Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Прежде всего, сформулируем само понятие “социальная модернизация”. Необходимость этою диктуется весьма противоречивыми интерпретациями (толкованиями) данного общественного явления в современной отечественной и зарубежной науке. Ключевым в этой категории является термин “современность” - “модерн”. Следовательно, буквально модернизация означает “осовремениванне”. С легкой руки М. Вебера, наиболее распространенным по сей день пониманием социальной модернизации стало истолкование последней как процесса ресепции (восприятия) основных параметров социального порядка индустриально развитого Запада незападным миром, что, по сути. означает вестернизацию. Если оставить данное определение в таком виде. то мы будем не в праве говорить о социальной модернизации в российской истории, исключая нынешний период, ибо практически все масштабные комплексные реформы в России осуществлялись не столько в соответствии с этими параметрами, сколько вопреки им.
Другие дело, если под современностью мы будем понимать конкретно-историческое противоречивое единство актуальных, насущных проблем выживания и развития общества (локального и мирового) и наличных (как правило, недостаточных) ресурсов их решения. Причем содержание этого противоречивого единства (современности) зачастую бывает чрезвычайно разнообразно применительно к конкретно-исторической ситуации отдельной страны, региона, мирового сообщества в целом. Так, если для современного Запада наиболее насущными являются проблемы, порожденные постиндустриальной стадией развития, то для постсоциалистических стран приоритетную актуальность имеет проблема перехода от тоталитарно-авторитарного типа социального порядка к либерально-демократическому, т.е. та проблема,
84
которая уже давно решена в странах Запада. Более того, даже наличие общих проблем для всех регионов мира предполагает далеко нс одинаковые способы их решения, соответствующие их национальной специфике. Таким образом, социальная модернизация является общеисторическим феноменом, характерным нс только для периода индустриализма. Суть его (феномена модернизации) сводится к комплексному процессу поиска ч внедрения новации, способных разрешить актуальные для того или иного общества проблемы выживания и развития. Иначе говоря, модернизация (осовременивание) есть процесс оптимального решения современных данному обществу проблем.
Исходя из приведенных методоло1-ических посылок мы и будем анализировать модернизационные процессы и России, порожденные потребностью общества преодолеть кризис развития, до предела обострившийся в начале XX века.
Прежде всего охарактеризуем содержание этого кризиса. В экономической области, несмотря на значительные успехи, постигнутые к 1913 г., России явно проигрывала своим основным конкурентам. “Этот рост все же оказался недостаточным для преодоления исковой отсталости страны. 1) 1913 г. Россия занимала пятое, а по некоторым ведущим отраслям - четвертое место в мире. Однако в совокупном производстве четырех главных европейских государств - Германии, Англии, Франции и России - доля последней достигла лишь 8,5%, а в продукции пяти ведущих капиталистических стран, включая США, - только 4,2%”. Крупная промышленность России отставала от высокоиндустриальных стран и в техническом отношении - весьма значительно от США и Германии.
Россия продолжала оставаться преимущественно а1рарпой страной. Валовая продукция земледелия и животноводства в 1,5 раза превышала показатели крупной промышленности. В сельском хозяйстве было занято 70-75% населения страны.
Эти объективные показатели экономической и технологической отсталости России от Запада особенно ярко проявились и чрезвычайно обострились в результате неудач и катастрофических, поражении в русско-японской и первой империалистической войнах.
Все это, образно выражаясь, породило кризис державной мощи и конкурентоспособности великой державы.
Консервация архаичной структуры и отношений в социальной сфере в сочетании с последствиями крупномасштабного участия в поенных действиях привели к люмпенизации и маргинализации громадной части населения. Еще накануне первой мировой войны, т.е. в период наивысших
85
экономических достижений России за всю ее историю, классы и социальные слои, на которые могла бы опираться модернизация либерально-демократического типа, составляли явное меньшинство. В 1913 г. доля служащих сотавляла 2,4%; рабочих - 14,6%; крестьян-единоличников и некооперированных кустарей - 66,7%; буржуазии, помещиков, торговцев и кулаков - 16,3%
Доминирующее аграрное население (в основном крестьянство), несмотря на рост буржуазной прослойки (кулаков), по своему экономическому положению, а также в силу традиционной общинной ментальности было в основном настроено антикапиталистически. “Община ... получила определенный земельный фонд, который не подлежал отчуждению и ежегодно делился подушно между членами общины (не по количеству работников, а по числу едоков. - Авт.). Крестьянские семьи были большими, число душ быстро росло, а земельный фонд - тот же. Душевые наделы сокращались, ... шло дробление земля в “пыль”, остро стояла проблема выдела взрослых сыновей из больших крестьянских семей. Практикой стал выдел без земли. Значит - пн-щега, безземелье”. В целом же доля безземельных крестьян в общине доспи ала 30% .
В этом же исследовании подчеркивается, что в большинстве своем крестьяне не требовали передачи земли в частную собственность, т.к. видели в общине самую надежную гарантию от голода и крайнего обнищания. Поэтому они не выступали против “почвы”.
Что касается рабочею класса, его значительная доля в составе населения (14.6%) не сочеталась с традиционным для Запада “качеством” Под последним понимаются высокая и средняя квалификация, образованность, укоренность в профессии на протяжении нескольких поколений, а также способность, опираясь на законы, отстаивать свои экономические и политические права в ходе сотрудничества и противоборства с нанимателями. По оценке Семенниковой Л.И., такая прослойка рабочего класса России на момент 1914 года составляла менее 1% от его общего состава. Остальная же часть состояла из безземельных крестьян, хлынувших в город, спасаясь от крайней нужды. Естественно, что считать их рабочим классом в полном смысле слова можно лишь с большой натяжкой. На самом деле это были наемные, полуграмотные и низко квалифицированные работники с общинно почвенническим менталитетом беднейшего крестьянства, весьма далекою от либерально-демократических ценностей. Более того, тяготы экономическою кризиса 1900-1903 тт. и издержки военною времени прежде всею ложились на плечи именно этою отряда российскою пролетариата. В период кризиса обанкротилось более 3 тыс. предприятий и за ворота было выброшено более 100 тыс. работников.
86
“В основном закрывались мелкие предприятия, так как в среднем на каждое закрытое предприятие приходилось всего 33 человека. Крупные предприятия легче перенесли кризис”. Общая картина труда и жизни российского пролетариата оставалась удручающей. Заработки основной массы рабочих были не только крайне низкими, но и ненадежными. Жилищные условия, особенно неквалифицированных рабочих, даже но признанию правительства, были ниже допустимого уровня. Общественный прогресс диктовал необходимость развития духовных потребностей трудящихся, между тем рабочий класс в своей массе был не в состоянии удовлетворить даже элементарные жизненные потребности.
Тяготы социально-экономического кризиса значительно усиливались войной. “Сокращался ассортимент и общий выпуск тканей ..., уменьшились объемы выпуска пищевкусовой, трикотажной и швейной промышленности. Сельское хозяйство в результате многочисленных мобилизации потеряло половину мужчин-работников в возрасте 18-40 лет, на 10% сократились посевные площади”.
