Уже несколько веков наряду с религиозными книгами Ветхого и Нового завета существует библейская критика. Особенно активной она стала за последние два века, когда в первые ряды критиков вышли люди науки, ставящие во главу угла развитие и способности человеческого разума. С присущим им скептицизмом они подвергали сомнению и критическому рассмотрению каждый отрывок Библии, что привело к рациональному научному подходу к книгам, которые по своей сущности должны были восприниматься всеми верующими людьми так, как они написаны, невзирая на явные несогласованности и скрытые несоответствия. Коснулась библейская критика и первых глав книги Бытия, тех ее частей, в которых повествуется о сотворении мира. Библейский текст приведен выше, а общая характеристика критического настроя сводится к следующему.
Критика этой части Ветхого завета заключается, в частности, в том, чтобы показать механическое соединение в библейском каноне двух разновременных источников: Яхви IX — VIII веков до н. э., и Жреческого кодекса VI века до н. э., а также все внутренние противоречия этих источников и тщетность усилий богословов как-то примирить их. Таким подходом все сказанное о сотворении мира объявляется нелогичной сказкой. А ведь как раз эти главы книги Бытия и натолкнули Ж. Астрюка на мысль провести стилистический и смысловой разбор священных книг, что не только увенчалось успехом, но и сделало его основоположником научной экзегетики.
По сути дела, как апологетическая литература в вопросе о сотворении мира, так и критическая остаются рамках богословия, хотят авторы критической литературы этого или нет. Первые отстаивают точку зрения реальности сотворения мира из ничего, другие критикуют эту точку зрения на том основании, что они, дескать, материалисты и им доподлинно известно, что р существует «от века», что в основе мироздания лежит материя и что вообще Бога нет, значит, и сотворения не было.
Того всемогущего и вездесущего ветхозаветного, человекообразного Бога, образ которого пронизывает искусство всех европейских стран от древности до современных остроумных рисунков Жана Эффеля, действительно нет. Однако почему Бог на всех его изображениях принимает человеческий облик? Потому, что человек считает богов самыми совершенными и создает их не иначе как по своему образу и подобию. И это не ново, об этом писали многие серьезные авторы, эта истина повторяется без устали. Однако до сих пор никто не обратился с этих позиций к анализу первых глав книги Бытия.
Не повторяя здесь со всеми тонкостями перевода интересующие нас отрывки, не указывая на то, что в одной версии (в подлиннике) бог назван Элохимом, а в другой — собственным именем Яхве, остановимся только на двух моментах.
Итак, во-первых, случайно ли количество дней творения?
Конечно, оно случайно, но шесть дней представляют собой законченный отрезок времени по шестидесятиричной системе счисления. Как известно, эта своеобразная система является древнейшей, она возникла в Шумере и в основу здесь положено число 60 = 6 х 10. Ее отголоски дошли до настоящего времени: 60 минут в часе, 60 секунд в минуте, окружность делится на 360 градусов. В древности на этой же системе были основаны восточные меры веса: основной единицей была мина, 60 мин составляли талант, в одной мине заключалось 60 сиклей. К этой же системе восходит счет дюжинами.
Возникла эта система тогда, когда древние земледельцы Переднего Востока, наблюдая из года в год цикличность движения солнца и соответствующие циклы времен года и сельскохозяйственных работ, сумели установить приближенную продолжительность года в 360 дней. Тогда же окружность была разделена на 360 градусов и каждый градус был приравнен к дню (до этого времени деления окружности на части не существовало, это было сделано впервые). Далее, продолжительность года надо было разделить на более короткие отрезки времени, которые без остатка укладывались бы в число 360. Тут возможны разные комбинаций цифр, но одна из них нас устраивает больше других – это произведение чисел 15 и 24. Это могли быть 15 отрезков («месяцев») по 24 дня, или 24 отрезка года по 15 дней. Что касается первого соотношения, то оно зафиксировано в культуре древних земледельцев Южного Туркменистана в IV — III тысячелетиях до н. э. Они прошли древнеземледельческие стадии культуры на 2 — 2,5 тысячи лет позже, чем земледельцы Месопотамии, и то, что было в их культуре в IV тысячелетии до н. э., в Месопотамии к тому времени прочно забылось. Однако, учитывая стадиальность в материальном производстве и духовной культуре земледельческих народов Переднего Востока, можно допустить такое членение года во времена хассунской культуры или даже раньше. А к IV тысячелетию до н. э. в Месопотамии перешли ко второму соотношению в членении года, слегка изменив его: первое число уменьшили, а второе увеличили вдвое. При неизменном количестве дней в году он стал делиться на 12 месяцев по 30 дней. Эта операция была, вероятнее всего, связана с тем, что потребовалось учитывать в составе года и лунный месяц, а он был по количеству дней ближе к 30, чем к 15. Возвращаясь к отрезку времени в б дней, можно предполагать, что это была древнейшая неделя и четыре таких отрезка составляли древнейший месяц.
Очевидно, при сложении мифа о сотворении мира был выбран, естественно, наиболее короткий, но законченный отрезок времени — древнейшая неделя. Если бы это было не так, то творцы мифа могли или объявить процесс сотворения делом, скажем, одного дня, или расстянуть акт творения на более продолжительный срок, поскольку некоторые дни оказались очень «насыщенными» работой.
Второй вопрос — случайна ли последовательность объектов творения в I главе книги Бытия? Ответ на этот вопрос более сложен, ведь были попытки объяснить эту последовательность чуть ли не предвидением теории эволюции Ч. Дарвина. Разумеется, тут нет ничего, кроме желания доказать богодухновенность Библии, в которой, дескать, все предсказано на тысячелетия вперед и никакое рациональное движение науки и человеческого разума не является принципиально новым, не предусмотренным в Библии. При таком подходе библейское творение и остается творением.
Однако, как нам представляется, отражение творения всего сущего, которое происходило в процессе эволюции неорганической и органической природы, вовсе не нужно искать в Библии дословно. Прежде всего потому, что авторы древнейших мифов этого не знали. Но почему бы нам не предположить, что мифологический сюжет библейской (а также вавилонской и до него шумерской) космогонии является отражением какого-то другого объективного процесса, который действительно имел место, но из-за его сложности и абсолютной непонятности для человека того времени приобрел такие объяснения, которые в то время казались бы понятными.
Одной из особенностей психики и разума, которая способствовала становлению и развитию именно человеческих качеств, является тяга к удовлетворению любознательности. Встречаясь в повседневной жизни с множеством явлений, люди с определенного момента своей эволюции стали задавать себе вопросы, главным из которых был — «почему?» И чем дальше шла эволюция, больше «почему?» возникало. И естественно, на большинство вопросов в ранние периоды истории не могло последовать истинного ответа. Но дело в том, что при отсутствии ответа человек не отбрасывал этот вопрос как неразрешимый, а начинал ощущать беспокойство от того, что то или иное явление не может быть объяснено. Вот тут-то и проявилось еще одно свойство разума – он успокаивался при наличии любого ответа, который казался правдоподобным. История человеческой мысли знает огромное количество примеров, когда длительное время существовали иррациональные с точки зрения современной науки объяснения тех или иных явлений. Самым легким было преклонение перед некоей высшей силой, которой подчинено все происходящее, включая человеческие поступки. Естественно, эта сила была антропоморфна или зооморфна, но она не могла быть такой, какой ее нельзя было бы представить. Вера в нее снимала стрессовые напряжения с людей, которые бы долго мучились, пытаясь найти тот или иной рациональный ответ на довольно простой, с нашей точки зрения, вопрос. А наиболее древним и длительным процессом, который действительно имел место и длился миллионы лет, было становление человека, его современного морфологического типа, его рационального сознания, его обособления и противопоставления всему сущему. Подсознательно человек пытался понять и этот процесс.
Каждому, наверно, известен образный пример, который благодаря таланту Ж.-Б. Мольера сделался бессмертным. Герой комедии «Мещанин во дворянстве», господин Журден, вдруг с восторгом узнает, что люди говорят либо поэзией, либо прозой; и сам он, оказывается, всю жизнь говорит прозой. Этот пример наглядно показывает, что до тех пор, пока человек не увидел или не узнал какого-то процесса, какого-то явления, они проходят мимо него, не существуют для него, не отражаются его сознанием. Человек их попросту не видит и не воспринимает. Так же точно первобытные люди не отдавали себе до какого-то момента отчета в том, что они вообще живут, что обитают в определенной среде, что окружающая их природная среда развивается по своим внутренним законам.
Творцы мифа о сотворении поставили перед собой вопрос о том, как и каким образом создавалось все сущее. Конечно, все это было приписано непонятным высшим силам, но эти высшие силы были персонифицированы для лучшего понимания процесса созидания. Наряду с этим была проведена первичная классификация всего, что окружало людей, что они к тому времени смогли зафиксировать своим сознанием. Весь мир оказался как бы поделенным на блоки, которые состояли из бинарных оппозиций — первичного инструмента знания: свет и тьма; вода верхняя и вода нижняя; суша и растения; солнце и луна (и звезды); птицы, живущие в небе, и рыбы, живущие в воде; теплокровные звери и человек. Помимо всего, такое расчленение мира можно рассматривать как отражение процесса становления и развития человеческого самосознания.
«ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ». Существуя как составная часть природы в определенной экологической нише, человек на каком-то этапе своей эволюции ощутил и увидел последовательность дня и ночи, смену ночной тьмы светом дня. Надо думать, что первоначально первобытные люди не связывали свет с солнцем по той простой причине, что днем всегда светло, даже тогда, когда солнце скрыто облаками и его не видно на небе. Ведь если солнца не видно, то его в этот момент, с точки зрения первобытного человека, и не было, а свет был. Следовательно, не правы будут те, кто удивится тому, что бог создал солнце дважды: в первый и четвертый день творения. Первобытный человек не знал, что свет на земле существует благодаря свету солнца, и для реконструкции его мышления надо попытаться встать на место первобытного человека и взглянуть на окружающий мир с позиций и разрешающих способностей его разума. Итак, поняв и осознав цикличность времени и подсознательно почувствовав собственные суточные биоритмы, первобытный человек ощутил время. В результате смогли выработаться такие понятия, которых раньше не существовало, а нам они представляются как нечто разумеющееся само собой, — это «сегодня», «вчера», «завтра». Появилось первичное время, которое мы называем так потому, что дальше коротких отрезков человеческий разум еще не мог проникнуть, не мог охватить нечто большее — время вообще, которое можно ныне представить бесконечным в обе стороны — в прошлое и будущее.
«ВТОРОЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ». Вторым этапом становления самосознания надо считать то, что человек понял и как-то сформулировал для себя понятие пространства, но, отделив небесные воды от земных и осмыслив небо как прозрачную твердь или плотину, препятствующую верхним водам обрушиться вниз и затопить все, что находилось внизу, он осознал пространство как бы в виде гигантского пузыря в водной среде. Появилось ощущение некоего объема, в котором находился не только человек, но и вся окружающая его природа. А раз появилось пространство, образовались и связанные с ним понятия ориентации: верх и низ, ширина и длина, назад и вперед. Второй этап – становление и укрепление понятия «первичного пространства». Первичного потому, что человек в своем сознании не расчленил его на отдельные уровни и оно представлялось ему в определенной совокупности.
«ТРЕТИЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ». Как третий этап проникновения в окружающий мир формирующегося человеческого сознания следует объяснить сотворения суши и моря, а также всей растительности. Осознав существование времени и пространства, люди поняли, что только земля с ее растительностью является той частью пространства, на которой можно существовать. Тогда они выделили свой мир, свое место из окружающей их неживой природы — гор и пустынь, лесов и лугов, рек и морей. А растительный мир, по-видимому, первобытный человек рассматривал как нечто неразрывно связанное с покровом земли (неорганической природы), а значит, принадлежащее земле, суше. У него появилось ощущение места, а следовательно, связанные с ним понятия здесь, там, горизонтальная и вертикальная плоскости и т. д.
«ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ». Сотворение светил на небесной тверди можно рассматривать дальнейшее развитие человеком ощущения времени. Если первоначально он осознавал только сравнительно короткие отрезки времени, в которые можно было жить сутки, несколько суток, объединенных в простейшую систему «вчера — сегодня — завтра», то теперь людскому разуму стали доступны и понятны более длительные отрезки времени. Он стал видеть месяц — законченный цикл луны от новолуния до новолуния, начал понимать смену времен года и, главное, цикличность этой смены. Еще нельзя утверждать, что человек стал отмечать солнечный цикл с возвращением солнца в одну и ту же точку неба (например, точку солнцестояния) через годовой промежуток, что очень сложно, но лунный цикл в сочетании с чередованием времен он вполне мог заметить и если не понять, то воспользоваться этим. Появилось вторичное время, на этот раз – в своей протяженности.
«ПЯТЫЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ». Если первоначальное пространство воспринималось первобытными людьми без каких бы то ни было определяющих характеристик, то теперь человек понял, что оно заселено. Пространство дифференцировалось и стало восприниматься им как совокупность различных стихий: воды, воздуха и подземного мира. Каждая из этих стихий не была к приспособлена для жизни, но без этих стихий человек не мог существовать. Однако и в каждой из них была жизнь, свойственная только им, — в воде водились рыбы, в воздухе птицы, а подземный мир, по воззрениям того времени и значительно более поздним этнографическим отголоскам, был населен пресмыкающимися, змеями и ящерицами. Увидев и осознав реальное существование трех основных стихий, человек отделил эти миры и населявших их существ от себя. Так создалось вторичное пространство, которое отличалось от первичного своей конкретизацией.
«ШЕСТОЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ». Наконец наступил шестой и последний день творения. Развитие разума достигло такого уровня, которое оставило человека, по сути дела, только в окружении млекопитающих животных, в неразрывном единстве с ними. В процессе совершенствования у людей вырабатывается комплекс понятий, связанный с принципом определения «свой — чужой», причем под своим подразумевался не член той группы, среди которой человек существовал (это придет значительно позже), а именно человек как биологический вид, к какой бы группе он ни принадлежал. Это повлекло за собой более сложную формулировку и противопоставление «Я» и «не Я», то есть под «Я» мог подразумеваться человек вообще, под «не Я» — всякое живое существо, не принадлежащее к понятию «человек». Тут уже рукой подать до того момента, когда люди полностью выделили себя из животного мира, а затем противопоставили себя ему. Так человек создал человека, а так как он тогда не мог этого понять в силу своего умственного развития, то и приписал всю эту деятельность высшим силам, то есть Богу, которого создал по образу и подобию своему.
* * *
Таковы основные вехи становления самосознания. Надо сказать, что уже сейчас можно определить то время, в которое укладывается весь процесс биологического и социального сложения человека. Это хорошо известно: начало процесса можно совместить с переходом на путь очеловечивания, а конец — с окончанием формирования современного морфологического типа человека, становления Homo Sapiens. К началу собственно исторического процесса, который относится ко времени перехода к производящему хозяйству, человек подошел уже в законченном современном виде, более того, с уже выработанным комплексом определенных производственных навыков. Другими словами, почти все указанные вехи можно заключить в рамки предыстории человеческого общества. Мы не беремся определить, когда произошли те или иные явления в становлении самосознания, то есть не пытаемся наложить на предложенные нами опорные вехи какие-либо культурные периоды первобытной археологии. Однако можно предположить, что осознание первичного времени, первичного пространства и определение местоположения — первый цикл самосознания — произошли на доисторической ступени общества, а именно в процессе формирования современного физического типа человека. Что же касается вторичного времени, вторичного пространства и, наконец, момента осознания своего «я», — второй и окончательный цикл самосознания, — то это могло произойти в пределах предысторического периода, когда в физическом отношении человек уже сформировался и происходило его социальное развитие в рамках первичной родовой организации. Не ней поэтому, что и тотемизм надо рассматривать в качестве отголоска той эпохи, когда человек еще только отделять себя в сознании от животного мира в ходе второго цикла самосознания. Происходит это одновременно со становлением родовой организации общества, то есть в археологическом отношении не ранее, чем в эпоху верхнего палеолита, что согласуется и с развиваемыми выше взглядами.
Как бы то ни было, представляется весьма перспективной попытка совмещения этапов развития первобытного общества с этапами становления человеческой самосознания, которые мы попытались выделить. Pазработка этого вопроса потребует проведения большого комплекса изысканий.
Сходство ранних мифов о сотворении мира и людей у разных в этническом отношении народов (эти примеры можно почерпнуть из книги Дж. Фрезера «Фольклор в Ветхом завете», написанной в 1918-1919 годах и изданной на русском языке в 1986 году) как раз и может служить доказательством того, что процесс самосознания проходил в первичных очагах одинаково и, естественно, вызвал одинаковое преломление общественного бытия в общественном сознании.
ГЛАВА 8. ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ
В 1927 году на Международном конгрессе генетиков выдающийся советский биолог, первый лауреат Ленинской премии (1926 год), сорокалетний академик Николай Иванович Вавилов сделал доклад «Географические центры наших культурных растений». Изложенные в нем идеи стимулировали работу палеоботаников и историков многих стран последних десятилетий. Даже спустя почти 30 лет один из крупнейших специалистов по происхождению культурных растений Э. Шиманн назвала этот доклад «огромным импульсом как общему исследованию культурных растений, так и новым мыслям о проблематике прапшениц». Импульс, действительно данный Н. И. Вавиловым более 60 лет назад, до сих пор приносит свои положительные результаты и свидетельствует о том, что его идеи блестяще выдержали экзамен во времени.
В 1937 году Н. И. Вавилов изложил свою теорию для американского журнала «Азия» в наиболее сжатом виде. Он писал, что, поскольку из 640 важнейших культур земли около 500 произошли из Азии, в ее пределах он установил пять важнейших центров происхождения культурных растений.
Первым является Китайский (сюда включены горные районы Центрального и Западного Китая и прилегающих равнин) — родина 140 различных культурных растений, в том числе проса, горчицы, соевых бобов и многих овощей. Здесь же родина некоторых цитрусовых растений, чая, камфарного дерева, тунгового маслянистого дерева и очень ценного волокнистого растения рами. А кроме того, нет других районов, настолько богатых дикими плодовыми деревьями, как собственно Китай.
