Либеральная теория о функциях государства не допускала его вмешательства в свободную игру экономической деятельности. Государство считало своей компетенцией строительство дорог, но усматривало в регулировании экономики оскорбление свободы. Экономический рост, ставший возможным благодаря созданию железнодорожных линий и проезжих дорог, был осуществлен благодаря спонтанной частной деятельности. А она, естественно, ориентировалась на самое легкое направление — коммерческую реализацию уже имевшегося богатства или того, которое можно легко получить, поскольку имелись такие факторы, как земля и рабочая сила.
Все то, что можно было извлечь из земли и исключить из собственного потребления, грузилось в вагоны и отвозилось на городской рынок или на причалы. Легкость коммерциализации начала быстро стимулировать рост производства.
Собственники старались увеличивать обрабатываемые площади и производительность уже используемых земель. Для достижения первой из этих целей были заняты пустовавшие земли, а также склоны гор, там, где крутизна рельефа позволяла их возделывать. В 1875 г. подсчитали, что «сорок лет назад обрабатываемая площадь составляла примерно треть нынешней»; в то время уже стали «редчайшими рощи, где еще недавно охотились на кабанов и ланей». Переход пустырей в собственность вырисовывался еще в XVIII в., но стал более интенсивным после 1850 г. До этой даты, пишет Алберту Сампаю, наибольшую часть горных склонов в провинции представляли собой пустоши или общие земли жителей какого-либо церковного прихода. Там пасли скот всех владельцев, вырубали деревья или заготавливали дрова все желающие. Затем эти земли были поделены. Каждый получил свою пашню, размеченную межами; вслед за этим хозяин ограждал ее сплошной изгородью и окончательно закреплял в частную собственность. Гражданский кодекс (1867) законодательно исключил из закона общинную собственность и освятил подробные нормы права на «разгораживание» (tapagem); это слово — неологизм, что само по себе показывает, как много это разгораживание содержало в себе нетрадиционного.
Другими последствиями давления торговли на сельское хозяйство стали сокращение части зарплаты, выдававшейся натурой, замена длительной аренды земли контрактами на более короткий срок и трехгодичная ротация фуражом и вследствие этого — увеличение поголовья скота. Механизация землепашества была ограничена отдельными случаями капиталистических хозяйств или усилиями пионеров этого дела, воодушевленных существовавшей в то время интенсивной пропагандой в печати и на выставках. В целом же использовавшейся энергией оставалась мускульная сила работников и тягловая сила волов. Техническим нововведением, получившим распространение, стала замена тысячелетней деревянной сохи металлическим плугом, позволявшим глубже рыхлить почву и тем самым увеличивать производство продукции. Но даже это нововведение не было повсеместным; еще сегодня в местах хранения сельскохозяйственных орудий в провинциях Бейры и Траз-уж-Монтиш можно встретить сохи доримского типа, которые использовались в начале XX века. И в наши дни используются воловьи упряжки примитивного типа, точно такие же, какие можно видеть на средневековых рисунках.
Огромный рост производства сельскохозяйственной продукции и основанной на ней торговли благоприятствовал собственникам земли и глубоко изменил жизнь мелких и средних хозяев. Первые отделились от крестьянской массы и образовали «класс среднего достатка»; вторые, бывшие скромные земледельцы, начали жить как «господа», сменив место жительства на загородные дома или на город.
Показатели роста благосостояния широкого слоя среднего класса весьма многочисленны. Лиссабон, который в течение первой половины века прозябал в границах, очерченных еще Помбалом, совершил скачок со 160 000 жителей в 1864 г. до 3 911 000 в 1890-м. Городская топография четко демонстрирует этот скачок; половина Лиссабона отстроена в XIX в.: кварталы Гомиш-Фрейри, Анжуш, Эштефания, проспекты Парка, а также Эштрела, Кампу ди Оурики, Лапа, Алкан-тара, Белен обновились за счет новых зданий. Большинство из них предназначалось для аренды; они не были индивидуальным жильем. Дома в несколько этажей поражали буржуазной роскошью: отделкой камнем, изразцами, множеством литья, штукатуркой под мрамор, имели широкие коридоры и много комнат. Количество строений 1800-х годов велико также в Порту; именно в этом растущем городе в ту пору возникли «острова» — концентрация нищих жилых домов в окрестностях. Эта огромная масса строений по всей стране (но гораздо менее плотная в провинции Алентежу) указывает на то, что гражданское строительство было в XIX столетии, как и в XX в., предпочтительной формой частных инвестиций; португальцы продолжают считать, что, «имея вещь без корня, не соорудишь фундамента». По сравнению с частным общественное строительство было совсем невелико. Государственные службы — казармы, больницы, школы — действовали в бывших монастырях. Среди немногих крупных сооружений, возведенных в столице по инициативе государства, — Лиссабонская тюрьма; из наиболее представительных частных — «Колизей развлечений» (Coliseu dos Recreios) и арена для корриды «Кампу-Пекену».
