Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

XIV. Израильтяне в Египте¹

В то время, когда мадиамляне продавали Иосифа на невольническом рынке, Египет стоял уже на высокой сте­пени процветания и могущества. Во главе его сменилось до пятнадцати царственных родов или династий, последо­вательно управлявших его судьбами. Теперь царствовала династия так называемых царей-пастухов или гиксов. Она принадлежала чужеземной народности, насильственно вторгшейся в Египет и захватившей престол фараонов. Точно неизвестно, откуда явились завоеватели и к какому племени они принадлежали; но можно думать, что это были кочевники, обитавшие в сирийских степях и аравий­ских пустынях и постоянно тревожившие Египет своими набегами и нападениями. Египет должен был тщательно оберегать свою северо-восточную границу от нападения кочевых народностей, и с этою целию там построено бы­ло несколько укреплений и сплошная стена наподобие ки­тайской. Но кочевые племена все-таки проникали и за стену и с позволения египетского правительства селились в северо-восточном углу страны. Пока была крепка госу­дарственная власть, она успешно отражала внешние напа­дения и держала в подчинении поселившихся в Дельте инородцев; но представители последних пред тем динас­тий, благодаря своей слабости, выпустили власть из своих рук, страна поделилась на несколько независимых уделов, правители которых обессиливали государство своим со­перничеством. Этим воспользовались гиксы, сделали напа­дение на Египет и при помощи инородцев покорили стра­ну и завладели престолом. Первое время владычества гик­сов ознаменовалось всевозможными проявлениями дикого варварства, грабежами и убийствами; но мало-помалу просвещение покоренной страны оказало свое цивилизу­ющее влияние на завоевателей, они подчинились ему и двор новой династии вполне принял обычный египетский вид со всей пышностью и роскошью фараонов. Гиксы имели свою религию, но они терпели и религию египтян, и даже официально покровительствовали ей. Сутех, наци­ональный бог завоевателей, отождествлялся с египетским богом Сет, и ему, как и другим египетским божествам, строились храмы. Сфинксы, относящиеся к этому време­ни, имеют совершенно своеобразный тип лица, отличный как от египетского, так и от еврейского, и, очевидно, представляют тип этой чужеземной народности. При од­ном из представителей этой династии, по-видимому, и правил Иосиф Египтом. Только при фараоне пастушеской династии мыслимо было, чтобы ничтожный раб, вышед­ший из презираемых природными египтянами пастухов, мог быть назначен на пост верховного правителя страны. Имя этому фараону Апопи или, по греческому произно­шению, Апофис. При нем Египет совершенно оправился после смут и опять наслаждался полным внутренним бла­госостоянием. Но вместе с тем, в природных египетских князьях, находившихся в подчинении фараону, стало заме­чаться политическое движение, направленное к освобож­дению страны от чужеземцев. Предчувствуя опасность, па­стушеская династия, естественно, заботилась о том, чтобы упрочить свое положение, и покровительствовала инород­цам, раздавая им для поселения лучшие участки земли с тою целию, чтобы найти в них верных союзников в слу­чае нужды. Такой политикой можно объяснить и то, что фараон Апофис отдал вновь прибывшим поселенцам один из богатейших округов страны. Пастушеская династия при Иосифе достигла высшей степени процветания и си­лы. Но вскоре затем, именно к концу царствования Апофиса, в Фивах, древнейшей столице страны, началось дви­жение туземных князей к независимости, а при следую­щем фараоне оно перешло в открытое восстание, поставившее своею целию низвержение чужеземной дина­стии и народности. Началась упорная и продолжительная борьба. Гиксы шаг за шагом отстаивали свою позицию, но под давлением силы должны были все дальше и дальше от­ступать к северо-востоку, пока совсем не изгнаны были из Египта.

Воцарилась новая, восемнадцатая династия, родона­чальником которой был Аамес или Амозис I. Она избрала своей резиденцией Фивы, как центр политической незави­симости страны, и дала Египту ряд великих фараонов, при которых он достиг вершины своего внешнего могущества и внутреннего процветания. Время царствования этой ди­настии особенно ознаменовалось развитием военного мо­гущества. Воинский дух, ободренный успехом в борьбе за независимость, не остановился на одном этом успехе и ис­кал удовлетворения в завоеваниях. Долго угнетаемые чу­жеземцами, теперь египтяне как бы старались отомстить всем чужеземцам своими угнетениями и завоеваниями. Значительные массы гиксов, предпочитавшие рабство на берегах Нила изгнанию в пустыню, подвергнуты были все­возможным угнетениям и должны были в качестве рабов исполнять тяжелые земляные и строительные работы, воз­лагавшиеся на них новым правительством. Не довольству­ясь этою местию внутри страны, фараоны старались загла­дить позор чужеземного владычества блеском завоеваний в окрестных странах. Египетские полки отважно стали про­никать за северо-восточную границу и проложили торную дорогу вглубь Азии. В течение нескольких царствований страна гремела боевой славой. Военные добычи обогащали страну, но эти богатства, естественно, сосредоточивались вруках правительства и высших классов, где они развивали крайнюю роскошь. Для народных масс все эти блестящие походы были тяжким бедствием, так как усиливали воен­ную и другие государственные повинности, всецело лежав­шие на низших классах народа.

Положение простого народа всегда было тяжелым в Египте. Еще задолго до поселения сынов Израиля в Егип­те берега Нила оглашались стонами угнетенного народа и не раз происходили кровавые восстания против угнетате­лей. В недавнее время открыто много поломанных и обе­зображенных статуи фараона Хеопса, что, очевидно, было следствием одного из подобных восстаний угнетенного народа против этого великого строителя пирамид. Но, ко­нечно, восстания влекли за собой еще большее угнетение. Народ партиями отводили в рудники, заставляли рыть но­вые каналы, строить новые пирамиды. При таком подав­ленном положении народ не мог находить утешения и в религии, потому что лучшие истины последней тщатель­но скрывались жрецами как их исключительное достоя­ние, и потому он искал удовлетворения в безнравственно­сти. При всей своей выносливости в труде и опрятности в жизни, египтяне были крайне невоздержны в низких страстях. Воспитываясь под безнравственным влиянием египетского религиозного культа, состоявшего в обоготво­рении чувственности, народ сам предавался безнравствен­ной жизни. Всякие противоестественные пороки были в нем обычным явлением. Большие годичные религиозные праздники ознаменовывались обыкновенно самым диким разгулом чувственности, которым особенно отличались безнравственные празднества в Бубасте и Дендере, и они были так популярны, что на них собирались сотни тысяч народа.

Среди таких политических и общественных условий жили израильтяне в Египте. Но они занимали исключи­тельное положение в стране. Как племя родственное вы­сокому придворному сановнику и находившееся под по­кровительством пастушеской династии, дававшей в поли­тических видах особенные привилегии пастушеским народностям, населявшим северо-восточную окраину страны, они пользовались лучшим общественным положе­нием, чем масса туземного египетского населения. На привольных и плодородных полях Гесема они быстро рос­ли в численности и богатели. Семейство Иакова разрос­лось в целое племя, которое по числу своих родоначаль­ников разделялось на двенадцать или тринадцать колен, которые сохраняли сознание своего кровного единства. Первенство между ними по праву должно бы принадле­жать колену Рувима, но Иаков в своем предсмертном благословении лишил его права первородства, потому что он «взошел на ложе отца и осквернил постель его». Гла­венство между ними, как и естественно, занимали в Егип­те колена, имевшие своими родоначальниками сыновей Иосифа — Ефрема и Манассию, но между ними особен­но возвысилось колено Левиино, которое, более других сохраняя предания отцов, достигло нравственного главен­ства среди своего народа и впоследствии заняло положе-ние священнического класса в своем народе. Пользуясь значительною самостоятельностью, израильтяне вырабо­тали свою форму самоуправления сообразно особеннос­тям своего родового быта. Каждое колено имело во главе особого представителя или князя и разделялось на не­сколько меньших групп, из которых каждая имела свое­го особого старейшину. Жизнь в чужой стране развивала в них чувство единения между собой, и оно находило для себя выражение в собраниях представителей народа. При всяком важном событии, касавшемся их жизни, предста­вители или главы колен и меньших групп собирались на совещание и обсуждали свое положение при данных об­стоятельствах.

