Собирая сведения о все еще активных в нашем обществе остатках традиционных моделей посвящения, не стоит ограничиваться работами Элиаде, а можно воспользоваться также идеями Мосса, который предложил модель жертвоприношения. Существует много общего в этих двух подходах, хотя первый делает акцент на религиозной функции, а второй — на социальной. По Хуберту и Моссу основной задачей жертвоприношения является «установление связи между сакральным миром и профанным посредством жертвы, т. е. посредством человека, которого убивают во время церемонии» 2 (H.Hubert and M.Mauss. Sacrifice: Its Nature and Function, Halls, W. D., tr. Chicago: University of Chicago Press, 1964.). Заметим, что смерть (в значительных жертвоприношениях разрушается какая-то форма жизни) служит здесь необходимым этапом, центральным переживанием, как и в посвящении. Как мы уже упоминали, в самой возвышенной форме жертвоприношения жертва и священник совпадают—протагонист обряда умирает, как и в случае посвящения. Однако, схема жертвоприношения включает три элемента, что отличает его от посвящения. Если при обычном жертвоприношении этими элементами являются священник, божество и жертва, то в случае самопожертвования добавляется еще один элемент, внешнее лицо, пользующееся пожертвованиями. В христианстве это весь народ, все человечество. Христос сделал этот древний религиозный обряд широко распространенным и радикально простым (когда все три элемента — совершающий ритуал, жертва и божество—совпадают). С одной стороны, христианство возвеличивает жертвоприношение, его божественную чистоту, делая его целью спасение всех людей, основывая на нем новое мировоззрение. С другой стороны, христианство монополизирует жертвоприношение и превозносит его как нечто неповторимое.

Это жертвоприношение возвещало приход нового мировоззрения—монотеистического и центрированного (психологически и политически). Любое другое специфическое и дифференцированное жертвоприношение стало больше невозможным, так как последнее слово уже было произнесено христианством. После самопожертвования самого Бога кто осмелится принести в жертву свою собаку или осла? Пришествие христианства закончилось подавлением ритуала жертвоприношения и психологической потребности, выраженной в нем. Подобным образом христианство подействовало и на посвящение. Посвящение подразумевает возрождение человека, даруя ему новую силу, силу мифологической личности, то есть силу архетипа. Посвящение связывает человека с мифом, непреходящей парадигмой, таким образом обеспечивая ему безопасность и неприкосновенность. Элиаде отмечает, что связь с мифом является главной причиной того, что посвящение так важно в традиционных обществах и фактически отсутствует в нашем профанном Западном обществе, где у человека нет задачи воссоздания связи с мифом, а он сам по своей воле творит историю3 (М. Eliade. The Myth of the Eternal Return. Princenton, University Press, 1971.).

Согласно Элиаде, именно христианство привнесло такое изменение, обесценивая мифические модели, вверяя человеку задачу искупления. Кроме того, христианство молится о спасении каждого, а не только посвящаемых людей. При своей открытости к массам христианство осуждало связанные с посвящением религиозно-мистических культы греческой ориентации, преобладавшие в то время и постепенно исчезнувшие.

Следует еще кое-что добавить к тому, что уже рассмотрел Элиаде. Нельзя сказать, что христианство не несет откровение или модель духовного пути, или, что христианство не нацелено на трансформацию природного человека и на возрождение последнего в качестве человека священного. Но это освящение одинаково важно и доступно для каждого. Других путей больше нет, и хотя путей должно быть столько же, сколько людей, в реальности остался только единственный, заповеданный Христом. Крещение заняло место обрядов посвящения. Подобным же образом больше нет других истин кроме Слова Божьего. Ритуал стал максимально упрощенным, и в результате посвящение стало доступно каждому (следовательно, никому). Оно выполняется один раз и для всех, причем не только онтогенетические —для индивидуумов, но и филогенетически—для всего человечества.

Как и в случае с жертвоприношением, этот новый подход так возвышает религиозную миссию, что древние ритуалы, более ограниченные и не связанные в такой степени с абсолютными этическими концепциями, потеряли значимость и привлекательность для людей. Поэтому посвящение исчезает как дифференцированная специфическая возможность, гибкая и приспосабливаемая к различным потребностям. Это полное исчезновение связано с тем, что христианская трансформация не обеспечивается ритуалами, а является лишь частью монотеистического развития, которое постепенно привело к современному миру, Единому миру (или миру Единого Бога), который в структурном, если не в идеологическом смысле располагается между марксизмом и фрейдизмом с одной стороны и иудо-христианским наследием с другой. Ницшеанское возрождение греческого политеистического духа, юнговский архетипический подход и работы Хиллма-на4 (l.Hillman and D. Miller. Psychology: Monotheistic or Polytheistic^ In New Polytheism. Dallas: Spring, 1981.) служили противовесами на психологическом плане этой редукции к Единому и тенденции отрицать сложность психологических реалий в пользу унитарных требований эго.

