Грэг Прато — «Гранж мертв: история сиэтлской рок-музыки в рассказах очевидцев». Глава 1

Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Грэг Прато — «Гранж мертв: история сиэтлской рок-музыки в рассказах очевидцев». Глава 1.

Эта книга посвящается Курту Кобейну, Томата Дю Пленти, Бену МакМиллану, Кристен Пфафф, Стефани Сарджент, Джону Бейкеру Саундерсу, Лейну Стэйли, Энди Вуду, Мии Запата и всем другим музыкантам родом из Вашингтона, которых больше нет с нами.

Предисловие.

Когда моя учеба в школе подходила к концу, в мире хард-рока подул ветер перемен. Такие группы, как Faith No More, Jane’s Addiction, Living Colour и Red Hot Chili Peppers показали, что не все рок-группы должны петь о «быстрых машинах и доступных женщинах» и одеваться как ковбои-мачо в спандексе. Когда я решил побывать на рок-концерте в клубе под названием L’Amour в Бруклине, Нью-Йорк, в субботу 17 марта 1990 года, я не совсем представлял, чего мне ожидать, так как прежде мне доводилось бывать только на крупных стадионных рок-шоу. Это был концерт трех групп, из которых меня особенно интересовали две: вышеупомянутые Faith No More, а также хедлайнеры-металлисты Voivod. После фантастического выступления Faith No More на сцену вышла следующая группа, наименее знакомая мне. Вокалист не заставил себя долго ждать – с первых же нот первой песни он забрался над толпой на трубы, прикрепленные к потолку (если память мне не изменяет, он уже был полуголый, без майки, но в шортах, полностью перемотанных серебристой изолентой) и приготовился броситься в море «мошеров» внизу. Гитарист был похож на Чича и Чонга [американские комики - прим.пер.], с длинной бородой, и его глаза почти все время казались закрытыми, как будто он пытался достичь нирваны, играя монструозные риффы в стиле Black Sabbath. Басист качал своей огромной шевелюрой в такт музыке, пока барабанщик выдавал впечатляюще сложные, но при этом полные первобытной мощи удары. Это, друзья мои, был первый раз, когда я увидел величайших Soundgarden.

Излишне говорить, что вскоре после этого я стал сумасшедшим фанатом, скупающим буквально каждую пластинку Soundgarden, до которой только мог дотянуться, и читающим все интервью группы, которые мог достать. И в большинстве статей упоминалось, что существуют также и другие группы, играющие в похожем стиле и двигающиеся к успеху, с родины Soundgarden – из Сиэтла. В течение следующего года казалось, будто каждый месяц появляется какая-то новая достойная группа, которую стоит послушать - Mother Love Bone, Alice in Chains, Tad, Temple of the Dog, Mudhoney, The Melvins, The Screaming Trees и так далее. И конечно, когда Nirvana и Pearl Jam совершили прорыв, рок-мир с благодарностью обратил свой взор к этой музыке, отличавшейся особой искренностью. Тогда же и появилось слово, которое всегда будет ассоциироваться с этим движением: гранж.

И хотя это движение не продлилось так долго, как многие ожидали, то наследие, которое оно успело оставить за четырехлетний период (1990-1994) является совершенно экстраординарным. Как много песен из этого периода до сих пор попадаются на радио? Как много из этих альбомов звучат сейчас так же хорошо, как когда они только вышли, продолжают продаваться и становятся открытием для новых поколений слушателей? В том-то и дело. Может быть, все это длилось лишь несколько лет, но в какой-то мере гранж определенно повлиял на культуру (и даже на моду), и принес с собой потрясающее ощущение перемен – такое же было у хиппи в 1960-х и у панков в 1970-х годах.

Идея создания этой книги появилась у меня тогда, когда я писал статью о Soundgarden для Classic Rock Magazine в 2004 году. Пока я брал интервью у давнего продюсера группы, Джека Эндино, он упомянул, что практически все статьи, что выходят о гранже в наши дни, написаны людьми, которые не были в Сиэтле в то время и не видели того, что тогда происходило. Это заставило меня задуматься; что если создать книгу, в которой не будет ничего, кроме цитат от людей, наблюдавших всё от начала и до конца своими глазами? Что если дать им возможность самим рассказать всю историю? От себя я лишь вставил краткие вводные комментарии к каждой главе. Таким образом, получилось около 130 интервью непосредственных участников событий.

Наслаждайтесь.

Грег Прато, Нью-Йорк, июль 2008 года.

Глава 1. 1960-1970.

«Мы были в изоляции».

Думаете, что гранж начался с Soundgarden, Nirvana и Pearl Jam? Подумайте еще раз. Корни гранжа уходят глубоко в шестидесятые и семидесятые годы, что подтверждается такими гаражными панк-группами как The Sonics, The Wailers, The Telepaths и The Lewd в числе прочих.

Кент Морилл: The Wailers начали играть в 1958. Мы играли в основном на танцах для подростков, тогда еще не было такого понятия, как клуб. Танцы для старшеклассников, актовые залы в школах. Было еще известное место под названием Spanish Castle. Мы все были из разных школ, так что все наши знакомые шли посмотреть на нас. Когда мы играли на таких дискотеках, собиралось около 2000-3000 человек, мы были очень популярны, особенно на северо-западе. Мы повлияли на многие группы; была даже цитата из интервью The Beatles, в которой они говорили, что позаимствовали некоторые идеи у The Wailers, потому что наши записи распространяли в виде бутлегов даже в Англии. «Tall Cool One» была хитом в Топ 30, дважды.

Бак Ормсби: Джими Хендрикс приходил на наши выступления в Spanish Castle. Он хотел поиграть с нами, но мы его толком не знали. Ему нравился наш гитарист, он был настоящим новатором. Джими, бывало, говорил Ричу [Дангелу, гитаристу The Wailers – прим пер.]: «Если твоя электрогитара выйдет из строя, можешь взять мою, она лежит в машине». Но такого никогда не случалось. В общем, он был большим фаном The Wailers. Одна из его песен, «Spanish Castle Magic», была написана как раз о том месте, где мы часто выступали.

Сам я присоединился к The Wailers в 1960-м, после того, как они вернулись из своего тура по восточному побережью. Они были подписаны на лейбл Golden Crest Records в Нью-Йорке, и их лейбл хотел, чтобы они остались там и записывались в студии. Но они решили вернуться – их родители хотели, чтобы они хотя бы закончили школу. Когда они вернулись, то предложили мне присоединиться к их группе. Их лейбл был не слишком ими доволен, и они боялись, что вся история их группы может на этом и закончиться. Но я сказал: «Не думаю, что это конец. The Wailers могут стать по-настоящему великой группой. Если лейбл не будет больше вам ни в чем помогать, давайте создадим свой собственный лейбл». Трое из группы ответили: «Нет, мы слишком молодые и ни в чем таком не разбираемся, у нас не получится». Но в конце концов, после того как мы репетировали все выходные, я достал деньги из своего кармана, положил на стол и сказал: «Ну, кто со мной?». Тогда Кент Морил и Рокин Робин сделали то же самое.

Кент Морилл: Первым нашим релизом на собственном лейбле Etiquette Records стал «Louie Louie», который дважды становился номером один на всем северо-западе. А потом кавер на эту песню записали The Kingsmen, и благодаря им она стала настоящим хитом. На нашем лейбле были такие группы, как The Galaxies, The Bootmen. Мы также выпустили на нем около десяти релизов от The Wailers. Наши самые популярные песни – «Tall Cool One», «Roadrunner», «Dirty Robber». «One of Our Tree» был близок к тому, чтобы стать национальным хитом. Мы открыли дорогу для Rolling Stones и для многих других групп.

Бак Ормсби: Мы открыли офис нашего лейбла в Такоме, Вашингтон, на Шестой авеню. Начали получать демо-записи от начинающих групп со всего северо-запада. Как-то позвонила одна девушка и сказала: «Вы обязательно должны услышать The Sonics». И я отправился в этот гараж, где они репетировали; помню, они играли очень грубую рок-н-ролльную песню, которую написал Джерри Росли. Я сказал: «Это – лучшее, что я услышал за сегодняшний день. Но я не хочу, чтобы это была танцевальная песня, которая сначала выстрелит, а потом всеми забудется. Перепишите текст, и я к вам вернусь». Когда я вернулся, она стала песней «The Witch». И я сказал: «Вот это мы запишем». Мы отправились с ними в студию, записали ее, но у них больше не было никаких песен – это была их единственная оригинальная вещь. Поэтому на второй стороне пластинки мы записали кавер на «Keep A-Knockin’», песню Литтл Ричарда. Я взял эту запись на радиостанции, и никто не хотел ставить ее в эфир, потому что она звучала довольно жестко, не подходила для радио-формата. Я поговорил с Пэтом О’Дэй (диджей на радио KJR), и он сказал: «Мы тут ставим немного не такую музыку… Попробуйте пробиться в чарты, может быть тогда кто-то будет играть это на радио». Мы продолжили продвигать эту вещь; нам понадобилось около шести месяцев, чтобы выбиться в чарты. Мы смогли продвинуть эту песню на разных независимых радиостанциях вплоть до Канады и Орегона. Одна маленькая радиостанция в Сиэтле также приняла нас. Таким образом, мы наконец захватили чарты, и Пэт сказал: «Хочу посмотреть на эту группу». Увидев их вживую, он был в восторге; вернулся, поставил у себя на радио их пластинку. И где-то через неделю она достигла второго номера уже на крупной радиостанции.

Арт Чантри: The Sonics были изумительными. Они были просто лучшей рок-группой. И всегда была эта некая ревность, соперничество между The Wailers и The Sonics, потому что The Wailers очень хотели быть звездами, а The Sonics звездами уже становились, даже несмотря на то, что не слишком-то хорошо умели играть на инструментах. Конечно, The Wailers – великая группа, но основная часть их музыки была довольно дурацкой; у них было много плохих альбомов и плохих песен. The Sonics были более последовательны в своем творчестве. Есть также разница между музыкальностью, которая была у The Wailers, и страстью, которой обладали The Sonics.