Такою же независимостью пользовались израильтяне и в религиозном отношении. Нужно иметь в виду, что со времени смерти патриарха Иакова, как последнего вели­кого представителя патриархальной эпохи, на целые сто­летия прекратились всякие непосредственные общения с Богом: не было ни откровений, ни видений, ни проро­честв, — т.е. всех тех способов, посредством которых раньше сообщалась избранному роду воля Божия. При та­ких обстоятельствах для сынов Израиля оставался единст­венный источник богопознания — предание отцов, кото­рого они несомненно и держались. Главными проявлени­ями этой патриархальной религии были обрезание, жертвоприношения и соблюдение субботы, и есть следы, указывающие, что израильтяне твердо сохраняли их. О со­блюдении обряда обрезания израильтянами в Египте у нас имеются прямые свидетельства (Исх. 4:24—26; И. Нав. 5:5). Что касается жертвоприношений, то на соблюдение их указывает самая просьба Моисея об отпущении народа в пустыню «для принесения жертвы Господу Богу», хотя вместе с этим есть свидетельство, что в этом отношении впоследствии встречались серьезные препятствия со сторо­ны идолопоклоннических египтян (Исх. 8:25—28). Нако­нец, многие следы указывают на соблюдение субботы или дня покоя, так что постановление о сборе напр. манны в пустыне по пятницам в двойном размере, чтобы ее доста­вало и на субботу, а также и самая форма законоположе­ния о субботе в четвертой заповеди («помни день суббот­ний» ) сами собой предполагают, что суббота, как установ­ление, уже существовала и соблюдалась народом. Затем, в синайском законодательстве многие законоположения яс­но указывают на существование в израильском народе многих из тех религиозно-нравственных обычаев и учреж­дений, которые в этом законодательстве лишь подтверж­дались и уяснялись. Таким образом, мы с достаточностью видим, что во время пребывания в чужой земле израиль­тяне сохраняли основные истины и установления религии отцов. Но есть еще и другие указания, дающие возмож­ность определить степень жизненности в них веры и не только в народе вообще, но и в отдельных коленах и да­же личностях. Это именно те имена, которые давались ро­дителями своим детям во время долгого пребывания в рабстве египетском. Известно, какое важное значение во­обще придавалось именам в патриархальную эпоху. Каждое более или менее важное в духовном, религиозно-нрав­ственном или семейном отношении событие непременно отражалось на имени, дававшемся известному лицу или месту. — Иногда сообразно с положением того или дру­гого лица в домостроительстве Божием сам Бог переменял людям имена (как это известно из истории Авраама, Сар­ры и Иакова), а большею частью назначение имени, осо­бенно детям, служило прямым выражением той или дру­гой духовной настроенности родителей, которые и выра­жали в даваемых своим детям именах или признание высшего благоволения и соприсутствия Божия, или просто свои чувства, надежды и испытания (как это заметно напр. в именах сыновей Иосифа, Моисея и др.). Ввиду этого, то замечательное обстоятельство, что среди предста­вителей колен постоянно встречаются такие имена, как Елиав (Бог мой отец), Елицур (Бог моя крепость), Елиасаф (Бог мой собиратель) и другие того же рода, ясно по­казывает, как глубоко отеческие предания коренились в сердце сынов Израиля, и как жива у них была память о Боге их отцов и особом Его промышлении об избранном роде. При этом особенно замечательно, что подобные имена чаще всего встречаются в колене Левиином. Тако­вы имена: Елиасаф — Бог мой собиратель, Елицафан — Бог мой охранитель, Цуриил — Бог моя скала, Елиазар — Бог мой помощник, Амрам — родственный Всевышнему, Иохаведа — Господь ее слава и т.д. Одно это обстоятель­ство с достаточностью показывает, что колено Левиино от­личалось особенной преданностью отеческим преданиям и особенно твердо сохраняло веру отцов, и тем заслужило того, что оно именно сделалось орудием промысла в осво­бождении и возрождении народа.

Таким образом, как по месту поселения в удаленном округе, так и по характеру всей своей общественной и ре­лигиозной жизни израильтяне жили особняком от осталь­ного египетского населения. Тем не менее, время по не­обходимости сближало их с туземцами, и следы этого сближения отразились на многих сторонах их жизни. Вы­сокая цивилизация Египта понемногу покоряла себе коче­вых пришельцев, и они постепенно освоились с оседлою жизнью и принимались за земледелие и ремесла. Вместе с тем, в их среду проникли египетские науки и искусства, следы которых явственно выступают во всей дальнейшей их исторической жизни. В Египте они заимствовали по­знания по геометрии и медицине, а также научились ис­кусству выделывать различные галантерейные вещи из зо­лота, серебра, дерева и камня, приготовлять дорогие и разноцветные ткани, вырезывать и гранить драгоценные камни. Но особенно важным для них приобретением бы­ло искусство письма, о знании которого не упоминается в патриархальную эпоху, между тем как Моисей по исходе из Египта уже писал для народа законы, которые народ обязывался читать. В самый язык вошло много египетских слов. Еврейские меры называются египетскими именами. Нил по египетскому обычаю в библейском тексте просто называется йеор — рекой; месяц адар близко напоминает египетское название также месяца атайр; адон — название ковчега завета и теба — название корзинки, в кото­рой спасен был Моисей, — чисто египетские, и многие другие Слова и обычаи обнаруживают египетское влияние на израильтян. К сожалению, египетское влияние на изра­ильтян не ограничилось внешней жизнью, а с течением времени отразилось, отчасти, и на внутренней религиозно-нравственной жизни. Так, из некоторых последующих по­становлений и фактов можно с несомненностью выводить, что израильтяне, отчасти, поддались и безнравственным обычаям, отличавшим простой народ в Египте, и даже ус­воили некоторые формы идолослужения. Конечно, осо­бенное влияние на них могла иметь не пышная религиоз­ная обрядность, которою отличалась религиозная жизнь высших классов Египта, но те простые, часто грубые обря­ды народной египетской религии, свидетелями которых израильтянам часто приходилось бывать. В качестве при­мера можно указать на боготворение золотого тельца в пу­стыне, а также и прямое, состоявшееся после жертвопри­ношений в скинии, запрещение приносить жертвы идо­лам» (Лев. 17:7), — запрещение, подтвержденное впоследствии Иисусом Навином, который прямо говорил: «отвергните богов, которым служили отцы ваши за рекою и в Египте, и служите Господу» (И. Нав. 24:14). Таким образом, пребывание в чужой земле, поведшее впоследст­вии к рабству политическому, грозило повергнуть израильтян и в рабство духовное.

Сколько времени израильтяне после смерти Иосифа наслаждались миром и благоденствием — определить весьма трудно. Но можно с вероятностью думать, что по­ложение их изменилось к худшему со вступлением на престол новой природной египетской династии. «Восстал в Египте новый царь, который не знал Иосифа», а вмес­те с тем не мог признавать и права его потомков на те особенные привилегии, которыми они пользовались при прежней династии. Имя Иосифа, как сановника низверженной династии, могло быть ему неизвестно (или он мог просто не признавать его заслуг). Вместе с тем по­нятно, с какими чувствами царь в его положении мог от­носиться к израильтянам. Они были привилегированны­ми подданными, пользовались особою благосклонностью низверженной династии, при которой они владели одним из важнейших округов Египта, господствующим над под­ступом к самому сердцу страны. Ненависть и вражду к низложенной династии он, естественно, перенес и на лю­бимое ею племя. Но на развитие особенной враждебнос­ти к израильтянам могли влиять и другие, чисто полити­ческие обстоятельства. Борьба египетских князей с пасту­шеской династией и народностью происходила по преимуществу в округе Гесем, где гиксы, окопавшись в укрепленных лагерях, долго отражали напор египтян. В этой борьбе невольно должны были принимать какое-ни­будь участие и израильтяне, и нет ничего невероятного в том, что они поддерживали сторону гиксов, как народно­сти, родственной им по племенным особенностям, и как династии, которой они так много были обязаны. От при­родных египтян они ничего не могли ожидать себе, так как для них всякий пастух был «мерзостью», и все пасту­шеские племена находились у них в презрении. Этот со­юз их с гиксами сделал их политическими врагами егип­тян, и когда гиксы были окончательно изгнаны из стра­ны, то израильтяне должны были рабством заплатить за свое изменничество природным фараонам. Опасение фа­раона, что израильтяне, как многочисленное и сильное племя, в случае войны могут соединиться с неприятелем и вооружиться против египтян, имело действительные ос­нования и подтверждалось прошлой историей Египта. Гиксы завоевали Египет именно при помощи пастушес­ких племен, которые, подобно израильтянам, с позволе­ния фараонов селились в северо-восточных округах стра­ны и «во время войны соединились с неприятелями». И вот, в чисто государственных интересах начинается по от­ношению к ним политика давления и угнетения.