Второй центр происхождения культурных pастений — Индостан, включающий Бирму и большую часть Индии (без Северо-Западной Индии). Это родина риса, также многих бобовых культур, манго, сахарного тростника, лимонов, апельсинов и других.
Третьим центром является Индо-Малайский (Индокитай, Филиппины и Малайский архипелаг с такими большими островами, как Ява, Суматра и Калимантан). Некоторые культуры, такие, как бананы и цитрусовые, имеют мировое значение.
Четвертый центр — Центральноазиатский, включающий Северо-Западную Индию, Афганистан, горную часть Советского Туркменистана и часть Восточного Туркестана. Этот центр не так богат видами, но интересен, потому что здесь родина мягкой пшеницы. Кроме того, отсюда же происходят такие бобовые туры, как обычный или садовый горох, нут, чечевица и другие.
Пятый центр — Юго-Западно-Азиатский, включающий Малую Азию, Закавказье, Иран и Западный Туркменистан. Он замечателен прежде всего своими видами пшеницы, устойчивыми к различным болезням. В Советском Союзе особенно много различных ее видов встречается в Армении, которая, несомненно, является основной родиной культурной пшеницы. Малая Азия и Закавказье — районы происхождения ржи. Она представлена здесь большим количеством видов и разновидностей.
Юго-Западная Азия является также родиной европейскнх плодовых культур: винограда, груш, слив, черешни, граната, айвы, грецкого ореха, миндаля и инжира. Здесь же родина кормовых трав, таких, как люцерна, земляничный клевер и вика. Малая и Средняя Азия — родина всего мирового богатства дынь.
Дополнительно к этим пяти азиатским центрам происхождения культурных растений Н. И. Вавилов установил четыре центра в других частях мира: Средиземноморский, Абиссинский, Центральноамериканский и Перу-Боливийско-Эквадорский. Центральноамериканский центр знаменит как родина кукурузы, а из Перу-Боливийско-Эквадорского происходят различные виды картофеля.
Интересно отметить, что все основные центры происхождения культурных растений и прирученных животных разделены пустынями и высокими горами. Юго-Западно-Азиатский центр отделен от Центральноазиатского центра пустынями Западного Афганистана, Восточного и Центрального Ирана. Центральноазиатский центр отделен от Индостанского центра пустыней Тар.
«Растения, их разновидности, — писал Н. И. Вавилов в другой работе, — не так легко переносимы из одной области в другую; несмотря на многие тысячелетия странствования народов, нет никаких затруднений в становлении основных очагов, центров формирования большинства культурных растений». Так, мягкая пшеница — одно из основных культурных растений земли с самых древних этапов земледелия до современности — насчитывает более 60 разновидностей на Переднем Востоке, особенно в Афганистане и прилегающих районах Таджикистана и Туркменистана. На основании концентрации сортового разнообразия Н. И. Вавилов определил, что именно эти горные области и были родиной пшеницы. Поэтому он предлагал выделить Юго-Западно-Азиатский очаг происхождения и возникновения земледелия. Отсюда происходит не только пшеница, отсюда распространились по всему свету ячмень, рожь, лен, люцерна, шабдар, персидский клевер, яблоня, груша, гранат, айва, черешня, виноград и многие огородные растения.
До исследований Н. И. Вавилова было широко распространено мнение о том, что земледелие возникло в речных долинах, прежде всего в долине Нила и в Месопотамии. Николай Иванович выдвинул, развил и обосновал иной взгляд на эту проблему. «Вдумываясь в процесс развития земледелия, — писал он, — мы неизбежно должны признать, что периоду великих культур, объединяющих многоплеменные составы населения, предшествовал естественный период обособленной жизни в замкнутых районах, и для этой цели горные районы могли служить прекрасными убежищами». Ставя вопрос, в каких природных зонах земли образовались очаги земледельческих культур, он отвечает и на него. «Во влажных тропиках и субтропиках, где обосновались первые земледельческие культуры, развиваются преимущественно травянистые виды, к которым относится большинство важнейших культурных растений земли. Горный рельеф благоприятствовал жизни небольшими группами; с этой фазы начиналось развитие человеческого общества. Первобытный человек, первобытный земледелец жил незначительными изолированными группами, и для него горные тропики и субтропики представляли исключительно оптимальные условия. Исследование древних земледельческих культур приводит нас к заключению, что первобытное земледелие было неполивным».
Подводя итог изложению теории Н. И. Вавилова, надо все же отметить, что не все установленные им центры происхождения культурных растений оказались одинаково древними и одинаково ценными для человечества. Тем не менее это были совершенно реальные области, и каждая из них ввела в культуру мирового земледелия те или иные растения, в каждой из них самостоятельно существует земледелие с того или иного исторического момента на конкретной растительной базе. Удивительным и замечательным является то, что свои взгляды Н. И. Вавилов излагал тогда, когда основные археологические исследования, в частности на Переднем Востоке, еще не были проведены. Все это указывает правоту слов его учителя академика Д. Н. Прянишникова: «Николай Иванович — гений, и мы не сознаем это только потому, что он наш современник». Наше поколение, которое, к сожалению, не может считать Н. И. Вавилова своим современником, уже полностью может это и осознать, и признать.
В отношении центров происхождения домашних животных вопрос более ясен. Дикие предки домашних овец имеются только в Азии: это муфлон, который сейчac распространен в северной части Средиземноморья; его разновидность, которая ныне обитает в гористых областях Передней Азии от Анатолии до Эльбурса и в Загросских горах; родиной третьей разновидности — азиатского уриала (длиннохвостой овцы) — являются северные склоны Эльбурса, Туркестан, Афганистан, Белуджистан и Пенджаб. Кстати, в последнем ареале находится родина домашних коз, где и поныне их родоначальник — безоаровый козел. Что же касается происхождения крупного рогатого скота, то совершенно определенно установлены его основные центры — Индийский, Юго-Западно-Азиатский и Средиземноморский.
Даже непосвященному в глубину проблемы возникновения производящего хозяйства должно быть ясно, что оно не могло возникнуть на пустом месте, то есть там, где не произрастали пригодные для окультуривания растения (прежде всего злаки), там, где не водились пригодные для одомашнивания животные (прежде всего мелкие и крупные копытные). Значит, переход к этому хозяйству мог произойти только там, где были для этого объективные условия. А они существовали именно в областях Переднего Востока и были исключительно благоприятными, поскольку ареал диких злаков оказался совмещенным с ареалом пригодных для одомашнивания животных. Слегка отвлекаясь от нашей основной темы, следует сказать, что переход к производящему хозяйству в других, пусть даже смежных, областях мог произойти только в том случае, если живущему там населению с присваивающим хозяйством были переданы в готовом виде не только злаки и скот, но и умение обращаться с ними. Иными словами, переход к производящему хозяйству мог произойти двумя путями: самостоятельно — в районах, где были для этого естественные условия, — и путем воздействия со стороны обществ с новым типом хозяйства на те, кот по уровню своего развития оказались не только вынужденными, но и способными перейти к производящем хозяйству.
Таким образом, в свете достижений археологии, палеогеографии, палеозоологии и палеоботаники представляется бесспорным, что на земном шаре было три спонтанных и первоначальных очага становления производящей экономики: Передне-Восточный (Юго-Западно-Азиатский), Восточно-Азиатский (Китайский) и Американский. Выделение именно этих очагов кажется нам наиболее логичным и правомерным, а главное, более соответствующим действительному историческому процессу. Каждый из них является центром формирования производящей экономики одного из основных расовых стволов человечества. Так, в Передне-Восточном очаге складывалось производящее хозяйство европеоидной большой расы, в Восточно-Азиатском — монголоидной расы и в Американском — индейского ствола монголоидной расы. Вопрос о центре сложения производящего хозяйства африканской (негроидной) расы пока еще не может считаться решенным.
В глобальном масштабе переход к производящей экономике носил полицентрический характер. Однако далеко не так просто обстояло дело в каждом из названных очагов в отдельности, в частности в Передне-Восточном, о котором мы и ведем наше повествование. Здесь процесс возникновения производящей экономики был достаточно долог — IX-VI тысячелетия до н. э. — и протекал на обширной территории от Восточного Средиземноморья до Гиндукуша, где выделяются конкретно-исторические области. В них археологи отмечают известное своеобразие материальной культуры живших там людей и известную асинхронность этих культур. Палеоботаник Г. Н. Лисицына, проведшая огромный обьем исследований в разных районах Передне-Восточного очага возникновения производящего хозяйства (Южный Туркменистан, Юго-Восточный Прикаспий, Закавказье и Северная Месопотамия), считает, что этот очаг можно разделить на семь древнейших районов становления экономики нового типа: Южно-Анатолийский, Восточно-Анатолийский, Восточно-Средиземноморский, Загросский, Месопотамский, Южно-Кавказский и Прикаспийский. Однако в каждом из названных районов переход к производящему хозяйству совершался практически одинаково, так как близкими были и палеогеографические условия, и исходные формы культурной флоры и фауны. Исходя из конкретных археологических фактов не только можно, но и нужно для удобства исследования расчленить огромную территорию Передне-Восточного очага на районы разных археологических культур, разных этнических ареалов. Но за пестрой мозаикой этих ареалов, которых может быть любое количество, никогда не следует забывать о том, что весь Передний Восток является монолитным и единым очагом перехода европеоидной расы от присваивающей экономики к производящей. Так что диалектичиость перехода к земледелию на Переднем Востоке заключается в том, что, с одной стороны, Передний Восток является, бесспорно, единым центром, но, с другой стороны, процесс окультуривания злаков и приручения животных протекал там в течение многих веков.