Довольно узкий слой крупной и средней буржуазии, а также буржуазной интеллигенции в большинстве своем не был ориентирован ил либерально-демократическую модель выхода из кризиса. Исторически сложилось так, что в России буржуазия была сильно зависима от самодержавия в силу чрезвычайно слабого развития внутреннего потребительского рынка (длительное господство натурального хозяйства, низкая покупательная способность большинства населения) и необходимости обслуживать в основном государственные заказы. Занятость подавляющего большинства интеллигенции-чиновников также была в основном ограничена казенной государственной сферой . Как следствие, либеральное течение в рядах государственной бюрократии и буржуазии было малочисленным н весьма умеренным. В упомянутой книге Л.И. Семенниковой российский либерализм характеризуется следующим образом: “Либералы считали, что в силу специфики России капитализм мог быть совмещен с самодержавием ... при таком варианте модернизации России бюрократия трала бы ведущую роль ... Либералы выступали против создания партийно-политической системы, считая, что партии никогда не смогут подняться над узко партийными интересами и не смогут защитить интересы общества, государства” .
Свой интерес в сохранении недемократического режима имела и буржуазия, особенно крупная - ослабление государства сулило ей потерю заказов и кредитов, а также мощной силовой поддержки в борьбе с наемными работниками. Вместе с тем буржуазный класс осознавал катастрофичность политики ортодоксального самодержавия, стремился ограничить его путем
87
постепенных, умеренных реформ, которые не поколебали бы жестко централизованной, авторитарной государственной власти.
В политической сфере, несмотря на ряд прогрессивных изменений (создание основ парламентаризма и местного самоуправления),также наблюдался острейший кризис власти, не отражавшей насущных интересов большинства общества. Так, закон о выборах и Государственную Думу от 3 июня 1906 г., в соответствии с которым избирались III и IV Думы, приравнивал один голос помещика к четырем голосам крупной буржуазии, 65 голосам мелких собственников города, 260 - крестьян н 543 - рабочих. Независимо от результатов выборов количество мест в представительном органе для различных сословий было заведомо регламентировано: помещикам - 51,5%, буржуазии - 24%, крестьянам - 22% и рабочим - 2,5% .
Основываясь на приведенном анализе состояния основных сфер жизни российского общества, можно сделать два вывода. Во-первых, в начале XX века в российском обществе сформировалась объективная и неотложная потребность в радикальной комплексной модернизации существующего экономического и социально-политического порядка. Во-вторых, достаточных предпосылок для социальной модернизации в стиле западной, либерально-демократической модели в России начала XX века не наблюдалось. Для этого также не было и достаточных внешних геополитических и геокультурных условий. Навязыванию или же добровольному восприятию эталона социального порядка капиталистических государств Европы и Северной Америки препятствовали следующие обстоятельства:
1.При всей отсталости Россия не оказалась в экономической и политической зависимости от Запада, достаточной для навязывания ей колониальной или неоколониальной зависимости методами неорганической вестернизированной модернизации.
2. Наличие огромных естественных и человеческих ресурсов воспроизводило эффект самодостаточности даже при господстве экстенсивных способов освоения этих ресурсов и доминировании государственно-мобилизационных, внеэкономических методов эксплуатации общества государством. Тем самым объективно затруднялась интеграция России в западное экономическое, социальное, политическое и духовно-идеологическое пространство. Это суждение подтверждается прежде всего успехами форсированной индустриализации в СССР в условиях предельной автаркии, изоляции нашего общества от западного, да и остального мира.
Таким образом, Россия была обречена дать в основном "самобытные ответы" на "вызовы" конкретно-исторической современности конца ХIХ - начала XX веков. Действительно, из приведенных выше характеристик обще социального кризиса и ментальности ведущих классов и слоев российского общества вряд ли можно сделать вывод о наличии реальной возможности либерально-демократической модели выхода из кризиса. Напомним, что
88
модель такой модернизации включает в себя следующие основные параметры: “современные, базирующиеся на научном знании технологии и производство, сменившие традиционный ручной труд и природные материалы; демократический политический режим, сменивший авторитарные и олигархические; универсалистская система законов, сменившая обычное право; социальный статус, достигаемый путем личных усилий, сменивший статус, предписанный по рождению; рационализация социокультурной жизни, сменившая его мифологизацию; универсалистская философия человека, общества, культуры, сменившая партикуляристскую”. В цитируемой работе также указывается и на основные пути и средства вестернизированной либерально-демократической социальной модернизации -интенсивная миграция, колонизация, завоевание, торговля, индустриальная экспансия, финансовый контроль, интенсивное культурное влияние.
Поэтому трудно согласиться со многими отечественными и зарубежными исследователями, согласно выводам которых, наиболее “соответствующим механизмом” для разрешения социально-классовых противоречий в России начала XX века можно считать “западный тип общественной организации”.
На наш взгляд, правильнее будет считать, что в тот период модернизация России предполагала не столько замену вековых цивилизацнонных стереотипов (экстенсивный путь развития экономики, регулируемые государством социальные отношения, авторитарную централизованную политическую власть, традиционалистско-харизматическое, мифологическое мировоззрение основной части общества}, сколько модернизацию самих этих стереотипов, придание им “второго дыхания” в новых, более эффективных формах. Назовем условно такой тип модернизации фундаменталистским .
По попятным причинам такое видение перспектив не было присуще изначально непосредственным участникам событий того времени - монархистам, кадетам, социал-демократам, эсерам, анархистам и националистам самых различных направлений. Примечательно, что все известные рациональные и идеологические модели возрождения России, выдвигавшиеся тогда, оказались весьма далекими от последующей социальной практики. Более того, у власти на последующие 70 лет оказалась та политическая сила, которая наиболее решительно отказывалась от “краеугольных” принципов своей стратегии и тактики в угоду реальной социальной коньюктуре. Пример политической карьеры В.И. Ленина и И.В. Сталина однозначно показывает, что сила лидеров большевиков в немалой степени заключались в прагматичной оценке политики не столько как пауки, сколько как искусства. Поэтому
89
мы не склонны, как эго нынче стало модным, обличать их в лицемерии и коварстве. По сути дела, в этом “грехе”, с точки зрения “верности принципам”, можно уличить большинство политических сил и направлений. Зато в области эффективного политического прагматизма все они явно уступают большевистской партийно-государственной элите. Заметим, что и сам Ленин не скрывал своей коньютурно-прагматической ориентации: в 1923 году он писал: “... для меня всегда была важна практическая цель”. Такая позиция находилась в полном соответствии со взглядами основоположников коммунистической идеологии. “Коммунисты очень хорошо знают, - читаем у них, - что всякие затворы не только бесполезны, но даже вредны. Они очень хорошо знают, что революции нельзя делать предумышленно и по произволу и что революции всегда и везде являлись необходимым следствием обстоятельств, которые совершенно не зависили от воли и руководства отдельных партий и целых классов”.
И здесь мы хотим акцентировать внимание на том что с позиций циви-лизационного подхода следует оценивать и объяснять действия тех или иных политических сил не по степени их соответствия предшествующим теоретическим схемам, а по степени эффективности использования конкретно исторических ресурсов общества в целях разрешения общечеловеческих и конкретно-исторических проблем, стоящих перед этим обществом.