Прежде всего, конечно, новое правительство лишило израильтян тех преимуществ и вольностей, какими они пользовались при прежней династии; но затем оно пере­шло и к положительному их угнетению, стало «изнурять их тяжкими работами». В данном случае не нужно было и выдумывать искусственно этих работ: они являлись как естественная потребность в самом месте обитания изра­ильтян. По изгнании гиксов из Египта, требовалось на бу­дущее время обеспечить страну от вторжения полудиких чужеземцев, и потому правительство нашло нужным по­строить несколько новых укреплений в этой окраине, и на эти тяжелые земляные работы употреблен был даровой труд израильтян. Труд был, очевидно, каторжный, и биб­лейский историк с горечью повествует об этих работах. «Египтяне с жестокостью, говорит он, принуждали сынов израилевых к работам и делали жизнь их горькою от тя­желой работы над глиною и кирпичами, и от всякой ра­боты полевой, от всякой работы, к которой принуждали их с жестокостью». Так они «построили фараону Пифом и Раамсес, города для запасов», т.е. пограничные крепос­ти с кладовыми для военных припасов.

С каждым новым царствованием возрастали тягости для народа, и не только израильского, но и египетского. Фараоны как бы старались превзойти друг друга своею военною славою и грандиозными постройками и дворцами, которыми украшали свои резиденции, и чем знаменитее был фараон, чем блистательнее его царствование, тем больше стонал народ под гнетом непосильных работ и по­винностей. Партиями отводили изнуренных рабочих в ка­меноломни, заставляли высекать огромные глыбы гранита и с невероятными усилиями тащить их к месту построек; заставляли рыть и проводить новые каналы, делать кирпи­чи и месить глину и известь для воздвигаемых построек; поднимать воду из Нила в каналы для орошения полей, — как это можно видеть еще и теперь на берегах Нила, где обнаженные рабочие подобно машинам работают целый день под палящим солнцем, поднимая воду из реки для проведения ее по полям. Одним словом, «ко всякой рабо­те принуждали их с жестокостью», под палочными удара­ми неизбежных надзирателей. Несмотря, однако же, на все угнетения со стороны правительства, молодой народ быстро увеличивался в сво­ей численности и силе, и под впечатлением, быть может, постоянных военных шествий египетских войск чрез зем­лю Гесем, в нем развилась страсть к воинственности, ко­торую отряды отважных охотников и удовлетворяли набе­гами на соседние страны Так, партия из колена Ефремо­ва делала набеги на филистимские земли и утоняла скот. Понятно, такие наклонности не могли не внушать опасе­ний правительству, что этот воинственный народ, ожесто­чаемый угнетениями, может причинить большие полити­чески затруднения в случае войны, или силой может вый­ти из страны и лишить ее даровой рабочей силы. Видя, что работа, самая каторжная работа, бессильна подорвать рост молодого народа, жестокое правительство фараона реши­лось прибегнуть к крайней мере, к какой только способен восточный деспотизм. Сначала издано было тайное пове­ление повивальным бабкам убивать новорожденных мла­денцев мужского пола; но когда это повеление встретило молчаливый протест в нравственном чувстве и совести представительниц акушерства в древнем Египте и остава­лось без исполнения, то разъяренный фараон повторил это повеление для всего народа и особенно для царских слуг и сыщиков. И вот, к народным стонам под тяжестью работ присоединились стоны и вопли матерей, — но среди этих стонов и воплей израильского народа родился его великий избавитель — Моисей.

 

XV. Моисей, его воспитание в Египте и пребывание в земле Мадиамской. Призвание его при горе Хорив ².

Среди израильтян во время пребывания их в Египте колено Левиино, как показано было выше, сохраняло осо­бенную преданность вере отцов. В среде этого колена жи­ло скромное семейство Амрама и Иохаведы³. Они ничем особенно не выдавались, кроме, быть может того, что сильнее и целостнее других сохраняли веру отцов и более других старались внедрить ее в своих детей — девочку Мариам и мальчика Аарона. Время это было тяжелое для все­го народа. Египетская политика угнетения достигла выс­шего своего развития. Деспотизм фараонов изыскивал все новые и новые средства для того, чтобы задержать рост молодого народа и сломить его нравственную силу, и не останавливался пред бесчеловечием. Издан был даже кро­вожадный указ об умерщвлении новорожденных мальчиков, и когда этот указ стал приводиться в исполнение, у Амрама родился второй сын, принеся вместо семейной радости страшное семейное горе. Мальчик был необыкно­венно красив, и несчастная мать в течение трех месяцев скрывала его от кровожадных взоров фараоновых слуг. Но скрывать долее было невозможно, и она решилась на от­чаянный шаг. Она сделала из тростника корзинку, обма­зала ее асфальтом и смолой, чтобы она не пропускала во­ду, и, положив в нее малютку, с молитвами и слезами опу­стила драгоценную корзинку в один из каналов Нила, поросших тростником, поручая ее Провидению и легкому надзору двенадцатилетней девочки, сестры бедного маль­чика. Папирусный тростник, находимый теперь только го­раздо южнее по берегам Белого Нила, в то время рос и по всем широким каналам северной Дельты, где жили изра­ильтяне и где находились в новопостроенных городах лет­ние резиденции двора фараонова. Своей листвой тростник мог защищать мальчика от палящих лучей солнца, а вме­сте с тем, прикрывая реку, представлял удобное место, где придворные дамы могли купаться, без ущерба для жен­ской стыдливости. Все эти обстоятельства послужили ору­диями высшего промышления Божия. В это самое время вышла купаться дочь фараона и нашла в тростнике кор­зинку с плачущим младенцем. Доброе сердце царевны сжалось от боли при виде несчастной участи брошенного ребенка. Она поняла, что это невинная жертва жестокого указа ее отца по отношению к израильтянам и, надеясь на силу отцовской любви к себе, порешила спасти его и да­же усыновить Она взяла кормилицу из израильтянок, ко­торою оказалась мать ребенка Иохаведа, и таким образом Промысл Божий направил житейскую корзинку ребенка к историческому величию и всемирной славе. Когда мла­денец подрос, царевна взяла его к себе во дворец, офици­ально усыновила его и дала ему имя Моисей, «потому что, говорила она, я из воды вынула его».

Библейское повествование не сообщает никаких по­дробностей из ранней жизни Моисея при фараоновом дворе, и есть лишь слабые указания в преданиях. Так, Иосиф Флавий рассказывает, что он даже в три года был уди­вительно высок ростом, так что, когда он проходил, все невольно останавливались посмотреть на него. Известие о красоте его подтверждается позднейшим библейским сви­детельством, что он был «прекрасен пред Богом» (Деян. 7:20). Вместе с тем он был «научен всей мудрости египет­ской», т.е. получил высшее образование, какое только до­ступно было жрецам и высшим классам страны, держав­шим все научные и высшие религиозные познания в сек­рете от народа, и вообще «был силен в словах и делах» (Деян. 7-22).