Кент Морилл: По сути, все дело было в географии. В те дни люди думали, что на северо-западе все еще живут индейцы и ездят повозки. Так что если что-то становилось популярным на северо-западе, это воспринималось совсем не так, как если бы оно стало популярным в Нью-Йорке или Голливуде. Мы были в изоляции. Но эта изоляция стала причиной появления действительно оригинального саунда.

Бак Ормсби: Мы выпустили несколько синглов от The Sonics и два альбома – «Here Are The Sonics» (1965) и «Sonics Boom» (1966). Я все время торчал в студии; Кент тоже был там постоянно. Периодически на бэк-вокале у The Sonics были The Wailers. Мы всем управляли какое-то время, до 1969 года.

Кент Морилл: Между The Sonics начались разногласия. Парипа [Ларри Парипа, гитарист The Sonics – прим.пер.] не уживался с остальными. Джерри [Джерри Росли, вокалист The Sonics – прим.пер.] был очень робким и осторожным, у него было множество условий, прежде чем он согласится играть: он не летал на самолетах, не передвигался по воде. Он до сих пор такой. А The Wailers в 1969 году решили переехать в Голливуд, чтобы пробиться и стать популярными. Переехали, но это не помогло. Мы подались в Сан-Франциско, потому что там была для нас работа. Парни хотели вернуться, но я остался в ЛА и занялся продюсированием. The Wailers взяли перерыв почти на десять лет.

Бак Ормсби: Британское вторжение стало той вещью, которая нас очень сильно затормозила. Абсолютно все, даже американские группы, начали копировать британский акцент. Наш лейбл прервал свою деятельность на какое-то время, а потом я его возродил. Начались реюнионы The Wailers в 1970-х. Кент ушел из лейбла, Рокин Робин погиб в аварии в Сан-Франциско.

Арт Чантри: Я был немного старше, чем все остальные [работавшие на этом лейбле – прим.пер.]. Первым в моей жизни концертом был концерт Джими Хендрикса. Я родился в такое время, что не мог примкнуть ни к хиппи – для них я был слишком юным, ни к панкам – для них, наоборот, был слишком старым. Где бы я ни был, везде оказывался аутсайдером.

Брэд Синсел: Все группы тогда играли в тавернах. Все играли каверы. Отвратительно. Мы нашли одну группу, Mojo Hand, которая умело комбинировала приемы разнообразного дурацкого рока тех лет со своим оригинальным творчеством. Мы в моем родном городе, Якима, посчитали это крутым и решили делать так же в своей собственной группе. Но прежде чем мы воплотили это в жизнь, было еще много событий. Наш гитарист, Рик Пирс, был в составе Ze Whiz Kidz. В 1973 году они вроде бы даже играли на каких-то фестивалях с Aerosmith в восточном Вашингтоне. В какой-то момент мы с ним и другими ребятами создали собственную группу, Ze Fabulous Pickle Sisters, играли там всякий глэм и музыку в стиле Боуи. Мы были очень отстойными. Но вместе с Ze Whiz Kidz нам довелось поиграть на разогреве у The New York Dolls в Moore Theatre.

Арт Чантри: Ze Whiz Kidz крайне важны. Они были музыкально-театральной глэм-гей-труппой, жили на северо-западе, и большинство ребят в группе в какой-то момент были в составе The Cockettes [авангардно-психоделический хиппи-театр в Сан Франциско – прим.пер.]. Множество крайне интересных людей вышли из группы Ze Whiz Kidz. Например, Сатц из The Lewd, Томата Дю Пленти из The Screamers и The Tupperwares. Томата – потрясающий персонаж, он был одним из первооткрывателей северозападного панка. В 1972 году он выпускал очень крутые самодельные панковские постеры для Ze Whiz Kidz, а также организовывал самые ранние панк-концерты на северо-западе.

Рик Пирс: Невозможно было ошибиться в том, кто действительно был в Ze Whiz Kidz, а кто лишь подражал нам; мы не выходили из дома, не нанеся на себя тонну макияжа и не сделав такие прически, чтобы волосы торчали вверх на целый фут. Был один клуб под названием Shelly’s Leg, там я познакомился с Робертом Плантом и Джимми Пейджем. Публика в Сиэтле тогда имела такую провинциальную манеру – им могло понравиться все что угодно, если только это было не из Сиэтла. Если ты отсюда – значит, твое творчество просто не могло быть крутым. Мы пытались быть гламурными, но жили впроголодь; разве что выпивку в Shelly’s Leg нам давали бесплатно. В конце концов, Брэд и я захотели создать более традиционную рок-группу.

Арт Чантри: В середине семидесятых я был в такой тусовке, где все катались на машинах и слушали Led Zeppelin и Rolling Stones, отчаянно желая услышать какую-нибудь новую музыку по радио. В то время на северо-западе не было даже радио с ретро-музыкой, вообще ничего не было.

Марк Арм: Я из Кирклэнда, это пригород к северо-востоку от Сиэтла. Я рос в семидесятых и слушал в то время Топ-40 по радио. В младших классах я обнаружил одно фм-радио, которое проигрывало альбомы целиком. Рок-н-ролл был в моем доме под запретом; моя мать - бывшая оперная певица, которая выросла в гитлеровской Германии. Я пробирался в наш Фольксваген Битл, там я мог слушать радио, даже не включая зажигание. Сидел и слушал тихонько один, надеясь, что там поставят «Green Eyed Lady» [песня Sugarloaf – прим.пер.] вместо «We’ve Only Just Begun» [песня The Carpenters – прим.пер.]. Так что когда я услышал то фм-радио впервые, я постепенно стал больше тянуться к более тяжелой, громкой музыке – The Nuge, KISS и Aerosmith.

Джон Бигли: Я родился здесь, в Сиэтле. Любовь к музыке случилась со мной очень быстро и стремительно. Причем началось все с Бетховена, а потом я услышал сингл Black Sabbath – «Iron Man» и понял: вот то, что мне нужно.

Бен Рифлин: В 1975 году мне было 15 лет, и тогда фактически не было никакой музыкальной сцены. Я был в группе под названием The Telepaths, и насколько я знаю, мы были фактически первой так называемой андеграундной группой, вдохновленной панком. Внешне мы старались выглядеть нигилистами, подражали The Stooges и The Velvets. Когда мы открыли для себя The Sonics, мир стал для нас еще более захватывающим. У нас была очень интересная комбинация людей – в основном подростков, хотя на ритм-гитаре играл тридцатипятилетний профессор маркетинга из Вашингтонского университета, Хоумер Спенс. Именно с нас началась определенная этика, которую мы воплощали в своих выступлениях; мы не играли в барах, и у нас было совсем немного каверов, в основном на песни типа «I Wanna Be Your Dog». Мы старались писать песни сами, делать в них побольше шума.

Курт Блоч: Я родился здесь. Начал мечтать о том, чтобы попасть в группу, еще в школе, в середине семидесятых. Нет никакого учебника о том, как создать группу – ты просто слушаешь всякую музыку и видишь группы по ТВ. Кажется, что тебе это никогда не светит, но ты все-таки собираешься с друзьями в подвале, и все такие: «А как нам это сделать? Я знаю, как играть некоторые аккорды, но когда все играют вместе, то всё звучит как-то не так» [смеется].

Дэвид Кинкейд: Heart были сиэтлской группой, и они были очень мощными. Когда-то они были настоящей рок-н-ролльной группой, прежде чем стали вдруг играть попсу в стиле восьмидесятых. Они были очень крутыми, и Энн Уилсон потрясающе пела.

Рик Пирс: TKO [хардрок-группа из Сиэтла — прим.пер.] подписались в 1977 году на лейбл MCA, но до 1979 года ничего не выпускали. Наш первый тур был с The Kinks. После восьми недель постоянных пьянок в туре, мы стали играть на разогреве у Cheap Trick в их первом американском турне. Мы собирали 20 000 человек за один вечер, даже ездили выступать на японский фестиваль Japan Jam. Но вскоре после этого наш лейбл MCA потерял кучу денег, потому что глава лейбла Рон Алексенберг заключил сделку по продаже альбома песен и выступлений Папы Римского, вложив в это шесть миллионов долларов безвозвратно. Папа Джон Пол Второй в то время ездил по Соединенным Штатам, и логика была такая, что раз он собирает стадионы слушателей, то почему бы не продать альбом с его песнями и речами. Идея оказалась абсолютно провальной, лейбл потерял деньги, и выпуск нашего альбома отодвинулся по времени.

Арт Чантри: По сути, в Сиэтле есть своя особая островная ментальность; очень большую роль играет изолированность. Никто особо не мог никуда уехать, все варились в собственном соку, и поэтому постепенно появлялась эта потрясающая музыкальная сцена, где люди тусовались и играли музыку вместе на протяжении десяти или пятнадцати лет, пока никто во внешнем мире о них не подозревал. Быть там в то время было невероятно увлекательно. Много прекрасных концертов, творческих мероприятий организовывалось людьми на северо-западе, о которых никто нигде больше не знал. Они просто пытались как-то жить.

Билл Рифлин: Все было по принципу «сделай сам». Если хочешь организовать концерт – сам найди место, найди оборудование. Бог знает как это всё вообще получалось. В 1977 был парень по имени Роджер Хазбандс, и он был менеджером The Enemy. Роджер открыл собственный клуб на Кэпитол Хилл под названием The Bird. Там выступали абсолютно разные группы – и попсовые, и всякие странные, вдохновленные Beach Boys, и хардкорные панки, и исполнители авторской песни, и экспериментальные группы, старые группы, юные группы.

Курт Блоч: Был один магазин в Сиэтле, где продавали зарубежные пластинки – Campus Music. И на основе этого магазина появилось что-то вроде музыкальной сцены. Когда нам было 14 или 15, я и мой брат ездили туда на автобусе и тратили все карманные деньги на покупку пластинок. Нам нравились тяжелые группы - Blue Öyster Cult, UFO, The Scorpions, первый альбом Montrose. И мы все время думали: «Почему они не могут сделать альбом, в котором будут одни только громкие гитары от начала и до конца?»