О том, что Россия не готова ни к форсированной либерально-демократической, ни к подлинно социалистический модернизации, В.И. Ленин имел вполне адекватное представление. В этом плане весьма примечательна его известная констатация: “Такой дикой страны, в которой бы массы народа настолько были ограблены в смысле образования, света н знания, -такой страны в Европе не осталось ни одной, кроме России”. Между тем, известно, что общество способно существовать и плодотворно развиваться в условиях поддержания соответствия между культурой и социальными отношениями, только постоянно восстанавливая их единство. Применительно к России начала XX века при всех высочайших достижениях отечественной элитарной культуры, генерированной чрезвычайно узким слоем дворянской и разночинской интеллигенции и принадлежавшей в основном только ему, состояние основной массы населения вполне соответствовало ленинской оценке. “Тот факт, что социальная революция предваряла революцию культурную, - отмечает в связи с этим Л.И. Арнольдов, - не мог не сказаться на мировоззренческих и нравственных горизонтах народа, чье общественное сознание было на уровне средневековья, а незаметность достигли 82%” .
90
В сфере политической культуры это средневековое состояние массовою сознания явно не отличалось такими необходимыми качествами, как рационалистическая лояльность правовому закону, прямота, гражданское мужество и самостоятельность, независимость убеждений, взаимное уважение граждан. По мысли И.А. Ильина - выдающегося российского философа XX иска - “ ... до тех пор, пока это обновление духа не состоится, надо предвидеть, что всякая попытка ввести в стране последовательный демократический строй будет приводить или к правлению черни (т.е. массы, нравственно разнузданной и лишенной чувства собственного достоинства, не имеющей ни чувства ответственности, ни свободной лояльности), или же к новой тоталитарной тирании справа ”. Как это не странно, в конечном итоге откровенные оценки реального общественно-культурного состояния предреволюционной России практически полностью сходятся у представнтелей диаметрально противоположных политических и идеологических лагерей. А если принять во внимание так называемую социалистическую практику последующего общественного развития России-СССР (о чем пойдет речь в следующем вопросе темы), то мы обнаружим совпадение позиции этих непримиримых противников и по поводу неизбежности авторитарно-тоталитарной перспективы социальной модернизации России.
Подведем итоги сказанному. В свете цивилизанионного подхода российское общество периода первых десятилетий XX века не обладало достаточными экономическими, технологическими, социальными, политическими и духовно-идеологическими внутренними предпосылками не только для проведения либерально-демократической, но и тем более социалистической социальной модернизации. Не наблюдалось для этого также и достаточных внешних предпосылок. Перспективы выхода из тяжелейшего общенационального кризиса были ограничены рамками фундаментальных цивилизационных стереотипов организации основных сфер жизни России. Несмотря на кризис режима самодержавия, ресурсы для воспроизводства этих стереотипов оказались далеко не исчерпанными. К ним прежде всего относятся: огромные неосвоенные природные и человеческие ресурсы, которыми не обладали западные страны и которые позволяли осуществлять форсированную индустриальную реконструкцию общества экстенсивными командно-административными методами; сохранялась и соответствующая самодостаточность российской общественной системы, препятствующая интенсивной ресепции (восприятию) западных образцов социального порядка, рационально-критической самооценки общества с точки зрения лучших достижений мирового общественного процесса; огромная доля люмпенизированного населения (люмпен-пролетариат - от нем. “лохмотья”. В социологии -деклассированные слои населения, не имеющие ни собственности, ни
91
возможности существовать за счет продажи своей рабочей силы), экономически и политически зависимого от государства и легко манипулируемого им; низкий уроиень политической грамотности масс, доминирование традиционалистско-харизматического и анархического политического сознания; тотальная безграмотность, сочетающаяся с утопичсски-мифологиским мировоззрением. В результате последующая модернизация имела в основном органический, фундаменталистский характер. Суть се сводилась к поиску новых экономических, организационно-технологических и духовно-идеологических форм повышения эффективности этих цивилизационных стереотипов с целью преодоления экономического, социально-политического и духовно-идеологическою кризисов, а также восстановления державной конкурентоспособности России. Такая модель этатистской, государственно-олигархической модернизации не противоречила господствовавшему в западном мире в тот период индустриальному организационно-технологическому способу производства, который был ориентирован в основном на массовое стандартизированное потребление и позволял тем самым достигать высокой эффективности общественного производства в условиях централизованного государственно-административного управления.
//. ТЕНДЕНЦИЯ ВОСПРОИЗВОДСТВА ФУИДАМЕНТАЛИСТСКИХ ЦИВИЛИЗАЦИОНИЫХ СТЕРЕОТИПОВ В ХОДЕ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ РОССИИ
При всей логической несуразности, несоответствии между марксистско-ленинской теорией и идеологией, с одной стороны, и реальной практикой социалистического строительства - с другой, сочетание первою н второго оптимально соответствовало прагматическим целям модернизации .
Научный марксизм был умело адаптирован ленинской и сталинской “гвардией” к цивилиэационпым мировоззренческим стереотипам и ценностям массового сознания россиян, что позволило обеспечить надежную легитимность (легитимная власть - та, которая законосообразна, с которой согласно большинство граждан-подданных) политической власти, утраченную в феврале 1917 года; устранить чувство национально-державной неполноценности, дезинтегрирующее общество; осуществить его небывалую идеологическую мобилизацию на основе концепции беззаветного самопожертвования ради созидания исключительно “светлого будущего” - коммунизма, а также сформировать стойкое неприятие большинством населения
92
иноцивилизационных ценностей и сколь-нибудь оппозиционных режиму идеологических воззрений внутри страны.
Как же соотносился этот адаптированный марксизм с традициональными стереотипами российского массового сознания?
О русификации классического марксизма в соответствии с господствовавшими традиционными ценностями и представлениями населения выдающийся русский философ Н.А. Бердяев писал следующее: “Он (русский марксизм - авт.) воспользовался свойствами русской души... ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий..., воспользовался русским мессианством, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России. Он отрицал свободы человека, которые и раньше не были известны народу, которые были привилегией лишь верхних культурных слоев общества и за которые народ совсем не собирался бороться. Он провозгласил обязательность целостного, тоталитарного мировоззрения, господствующего вероучения, что соответствовало навыкам и потребностям русского народа в вере и символах, управляющих жизнью. ...Народная душа легче всего могла перейти от целостной веры к другой целостной вере, к другой ортодоксии, охватывающей всю жизнь ... произошло удивительное превращение. Марксизм, столь не русского происхождения и не русского характера, приобретает русский стиль, стиль восточный, почти приближающийся к славянофильству”.
Своеобразными “несущими конструкциями” русского, ленинско-сталинского марксизма стали:
1. Идея коллективной (общественной) собственности в общенародной (по сути, государственной) и кооперативно-колхозной формах, соответствующая вековой коллективистской общинной психологии и естественному для россиян предпочтению минимального, но гарантированного прокорма и коллективной безответственности. Вспомним ведущий лозунг большевиков -“Земля - крестьянам, фабрики - рабочим!”.
