Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Среди рефлексов человека есть особая группа «рефлексов труда». Эти рефлексы побуждают человека совершать ряд актов, необходимых для добывания средств существования. Выполнение таких рефлексов, когда они безвредны, не монотонны и не утомительны, когда они пред-
ставляют собой то, что американцы называют creative workmanship52*, не вызывает отрицательной реакции72. Человек их не избегает. Над
любимой работой он может работать не 8, а 10, 16 часов. Отличны от них те рефлексы труда (toil), которые вызывают реакции отрицательные, и число таких «трудовых реакций» в поведении человека весьма значительно. Необходимость добывания средств существования заставляет совершать их. Не только эта необходимость. Если почемулибо сильные стимулы необходимости (голода, холода, принуждения, морали, права и т. д.) отпадают или ослабевают, то человек стремится
освободиться от такого «труда»73. В нормальной жизни большинство людей воспитываются к выполнению таких работ самыми различными путями. Наказанием, принуждением, примером, наградами, моральными, правовыми, религиозными и т. д. стимулами людям прививается
72 Правильно говорит на этот счет G. Patrick: «Man is by nature a craftsman, butnot a toiler. It is in this kind of activity that man finds his real life. This initiative, the exercise of genius, this foresight and daring, this instinctive effort to aim fame and fortune — is it work or play? Anyway it is his life. In this essentially human activity a man is happy because he lives»53* (Patrick G. The Psychology of Social Reconstruction. P. 127–128).
73 В этом смысле верно, что «человек по природе склонен к лености… Ему не нра-вится монотонность регулярной работы и требуемое ею умственное усилие… Диких, мало заботящихся о завтрашнем дне, только необходимость или принуждение заставляет трудиться» (Westermarck E. The Origin and Development of the Moral Ideas. London, 1908. Vol. I. P. 268–269).
ряд условных рефлексов, приучающих их «в поте лица есть свой хлеб» и тормозящих реакции лености…
Наступление революции знаменует резкое изменение поведения людей в этой области.
В первый период ее оно заключается в отпадении условных «тормозов» лено сти.
Благодаря разным причинам — отвлечению сил на взаимную борьбу, отнимающую энергию и отучающую (как и война) от мирного труда — понижению способности предвидения и заботы о будущем, вере в то,
что революция всех накормит, возможности поживиться чужим добром, существованию раннее накопленных запасов, соответствующей агитации и т. д. (см. ниже главу о причинах революций) — огромное большинство этих тормозящих «леность» условных рефлексов (нередко
объявляемых революцией «буржуазными предрассудками») отпадает. Освобожденная от этих тисков естественная тенденция избегать выполнения актов труда — сразу же оказывается без тормозов и пут. Отсюда — рост лености, количественное и качественное угасание трудовых рефлексов, с одной стороны, рост желания жить за счет труда других, иначе
говоря, рост паразитизма, — с другой. Таковы обычные функции первой стадии революции. Социальным результатом такой деформации является снижение производительности труда революционного общества, проедание его старых запасов, расстройство народного хозяйства, обнищание и голод.
Прославляя «труд» в своих речевых рефлексах, революция на первой стадии делает людей лентяями, трутнями, паразитами, т. е. объективно как раз отучает от труда.
Когда приходят эти неизбежные следствия роста лености, наступает вторая стадия — стадия новой прививки угасших трудовых рефлексов или обуздание лености.
Голод, холод, нужда, вызываемые революцией, теперь вступают в свои права. Это они заставляли и учили трудиться первобытного человека74.
Если условные «тормоза лености» угасли и стали бездейственными, то на сцену выступают эти жестокие стимулы труда и ставят революци-
74 «Ленивы ли дикари или трудолюбивы — зависит от того, легко или трудно они могут обеспечить средства к жизни» (Westermarсk E. Op. cit. Р. 268–269). См.
также: Бюхер К.Возникновение народного хозяйства. СПб., 1907. Т. I. С. 15, 18, 24. Подробное исследование этой проблемы было сделано мною в уничтоженной советской властью книге «Голод как фактор».
онному обществу ультиматум: трудиться или… вымирать от голода, холо-
да и нужды.
