Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Примерно в то время, в конце VI в. до Р.Х., появился первый религиозный мыслитель Эллады, своего рода пророк — Пифагор (580—500 гг. до Р.Х.).
В городе Кротоне (на юге Италии) он стал излагать свое учение и основал Союз, или братство. На Пифагора смотрели как на чудотворца. Одетый в белые одежды, он поражал всех «важностью вида». О нем рассказывали, что он проникал в загробный мир, беседовал с духами. Учение Пифагора было обращено к посвященным и хранилось в тайне. Но все же основные его мысли дошли до нас.
Пифагор учил, что душа бессмертна, но переходит из тела в тело, все в мире повторяется через определенные промежутки времени.
Центром его учения было понятие гармонии, навеянное культом Аполлона, бога искусств, света и соразмерности. Двуединство Аполлона и Диониса является основным принципом космоса. Этим словом (от греч. слова со значением «устраивать», «украшать») впервые назвал Вселенную Пифагор.
Верховным божеством философ почитал некое огненное Единство, пребывающее в самом средоточии космоса; это пламенное Целое образует множественность миров, состояний и качеств. Значение Пифагора заключается в том, что на место каприза, произвола и неустойчивости, которые усматривала в мире олимпийская религия, он поставил идею закономерности. Пифагор считал, что разум человека может постичь эту закономерность, что человеческий дух основан на тех же законах, что и космос. Высший порядок, скрытый от взоров невежд, способна открыть человеку музыка. Пифагор учил своих последователей внимать «гармонии сфер».
Один из пифагорейцев говорил, что есть «божественное знание», приобщающее человека к вселенской гармонии. Это знание может быть выражено только на языке математики. Она рассматривалась как каркас космографии, как путь к выведению единой формулы мира, которая тождественна с музыкальной гармонией.
Пифагор указывал и на возможность настройки души-инструмента в унисон с небесной симфонией. Им являлся особый уклад жизни, который требовал просветленности, гармоничности и меры в поступках, чувствах и мыслях. Пифагореец должен был воспитывать в себе целомудрие, сдержанность, миролюбие, уважение к древним учениям, строго следить за собой, заглядывая в свою душу, проверяя совесть. Человеку следует помнить, что его бессмертная душа есть арена противоборства враждующих сил. Их нужно привести в равновесие. Того, кто не смог перестроить свою душу по принципам гармоничности, не минует возмездие. Лишь совершенная жизнь может принести душе блаженство в этой жизни и в будущих воплощениях.
Образованный Пифагором союз представлял собой настоящий религиозный орден со своей обрядностью, иерархией, учением для посвященных; членов его связывали строгая дисциплина и послушание. Особое значение придавалось развитию музыкальной культуры и математических знаний, углубленным размышлениям-медитациям.
Идеи Пифагора о Едином, о гармонии, вечных основах мироздания, о бессмертии духа оказали плодотворное воздействие на развитие античной философии и науки. Не обладая столь могучим религиозным даром, как Индия или Израиль, Греция все же сумела завоевать для мира великие духовные сокровища в сфере познания и религиозной мысли.
ГРЕЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ
Эсхил
Афины, 525-456 гг. до Р.Х.
С начала V в. до Р.Х. о самых трудных жизненных проблемах заговорил греческий театр. Он стал и храмом, и трибуной, и книгой. Создателем греческой трагедии был Эсхил (525—456 гг. до Р.Х.).
В центре творчества Эсхила стоит трилогия о Прометее — титане, дерзнувшем похитить у Зевса огонь для людей. Древний миф послужил Эсхилу канвой для воплощения своих самых сокровенных дум.
Завязка драмы — первая часть трилогии, до нас не дошла. Вторая ее часть, трагедия «Прикованный Прометей», начинается с того, что Зевс, не властный убить Прометея, приговорил его к вечной пытке.
Бездушные исполнители царской воли — Власть и Сила — приводят великана к скале: Гефест, хотя всем сердцем состраждет ему, не в состоянии ослушаться Зевса. Острое лезвие пронзает грудь Прометея, руки его накрепко притягиваются цепями к камням; и другу людей, как бы распятому над шумящим морем, остается лишь ждать, когда орел Зевса спустится терзать его.