2. Идея отмирания государства и перехода к общественному самоуправлению, сочетавшаяся с характерной для российского менталитета ценностью “народоправства” и анархии. “Россия - самая безгосударственная страна, самая анархическая страна в мире... Анархизм - явление русского духа... Русский народ как будто бы хочет не столько свободного государства, свободы в государстве, сколько свободы от государства”, - писал в связи с этим Н.А. Бердяев.
3. Идея скорого “светлого будущего” для всех, образ которого лаконично сформирован в марксовой “Критике Готской программы”: “На высшей стадии коммунистического общества, после того как исчезнет
93
порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество может написать на своем знамени: Каждый по способностям, каждому по потребностям!”. Эта идея, вполне созвучная радикально-утопическому типу сознания россиян (“По щучьему велению, по моему хотению”), была представлена как цель, достижимая для первого же послереволюционного поколения. “Только преобразуя коренным образом дело учения, организацию и воспитание молодёжи, - говорил В.И. Ленин в 1920 г., выступая на III съезде РКСМ, - мы сможем достигнуть того, чтобы результатом усилий молодого поколения было бы создание общества, не похожего на старое, т.е. коммунистического общества”.
4. Идея социального авангарда, т.е. “инстанции, знающей волю народа лучше самого народа”, в виде партии, которая с помощью великого учения постигает высшие законы истории, а посему заведомо не подотчетной этому народу. Из числа сознательных строителей светлого будущего исключался даже “самый передовой” рабочий класс. “... Социал-демократического сознания у рабочих и не могло быть. Оно могло быть привнесено только извне,” - читаем мы у Ленина (Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т.6. С.30). Напомним в связи с этим и показательное четверостишье из оригинального текста Гимна Советского Союза.
“Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, И Ленин великий нам путь озарил. Нас вырастил Сталин на верность народу, На труд и на подвиги нас вдохновил.”
Здесь также наблюдается полное сущностное совпадение с российской фундаменталистской традицией отношений общества и правящей элиты, когда “... наши государи... почти всегда вели нас за руку..., почти всегда тащили страну на буксире без всякого участия самой страны.” .
5. Идея особой миссии, ведущей роли Советского государства в мировом общественном прогрессе - главного оплота всех прогрессивных сил - является прямым продолжением в новой форме идеи богоизбранности России, сформулированной еще старцем псковского Елеазарова монастыря Филофеем в конце XV века. Для Филофея после падения Византии “богоизбранным”
94
становится именно Русское царство - “Тритий Рим” (после Сима и Копстантинополя), несущий спасение всему миру, т.к. только там и сохранилась и первозданной чистоте православная вера. Тем самым “святой Руси” приписывалась ведущая универсальная роль в мире . С тех пор идея мировой спасительной миссии России стала одной из ведущих идеологом как народного, так и элитарного самосознания. “С давних времен было предчувствие, что Россия предназначена к чему-то великому, что Россия - особенная страна, не похожая ни на какую страну мира. Русская национальная мысль питалась чувством богоизбранности и богоносности России. Идет это от старой идеи Москвы как Третьего Рима, через славянофильство - к Достоевскому, Владимиру Соловьеву и к современным неославянофилам”.
Итак, мы видим, что идеологические аспекты большевистской модели модернизации по сути дела воспроизвели в новых формах многие фундаментальные стереотипы и ценности, характерные для российского культурно-цивилизапионного комплекса, доминировавшие на протяжении многих веков. Более того, этот идеологический орнамент революционной трансформации общества оказался гораздо ближе традиционалистскому, “почвенному” массовому сознанию, нежели официальная идеология самодержавия и совершенно непонятная большинству западническая, либерально-демократическая идеология интеллигенции и крупной буржуазии. “Секрет” идеологическою успеха “русского коммунизма” (Бердяев Н.А.) заключался прежде всею в акцентировании эгалитаристских (эгалитаризм - от фр. “равенство”. Общественная теория, обосновывающая необходимость равенства имущества в рамках индивидуального или коллективного хозяйства ценностей, в официальном курсе на форсированное перераспределение общественного богатства якобы в руки трудящихся (экспроприация экспроприаторов”), в создании всеобщей иллюзии прямого народоправства (“Вся власть Советам!”), в нахождении нового поприща для национального самоутверждения (“СССР - оплот мирового революционного процесса”). В результате на длительное время был преодолен духовно-идеологический кризис общества, кризис государственной власти. Социальный оптимизм был также подкреплен рационалистическим энтузиазмом покорения природы. Своеобразным кредо (символом веры) стали слова популярнейшей песни - “Нам нет преград ни в море, ни на суше!”.
В то же время эта идеологическая модернизация создала все необходимые предпосылки для тоталитаризма - тотального (всеобщего) подчинения общества “закрытой” власти партийно-государственной бюрократии - “номенклатуры”. Ещё в 1936 году на этот феномен
95
модернизации обратил внимание известный французский писатель, нобелевский лауреат Лндре Жид, который был приглашен в СССР лично Сталиным. “В СССР, - писал он в книге “Возвращение из СССР”, - решено однажды и навсегда, что по любому вопросу должно быть только одно мнение. Впрочем, сознание людей сформировано таким образом, что этот конформизм (т.е. пассивное принятие существующего порядка - авт.) им не в тягость, он для них естественен, они его не ощущают, и не думают, что к этому могло бы примешиваться лицемерие. Действительно ли это те самые люди, которые делали революцию? Нет, это те, кто ею воспользовался. Каждое утро “Правда” им сообщает, что следует знать, о чем думать и чему верить. И нехорошо не подчиняться общему правилу”. Добиться такого добровольного единомыслия режиму удалось благодаря созданию убедительной иллюзии о полном совпадении воли народа и воли властвующей элиты. Напомним в связи с ним расхожий лозунг всего социалистического периода - “Планы партии - планы народа!”. На первый взгляд он вполне соответствовал действительности, понимаемой сквозь призму классового подхода марксизма-ленинизма. Подавляющая часть партийно-государственной бюрократии комплектовалась выходцами из рабоче-крестьянской среды. После разгрома “ленинской гвардии” все ключевые позиции в партии и в государстве, включая первых и генеральных секретарей ЦК, занимали “выходцы из народа”, которые избирались самим же пародом. Поэтому весьма убедительно выглядела нецелесообразность и даже опасность многопартийной системы и идеологического плюрализма. Действительно, если Коммунистическая партия и Советское государство выражают и защищают интересы трудового народа, т.е. тех. кто раньше “был никем”, то любая другая партия или идеология в лучшем случае не выражает, а скорее всего угрожает этим интересам. Соответственно, все реальные или потенциально возможные враги режима представлялись последним как “враги народа”.
Другой важной составляющей способов поддержания лояльности граждан выступали массовые репрессии, получавшие оправдание в вышеназванной “логике”. И здесь тоталитарный режим намного превзошел масштабы и эффективность репрессивности самодержавного полицейского государства.