Посвящение постепенно отрицалось европейской культурой частично из-за того, что его относили к покоренным примитивным культурам, а частично из-за связи с эзотеризмом и образованием групп посвящаемых, создававших риск возникновения субкультур и социокультурных групп с совершенно автономными, отличными от общепринятых системами ценностей. С приходом христианства эзотеризм, за исключением гностицизма, утратил свою законность.

Авторитарным указом можно отменить практику посвящения, но нельзя устранить базовые архетипические потребности, в результате их удовлетворение будет происходить в упрощенных суррогатных формах. Мы уже приводили типичный пример, когда группа демонстрирует солидарность и вырабатывает секретный код поведения, используя наркотик в качестве предлога. Парадоксальным образом обращение к наркотикам в меньшей степени табуировано, чем само посвящение. Употребление веществ не противоречит современным ценностям. На самом деле именно потребительская идеология открыла дорогу для наркомании, и помехи здесь только из-за токсических свойств наркотиков и практических неудобств, ими вызванных.

И попытка возврата к посвящению, и попытка ритуализировать и институционализировать потребление наркотиков (конечно, тайно), по-видимому, являются не индивидуальной, а коллективной реакцией, культурным противовесом по отношению к психологическому монотеизму эго и разума и идеологическому монотеизму редукции к Единому. Посвящение пытается вернуть менее редуктивную установку и создать экзистенциальные предпосылки, в то время как потребление наркотиков, особенно галлюциногенов, продвигает к политеистической психике, свободной от верховенства эго (нечто похожее также делают сновидения).

Легко понять, почему эти явления не остаются в форме изолированных субкультур за рамками цивилизованного общества наподобие криминальных групп. Они имеют тенденцию появляться в более широком контексте. Это не отдельные случаи индивидуального бегства от действительности или от общества, а «культурные» ресурсы, существование которых оправдано чрезмерной однобокостью нашего мира.

Суррогат религиозного опыта

Посвящение безошибочно амбивалентно. С одной стороны, оно подразумевает, что индивидуум будет хранить молчание в отношении открывшихся ему истин, а с другой стороны, посвящение требует от него вносить вклад в укрепление группы, вербуя новых «адептов». Чем сильнее идентификация индивидуума с группой и новой верой, тем больше влияние второго аспекта, тяги к прозелитизму. Примеры этому заметны и в психоанализе. Известно, что психоанализ с его ритуалами, «откровениями» и обещанием возрождения является одной из немногих современных форм посвящения. Но как часто, завершив анализ, люди тратят много энергии для убеждения других в его пользе, в ценности аналитических теорий и практик! Амбивалентное обращение в свою веру можно четко проследить у потребляющих наркотики. С одной стороны, лишь немногие люди не осознают огромной ответственности, которую они берут, распространяя наркотики. И все же потребность пропагандировать часто проявляется бессознательно. Бывает, что наркоман, описывает свои переживания таким образом, что вызывает любопытство и зависть присутствующих. Его слушателей впечатляют не столько психофизические изменения, которые пережил наркоман, сколько перспектива возрождения, которая в первую очередь привела его к наркотикам.

Осознанное и умышленное обращение в определенную веру обычно свойственно только наркодилерам. Наркоман, который сам не распространяет наркотики, обычно осторожен, когда говорит о них с другими, поскольку в некоторой степени боится их втянуть. Однако, когда он говорит о себе, то часто красочно передает удивительные свойства наркотика, вовлекаясь таким образом в прозелитизм. Было бы слишком просто назвать такого человека лицемером. Он искренен, хотя и диссоциирован. Он осуждает токсичное действие на организм и зависимость от наркотиков, но в то же время ему бы хотелось пригласить других в ряды посвящаемых и укрепить секту, несущую новую «веру». Иными словами, ему бы хотелось вовлечь других людей в архетипический элемент (третий в нашей схеме), избавляя их в то же время от контакта с первыми двумя элементами, — что ему не удалось сделать самому из-за невыполнения главного условия, из-за утраты контакта с сакральным измерением.