Кэлвин Джонсон: Я из Олимпии, Вашингтон. Помню – 1977 год, читаешь про The Stooges, но не можешь их послушать, потому что их альбомы тут не продаются. Если тебе везло, можно было найти какую-нибудь уцененную копию. Когда же крутые группы ездили в турне, то они обычно не утруждались заехать в Сиэтл.

Марк Арм: В старших классах я ходил в частную христианскую школу в Белвью. Я и мои друзья были очень увлечены музыкой, и мы нашли классный музыкальный магазин в Белвью - Rubato Records. Это был единственный музыкальный магазин на восточной стороне. Люди, которые там работали, были очень клевыми и открывали нам много новой музыки. После окончания старшей школы я поступил в колледж в маленьком городке в Орегоне. Примечательно, что маленький музыкальный магазин в МакМиннвиле имел в продаже копию каждой из двух первых пластинок The Stooges, импортированных из Канады.

Кевин Вуд: Мы любили Элтона Джона и KISS – театральный аспект музыки. Нам с моим младшим братом Энди нравилась одинаковая музыка – всё тяжелое. Мы увидели KISS в 1977 году. Мне было 15, значит, ему всего 11. Мы постарались сесть так близко к сцене, как только могли, но все равно музыканты были очень далеко от нас. Шоу началось, на разогреве вышли Cheap Trick и круто зажгли. После их выступления мы с братом посмотрели друг на друга, и он сказал: «Вот чем я хочу заниматься».

Кэлвин Джонсон: Панк-рок пришел, и я подумал: «Вот и у нас будет та самая подростковая революция, которую все так ждут». Но, как я всегда говорю, панк-рок – это подростковая революция, которая так никогда и не случилась.

Курдт Вандерхуф: Я вырос в Абердине, Вашингтон. В семидесятых было круто, это был городок лесорубов. Было много денег, люди работали, а потом здорово отрывались на вечеринках. Но затем наступили ранние восьмидесятые, лесная промышленность стала разваливаться.

Тим Хейс: Не люблю говорить об Абердине. Если у тебя была смешная прическа, или если даже ты просто надел конверсы или вэнсы, все начинали на тебя пялиться, типа: «Что это с тобой такое?» Если покрасишь волосы в какой-нибудь цвет – сразу обзовут педиком. В итоге всё заканчивалось постоянными драками, люди шептались за твоей спиной, до тебя постоянно докапывалась полиция. Я работал в торговом центре, и у меня была прическа с огромным зачёсом; люди приходили специально «поглазеть на этого фрика».

Чарльз Питерсон: Я вырос в Ботелле, Вашингтон. Оттуда до Сиэтла почти час езды. В 16 лет я открыл для себя панк-рок. Я ходил в ближайший торговый центр, в музыкальный магазин, и там купил первый альбом The Clash, там были такие песни как «White Riot» и «I’m So Bored with the U.S.A.». Я пришел домой, поставил этот альбом, и после него пошел и продал все свои хард-рок-пластинки.

Кэлвин Джонсон: Я поехал в Европу с классом в 1977 году и собирался купить там какие-нибудь панк-рок альбомы, которые не мог найти нигде у себя в Олимпии. Это было в июле 1977, как раз когда Sex Pistols выпустили песню «God Save The Queen», и она стала хитом номер один. То есть, панк-рок тогда был на пике популярности. Когда я вернулся из Европы спустя несколько месяцев, я стал работать на местной радиостанции, KAOS. Там целый мир новой музыки открылся для меня.

Курт Блоч: Я не думаю, что мы слышали какую-нибудь панк-музыку до выхода второго альбома Ramones («Leave Home», 1977 год). Никто не говорил: «Это панк-рок!» Мы думали, что это просто еще одна крутая, громкая группа. Мы слышали о них по ТВ, в ночном эфире иногда показывали английские панк-группы. Мы отправились в музыкальный магазин – у них больше не было в продаже «God Save the Queen», но была «Pretty Vacant», и первый релиз от The Saints. В течение месяца все эти пластинки выходили, и мы говорили: «Вот то, что нам нужно. Такими мы хотим быть». Мы начали подыскивать себе кожаные куртки в панковском стиле. В моей первой группе, The Cheaters, нам даже удавалось играть песни The Saints! Полагаю, где-то в начале 1978 года мы стали пытаться выступать на каких-то концертах. И с тех пор уже никогда не возвращались к обычной жизни.

Том Прайс: Я из северного Сиэтла, как и Курт Блоч, и Дафф Маккаган. Я ходил в среднюю школу Рузвельта, и там была группа под названием The Mentors. Мы – я и мои друзья - были помладше, носили длинные волосы и джинсы-клёш. И когда мы видели этих более старших ребят-панков, которые кидались стульями и ломали лампочки, мы думали: «Как круто!». Нам очень нравились The Lewd в оригинальном составе. Мы ходили посмотреть на них в Golden Crown. Я вроде был в первом или втором классе, и однажды я пришел в школу с короткими волосами, в джинсах, конверсах и белой футболке. Все так удивились, будто бы я пришел голым и выкрашенным в голубой.

Курдт Вандерхуф: The Lewd уже сформировались к тому моменту, как я к ним присоединился; я был младше них и еще учился в школе. The Ramones приехали в город, и The Lewd играли у них на разогреве. Я познакомился с вокалистом, Сатцем, и он сказал, что ищет нового басиста. Я пришел на прослушивание, и мне разрешили играть на том концерте. Так что я бросил школу, переехал в Сиэтл и присоединился к панк-рок-группе. Мы записали сингл, «Kill Yourself», а потом переехали в Сан Франциско.

Джо Кейтли: Первое выступление нашей группы DOA [канадская панк-рок-группа – прим.пер.] было в июне или июле 1979 года; мы только что выпустили новый сингл, «Disco Sucks». Мы отправились в Сан Франциско и дали там несколько концертов. Брэд Кент, наш гитарист, решил остаться там. В Сиэтл мы вернулись без него, втроем. Дали какое-то очень жалкое выступление – я не играл на гитаре несколько месяцев и успел все забыть. Это было худшее шоу, которое когда-либо было у DOA. Но в следующий раз было куда интереснее – мы играли в Вашингтон Холл, в округе U. После этого у нас появилась солидная аудитория в Сиэтле.

Ким Уорник: В конце семидесятых всё еще только начиналось. Тогдашняя музыкальная сцена и сообщество были крайне маленькими.

Стив Мак: Были очень дешевые концерты в Paramount Theater – там выступали совершенно разные музыканты, от Патти Смит до The Kinks. И The Clash – они были первой настоящей панк-группой, которую мне довелось увидеть вживую. После этого ничего уже не было как прежде. Стоило хоть один раз увидеть The Clash на сцене, и ты понимал: «Больше никогда не пойду на концерты всех этих нормальных обыкновенных рок-групп. Хочу больше панк-рока!» Потом начали проводиться концерты в Showbox, в Gorilla Room – местах типа такого. Всё движение начало активно развиваться, до «взрыва» оставалось совсем немного.

Глава 3.

Часть 1, Soundgarden.

Нильс Бернстейн: Я пришел домой к Дэнни Питерсу. Он такой: «О, ты должен это услышать», и ставит какой-то диск, первый изданный экземпляр. Звучало, как Bundle Of Hiss, одна из групп, в которой он играл в то время. Совершенно потрясающе. Я слушал эту пластинку снова и снова – обе ее стороны. «О боже, вы, парни, превзошли сами себя!» И тут он говорит: «О, ты решил, что это Bundle Of Hiss? Нет – это Soundgarden». Это был первый сингл Soundgarden – «Hunted Down / Nothing to Say». Голубой винил, и это была одна из лучших вещей, если не самая лучшая вещь, которую я слышал от всех этих сиэтлских групп.

Джек Эндино: У меня была маленькая четырехдорожечная студия в моем подвале, и Ким часто приходил ко мне и возился с ней. В итоге я записал для них несколько демок, даже привозил свое оборудование домой к Крису Корнеллу в какой-то момент. К 1986 году я закончил работать в Reciprocal Recording, и ребята как раз были готовы записать что-нибудь. Так что в итоге я помог им сделать их первый EP и сингл, который стал одной из самых первых записей, вышедших на Sub Pop. Думаю, мы начали записывать «Screaming Life» в конце 1986 года и провозились с ним вплоть до начала 1987 года.

Мэтт Кэмерон: У нас – у меня и Хиро – было только три или четыре дня, чтобы записать всю ритмическую основу песен [для Screaming Life EP], потому что кроме этого у нас еще была работа. Я помню, что это была очень быстрая сессия, все записывалось вживую, отдельно от вокала. В тот период мы звучали вживую очень жестко и мощно, и запись отлично это отразила. Получилось очень здорово. Помню, как позднее переслушивал итоговую версию «Nothing To Say» и просто не мог поверить, что я играл в группе так круто – в такой ранней стадии своего развития как барабанщика.

Ким Тайил: «Tears To Forget» была очень популярной песней, это была единственная песня на альбоме, которая являлась регулярной частью нашего живого сета. Все остальные песни, с которыми мы выступали, оказались заброшены, потому что нам хотелось играть именно эти новые песни, хотелось слушать, как они звучат. Они отличались от того, что мы делали тогда вживую. «Entering» – песня, которую мы играли несколько лет – «Entering» и «Tears to Forget» всегда были частью наших живых выступлений. А теперь у нас появились такие песни, как «Nothing to Say», «Hunted Down» и «Little Joe».

Бен Шеперд: «Screaming Life» - до сих пор моя самая любимейшая их пластинка. Именно так Soundgarden звучат для меня – темно, черно и печально. Как пасмурные дни Сиэтла.

Ким Тайил: Думаю, пока Бен не присоединился к группе, эта запись отражала наш дух и звук наилучшим образом. Даже несмотря на то, что музыка там порой очень мрачная, мне она кажется солнечной.