Существенно был модернизирован большевизмом и фактор информационной изоляции общества от внешнего мира. Если при сомодержавии отстраненность России от западной цивилизации определялась естественно-историческими причинами (слабое развитие торговых отношений, противостояние религий, языковые барьеры и т.д.), то при советской власти эти препоны были усилены антагонистическим, непримиримым идеологическим и
96
военно-политическим противостоянием не только Западу, но и всему несоциалистическому миру. Таким образом режим оградил себя от критики извне, а общество было лишено информации, необходимой для конструктивной самокритики. Упомянутый А. Жид так описывает эффект этой культурно-информационной закрытости: “Надо иметь в виду также, что подобное сознание (лояльное к режиму - авт.) начинает формироваться с раннего детства. .. Отсюда странное поведение, которое тебя, иностранца, иногда удивляет, отсюда способности находить радости, которые удивляют тебя еще больше. Тебе жаль тех, кто часами стоит в очереди, - они же считают это нормальным. Хлеб, овощи, фрукты кажутся тебе плохими - но другого ничего нет. Ткани, вещи, которые ты видишь, кажутся тебе безобразными - но выбирать не из чего. Поскольку сравнивать совершенно не с чем - разве что с проклятым прошлым, - ты с радостью берешь то, что тебе дают. Самое главное при этом - убедить людей, что они счастливы настолько, насколько можно быть счастливым в ожидании лучшего, убедить людей, что другие повсюду менее счастливы, чем они. Этого можно достигнуть, только надежно перекрыв любую связь с внешним миром...”.
В экономической сфере общественных отношений модернизация также оказалась фундаменталистской. Преодоление глубокого кризиса российской экономики, усугубленного военными поражениями, форсированная индустриализация страны осуществлялись не путем перехода к экономической системе либерального образца (доминирование частнособственнических отношений, подчинение производства потребительскому рынку, относительно свободная конкуренция, минимальная экономическая зависимость граждан от государства), а за счет нахождения новых естественных, человеческих и организационных ресурсов, традиционных для российской цивилизации путей экономического роста. Напомним, что к последним в первую очередь относятся преобладание экстенсивного освоения ресурсов выживания и развития общества, государственно-мобилизационных, внеэкономических форм его эксплуатации, воспроизводство экономического бесправия и зависимости подданных-граждан от властно-бюрократических структур. И дело здесь отнюдь не в злой воле большевиков и их последователей, как до сих пор считают многие. Просто у российского общества того периода, как мы попытались показать в начале раздела, не было достаточных предпосылок для вестернизированной, западнической модели модернизации и, наоборот, сохранились достаточные ресурсы для модернизации фундаменталистской, которые и бьши чрезвычайно эффективно использованы тоталитарно-социалистическим режимом.
Вся последующая практика “социалистического строительства” ,- от первых декретов Советской власти до периода “застоя” 70 - 80-х годов -представляет собой последовательные попытки власти и общества
97
модернизировать фундамснталистский тип социального развития в экономической, социальной, политической и духовно-идеологической сферах, приспособить их к реалиям XX века.
В экономической сфере вопреки популярному лозунгу “Земля - крестьянам!” в первые же годы большевистской диктатуры была реализована так называемая политика “военного коммунизма” (январь 1919 - март 1921 г.), которая включала: введение полной государственной хлебной монополии и запрет частной торговли продовольственными товарами; “продразверстку” -принудительное изъятие “излишков” сельскохозяйственной продукции у крестьян, которым оставлялись лишь фиксированная потребительская норма (минимальное личное потребление) и семенной фонд; широкое использование вооруженных продотрядов, обеспечивавших конфискацию “излишков”;
максимальную централизацию экономической политики (Народный комиссариат продовольствия стал главным распределителем продуктов); введение всеобщей трудовой повинности (принудительных работ на пользу пролетарского государства).
После вынужденного отступления от лобовой экстенсивно-конфискационной политики “военного коммунизма” в форме НЭПа (Новой экономической политики - март 1921-апрель 1929 гг.) наступает период “Великого перелома” - форсированной индустриализации и коллективизации . К 1927 г. стало ясно, что новая экономическая политика, обеспечившая невиданные темпы роста экономики в середине 20-х гг., истощилась. “Неизбежным становилось падение темпов производства, резкое замедление экономического развития, ибо сложившаяся уже к 1927 году система использовала почти все “готовые” ресурсы, вовлекаемые в производство. На этом пути (при ориентации на сельское хозяйство через его укрепление, усиление интереса к промышленным товарам, участие во внешней торговле и т.п.) крестьянство должно было автономизироваться и, следовательно, стать реальной политической силой. Структура хозяйства менялась бы относительно медленно, тем более что культурный слой катастрофически поредел...” - отмечает в связи с этим отечественный экономист В. Данилов-Данильян. Советское государство не могло принять медленной эволюции на сельскохозяйственном базисе с городской безработицей и размыванием социальной базы режима. Эволюционно-рыночный путь экономического возрождения был неприемлем в
98
условиях противостояния России мировому капиталистическому окружению. У государства также нс было сколько-нибудь достаточных ресурсов для внедрения интенсивных форм хозяйствования. По расчетам экономиста II. Чаянова, для обустройства двух миллионов безземельных и пяти миллионов малоземельных хозяйств только в европейской части России требовалось 3 миллиарда золотых рублей .
Поэтому даже безотносительно к антирыночной коммунистической идеологии большевик гс кого режима он был принужден укачанными объективными обстоятельствами выбрать резкий, насильственный переход к командно-административной модели организации хозяйства страны.
“Великий перелом”, включавший форсированные коллективизацию и индустриализацию, но сути, повторил политику “военного коммунизма”. Была объявлена тотальная война не только частной, но и сколько-нибудь заметной личной собственности, в кратчайшие сроки были искоренены рыночные отношения, введены прямое централизованное распределение и жесткое планирование, командование было объявлено лучшим и единственным способом управления в хозяйстве и обществе. Такой поворот имел пол собой я довольно значительную общественную поддержку. По оценке В. Данилова-Данильяна, к 1929 году в обществе накопилось массовое недовольство обогащением нэпманов, хлебозаготовительными кризисами, безработицей в городах. Большинство люмпеннзированного населения не могло найти себе места в условиях НЭПа.
В ходе коллективизации и индустриализации доминировали экстенсивные факторы экономического развития. Страна располагала огромными запасами природного сырья, неосвоенными землями, трудовыми ресурсами. Экстенсивный рост предполагает опору не па новые формы взаимодействия хозяйства и природы, не на новые базовые технологии, новый характер труда, а на вовлечение в производство все новых ресурсов - сегодня осваивается одно месторождение, завтра - другое аналогичное при помощи такой же техники, затем третье и т.п., то же относительно заводов, фабрик, новых контингентов трудящихся... О громадных возможностях экстенсивного наращивания производства говорит хотя бы тот факт, что среднегодовая численность рабочих и служащих в народном хозяйстве за первые четыре года пятилетки (1928 -1932) удвоилась, достигнув 22,9 мил. человек.