Так как нас больше интересует предотвращение потребления наркотиков, чем борьба с ним, мы подозрительно относимся к любому положительному отзыву о наркотиках, даже если это лишь частично положительные высказывания. Такие оценки могут легко перерасти в пропаганду. Пытаясь прийти к не одностороннему и не моралистическому отношению к наркотикам, важно отметить, что положительные отзывы о них исходят от людей, которых обычно считают «мастерами»—творческих людей, ищущих в наркотиках стимул для творчества. В наше время, как и в древности, поэты сочиняют похвальные оды алкоголю, достаточно вспомнить Бодлера и Аполлинера, посвятивших этой теме целые тома. Мы уже отмечали, что одним из факторов, ведущих к вырождению наркопотребления, является недостаток современных мастеров, способных вести за собой и регулировать потребление наркотиков. На самом деле, всегда есть несколько влиятельных людей, которые не воспринимают наркотики и алкоголь отрицательно, а говорят о них с философской позиции или иронично. Их отношение остается отстраненным и абстрактным, основанным лишь на книгах, фильмах или пьесах.

Брехт и Чаплин говорили, что алкоголь способствует добродушному и непринужденному общению. Их герои в трезвом состоянии были жестокими и недоверчивыми людьми, и опьянение делало их человечными и щедрыми. Подобная же косвенная пропаганда велась и в отношении менее знакомых веществ. Олдос Хаксли в своей книге «Двери восприятия» описывает экстатические переживания, вызванные приемом мескалина. В «Разнообразии религиозного опыта» Уильям Джеймс упоминает, что алкоголь или вдыхание закиси азота способствуют достижению мистических переживаний. Они рассматривали эти вещества в качестве средства осуществления тех же надежд, которые молодой Фрейд возлагал на кокаин.

В определенном смысле Фрейд подобно современным наркоманам материализировал и упрощал свой собственный поиск важного откровения, проецируя его на наркотики. Тот факт, что исследования Фрейда привели к появлению самой эзотерической из современных профессиональных групп — «касты» психоаналитиков (а не к фармакологическому прорыву) — подтверждает, что экспериментирование с новыми наркотиками и пробуждение инициатических ожиданий возникают синхронно.

Проблема прозелитизма ставит дилемму «терпимость — репрессии» в один ряд с этическими вопросами, вызванными распространением наркотиков. Известно, что наркотики, при всем разнообразии их действия, могут наносить большой вред организму человека. Их психические последствия не менее опустошительны. В наркотиках могут искать замену религиозному опыту — бессознательно, если речь идет об обычном человеке, но осознанно в случае просвещенной личности, какой был Уильям Джеймс. В определенном смысле это ложный путь, потому что «религиозный» опыт, хоть и достигнут, не может быть успешным, так как он является прямым архетипическим опытом. Психофизические изменения вызывают внутреннюю бурю образов и состояний сознания, аналогичных тем, что вызываются прямыми архетипическими переживаниями, когда человек переживает приближение к «нуминозному»5 (Эта концепция Юнга происходит из многих источников, например, из работ Рудольфа Отто. См. The Idea of the Holy. London: Oxford University Press. 1910.)

В результате, любые другие переживания в жизни становятся бессмысленными и незначительными, и человек возвращается к наркотикам.

Боги разговаривают с нами через наркотики, но только в этих состояниях, и постепенно наша связь с внешним миром умирает. Этот диалог происходит без каких-либо обрядов или защиты, обеспечиваемой группой. Мы не прошли подготовки для такого контакта, да и не научились слушать. Любая теофания невыносима, если она происходит не в контексте веры. Любая религия учит, что Бог слишком могуществен, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, что по словам Святого Павла может повергнуть в «ужас». Встречая такой опыт без должного уважения и разумной дистанции, а также без какой-либо помощи, мы попадаем «в руки живого Бога», чей свет и энергия могут нас сжечь.

Глава 8.
 Возрождение сегодня

Обсуждение типов наркотиков

До сих пор в нашем исследовании рассматривались те элементы глубинной психологии, архетипические модели, которые стоят за потреблением наркотиков. Мы исходим из того, что не оцениваем наркотик как хороший или плохой, поскольку эти категории следует применять к отношению индивидуума к выбранному им наркотику. И все же, мы осознаем, что такое обсуждение наркотиков является чем-то вроде интеллектуальных спекуляций. Нашей основной целью было не описание отдельных веществ, а исследование психических тем, возникающих вокруг наркотиков, и архетипических ожиданий, проецируемых на них.

