Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
1
– Здесь сижу я и жду; все старые, разбитые скрижали вокруг меня, а также новые, наполовину исписанные. Когда же настанет мой час?
– час моего нисхождения, захождения: ибо еще один раз хочу я пойти к людям.
Его жду я теперь: ибо сперва должны мне предшествовать знамения, что мой час настал, – именно, смеющийся лев со стаей голубей.
А пока говорю я сам с собою, как тот, у кого есть время.
Никто не рассказывает мне ничего нового, – поэтому я рассказываю себе о самом себе. –
2
– Когда я пришел к людям, я нашел их застывшими в старом самомнении: всем им мнилось, что они давно уже знают, что для человека добро и что для него зло.
Старой утомительной вещью мнилась им всякая речь о добродетели, и, кто хотел спокойно спать, тот перед отходом ко сну говорил еще о «добре» и «зле».
Эту сонливость встряхнул я, когда стал учить: никто не знает еще, что добро и что зло, – если сам он не есть созидающий!
– Но созидающий – это тот, кто создает цель для человека и дает земле ее смысл и ее будущее: он впервые создает добро и зло для всех вещей.
И я велел им опрокинуть старые кафедры и все, на чем только восседало это старое самомнение; я велел им смеяться над их великими учителями добродетели, над их святыми и поэтами, над их избавителями мира.
Над их мрачными мудрецами велел я смеяться им и над теми, кто когда-либо, как черное пугало, предостерегая, сидел на дереве жизни.
На краю их большой улицы гробниц сидел я вместе с падалью и ястребами – и я смеялся над всем прошлым их и гнилым, развалившимся блеском его.
Поистине, подобно проповедникам покаяния и безумцам, изрек я свой гнев на все их великое и малое – что все лучшее их так ничтожно, что все худшее их так ничтожно! – так смеялся я.
Мое стремление к мудрости так кричало и смеялось во мне, поистине, она рождена на горах, моя дикая мудрость! – моя великая, шумящая крыльями тоска.
И часто уносило оно меня вдаль, в высоту, среди смеха; тогда летел я, содрогаясь, как стрела, чрез опьяненный солнцем восторг:
– туда, в далекое будущее, которого не видала еще ни одна мечта, на юг более жаркий, чем когда-либо мечтали художники: туда, где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд ,–
– так говорю я в символах и, подобно поэтам, запинаюсь и бормочу: и поистине, я стыжусь, что еще должен быть поэтом! –
Туда, где всякое становление мнилось мне божественной пляской и шалостью, а мир – выпущенным на свободу, невзнузданным, убегающим обратно к самому себе, –
– как вечное бегство многих богов от себя самих и опять новое искание себя, как блаженное противоречие себе, новое внимание к себе и возвращение к себе многих богов. –
Где всякое время мнилось мне блаженной насмешкой над мгновениями, где необходимостью была сама свобода, блаженно игравшая с жалом свободы. –
Где снова нашел я своего старого демона и заклятого врага, духа тяжести, и все, что создал он: насилие, устав, необходимость, следствие, цель, волю, добро и зло. –
Разве не должны существовать вещи, над которыми можно было бы танцевать? Разве из-за того, что есть легкое и самое легкое, – не должны существовать кроты и тяжелые карлики?
3
– Там же поднял я на дороге слово «сверхчеловек» и что человек есть нечто, что должно преодолеть,
– что человек есть мост, а не цель; что он радуется своему полдню и вечеру как пути, ведущему к новым утренним зорям:
слово Заратустры о великом полдне, и что еще навесил я на человека как на вторую пурпурную вечернюю зарю.
Поистине, я дал им увидеть даже новые звезды и новые ночи; и над тучами и днем и ночью раскинул я смех, как пестрый шатер.
Я научил их всем моим думам и всем чаяниям моим: собрать воедино и вместе нести все, что есть в человеке отрывочного, загадочного и ужасно случайного,–
– как поэт, отгадчик и избавитель от случая, я научил их быть созидателями будущего и все, что было, – спасти, созидая.