Общество или вымирает, или принимает ультиматум. Эти «учителя» приучают его к работе — и косвенно, и прямо — через власть общества, все равно какую — белую или красную. С беспощадностью рабовладельцев она начинает принуждать к каторжному труду «свободных людей, низвергших рабство». И люди начинают снова трудиться. Но не по 8 часов, а по 16, не в меру сил, а сверх меры. Ибо… беспощаден бич
смерти и голода: его ударов не может не слушаться никакое революционное общество.
В итоге всякая глубокая революция, начатая во имя восьми или шестичасового рабочего дня, объективно дает как раз обратное: не уменьшение, а увеличение продолжительности рабочего дня, трудности и неприятности самой работы… Такова еще одна «ирония истории».
Пробежимся по ее страницам для подтверждения этих общих теорем.
Русская революция 1917–1923 гг.
С самого же начала революции выяснилось угасание трудовых рефлексов, особенно в городах. Требование восьмичасового рабочего дня и его введение, даже на предприятиях, работавших на войну, — первое подтверждение сказанного. Фактически и восьмичасовой рабочий день не соблюдался: рабочие вместо того, чтобы работать, «митинговали» и проводили время за разговорами. Участились стачки. Общее настроение их было таково, что «теперь свобода, а раз свобода — то пусть буржуи работают». Не стало ни рабочей дисциплины, ни прилежания, ни внимания, никто никого не слушал. Любая попытка технически руководящего персонала навести порядок, например, дать выговор неисправному, уво-
лить лентяя и т. д. — рассматривалась, как «контрреволюция». Призыв «рабочие — к станкам» был гласом вопиющего в пустыне. Указания на то, что именно сейчас, ввиду революции и войны, нужно усилить производство — встречали единодушный отпор со стороны масс и социалистов75.
Так началось угасание трудовых рефлексов и разрушение народного хозяйства России. Этот процесс перекинулся на другие слои населения,
75 Вспомним хотя бы ту резко отрицательную реакцию, которую вызвало заявление социал-демо крата П. П. Маслова, что сейчас (в 1917 г.) нельзя вводить восьмичасовой рабочий день, ввиду войны и интересов революции. См.: Маслов П. П. Мировая социальная проблема. Чита, 1921. Гл. 1.
а несколько позже — и на крестьянство. Помещики и землевладельцы вынуждены были бросить свои хозяйства и земли, ввиду их захвата кре-
стьянами; фабриканты, инженеры и директора предприятий — ввиду угроз со стороны рабочих и их протестов по поводу любой попытки упорядочения работы; крестьяне — ввиду неопределенно сти положения захваченной ими земли, — ввиду бесцельности работы, плоды которой отбирали коммунисты. Октябрьская революция довершила этот процесс прямой демагогией, благословлявшей леность пролетариата, введением шестичасового рабочего дня на ряде предприятий. Правда, большевики пыталась почти сразу же принудительно заставить работать физически «буржуев» («трудовые лагеря», трудовые повинности для «буржуев»), но и из этого, кроме вымирания последних, не могло получиться никаких серьезных результатов.
Уже в конце 1917 г. работа страны стала угасать. В 1918 и 1919 гг. этот процесс продолжался. Трудовые рефлексы пали не только количественно, но и качественно: работа стала небрежной, невнимательной, неинтенсивной. Работа, раньше выполнявшаяся одним работником за день, теперь требовала 2–3 дней. Призывы «работать во имя революции», «для общей пользы», «для своей рабоче-крестьянской власти» и т. п. — не действовали. Масса «лодырничала», о чем свидетельствуют следующие данные.