Несмотря на свою принадлежность к царскому дому, Моисей не постоянно находился в близком отношении с членами царской семьи. Время образования его в знаме­нитой школе «египетской мудрости» при храме Илиопольском, если только он учился там, и периодически со­вершавшиеся переезды двора в отдаленные Фивы надолго и часто отделяли его от семьи фараоновой. Но более все­го отчуждало его от этого двора его глубокое сочувствие к своему страждущему народу. Из роскошных палат фарао­нова дворца ему еще больнее было смотреть на то униже­ние и рабство, в котором находился единокровный ему народ, и явственнее слышался стон его братьев. При виде бедствий своего народа, ему противным делался блеск раз­золоченных дворцов, и он уходил в убогую хижину своих родителей, чтобы утишить бурю своего возмущенного ду­ха. Он «лучше захотел страдать с народом Божиим, неже­ли иметь временное, греховное наслаждение», и потому даже «отказался называться сыном дочери фараоновой» (Евр. 11:25, 24). Но среди самого народа он еще ближе увидел его страдания, и однажды в порыве негодования убил египетского надзирателя, который жестоко наказы­вал израильтянина-рабочего, и зарыл его в пески, стараясь скрыть следы своего невольного человекоубийства. Молва, однако же, успела распространиться об этом, и Моисею грозила смертная казнь, назначавшаяся египетскими зако­нами за человекоубийство. Вследствие этого он должен был бежать из страны.

Чтобы удобнее скрыться от преследований фараоновых сыщиков, Моисей, по всей вероятности, направился на Пелузий или какой-нибудь другой пограничный город на ли­нии великой укрепленной стены, и чрез него проник в пу­стыню. Выйдя за пределы страны, он направился в южную часть Синайского полуострова, представляющего собой го­ристый треугольник более 200 верст по направлению от севера к югу. Северная часть полуострова занята была амаликитянами, а южная — мадианитянами, производивши­ми свое происхождение от Авраама, чрез Хеттуру. Связь общего происхождения давала ему уверенность в торжественном приеме, а также, быть может, возбуждала надеж­ду на возможность союза против египтян, в случае, если бы израильтяне попытались освободиться от рабства. Достиг­нув главного становища племени, которое обыкновенно находилось около какого-нибудь колодезя или родника, он действительно встретил дружественный прием со стороны главы племени, дочерям которого, с патриархальною простотою пасшим его стадо, он оказал любезность и помощь. Простота обстановки, в которой он теперь оказался, ды­шала патриархальностью и свободой. Хозяин его был и шейхом, и эмиром своего племени, т.е. его гражданским и религиозным главою, носившим вследствие этого два имени — Иофора и Рагуила, соответственно той и другой должности. «Моисею понравилось жить» здесь и он же­нился на одной из семи дочерей Иофора — Сепфоре. Но имя, данное им своему первому сыну от этого брака, по­казывало, что его думы были на берегах Нила, его сердце там, среди своего угнетенного и стонущего народа. Он на­звал своего сына Гирсамом, «потому что, говорил он, я стал пришельцем в чужой земле». И только второй сын наиме­нован был в память спасения Моисея из Египта, Елиезером, «потому что, говорил он, Бог отца моего был мне по­мощником, и избавил меня от меча фараона».

Страна, в которой Моисею пришлось провести много лет, именно гористый полуостров Синая, был особенно пригоден для того, чтобы своею отрешенностью скрывать его от внешнего мира, а вместе с тем своей дикой пустын­ностью настраивать его на возвышенные мысли и подго­товлять к предстоявшему ему великому служению. У се­верных пределов его тянутся белые известковые возвы­шенности. К югу идут холмы песчаника, обыкновенно средней высоты, но поражающие удивительным разнооб­разием и блеском цвета вместе с причудливостью очерта­ний. Но холмы скоро уступают место горам Синая, кото­рые наполняют южный конец полуострова, представляя массы первобытных скал, поднимающихся в своих верши­нах на 9 000 футов над поверхностью моря. Взятый в це­лом, Синайский полуостров представляет собою одну из самых диких стран. Горы издали поднимаются красными и серыми массами, остроконечными скалами из порфира и гранита. По всем сторонам лежат кучи темно-серого пепла погасших вулканов или обломков скал. Волны скал, с зеленоватым отблеском, поднимаются обнажено и гроз­но; неуклюжие, дикие хребты, подобно башням, вздыма­ются над черными и коричневыми массами камней, кото­рые будто бы нарочно разбиты гигантскими молотами ис­полинов. Южный узел этих гор издавна считался святилищем. Так, гора Хорив, когда Моисей прибыл для поселения около нее, уже называлась «горою Божией».

В этом святилище гор, в ожидании времени, когда по предначертанным планам Божиим Израиль созреет для движения к своему освобождению, и в то же время, не­сознательно приготовляясь к предстоявшему великому по­двигу, Моисей провел не менее сорока лет. При своих по­стоянных переходах с стадами своего тестя он мог озна­комиться с каждой долиной и тропинкой, с каждым ущельем, холмом и со всякой горой всей этой страны; с ее населением, как туземным, так и работавшим в египет­ских рудниках; с каждым источником и колодцем и с осо­бенностями всякого рода, представляемыми местностью, что все вместе составляло, в высшей степени, важную под­готовку к тому, чтобы вести народ, по освобождении его из Египта, к надежному пристанищу и великому святилищу будущей продолжительной стоянки. Кроме того, в эти годы душевного покоя его собственный дух, благодаря от­решенности от мира и тесному уединенному общению с Богом и природой, постепенно укреплялся и очищался.

Приготовление Моисея к его великому подвигу, как и для всякой высокой цели, совершалось медленно и посте­пенно. Но вот настало время, когда он, по намерениям Божиим, оказался готовым к великому делу, и удостоился откровения⁴. Первое откровение совершилось ему в пус­тыне Синайской, среди гор Хорива («сухих» гор, как во­обще называются обширные высоты Синайской группы), когда он пас стадо своего тестя. Горы, которые, по свиде­тельству И. Флавия, даже в глазах арабских племен окру­жены были ореолом особенной святости и назывались «го­рами Божиими», с грозным величием смотрели на него со всех сторон. Он шел за своим стадом овец и коз, отыски­вавших растительность по уступам скал, в ущельях узких долин или по берегу случайно попадавшихся ручьев, мало думая о том, куда оно приведет его. Дикая акация и тер­новник всякого рода покрывали кое-где обнаженные усту­пы и раскаленную почву оврагов. Но вот — вдруг пыл ог­ня, подобный тому, который сожигал Израиля в горниле рабства, показался среди ветвей одного из находившихся пред ним терновых кустов: Моисей удивленно смотрит — «терновый куст горит огнем, но куст не сгорает». Когда он подошел поближе «посмотреть на это великое явление», из куста раздался голос, в котором он невольно узнал го­лос Бога. Повелев снять ему сандалии, ибо место, на котором он стоял, было свято, таинственный голос открывал ему новые и теснейшие отношения Бога к Его избранно­му народу и возлагал на смущенного пастуха страшное по­ручение быть Его пророком и избавителем народа от раб­ства египетского. Открыв трепещущему Моисею свое страшное имя «Сущего» (Иеговы), Господь посылает его к народу с известием о предстоящем освобождении. «Иди к твоим братьям и сынам Израилевым», продолжал Бо­жественный голос, «и скажи им: Иегова, Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, послал меня к вам. Вот имя Мое на веки; так называйте Меня из рода в род». Все другие боги просто «элилим» — «ничто», не имеют бытия и суть только изобретение человека. Один Иегова самым именем Своим возвещал о Себе, что Он только Единый Сущий Живой Бог. Моисей должен был возвес­тить своим братьям, что этот Сущий Бог, помня Свой за­вет с Авраамом, готов был освободить их от рабства и привесть их к горе, где именно этот Божественный голос так говорил, и Он там даст им законы как Своему наро­ду, и поведет их затем в добрую землю, которую Он обе­щал отцам их.

