В маленьком городке Веве, в Швейцарии, есть одна особенно благоустроенная гостиница. Собственно говоря, гостиниц там много, ибо попечение о путешественниках – основное занятие этого городка, расположенного, как, вероятно, запомнилось многим, на берегу поражающего своей синевой озера – озера, которое следует повидать каждому. Вдоль его берега и тянутся сплошной цепью всевозможные заведения подобного рода – начиная с "гранд-отелей" новейшего образца с белоснежными фронтонами, бесчисленными балкончиками и с флагами на крышах, и кончая скромными швейцарскими пансионами более почтенного возраста с готическим шрифтом названий на их розовых или желтых стенах и довольно-таки нелепыми беседками в дальних уголках сада. Но одна из здешних гостиниц – гостиница знаменитая и, можно сказать, классическая – выгодно отличается от своих многочисленных выскочек-соседок присущей ей атмосферой солидности и роскоши. К июню американцы буквально наводняют Веве; безошибочно можно сказать, что в летние месяцы у этого городка появляются некоторые черты, роднящие его с американскими курортами. Глаз и ухо улавливают здесь картины и отзвуки таких мест, как Ньюпорт или Саратога. Повсюду снуют модные молодые девицы, слышится шелест батистовых воланов, в первую половину дня гремит танцевальная музыка, а резкие американские голоса раздаются здесь с утра и до ночи. Представление обо всем этом вы получите в прекрасной гостинице "Trois Couronnes" и невольно перенесетесь мыслью в какой-нибудь "Океан" или "Зал Конгресса". Следует добавить, впрочем, что гостинице "Trois Couronnes" присущи и другие черты, нарушающие это сходство: например, степенные немецкие официанты, похожие на секретарей дипломатических миссий, русские княгини, отдыхающие в саду, маленькие польские мальчики, прогуливающиеся за ручку со своими гувернерами, а также вид на озаренную солнцем вершину Dent du Midi и живописные башни Шильонского замка.

Не берусь судить, различие ли, сходство ли со знакомыми местами занимало молодого американца, который два-три года назад сидел в саду гостиницы "Trois Couronnes" и от нечего делать разглядывал упомянутые мною живописные картины. Было прекрасное летнее утро, и независимо от того, к каким выводам он приходил на основании своих наблюдении, все, что являлось здесь его взору, не могло не понравиться ему. Этот молодой американец приехал сюда накануне на маленьком пароходике из Женевы (где он жил не первый год), повидаться с теткой, которая остановилась в гостинице "Trois Couronnes". Но у тетушки разыгралась мигрень – его тетушка вечно страдала мигренями, – и теперь она нюхала камфарный спирт, запершись у себя в номере, следовательно, племянник был волен идти куда вздумается. Ему было двадцать семь – двадцать восемь лет. Когда речь о нем заходила у его друзей, те обычно говорили, что он "пополняет свое образование" в Женеве. Когда речь о нем заходила у его врагов, враги... Впрочем, врагов у него не числилось – он был чрезвычайно мил и пользовался всеобщей любовью. Поэтому скажем лучше так: когда речь о нем заходила у некоторых его знакомых, они утверждали, будто бы его затянувшееся пребывание в Женеве объясняется горячей привязанностью к одной даме-иностранке, которая жила там же и была гораздо старше своего поклонника. Насколько мне известно, мало кто, вернее, никто из американцев не видал этой дамы, хотя любопытных рассказов о ней ходило множество. Но Уинтерборн издавна любил маленькую столицу кальвинизма; он учился в тамошней школе, потом поступил в коллеж, вследствие чего у него было немало друзей в Женеве. С некоторыми из них он и до сих пор водил дружбу, что приносило ему большое удовлетворение.

Постучавшись к тетке и узнав, что она плохо себя чувствует, он отправился погулять по городу, а потом вернулся в отель позавтракать. Трапеза была уже закончена, и молодой человек сидел в саду за чашкой кофе, поданной ему на маленький столик официантом, похожим на атташе посольства. Допив кофе, он закурил сигарету. Вскоре на садовой дорожке появился мальчик – малыш лет девяти-десяти, щупленький, бледный, с резкими чертами несколько старообразного личика. На нем были штанишки с напуском, красные чулки, обтягивающие его тонкие, журавлиные ноги, и ярко-красный галстук. Он держал в руке длинный альпеншток и тыкал им во все, что попадалось ему на пути: в клумбы, в садовые скамейки, в дамские шлейфы. Поравнявшись с Уинтерборном, мальчуган остановился и вперил в него свои проницательные, смышленые глазенки.

