И.С. МЕТЕЛЕВ

В общепринятом понимании миграция населения (от лат. migratio – переселение) является широким социальным процес­сом перемещения, совершаемым людьми между странами, регио­нами, поселениями и т.д.¹ Современная миграция рассматривает­ся как социальный феномен в истории человеческого сообщества, но речь преимущественно идет о данных социологической науки в отношении миграционных процессов, их типологических раз­новидностей, моделей интеграции мигрантов в принимающее общество². В философской литературе феномен миграционности рассматривается на основе онтологических картин мира («пути и местности»), когда в качестве атрибутивности человеческого су­ществования выступает homo migrans («человек мигрирующий»). Речь идет о его нахождении (месторасположении) в границах статических и динамических обществ, исторически подвижного и оседлого опыта, масштабирования перемещений, географии расселения человечества, в том числе в государствах и пределах городской цивилизации. Именно в подобном зрении И.Т. Каса-виным рассматриваются основные тенденции текучести мигра­ционного опыта, факторы жизнеспособности населения, взаимо­соединимость экологических пространств и структурности пути, «транзитные онтологии» путешествий, исторические магистрали миграции, универсальный и локальный опыты расселения³. Это создает незаместимую основу для понимания современных ми­грационных процессов, особенностей образа жизни мигрантов в единстве социально-экономических, культурно-исторических и личностных факторов. Пространственные перемещения в фази­сах познавательных установок обнаруживает такие сопряженные фрагменты, как миграционный опыт, миграционное существова­ние, миграционное поведение, миграционные судьбы.

В принципиальном смысле, согласно И.Т. Касавину универ­сальный опыт миграции исключает привязанность к конкретике территорий. Практикующее существование связывает между собой магистрали открываемой местности и миры общечеловеческой

Феномен миграции

культуры, в перемещениях «Великого Бездомного» через социо­культурные проселки по новым траекториям». При этом жизнь на определенной территории представляет не постоянную смену деятельности, но культивирование ее отдельных типов и создание условий их воспроизводства. Сообразно этому устанавливается политико-властная обстановка, появляется законодательство, мораль, общественная психология и идеология. В житейском плане как соединение «своего» и «чужого», специально подчер­кивает И.Т. Касавин, появляется Дом, который сообщает жизни порядок (симметрию), и не случайно мышление местных жителей ориентировано на примирение противоположностей, приобщение к социально-значимым духовным и практическим стереотипам⁴. Но реально, на наш взгляд, все это осуществляется в направлении перспективного синтетического характера взаимосотрудничества и взаимообустроенности людей.

В разрезе универсального поиска можно сделать предположе­ние о том, что «человек мигрирующий» ищет не дом, а пристани­ще. В свою очередь, житель находится в своем доме, или точнее, проживает в городе. Согласно Х. Ортеге-и-Гассету, «город – это сверхдом, это преодоление дома, людского логова, создание новой структуры, более абстрактной и сложной, чем семейное oikos». Х. Ортега-и-Гассет ассоциирует данный феномен с появлением ре­спублики, politeia, которая формируется не из мужчин и женщин, но из «сограждан». Это именно новое измерение, не сводимое к приспособительным реакциям, поискам защиты от внешней среды, оно предложено «человеческому существованию» («те, что прежде были просто человеческими особями и вкладывают в это новое всю свою энергию»). «Так возникает город, – под­черкивает Х. Ортега-и-Гассет, – и становится государством»⁵. Это подтверждается следующим: Как подчеркивает Ж.-П. Вернан, «режим полиса» предстает перед нами соотнесенным с новой кон­цепцией пространства; «институты полиса» представляют собой проекцию и воплощение того, что можно назвать «политическим пространством»⁶.