Невольно устрашась поручения столь возвышенного и - вместе столь трудного, Моисей, естественно, желал полу­чить особенное уверение в соприсутствии с ним Бога, прежде чем явиться пред лицо могущественного фараона или пытаться пробудить угнетенный народ от апатии. Но ему дается и это уверение. Откровение подтверждено бы­ло ему двумя знамениями, которые показывали, что он стоит в присутствии не только Сущего, но и Всемогущего Бога, и из которых каждое заключало в себе особое значе­ние. Рука, пораженная проказой и затем опять исцелен­ная, указывала на силу, при помощи которой Моисей мог освободить народ, считавшийся у египтян прокаженным. Пастушеский посох, сначала превращенный в змея, быв­шего египетским символом злого духа (Тифона), и опять превратившийся в свое прежнее состояние, сделался жез­лом Моисеевым и жезлом Божиим, как бы скипетром в управлении вверяемым ему народом и орудием чудес, ко­торые содействовали освобождению народа и поражали врагов его. Правда, Моисей чувствует еще одно препятст­вие к успешному исполнению великого дела. Он не ре­чист, косноязычен. Но и в этом ему дается уверение, что вместо него пред фараоном будет говорить брат его Аа­рон, и ему остается только действовать при посредстве его в качестве представителя Бога. Ему придется только руко­водить, а Аарон будет выражать его указания в надлежа­щих словах. По отношению к народу он должен был, так сказать, заменять Бога, а по отношению к Аарону быть тем же, чем Бог является по отношению к Своему проро­ку, которого Он вдохновляет. Таким образом, у него есть могущественный Защитник и Покровитель, который и бу­дет главным Избавителем. Народ будет избавлен не искус­ством или умом предводителя, а только силою Иеговы. Это избавление должно быть настолько делом. одного Ие­говы, что народ должен был во все последующие века ви­деть в этом залог того, что Он избрал его Своим народом из чистой любви и сострадания к нему. Тогда Моисей ре­шил возвратиться на берега Нила, тем более, что там уже «умерли все искавшие души его».

Когда Моисей отправился в путь, во время которого получил грозное внушение за упущение в совершении об­резания над своим сыном, то в пустыне у горы Хорива он встретился с своим братом Аароном, и эта встреча столь давно не видевших друг друга братьев не только взаимно ободрила их дух, но и наполнила их сердца радостью и упованием на Бога. Моисей рассказал своему возлюблен­ному брату о полученном им божественном посланничестве для совершения великого предприятия; с своей сто­роны, то же самое передавал и Аарон. Последний, посто­янно живший с своим народом и близко знавший его жизнь и настроение, мог сообщить Моисею, что израиль­тяне, их братия, наконец, после долгих лет охлаждения, опять запылали ревностью к вере своих отцов, так что можно было надеяться на их содействие в исполнении всякого плана к быстрому освобождению их от рабства египетского и от близости ненавистного идолопоклонства. Доказательств этого не было надобности ждать долго. Все старейшины Израиля, будучи собраны на совещание и по­лучив известие о приближающемся событии, с радостью приняли эту весть, и чрез них она с быстротою молнии облетела все колена, все племена и семейства, народ под­нял голову и исполнился радостью. Старейшины донесли великим братьям, что «народ поверил» им и возрадовался, что «Господь посетил сынов израилевых» чрез своих избранных посланников и в благодарственном уповании «поклонился». Тогда оставалось только сообщить волю Бо­жию фараону и просить его об освобождении народа, и братья-освободители пошли пред лицо гордого монарха.

 

XVI. Ходатайство пред фараоном и казни египетские. Приготовление к исходу. Пасха ⁵.

Когда Моисей снова явился на берегах Нила, то глав­ного угнетателя народа израильского уже не было в жи­вых и престол перешел к его наследнику — бесхарактер­ному, но жестокому деспоту, который своим упорством подверг страну ужасным бедствиям Наиболее любимой резиденцией фараона этого времени был город Танис или Цоан, лежавший на одном из северных каналов Нила, в области Гесем. Это был город колонн, статуй, сфинксов и украшений всякого рода, какими вообще отличалась рези­денция фараонов. Великолепные дворцы были местом по­стоянных придворных пиршеств и ликований, которые были в разительном противоречии с тем, что делалось за их стенами, где народ стонал от непосильных работ и по­винностей. Представителем этого народа и явился во дво­рец Моисей с своим братом Аароном.

При государственной беспечности фараона, едва ли имевшего возможность знать действительное состояние своего государства и судившего о нем только по окружав­шей его придворной пышности и раболепству придворных льстецов, превозносивших славу и могущество фараонова престола, появление во дворце каких-то дерзких предста­вителей ничтожного, презренного инородческого племени могло только вызвать у фараона улыбку презрения. На просьбу Моисея и Аарона отпустить израильский народ в пустыню для принесения жертвы Господу, фараон высоко­мерно, хотя и не без благодушия отвечал, что он не знает никакого их Господа и советовал бы им не предаваться праздным смутам в народе, а идти и заниматься своим собственным делом. «Зачем вы, Моисей и Аарон, отвлека­ете народ мой от дел его ? Ступайте на свою работу», ска­зал он, и с этим выпроводил ходатаев за угнетенный на­род. Фараон, очевидно, не понимал еще всей важности го­товящегося события, но видел, что в народе израильском началось какое-то незаконное движение. Движение это, думалось ему, происходило от праздности, и поэтому он велел усилить работы и повинности. Египетским надзира­телям запрещено было выдавать, рабочим даже солому для кирпичей, и народ должен был сам отыскивать ее для се­бя, теряя время, а между тем, от них требовали изготов­ления того же урочного числа кирпичей, подвергая жесто­ким побоям и наказаниям за всякий недочет в них. На­род возопил еще больше и выражал негодование даже на Моисея и Аарона, считая их прямыми виновниками сво­их усилившихся страданий. Тогда Бог, возобновив Свое обетование вывести народ в землю обетованную, дал Мо­исею и Аарону окончательное поручение ходатайствовать пред фараоном, предупреждая их о противодействии и упорстве последнего, но показывая вместе с тем, что все это послужит лишь к обнаружению всемогущества Божия и заставит самих египтян признать силу Иеговы. И вот братья-освободители опять явились во дворец, чтобы ре­шительно потребовать отпущения народа, подтверждая свое право на то необычайными знамениями.

На этот раз фараон внимательнее отнесся к предста­вителям израильтян, созвал придворный совет, чтобы офи­циально выслушать их заявления. В доказательство право­ты своего требования Аарон бросил свой жезл на пол, и он мгновенно превратился в змея, шипя и извиваясь. Как ни чудесно было это знамение само по себе, но для Египта в нем не было ничего необычайного. Оно, по-видимому, не особенно смутило фараона. Он позвал своих придворных волхвов Ианния и Иамврия, и они своими чарами сумели сделать нечто подобное. Таким образом, первым своим знамением Моисей с своим братом не могли доказать не­обычайности своих полномочий, и жезл Аарона только в том отношении превзошел жезлы египетских волхвов, что, превратившись в змея, пожрал их. Фараон, очевидно, толь­ко с любопытством просвещенного деспота взглянул на этот — по его мнению — «фокус» представителей изра­ильского племени и остался несомненно доволен подоб­ным же искусством своих придворных волхвов. Об отпу­щении народа он и думать не хотел. Тогда над Египтом разразился ряд бедствий, которые по быстроте следования и величию были беспримерны в истории страны и по спра­ведливости получили название казней египетских. Когда фараон решительно отказался удовлетворить справедливую просьбу Моисея, страну постигло первое бедствие; вся вода обратилась в кровь⁶. Все казни египет­ские имеют не просто стихийный характер, но религиоз­но-нравственный смысл. Они имеют целью не только сло­мить упорство жестокого правительства, но и подорвать в глазах народа значение его богов. Первая казнь была пря­мо направлена против главного божества страны, Озири­са, как олицетворения Нила, который оказался бессиль­ным защитить страну от этого бедствия, и жрецы его сво­ими чарами могли только увеличить бедствия, обращая также воду в кровь, а не восстанавливая ее первоначаль­ного свойства. Вода оказалась негодною к употреблению, рыбы умирали в ней, и египтяне принуждены были рыть новые каналы, чтобы не погибнуть от жажды.