В то время появились первые «пляжи для купаний» — центры отдыха вблизи старых рыбацких поселков. Строились гостиницы при термальных источниках; в слабонаселенной гористой местности провинции Тразуж-Монтиш построили два отеля, схожих с королевскими дворцами; выражение «дворец-отель» было очень распространено в ту эпоху. В Лиссабоне бульвар помбаловского происхождения (сад, окруженный металлической оградой, которая по вечерам завешивалась холстом при свете иллюминации, чтобы не подглядывали простолюдины), был превращен в проспект Свободы по инициативе главы муниципалитета, обогатившегося благодаря знаменитым пирожным с начинкой из кокосовой стружки — современной разновидности старых, привычных, которые пекли по монастырскому рецепту, но теперь уже из теста, приготовленного из иностранной муки. С появлением нового класса победу одерживают новые привычки. Зарубежный хлопок приходит на смену льняному холсту, керосиновый фонарь заменяет работающую на растительном масле лампу, импортный стеарин изгоняет местный воск. Лексика служит хорошим свидетельством новых вкусов и нового типа потребления. В португальский язык врывается поток иностранных слов, поскольку город, семья, путешествия, питание, одежда нуждаются в новых терминах для выражения таких понятий, как «проспект», «отель», «клуб», «ресторан», «туалет»; «мама», «папа», «бебе»; «вокзал», «рельс», «вагон», «пароход», «док»; «крем», «пюре», «омлет», «бифштекс», «пудинг»; «шик», «блуза», «ковер» — все это были слова, не существовавшие раньше и которые лишь намного позднее проникли в язык жителей деревень.
Это новое потребительство не сопровождалось наращиванием производства, и для его удовлетворения прибегали к импорту. «Импортируется все. Законы, идеи, философия, предметы, эстетика, наука, стиль, промышленность, мода, манеры, шутки — все это прибывает к нам в сундуках на пароходах. Цивилизация очень дорого обходится нам из-за таможенных пошлин; к тому же она уже была в употреблении и создана не для нас, у нее коротковаты рукава», — писал Эса ди Кейрош в 1888 г. в романе «Семейство Майя». Несколькими годами ранее, в 1881 г., Оливейра Мартинш заявлял: «Иностранцы вывозят и привозят все то, что мы отправляем и получаем по морю. Нам принадлежит лишь земля, что, только чистая прибыль от сельского хозяйства обогащает нас? Нет; изобилие невежественного сельского населения добавляется к роскоши капиталистического класса Лиссабона и северных городов, не более культурного, но более изобретательного. Ферма и банк — вот португальская Португалия. А где же ее мастерская?»
Этот вопрос указывает на ахиллесову пяту кажущегося экономического роста: на фоне изобилия и роскоши не существовало производства товаров, потребление которых это изобилие делало неизбежным. Богатство от торговли привело к капитализации недвижимости: экспорт вина вызвал появление множества зданий, однако промышленная капитализация шла медленно и слабо. Был и некоторый прогресс: в 1840 г. в Португалии насчитывалось четыре паровые машины, применявшиеся в промышленности (в Европе их количество исчислялось тысячами), а в 1881 г. их было уже 328; но это означает, что в среднем приобретались восемь машин в год, и, таким образом, одна машина приходилась на сотни построенных зданий. Возросло число занятых в промышленности (15 000 в 1820 г., 180 000 в 1887 г.); но этот рост был вызван в основном монетизацией сельской экономики; португальская промышленная продукция находила сбыт лишь в провинции или в колониях, ибо не обладала необходимыми качествами для замены импорта, отвечавшего вкусам среднего класса. И это недостаточное качество было обусловлено растущим технологическим отставанием от индустриальных стран. Именно торговля, а не промышленность служила основой некоторой, но тоже слабой тенденции формирования капитализма. В середине века существовали всего восемь акционерных обществ, чей капитал был образован из многих паев частных сбережений; в 1875 г. их насчитывалось сто тридцать шесть, но почти все они были слабыми и редко существовали долго. В 1858 г. действовали три банка, в 1865-м — двенадцать, и пятьдесят один — в 1875 г. Но они тоже не были связаны с промышленными проектами и существовали прежде всего благодаря кредитованию строительства, сельского хозяйства, а также движению вкладов эмигрантов.
Дата: 2018-12-21, просмотров: 500.