Если выйти за пределы этих интеллектуальный построений, то следует признать, что термин «наркотик» относиться к веществам, совершенно различным по своему воздействию и почти не поддающимся классификации. На один и тот же наркотик у разных людей может быть различная реакция. Классическим примером тому является алкоголь, который может заставить одного человека впасть в депрессию, а другого — в эйфорию.

Не выходя за сферу нашей компетенции, можно утверждать, что с точки зрения структуры глубинной психологии эффект наркотиков бывает двух типов. Конкретное вещество может находиться где-то между двумя полюсами. Наркотик способствует символическому опыту, активируя бессознательное (эффект символизации), либо он временно изменяет отношения между эго и суперэго (эффект гипертрофии).

Совершенно очевидно, что галлюциногены ближе к первому полюсу, в то время как алкоголь (и амфетамины вместе с большинством веществ, изменяющих сознание) ближе ко второму полюсу. Это разделение помогает понять сделанные ранее наблюдения, что сакральный характер вещества, сопровождающего различные фазы посвящения, больше всего выражен в галлюциногенах. Алкоголь, даже если он выпивается в группах и с соблюдением ритуалов, никогда не становится «религиозным стимулом» в такой же степени, как галлюциногены, потому что не имеет прямого отношения к символическим и образным переживанием. Алкоголь влияет на проявление образов только при очень высоких уровнях интоксикации, но даже в таких состояниях обычно вызывает мало образов. Белая горячка — самый драматический тому пример.

Алкоголь используется в определенных коллективных ритуалах, но не из-за его содействия символообразоваиию, а из-за создаваемой с его помощью атмосферы экстраверсии, которая необходима для сплочения группы. Гелпке (см. главу 3) полагает, что терпимость общества к наркопотреблению соответствует доминирующей психологической установке. Так как экстраверсия высоко ценится в нашей культуре, отношение к алкоголю на Западе более терпимое, чем на Востоке, где доминирующая культура способствует интроверсии, и соответственно более широко распространен гашиш.

Это замечание может объяснить, почему использование галлюциногенов редко вызывает зависимость или риск маниакально-депрессивного заболевания по сравнению с другими типами наркотиками. При использовании галлюциногенов измененные состояния сознания имеют ярко выраженное символическое содержание, которое не забывается, когда видения постепенно исчезают. Многие чувствуют, что не могут и не должны описывать свои видения, аналогичные тем, что переживаются во время посвящения. Они проходят медленный процесс переработки, в котором эго продолжает вести диалог с символами и подвергается влиянию архетипа, стоящего за этими символами. Например, после принятия ЛСД даже по прошествии нескольких недель человек может переживать моменты внутренних озарений, когда он вдруг захвачен каким-то чувством или образом. Риск в таких состояниях связан только с психотическим срывом. При отсутствии внешней или ритуальной поддержки эго может взорваться под давлением внутренних образов или «живого Бога».

Возвращаясь к первой из наших формулировок об эффекте наркотиков, следует отметить, что речь велась о символизации, а не просто о продуцировании или восприятии символов. Символическое восприятие образов является важным, но не единственным открытием, которое может принести использование наркотиков. Глагол «символизировать» означает «сводить вместе», чтобы создать новое сочетание, значительное по воздействию. При «хорошем полете» наркоман не только видит символы, но и чувствует себя «символически», чувствует, что восстанавливается целостность бытия, что он примиряется с экзистенциальной ситуацией, выходя за ее пределы и открывая непостижимый смысл. Он чувствует, что возвратился, не утратив своего места в мире и ориентации во времени и пространстве.

Каждый символический опыт в определенном смысле необратим. Он похож на ту фазу в процессе посвящения, которая приводит к развитию целостного индивидуума. Если же индивидуум переживает гипертрофию эго вместо символического опыта, то он не извлечет из такого опыта никакого продуктивного психического обогащения. Все с чем он останется, так это с чувством утраты определенной энергии, как будто у него есть клад, но ключ потерян. Именно это неугомонное желание найти тот ключ может привести к дальнейшим экспериментам с веществом, принимаемым в больших дозах и с большей частотой.

Будет тавтологией определять наркотическую зависимость как приобретенную привычку. Но можно рассматривать зависимость, как поиск трансцендентного опыта, который человек всегда ищет, но не может достичь. Одержимость в преследовании этой цели быстро ведет к маниакальному состоянию.