Вторая казнь⁷, наслание жаб, также прямо направле­на была к подрыву египетского идолопоклонства, именно культа богини Хект, «гонительницы жаб», изображавшей­ся с головой жабы. В известные периоды жабы во множе­стве появляются в Египте, особенно, когда Нил и его ка­налы во время высшего разлива заливают и наводняют все высыхающие, обыкновенно, болота и низменности. Жабы и лягушки всякого рода нарождаются мириадами, и древ­ние египтяне обращались за помощью к богине Хект. Так было и теперь вследствие наказания Божия, но в еще бо­лее ужасной, небывалой степени. «Гонительница жаб» оказалась бессильною помочь беде, и жабы наполняли да­же дома и постели, что было истинным бедствием для такого брезгливого и чистоплотного народа, как египтяне. Волхвы своим искусством только усиливали бедствие, ко­торое, очевидно, было так необычайно и тяжело, что фа­раон принужден был обратиться за помощью к Моисею и Аарону. Тут он показал первый признак уступчивости, ко­торая, однако же, скоро опять сменилась упорством высо­комерного деспота.

В наказание за это последовала третья казнь⁸ и при­том уже без предостережения, которым сопровождались первые две. Почва берегов Нила, как и все там, считалась священною, и ее боготворили под именем Себ или отца богов. Теперь она должна была подвергнуться оскверне­нию. Вся земля обратилась в мошек и разных насекомых. «И были мошки на людях и на скоте». Под мошками (скнипы), очевидно, разумеются не только безвредные, но и ядовитые насекомые, причинявшие страшные страдания не только людям, но лошадям и вообще скоту. Но, собст­венно, ядовитые насекомые явились вследствие четвертой казни⁹, наведшей на страну «песьих мух». Эти злые и ядо­витые мухи тучами наполнили воздух и были истинным бичом для людей и для животных. Это была ужасная казнь и кроме нанесения телесных страдании, она вместе с предыдущею направлялась также к подрыву египетского идолопоклонства, в котором были и специальные «боги мух», как и во всех жарких странах древнего языческого мира. Боги эти считались защитниками страны от ядови­тых насекомых всякого рода, и две последние казни дока­зывали их полное бессилие против бедствия. Едва страна успела вздохнуть от описанного бедствия, как ее постигла пятая казнь¹⁰, именно моровая язва на скот. Опять и здесь покровители скота в Египте Озирис и Изида, также как и другие божества, оказались бессиль­ными отвратить бедствие, и оно должно было тем боль­шим ужасом поразить египтян, если от язвы погиб и бо­готворимый ими бык — Апис.

В шестой казни¹¹ карающая рука Божия ближе каса­лась уже самих людей. Брошенный Моисеем пепел про­извел язву, поразившую не только скот, но и людей. Казнь эта также направлялась против египетского идоло­поклонства. В различных египетских городах, посвящен­ных богу Сет или Тифон, ежегодно приносились в жерт­ву рыжеволосые люди из инородцев, и между ними, на­верно, бывали и израильтяне. После сожжения их живыми на жертвеннике пепел их рассеивался жрецами в воздухе, как бы для очищения атмосферы от всяких вредных стихий. Теперь же пепел, брошенный Моисеем, произвел как раз противоположное действие и поразил язвою суеверных египтян, и особенно жрецов, для кото­рых бедствие от нее было двойное, так как по закону оно делало их нечистыми и неспособными к отправлению своих жреческих обязанностей.

Как ни тяжелы были все эти бедствия, но они еще не могли сломить упорства высокомерного фараона и не могли заставить его исполнить просьбу Моисея. Тогда по­слана была седьмая казнь¹² Это было около месяца мар­та. Ячмень колосился, лен цвел, а пшеница, рожь и полба еще только зеленели. Над полями пронеслась страш­ная грозовая буря, сопровождавшаяся опустошительным градом. Явление это было необычайным. Хотя гром и град не неизвестны в Египте весною, но они редко бывают сильными, и теперешняя сильная гроза с опустошитель­ным градом должна была крайне усилить возбуждение и страх народа пред грозными явлениями, быстро следовав­шими одно за другим и поражавшими страну различны­ми бедствиями.

Восьмая казнь¹³ совершилась посредством наведения саранчи, самого страшного бедствия для земледельческой страны особенно уже значительно опустошенной градом. От Аравии до Индии и от Красного моря и Нила до Гре­ции и северных пределов Малой Азии саранча есть истин­ный бич земледелия. Она летает такими тучами, что засти­лает солнце и дотла пожирает всю зелень, встречающуюся ей на пути. Неспособная управлять своими полетами, она несется по воле ветра, и горе стране, на которую она об­рушивается. Она покрывает землю как снег; и будь стра­на раньше хотя садом эдемским, после нее будет пред­ставлять бесплодную пустыню. Ничто не в силах остано­вить ее полета. Зажигают огни, но они потухают от массы мертвых тел ее, а живая мириадами продолжает свой по­лет. В открытые двери и окна она набивается тысячами и съедает все, что сделано из дерева. Такое страшное бедст­вие постигло и Египет; и только когда саранча произвела свою опустошительную работу, сильный ветер с Средизем­ного моря снес и потопил ее в Красном море. Все эти бедствия, наконец, по-видимому, поколебали фараона. Он поспешно призвал к себе Моисея и Аарона и на этот раз уже с несвойственным ему смирением просил их простить его за отказ в их просьбе. Но как только пре­кратилось бедствие, в нем опять ожило высокомерие вос­точного деспота, и он поддался внушению жрецов, кото­рые утверждали, что все эти бедствия — простые явление природы, и потому не следует на основании их государст­ву лишаться такой многочисленной рабочей силы, какую представляли собой израильтяне для Египта. Впрочем, дру­гие из приближенных сановников фараона, более понимав­шие нужды и состояние страны, по-видимому стали убеж­дать его уступить просьбе Моисея, так как иначе Египет погибнет. И фараон действительно сделал уступку, но с ог­раничением, чтобы на праздник в пустыне шли только од­ни мужчины, а остальные все должны были оставаться до­ма. «Я готов отпустить вас, но зачем с детьми? Видите, у вас худое намерение», сказал он и велел выгнать Моисея из дворца. Последовавшая затем казнь, однако, заставила его сделаться еще более уступчивым, и он уже позволял идти всем израильтянам, только бы остались дома стада, как за­лог того, что они возвратятся из пустыни. Но дипломати­ческие переговоры, которые, однако же, обеим сторонам давали знать, что собственно разумелось под предлогом трехдневного празднования в пустыне в честь Иеговы, должны были принять теперь более крутой и откровенный оборот. Моисей отверг условие фараона и сказал, что он требует отпуска всех вообще израильтян со всеми их стадами до последнего копыта, ничего уже не говоря о про­должительности путешествия. Между тем страну постигла девятая казнь¹⁴. Солнце было верховным божеством Егип­та, и оно также должно было обнаружить свое бессилие пред всемогущим и грозным Иеговой. Страну покрыла не­проницаемая тьма, продолжавшаяся три дня, так что лю­ди не могли видеть друг друга, и должно было приостано­виться всякое движение и всякая деятельность. Напутан­ный страшною тьмою, фараон еще раз выказал уступчивость. Но требование Моисея, чтобы народ взял с собою и все свои стада, опять пробудило строптивость разъяренного деспота, и аудиенция кончилась страшными угрозами фараона, что дерзкий нарушитель его спокойст­вия должен будет умереть, если только опять увидит лицо его. Но события приняли уже вполне решительный обо­рот, и Моисеи мог с глубокой иронией ответить фараону, что он уже действительно не увидит лица его.