Колоссально возросли прогулы, представление о чем дают такие цифры: из рабочего времени прогулы и неявки на работу составляли в:
1920 — 1 треть года 40,6% ( 13,7 рабочих дней из 24,6 в месяц)
2 треть –»– 33,2%
3 треть –»– 23,5%
1922 — 1 треть [года] 25,3%
2 треть –»– 45,9%
В спичечной промышленности один рабочий вырабатывал в год ящиков спичек:
Годы Кол-во ящиков %
1913 187 100 1914 207 111 1915 158 82
1917 152 81
1918 113 60
1919 85 45
1920 65 35
1921 75 40
Один рабочий добывал в год торфа (%) и угля (%):
Годы Торф Уголь
1916 100 100 1917 72,9 657
1918 55,6 45,7
1919 52,3 34,3
По данным коммуниста Струмилина, валовая производительность фабричного рабочего изменилась следующим образом:
| 1913 — | 100,0 |
| 1914 — | 101,5 |
| 1915 — | 125,8 |
| 1916 — | 127,5 |
| 1917 — | 85,5 |
| 1918 — | 44,0 |
| 1919 — | 20,2 |
| 1920 — | 24,3 |
| 1921 — | 29,6 [8] |
Коммунист Кактынь дает следующую сводную таблицу движения производительности труда одного рабочего77:
Годовая продукция одного рабочего в пудах
| Промышленность | Годы | |||
| 1913 | 1920 | 1921 | 1922 | |
| Каменно-угольная | 9165 | 2348 | 2893 | 4212 |
| Нефтяная | 15460 | — | 14510 | 13150 |
| Металлопромышленность (в золот. руб.) | 1988 | 342 | 415 | 685 |
| Хлопчатобумажная пряжа | 43 | 5 | — | 23,6 |
| Льняная | 48 | 16 | 30 | 32 |
Словом, производительность труда за 1918–20 гг. упала до 30% довоенной нормы78.
На первом же съезде Советов Народного Хозяйства коммунисты точно квалифицировали это падение рефлексов труда:
«Мне смешно, — говорит один из них, — когда говорят о буржуазном саботаже… Мы имеем саботаж народный, пролетарский». Другой называет это «эпидемией неосознанного саботажа»79. «Рабочие только “числились” на фабриках или “посещали” их, но почти на них не работали»80.
Под видом «субботников» и т. п. форм 6–8-часовой рабочий день заменился фактически 10–14-часовым. Власть, недавно еще поощрявшая
«право на леность», теперь в силу необходимости беспощадно (и идиотски нерационально) начинает принуждать население работать… За уклонение и нарушение декретов о трудовой повинности устанавливается беспощадная кара. Вводятся в игру самые грубые, но сильнодействующие звер-
ские стимулы81. Наряду с ними сама жизнь в виде голода, холода и других стимулов заставляет население работать изо всех сил и сверх силы.
Люди вынуждены работать по 16–18 часов в день, чтобы хоть как-то просуществовать. Недавнее dolce fareniente54* забывается. Если раньше протестовали против 9-часовой работы, то теперь вынуждены работать без протеста вдвое больше. Так горький опыт жизни напоминает вечное «в поте лица твоего будешь есть хлеб твой»55* обществу, забывшему эту заповедь.
Благодаря этому возрождению трудовых рефлексов развал народного хозяйства России с 1921 г. несколько замедляется, и кое-где обнару-
78 Прокопович С. Н. Цит. соч. С. 27.
79 Профессиональный вестник. 1918. № 7–8. С. 7.
80 Прокопович С. Н. Цит. соч. С. 23.
81 Речевая идеология этой принудительной прививки дана была Л. Троцким на 3-мсъезде профессиональных союзов в 1920 г.: «Мы идем к принудительному труду для каждого работника. Это основа социализма. Труд принудительный означает труд, где каждый работник занимает место, указанное ему органом власти… Это и есть понятие трудовой повинности. Этим самым мы признаем право государства отправлять каждого работника или работницу на то место, где они нужны для исполнения хозяйственных задач… Тем самым мы признаем право государства карать рабочего и работника (за неисполнение)… Милитаризация труда является неизбежной» и т. д. (см.: Третий Всероссийский съезд профессиональных союзов 6–13 апреля 1920 г. Стенографический отчет. М., 1921). Такова эта идеология каторжного труда, называемая «социалистической».
живаются даже признаки улучшения. Конечно, это возрождение совершается с огромным трудом. Тенденция паразитизма предыдущего пери-
ода дает о себе знать в сотне явлений; вместо производительного труда люди в 1921–1923 гг. стараются обеспечить свое существование мошенничеством, спекуляцией, хищничеством. Отсюда — невероятное развитие этих явлений в России. Чуть ли не все население городов сей-
час превратилось в спекулянтов. Тем не менее, возрождение трудовых рефлексов началось. Не будь убийственной системы коммунизма, разорения и нелепейших мер регулирования труда со стороны Советской власти, этот процесс шел бы гораздо быстрее. Революция начинает замыкать свой круг: угасив в первый период трудовые рефлексы, она с 1921 г. начала вновь возрождать их, напомнив русскому населению вечный закон: «не трудящийся да не ест»56*.