Мэт Воган: Я как-то валялся дома у друга на Кэпитол Хилл, и у него играл альбом «Screaming Life». Я лежал там тридцать минут и думал, что это определенно лучший бутлег Zeppelin, который мне доводилось слышать – я понятия не имел, что это группа из Сиэтла. Потом мы все пошли на их концерт – это было безумно, полный беспредел. Они были самой тяжелой группой, и относились ко всему очень серьезно.

Джефф Гилберт: Обычно Melvins или Soundgarden играли в таких маленьких клубах, в которых было не развернуться. Носиться по сцене не выйдет, прыгать тоже не получится – ничего невозможно сделать. Поэтому на «Screaming Life» было это фото на задней обложке, с Крисом Корнеллом на полу. В клубе Vogue я его чаще всего видел именно таким. Там просто негде было двигаться, оставалось только падать на пол. Помню, как думал: «Я его слышу, но не вижу!» А потом можно было увидеть Кима, как он смотрит куда-то вниз, сигнализируя что-нибудь Крису [смеется].

Стив Фиск: Это была идея Брюса Пэвитта – чтобы я был продюсером мини-альбома Soundgarden - «Fopp». Они играли в Элленсбурге, на разогреве у Faith No More. И закончили свой разогрев песней «Iron Man», а Faith No More начали песней «War Pigs». Это было еще тогда, когда никто не знал, кто они вообще такие. У Корнелла было великолепное чувство юмора, довольно злое порой. Даже жестокое, но в то же время очень веселое.

Сьюзан Силвер: У Soundgarden всегда было отличное чувство юмора; у них была ирония, которая, как мне кажется, не улавливалась многими людьми.

Мэтт Кэмерон: Мы играли в этом огромном пустом театре – мне это казалось крутым, но в то же время я не очень понимал, как мы собираемся там что-либо записать. Но так или иначе, мы это сделали. Это была однодневная сессия, и Стив потом сделал ремикс в своей студии.

Стив Фиск: В какой-то момент во время нашей сессии звукозаписи команда строителей начала работать отбойным молотком на тротуаре, и мы перестали что-либо слышать. Мы попросили их прийти позднее – они уже знали, что сиэтлские группы начинают становиться популярными, и в итоге они пошли нам навстречу [смеется].

Сьюзан Силвер: Все развивалось очень стремительно для Sub Pop и Soundgarden. Мы с Джонатаном стали очень хорошими друзьями. А когда Soundgarden начали работать вместе с Брюсом и Джоном и решили выпустить на Sub Pop свой альбом, эта дружба стала еще крепче. У меня есть одно очень забавное воспоминание; «Screaming Life» тогда уже вышел, «Fopp» готовился к выпуску. Несмотря на то, что группе тогда уже звонили с разных мейджор-лейблов, и мы даже ездили в Лос-Анджелес встречаться с их представителями, ребята все еще хотели быть на лейбле SST, это была их цель. Помню, как я стою на углу в центре города вместе с Джонатаном, и он говорит: «Soundgarden должны остаться на Sub Pop». А Sub Pop тогда были еще в зачаточном состоянии, у них даже не было офиса и каких-либо сотрудников. Помню, как посмотрела на Джонатана и сказала: «Soundgarden несутся вперед, и их не остановить. Они уйдут от вас. Мне тоже надо двигаться так быстро, как только возможно, чтобы поспеть за ними».

Джефф Гилберт: Определенно, у Melvins было все необходимое, чтобы прийти к успеху. Но Soundgarden были теми, кто придал этому более четкую форму.

Джерри Кантрелл: Soundgarden – это такие «дедушки». Есть много разных групп, но когда я вспоминаю о Сиэтле и обо всем, что тогда происходило, я думаю, что все это во многом началось с Soundgarden. Эти их ранние мини-альбомы, то, как мы ходили на их концерты, как звучал вокал Криса, и как вся группа звучала вместе – это было действительно потрясающе. Очень вдохновляло.

Роберт Рот: Я впервые увидел их в 1988, и они меня просто поразили. Думаю, той ночью вообще не звучал мажорный лад. Я сам был музыкантом, и в тот момент многое из музыки, которая мне нравилась, базировалось на мажоре – многое из панк-рока, пост-панка. А это было нечто очень темное и совершенно другое.

Бен Шеперд: Они играли концерт в Олимпии, одно из таких дневных шоу. Сиэтл был тогда невероятно крут – музыкальная сцена развивалась, люди были веселыми, жизнь была клевой невероятно, и они там были. Крис пел, с ним Хиро и Ким – это были настоящие Soundgarden.

Стю Халлерман: Слим Мун в итоге стал владельцем лейбла Kill Rock Stars, но поначалу он был просто парнем, играющим в группе, и ему нравился панк-рок. Каждое лето он делал такую вещь: брал взаймы мое оборудование, звал ребят, у которых был большой бортовой грузовик, собирал три или четыре панк-рок группы и организовывал их бесплатный концерт в парке. Слим спонсировал это. Он также смог объединиться с Управлением парков Олимпии и полицейским департаментом, которые стали помогать спонсировать это все и оплачивать счета. Как-то он спросил меня, знаю ли я какие-нибудь группы. Я сказал: «Ну, я знаю некоторых ребят в Сиэтле, может, они могут выступить». «Кто они?» «О, эти ребята называются Soundgarden». И он пришел в такой восторг – «Soundgarden? Ты знаешь этих ребят? Дай мне их телефон!» А я такой – «Да ладно, это просто несколько дуралеев, играющих в своем подвале». Я позвонил им, и раз уж они никогда не играли в Олимпии, они согласились сыграть. Две недели спустя мы сделали это шоу. Лайн-ап был – My Eye, Nirvana и Soundgarden.

Незадолго до конца выступления Soundgarden я отошел от своей консоли, чтобы послушать, как все звучит в аудитории. В итоге я обнаружил себя между чуваком из Управления парков и полицейским. Офицер полиции говорит: «Надо же, и никакой ругани со сцены – реально хорошая музыка!» Группа играет «Fopp», это уже их бис. Мы смотрим на сцену, вокруг красивый закат, и тут Крис, выгибаясь, начинает кричать: «Сосите! Сосите!» в микрофон. Мы смотрим друг на друга и пожимаем плечами, типа – «Ээ, ну, побыли ребята милыми и хватит». После шоу группа отметила, что они собираются двинуть в путь на Западное побережье в тур, а потом весной в Европу. Они такие: «Хей, Стюарт, у тебя есть оборудование и старый фургон Додж. Твоя аппаратура звучала хорошо сегодня ночью, не хочешь поехать с нами?» Я думаю: притащить мое оборудование во все эти пропитанные пивом, прокуренные, мерзкие панк-рок клубы? Ну конечно, я согласен! [смеется]. Хиро я к тому времени знал почти всю свою жизнь, а Кима – лет девять или вроде того. Криса я знал три или четыре года. Я был поражен тем, каким ребенком он тогда был – у него были всякие игрушки, маленькие резиновые птички и игрушечные фигурки супергероев, которые он разбрасывал по всему фургону. В туре он был нашим диджеем – ставил кассеты Aerosmith, Butthole Surfers и Fugazi. И всякие странные мейнстримные вещи, насчет которых я бы никогда не подумал, что они ему могут нравиться.

Марк Пикерел: Я сыграл важную роль в том, чтобы Soundgarden подписались на SST. Они выступили в Элленсбурге в 1987, и звуковик Screaming Trees Роб Доак записал это шоу на свою консоль и сделал для меня запись на пленке. Я был так впечатлен, что отправил ее Грегу Гинну. Несколько месяцев спустя SST подписали их на свой лейбл.

Мэтт Кэмерон: Мы были страшно довольны, потому что на той стадии разные мейджор-лейблы довольно активно пытались нас к себе заманить. Но вместо того, чтобы броситься в этот омут с головой, мы решили, что хотим сделать еще одну пластинку на независимом лейбле. У нас теперь было чуть побольше денег, чтобы записать ее. Мы отправились в одну домашнюю студию, довольно хорошую, которая находилась в Ньюберге, Орегон. Опять же, у нас было не так много времени – где-то около двух недель, чтобы все закончить. Часть, в том числе кое-что из ударных, мы записали здесь, в Сиэтле, на заброшенном складе, а потом остальное закончили в Ньюберге.

Джек Эндино: Существуют восьмидорожечные демо большинства песен с альбома 1988 года «Ultramega OK», которые звучат даже лучше, чем финальные версии – они звучат больше в духе «Screaming Life». На самом деле они даже круче, чем «Screaming Life», потому что мы сделали их намного позже. Они гораздо более живые.

Марк Иверсон: Мне казалось, что «Ultramega OK» отражал их живое звучание лучше, чем «Screaming Life». В Fallout Records висел плакат, где был объявлен сбор средств для группы Fluid, которую ограбили; у них сломали фургон и они потеряли кучу оборудования. В итоге был объявлен этот сбор денег на следующий день. Soundgarden выступали в связи с этим, и мы пошли на их концерт в очень маленьком театре в Сиэтле, который был больше приспособлен для спектаклей, чем для живых выступлений групп. Помню, как слышал разговор двух своих приятелей с KCMU, которые стояли позади меня, и один из них сказал: «Это последний раз, когда мы видим их в клубе такого маленького размера». И он был прав.

Кэти Фолкнер: Очень запомнилось одно шоу «восходящих звезд», которое устраивало радио KISW в Paramount Theater. Jane’s Addiction были хедлайнерами, а Mother love Bone и Soundgarden на разогреве. В таком сочетании групп была магия, которую невозможно выразить словами. Энергию можно было резать ножом.