Спасти прошлое в человеке и преобразовать все, что «было», пока воля не скажет: «Но так хотела я! Так захочу я». –
Это назвал я им избавлением, одно лишь это учил я их называть избавлением. –
Теперь я жду своего избавления, – чтобы пойти к ним в последний раз.
Ибо еще один раз пойду я к людям: среди них хочу я умереть, и, умирая, хочу я дать им свой богатейший дар!
У солнца научился я этому, когда закатывается оно, богатейшее светило: золото сыплет оно в море из неистощимых сокровищниц своих,–
– так что даже беднейший рыбак гребет золотым веслом!
Ибо это видел я однажды, и, пока я смотрел, слезы, не переставая, текли из моих глаз. –
Подобно солнцу хочет закатиться и Заратустра: теперь сидит он здесь и ждет; вокруг него старые, разбитые скрижали, а также новые, – наполовину исписанные.
(…)
9
Есть старое безумие, оно называется добро и зло. Вокруг прорицателей и звездочетов вращалось до сих пор колесо этого безумия.
Некогда верили в прорицателей и звездочетов; и потому верили: «Всё – судьба: ты должен, ибо так надо!»
Затем опять стали не доверять всем прорицателям и звездочетам; и потому верили: «Всё – свобода: ты можешь, ибо ты хочешь!»
О братья мои, о звездах и о будущем до сих пор только мечтали, но не знали их; и потому о добре и зле до сих пор только мечтали, но не знали их!
10
«Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!» – такие слова назывались некогда священными; перед ними преклоняли колена и головы, и к ним подходили, разувшись.
Но я спрашиваю вас: когда на свете было больше разбойников и убийц, как не тогда, когда эти слова были особенно священны?
Разве в самой жизни нет – грабежа и убийства? И считать эти слова священными, разве не значит – убивать саму истину!
Или это не было проповедью смерти – считать священным то, что противоречило и противоборствовало всякой жизни? – О братья мои, разбейте, разбейте старые скрижали!
11
Мне жаль всего прошлого, ибо я вижу, что оно отдано на произвол, –
– отдано на произвол милости, духа и безумия каждого из поколений, которое приходит и все, что было, толкует как мост для себя!
Может прийти великий тиран, лукавый изверг, который своей милостью и своей немилостью будет насиловать все прошлое – пока оно не станет для него мостом, знамением, герольдом и криком петуха.
Но вот другая опасность и мое другое сожаление: память тех, кто из толпы, не идет дальше деда, – и с дедом кончается время.
И так все прошлое отдано на произвол: ибо может когда-нибудь случиться, что толпа станет господином, и всякое время утонет в мелкой воде.
Поэтому, о братья мои, нужна новая знать, противница всего, что есть всякая толпа и всякий деспотизм, знать, которая на новых скрижалях снова напишет слово: «благородный».
Ибо нужно много благородных, и разнородных благородных, чтобы составилась знать. Или, как говорил я однажды в символе, «в том божественность, что существуют боги, а не Бог!».
12
О братья мои, я жалую вас в новую знать: вы должны стать созидателями и воспитателями – сеятелями будущего, –
– поистине, не в ту знать, что могли бы купить вы, как торгаши, золотом торгашей: ибо мало ценности во всем том, что имеет свою цену.
Не то, откуда вы идете, пусть составит отныне вашу честь, а то, куда вы идете! Ваша воля и ваши шаги, идущие дальше вас самих, – пусть будут отныне вашей новой честью!
Поистине, не то, что служили вы князю – что значат теперь князья! – или что были вы оплотом тому, что стоит, чтобы крепче стояло оно!
Не то, что ваш род при дворах сделался придворным и вы научились, пестрые, как фламинго, часами стоять в мелководных прудах.
– Ибо уменье стоять есть заслуга у придворных; и все придворные верят, что к блаженству после смерти принадлежит –позволение сестъ –
Также и не то, что дух, которого они называют святым, вел ваших предков в земли обетованные, которых я не обещаю: ибо, где выросло худшее из всех дерев – крест, – в такой земле хвалить нечего!
– И поистине, куда бы ни вел этот «святой дух» своих рыцарей, всегда бежали впереди таких шествий – козлы и гуси, безумцы и помешанные! –
О братья мои, не назад должна смотреть ваша знать, a вnepeд! Изгнанниками должны вы быть из страны ваших отцов и праотцев!