 - А вы не дадите мне кусок сахара? – спросил он неблагозвучным, резким голосом, в котором, несмотря на ребячливость интонации, слышались какие-то недетские нотки.

Перевод Наталии Волжиной

Подумайте, кого представлял себе Генри Джеймс в качестве читателя этого текста: англичанина или американца?

Как соотносится в процитированном фрагменте точка зрения повествователя и точка зрения героя? Как смотрит мистер Уинтерборн на заполонивших Веве американцев? Автор пишет: «все, что являлось здесь его взору, не могло не понравиться ему». Что означает такая формулировка? Почему Рэндольф спрашивает мистера Уинтерборна, настоящий ли он американец, а Дэзи думает, что он больше похож на немца?

Капсула: точка зрения.

В литературе можно встретить утверждения о том, что Генри Джеймс отказывается от позиции «всеведущего повествователя», что он стремится «показывать», а не «рассказывать». То есть, он не рассказывает о том, что было на самом деле, а показывает персонажей, которые так или иначе воспринимают, понимают и оценивают происходящее. Таким образом, разные способы видения и понимания сами становятся предметом изображения.

Такие утверждения не в полной мере соответствуют действительности. И в начале повести «Дэзи Миллер», и в дальнейшем автор ведет повествование именно как всезнающий автор, для которого нет тайн ни в истории, которую он рассказывает, ни в сознании героев. Но он в самом деле сочетает в рассказе точки зрения разных героев и зачастую отказывается от итоговых суждений. Выводы приходится делать читателю самостоятельно, сопоставляя данные, полученные из разных источников. Точка зрения героя может быть ограниченной. Если герой становится рассказчиком, он может быть недостоверным по разным причинам. Он может ошибаться, думая, что обладает полнотой информации. Он может быть заинтересован в том, чтобы создать у читателя превратное представление о собственной роли в событиях, о которых рассказывает. Читатель должен замечать противоречия в рассказе, сравнивать интерпретации, даваемые разными героями, и достраивать картину по собственному разумению. Так, в «готической» повести «Поворот винта» остается неизвестным, в самом ли деле юные аристократы Майлз и Флора находятся в контакте со своими умершими воспитателями, или это плод расстроенного воображения их новой гувернантки. Рассказ гувернантки при этом общество, собравшееся у камина, слушает не от нее самой. Ее рукопись читают, сама же она давно умерла, так что ей нельзя задать уточняющие вопросы. Автор сохраняет ироническую отстраненность.

Шедевром игры точками зрения считается роман «Женский портрет», в котором образ главной героини выступает в сложном соотношении восприятий повествователя и разных героев, пытающихся «разгадать» ее тайну. Цит.: «Но кто теперь эта лучница Арчер? – Жена? Мать? Женщина? Леди? Американка? Европейка? Богиня девственной чистоты? Или та же богиня (Артемида с колчаном стрел), но уже как олицетворение роста и плодородия? Невинна ли она по-прежнему или по-особому испорчена? Горда или смиренна? Любит кого-то, даже себя, или, устрашившись «капканом любви» (формализм Осмонда, «прерафаэлитство» Ралфа, прагматичность Гудвуда, собственное романтическое воображение), не любит? – В объеме всего повествования и его системы отражений читатель этого НЕ ЗНАЕТ. Не знает это и сама Изабел…» (Зарубежная литература конца XIX – начала XX века: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений / В. М. Толмачёв, Г. К. Косиков, А. Ю. Зиновьева и др.; Под ред. В. М.Толмачёва. – М.: Издательский центр «Академия»,2003. – С. 452).

Однако и в «Дэзи Миллер» окончательное суждение о характере героини остается невысказанным. О ее собственной позиции мы можем судить лишь по ее действиям и словам, которые получают разную оценку разных персонажей.

Разумеется, не Генри Джеймс стал первым использовать технику игры точками зрения. Нельзя также сказать, что проблему он разработал в качестве целостной научной теории. Но он писал об этом в своих статьях, эссе, предисловиях к романам и широко использовал технику в своих романах.

Достижения Генри Джеймса не все критики оценивают однозначно. Так, Камилла Палья иронизирует по поводу реплики героя романа «Послы»: «За кого, вы полагаете, я думаю, она вас принимает?» Она пишет: «Копошащееся внутри предложения и неподражаемое чередование точек зрения похоже на муравейник, который мы осторожно обходим стороной. Как это далеко от живого чувства!» По ее мнению, повествование у Джеймса переусложнено без всякой необходимости, а сам Джеймс – перехваленный писатель. Но трудно предположить, что культ Генри Джеймса имеет своей причиной лишь читательский снобизм. У самой же Пальи репутация хулиганки.