На наш взгляд, данные коллизии препятствуют необходимому (органическому и естественному) вхождению мигрантов в новую территориальную среду, что исторически обусловило появление этнических кварталов, вплоть до гетто. Х. Ортега-и-Гассет объяс­няет: понятие «город-государство» позволяет уловить специфику государственного начала. Развитие «государства» как державы свидетельствует, что исторические силы пришли в равновесие и

И.С. МЕТЕЛЕВ. Универсализм феномена миграции                 87

сдерживают друг друга. С одной стороны, государственная власть, согласно Х. Ортеге-и-Гассету, есть «сосуществование устойчивое, организованное, статическое». С другой стороны, равновесное состояние не исключает «ту динамику, которой государство рож­дено и держится». «Созданное государство, – подчеркивает Х. Ортега-и-Гассет, – результат усилия, его создавших, исход долгой борьбы». Собственно, государственной власти предшествует «строительство государства, и вот оно-то и есть источник и залог движения». И, наконец, главный вывод: «Государство – преодо­ление всякой природной общности. Это метис и полиглот», когда объединяющие начала имеют своим результатом «воплощение жизненных замыслов», и когда в «основании любого государства мы видим или угадываем силуэт великого предпринимателя»⁷.

Это соответствует современным тенденциям превращения государства-нации в национальные государства, в которых проис­ходит фактическое превращение мигрантов в граждан. Речь идет о реальной практике – прежде всего западных стран – осуществлять переход от «гражданства через происхождение» к гражданству «через рождение на территории» и к гражданству «на основе место жительства»⁸.

Но миграционная подвижность населения – многообразный мир, пути и узлы контактов-соприкосновений, которые обна­руживают непосредственные обращения в ответности и безот­ветности. Разные жизни – это и различные способы взаимо­действия с ней, принципы обустройства, методы диалогизации, инструменты пребывания в социокультурных ландшафтах. Так, на материале жанровых повествований В.Г. Щукиным выделя­ются видовые отличия бытовых культурных пространств или социокультурных локусов. Прагматическая функция локуса порождает его формальную и ноуменальную оформленность, внешнюю и внутреннюю структуру, комплекс сопутствующих смысловых коннотаций. Автор отмечает важную особенность: локус на долгое время «застывает в неподвижности», но рано или поздно наступает период его регресса и деформации. Например, комфортабельные квартиры (районы) коммунализируются, ряд городских анклавов (трущоб) деградируют до непригодных для проживания площадок, благородный пансион переводится в статус «интерната», классический рынок в «конце концов» ста­новится «вещевым» или «оптовым»⁹. Следует ли говорить о том, что первоначальный миграционный опыт «помещается», «рас­селяется» именно в данные пространства, которые становятся

Феномен миграции

материнской средой мигрантов, в том числе по отношению к реалиям настоящего времени?

В этом смысле следует акцентировать значение хронотопического существования мигранта в единстве философско-расширительного и конкретно-социального значения, как «ворот» вхождения в но­вую жизнь, тесного сопряжения временных и пространственных характеристик. Речь идет об особенностях универсальных и ло­кальных жизненных сюжетов, личностно присвоенных примет ма­лознакомой территории, «розыгрышах» социально-человеческих качеств миграционного существования.

Тема «дома», «пути», «дороги», «пристанища» в символиче­ском понимании их качественности специально рассматри­вается Ю.М. Лотманом. Так, в географических пространствах акцентируются архаика, поиск ближайшего территориального арсенала эпохи, инокультурные вторжения. Но длительность путешествий всегда «наталкивается» на дом, сопутствующее ему окружение. Близкие пространственные модели выражают идеи добра и тепла, когда ускоренное приближение к нему рождает «чувство полета». Для Ю.М. Лотмана дом – это ме­сто, в котором «живут», не случайны выражения «добрался до дома», «возвратился домой», чему противостоит «не-дом», в качестве «не домашнего дома». К месту жительства человека ведет «дорога» как воплощение движения к конкретному месту и безграничности перемещений. В этом случае «путь» есть реа­лизация и нереализация пространства дороги, открывающейся в оба конца, и не случайно говорят «пустился», «отправился в путь», т.е. когда человек находится в неокончательной ясности путешествия. Ю.М. Лотман говорит о «доме» и «антидоме» как бездомье, отсутствии доверия к месту, где нет покоя, отсутствует средоточие житейской духовности¹⁰.

Как следствие, можно соотносить дом и «миграционную сти­хию» как пространство без внутреннего близкого мира («дом родной» и антитеза «длящейся стихии» – тематизация холода, голода, нищеты, болезни, вне постоянного быта, как бы на его «обрывках»). Отсюда – несостоятельные поиски мигрантом своего дома, который предстает средоточием личной и национальной жизни, необходим для развития его дальнейшей судьбы. Вне его непосредственно осязаемый человек – это его одежда как укры­тие, натуральность облика – близкий преддом, предтеча его, «не­отыскание» – реальная катастрофа существования.