Страну детей ваших должны вы любить: эта любовь да будет вашей новой знатью, – страну, еще не открытую, лежащую в самых далеких морях! И пусть ищут и ищут ее ваши паруса!
Своими детьми должны вы искупить то, что вы дети своих отцов: все прошлое должны вы спасти этим путем). Эту новую скрижаль ставлю я над вами!
(…)
16
«Кто много учится, разучивается всякому сильному желанию» – так шепчут сегодня на всех темных улицах.
«Мудрость утомляет, ничто – не вознаграждается; ты не должен желать!» – эту новую скрижаль нашел я вывешенной даже на базарных площадях.
Разбейте, о братья мои, разбейте и эту новую скрижаль! Утомленные миром повесили ее и проповедники смерти и тюремщики: ибо, смотрите, это также есть проповедь, призывающая к рабству!
Ибо они дурно учились, и далеко не лучшему, и всему слишком рано и всему слишком скоро: ибо они плохо ели, и потому они получили этот испорченный желудок,
– ибо испорченный желудок есть их дух: он советует смерть! Ибо, поистине, братья мои, дух есть желудок!
Жизнь есть родник радости; но в ком говорит испорченный желудок, отец скорби, для того все источники отравлены.
Познавать – это радость для того, в ком воля льва! Но кто утомился, тот сам делается лишь «предметом воли», с ним играют все волны.
И так бывает всегда с людьми слабыми: они теряются на своих путях. И наконец усталость их еще спрашивает: «К чему ходили мы когда-то по дорогам? Везде все равно!»
Им приятно слышать, когда проповедуют: «Ничто не вознаграждается! Вы не должны желать!» Но ведь это проповедь, призывающая к рабству.
О братья мои, как дуновение свежего ветра приходит Заратустра ко всем уставшим от их пути; многие носы заставит он еще чихать!
Даже сквозь стены проникает мое свободное дыхание, входит в тюрьмы и плененные умы!
«Хотеть» освобождает: ибо хотеть значит созидать, – так учу я. И только для созидания должны вы учиться!
И даже учиться должны вы сперва у меня научиться, хорошо научиться! – Имеющий уши да слышит!
17
Челн готов – на той стороне ты попадешь, быть может, в великое Ничто. – Но кто хочет вступить в это «быть может»?
Никто из вас не хочет вступить в челн смерти! Как же хотите вы тогда быть утомленными миром!
Утомленные миром! Вы даже еще не отрешились от земли! Похотливыми находил я вас всегда к земле, еще влюбленными в собственное утомление землею!
Недаром отвисла у вас губа: маленькое земное желание еще сидит на ней! А в глазу – разве не плавает облачко незабытой земной радости?
На земле есть много хороших изобретений, из них одни полезны, другие приятны; ради них стоит любить землю.
И многие изобретения настолько хороши, что являются, как грудь женщины, – одновременно полезными и приятными.
А вы, уставшие от мира и ленивые! Вас надо высечь розгами! Ударами розги надо вернуть вам резвые ноги.
Ибо – если вы не больные и не отжившие твари, от которых устала земля, то вы хитрые ленивцы или вороватые, притаившиеся, похотливые кошки. И если вы не хотите снова весело бежать, должны вы – исчезнуть!
Не надо желать быть врачом неизлечимых – так учит Заратустра, – поэтому вы должны исчезнуть!
Но надо больше мужества для того, чтобы положить конец, чем чтобы высидеть новый стих, – это знают все врачи и поэты. –
(…)
20
О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно еще толкнуть!
Все, что от сегодня, – падает и распадается: кто захотел бы удержать его! Но я – я хочу еще толкнуть его!
Знакомо ли вам наслаждение скатывать камни в отвесную глубину? – Эти нынешние люди: смотрите же на них, как они скатываются в мои глубины!
Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои! Пример! Делайте по моему примеру!
И кого вы не научите летать, того научите – быстрее падатъ! –
21
Я люблю храбрых; но недостаточно быть рубакой – надо также знать, кого рубить!