Дафф Маккаган: Я помню, что много слышал о Soundgarden. Они в итоге приехали с концертом в Лос-Анджелес, это был 1988 год. Может быть, они играли, когда мы были в туре на Appetite, но первый раз, когда я их увидел, был в клубе Scream в Лос-Анджелесе. Это была настоящая рок-группа. В то время было не так уж много концертов, на которые мне хотелось бы попасть. 1988 был дерьмовым годом для музыки: были популярны всякие White Lion, Whitesnake, Warrant и прочие. Это было ужасно. Поэтому, когда я услышал, что к нам приезжают Soundgarden, я пошел и очень надеялся, что они будут все еще теми самыми Soundgarden, о которых я слышал так много хорошего. И они просто сразили меня наповал. По какой-то причине я всегда смотрю на барабанщика – если барабанщик крут, то все остальные тоже будут тянуться за ним. И Мэтт был просто безумным; ему великолепно удавались все эти различные ритмы. И Ким Тайил, вау – как он вообще это делает? А голос Корнелла – да это же чертов Роберт Плант на кислоте! Они были угрожающими, прекрасными, очень музыкальными – все сразу.

Хиро Ямамото: Это было очень круто, мы стали ездить по всей стране. Столько приключений. Я помню, как мы битком набивались в фургоне, а когда селились в отелях, то кто-нибудь оставался спать в фургоне, чтобы сторожить оборудование. Всегда были мысли: «Блин, вот бы отдохнуть уже от этих людей» [смеется]. Мы прошли весь путь до Флориды, ездили с туром по Югу, потом в Нью-Йорк. Что мне вспоминается о юге – я помню, что люди там были не особенно в восторге от нас, они толком нас не знали. Но в больших городах, как Нью-Йорк и Лос-Анджелес, мы были довольно хорошо известны. Это было связано с лос-анджелесской музыкальной индустрией, и как только мы отправлялись туда, начинались попойки и шикарные ужины.

Джек Эндино: Soundgarden были, наверное, первыми, кому удалось заключить сделку с крупным лейблом. К моменту их второго альбома они уже обсуждали сотрудничество с A&M, задолго до всех остальных. Их третий альбом вышел на SST, и A&M сказали: «Зачем вы это делаете?» Ребята ответили: «Мы не хотим, чтобы наша карьера остановилась на год, пока мы обсуждаем с вами все вопросы. Мы собираемся продолжать заниматься делом и выпустить пока альбом на инди-лейбле, чтобы что-нибудь у нас вышло». Потому что большинство групп начинали обсуждать сотрудничество с мейджор-лейблом, и это длилось от шести до восьми месяцев. Потом начиналась запись, которая согласовывалась с лейблом три или четыре месяца, а так и год пролетит. Группа могла упустить свой момент. Soundgarden поступили очень умно, решив выпустить пока еще одну пластинку на инди-лейбле.

Ким Тайил: Мы делали десятинедельные туры – отсутствовали по два с половиной месяца. Помню, как я ходил в Pioneer Square в Сиэтле на концерт какой-то группы, может быть, это были Melvins. Курт был там – думаю, Курт был один и я тоже был один. Я подошел к нему и сказал, как сильно мне нравится его альбом «Bleach». Он был очень тихим и сдержанным; он сказал: «Спасибо, для меня это очень много значит – услышать такое от тебя. Твоя группа оказала на нас наибольшее влияние». И я такой – «Ого!» Мы всегда казались себе такой «юной» группой, находящейся еще только в начале своего пути к успеху, и вот – мы подписаны на крупный лейбл и ездим с концертами по стране. И слышать от парня, которого я считал себе ровней, выпустившего пластинку, которую я обожаю, как он говорит «вы оказали большое влияние» – это было головокружительно для меня. Это один из тех моментов, которые изменили наш взгляд на самих себя.

Сьюзан Силвер: Мы обсуждали сделку с A&M. Они очень хотели, чтобы альбом вышел на SST, и так и произошло.

Хиро Ямамото: Faith No More были одной из основных причин, почему нас подписали. Эти ребята тоже только что подписались, и мы им очень нравились. Думаю, они были в офисе рекорд-лейбла, увидели там наше демо и сказали: «Вы обязательно должны это заценить». И раз уж на то пошло, все заинтересовались [смеется].

Джон Лейтон Бизер: Впервые я услышал фразу «война торгов» именно в связи с группой Soundgarden и уважительным отношением к ним.

Сьюзан Силвер: У лейбла A&M была репутация как у очень дружественного к артистам лейбла. Люди там были искренними и заботливыми. От них можно было не ждать никакого дерьма. Они обычно нанимали людей, которые являлись настоящими фанатами музыки, и у них была за плечами богатая история крутых дел в музыкальном бизнесе. Там все очень поддерживали друг друга. Мы встречались несколько раз с представителями лейбла Geffen, а также обсуждали возможную сделку с Epic, но никто не вызывал у нас таких же чувств, как A&M. Бывали дни, когда мы думали, что Epic были бы неплохим вариантом, и если бы мы выбрали их, я бы, наверное, тут вам не рассказывала сейчас эту историю, потому что я уверена, что меня выкинули бы оттуда и поставили бы на мое место другого менеджера еще в те ранние дни. В то время как A&M действительно поддерживали молодые группы и их менеджеров.

Марк Арм: Когда Soundgarden подписались на крупный лейбл, в тот момент было фактически два пути, из которых рок-группа на крупном лейбле могла выбирать. Можно было либо взять курс на метал, либо влиться в альтернативный рок, ниша которого уже была занята такими группами, как The Cure и REM. По какой-то причине Soundgarden выбрали путь метала. Если бы они подождали год или два до прорыва Nirvana, то у них появился бы еще третий путь, и они могли бы остаться верны себе. Их тур-менеджером был их друг, Эрик Джонсон, отличный парень, он знал, откуда они все пришли. Но в итоге, когда их стал продвигать крупный лейбл, они его уволили. К тому времени, как у них начались большие туры, у них появился этот огромный, отвратительный жирный чувак, который раньше был тур-менеджером Aerosmith. Он был такой тип, который стал бы пускать кого-нибудь за сцену в обмен на минет. Зачем нужно было избавляться от вашего друга Эрика и нанимать этого урода с такими замашками из олдскульного музыкального бизнеса?

Эрик потом стал помогать Pearl Jam и работал с ними несколько лет, пока у них не начался тот период, когда они перестали ездить в туры. Последний раз, как я слышал, Эрик был персональным ассистентом Нила Янга. В общем, мне казалось таким странным, что Soundgarden стали окружать себя такими стереотипными рок-свиньями, чуваками, которые бы с удовольствием тусили с Bon Jovi или Poison и даже предпочли бы это, потому что у этих групп были девчонки погорячее. Я никогда не понимал, как Soundgarden докатились до того, что стали частью этого мира. В смысле, Ким ведь совсем не такой человек. Дело в том, что в конечном итоге тебе всегда нужно решать для себя самому. Необязательно ехать в тур только потому, что какой-нибудь менеджер или работник лейбла считает, что это будет хорошо для твоей карьеры. И необязательно нанимать неприятных людей только потому, что у них есть опыт работы в турах. Вокруг есть много хороших людей.

Мэтт Кэмерон: «Louder Than Love» [1989] был спродюсирован Терри Дейтом, и мы записали его здесь, в Сиэтле, в London Bridge, рядом с Озером Бэллингер. Это был хороший опыт, возможно наш первый раз в профессиональной студии – настоящая крупная 24-дорожечная студия. Мы не хотели облажаться, много репетировали. Мы знали, какие песни собираемся сделать. Так что на каждой сессии звукозаписи мы старались уменьшить уровень нашего живого звука, насколько это было возможно. Потом, позднее, я думаю, мы уже старались использовать студию больше как композиционный инструмент.

Терри Дейт: Мне многое вспоминается; помню, как я убеждал Кима купить вторую гитару, что было сложно. Как мы решали, будем ли использовать то оборудование которое уже было, или купим что-то новое. Насколько я помню, мы экспериментировали с наложением гитар. Я думаю, группа почувствовала, что это привело к слишком гладкому, ровному звуку. Мы также записывали этот альбом в то время, когда вышел «...And Justice for All» Metallica. Так что в хеви-метале тогда было совсем другое звучание. Soundgarden, Metallica и Mother Love Bone оказались свалены в общую кучу хеви-метала, но все они настолько разные, насколько это возможно.

Хиро Ямамото: Терри Дейт мог делать такие вещи… звук, который просто сиял. Волшебно сиял и разрывал одновременно. Я помню, что в начале относился к нему скептически, потому что он обычно работал с метал-группами, и я всегда спрашивал: «Разве мы играем метал?»

Терри Дейт: Они все отлично ладили. Думаю, единственный спор между ними, который я могу вспомнить, это когда я наконец-то уговорил Кима купить новую гитару, и кто-то привез ее утром, после того, как они наелись пончиков в сахарной пудре. В итоге вся гитара оказалась перепачкана в этой пудре. Кима это очень взбесило.

Арт Чантри: У них не было названия для альбома. Мы болтали об этом и шутили, я сказал: «Вам надо назвать его «Louder Than Shit!» И они такие – «Отличный вариант!» Я говорю: «Нет, назовите его «Louder Than Fuck». – «О, тоже классно!» И потом Сьюзан говорит: «Моя группа никогда не выпустит альбом со словом «Fuck» в названии». Так получился альбом «Louder Than Love».

Грант Алден: Сьюзан Силвер была самым трудным менеджером, с которым я когда-либо общался; она старалась абсолютно все контролировать. Мы не раз сталкивались лбами по поводу Soundgarden. Но я не имею в виду ничего плохого – если бы я был в группе, я был бы счастлив иметь именно такого менеджера, как она. Она была очень компетентной и очень агрессивной личностью. И она всегда добивалась того, чего хотела. Проблема в отношениях со мной была в том, что я тоже очень упрямый. Не помню, о чем конкретно мы спорили, но вроде бы это касалось того, какую фотографию группы ставить на обложку альбома. И она давила на то, чтобы это был именно ее выбор. Она не занималась художественным оформлением, это просто не ее забота. Ну, и мы поспорили насчет этого, но ничего страшного, жизнь идет дальше.