И.С. МЕТЕЛЕВ. Универсализм феномена миграции                 &Q

Драматичность, социальная острота миграционного опыта соотносится с «фигурами времени», которые, по мысли Е.В. Петровской, заключают вопросительность: освободить будущее от прошлого? Освободить прошлое от будущего? Эти вопросы являются зеркальными, и каждый может сделать выбор в грани­цах минимума демократизма¹¹. Действительно, следует верить в исторический прогресс, освобождение от резкой оппозицион­ности и антигуманности по различным линиям образа жизни, поведения и действий, в том числе по отношению к миграцион­ному опыту.

В универсальном зрении Д.Н. Замятин выделяет следующие черты миграционности как аспектов территорий и путешествий: прежде всего это важный путь формирования их образа, на кото­ром происходит столкновение и взаимодействие автохтонных и «пришлых» пространственных представлений. На данной основе создается множество подобразов социальной организации со стороны общественных групп, сферы искусства, средств массо­вой информации и т.п. Особый смысл характеру и типичности миграции, структуре и конфигурации целостных представлений стран-государств придают конкретные значительные личности и общественные события вследствие новых принципиальных оценок. Не случайно самый распространенный вид миграции – экономической – приводит к космополитизации образов терри­торий¹². Например, сегодня не говорят о москвичах как «особой нации» (что происходило в прежний период), но о превращении столичного мегаполиса в сплетение различных национально­стей.

В результате можно сделать вывод о том, что в разработке управленческого воздействия на миграционное существование необходимо учитывать сочетание свободы как гармонической ориентации и подлинной миграции в условиях современных коммуникационных систем. Существо стратегии миграционного развития предполагает системный характер процессов воспроиз­водства населения. Актуализация миграционных факторов в их влиянии на тенденции социальных процессов заключается не в исключении негативизма жизненной ситуации, но прежде всего в организации социального воспроизводства в качестве органи­ческой целостности. Перспективы его развития заключаются в существовании определенного порядка связей, позволяющих до­стигать необходимых параметров миграционно-демографической политики.

Феномен миграции

На этой основе может быть выделено стратегическое единство демографической структурности мира и миграционных процессов, в актуальности выявления схем соответствия демографических переходов и факторов миграции. Как следствие, основное внима­ние следует направить на выявление ее социально-онтологических оснований в воздействии на демографическую политику и соот­ветствующие установки личности (в системе общественных связей, по отношению к миграционному потоку).

Сегодня понятие «истинной миграции» соотносится с настоя­щим временем, его новыми явлениями, территориями, ландшаф­тами. Основанием этого служит фактор культуры как всеобъем­лющей системы, связывающий многоразличный мир ценностей и традиций, духовные модусы человеческого существования. В этом отношении, подчеркивает М. Блюменкранц, человек не сводим к своей актуальной данности, пребывает в непрерывном становлении, реализует многообразные потенции и, благодаря этому, «всегда в пути, со всеми падениями и подъемами, ему со­путствующими».

М. Блюменкранц отмечает, что при всех выпадениях из различ­ных пределов, эгоцентризме, индивидуалистических притязаниях, «человек мигрирующий» – продукт новых коммуникаций, хотя путешествия теряют «тепло добросовестных человеческих контак­тов», общение утрачивает «необходимую атмосферу интимности, что напоминает, скорее, «тюремное свидание под неизменным наблюдением… посредника – телефонного или электронного ап­парата». В результате исчезает «точка центрирования», в которой стягивается смысл социально-человеческого существования и существования целостного мира, человеческая личность посте­пенно погружается в «приватный Космос». Она – «вечный Робин­зон коммуникационных линий», как следствие, вырабатывается «накатанная техника скольжения по жизни». М. Блюменкранц подчеркивает, что современный кочевник отличается скоростью передвижения и портативностью технических средств на основе обслуживания современной гипериндустрии. «Все свое ношу с собой и поэтому всегда налегке», шутят кочевники с кейсами. Вместе с тем прежний уклад жизни, неспешность жизни, дом «не как привал» остаются¹³.

Но можно предположить, что современному мигранту при­суща способность видеть время, читать его, относиться к фактору пространства как формирующемуся, «становящемуся» целому и очередному предприятию (понятно, что уже в зна-