И часто бывает больше храбрости в том, чтобы удержаться и пройти мимо – и этим сохранить себя для более достойного врага!
Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы ненавидели, а не такие, чтобы их презирать. Надо, чтобы вы гордились своим врагом, – так учил я уже однажды.
Для более достойного врага должны вы беречь себя, о друзья мои; поэтому должны вы проходить мимо многого, –
– особенно мимо многочисленного отребья, кричащего вам в уши о народе и народах.
Сохраняйте свои глаза чистыми от их «за» и «против»! Там много справедливого, много несправедливого: кто заглянет туда, негодует.
Заглянуть и рубить – это дело одной минуты: поэтому уходите в леса и вложите свой меч в ножны!
Идите своими дорогами! И предоставьте народу и народам идти своими! – поистине, темными дорогами, не освещаемыми ни единой надеждой!
Пусть царствует торгаш там, где все, что еще блестит, – есть золото торгаша! Время королей прошло: что сегодня называется народом, не заслуживает королей.
Смотрите же, как эти народы теперь сами подражают торгашам: они подбирают малейшие выгоды из всякого мусора!
Они подстерегают друг друга, они высматривают что-нибудь друг у друга, – это называют они «добрым соседством».
О блаженное далекое время, когда народ говорил себе: «Я хочу над народами – быть господином!»
Ибо, братья мои, лучшее должно господствовать, лучшее и хочет господствовать! И где учение гласит иначе, там – нет лучшего.
(…)
23
Я хочу видеть мужчину и женщину: одного способным к войне, другую способную к деторождению, но обоих способными к пляске головой и ногами.
И пусть будет потерян для нас тот день, когда ни разу не плясали мы! И пусть ложной назовется у нас всякая истина, у которой не было смеха!
(…)
26
О братья мои! В ком же лежит наибольшая опасность для всего человеческого будущего? Не в добрых ли и праведных? –
– не в тех ли, кто говорит и в сердце чувствует: «Мы знаем уже, что хорошо и что праведно, мы достигли этого; горе тем, кто здесь еще ищет!»
И какой бы вред ни нанесли злые, – вред добрых – самый вредный вред!
И какой был вред ни нанесли клеветники на мир,– вред добрых – самый вредный вред.
О братья мои, в сердце добрых и праведных воззрел некогда тот, кто тогда говорил: «Это – фарисеи». Но его не поняли.
Самые добрые и праведные не должны были понять его; их дух в плену у их чистой совести. Глупость добрых неисповедимо умна.
Но вот истина: добрые должны быть фарисеями, – им нет другого выбора!
Добрые должны распинать того, кто находит себе свою собственную добродетель! Это – истина!
Вторым же, кто открыл страну их, страну, сердце и землю добрых и праведных,– был тот, кто тогда вопрошал: «Кого ненавидят они больше всего?»
Созидающего ненавидят они больше всего: того, кто разбивает скрижали и старые ценности, разрушителя, – кого называют они преступником.
Ибо добрые – не могут созидать: они всегда начало конца –
– они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят себе в жертву будущее, – они распинают все человеческое будущее!
Добрые – были всегда началом конца.
27
О братья мои, поняли ли вы также и это слово? И что сказал я однажды о «последнем человеке»? –
В ком же лежит наибольшая опасность для всего человеческого будущего? Не в добрых ли и праведных?
Разбейте, разбейте добрых и праведных! – О братья мои, поняли ли вы также и это слово?
28
Вы бежите от меня? Вы испуганы? Вы дрожите при этом слове?
О братья мои, когда я велел вам разбить добрых и скрижали добрых, – тогда впервые пустил я человека плыть по его открытому морю.
И теперь только наступает для него великий страх, великая осмотрительность, великая болезнь, великое отвращение, великая морская болезнь.
Обманчивые берега и ложную безопасность указали вам добрые; во лжи добрых были вы рождены и окутаны ею. Добрые все извратили и исказили до самого основания.
Но кто открыл землю «человек», открыл также и землю «человеческое будущее». Теперь должны вы быть мореплавателями, отважными и терпеливыми!