Арт Чантри: Сьюзан Силвер была очень упрямым человеком. Она держала группу в ежовых рукавицах. Ее можно было назвать пятым членом Soundgarden, и к тому же она была замужем за Крисом Корнеллом, а он был такая тряпка, о боже мой. Помню, в тот период, когда я работал над оформлением обложки «Louder Than Love», Крис вообще не разговаривал с группой. Он говорил со Сьюзан, а она в свою очередь передавала все группе. И потом они говорили что-нибудь напрямую Крису, но он не отвечал – он отвечал Сьюзан, и Сьюзан передавала это группе. Только так они между собой общались.

Soundgarden - это монстр, и Сьюзан Силвер - Доктор Франкенштейн. Вообще было очень интересно наблюдать за тем, как все было организовано внутри разных групп, динамику их развития и общения между собой. Например, в лагере Nirvana была наркоманская атмосфера, многое зависело от наркотиков. В принципе, то, как группы организовывают свой творческий процесс, во многом зависит от черт характера или слабостей отдельных участников. Как с любой организацией. И у Soundgarden, у Nirvana, у Alice In Chains, у всех этих групп, неважно у кого – Mudhoney тоже, у каждого было все по-своему. Это была социология в чистом виде. У Soundgarden все строилось на отношениях между Сьюзан и Крисом, а вокруг них сидели эти трое остальных парней, у которых особо не было выбора. Это было, когда еще Хиро был в группе – я никогда не встречал Бена Шеперда. То есть вот эти трое ребят, которые определенно являются группой и хотят ей быть, и вот их вокалист в углу, страдающий «синдромом лидера». Так что в тот момент они зашли в тупик. Но при этом они стали зарабатывать кучу денег. Поэтому это был очень денежный тупик.

Мэтт Кэмерон: После «Louder Than Lone» мы собирались начать продвижение альбома, и тут Хиро решил, что он больше не хочет быть частью всего происходящего. Мы разошлись хорошими друзьями.

Хиро Ямамото: Думаю, главной причиной того, что я ушел, была вся эта сделка с металом; я думал: «Я не хочу быть в метал-группе». Для меня это все еще наиболее стыдная вещь в моей жизни. Мы были хард-рок группой, но я не знаю, были ли мы вообще когда-либо метал-группой. Мы стали более популярны, чем я когда-либо мог подумать, и я не был готов к этому в тот момент. Не этого я хотел от музыки. Думаю, продвижение напугало меня – вся эта реклама и промоушен, я от этого очень далек. Сочетать музыкальное творчество и все эти вещи казалось мне слишком сложным в тот период. Я чувствовал себя несчастным еще до того, как мы поехали с туром в Европу. И потом на середине пути в Европе я решил: «Я больше не могу этим заниматься». A&M говорили нам ездить в туры 350 дней в году, и я такой: «Я не буду этого делать, вы меня не заставите!» [смеется]. Помню, как мы были где-то в Италии, ближе к концу тура. И это был конец. «Louder Than Love» был записан, просто не был еще выпущен.

Ким Тайил: Нам это разбило сердце, потому что Хиро был основателем группы и очень важной творческой частью коллектива, он оказывал большое влияние на наше звучание. Весь наш стиль, который так полюбили наши ровесники и друзья, был основан на творческом взаимодействии между Хиро и мной. Ну и Мэттом, конечно, его тоже нельзя забывать. Когда в группе четыре человека, то получается, что есть шесть разных парных отношений, четыре разных связи между тремя людьми, и одна общая связь между всеми четырьмя. Похоже, в итоге выходит одиннадцать отношений, связей между людьми. Когда Хиро покинул группу, это изменило природу всех наших взаимоотношений между собой.

Хиро Ямамото: Я постоянно время от времени общаюсь с Кимом. С Крисом я не разговаривал, за исключением тех моментов, когда случайно где-то встречался с ним. Несколько раз виделся с Мэттом.

Джим Тилльман: Я играл с ними несколько раз, пытаясь понять, сработает ли это. У них была привычка настраивать все очень низко. Они брали струну E и настраивали ее на C. Я сразу же сорвал бас Хиро, и в итоге мы на все это плюнули и пошли в боулинг играть.

Бен Шеперд: Они какое-то время разрывались, у них сроки горели – нужно было выполнять обязательства по турам. Однажды мы отправились вместе в комнату для репетиций, я ничего не говорил, просто подошел к усилителю, включил его и начал играть. Мы просто джемовали три часа, не играли никаких их песен. Они сказали: «В следующий раз, как соберемся, надо поработать над нашими песнями». Но в итоге они взяли Джейсона Эвермана, потому что он знал песни. На тот момент он лучше встроился в их группу.

Мэтт Кэмерон: Джейсон был лучшим тогда. Мы видели, как он играл в Nirvana, и подумали, что это очень круто.

Ким Тайил: Мы выбрали Джейсона, потому что он знал некоторое количество наших песен, так что мы подумали, что мы его всему научим очень быстро. Он был хорошим музыкантом и с правильным подходом. Когда Хиро ушел, в группе это оставило большую дыру. Это могло развалить всю группу, и нам определенно нужно было какое-то связующее звено, которое удержало бы нас вместе. По отношению к Джейсону было нечестно то, что мы сами не знали, что нам нужно, и какие требования мы собираемся ему предъявить. И уж точно об этом не догадывался он сам. Мы не осознавали, что группе нужно не просто закрыть швы, а нужна настоящая хирургия, чтобы группа сохранилась вместе. Взваливать такое на одного человека – это слишком тяжело. Нам нужно было и творческое, и эмоциональное присутствие, чтобы сохранить группу – мы не понимали, что оно было нам нужно.

Марк Иверсон: Они как группа очень повзрослели, выросли над собой наилучшим образом. Сказать честно, я считаю, что Soundgarden и Mudhoney были лучше вживую, чем Nirvana. Mudhoney и Soundgarden были более энергичными и харизматичными на сцене. И Крис Корнелл делал эти штуки, как на обложке «Louder Than Love». Я видел их в клубе Central, потом они играли в Moore Theatre в рамках тура Voivod, потом они выступали в Paramount. В Paramount люди держали такие флаеры, вручную нарисованные, в стиле «Rattle and Hum» от U2. Там было фото группы, специально улучшенное таким образом, чтобы свет падал на Криса Корнелла. Это подразумевало, что они все еще с народом – выпускают такие сделанные вручную флаеры. Но при этом они уже были на мейджор-лейбле, A&M Records.

Джек Эндино: Я был очень разочарован их первой сделкой с мейджор-лейблом, сказать честно. Я не думаю, что «Louder Than Love» – хорошая пластинка, она не очень хорошо спродюсирована и смикширована. Более поздние пластинки затмили ее. Проблема со всеми инди-группами состоит в том, что они записывают альбом за неделю, две недели. И вот вдруг вам дают два месяца на запись альбома. И что вы начинаете делать – особенно если вы не слишком знакомы с процессом и никогда этого раньше не делали – вместо того, чтобы использовать все эти технологии, оказавшиеся в вашем распоряжении, вы позволяете технологиям использовать себя. В итоге получается альбом, в котором все грубые края удалены. Вы пытаетесь сделать все идеально. Это нормально, если вы пишете альбом Radiohead или Police, но это плохо, если вы пытаетесь сделать рок-н-ролльный альбом. И вот получился «Louder Than Love» – очень безопасно звучащий, не особенно захватывающий альбом. Но Soundgarden были первыми на этом пути. А потом появились еще Alice In Chains.

Часть 2, Alice In Chains.

Джефф Гилберт: Alice In Chains – эволюционная связь между гранжем, хард-роком и металом, а начинали они как глэм-группа. И я не шучу, они хотели быть как Poison. На самом деле, когда они отрастили волосы, перестали мыться и надели фланелевые рубашки с ботинками Док Мартенс, многие загрустили. Люди называли их «Kindergarden», потому что они очень старались скопировать Soundgarden. Ирония состоит в том, что Alice In Chains получили намного больше эфирного времени, чем кто-либо еще, как только они сделали свой саунд ниже и тяжелее.

Джерри Кантрелл: Моей мечтой было стать таким же, как мои кумиры, и играть музыку всю жизнь. Это пришло ко мне еще в раннем возрасте. Хотя вообще я начал играть на гитаре довольно поздно, лет в семнадцать. Это было из-за того, что я никогда не мог себе позволить гитару, у нас особо не было свободных денег. Мои предки развелись, и меня вырастили мама и бабушка. Мой двоюродный брат однажды выиграл дерьмовую копию Мустанга и стерео Sound Design – восьмидорожечный магнитофон с проигрывателем сверху и парой колонок, к которым можно было подключать гитару. Можно было записывать что-нибудь на восьми дорожках, так что это стало моей собственной маленькой студией. Он принес этот магнитофон, я убедил его одолжить мне его на выходные и больше так и не вернул [смеется]. В Такоме тогда много чего происходило – некоторые из сиэтлских групп приезжали сюда и играли. Я видел группу Лейна Стэйли, Alice N’ Chains, в Tacoma Little Theater.

Нэнси Лейн МакКаллум: У меня голос – второе сопрано, так что и Лейн изучал гармонии. У нашего друга была ударная установка, и он предложил дать Лейну поиграть. Лейн стал барабанщиком – ударные были в гостиной, в спальне, в гараже. Он это очень любил. Потом наш сосед продал ему ударную установку. На ней он играл в последние несколько лет учебы в школе. Он был в группе со своим другом, Тиггером Джайлзом; они одевались в свои костюмы рокеров и играли у кого-нибудь в подвале или в спальне. Он не пел в школьном хоре, и в нашей церкви хора как такового не было, просто все прихожане вставали и пели. Каждое воскресенье и каждую среду наша семья посещала службы, так что он слышал много хорошего непрофессионального пения. Кажется, на свой первый концерт Лейн пошел в старших классах, с отчимом Джимом, который его вырастил. По-моему это был концерт Van Halen. Однажды его сводный брат Кен был дома и сказал: «Лейн, там ребята в старшей школе Шорвуда ищут вокалиста». Лейн ответил: «Ну, я не вокалист», и Кен предложил: «Почему бы тебе не попробовать?» Думаю, Лейну тогда только исполнилось восемнадцать лет. В итоге он попробовал, и когда они услышали Лейна, то сразу сказали: «Ты – тот, кто нам нужен, больше не будет никаких прослушиваний». Даже несмотря на то, что у них был большой список кандидатов. Эта группа называлась Sleze, там были Джонни Баколас, Джеймс Бергстром, Ник Поллак и Эд Семанати. Они репетировали дома у Джеймса.