Пока грохочут удары молота, пока палачи совершают свое дело, Прометей хранит молчание. Но едва они уходят, как титан разражается громкими воплями и укорами. Он зовет весь мир в свидетели, взывает к Матери-Земле, к Эфиру, к быстрокрылым ветрам, рекам и волнам: «Смотрите, что ныне, бог, терплю я от богов!»
На зов страдальца откликается хор морских Океанид, они уговаривают Прометея подчиниться. А добродушный Океан говорит: «Не лезь ты на рожон, не забывай, что правит никому не подотчетный царь».
Но не таков Прометей, он знает, что терпит за доброе дело и не собирается отрекаться от него. Он предвидел свою участь, но тем не менее пошел на нее во имя человеколюбия. Он тверд, как скала, о которую у ног его тщетно бьются волны. На уговоры Гермеса, которого Зевс посылает выведать известную лишь Прометею тайну будущего, титан отвечает:
«Не думай, что из страха перед Зевсом
Я стану бабой, буду умолять,
Как женщина, заламывая руки,
Чтоб тот, кого я ненавижу, снял
С меня оковы. Не бывать тому!»
Рис. 87
Античные театральные маски
Рис. 88
Эсхил.
460-450 гг. до Р.Х.
Судьбу Олимпа, о которой поведала Земля Прометею, он не откроет своему мучителю.
В трагедии все как бы сосредоточено на том, чтобы показать царя богов мстительным тираном. Прометей кричит, что он ненавидит всех богов, что у Зевса «справедливостью служит произвол», что расправа над заступником людей — всемирный позор владыки Олимпа.
В заключение трагедии Зевс исполняет свою угрозу — и скала с казнимым, среди воя и блеска молний, проваливается в Тартар.
Симпатии зрителя были, конечно, на стороне Прометея. А что же Зевс? Может, божество — не хранитель мира и промыслитель, а страшный палач? Ведь некоторые народы свыклись с такой мыслью, о чем, например, свидетельствует культ Молоха.
Но Эсхил не делает такого вывода. Он говорит: если Зевс таков, то против него надо восстать во имя добра и свободы. Эсхил взывает к вольнолюбию и мужеству греков, к их чувству человеческого достоинства, произносит приговор деспотизму и поистине божественным ореолом окружает того, кто отдает себя за людей, во имя их спасения. Не случайно, что в скале Прометея иногда усматривали античный прообраз Креста Христова.
Третья (ныне утраченная) часть трилогии — «Освобожденный Прометей» — посвящена примирению богов. Зевс сохранил свой трон, но лишь потому, что отказался от зла, изменил саму свою природу. Так решила Судьба, и это уже не просто слепое течение событий, а торжество Правды: Судьба требует того же, что и нравственное чувство человека. У Эсхила она перестает быть враждебным началом, а является принципом нравственного Миропорядка. Верховный бог в единении с Мойрой олицетворяет Провидение. Этому провидению Эсхил оставляет прежнее имя — Зевс. Он не хотел вводить новую религию, но стремился обновить старую. Его исповедание веры сводится к тому, что не тирания темных и злых сил господствует во Вселенной, но божественная Правда.
Софокл
Афины, V в. до Р.Х.
Младший современник Эсхила, другой великий трагик — Софокл (497—406 гг. до Р.Х.) жил в эпоху расцвета Афин при Перикле и в последующие годы Пелопоннесской войны и эпидемий. Еще недавно казалось, что свободная жизнь в свободном цивилизованном обществе ведет к окончательному триумфу человека, к спасению от всех мировых зол. Но пришло непонятное и грозное несчастье, беспощадно уничтожая все планы и мечты. Умирает от чумы в расцвете сил Перикл, не осуществив и половины своих замыслов.
Софокл не может, как Эсхил, верить в Провидение, Справедливость и гражданские идеалы — все это рухнуло перед лицом неведомых сил. Под непосредственным впечатлением смерти Перикла Софокл пишет драму «Царь Эдип».