Ходите прямо вовремя, о братья мои, учитесь ходить прямо! Море бушует: многие нуждаются в вас, чтобы снова подняться.
Море бушует: все в море. Ну что ж! вперед! вы, старые сердца моряков!
Что вам до родины! Туда стремится корабль наш, где страна детей наших! Там, на просторе, более неистово, чем море, бушует наша великая тоска! –
29
«Зачем так тверд! – сказал однажды древесный уголь алмазу. – Разве мы не близкие родственники?»–
Зачем так мягки? О братья мои, так спрашиваю я вас: разве вы – не мои братья?
Зачем так мягки, так покорны и уступчивы? Зачем так много отрицания, отречения в сердце вашем? Так мало рока во взоре вашем?
А если вы не хотите быть роковыми и непреклонными, – как можете вы когда-нибудь вместе со мною – победить?
А если ваша твердость не хочет сверкать и резать и рассекать, – как можете вы когда-нибудь вместе со мною – созидать?
Все созидающие именно тверды. И блаженством должно казаться вам налагать вашу руку на тысячелетия, как на воск,–
– блаженством писать на воле тысячелетий, как на бронзе, – тверже, чем бронза, благороднее, чем бронза. Совершенно твердо только благороднейшее.
Эту новую скрижаль, о братья мои, даю я вам: станьте тверды! –
30
О воля моя! Ты избеганье всех бед, ты неизбежность моя! Предохрани меня от всяких маленьких побед!
Ты жребий души моей, который называю я судьбою! Ты во мне! Надо мною! Предохрани и сохрани меня для единой великой судьбы!
И последнее величие свое, о воля моя, сохрани для конца,– чтобы была ты неумолима в победе своей! Ах, кто не покорялся победе сваей!
Ах, чей глаз не темнел в этих опьяняющих сумерках! Ах, чья нога не спотыкалась и не разучалась в победе – стоять!
Да буду я готов и зрел в великий полдень: готов и зрел, как раскаленная добела медь, как туча, чреватая молниями, и как вымя, вздутое от молока, –
– готов для себя самого и для самой сокровенной воли своей: как лук, пламенеющий к стреле своей, как стрела, пламенеющая к звезде своей;
– как звезда, готовая и зрелая в полдне своем, пылающая, пронзенная, блаженная перед уничтожающими стрелами солнца;
– как само солнце и неумолимая воля его, готовая к уничтожению в победе!
О воля, избеганье всех бед, ты неизбежность моя! Сохрани меня для единой великой победы!
Так говорил Заратустра.
Перевод Ю. М. Антоновского в редакции К. А. Свасьяна
Фрагмент относится к началу третьей части книги. Заратустра возвращается на родину с Блаженных островов, бродит по знакомым дорогам и вспоминает прошлое. Глава «О старых и новых скрижалях» – своего рода сюита, в которой соединены все главные темы его размышлений.
В четвертом фрагменте Заратустра говорит: «Так гласит моя великая любовь к самым дальним: не щади своего ближнего. Человек есть нечто, что должно преодолеть». Что означает противопоставление «любви к дальнему» и «любви к ближнему»?
«Плотяные сердца». У К. А. Свасьяна к этому слову комментарий: «В подлиннике: «in fleischerne Herzen». Выражение пророка Иезекииля (11, 19). У Антоновского: «мясистые (?) сердца»…» (Ницше, т. 2, с. 775.)
Какое добро называет Заратустра злом, какое зло – добром? Какую мудрость – глупостью? Что означают слова «Дух есть желудок»? Что имеет в виду Заратустра, говоря о том, что толпа, возможно, станет господином? О какой «новой знати» и о каких паразитах высокой души говорит? Как вы понимаете один из самых скандальных афоризмов книги: «Что падает, то нужно еще толкнуть» («падающего – толкни»)? Какой вред причиняют добрые?
Как переосмысляются в тексте евангельские цитаты?
Каких героев классической литературы напоминает вам Заратустра? В каких произведениях литературы ХХ века можно увидеть отсылки к «Заратустре» или цитаты из него?
Подумайте о соотношении позиций автора и героя в книге.
Дата: 2019-07-30, просмотров: 218.