В общеисторическом и философском плане переход к производящей экономике незначительного населения в ограниченных районах планеты был революционным шагом, и его, выражаясь словами Ф. Энгельса, можно смело назвать первым крупным общественным разделением труда. Но каждый мало-мальски знакомый с проблематикой древней истории может сказать, что Ф. Энгельс считал первым крупным общественным разделением труда выделение пастушеских племен из общей массы варваров. Однако это недоразумение только кажущееся — Ф. Энгельс был одним из самых образованных людей своего времени и к тому же вооруженный материалистической диалектикой, которую он обрацово применил к интерпретации исторических процессов дописьменной истории. В своих трудах он исходил из принятой в то время теории «трех ступеней», согласно которой первобытную охоту сменило скотоводство, этому его знаменитое хрестоматийное высказывание следует понимать так: племена с производящим хозяйством выделились из остальной части варваров с присваивающим хозяйством. Это было первое крупное общественное разделение труда. Выделение скотоводческого хозяйства явилось важной вехой истории человечества, однако это было уже вторым крупным общественным разделением труда.
Мы умышленно несколько отвлеклись от основной темы — рассмотрения проблемы становления производящей экономики на Переднем Востоке, чтобы, обратившись к работам Николая Ивановича Вавилова показать, что его достижения еще не могут быть заменены никакой более современной теорией. Теперь мы вновь возвращаемся на территорию Переднего Востока, чтобы проанализировать исторические события ранних этапов человеческого общества.
ГЛАВА 9. В РАЙСКИХ КУЩАХ
Итак, в оптимальных экологических условиях горных районов Переднего Востока жили коллективы людей, которые еще не пришли к порогу производящего хозяйства. Это были охотники и собиратели позднего каменного века. Их хозяйство целиком базировалось на присвоении готовых продуктов природы. Ранние археологические памятники, охарактеризованные выше, дают наглядное представление об их образе жизни. Этот охотничье-собирательский быт позволил при помощи широкого применения данных этнографии восстановить социальные отношения в первобытных сообществах.
Принято считать, хотя и не единогласно, что в начале верхнего палеолита (позднего каменного века) заканчивается формирование человека современного типа одновременно с этим складывается первичная социальная организация человечества — род. Вопрос о сущности рода еще обсуждается, и его нельзя считать решенным. Скорее всего, род — это особый организм, объединяющий в единое сообщество какую-то группу людей двумя формами связей, которые проистекают из двуединой сущности самого человека. С одной стороны, он является объектом биологическим, поскольку у него сохраняются и поныне и впредь основные механизмы, свойственные любому представителю органической природы: человек должен питаться обеспечения своего существования в пространстве и размножаться для обеспечения своего существовав времени. Ему, как и любому живому организму, свойственны защитные рефлексы, генетически закодированные эволюцией. С другой стороны, человеку, и только ему, свойственна сознательная и разумная производственная деятельность, и это противопоставляет его всему органическому миру. Значит, род можно считать такой организацией человеческого общества, в которой все ее члены объединены по родственному и производственному признакам.
Одним из определяющих показателей рода является экзогамия, то есть запрещение под страхом смерти брачных отношений внутри рода. Но так как брачные отношения были совершенно необходимы для продолжения человеческого рода, а родовые коллективы существовали во множестве, то совершенно ясно, что повсеместно возникали дуально-брачные системы — единственно возможная организация того времени. С одной стороны, каждый род являлся производственным коллективом действительных родственников со строгой экзогамией; с другой — представлял собой половину дуально-брачной системы, в которой все мужчины могли быть потенциальными (а может быть, и действительными) мужьями любой женщины другого, вероятнее всего соседнего, рода, и наоборот. При таком положении отец детей не только никогда не был известен, но неизвестна была и его причастность к деторождению; мать же была известна всегда. Поэтому счет и установление родства велись только по женской линии, — это и есть материнский род. Не вдаваясь в детали проблемы, есть все основания полагать, что каждый род (производственный коллектив родственников) был связан с другим подобным социальным организмом брачными отношениями. Эти отношения в целом нельзя считать прочными: двоичные брачные системы были сравнительно легко расторжимы, поскольку при тогдашнем образе жизни неизменным оставался только железный закон экзогамии. Для брачных же отношений годился любой другой род, с которым не могло возникнуть никаких иных связей, кроме брачных.
Родовые коллективы людей с присваивающей экономикой и материнским счетом родства в силу естественно-биологических причин непрерывно и неуклонно возрасталн численно, хотя этот процесс был довольно медленным и незаметным для каждого поколения. Увеличивающееся количество людей в роде и по-прежнему слабо развитые производительные силы, которые переставали обеспечивать и без того малой долей пищи всех членов коллектива, приходили в противоречие. Единственно возможным выходом стало уменьшение количества людей в коллективе, а это могло быть достигнуто двумя методами — физическим уничтожением «лишних ртов» или дроблением рода. Первый метод был совершенно исключен, поскольку и экзогамия-то появилась во многом для того, чтобы под воздействием половых инстинктов внутри рода не происходили убийства мужчин на почве соперничества из-за женщин, что, естественно, ослабляло бы род. Оставался только второй метод — род дробился, и в результате этого производственный коллектив распадался на две части. Составлявшие род люди попросту делились на две группы, которые расходились в разные стороны на какое-то расстояние. Родство таких групп не фиксировалось в сознании индивидуумов, поскольку при социальных отношениях раннего этапа человеческого общества господствовал как единственно возможный дислокальный брак — мужчины и женщины двух взаимно связанных брачными отношениями родов, вступая в половые отношения, не понимали еще их результатов. Женщины возвращались в свои производственные коллективы и там рожали детей, дети принадлежали к роду женщин по признаку рождения. Роль мужчины в рождении детей еще не была осознанной. Скорее всего, мужчина воспринимался как физически более сильный добытчик и, естественно, защитник.
Такое дробление, как мы видим, не приводило к каким-либо качественным социальным сдвигам. Процесс протекал стихийно, непрерывно, напоминая своей хаотичностью молекулярное движение, поскольку на обширной территории со сходными географическими и экологическими условиями существовало большое количество сравнительно малочисленных родовых социальных организмов. Если же эту территорию рассматривать в качестве целого, то все отдельные дробления как бы сливались в один процесс. Дробление рода можно также назвать механической сегментацией, пocкольку оно приводило только к механическому увеличению количества родовых коллективов, а значит, и дуально-брачных систем, не изменяя их сущности. По земле распространялись новые родовые социальные организмы, которые осваивали пригодные для жизни места.
На обширной территории Переднего Востока, особенно в районах, которые являлись биологическими центрами происхождения культурных растений и домашних животных, процесс механической сегментации приводил к увеличению не только численности населения в целом, но и количества охотничьих коллективов. Постепенно все места, пригодные для жизни и ведения привычной формы хозяйства (охоты и собирательства), оказались занятыми. Положение стало критическим, так как территория увеличиться не могла, как не могло увеличиться поголовье диких животных и прочих жизненно необходимых ресурсов. Реальное количество пищи на каждого сократилось, что вызвало постоянное прогрессирующее голодание.
Один из путей преодоления кризиса был заложен в собирательстве, которое первоначально служило подспорьем в добывании пищи; им занимались окрестностях своих поселений. Постепенное увеличение доли растительной пищи в рационе первобытного человека произошло отнюдь не от хорошей жизни, и предполагать, что человек стал учиться варить кашу, печь хлеб при полном достатке мясной пищи просто так, из любопытства, было бы попросту наивно. Это могло произойти только от хронической нехватки мясных продуктов. До каши или хлеба было еще невероятно далеко, и человек для утоления голода вынужден был употреблять растительную пищу в сыром или почти сыром виде. Постоянные сборы растительных продуктов вращались в систему. Параллельно изобретался, осваивался и совершенствовался весь сложный комплекс специфических орудий, от составного вкладышевого жатвенного ножа до монолитного растирательного камня. Более того, наблюдая из года в год все явления в растительном мире, у первобытных высокоразвитых собирателей накапливался и передавался из поколение в поколение опыт, оформлялся комплекс взглядов на объект приложения усилий. Процесс был сложным и длительным, так как человек не сразу заметил и понял закономерность, что упавшее в землю зерно дает на следующий сезон росток, стебель, колос и умноженное количество таких же зерен. Не сразу была замечена взаимосвязь явлений природы — дождей или засухи — и урожая злаков; не сразу человек понял причинно-следственные связи растительного мира. Предпосылки этих знаний, однако, возникли задолго до того, как люди от сбора злаков перешли к их искусственному выращиванию.