Традиционно, новые или зарубежные наркотики встречают настороженное отношение, их боятся, тогда как к потреблению алкоголя относятся снисходительно. Есть определенная мудрость в такой «традиции». Алкоголь по своей природе наркотик и может вызвать самую серьезную разновидность патологической зависимости. Потребитель защищает ни какие-то свойства самого алкоголя, а древнюю ритуализацию распития. Это одна из наших вековых традиций в отличие от импровизированных ритуалов, которые создавали, например, западные любители опиума. Создается впечатление, что в престижных итальянских трактирах и тавернах, где поддерживается социально ритуализированное распитие, вне зависимости от количества выпитого алкоголя существует какое-то инстинктивное чувство предела, и редко возникает насилие или негуманное поведение. Но эти трактиры посещают все больше пожилые люди, а молодое поколение не приходит на смену. Трактиры — это наследие прошлого, время от времени они закрываются и уже не открываются вновь. Есть один напротив двери моего дома. Хозяин всегда говорит, что хочет уйти на пенсию, но все же год за годом продолжает работать. Если бы он закрыл свое заведение, его клиенты, вероятно, стали бы пьяницами-одиночками. Эти посетители часто поют песни, не только потому, что трактир представляет для этого возможность, но и потому, что обстановка активирует их внутренние архетипические переживания. Оставшись без трактира, эти мужчины, вероятно, продолжили бы выпивать, но уже без песен и горячих бесед о политике, искусстве и спорте. Единственной вещью, которая давала бы им тогда тепло было бы само вино. А пока в трактире все еще есть атмосфера жизнерадостности и всеобщего энтузиазма. Складывается впечатление, что у молодого поколения нет своего особенного ритуального контекста для распития алкоголя. Обычно молодые люди пьют везде, где только могут, — на вечеринках, в шумных ночных клубах или просто на улицах.

Вероятно, мог бы возникнуть новый ритуальный контекст, но перенос наркотика из одного контекста в другой сопряжен с огромной ответственностью. Если бы потребление алкоголя лишилось рамок западной традиции, он, скорее всего, стал бы таким же наркотиком, как и все другие.

Неизвестно, какой модели алкогольного потребления будет следовать молодое поколение. Однако, наблюдаются социологические изменения, как, например, распространение женского алкоголизма. Его значительный рост тесно связан с изменениями в потреблении алкоголя мужчинами. Было время, когда некоторые виды распития были исключительно мужскими, касалось ли это выпивания вина за едой или ритуальных попоек с друзьями в тавернах. В прошлом, из-за культурных запретов и отсутствия приемлемых ритуалов женщины пили в одиночестве и одни только ликеры. В нашей традиции нет образа или представлений о группе выпивающих женщин. Образ выпивающей женщины, одинокой и расстроенной, предвещал ритуальное вырождение, происходящее в наши дни.

Женщины, все же, реже, чем мужчины, обращаются к алкоголю и незаконным наркотикам, но нельзя из этого сделать вывод, что природа женщины менее расположена к зависимости. Скорее, существует два культурных элемента, которые удерживают женщин от употребления алкоголя и наркотиков. Прежде всего, у женщин меньше свободного времени, чем у мужчин. Понятие «свободное время», несомненно, мужское изобретение. Во-вторых (и это напрямую касается нашего исследования), модель посвящения и эзотеризм с древних времен предназначались исключительно мужчинам. Это означает, что женщинам были малодоступны, или совсем недоступны более ритуализированные и менее опасные формы потребления наркотиков. С социологической точки зрения, женщины находятся в авангарде процесса вырождения и профанации потребления наркотиков. По уровню потребления мужчины все еще опережают женщин, но этот разрыв, по-видимому, будет сокращаться.

Классификация наркопользователей, например, на основе выше указанных категорий или типа наркотика может быть важной задачей, и тем не менее, в определенном смысле она отвлекала бы нас от главного. Поскольку наше исследование должно оставаться глубинно-психологическим, а не социокультурным или психофармакологическим, то наш интерес должен быть направлен к бессознательным конечным целям потребления наркотиков. По большей части, эти цели, однако, не осознаются, поэтому уделяется так много внимания потребляемым веществам. Близорукость сознательной позиции сопоставима с вырождением до потребительской установки, которая, становясь самоцелью, приводит к страданиям. Такое вырождение сегодня довольно распространено из-за атмосферы пассивности и недостатка усилий по трансценденции себя и своей ситуации. «Смыслом» любой ситуации является все, что ощущается в данный момент на поверхности, — тенденция, которую Мак Люэн сформулировал в средствах массовой информации следующим образом: « Медиум и есть послание». Эта фраза была сформулирована, чтобы показать эффект распространения и злоупотребления «средствами коммуникации», но эта формула так же применима к проблеме потребительской идеологии и наркомании. Потребление наркотиков является средством для установления контакта и связи с новыми психическими состояниями. К сожалению, применяя наркотики, люди постепенно прекращают искать ;вязь с чем-то новым и концентрируют внимание на самом наркотике — что было средством становится целью.