Аналогичное явление мы видим и в других революциях.
«Нил разливается, но никто не пашет для него, — читаем в хронике Ипувера о Египетской революции. — Никто больше не плывет на север в Библ за кедрами и маслом. Их не доставляют больше… Неджесы (городской пролетариат) раньше никогда не видавшие дня, жалкие батраки, лившие воду наземь, т. е. орошавшие поля от зари до зари, теперь “ходят без помехи” и “встречают день без боязни”».
Работа прекратилась. В итоге — начался голод. «От голода и ужаса стон по всей стране вперемежку с рыданиями». «Люди лишены одежды, колосьев, масла». «Сколько раньше засевалось зерна и сколько теперь? Но и эта малость погибает на корню за недостатком рук для уборки… Приходится питаться лупином, дуррой57* и злаками, вырывая их изо рта свиней. Пряностей и масла нет и в помине. Поля не обрабатываются. Новые здания не возводятся. Ничто новое не творится, а только перераспределяется старое».
Наблюдательный Ипувер ясно отмечает и тенденцию паразитизма, выросшую у низших классов, живущих в первый период революции захватом и проеданием старых запасов и богатств, с одной стороны, с другой — вводящих трудовую повинность для «буржуев» в форме принудительных работ для них. «Царские склады и зерно Египта стали
общим достоянием» (национализированы). «Люди зажиточные охвачены печалью, а неимущие ликуют. Бедняки стали богачами, а владельцы собственности — неимущими». Для бывших богачей и аристократов введены принудительные работы, они сделаны рабами. «Князья находятся в запасном магазине (концентрационном лагере), прежние рабы стали господами рабов», «знатные — исполняют чужие поручения, оде-
вавшиеся в виссон подвергаются побоям, благородные дамы страдают как рабыни»[9] и т. д. Словом, мы видим в основном картину, весьма знакомую лицам, жившим в России в годы революции, несмотря на то, что
обе революции разделяет период в 3000 лет с лишним.
Та же картина много раз повторялась и в многочисленных Греческих революциях с VII по II в. до Р. Х. И здесь первые периоды отмечены паразитизмом, захватом чужих богатств, их проеданием, введением принудительных работ для богачей, ростом лености и праздности масс, укреплением привычки жить за чужой счет83. Вследствие всего этого наступали нищета и голод, снова заставлявшие приниматься за работу, за изнурительный и непосильный труд.
Еще ярче это явление повторялось в длительно-революционный период Рима, начиная с эпохи Гракхов и кончая падением республики. Именно в этот период выступает на сцену римский ленивый, праздный и паразитарный плебс, требующий дарового хлеба и зрелищ — panem et circenses (ко времени Цезаря число лиц, получающих даровой паек
от государства в Риме достигло — с членами семьи — 600 000 человек). С этого момента начинается рост захватов, грабежей, переделов и других легких путей добывания средств существования; с этого времени наступает падение труда и производительности в Италии, рост рабства, появляются полчища грабителей, корыстолюбие, спекуляция, жадность, праздность — словом, все признаки угасания трудовых рефлексов. С этого времени демос превращается в «праздную грубую толпу», в «ленивый хлебный плебс», паразитарно живущий за счет ограбляемого мира, превращенного в «добычу Римского народа». С этого же времени начинается обеднение и развал народного хозяйства. Революция «вызвала огромный финансовый кризис… повсеместное обеднение и обезлюдение… В промежуток между битвой при Пидне58* до Гая Гракха было воздвигнуто немало строений, а после 122 года — почти ничего»84.
Только со времени Цезаря, и особенно Августа, начинается улучшение и возрождение трудовых рефлексов85.
Не иначе обстояло дело и во времена позднейших крупных революций, например, жакерий во Франции, в Англии и Германии, во время гуситской революции86, русской смуты XVII века, и других.
Всюду и всегда указанная нами деформация со всеми ее чертами повторялась стереотипно87.
То же самое повторилось и в ходе Английской революции XVII в. С развитием гражданской войны «страна была жестоко поражена в своих материальных интересах. Повсеместная и беспорядочная война разоряла города и села, уничтожала насущные средства народа, разрушала
его промышленность. Финансовые меры парламента, злоупотребления вводили неурядицу; исчезла всякая безопасность в текущих запасах и в трудах для будущего». Наряду с этим видим рост грабежей, воровства и других способов легкой наживы… Наступает падение трудовых рефлек-
сов, и «страна становится добычей уныния»88.
