Исследования убедительно показали, что правые и левые различаются по своему эмоциональному портрету. Вот итог: в среднем правые испытывают большую тревогу в ситуации неопределенности, у них сильнее потребность заканчивать начатое, они не жалуют новое, им комфортнее в упорядоченных структуре или иерархии, они более склонны видеть угрозу в обстоятельствах, их сочувствие чаще направлено на Своих.

Дискомфорт, который ощущают консерваторы в условиях неопределенности, продемонстрировали на многочисленных примерах вне политического контекста (например, на реакциях на зрительные иллюзии, пристрастиях в развлечениях). Это чувство тесно связано с восприятием новшеств: ведь они по определению вызывают ощущение двойственности и неуверенности[1119]. Разные взгляды на новое в точности объясняют, почему консерваторы и либералы по-разному видят пути к обустройству общего счастья. Стоит провести правильные реформы, считают либералы, и скоро наступит прекрасное новое будущее. Консерваторы же полагают, что самые лучшие дни позади и что нужно сохранить те старые устои, чтобы все стало опять таким же чудесным, как было тогда. И вновь разница в психологическом устройстве выявляется не только в политических взглядах: например, либералы с большей вероятностью, чем консерваторы, купят путеводители.

Склонность консерваторов к лояльности, подчинению закону и порядку определяется, естественно, их психологической потребностью в предсказуемости и структуризации жизни[1120]. Этими же психологическими нуждами можно частично объяснить странные явления американского политического ландшафта: как же получилось, что за последние 50 лет республиканцы сумели убедить тех белых американцев, которые стали беднее, голосовать против своих же экономических интересов? Неужели обедневшие поверили, что вот-вот выиграют в лотерею и у них начнется жизнь по ту сторону забора экономического неравенства? Отнюдь. Психологическая потребность в структурировании и узнаваемости ситуации ведет к тому, что неимущее белое население, голосуя за республиканцев, совершает акт бессознательного оправдания системы и подстраховывается на случай риска. Не нужно нам нового, пусть лучше зло, но знакомое. Вспомним предыдущую главу: у геев-консерваторов выше показатели бессознательных предубеждений против геев , чем у геев-либералов. Мы согласны ненавидеть себя – лишь бы это укрепило систему, надежность и предсказуемость которой является источником спокойствия.

Психология правых и левых различается и по склонности видеть в окружающем мире опасность, что особенно заметно, когда консерватизм повязан с авторитаризмом. Эта тенденция тесно переплетена с описанными выше психологическими характеристиками. В жизни полно неопределенностей, особенно когда дело касается нового, и если неопределенность вызывает у вас тревогу, то очень многое будет вам казаться страшным и опасным. Угроза может быть абстрактной – возьмем, например, угрозу самооценке; подобные «опасности» воспринимаются практически одинаково носителями разных политических взглядов. Различия начинаются, когда приходится беспокоиться о собственных шкурных интересах – при этом конкретных, а не абстрактных.

Имея в виду данную особенность, можно объяснить некоторые политические установки. Например, «передо мной лежит список из двухсот шпионов-коммунистов, внедренных в Госдепартамент» – тут явно слышится воображаемая угроза[1121]. Разница в восприятии опасности не обязательно касается политических ситуаций, это более общий феномен. В одном исследовании испытуемые должны были быстро выполнить определенное задание, в то время как на экране мелькали слова. Авторитарные консерваторы – но не либералы – быстрее реагировали на слова, ассоциирующиеся с чем-то страшным: «болезнь», «змея», «бандит», чем на нейтральные (например, «телескоп», «дерево», «столовая»). Далее, консерваторы чаще либералов соотносят слово, например, «разрыв» со словом «граната» (а не со словом «нитка» или «отношения»)[1122]; они скорее воспримут неопределенное выражение лица как угрожающее, их легче настроить на ассоциирование негативных и нейтральных стимулов (но не позитивных и нейтральных). Республиканцам в три раза чаще, чем демократам, снятся кошмары, и в этих кошмарах, что показательно, присутствует тема потери власти. Часто говорят, что консерватор – это либерал, переживший нападение на своей шкуре.

Существует т. н. теория управления страхом смерти, тесно связанная с описанным выше. Она гласит, что психологически консерватизм уходит корнями именно в этот страх. В подтверждение приведем результаты эксперимента: если настроить людей на мысли о собственной смертности, то они склонятся в сторону консерватизма[1123].

Разное восприятие опасности помогает объяснить различия во взглядах на роль правительства: обеспечивать людей (левые взгляды: упор на социальные службы, образование и т. д.) или защищать людей (правые взгляды: упор на закон и порядок, военную мощь и пр.)[1124].

Ужас, тревога, страх смерти – невесело приходится правым. Но, несмотря на это, по данным международного исследования, правые оказались счастливее левых[1125]. Почему? Может быть, дело в более простых ответах на жизненные вопросы, когда нет нужды постоянно корректировать свои внутренние побуждения. Или, как считают авторы исследования, оправдание социальной системы[1126] позволяет консерваторам логически рационализировать неравенство и таким образом ощущать меньший дискомфорт по этому поводу. С углублением экономического неравенства разрыв между ощущением счастья у правых и левых расширяется.

Как мы уже подчеркнули, политическая идеология – это только одно из проявлений интеллектуального и эмоционального стилей мышления. Вот превосходный пример: готовность четырехлетнего малыша играть с новой игрушкой предсказывает его готовность, уже став взрослым, принять, скажем, попытки США наладить новые отношения с Ираном или Кубой[1127].