Янни «Джонни» Баколас: Первой песней, с которой мы джемовали, стала «L.O.V.E. Machine» от WASP. Потом мы пытались играть Armored Saint, Mötley Crüe, и, сыграв несколько песен вместе, мы стали считать себя группой. Мы были в восторге от него – у него были «звездные черты» уже тогда. Хотя он и был тогда намного более робким, смотрел в пол, когда пел. Но его голос уже был особенным, вся его душа была в этом голосе. С этого момента мы начали играть на местных гигах в городе.

Мэтт Воган: Я впервые встретил Лейна, когда учился в старших классах. Он общался с моей сестрой, которая была на год младше меня; думаю, это потому, что он знал, что мои родители – менеджеры группы Queensrÿche. Я помню, как он позировал перед зеркалом у нас на кухне и говорил: «Я буду одной из величайших рок-звезд в мире».

Джерри Кантрелл: Я ходил на концерты, играл с разными людьми. У меня не было машины, так что я возил гитару в чехле и маленький усилитель с собой в автобусе. Приходил на репетиции, всему учился. А потом в моей семье многое изменилось. Моя бабушка и мама обе скончались в течение каких-то шести месяцев. В этот момент я остался сам по себе – у меня не было дома, не было больше семьи, кроме теть и дядь. После смерти матери мне осталось немного денег по страховке, которых было достаточно, чтобы существовать какое-то время. Я купил кое-какое оборудование и собрал группу Diamond Lie. Мы были, пожалуй, одной из крупнейших групп в Такоме.

Доун Андерсон: Эти группы патлатых ребят, похожих на пуделей, любили играть в стейк-хаусе в Линнвуде – место тусовок белого отребья – и стоять там, сравнивая прически друг друга и меряясь крутостью своего оборудования. Одной из таких групп были Diamond Lie. Как бы там ни было, я всегда считала их одной из лучших патлатых рок-групп.

Бен Рю: Джерри нормальный парень… но не совсем мне по душе. Он всегда был слишком зациклен на тусовках со всякими стриптизершами и шлюхами, хотя это, конечно, не мое дело. Помните, в школе в каждом классе был такой «рок-парень», очень тощий, но всегда пытавшийся кого-нибудь запугать и затравить? Вот это и есть Джерри. Я всегда был крупным, но я был милым, и никогда не понимал, как так можно себя вести – на какой-нибудь вечеринке можно было увидеть, как он орет на кого-нибудь в два раза его крупнее. Он считал себя вправе так делать только потому, что он был в какой-то группе. Он единственный чувак из всей той музыкальной тусовки, который запомнился мне тем, что вел себя на вечеринках, как придурок.

Янни «Джонни» Баколас: Как-то раз мы с чуваком по имени Русс Клатт – он был вокалистом группы Slaughterhouse Five – были на вечеринке и разговаривали о разных концепциях пропусков на бекстейдж. На них было написано: «Тур Sleze: Добро пожаловать в страну чудес». В итоге все вылилось в дискуссию о том, чтобы изменить название нашей группы. Мы говорили: «Алиса в стране чудес? Как насчет этого, или другого? Может… Алиса В Цепях? Можно было бы засунуть ее в бондаж!» Мне нравилось, как звучит «Alice In Chains» - я помню, как пришел на следующую репетицию и сказал это название парням. Проблемой была отсылка к бондажу, которая не понравилась бы нашим родителям. Мама Лейна была очень убежденной христианкой. Так что в итоге мы стали называться Alice N’ Chains, что было больше похоже на «Алиса и цепи».

Джефф Гилберт: Они сначала были Alice N’ Chains, как Guns N’ Roses.

Нэнси Лейн МакКаллум: У меня было достаточно чувства юмора, чтобы понять название Sleze. Но когда он пришел домой и сказал, что они изменили название на Alice N’ Chains, не могу сказать, что я обрадовалась. Я сказала: «Милый, это женский бондаж. Не надо вам брать такое название – это оттолкнет вашу женскую аудиторию. Я в этом совершенно уверена». Я стояла на своем, и он стоял на своем. Впервые в жизни я не разговаривала с ним две недели, потому что я была очень обеспокоена и обижена. Как мог мой ребенок выбрать такое название для группы, как Alice N’ Chains?

Янни «Джонни» Баколас: Примерно в 1988 мы джемовали в одном месте, которое называлось Music Bank. Это был склад в Балларде (район Сиэтла), и Лейн, чтобы оплатить свою часть аренды, был парнем с ключами. Если ты придешь и постучишься к нему в дверь в три часа утра, он посмотрит в глазок, впустит тебя, откроет помещение для твоей группы, и ты сможешь репетировать хоть всю ночь.

Тим Брэном: Я работал днем, а Лейн работал по ночам. Девчонки приносили нам еду и разрешали воспользоваться их душем. Так мы выживали. Мы репетировали в специальном помещении за четыре доллара в час. Вообще там было огромное место, не знаю, сколько там было комнат для репетиций, может сотня. Ночью мы с Лейном выключали свет и оставались там спать. Он был на диване, а я на полу. Если нужно было дойти до туалета – а там было очень грязно и отвратительно –приходилось передвигаться по темноте вслепую, абсолютно ничего не было видно. Несколько раз мы были такими уставшими, что просто справляли нужду в большие стаканы из-под газировки. Однажды Лейн помочился туда, – я не знал об этом, я спал на полу в спальном мешке – и оно пролилось. Я был таким уставшим, и вокруг было так темно, что я просто забил и остался лежать в моче.

Джерри Кантрелл: Я познакомился с Ником Поллоком, который был гитаристом в Alice N’ Chains в то время; это была ранняя версия группы, версия Лейна. Ник знал, через что я тогда проходил, и пригласил меня приехать в Сиэтл. Он привел меня на домашнюю вечеринку где-то в Западном Сиэтле. Как только я зашел, он сразу же представил меня Лейну, и мы отлично поладили. Он был очень клевым и здорово выглядел, был очень веселым. По-моему, у него волосы были уложены утюжком, они были такие гофрированные и высоко зачесанные. Он предложил: « Приезжай и живи со мной в Music Bank, может, организуем тебе выступление». Я переехал туда на следующий же день. Должен также сказать о Лейне, первый раз, когда я услышал его пение – в Tacoma Little Theater – это был один из тех моментов, которые сравнимы с ударом молнии. Я сразу же понял: я должен быть в группе с этим парнем.

Тим Брэном: Джерри играл с Gypsy Rose короткое время, вся их музыка звучала как группа Dokken. Примерно так звучала и его группа Diamond Lie, очень полированный звук. Они всегда говорили о Майке Старре, потому что он нравился всем женщинам. Он не был гениальным басистом, но женщины любили его.

Джерри Кантрелл: Я был в группе с Майком Старром – Gypsy Rose – очень недолго. Нас обоих выперли оттуда, потому что у нас не было хорошего оборудования.

Мэтт Фокс: Майк Старр был как сержант из фильма про Вторую Мировую войну. Если ты был в пустыне и у тебя не было ничего – ни травы, ни бензина, ни девчонок – он мог достать все это. Если у тебя была группа, хорошо было иметь такого парня среди знакомых – он мог раздобыть каких-то девчонок, которые купили бы вам всем пиццу. Эти ребята постоянно жили за чужой счет.

Джерри Кантрелл: В итоге мы стали вместе джемовать в Music Bank. На нашей второй или третьей репетиции там мимо пробегал какой-то чувак, который искал группы для разогрева на шоу, которое он устраивал в Kane Hall. У нас было, может, две или три песни. Он такой: «Эй, можете выступить минут на сорок?» И мы такие: «Эээ… Да, конечно!» Это был наш первый гиг. Лейн работал с группой, которая в тот период была на грани распада, и также он играл еще с одним парнем в другой группе. Стало очевидно, что у нас с ним были одни и те же цели – мы очень друг другу нравились, как люди, и у нас было много общего. И мы решили: «Нам надо постараться вытащить Лейна из этих других групп и сделать так, чтобы он присоединился к нам».

Шон Кинни: Я познакомился с Лейном в Сиэтле, в месте под названием Alki рядом с пляжем. Купаться было нельзя, погода была холодная и дерьмовая, но люди вокруг дрифтовали на машинах. Я был там и видел Лейна среди тусовки. Мы начали болтать, у него была своя группа. «Круто, чувак, а я барабанщик. Если знаешь кого-то, кому нужен барабанщик, позвони мне». Мы обменялись номерами. Где-то шесть месяцев спустя мне внезапно позвонил Джерри. Он сказал: «Хей, Лейн дал мне твой номер». Так что я приехал на встречу с ним в Music Bank. Моей девушкой в то время была сестра Майка Старра. Он сказал: «Я хочу собрать группу, и думаю взять туда басистом Майка Старра». И я такой – «Как странно, вот ведь его сестра здесь!» Я спал в машине напротив дома Старров весь последний месяц. В итоге я позвонил ему, и он пришел той же ночью. Мы вместе тусовались, выпивали и стали что-то играть. Пытались уговорить Лейна присоединиться к нам.

Джерри Кантрелл: Мы устраивали фальшивые прослушивания с разными супер-дерьмовыми вокалистами – просто чтобы его побесить. Один из парней был стриптизером! [смеется]. Такой рыжий чувак – мы не считали его вообще хоть немного талантливым, мы лишь пытались подтолкнуть Лейна присоединиться к нам: «Ну так что, ты не собираешься…? Ну тогда берем кого-нибудь другого». После того, как тот парень вышел, Лейн такой: «Окей, нахер это. Я не позволю вам, парни, взять в группу этого чувака. Я бросаю свои дела и буду теперь с вами». И с этих пор мы хватались за любой гиг, на котором можно было выступить. В любом месте; мы часто выступали в Kent Skate King – там у нас были некоторые шоу с Mother Love Bone.