Великие исторические события не совершаются сразу. Прошло более поколения с того времени, как Моисей в неудержимом порыве благородного негодования убил еги­петского надзирателя за его жестокость к своему сопле­меннику. Он думал, что «братья его поймут, что Бог ру­кою его дает им спасение» (Деян. 7:25), и очевидно на­деялся, что этот случай послужит для них сигналом к общему подъему на борьбу за свободу. Но цепи рабства въелись, так сказать, в самую душу этого народа, и он был глух к призыву освободителя, который сам должен был спасаться бегством от грозившей ему смертной казни. Это, однако же, не убило в нем надежды. В глухих ущель­ях Синайского полуострова в часы пастушеского досуга он жил своею великою мыслию, но осуществления ее должен был ожидать многие годы. Прошла вся молодость и боро­да покрылась снегом старости, и только тогда он получил божественное призвание к освобождению народа от раб­ства египетского, и тогда же с берегов Нила дошла до не­го радостная весть, что родной ему народ, под влиянием Аарона, наконец, воспрянул духом и готов был принять ос­вободительную миссию двух братьев. Тогда-то и началась описанная выше борьба между представителями угнетен­ного народа и деспотическим угнетателем, — борьба, в которой такую грозную роль играли внешние бедствия, в быстрой последовательности обрушивавшиеся на страну. Последнее страшное явление более всего навело ужас на суеверных египтян, и приближенные сановники более чем когда-нибудь умоляли фараона отпустить этих презренных рабов, Но слабохарактерный и, вместе с тем, высокомер­ный деспот, соглашаясь уступить, в то же время опять пе­ременил свое мнение и дождался того, что страну его по­стигло новое бедствие, еще более ужасное, чем все преды­дущие, и притом такое, которое лично коснулось самого фараона.

Моисей уже предвидел неминуемый исход борьбы и велел всем готовиться к выступлению. Народ должен был запастись всем, что могло понадобиться в пустыне. Жизнь в Египте познакомила израильтян с ремеслами и занятия­ми этой цивилизованной страны, так что они в культурном отношении стояли гораздо выше, чем простые нома­ды или пастухи, и потому могли сразу основать благоуст­роенное государство в Палестине. Но рабская жизнь, ес­тественно, не могла способствовать благосостоянию эко­номическому. В течение долгого времени они, будучи даровыми рабочими, не получали никакой платы за свой труд, и поэтому, если и были некоторые счастливые ис­ключения людей, сумевших накопить богатства, то масса была крайне бедна. Теперь, перед уходом из страны, на­род должен был, так сказать, сразу взять у египтян плату за свой вековой труд, и каждый должен был выпросить у знакомых египтян все, что может оказаться необходимым в пустыне — одежды, украшения, сосуды и тому подоб­ные вещи. С массой собственно египетского народа изра­ильтяне жили в дружественных отношениях, так как поч­ти одинаково несли тяжкую долю рабства, но последние события заставили и высшие классы снисходительнее и добрее относиться к израильтянам, и потому все охотно давали им свои вещи.

Наступила последняя роковая ночь, последняя ночь рабства перед зарей свободы. Память о ней необходимо было увековечить в народном сознании¹⁵. Народ должен был бодрствовать в эту ночь, и совершить торжественный обряд в знак своего освобождения. Несомненно, израиль­тяне и прежде имели годичные праздники, совершавшие­ся весною. Теперь установлен был новый праздник, как знамение великого исторического момента в жизни на­рождающегося народа, именно праздник Пасха, и Моисей повелел праздновать ее с такими обрядами и в такой об­становке, которые навсегда запечатлелись бы в народной памяти. Отселе с месяца Авива (Нисана) должен был на­чинаться новый год, и в четырнадцатый день его должна ежегодно совершаться Пасха. Каждый дом должен совер­шать ее отдельно, убивать ягненка и есть его с пресным хлебом и горькими травами так, чтобы вместе чувствова­лась и сладость свободы и горечь испытанного рабства. Все должны были есть ее наготове к отправлению, стоя с по­сохами в руках, в сандалиях, с поясами и сумками, есть «с поспешностью», как требовалось особенностями истори­ческого момента освобождения народа. Никто не должен был выходить из дома, а быть наготове — по первому зна­ку собираться под знаменами своих частей для выхода из страны рабства. Страшная торжественность этой ночи и этого обряда усиливалась кровавыми знаками на дверях, дававшими знать, что в эту ночь совершится последняя казнь над деспотическою страною.

И казнь совершилась¹⁶. Заря, засиявшая для израиль­тян лучами свободы, осветила для египтян то ужасное бед­ствие, которое разразилось над ними в эту ночь. «И сде­лался великий вопль во всей земле египетской: ибо не бы­ло дома, где не было бы мертвеца», и в самом дворце фараон оплакивал своего наследника. Ангел смерти пора­зил всех первенцев египетских «от первенца фараона, си­девшего на престоле своем, до первенца узника, и все пер­вородное из Египта».

Последнего удара не выдержало высокомерие фараона. Узнав о страшном бедствии, постигшем страну и его собственный дом, он еще ночью призвал Моисея и Ааро­на и с отчаянием сказал им: «встаньте, выйдите из среды народа моего, — возьмите все и идите, и благословите ме­ня», как бы сквозь слезы добавил убитый горем фараон. Теперь уже и сами египтяне, пораженные ужасом, торо­пили израильтян к выходу из страны: иначе, говорили они, «мы все помрем». И народ двинулся в путь, собираясь под знаменами своих старейшин и сосредоточиваясь вокруг, главного знамени, где находилась душа всего движения — вождь и освободитель народа Моисей.

 

XVII, Исход из Египта. Переход чрез Чермное море ¹⁷

Исходным пунктом движения был Раамсес, один из тех «городов для запаса», которые построены были ка­торжным трудом израильтян. Почуяв свободу, народ бод­ро устремился в путь. У него всего еще было вдоволь, он не имел и понятия о тех лишениях и нуждах, которые предстояли ему, и был одушевлен единственною мыслью о той обетованной земле, что течет молоком и медом, и же­лал бы, чтобы его прямо вели туда. Это последнее желание, по-видимому, исполнялось, когда после короткого отдыха в сборном стане вожди повели народ прямо на палестин­скую дорогу и, пройдя по направлению к востоку около двадцати пяти верст по линии канала с пресной водой, идущего к одному из горьких озер, — остановились станомв Сокхофе или Суккоте — «палатках», где, вероятно, была стоянка какого-нибудь пастушеского племени. Воды было достаточно по всему пути, но многие женщины, наверно, уже отставали, дети истощались и заболевали, скот изму­чивался и падал, — неизбежное явление в массовом и, притом, поспешном движении. Кроме того, видимо, ро­бость заползала в души менее отважных мужчин, когда они невольно вспоминали, что пред ними тянется укреп­ленная сплошная стена, и прежде, чем проникнуть за нее в вольную пустыню, им придется встретиться с хорошо во­оруженными и дисциплинированными войсками, охраняв­шими эту укрепленную стену. На следующей день при­шлось остановиться уже в виду фортов Ефама, одной из крепостей этой стены, «на краю пустыни» того же имени. При виде грозных бастионов крепости страх разросся еще больше, и хотя израильтяне находились еще на египетской почве, но между ними послышались уже голоса, выражав­шие сожаление, что оставили Египет: лучше было бы раб­ствовать там, чем умирать в пустыне,

Моисей, однако же, знал не только характер своего народа, но также и то, с чем ему приходилось встретить­ся на пути. Прежде всего он подвергся бы нападению со стороны гарнизонов пограничной египетской укрепленной стены; но если бы ему удалось прорваться чрез эту стену, то с другой стороны на него не замедлили бы напасть на­ходившиеся в союзе с Египтом князья филистимские, ко­торые не преминули бы поживиться за счет такой боль­шой добычи. Нужно было избежать всего этого. Поэтому

Моисей, руководимый чудесно предшествовавшим ему столпом облачным днем и столпом огненным ночью, по­вернул от Ефама на юг и повел свой народ параллельно со стеной, на некотором расстоянии от нее. Движение это было крайне поспешное, так как крепостные войска во всякое время могли сделать нападение, и поэтому во вре­мя пути пришлось иметь меньше отдыха, чем бы следова­ло. Наконец, неподалеку от Чермного моря они достигли места под названием Пигахироф — «место, где растет тростник» («между Мигдолом и между морем, пред Ваал-Цефоном»). Там они могли раскинуть палатки и отдыхом подкрепить свои силы среди обильных родников пресной воды и прекрасных пастбищ. В таком движении виден глубоко обдуманный план. Подступ к крепости Ефам и за­тем быстрое отступление от нее и исчезновение в пусты­не могли заставить начальников крепостей предполагать, что Моисей оставил намерение прорваться чрез крепост­ную стену, потерял дорогу и заблудился в пустыне. Когда об этом донесено было фараону, то и у него могло явить­ся предположение, что бежавшее от него рабы «заблуди­лись и пустыня заперла их».