И наконец, человек, который в силу объективных причин вынужден был если не перейти к растительной пище, то в большом количестве включать ее в свой рацион, приобрел, не подозревая того, своеобразную опору, трамплин, для позднейшего перехода к цивилизации. Сейчас установлено, что углеводы помимо высокой калорийности (1 грамм дает 4,2 калории энергии) выполняют в организме многие важные и специализированные функции. В растениях есть витамин С, углеводы препятствуют проникновению болезнетворных бактерий сквозь оболочки клеток, играют весьма важную роль в процессе оплодотворения, препятствуют свертыванию крови в сосудах, способствуют развитию иммунитета и многое другое. Как можно заметить, только перечисленные свойства различных групп углеводов значительно способствовали биологическому прогрессу, качественному совершенствованию людей в тех местах, где происходил переход к растительной пище, где запасы ее были достаточны. Так, перейдя к употреблению растительной пищи под действием закона биосоциальной необходимости, человек во многом улучшил свои качества и передал их потомству зафиксированными в генах, что можно в какой-то степени приравнять по результатам к положительной мутации. Такие коллективы людей приобрели определенный, сначала незначительный и незаметный, приоритет перед теми, кто продолжал придерживаться преимущественно охотничьего хозяйства.
Другая отрасль присваивающего хозяйства, а именно охота, при определенном усилии также могла быть интенсифицирована, правда в несколько условном значении этого слова. Дело в том, что при увеличении количества населения и прежнем уровне поголовья диких животных — постоянных объектов охоты — на каждого члена коллектива приходилось все меньше дичи. На добывание, скажем, козла теперь требовалось затратить в несколько раз больше времени, энергии и сил. Уже не стало окрестностей, изобилующих дичью, и охота затруднилась. Все это видели первобытные охотники… Из создавшейся ситуации был выход.
Во-первых, усовершенствование орудий охоты. Однако археологические свидетельства не дают оснований утверждать, что древние охотники пошли по этому пути, поскольку возможности как кремневой индустрии, так и техники эпохи верхнего палеолита были, надо полагать, исчерпаны и доведены до относительного совершенства. Охотники не смогли улучшить свои ничьи орудия в противоположность орудиям для обработки продуктов собирательства.
Во-вторых, искусственное создание большего поголовья дичи в непосредственной близости от места жительства людей. Но насильственный пригон диких животных был мало реален: их невозможно было удержать на определенных местах, в определенных границах или иной охотничьей территории. Вторжение же в пределы чужой территории было небезопасным, поскольку она, надо думать, в создавшейся полуголодной ситуации тщательно охранялась. Единственно реальной возможность сохранения тех диких животных, которые по какой-либо причине попадали в руки охотников живыми. Как это было сделано впервые, сказать трудно, но человек убедился, что поблизости от дома можно иметь запас живого мяса, этакие живые «консервы» первобытного времени. По мере надобности из этого запаса люди могли изымать зверя, убивать его и съедать. Оказывается, оставляемые в живых животные относительно быстро привыкали к неволе и начинали размножаться. Это было главным открытием охотника и явилось стимулом к превращению охоты в скотоводство. От двух особей человек смог теперь получать таких же животных, которые подрастали, становились пищей, а их родители снова восстанавливав мясной запас. Вот почему в слоях закаспийских и загросских пещер, использовавшихся древними охотниками для жилья, археологи находят при раскопках кости молодых особей; вот почему такие находки принято считать надежным показателем начала приручения животных. С этого момента начался процесс, который с легкой руки одного из крупнейших историков доисторического периода прошлого поколения Гордона Чайлда получил познание «неолитическая революция».
На обширных пространствах Переднего Востока существовали разнообразные климатические и ландшафтные зоны, и население этих мест жило в различных экологических условиях, своего рода замкнутых мирах. Волей исторического жребия коллективы с одним и тем же экономическим базисом оказались в неодинаковых условиях для ведения охотничьего и собирательского хозяйства. Можно наглядно представить, что охотничья территория одного рода (может быть, иногда дуально-родовой системы) изобиловала дикими козлами, а другого — нет; что на территории одного рода имелись заросли диких злаков или фруктов, а на территории другого — нет. Как бы то ни было, экологические условия того или иного родового коллектива, ведущего присваивающее хозяйство, оказались решающими при определении его дальнейшей исторической судьбы, прежде всего при переходе к производящему хозяйству.
Рассматриваемая территория, как уже говорилось, была центром распространения пшеницы и ячменя. Дикие формы этих злаков произрастали там обширными естественными полями. Еще в начале XX века географы и путешественники отмечали огромные поля дикого ячменя на территории современного Южного Туркменистана. Однако было бы неверным полагать, что они были равномерно распределены по всей территории горных районов Переднего Востока. Охотничье-собирательские родовые коллективы, которые жили поблизости от таких естественных запасов растительной пищи в период уменьшения количества мясной, оказались тем самым в значительно лучших условиях, чем другие. Сама природа как бы предоставила в их распоряжение самонаполняющиеся кладовые, мимо которых в период наступившего мясного кризиса и общего полуголодного существования человек пройти не мог. Они-то и стали теми центрами, вокруг которых постепенно оседали (вернее, задерживались) какие-то коллективы людей и начинали их эксплуатировать, превращаясь вследствие этого в собирателей с полуоседлым образом жизни. Известный немецкий этнограф Юлиус Липс предложил называть их «народами — собирателями урожая». Он доказал, что такие народы[3] существовали повсеместно до последнего времени и представляли собой естественное звено эволюционной цепи между народами с присваивающей и производящей экономикой.
Существуют народы, писал он, основываясь на этнографических материалах до первой трети XX века включительно, которые в силу характера их хозяйства как бы образуют недостающее звено между охотниками и собирателями, с одной стороны, и народами с производящей формой хозяйства — с другой. Добывание пищи у них основано на собирании больших количеств одного или нескольких дикорастущих видов, которые служат главным источником их пропитания в течение всего года. Они не скотоводы и не земледельцы, но строят свое хозяйство на планомерном, а не случайном собирательстве одного или нескольких видов диких растений.
Народы, экономика которых основана на сборе урожая, жили во всех частях света: в Африке, Австралии, Северной и Южной Америке. В Африке до сих пор собирают урожаи дикого риса и употребляют его для выпечки хлеба. Исследователи различают там три сорта риса, который является преимущественной пищей в тропической зоне, хотя его никто не разводит. На базарах в Сенегале дикий рис до недавнего времени был важным предметом торговли и ценился выше, чем рис, собранный с искусственных полей.
В Австралии собиратели урожая встречаются главным образом в восточных, южных и северных областях. Они собирают коренья дикого ямса, семена нарду, корни лилии, плоды бунья-бунья, плоды саговников и другие. Характерно, что собранные растительные продукты либо хранятся в их обычном виде, либо обрабатываются так, чтобы их можно было сохранять в течение целого года и употреблять в качестве главного пищевого продукта (Правда, некоторые советские этнографы, в частности С. А. Токарев, не согласны видеть в хозяйстве австралийцев именно эту форму. — И.Х.).
Полинезийцы не могли бы существовать на коралловых атоллах, если бы на них не произрастали в диком состоянии так называемое хлебное дерево и саговая пальма. В Гран-Чако, в Южной Америке, собирают альгаробу и туску, в то время как арауканцы и древние перуанцы собирали преимущественно дикий картофель. К растениям, имеющим важнейшее значение, принадлежат дикорастущий водяной рис, кедровые орехи и желуди, урожаи которых собирают в Северной Америке. К ним добавляются ряд других растений и плодов, в том числе стручки мескитного дерева, коренья мескаля, клубни прудового камыша и различные семена дикорастущих растений. Племена, живущие в восточной части Центральной Калифорнии, собирают главным образом желуди и кедровые орехи. До самого последнего времени эти племена вообще не знали, что такое голод.
Но главным продуктом все же являлся дикорастущий водяной рис, урожаи которого собирали североамериканские индейцы в изобилующих озерами районах северной части Центрального Запада. Согласно Ю. Липсу, еще в 1683 году патер Энепэн записал в своем дневнике: «В озерах растет множество дикого риса, который не сеют и вовсе не возделывают. Старые индейцы рассказывали мне много интересных историй об этих рисовых полях и о том, что между сиу и чиппавеями (оджибве) происходили кровопролитные сражения за обладание этими дикими полями». Название августа у оджибве означает «месяц жатвы риса», а сама жатва ежегодно является важнейшим событием всей экономической жизни этих народов. В старые времена женщины связывали в пучки созревший в озере рис для того, чтобы предохранить сидящие в своем гнезде зерна от бурь и водяных птиц и в дальнейшем облегчить жатву. И теперь, когда наступает великий день жатвы, вождь с соблюдением всех церемоний призывает сборщиков жатвы собираться в путь, после чего они получают право выехать на озеро, чтобы возвратиться в точно назначенное время. Лодки медленно передвигаются по рисовым полям при помощи длинных шестов. В это время женщины двумя вырезанными из кедрового дерева палочками сбивают зерна в лодку, не повреждая и не вырывая самих растений. Сразу же по возвращении зеленый рис сушат на открытом воздухе на больших циновках из тонкой березовой коры. Затем, чтобы отделить от зерен ость и мякину, рис поджаривают в огромном железном котле на сильном огне. Потом зерна отвеивают в больших берестяных корзинах. Вслед за этим зерна топчут ногами в ямах или во врытых в землю деревянных чанах. После этого зерна риса провеивают вновь, окончательно очищая от мякины.