Брюс Фейрвезер: Когда Mother Love Bone только начинали, мы сыграли несколько концертов с ними, и они тогда были самой настоящей плохой глэм-группой. Они были белым отребьем. Мы играли где-то в центре, на скейтерской площадке; помню, как после нашего выступления Лейн поднялся на сцену – кажется, они стали играть песню «Suffragette City», какую-то ужасную ее версию. Лейн сказал: «Брюс, Энди, поднимайтесь сюда! Сыграйте с нами!» Энди такой: «Ох господи…» Он спрятался за моей спиной, и мы убежали [смеется].

Джерри Кантрелл: Это была музыка того времени, и внешний вид тоже. Я не знаю никого из моих приятелей, кто бы не был вовлечен в это в той или иной форме. Спандекс и эти гребаные волосы – у меня было все это дерьмо. Еще даже до того, как я стал хорошим музыкантом, я очень старался привлечь к себе внимание – выглядеть как можно более возмутительно, чтобы как можно больше людей, проезжающих мимо в машинах, могли крикнуть мне вслед «педик».

Джефф Гилберт: Эти ребята стали давать все более крупные выступления, потому что у них была совершенно бешеная женская фан-база. У них были такие женщины, что в это было сложно было поверить, причем абсолютно везде. И не только красивые женщины, стремные девки тоже [смеется]. Самые грязные, каких только можно было найти. Ну и парни тоже шли на эти концерты, потому что их девушки говорили: «Хей, этот гитарист чертовски хорош!» Шон Кинни играл на ударных в стиле Бонэма. Он вкладывался в это со всей силой своего тела. Когда он ударял в барабаны, ты чувствовал это своим затылком. Но они при этом были очень хитрыми. Не думаю, что у них были какие-то устремления быть кем-то, кроме себя самих. У них была такая фишка – они вытаскивали зеркала на сцену и прихорашивались. Была одна их песня, «Queen of the Rodeo», под нее все слэмились по кругу. Гранжевым ребятам она нравилась, потому что они думали: «О, эти парни секут фишку». Они в каком-то смысле иронизировали над самими собой.

Тогда была «война торгов» за Soundgarden, безумно глупая на самом деле. Внезапно группы начали останавливаться и смотреть вокруг, наблюдая за тем, как меняется лицо музыкальной сцены. Alice In Chains делали это практически каждую ночь, все происходило очень быстро. Похоже, что изменение звучания было очень продуманным ходом с их стороны, и по большей части, думаю, так и было. Но я также думаю, что они исчерпали свой энтузиазм касательно глэма, тем более что их друзья, которые были в метал-группах, всегда говорили им: «Ребята, вы ведь можете лучше, почему бы вам не играть по-настоящему?» Ведь Джерри, боже мой, он может сыграть абсолютно все. Так что я думаю, для них это было естественным развитием – сдвинуться к своим хард-рок корням. Для них никогда не было проблемой сказать: «Да, мы слушаем KISS, Aerosmith и Тэда Ньюджента». У них не было панковского бэкграунда – они не заботились о том, что подумают панки, потому что у панков никогда не было никаких девушек. Так что ребята собирали лучшее из обеих тусовок – они получили и всеобщее одобрение, и девчонок [смеется]. Все гранжевые ребята были довольно уродливы, но Alice In Chains всегда хорошо выглядели, они получали всех женщин, плюс уважение тусовки. Как только они стали серьезнее, весь их саунд тоже стал серьезнее. Они стали звучать более масштабно. Бас стал жирнее из-за этой настройки Drop-D. Джерри привнес свою любовь к Джо Перри и Тэду Ньюдженту, но сделал этот саунд ниже и гуще. И когда к этому прибавлялся вокал Лейна – такое нельзя было пропустить.

Грант Алден: Я считал Alice In Chains позерами. Здесь была органично развивающаяся музыкальная сцена со своим звучанием, и Alice In Chains огляделись, увидели, что тут происходит, и подстроились под это. Они были легкой версией Soundgarden. У обеих групп был один и тот же менеджмент, они определенно часто видели выступления Soundgarden, повторяли сценические движения за ними. Это было неискренне.

Джерри Кантрелл: Все начинают с подражания кому-то, так всегда бывает. Так ты учишься – повторяешь за другими людьми. И надеешься, что когда-нибудь станешь самим собой. Ты берешь лучшие элементы из той музыки, которая тебе нравится, и добавляешь к ним что-то свое.

Сьюзан Силвер: Кен Динс был их менеджером вместе с еще одним парнем, который днем работал парикмахером, а ночью кокаиновым дилером, и в итоге сел в тюрьму. Кен спросил Келли [Кертиса, менеджера Mother Love Bone] и меня, не хотел бы кто-нибудь из нас работать с Alice In Chains. Я уже помогала им с разными вещами на местном уровне, и мне нравилась их первая запись. Мне они нравились и просто как личности – они были самыми убийственно веселыми ребятами, которых я когда-либо встречала в моей жизни. Шон Кинни – один из самых забавных людей, которых только можно встретить. Они все жили вместе в Де-Мойн, в Вашингтоне. Это было совершенно смехотворное место – дом, где постоянно проходили вечеринки, где под кофейным столиком был солярий. Несколько каких-то серых кошек ходили туда-сюда. И четверо веселых, абсолютно сумасшедших парней, которые выживали благодаря тому, что девушки покупали им еду, и всякие другие люди покупали им алкоголь. И при этом они играли музыку, которая так здорово цепляла. Когда Кен сказал, что не хочет быть их менеджером, я ответила – «Запиши меня».

Нэнси Лейн МакКаллум: Этот парень на сцене – я его совсем не знала. Лейн был великолепным актером, и я была абсолютно не в курсе, а также совершенно не готова к тому, что во всем этом могут быть задействованы наркотики. В старших классах он употреблял какое-то время, но перестал. А потом его все время не было, он всегда был с группой. Был момент, когда одна мать [кого-то из участников группы] кричала на меня по телефону: «Вы должны что-то сделать с этим!» – у меня не было ни малейшего представления, о чем она вообще говорит. Я не понимала, как помочь моему сыну, и не знала, насколько все было серьезно. Я просто не представляла, что нужно бить тревогу. Лейн был умным мальчиком, у него было столько замечательных качеств. У нас семья, которая ходит в церковь, и никто из нас не принимает наркотики. Не было ни одной причины в мире, чтобы подумать, что такое может продолжаться. Я хотела сохранять спокойствие, поддерживать Лейна и знать, что он не пойдет в этом направлении, не причинит себе вред. Я думала, что песни, в которых он пел о наркозависимости, были написаны о людях, за которыми он наблюдал.

Сильнее всего мне запомнилось одно шоу в Renton Fire Hall. В этот момент, очевидно, к ним еще относились презрительно. Он подошел ко мне, в его глазах блестели слезы. Он посмотрел на меня с высоты своих шести футов и сказал: «Мама, я буду звездой». Я положила руки ему на плечи, посмотрела ему в глаза. Я хотела, чтобы он шел за своей мечтой, поэтому я сказала: «Пусть так и будет, дорогой. Кто-то должен это сделать». Я сказала бы ему то же самое, если бы он решил быть кровельщиком или кем-нибудь еще. Это было в его сердце. А я была такой наивной. Если бы я только знала, какова на самом деле вся эта индустрия развлечений, и что она с ним сделает… Я бы его спрятала.

Джерри Кантрелл: Мы жили в Music Bank какое-то время. Я заплатил за демо, которое мы записали в доме на дереве на склоне горы – это не шутка, мы позаимствовали фургон группы Coffin Break, чтобы добраться до вершины горы в Иссакуа, и записали демо в долбаном доме на дереве! Мы убили их фургон в процессе, а также потеряли половину нашего оборудования на полпути назад, потому что задние двери фургона открылись и все вывалилось. Но мы записали демо. И потом мы собирались записать другое демо – для звукозаписывающих компаний. И вот сидим мы ночью, все оборудование у нас готово, и тут врывается полиция Сиэтла и все кругом оцепляет! Оказалось, что в Music Bank мы жили практически в соседнем помещении с целым лесом марихуаны. Я даже не помню, сколько раз бывало такое, когда мы говорили: «Блин, сейчас бы травы» – и вот она оказывалась прямо через стену.

Они оцепили все здание, включая наше оборудование. Мы проснулись, когда пистолеты были уставлены нам в лицо. Конечно, они думали, что мы все в этом замешаны [смеется]. Мы провели целую ночь, пытаясь убедить копов: «Проверьте наше оборудование, там нет наркотиков – мы собираемся подписаться на лейбл, чуваки, мы работаем хренову тучу времени, чтобы это наконец-то случилось, а теперь вы забираете все наши вещи как раз тогда, когда мы должны были записать демо».

И пока все это происходило, нам уже стало скучно, Шон и Майк пошли в местный супермаркет и стащили немного пива [смеется]. Мы решили, что копы и так слишком заняты, а нам нужно было отвлечься хоть чем-нибудь. Когда у нас кончилось пиво, мы даже выпросили у офицера двадцать или сорок баксов еще на пиво! [смеется]. В течение ночи копы поняли, что мы всего лишь кучка ребят, никак не связанных с этим делом. Так что в итоге мы стали единственными, кому разрешили забрать оттуда свое оборудование. Мы провели достаточно времени с этими парнями, они проверили все наши вещи, убедились, что там ничего нет. Мы вытащили это все наружу, сложили перед входной дверью. Нам пришлось спать снаружи на оборудовании, чтобы его никто не своровал, пока утром Кен Динс не приехал на фургоне, чтобы забрать нас. Мы вернулись, записали демо; а все остальное – уже история.