Трагедия воскрешает одно из древних фиван-ских сказаний. В Фивах свирепствует мор. Отчаявшиеся люди приходят к своему царю Эдипу, прося спасти их; ведь Эдип — великий герой и защитник народа, его избрали монархом после того, как он победил кровожадного Сфинкса, разгадав его загадки.
Эдип посылает вопросить оракула и получает ответ, что бедствие навлек живущий в Фивах убийца прежнего царя. Лая. Но кто этот человек? Эдип клянется, что разыщет его и уверенно берется за дело; он вызывает старого прорицателя-слепца Тиресия и умоляет его открыть имя преступника. И вот тут-то начинает надвигаться неотвратимое...
Рис. 89
Софокл.
V в.доР.Х.
Рис. 90
Перикл.
Около 440 г. до Р.Х
.
Софокл настраивает зрителя на ожидание подкрадывающейся беды. То, что сюжет ему известен, не умаляет напряжения. Напротив. Предугадывая развязку, зритель испытывает волнение от каждой случайно оброненной фразы, каждого намека. Кажется — вот слово, один шаг, и все останется в тайне, но нет — это всего лишь короткая передышка, и Рок снова продолжает свое наступление.
Тиресий колеблется, он не хочет открывать имя убийцы, царь настаивает, приходя в раздражение, а затем и в ярость. Тогда пророк осторожно намекает, что в самом Эдипе есть «кое-что, достойное укора». Но властитель глух ко всем предостережениям: он неотступно требует ответа и наконец получает его:
«Заставлю же тебя
Я приговор свой собственный исполнить:
Беги от нас: не говори ни с кем —
Ты кровью землю осквернил, ты проклят!»
Эдип поражен, но ни на секунду не сомневается, что пророк лжет. Это заговор! Тогда Тиресий удаляется, всенародно объявив, что Эдип — убийца своего отца и муж своей матери. Настороженный царь останавливает слепца:
Рис. 91
Развалины греческого форума
«Эдип. Слова твои загадочны.
Тиресий. Умеешь ты хитрые загадки разрешать.
Эдип. Над счастьем ли Эдипа ты смеешься?
Тиресий. То счастие тебя погубит».
Гнев царя обращается на брата жены, Креонта: это его происки, он хочет завладеть престолом. Но в дело вмешивается царица Иокаста. Она смеется над пророчеством: ведь Лаю было предсказано, что он падет от руки сына, и поэтому он приказал бросить ребенка в лесу связанным. Убит же Лай был вовсе не сыном, а разбойником на перекрестке дорог. Можно ли после этого верить оракулам?
Упоминание о перекрестке заставляет Эдипа вздрогнуть; он начинает торопливо расспрашивать, как выглядел Лай, как совершилось убийство. И каждый ответ наполняет его ужасом. Невероятная догадка закрадывается ему в душу. Страх овладевает и царицей.
Эдип велит найти последнего свидетеля — старого слугу Лая, которому приказали умертвить младенца-царевича. А сам тем временем рассказывает Иокасте, как до прибытия в Фивы он встретил на перекрестке дерзкого старика на колеснице, который не хотел уступить ему дорогу. Старик хлестнул Эдипа плетью, а тот в приступе ярости поверг наглеца наземь и без труда расправился с его рабами. Что, если этот убитый старик и Лай — одно лицо? Но все же Эдип продолжает еще надеяться. Быть может, это — ошибка, совпадение? Он готов ухватиться за любую возможность. Иокаста утешает его, напоминая, что сын ее и Лая погиб еще в младенчестве.
Теперь ждут старого пастуха. А тем временем речитатив хора звучит как погребальная песнь:
«Гордость рождает тиранов,
И многих, насытив безумьем,
Выше, все выше ведет их
К обрыву в пропасть».
Зритель уже готов к катастрофе. Перед ним Эдип — мечущийся, страдающий, страстно желающий доказать себе свою невиновность. Между тем он уже обречен.