В отличие от собирателей и охотников, подметил Ю. Липс, которые постоянно кочуют по своей племенной территории и живут, перебиваясь со дня на день, собиратели урожая в дни изобилия думают о предстоящих днях нужды и заботятся о будущем, тщательно заготовляя драгоценную пишу на голодное время года. Они селятся в определенных местах, то есть в непосредственной близости от жатвенных полей, простирающихся на много сотен квадратных километров. И какие бы виды растений ни добывали различные народы с такой экономикой, огромное влияние этой формы хозяйства на их общее культурное развитие не вызывает сомнений. ^ j
Хотя эти народы не дошли еще до настоящего земледельческого хозяйства, все же роль диких растений в их жизни в корне отлична от таковой у собирателей и охотников; психологически они относятся к ним почти так же, как и земледельцы. Сбор урожая диких растений жизненно необходим для них, и они прославляют эти растения в своих обрядах, всячески стараясь способствовать их умножению. Так, западноавстралийские племена собирателей урожая при сборе ямса вновь зарывают в землю отдельные клубни, а у оджибве во время сбора риса в плодородное илистое дно их озер падает больше зерен, нежели в их лодки. Тем самым индейцы бессознательно создают условия для получения урожая в следующем году.
Вблизи жатвенных полей расселяется все больше и больше соплеменников. Члены племени селятся общинами, по размерам своим намного превосходящими общины собирателей и охотников. Так, например, виннебаго часто живут группами, насчитывающими до трехсот и более человек, а на Новой Гвинее вокруг зарослей диких саговых пальм проживает в общих поселениях по тысяче человек племени оботос и вакатими. В Северной Америке расселение племен сиу и алгонкинов было связано главным образом с наличием полей дикого риса. Переселения целых народов по океаническим просторам Полинезии стали возможны только благодоря хлебному дереву.
Лишь собиратели урожая, которые жнут не сея, собирательский труд которых так сходен с деятельностью земледельцев, могли быть первыми изобретателен земледелия. Это подтверждается еще и тем, что хозяйственный уклад этих народов создавал предпосылки для скотоводства. У собирателей и охотников, непрерывно занимающихся поисками пищи, не могла развиться любовь к животным, на которых они охотились. Чтобы поддержать свое существование, им приходилось сразу же убивать всякую съедобную дичь, попадающую им в руки. Напротив, припасы, заготовленные собирателями урожая и составлявшие основную пищу, спасали их от голода и нужды. Поэтому у них скорее могло появиться заботливое отношение к животным. Таким образом, только собиратели урожая располагали необходимыми предпосылками для развития земледелия и скотоводства. Более чем вероятно, что земледелие и скотоводство берут свое начало от этой прогрессивной формы присваивающего хозяйства. В настоящее время мы уже не можем кстановить, в каком именно месте этот процесс получил свое начало, хотя, судя по многим признакам, это происходило в Южной или Центральной Азии (надо думать, что Ю. Липс имел в виду Среднюю Азию и Передний Восток. — И. X.).
При всех неоспоримых заслугах Ю. Липса, его все же не нельзя считать монополистом в установлении и правильном объяснении сущности племен с промежуточной формой хозяйства. Одновременно с его первыми исследованиями появилась работа советского ученого А. Н. Максимова, в которой разбиралась хозяйственная деятельность австралийцев и на основе этнографических фактов были сделаны некоторые общеисторические выводы. Максимов писал, в частности, о том, что скотоводство не может зародиться там, где нет пород животных, приручение и одомашнивание которых могло бы доставить человеку какие-нибудь реальные выголы; о том, что оставление запасов впрок делало присваивающее хозяйство особенно устойчивым; о том, что все операции сбора и обработки продуктов собирательства могут быть хорошо известны, хотя и нет возделывания полей и специальных посевов на них; наконец, о том, что переход к земледелию нельзя рассматривать как революцию, поскольку все приемы и навыки обработки продуктов были уже хорошо разработаны.
Подводя итог исследованиям Ю. Липса и А. Н. Максимова, следует отметить, что хозяйство коллективов людей, названных собирателями урожая, представляло собой нечто среднее, промежуточное между присваивающим и производящим хозяйством, обладающее чертами того и другого. С одной стороны, черты присваивающего хозяйства заключались в отсутствии искусственного посева и в сборе урожая дикорастущих злаков; с другой — черты производящего хозяйства можно видеть в сборе урожая на одном и том же месте, с одного и того же поля из сезона в сезон. Сбор такого естественного урожая, хотя он и не прослеживается на конкретных археологических материалах, безусловно имел место. Можно, однако, допустить существование каких-то определенных действий людей, направленных на сохранение и увеличение этого урожая, например нарочитый сбор не всех колосьев, их искусственное обтряхивание. Последние действия могли принимать форму своеобразной жертвы определенному божеству, предку или другому персонажу, от которого, по мнению собирателей урожая, зависело их благополучие. Такие естественные поля стали стимуляторами для прекращения того полубродячего образа жизни, который, как принято считать, вели коллективы с присваивающей экономикой. Кроме того, эти поля могли являться своеобразной приманкой для травоядных животных — диких форм будущего домашнего скота, что создавало определенное насыщение дичью этих мест по сравнению с другими районами. Таким образом, места естественного произрастания злаков стали центрами не только формирования культурных растений, но и основными очагами перехода от присваивающего хозяйства к производящему.
Возвращаясь к библейскому мифу о жизни «прародителей» в раю, но уже вооруженные знаниями о том, как в действительности проходила подготовка части населения Переднего Востока к производящему хозяйству, можно отметить следующее. Районы Северной Месопотамии не были избранным краем с «райскими» условиями, где первобытные люди могли существовать за счет использования готовых продуктов природы. Это имело место во всем регионе, включая южные области Средней Азии. Более того, этнография фиксирует такие же возможности во многих уголках земли, но там реальный переход к производящему хозяйству совершился благодаря влиянию более развитых областей. Следовательно, «жизнь в раю», где можно было существовать, эксплуатируя природу, являлась всеобщим этапом в развитии общества и его экономики. Но этот этап нашел отражение в памятниках письменности того района земли, где раньше стала фиксироваться мысль как проявление генетической памяти человечества. Произошло это в Месопотамии.
ГЛАВА 10. ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ
Регулярное употребление растительной пищи внесло в организм человека необходимые ему вещества, которых он прежде был лишен. Переход к растительной пище способствовал тому, что не всех животных, попадавших в руки охотников, немедленно убивали и съедали. Растительная пища сократила потребление мяса. Сезонное возвращение на период сбора урожая к естественным полям, а затем и полуоседлое проживание в непосредственной близости от них привело собирателей и охотников к оседанию. Знаменуя прекращение полубродячего образа жизни, оно повлекло за собой изменения в социальной структуре родовых организмов: они стали более стабильными, ы их связи с другими родами в составе социально-брачной системы — более прочными» Стабильность рода и брачной системы заложила основу для внутреннего расшатывания рода, монолитность которого была особенно важна при постоянных передвижениях, и привела к возникновению предпосылок для образования матриархальных и матрилокальных семей. Возникли неизвестные прежде связи внутри рода, которые объединяли людей по признаку их реального сожительства, не нарушая целостности рода, а способствуя его укреплению на новой основе.
В человеческом организме из одной клетки при его зачатии развивается все многообразие органов, причем сначала происходит простое деление клеток с постепенным нарастанием темпов этого процесса, а затем ступает качественная дифференциация возникающих клеток. Нечто похожее происходило и в человеческом обществе. При таком сравнении мы бесконечно далеки от мысли механического перенесения чисто биологических закономерностей, обусловленных химическими и физическими процессами, на развитие общества. Однако нельзя забывать, что такое сравнение все-таки правомерно, поскольку сам человек является порождением природы и может существовать только благодаря регулярному отправлению всех биологических функций организма. Непрестанно изменяющиеся социальные предписания, рациональны они или нет, не мешали не мешали людям продолжать питаться и размножаться, так как иначе прекратилось бы существование человечества. Для того чтобы вникнуть в сущность процесса сегментации и понять его изменение в зависимости от вторжения внешних факторов, надо попытаться представить себе этот процесс в чистом виде на некой ограниченной территории с ограниченными ресурсами, на которой волею исторического жребия поселилась некая абстрактная дуально-брачная родовая система.
Оба рода, составлявшие такую систему, постепенно увеличивались за счет естественного прироста населения, который шел медленно, но все же постоянно и неуклонно. В конце концов наступал момент, когда дальнейшее возрастание численности уже не укрепляло каждый род, а ослабляло его, поскольку при равенстве распределения на долю каждого члена стало приходиться значительно меньше продуктов, чем это было тогда, когда род был в пределах численной нормы. Эту норму можно сравнить с понятием «критической массы» в ядерной физике, приращение которой неизбежно ведет к цепной реакции и взрыву; в народоведении существует для этого синоним — демографическая емкость. Единственно возможным выходом из создавшегося положения было разделение родового коллектива, чтобы его части отошли друг от друга на такое расстояние, которое не мешало бы им стать самостоятельными коллективами.
