метод согласия вообще не может быть применен самостоятельно я должен получить опору лишь в методе разницы, — таково, как известно, сочетание метода согласия с методом разницы.
С другой стороны, между методом согласия и методом разницы есть принципиальное различие, которое не сумел выявить Милль. Дело в том, что исключение предшествующих обстоятельств, которые при применении индукции откидываются для нахождения подлинной причины явлений, совершенно иное в
207
первом и втором случае, и это различие нельзя затушевывать применением к двум операциям одного термина «элиминации», как это делает Милль.
При применении метода согласия это исключение (элиминация) производится лишь путем умственного анализа рассматриваемых явлений (Милль употребляет английское выражение subduct) и их теоретического расчленения, между тем как при методе разницы эта элиминация есть фактическое исключение (в данном случае Милль употребляет выражение exclusion), проводимое опытным путем. При чисто умственном анализе ряда предшествующих явлений всегда остается невыясненным, не окажется ли теоретически отбрасываемое нами обстоятельство дополнительным условием возникновения исследуемого явления. Метод разницы посредством эксперимента доказывает, что явление а вызывается явлением А и без наличия BCD . Таким образом, метод согласия и родственный ему метод сопутствующих изменений представляются наиболее шаткими.
Но и в тех случаях, когда метод согласия доставляет лишь предположительное знание, он имеет существенное значение в научном познании. Природа оставалась бы неисследованной, если бы для изучения той или иной группы фактов мы не учитывали различных способов их объяснения. Энгельс говорит: «Если бы захотели ждать, пока материал будет готов в чистом виде, то это значило бы приостановить до тех пор мыслящее исследование, и уже по одному этому мы никогда не получили бы закона»10.
Итак, главным пороком логического учения Милля является то, что он рассматривает свои методы исходя из позиций гносеологического идеализма. Кроме того, он механистически истолковывает факторы, обусловливающие то или иное явление. Милль не считается с тем, что если по методу сходства мы выявляем причину в виде А, то это лишь одностороннее абсолютизирование этого А, ибо а может в одном случае вызываться А с В, а в другом случае А с К, и хотя К и В различны, но, функционируя совместно с другими факторами, они могут вызывать один и тот же эффект.
Милль оставил след в истории философии и логики своей попыткой дать закономерную систему индуктивной логики. Он — отец всеиндуктивистов XIX в. К нему со всем правом можно отнести критику всеиндуктивистов в «Диалектике природы» Энгельса.
10 Ф. Энгельс. Диалектика природы, 1953, стр. 191.
208
Глава XIV . ЛОГИКА XIX в.
Дата: 2019-02-25, просмотров: 353.