«Всюду были заметны признаки обеднения»89 и т. д. Только к концу кромвелевского протектората и с начала реставрации начинается четкое возрождение трудовых реакций.
84 Моммзен Т. Цит. соч. Т. 2. С. 399–400, 403–404, 134, 46; Т. 3. С. 446–447.
85 Подробности всего этого см. в указанных работах Г. Ферреро, Дюруи, М. И. Рос-товцева, Л. Фридлендера. См. также: Сальвиоли И.Капитализм в античном мире.
1922. Waltzing J. P. Étude historique sur le corporation professionneles chez les
Romains // Memoires courоnnés Бельгийской королевской Академии. Louvain, 1896. Vol. I–II; Виппер Р. Ю. Очерки истории Римской империи. М., 1908.
86 Гуситская революция очень скоро «вызвала индифферентизм к труду, леность,а затем бедность и нужду» (Denis E. Op. cit. P. 289).
87 О французской Жакерии и ее итогах см.: Levasseur P. Histoire des classes ouvriéres. 1904. Vol. 1. P. 508–509, 522–523; Ковалевский М. М.Экономической рост Европы. М., 1900. Т. II; об английской революции см. указ. работы Ч. Омана, Д. М. Петрушевского, М. М. Ковалевского; о гуситской революции — работы Э. Дени и Ф. Палацкого; о революции в Германии см.: Kaser K. Politische und Soziale Bewegungen im deutschen Burgertum zu Beginn des 16 Jahrhunderts. 1899, S. 106.
88 Гизо Ф. Цит. соч. Т. I. С. XIII—XIV.
89 Ковалевский М. М. От прямого народоправства к представительному. Т. II. С. 178; Роджерс Дж. История земледелия и цен в Англии. Т. 5. С. 205, 623. Т. 6. С. 54, 286.
Что то же самое — причем в наиболее резкой форме — имело место и во время Великой французской революции — нет надобности описывать.
П. Левассер кратко резюмирует положение дел, говоря: «Революция всегда является критическим периодом в отношении труда: она уничтожает капиталы, расстраивает потребление и парализует производство: в 1789 году это особенно ясно выявилось».
С началом революции страна трудится все меньше, с развитием ее — перестает работать совсем. Растут захваты и грабежи. Эти явления усиливаются борьбой, промышленным кризисом и безработицей. В широких массах, особенно в городах, растет паразитизм. «Рабочие не занимались никакой полезной работой… Продуктивность их труда в общественных работах была ничтожной. Нищенство сделало ужасающий прогресс в стране». Дальше — голод, болезни, нужда и страшное
обнищание. Эти стимулы снова заставляют людей приняться за труд. Это и видим: во-первых, в мерах правительства, зверски принуждавших распустившееся население работать (закон Ле Шапелье59*, запрещение
стачек, регламентация труда, уничтожение его свободы, введение обязательной трудовой повинности, закон о максимуме, каравший тюремным заключением и даже смертной казнью рабочих, отказавшихся работать у хозяев, и приказывавший принудительно отправлять их на работы,
обращать в батраков и т. д.), во-вторых — в возрождении изнурительного труда самого населения, вызывавшемся угрозой голодной смерти. Эти явления, начавшиеся уже в 1791 г., продолжались в эпоху Директорий60* и Наполеона, пока угасшие рефлексы труда не были восстановлены[10].
В силу вольных или невольных причин тот же факт повторился в революции 1830 года и во время восстаний 1831–1834 гг. «Революция усилила промышленный кризис. Дела приостановились. Рабочие были без работы. Организованные общественные работы не привели к увеличению производительности труда. Требование сокращения рабочего дня и повышения тарифа — дальнейшие симптомы того же порядка. Голод и… подавление восстаний оружием — быстро прервали процесс угасания рефлексов труда»91.