К средине 30-х гг. сложилась такая экономическая система, при которой партийно-государственная номенклатура стала монопольным собственником национальных богатств. Реализовались идеи Ленина, высказанные в его статье “О задачах Наркомюста в условиях новой экономической политики”, -“Мы ничего “частного” не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное. Мы допускаем капитализм только
99
государственным, а государство - это мы...”. Таким образом, задачи модернизации -быстрое развитие промышленности на базе машинизации, достижение желанной независимости от импорта, укрепление военной мощи, делюмпенизация трудоспособною населения - были в основном выполнены путем усиления фундаменталистских основ экономического развития российской цивилизации, во многом совпадавших с восточной традицией. На Востоке, как мы отмечали, базовым принципом является совпадение политической власти и собственности. Согласно отечественному исследователю Л.С. Васильеву, “государство в этой структуре - не орудие господствующего класса. Будучи субъектом собственности, оно в лице аппарата власти само выполняет функции и играет роль господствующего класса (государство - класс)”. При этом практически все члены общества оказались в прочнейшей экономической зависимости от государства. Так, в 1939 году вне социалистических форм собственности было занято лишь 2,6% населения - крестьяне-единоличники и некооперированные кустари
Что касается социальной сферы, то, на первый взгляд, кажется, будто бы русский коммунизм напрочь порвал с вековыми традициями: разрушена сословная иерархия, обеспечена всеобщая доступность образования, созданы возможности для социальной мобильности по принципу - “кто был никем, тот станет всем!” Однако все эти существенные изменения не затронули важнейшего принципа социальной организации России - упорядочивающего подчинения личности и социальных групп произволу государства, регламентации с его стороны общественного поведения и статусов подданных-граждан. При формальном равенстве возможностей улучшать свой социальный статус (за исключением представителей эксплуататорских классов) граждане СССР имели весьма ограниченную свободу изменять, например, экономическое содержание своего статуса. Последний неизменно нивелировался различными способами - государственно-экономическими (“экспроприация”), властно-политическими (“репрессии”) и идеологическими (“кто не с нами - тот против нас”). На другую фундаменталистскую особенность социальных отношений в СССР обратил внимание западный ученый Р. Арон. Все социальные “группы, возникающие в демократическом обществе западного типа, - писал он, - на основе общности интересов, получают разрешение на структурное оформление, на защиту своих интересов; в советском же обществе права на структурное оформление ни одна группа, основанная на общности интересов, не получает. Это важнейший факт, поразивший нас при сравнении общества западного и советского типов. В первом случае социальная масса неоднородна во многих отношениях, но она не распадается на структурно оформленные группы, сознающие свою непохожесть на
100
остальные. Во втором - общество распадается на многочисленные группы по общности интересов или идеологии, причем каждая из них получает правовую возможность выбирать представителей, защищать свои идеи, вести борьбу с другими группами” (Арон Р. Демократия и тоталитаризм. М. Текст. 1993. С. 28).
В соответствии с принципом соединения собственности и власти жизненный, прежде всего материальный успех любого гражданина, как и в царской России, но в еще большей степени, напрямую связан с местом, которое занимает этот человек во властной иерархии. Возможности достигать жизненного успеха в обход партийной и государственной власти просто отсутствуют, ибо отсутствует правовое и реальное закрепление принципа частного суверенитета личности, как, например, в условиях либеральной западной демократии. Там “автономия хозяйственной сферы вместе с автономней гражданской жизни предопределяет появление суверенного индивида, защищенного частным правом. В хозяйственной сфере это означает, что производитель теперь зависит не от власти, а от потребителя. Частная собственность в известном смысле представляет делегированную волю потребителя: угождая потребителю, частный собственник наращивает свое богатство. Возникают отношения обмена как партнерские отношения. Таким образом, на Западе наряду с системой властной иерархии появляется, постепенно все более расширяясь, система партнерских отношений. Богатство впервые в истории перестает быть функцией власти. В нормальном случае частного собственника, вступающего в систему рыночного обмена, власть не подстраховывает: здесь он может положиться только па самого себя.
Так формируется автономная личность, заявляющая о себе и в политике.
“на Востоке богатство является функцией власти и определяется статусом индивида в системе властных отношении”, - констатирует по этому поводу А.С. Панарин. Богатейший фактический материал, иллюстрирующий особенности социальных отношений в СССР, представлен в упомянутой книге М.С. Восленского “Номенклатура”, где, в частности, приводится цитата из официально разрешенной публикации: “В Советском Союзе пока еще сохраняется существенное различие в заработной плате отдельных категорий работников государственного аппарата. Более высока оплата труда руководи гелей, облеченных широкими полномочиями и в то же время несущих большую ответственность за порученное им дело и обладающих, как правило, высокими деловыми н политическими качествами”.
Итак, мы видим, что и социальная сфера общества жестко подчиняется централизованной власти, что позволяет последней довольно легко манипулировать этим обществом в своих интересах.
101
В сфере политики (властных отношений) социалистическая модернизация также пошла по пути усиления деспотических тенденций, характерных для российской цивилизации и явно противоречащих популистским радикально-демократическим лозунгам.
В рамках данного пособия мы не можем подробно проследить в деталях процесс концентрации власти в руках узкого слоя партийно-государственной номенклатуры. Напомним лишь основные этапы этой тенденции.
Первым шагом стал разгон большевиками общенационального законодательно - представительного органа - Учредительного собрания (5 января 1918г.). Тем самым была прервана зародившаяся в начале XX века традиция российского парламентаризма, и общество лишилось самого эффективного механизма политического участия и контроля за властью.
Далее последовала узурпация власти большевиками путем установления господства их фракции во Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете ВЦИК - избиравшемся Всероссийским съездом Советов. На 8 съезде РКП(б) в марте 1919 г. было принято решение: “РКП(6) должна завоевать для себя безраздельное политическое господство в Советах и фактический контроль над всей их работой” (цит. по Исаев И.Л. История государства и права России. С.319). Право принятия всех основных решений переходило к партийным органам. Единственным поприщем борьбы за власть осталась правящая партия, т.к. даже ближайшие союзники большевиков -меньшевики, эсеры, анархисты к концу 1922 г. были под разными предлога ми выдворены из всех властных структур, согласно программному документу ЦК РСДРП (июль 1919 г.), где прямо говорилось: “В России вся полнота власти находится в руках одной партии... правящей без всякого контроля со стороны масс... широко прибегая к террору” (там же. Г.322)
И, наконец, в ходе работы Х съезда РК11(6) (март 1921 г.) было принят решение о введении в партии осадного положения н проведении всеобщей чистки. По характеристике известного исследователя истории коммунистического режима в СССР А. Авторханова, это был первый съезд, “на котором Ленин резко порвал со старой традицией, с “неписаным правом” членов партии иметь свое мнение, составлять группы со своими платформами, расходящимися с официальной линией ЦК” (Авторханов А. Х съезд и осадное положение в партии//новый мир. 1990. №3. С.194). Он же приводит и весьма примечательное высказывание вождя: “Теперь “дискутировать винтовками” гораздо лучше, чем тезисами... для оппозиции теперь конец, крышка... Если же они (инакомыслящие в партии - авт.) будут продолжать играть в оппозицию, тогда партия должна их из партии исключить” (там же. С.198),
Впоследствии эта ленинская установка была доведена Сталиным до логического предела в ходе известных процессов над представителями внутрипартийной оппозиции в 20-30-е гг.