На мгновение тучи рассеиваются. Из Коринфа прибывает вестник, который сообщает, что умер Полиб — отец Эдипа. В несчастном царе вновь оживает надежда. Он объясняет гонцу, что бежал из Коринфа, потому что ему было предсказано, что он убьет отца и женится на матери. Но раз царь Полиб умер своей смертью, то бояться нечего. Правда, еще жива мать... Но тут вестник, думая утешить царя, открывает ему тайну: Эдип не родной сын коринфской четы — он был найден ребенком в лесу и усыновлен Полибом... От надежд не остается почти ничего. Окончательно уничтожит их старый пастух, готовый уже предстать перед Эдипом.
Напрасно Иокаста умоляет мужа прекратить расспросы; в ослеплении он как бы забывает об опасности, которая кроется в признании очевидца. Он надменно заявляет, что не стыдится низкого происхождения:
«Но знаю: в том, что я дитя Судьбы,
Всем радости дарящей, нет позора.
Судьба мне мать и время мне отец:
Они Эдипа сделали великим
Из малого. Я родился от них
И не боюсь узнать мое рожденье!»
Увы! Это последние слова Эдипа-царя, больше он не будет говорить как власть имеющий. Сейчас он узнает, какая «мать» ему Судьба, и родится новый Эдип: Эдип-преступник, Эдип-человек, искалеченный Судьбой.
Угрозами вырвано признание у пастуха. Да, он, Эдип, был сыном Лая, тем самым, которого тот решился умертвить, боясь исполнения пророчества.
«Горе, горе! Я проклят!» — кричит обезумевший царь. Но Судьба готовит еще один удар: Иокаста повесилась во дворце. С воплем врывается Эдип в спальню жены-матери и застежками ее пояса выкалывает себе глаза: он не хочет больше видеть ни людей, ни солнца, он просит увести его, спрятать.
«Ночь беспредельная,
Неотвратимая! Тьма несказанная,
Смерти подобная!
Еще в ней ярче образы кровавые,
Еще сильнее боль воспоминанья!»
Аполлон отомстил за пренебрежение к его пророчеству. О, зачем не был Эдип убит ребенком? Зачем чужая жалость спасла его? Он — сын, он — и муж, дети его — его братья. «Нет, нет! Нельзя об этом говорить... Из людей не вынес бы никто моих страданий».
Весь этот кошмар отцеубийства и кровосмешения усугубляется для него мыслью о скверне, влекущей за собой проклятие. Но он сам казнил себя.
В последних сценах трагедии перед зрителем уже не гордый и вспыльчивый властелин, а согбенный слепец, погруженный в тихую скорбь. Он уходит из города как зачумленный. А хор говорит о тщете человеческого счастья, о непрочности жребия смертных, о всевластии Судьбы, которую не может преодолеть никто, даже победитель Сфинкса.
Снова Мойра вырастает над миром как маска Горгоны1. Она — не высшая благая Воля, она — лишь неумолимый порядок вещей, перед которым человек бессилен. Такова, согласно Софоклу, правда жизни. У Софокла Мойра меньше всего похожа на небесный Промысел. Она просто действует как закон причинных связей, равнодушный к миру человека. Совершилось преступление — не важно, сознательно или невольно; оно — реальный факт и влечет за собой столь же реальные последствия. Здесь источник античного «страха судьбы», немыми свидетелями которого остались маски греческого театра. Конвульсивные гримасы этих бредовых ликов говорят о всепоглощающем ужасе человека, подавленного Неведомым.
Но, рисуя борьбу Эдипа с Роком, Софокл не мог стать на сторону Судьбы. Поэтому поражение Эдипа он изобразил, глубоко сочувствуя герою.
Страдание делает несчастного царя прекрасным, зрители плачут вместе с ним. Фатум побеждает Эдипа лишь внешне. Внутренне же он остается свободным; скорби и муки очищают его. Он выразитель духовного начала, нравственной воли человека. Зритель видит его духовную силу и ощущает его невиновность, хотя в трагедии об этом не сказано почти ни слова. И таким образом Эдип одновременно оказывается и жертвой, и победителем Судьбы.
________________________________________________________________________
1 Горгоны — в греч. мифологии три сестры, чудовища, обитающие на краю света; одну из них — Медузу — обезглавил Персей. Взгляд Горгон превращает людей в камни.
ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Дата: 2019-07-24, просмотров: 209.