Гораздо более четко этот процесс выявился во Французской революции
1848 года. С началом революции рефлексы труда у рабочих стали быстро угасать. Они «не хотели теперь работать более 8 или 9 часов». Установление 10-часового рабочего дня вместо 12-часового — их уже не удовлетворяет. С открытием национальных мастерских61* начинается бегство сюда из частных мастерских, ибо здесь можно получать 1 франк 50 сантимов и… не работать. «Рабочие вели праздную жизнь и тем не менее получали плату; многие трудились только для виду; многие смеялись над правительством, платившим им, чтобы заставить их гулять целый день». Благодаря возможности лентяйничать, «толпа рабочих в национальных мастерских постоянно увеличивалась; к концу мая их было не менее 115 000 человек, не считая 5000 желающих». То же самое происходило и в других городах. Положение дел ярко резюмирует В. Гюго, который пишет: «Некогда нам мозолили глаза бездельники роскоши;
сегодня мы видим перед собой бездельников нужды. Во время монар-
хии существовали люди, ничего не делавшие, но неужели у республики будут свои лентяи?»92
Дальше — обычная история: углубление кризиса, рост расходов на эти мастерские, ухудшение финансов, голод, закрытие национальных мастерских, восстание и… возрождение трудовых рефлексов под влиянием голода, наказаний и смирительных мер Кавеньяка и Наполеона (введение 12-часового рабочего дня)93.
Не иначе по существу обстояло дело в Германской и Австрийской революциях 1848 года. И здесь мы видим те же требования сокращения рабочего дня, те же стремления устроиться на государственный счет, тот же рост лености, трату времени на митинги, болтовню, пьянство и т. д., наконец, то же явление, что и во Франции, с национальными мастер-
скими. В Вене на организованных общественных работах «многие стали бездельничать». «Начался прилив желающих стать на работы (из частных мастерских). Число их дошло до 50 000 человек. Всякая попытка заставить их серьезно работать встречала отпор». Апелляция к высоким мотивам «свободы», «революции», «общего блага», во имя которых рабочие должны были работать, оставалась безответной. В итоге — то же обнищание, следствием чего явились «сильные лекарства» для лечения угасавших трудовых рефлексов[11].
Сначала из-за осады, а потом гражданской войны и революции сходный процесс начался, но был прерван и в Парижской революции 1871 года.
92 См.: Грегуар Л. Цит. соч. Т. 3. С. 13–17, 30–32, 109–110.
93 Там же. С. 25–28, 135; см. также: Levasseur P. Op. cit. Vol. III. P. 383–384, livre 5.
С момента торжества Коммуны происходит резкое угасание трудовых рефлексов, начавшееся еще раньше. Рядом декретов и мер в начале своей деятельности (запрещением ночного труда, безвозмездным пособием безработным, отменой вычетов и штрафов, отменой квартирной платы, отсрочкой уплаты долгов, национализацией предприятий и т. д.) Коммуна понизила трудовую дисциплину. Начавшаяся гражданская война окончательно сделала ее невозможной. Отсюда — результат: «Все работы прекратились, нищета стала всеобщей… В городе не замечалось и следа промышленной или какой-либо деятельности. Значительное число лавок и магазинов были закрыто, остальные оставались без покупателей». В итоге — голод, болезни и обычные
следствия подобного положения дел[12]. Со времени падения Коммуны начинается быстрое возрождение трудовых рефлексов у парижского населения.
Из приведенного обзора видно, что в той или иной мере, в зависимости от глубины и продолжительности революции, всякая революция производит очерченную деформацию трудовых рефлексов.
Распевая дифирамбы производительному труду, она отучает от него трудящихся. Порицая праздность — она умножает число праздных. Бичуя спекуляцию и паразитизм за счет других — толкает людей к этому паразитизму.
Правда, революция ликвидирует бывший праздный класс общества, прямо и косвенно заставляет его приняться за работу. Но — увы! — это только капля в море, не покрывающая результаты противоположного характера. На место одного лентяя она плодит сотни, вместо одного паразита, спекулянта, махинатора — создает десятки. Вот почему эта
сторона дела ничуть не компенсирует указанную.
Так снова и снова повторяется в истории «урок» людям: одним — праздным — говорящий, что своим паразитизмом они вызывают справедливое негодование и бурю революции, которая сожжет и уничтожит их или их потомков; другим — обремененным трудом — что меньше всего кроваво-революционным путем можно облегчить бремя труда. Этот метод — не годен. Попытки применения его неизменно влекли, влекут и будут влечь за собой жестокое возмездие на голову общества, к нему прибегнувшего.
Дата: 2019-07-31, просмотров: 236.