102
Сталинским режимом была также воспроизведена в новых формах характерная для политического мировоззрения россиян харизматическая и традиционная легитимность власти. В отличие от западно-либеральной традиции, согласно которой власть формируется рационально, на основе осознанного выбора большинства граждан, российская политическая ментальность основана на вере в сверхъестественные качества правителей, а также на верности традиции наследования власти. И здесь можно согласиться с одним из соавторов книги “Суровая драма народа” Э. Баталовым, по которому “культ Сталина мог стать исторической реальностью только при наличии (в числе прочих условий) соответствующего общественного сознания, “санкционирующего” самой своей качественной определенностью все происходящее в стране, выступающего в качестве духовной основы воспроизводства и культа личности, и всей Системы на эту “качественную определенность” указывает, в частности, виднейший идеолог славянофилом К. Леонтьев: “Нет сомнения, крестьяне наши нравственно несомненно ниже дворян, они часто жестоки, до глупости недоверчивы, много пьют, недобросовестны в сделках, между ними много мелких воров; но у них есть определенные объективные идеи; есть страх греха и любовь к самому принципу власти. Начальство смелое, твердое, блестящее и даже крутое им правится... Архиереев, генералов, командиров военных мужик наш не только уважает, они нравятся его византийским чувствам... Кресты царские он любит и глядит на них с уважением, почти мистическим” (Леошьев К.П. Записки отшельника. М.: Русская книга, 1992. С.330). Это качественное своеобразие российского представления о легитимности власти использовали и лидеры Советского государства. “С 1917 года, - указывает в связи с этим Л.С. Панарин, - политические режимы России были нелигитимными и поэтому объявляли себя чрезвычайными или переходными. Большевистский режим объединил оба эти определения. Государство “диктатуры пролетариата” выступало как переходное состояние к без государственному обществу коммунистического типа, а до этого наделялось не ограниченными никакими законами полномочиями. Большевистская власть претендовала на харизматический статус, на харизму справедливости, защиту всех обиженных и угнетенных - и харизму эзотерического (эзотерический - от англ. “тайный, известный лишь посвященным, скрытый, неясный, запутанный”) проникновения в высший смысл истории, не ведомый никому...” . Именно такие черты Вождя приписывал В.В. Маяковский В.И. Ленину в одноименной поэме
103
Абсолютной же харизмой удалось овладеть И.В. Сталину, особенно после второй мировой войны, когда и Великая Победа, и превращение СССР в мировую державу прежде всего связывались в сознании миллионов людей с его” .
После смерти Сталина личная власть генерального секретаря ЦК КПСС превратилась из харизматической в традиционную, се абсолютность стала само собой разумеющимся делом. Примечательно в связи с этим признание последнего “генсека” М.С.Горбачева, но которому он накануне “перестройки” обладал полнотой власти, сравнимой с деспотической властью абсолютного монарха.
Завершая рассмотрение этого вопроса, мы можем сделать обоснованный вывод: социалистическая модернизация России (СССР) носила в основном фундаметалистский характер, что предполагало прежде всего поиск и использование новых форм усиления традиционных для многовековой истории нашей страны стереотипов организации основных сфер общественной жизни. С точки зрения цивилизационного подхода, главной причиной тому явилось сохранение огромных естественно-географических, геополитических и
104
геокультурных ресурсов именно для такого варианта выхода из общенационального кризиса начала XX века. Во многом поэтому многие отечественные и зарубежные исследователи по праву называют тоталитарно-социалистическую модернизацию России “контрреформацией”. т.е. историческим феноменом реставрации российской цивилизацнопнпй самобытности (Папарин Л.С.).
Истощение внутренних ресурсов фундаменталистской модернизации во 2-ой половине XX века как фактор кризиса социализма.
Проблема перспектив модернизации российского общества, начавшейся в конце 80-х годов XX века, на наш взгляд, опять-таки напрямую связана с объективным соотношением фундаменталистских и либерально-демократических социальных ресурсов выхода из общенационального кризиса и обеспечения динамичного прогресса, возвращением России статуса влиятельной мировой державы. Фуидаменталистская и либерально-демократическая альтернативы дальнейшего развития нашли отражение и в политико-идеологическом расколе нашего общества, представленном “ранними полюсами - леворадикальнои, социал-реваншистской оппозицией (КПРФ и К°), доминирующей в Государственной Думе, и либеральными демократами (“Паш Дом Россия”, “Выбор России”, “Яблоко” и т.д.), которые доминируют в структурах исполнительной власти и средствах массовой информации.
Наш тезис, который мы постараемся обосновать, сводится к тому, что важнейшей чертой нынешней модернизации России, отличающей ее от всех предыдущих, является предельное истощение всего комплекса объективных предпосылок как внутренних, так и внешних для воспроизводства цивилизационной самобытности нашего общества в ранее указанных сферах его организации. Иными словами, мы имеем дело с уникальным для нашей истории событием - модернизацией, в ходе которой происходят динамичная и драматичная смена цивилизационного типа развития России. Объективно это означает неприемлемость и утопичность попыток выйти из системного кризиса (системный, т.е. охватывающий все элементы общественной системы) на основе обновления, реставрации фундаментализма.
В сфере экономической к 60-м годам явно обнаружились пределы естественных и человеческих ресурсов для наращивания промышленного и сельскохозяйственного производства для “неуклонного повышения уровня жизни советских людей” при господстве экстенсивного типа развития в условиях командно-административной системы управления народным хозяйством. “Могла ли наша экономика бесконечно расти, сохраняя структуру
105
практически неизменной? - справедливо задается вопросом экономист В.Даннлов-Данильян. - Конечно, возникали новые производства - точное приборостроение, электроника, ракетостроение, атомная -энергетика, - но эго не вызывало сколько-нибудь радикальных структурных изменений. Соотношения между секторами почти не менялись, новые производства не играли структурообразующей роли. Хозяйство требовало все тех же ресурсов, что и раньше, в тех же соотношениях, но в больших количествах, ибо оно росло. По ресурсы каждого конкретного вида ограничены. Это и ставит границы экстенсивного роста”.
Явные признаки стогнации экономического рост по указанным причинам появились уже в послевоенное время. Огромные объемы капиталовложений конца 40-х - начала 50-х тт., составившие 22% от национального дохода, привели к строительству все новых и новых индустриальных объектов, которые уже было невозможно обеспечить достаточными материалами и людскими ресурсами, квалифицированными инженерно-техническими и управленческими кадрами .
В еще большей степени кризис экстенсивного типа развития ощущался в сфере сельского хозяйства. Там, как и в промышленности, произошел разрыв между трудом и средствами производства. Усиление административно-бюрократических методов хозяйствования привело к подрыву заинтересованности колхозников в общественном хозяйстве, к безразличному отношению к земле, к труду, к массовому оттоку сельского населения в город. Освоение целинных и залежных земель (конец 50-х гг.), усиленные капиталовложения, поставки техники и удобрений не приносили желаемого успеха. Так, если с 1970 по 1980 гг. все сельскохозяйственные производственные фонды возросли на 239%, то валовая продукция этого сектора экономики увеличилась по самым оптимистическим подсчетам лишь на 10% .