Прежде родовой полубродячий[4] коллектив охотников и собирателей попросту дробился на две части, которые расходились в разные стороны и не фиксировали в общественном сознании свое генетическое родство. Дальнейшие пути их передвижения даже в сравнительно тесных границах не прослеживаются. Но по мере того, как родовые коллективы определенной области постепенно, из поколения в поколение, превращались в развитых собирателей в условиях относительного истощения пищевой базы, изменения в экономике повлекли за собой качественные сдвиги в их социальной организации, следовательно, изменения в процессе и сущности сегментации и ее последствиях. Главным фактором, поднявшим на экономическую жизнь родового коллектива, были естественные поля — заросли диких съедобных растений, которые ограничили полубродячий быт родов и, следовательно, дуально-брачных систем. Наличие и эксплуатация этих полей способствовали увеличению демографической емкости этих мест: в рамках одного рода смогло без сегментации оставаться все большее количество людей, возрастала плотность населения, и родовой коллектив становился более сильным и сплоченным по сравнению с теми мелкими группами, которые продолжали вести присваивающее, преимущественно охотничье хозяйство. Так постепенно вырабатывались признаки, превратившие полубродячие коллективы в полуоседлые[5].
Естественные массивы съедобных растений не позволяли увеличивать демографическую емкость беспредельно. Относительное перенаселение наступило и в этих благословенных местах. Возникали условия для сегментации. Части рода в момент выделения становились тут же самостоятельными системами, которые должны были навсегда покинуть прежние места обитания. Но прежде чем проследить их дальнейшую судьбу, надо отметить, что в роде намечаются признаки расшатывания внутренних связей, из-за чего возникает социальная потребность образования парных семей с материнским счетом родства и с матрилокальностью.
Сегментация племен североамериканских индейцев и их распространение на все бóльшую территорию точно подробно описаны в книге Л. Моргана «Первобытное общество» и использованы Ф. Энгельсом в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Поскольку названные примеры не только хорошо известны, но и относятся к области этнографии Американского континента, достаточно удаленного времени и пространстве от объекта нашего исследования, мы не будем их повторять. Однако случаи сегментации имеются и в историко-этнографических материалах Евразии, а имению у индийских племен ариев, которые во II тысячелетии до н. э. завоевали благодаря сегментации Северную Индию и Пакистан. В индийской истории это время принято называть ведической эпохой, так как именно тогда были сложены древнейшие религиозные гимны, объединенные в сборники Вед, в которых эта эпоха и отразилась. Эти примеры не так хорошо известны, как американские, но более наглядны и интересны для нас.
Сведения о расселениях и переселениях древних ариев сохранились в памятниках древней индийской литературы, а их механизм — в ритуале яджны. Согласно Хараванше (один из древнеиндийских текстов. — И. Х.) в готре (общине. — И. X.) Асикни имелось пять тысяч «детей», то есть общих сыновей и дочерей, которые должны были в скором времени произвести произвести потомство, что угрожало общине серьезными экономическими трудностями. Бог Нарада, который в индусской мифологии обычно посылался к людям, чтобы устранять затруднения и распри либо путем мирного улаживания, либо посредством войны, появился и на сей раз. Он указал «детям», что если они не переселятся и не создадут новую общину, то для столь большого прироста людей не хватит пищи. По его совету род разделился и часть его ушла, чтобы больше не возвращаться. Пример этот не единичен.
Переселение дробившихся гана-готр можно проследить по обрядам, в которых отражена не только процедура переселения, но и все то, чем арии занимались в своей повседневной жизни. Для начала переселения выбиралась весенняя пора, когда плодится скот и распускаются цветы. Выступление назначалось на день полнолуния или, наоборот, на новолуние. Вожди общины — ритвиджи — собирались вокруг общинного очага и решали, кто должен идти и в каких группах. Уходящим давали новую одежду и совершали над ними особый обряд, имитировавший их второе рождение, как детей новой ганы. Для новоселья они получали все необходимое: горшки, чашки, крупный скот, коз, вино, зерно, повозки и т. д. На одной повозке везли взятый из прежнего дома огонь, который должен был стать основателем нового дома. Переселение использовалось как предлог для пиршества — вся община ела, пила, бурно веселилась. Уходившие давали клятву быть в будущем едиными и нравственными. После этого караван выступал в путь, вооруженный на случай встречи с врагами или дикими зверями.
Так как земля еще не была разделена на частные владения с государственными границами, не существовало и территории, куда бы они направлялись по заранее выработанному плану. Направление пути, его продолжительность и выбор места поселения новой ганы определялись иными факторами. Когда гана выступала в поход, вождь, несший шами — головню с тлеющим священным огнем, — уходил вперед и выбирал место для остановки и отдыха после дневного перехода; затем они двигались дальше. Гана должна была найти землю с ресурсами, достаточными для существования людей, обладающих сотней коров, несколькими быками и несколькими сотнями овец и коз. У выделившейся и пустившейся в путь общины могли быть разные судьбы. В поисках новой территории и богатства она иногда погибала от болезней или в столкновении с врагами. Ослабленная потерей людей, гана пополнялась, принимая к себе новых членов, или полностью сливалась с какой-либо другой. Так как между группами не существовало никакого контакта, выделившиеся гана-готры ловились вскоре чуждыми материнской общине.
Что же представляла собой сегментация, которую должны были провести дуально-брачные родовые системы собирателей урожая при возникновении в их среде относительной перенаселенности? Отличалась ли она от более раннего процесса, свойственного охотничье-собирательским полубродячим коллективам людей с присваивающей экономикой, а если да, то чем? Сегментация действительно происходила и в основном была механической. Однако нельзя утверждать, что процесс сохранил все свои архаические черты: когда род разделялся, люди практически больше не встречались. Крупные сдвиги в экономике, социальных отношениях и в вопросах идеологии, правда не качественные, а количественные, не могли не найти отражения в других процессах первобытного общества, в частности в сегментации. Действительно, можно с полным основанием предположить два принципиальных изменения в этом процессе, которые надо рассматривать в качестве перехода к так называемой генетической сегментации, свойственной более высоким формам организации человеческого общества. Во-первых, теперь уже не обе части разделявшегося коллектива расходились в разные стороны. Одна часть, по-видимому бóльшая, оставалась на месте, у кормящего ее дикого поля, а вторая, более молодая по возрасту, покидала родные места и навсегда уходила в иные экологические условия, поскольку окрестные «дикие поля» были давно и прочно за соседними дуально-брачными родовыми системами. Во-вторых, теперь происходило дробление не каждого рода, представлявшего собой, повторяем, половину двоичной системы, а дробилась вся система целиком; традиционные брачные контакты оказывались настолько прочными, что сегментация каждого рода порознь с его дальнейшим расхождением в неопределенном направлении была нецелесообразной.
По мнению и остающихся, и уходящих людей, которое можно попытаться представить себе силой воображения, именно уходящие сородичи должны были оказаться в значительно худших условиях существования, нежели остающиеся. Поэтому к уходящим относились с повышенным вниманием и заботой. Последнее сказывалось прежде всего в том, что уходящие члены рода снабжались всем необходимым, во всяком на первое время. Надо полагать, что среди предметов первой необходимости, наряду с орудиями производства и огнем из родового очага, были приручаемый скот как живой запас мяса, запасы зерна в каких-то вместилищах с тех полей, которые до этого времени эксплуатировались всеми сородичами совместно. Теперь часть этого поля в виде зерна навсегда покидала родные места. Люди, уносившие с собой зерна, и не подозревали, к каким последствиям это приведет через века и тысячелетия.
Кроме запасов живого мяса, растительной пищи и нехитрого скарба дочерний родовой коллектив уносил с собой нечто более существенное — веками накопленный опыт и твердые знания того, что зерно должно быть посеяно в землю. При определенных обстоятельствах оно даст людям новое поле. Вероятно, эмпирически люди достигли познания того, что злаки могут расти не только в местах своего естественного происхождения и произрастания. Спустившись с гор на аллювиальные предгорные равнины и посеяв там принесенные с гор злаки, человек вскоре убедился в том, что именно в этих зонах, благодаря значительно большему плодородию почв и лучшим микроклиматическим условиям, зерна стали давать сказочно большие урожаи. Люди, жившие прежде у готовых полей и только собиравшие урожай, в новых географических условиях стали осознанно создавать такие по величине поля, какие им были нужны, чтобы потом снимать с них урожай в количестве. необходимом для пропитания. Причем человеческий опыт способствовал созданию полей не в любом месте, а именно там, где брошенное в землю зерно неизбежно и обязательно даст всходы, где оно вырастет, созреет и даст урожай. Именно этих людей и следует считать первыми в мире земледельцами, поскольку они искусственно создавали комплекс необходимых условий для интенсивного роста культурных растений и тем самым обеспечивали себя гарантированной пищей на продолжительное время.