В результате изучения действия средств массовой информации доказано, что телепрограмма о насилии, даже если еe выпускали с поучительной целью, скорее способствует распространению насилия, чем сплачивает аудиторию против него. Подобным же образом, даже если телевидение пытается нас чему-то учить, то в конечном итоге оно учит смотреть его больше. Поэтому сегодня потребление наркотиков побуждает индивидуума снова обращаться к наркотику, а символический опыт ничему его так и не учит по той простой причине, что этот опыт должным образом не организован и не уважается, как т. н. культе пейота или в ритуальном наркопотреблении.

Вот почему наше внимание посвящено таким моделям психического действия, архетипам, которые образуют вечно присутствующую, хотя и скрытую основу всех явлений. Такой подход оказывается наиболее плодотворным, поскольку удерживает нас от отделения индивидуума от коллективного измерения и позволяет рассмотреть проблему не только с точки зрения патологии, но и как бессознательную попытку достичь архетипических целей. Именно к этим целям человека больше всего инстинктивно влечет. Они представляют реальную проблему, скрытую за неприятным фасадом наркомании. Если не удастся идентифицировать цель, к которой мы бессознательно стремимся, если не получится осознать нашу скрытую потребность, то рано или поздно она потребует удовлетворения, Не понимая этого факта, трудно будет бороться против наркотиков и наркомании. Даже, если бы мы преуспели в борьбе с наркотиками, базовая потребность, являющаяся, по нашему мнению, потребностью в посвящении, не получая адекватного удовлетворения, приняла бы еще более ужасные формы. (Мы уже ссылались на элемент посвящения в террористических группах.) По этой причине такую потребность нужно понять, и только тогда мы сможем ответить на нее и дать ей выход.

Но аналитику не позволительно задавать вопросы о внешней реальности без рассмотрения скрытых мотиваций, являющихся главным объектом его интереса. И нет нужды доказывать, что изучение скрытых архетипических структур (потребности в посвящении), а не внешних явлений (мира наркотиков), — не только психологически глубже, но и приносит больше удовлетворения, более захватывающе и вдохновляюще. Занятие же феноменологией, описанием внешних аспектов наркомании в нашем обществе, нельзя назвать ни привлекательным ни удовлетворяющим. Это неприятное, расстраивающее и удручающее явление.

Как упоминалось ранее, изредка аналитикам доводится помогать наркоманам в их исправлении. Наркоманов редко берут в качестве пациентов. Существует риск того, что он может погружаться в изучение архетипических структур, чтобы избежать осознания менее приятных, но более актуальных аспектов своей проблемы.

По большей части наркомания поражает тех людей, которые не знают, как принять жизнь. Невозможно избежать разочарований, так же как и полностью разрешить все противоречия. Можно сказать, используя знаменитое выражение Молро, что к наркотикам обращаются люди, не знающие, как принять чисто человеческую ситуацию. Если бы наркоман снизошел до этой ситуации, ему бы пришлось осознать, что он предал изначальную потребность в посвящении, превратив ее в чисто потребительский подход. Но он не идет ей навстречу, а реагирует бегством. Он готов заплатить любую цену, лишь бы быть свободным от этой жизненной ситуации. Но цена очень высока. Она может заключаться в финансовом разорении, не говоря уже о разрушенном здоровье, эмоциональной жизни и духовности. Свобода достигается, когда индивидуум чувствует себя «полубогом», но, прежде всего, когда почти стабильно устанавливается «адское» состояние. Без сомнения, в какой-то момент человек начинает искать освобождение от этого «адского существования». Но поскольку часто невозможно вернуться к человеческой жизни, остается только ждать освобождения, которое придет со смертью.

Изучение скрытых аспектов наркомании приветствуется, но в то же время следует прилагать усилия, чтобы не стать чисто теоретическими исследователями. Иначе мы бы повторили ошибку наркомана — стали бы отрицать человеческую ситуацию с ее ужасными и непримиримыми противоречиями.