С 60-х гг. впервые за всю историю России начались “временные” закупки за границей зерна и продовольствия, которые к началу 80-х гг. обеспечивали основную часть внутреннего потребительского спроса.
Далеким от реальности оказался и широко распространенный официальный постулат о неоспоримых преимуществах социализма в деле развития науки и техники. Фактически это признавалось даже советской статистикой. Прирост выработки, т.е. производительности труда, шел в США не столько за счет фондовооружениости (как это было в СССР), сколько за счет технического прогресса, на долю которою в 1950-1970 гг. приходилось свыше 62% прироста общей выработки. Примерно таким же был этот показатель во
106
Франции; в Японии он составлял 52,2%, в ФРГ - 50,7%. В СССР соответствующие показатели были значительно ниже. Все это, вместе взятое, принесло к стагнации и затем к снижению эффективности общественного производства: если в 60-е годы она росла, то в 1971-1974 гг. оставалась на месте, а с 1975 года началось необратимое снижение .
Необратимые кризисные явления поразили и социальную сферу. Десятилетиями продолжавшееся господство командно-административных методов управления страной и экстенсивного тина хозяйственного развития привели к формированию огромного слоя чиновничества. Так, во второй половине 70-х гг. численность административного аппарата увеличивалась в среднем на 300-500 тыс. человек ежегодно. В 1987 году она превысила 18 миллионов человек, т.е. практически один руководитель приходился на 6 человек, занятых а народном хозяйстве. По оценке отечественного исследователя Н. Выдорова, “в правах хозяина всех основных форм общественной собственности прочно закрепились не производитель, а администратор, не трудовые коллективы, а ведомства”.
. Такое положение привело к двум весьма негативным последствиям. Во-первых, за социалистическим тружеником оставался лишь статус наемного работника, минимально заинтересованного в результатах своего труда. Во-вторых, господствующая бюрократия, получившая все блага от власти, беспрепятственно культивировала так называемый “остаточный” принцип распределения, когда на нужды социально-культурной сферы выделялись средства, не израсходованные на увеличение производства. Отсюда хроническая необеспеченность жильем, медицинскими учреждениями, современными товарами культурно-бытового назначения. К началу 80-х гг. СССР оказался на 35 месте в мире по продолжительности жизни. Почти 50 стран имели более низкую детскую смертность.
Интенсивно начал разрушаться и принцип уравнительной социальной справедливости, который якобы должен был гарантироваться заботливым социалистическим государством. Господство уравнительных тенденций сменилось доминированием тенденции фактической социальной дифференциации. Последняя осуществлялась и в рамках истеблишмента (чем выше пост, тем больше привилегии), и нелегально. Первый вариант подробно и убедительно описан и упомянутой книге Вселенского “Номенклатура”, где приведено множество документально-статистических данных о многообразных
107
способах увеличения нетрудовых доходов и привилегий партийно-государственной бюрократии. “В годы “застоя”, - констатирует Б. Пастухов
- окончательно формируется облик советской номенклатуры. Должность откровенно рассматривается как возможность пользоваться частью государственной собственности... Таким образом, в стране постепенно устанавливались опосредованно буржуазные отношения”. Позволим здесь не согласиться с цитированным автором, так как буржуазные отношения, как правило, предполагают использование частной собственности в целях ее приумножения. В нашем случае мы имеем дело с другим мотивом, а именно
- прямым или скрытым присвоением и расхищением.
Другой путь материальной и статусной дифференциации “монолитного единства” представлен каналами “теневой” экономики, масштабы которой ” началу 80-х годов стали весьма впечатляющими. После легализации “частной инициативы” в ноябре 1986 г. частный капитал смог выплеснуть для “отмывания” около 90 млрд. рублен, “накопленных” за период социалистической непримиримой борьбы с нетрудовыми доходами.
Таким образом, тоталитарно-социалистическая модель социальных отношений к началу 80-х тт. пришла в кризисное состояние и начала перерождаться в нечто совершенно непохожее на цивилизационный российский фундаментализм.
По мере деградации командно-администратинной системы в экономической сфере, обострения кризиса фундамепталистской модели социальных отношений теряла свою былую эффективность и авторитарная политическая организация общества, объект политической власти - простые граждане - становился все более неуправляемым, а последствия этой неуправляемости - все более неожиданными и неприятными для власти. Оказалось, выражаясь словами В.И. Ленина, что машина едет не туда, куда ее направляют; едет совсем не так, а часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины. Подверглись серьезной эрозии две главных подпорки, по сути, деспотического режима - страх перед массовыми репрессиями и вера общества в его способность не только обеспечить построение “светлого коммунистического будущего”, но и в возможность решать обостряющиеся текущие социальные проблемы. “Все это вело к разложению и неизбежной гибели Коррупция пробрела значительные масштабы, государственная бюрократа” смыкалась с мафиозными группировками. Среди интеллигенции вызревали зерна протеста”.
108
Немало способствовало политико-идеологическому кризису социалистического фундаментализма вырождение, деградация партийно-государственной элиты. В народе распространился афоризм: “Культ личности превратился в культ без личности”. “Физически немощные, увешанные всевозможными наградами фигуры руководителя страны Л.И. Брежнева и его “бессмертного” Политбюро как бы персонифицировали в себе разложение существующего политического режима. Очевидным все это было не только для миллионов рядовых граждан, но и для части руководства КПСС и Советского государства. Даже по их свидетельствам, “душность” атмосферы в стране достигла предела”, - так описывают последние годы тоталитаризма авторы книги “XX век: выбор моделей общественного развития”. Своеобразным девизом общества середины 80-х гг. стало известное изрече- . ние “Так жить нельзя!”.
Вместе с тем необходимо отметить, что массовой и организованной оппозиции режиму в стране не сложилось. “В начале “перестройки”, - отмечается в связи с этим в исследовании “Легитимность и легитимация власти в России”. - советское общество в большинстве своем еще не было готово к серьезным и системным изменениям. М. Горбачев столкнулся не только с сопротивлением части консервативного аппарата, но и с инертностью массовою сознания в целом. Поэтому были предприняты усилия при помощи средств массовой информации, которые получили пусть и 01-раниченную “сверху” свободу критиковать существующие реалии, “расшевелить общество” . Дело в том, что разложившаяся фундаменталистская социальная система спасалась от экономического краха и “революционной ситуации” благодаря все тому же обилию природных ресурсов и росту мировых цен на энергоносители, что позволяло обеспечивать довольно сносную жизнь большинству граждан за счет масштабного импорта продовольствия и товаров. Однако харизматическая и традиционная легитимность тоталитарного режима, характерная для политической истории России, к началу 80-х гг. была в основном размыта. Поэтому горбачевская политика “гласности” породила лавинообразное разрушение внешних и внутренних идеологических “шлюзов”, обеспечив массовую поддержку действиям реформаторов.
Дата: 2019-11-01, просмотров: 176.