Как же обобщить то, что произошло на Переднем Востоке? Можно ли вообще как-либо квалифицировать это событие современными категориями и понятиями? Да, конечно, можно. Более того, для этого события уже давно есть название, хотя прежде оно прилагалось не к тому, что в действительности обозначало. Выделение каких-то человеческих коллективов из массы охотничье-собирательного населения большого района земли, которые без какого-либо постороннего воздействия стали вести производящее хозяйство — засевать зерном участки земли и разводить домашний скот, — было первым крупным общественным разделением труда. С этого момента человечество действительно разделилось на две большие и принципиально различные части: с новой, прогрессивной производящей экономикой и с прежней, застойной присваивающей экономикой. С этого момента первая часть человечества встала на подлинно исторический путь развития. Получился один из первых исторических парадоксов — человеческие коллективы, вынужденные уйти в худшие условия существования, вопреки этому вырвались вперед в своем экономическом и социальном развитии по сравнению с теми, которые остались возле естественно произраставших злаковых полей. Злаки, увезенные из первоначальных центров их происхождения, благодаря мутации превратились в подлинные питательные сокровищницы; домашний скот, который в местах первоначального обитания был исключительно запасом мяса, стал поставщиком пищевых продуктов, не теряя жизни.
В результате перехода к прочной оседлости человек сделал важные достижения и в области техники. Прежде всего в качестве строительного материала была освоена глина, из которой сначала делали блоки, превратившиеся со временем в прямоугольные высушенные на солнце кирпичи определенных размеров. Этот строительный материал дал возможность увеличить как сами постройки, так и их прочность и долговечность. Освоение глины с выявлением созидательных качеств огня вылилось в открытие керамического производства, в первый управляемый химический процесс в истории человечества. В условиях оседлости именно это привело к открытию, а затем и к освоению принципиально нового материала — металла. Как известно, первым металлом, который освоил человек, стала медь. Возникновение металлургии явилось техническим и производственным переворотом в условиях первобытного общества. В сравнительно короткие исторические сроки из обихода были вытеснены почти все каменные орудия и инструменты, кроме тех, которые могли быть изготовлены только из камня, как, например, зернотерки, песты и прочие орудия для обработки продуктов земледелия. Этой же участи подверглись все костяные и, по-видимому, деревянные орудия труда.
Сказочные урожаи, разведение скота совершенствование экологической среды и человеческого разума сделали возможной концентрацию в поселках значительно большего количества людей. Изменение нормы численности населения, которое последовало вслед за этим, привело к новым социальным отношениям в обществе с производящим хозяйством.
Земледелие, скотоводство и прочная оседлость — «три кита» производящей экономики — способствовали окончательной социальной стабилизации. В силу экономической обусловленности и целесообразности, существуя единым обществом, дуально-брачные системы (роды) вели общее коллективное хозяйство. Это неизбежно приводило к унилокальности брака, то есть один из супругов переходил в дом другого в рамках одного поселения. Такой брак способствовал выделению внутри родовой производственной общины парных семей. На первых порах их объединяло только совместное проживание с целью деторождения, какой-либо самостоятельной экономической роли они не играли.
Теперь, в случае возникновения относительного перенаселения в том или ином месте, принципиально изменялся процесс сегментации: она становилась генетической, то есть сохранялись родственные связи между разошедшимися частями одного коллектива. Это способствовало освоению и совместной эксплуатации какой-то определенной территории, в которую входили обработанные и необработанные участки земли с горами, реками и пустынями. Таков был механизм сложения более высокой социальной организации — племени, одним из главных атрибутов которого являлась единая общая территория. Образование племени в скором времени привело к установлению патриархальных отношений в роде, изменяя его сущность. Таковы были прогрессивные социальные последствия становления производящей экономики.
Развитие ее происходило параллельно с постижением огромного комплекса причинно-следственных связей в природе, например установлением цикличности в полевых работах, космических явлениях, цикличности в развитии растительного и животного мира, причинности различных производствах и просто поступках. Усвоение и выработка положительных знаний, которые в итоге| привели к современному раскрытию исторических закономерностей развития человеческого общества в его прошлом и настоящем, стало возможным только при рациональном и реалистичном отношении к окружающей человека природе, при постижении ее действительных, а не фантастических свойств. Совершалось решение непрерывных логических задач по двоичной системе, с ответами «да» — «нет», с накоплением в генетической памяти человечества положительных ответов, которые и отразились в первоначальном мифотворчестве.
Некоторые исследователи относят начало сложения мифов о сотворении мира и человека к моменту действительного начала производства пищи. По мнению одного из известных специалистов по истории религии, Амброджио Донини, в сознании людей с присваивающей экономикой, которые чаще всего рассматривали себя как порождение тотема, животного или растения, еще не мог зародиться миф о сотворении человека неким сверхъестественным и всемогущим существом. «Идея сотворения, — писал он, — рождается лишь при условии возникновения в общественной жизни конкретной реальности производителя, изобретателя и создателя материальных предметов». Это подтверждает сформулированную Ф. Энгельсом мысль о том, что религия является не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни.
Спустя несколько поколений после первого крупного общественного разделения труда воспоминания о жизни предков оформились в сознании людей в виде определенного комплекса легенд и мифов, в которых под нереальными покровами можно и нужно отыскивать и распознавать рациональное зерно; при соответствующей обработке оно может засверкать драгоценными красками, повествуя о давно ушедших с исторической арены народах древности.
Таковы были прогрессивные интеллектуальные последствия перехода части человечества к производящей экономике.
Наконец, нам осталось рассмотреть один небольшой вопрос, который не является принципиально важным, но который все же существует и имеет определенное историческое значение. Это — исторические судьбы того населения, которое продолжало оставаться у естественных злаковых полей, ибо предполагать всеобщий уход населения оттуда невозможно, так как этнография знает много примеров того, что отсталые народы современности продолжают, иногда в мизерном количестве, с поразительным упорством придерживаться традиционного образа жизни (наиболее наглядный пример для полностью цивилизованных стран Европы — цыгане).
Да, население, существование которого, как мы надеемся, в будущем подтвердят археологические раскопки, продолжало привычный образ жизни на прежних местах. В противовес своим ушедшим собратьям, оно не нуждалось в изобретениях и усовершенствованиях, которые способствовали бы всеобщему прогрессу. Оно вполне довольствовалось устоявшимися традициями. Однако и для них наступили тяжелые времена, но за счет внешних факторов: жители равнины, их далекие генетические родственники, достигли в эпоху энеолита и бронзы такого уровня хозяйственного и социального развития, такой численности населения, что стали осваивать места, первоначально непригодные для ведения производящего хозяйства. Произошло неминуемое столкновение двух разных экономик, победителями из которого вышли, разумеется, носители более прогрессивного производящего уклада. Реликтовые социальные организмы, удерживавшиеся до определенного времени в труднодоступных местах обитания, были сметены при полном освоении древнеземледельческой ойкумены, которое проходило между первой и второй общественными сегментациями. Они были либо уничтожены, либо вынуждены изменить привычный собирательский уклад и слиться с носителями прогрессивной экономики и новых социальных отношений. Таковы исторические судьбы носителей собирательского хозяйства, ставшего регрессивным.
В связи с высказанными соображениями относительно исторических судеб реликтовых народов с развитой присваивающей экономикой хочется затронуть особый пласт мифов и поверий, широко распространенный в фольклоре всех земледельческих народов Переднего Востока, Средней Азии и Кавказа, а также отраженный во всех эпических сказаниях и древнейших письменных источниках народов, населявших и населяющих эти места. Имеется в виду так называемый дэвовский цикл легенд, в которых герой борется с лесными и горными, обязательно дикими, людьми как мужского пола (дэвы), так и женского (пери). Этот цикл легенд, распространенный в местах, где когда-то произошло первое крупное общественное разделение труда, не мог возникнуть без какой-то реалистической подоплеки. Есть разные мнения о природе этой подосновы, вплоть до мнения историка Б. Ф. Поршнева о сохранении до наших дней реликтовой формы неандерталоидного человека (так называемого снежного). Мы же склонны считать, что в бесчисленных легендах о борьбе и победах земледельческого героя над дэвами в разных проявлениях заключено воспоминание народов о борьбе с «дикими людьми» — в свое время оставшимися в прежних местах проживания носителями некогда прогрессивной, но со временем изжившей себя переходной собирательной экономики. Этот цикл легенд может служить, с нашей точки зрения, иллюстрацией к предложенной картине исторического процесса на Переднем Востоке.
Таким образом, после знакомства с тем, как происходило становление производящего хозяйства главным образом на Переднем Востоке нам должна стать ясной та неведомая, по мнению древних людей, божественная сила, которая сдвинула их с насиженных мест, оторвала от запасов пищи и бросила в полную неизвестность, где предстояло «в поте лица питаться от земли и есть хлеб». Это был сам человек, его первоначальная социальная организация, но в те времена люди не могли еще этого осознать. Они полагали, что все их действия и поступки не могут произойти без воли высших сил, то есть великих богов. Этот мифический сюжет возник уже в обществе с производящим хозяйством, но где-то в общественной памяти еще теплилось воспоминание о тех временах, когда люди не добывали свой хлеб в поте лица своего. Так возникла далекая мечта о рае, куда души людей возвратятся после смерти в награду за безропотный и тяжелый труд в реальной жизни.
Дата: 2019-11-01, просмотров: 182.