Известия из пограничных крепостей в то же время должны были показать фараону, что у Моисея действи­тельно было намерение окончательно вывести свой народ из Египта, а не просто временно побыть в пустыне с це­лию совершения религиозных обрядов и празднеств, как он, при своем презрительном взгляде на неспособность рабского племени к возвышенной идее свободы, мог пред-полагать и после всего, что произошло между ним и Мо­исеем. «Что это мы сделали?» гневно сказал он теперь ок­ружавшим его сановникам. «Зачем отпустили израильтян, чтобы они не работали нам?» Он с крайней неохотой от­пустил их даже в пустыню на религиозный праздник, — отпустил только потому, что не мог не отпустить. Теперь же, когда стало известно, что эти рабы решились совсем бежать из страны, надо остановить их, воспрепятствовать им во что бы то ни стало. Правда, они уже были доволь­но далеко; но у него была конница, которая могла догнать их. Быстро поэтому он приказал снарядить погоню. В ка­честве передового отряда высланы были шестьсот лучших колесниц, за которыми двинулись и главные силы. Египет­ские фараоны были страстные любители конницы, кото­рая была их гордостью и славой. На нее шли огромные из­держки, так как каждый воин имел особую колесницу, за­пряженную парою красивых, сильных и быстрых коней. Пылая мщением к презренным беглецам и предвкушая удовольствие грозного налета молниеносной конницы на пораженных ужасом израильтян, фараон сам отправился во главе передового отряда¹⁸.

Между выходом израильтян и погоней за ними, одна­ко же, по необходимости должно было пройти довольно много времени. У египтян так велико было почтение к умершим, что самые важные государственные обстоятель­ства не могли нарушить всего обрядового церемониала, ко­торый совершался фараоном в честь своего умершего сына-наследника. Кроме того, и в семействах воинов также совершались подобные же обряды над умершими первенца­ми. По придворному церемониалу для оплакивания сына фараонова требовалось до семидесяти двух дней, и в это время отлагались все остальные дела. Но если фараон при­нужден был долго откладывать преследование, то теперь тем быстрее он должен был пуститься в погоню за беглы­ми рабами. Он быстро снарядил свою грозную конницу, и военные колесницы вихрем понеслись своими великолеп­ными скакунами, которые, по выражению одного древнего египетского памятника, «были быстры как шакалы, с ог­ненными глазами и с яростью подобно урагану, все разру­шающему». Бедственная участь израильтян казалась неиз­бежною. Они между тем, снявшись станом, медленно по­двигались к Чермному морю. Слышен был уже прибой волн на морском берегу, когда вдруг позади на небосклоне пока­зались облака пыли, дававшие знать о преследовании. Ужас объял всех, и опять начался отчаянный ропот малодушных на своего вождя. Ввиду неизбежной гибели ропот превра­тился в обвинения, в которых звучала горькая усмешка от­чаяния. «Разве нет гробов в Египте, что ты нас привел уми­рать в пустыне? роптал народ. Что это ты сделал с нами, выведши нас из Египта? Не говорили ли мы тебе в Египте: оставь нас, пусть мы работаем египтянам? Ибо лучше нам быть в рабстве у египтян, чем умереть в пустыне». В этом ропоте слышалось злобное малодушие рабов, для которых цепи рабства милее, чем свобода, достигаемая отвагой и му­жеством Можно представить, как тяжело было положение Моисея. Но великий вождь, спокойный даже в присутствии страшной опасности, сумел вовремя успокоить тревогу, по­ка она еще не перешла в гибельную панику. «Не бойтесь, стойте!» — громовым голосом сказал он: «Господь будет поборать за вас, а вы будьте спокойны». Слова эти успоко­ительно подействовали на массу, и она стала ожидать сво­ей участи, которая, несомненно, должна была скоро ре­шиться. Море бурно волновалось впереди, а сзади уже по­казывались передовые ряды преследователей. Опасность была страшная, но Господь услышал вопль Моисея и пове­лел народу идти вперед, несмотря на бушующие волны, обещая, что море расступится перед ними и представит широкий путь для прохода. И первым знамением этого по­кровительства было то, что Ангел Господень и столп облач­ный, двигавшиеся впереди стана, теперь стали позади его, чтобы укрыть народ от египтян.

Настала ночь — темная и бурная. По указанию Бо­жию Моисей простер руку свою на море, и сильный севе­ро-восточный ветер с такою яростью стал гнать воду, что море сделалось сушею: «и расступились воды. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше; воды же им были стеною по правую и по левую сторону», защищая боковые подступы к переходу. Буря настолько задержала в таком положении воду, что израильтяне успели перебраться на ту сторону моря со всеми своими стадами, естественно, торопясь под влиянием страха надвигавшейся погони. Не­сомненно, это была страшная ночь, как можно видеть из описаний ее псалмопевцем, воспевавшим это достопамят­ное событие столетия спустя: «Облака изливали воды, тучи издавали гром, и стрелы Твои летали, и глас грома Тво­его в круге небесном, молнии освещали вселенную; земля содрогалась и тряслась» (Псал. 76:17—19). Только что из­раильтяне успели перебраться на восточный берег, как у западного берега показались и египтяне. Что им было де­лать? Сразу ли броситься по тому пути, по которому пе­решли израильтяне, или поискать обходного пути, чтобы перенять беглецов сухим путем? Воины и лошади были утомлены усиленным маршем, и ночь была страшно тем­ная. Но в стане израильтян светился столп огненный, по­казывавший, что они недалеко, и фараон решился тотчас же преследовать добычу. Думая, что буря еще долго будет сдерживать воду и видя добычу так близко, он не послу­шался благоразумия и с своей конницей ринулся вброд, направляясь по указанию сигнального огня, который дол­жен был обозначать место нахождения самого вождя бег­лецов. Между тем, по описанию Иосифа Флавия, разра­зился страшный бурный ливень, с громом и молнией, и вместе с порывистым ветром заставил невольно смутиться гонителей, которые, в то же время, видя огни, зажигавши­еся в различных местах среди израильтян для указания пу­ти отдельным частям, потеряли прямое направление и в смятении кое-как ощупью пробирались по дну. Но вот, когда войско уже находилось среди перехода, ветер, по чу­додейственному мановению руки Моисея, мгновенно пе­ременил свое направление и с прежнею яростью подул со стороны моря. Долго сдерживавшаяся им вода теперь тем яростнее ринулась к берегу, и пенистые волны стали заливать место перехода. Идти вперед поэтому было невоз­можно; но то же самое и назад, потому что колеса вязли и засевали в песке; от сильных порывов взбешенных ко­ней оси ломались, и воины падали в воду. При виде насту­пающих волн ужас объял египтян. Но спасение было уже невозможно. Юго-западный ветер с дикою силой дул из ущелий соседних гор и яростно гнал воду, которая все бо­лее и более затопляла место перехода. На нем в отчаянии боролись египтяне. Отчаянные крики погибающих людей и храп испуганных лошадей, бессильно бившихся в упря­жи засевших в песке колесниц, представляли (как естест­венно предположить) страшную картину, усиливаемую непроницаемой тьмой ночи и ревом разъяренной стихии. Но борьба была непродолжительна. Стихия одолела, и по­утру берега были усеяны трупами погибших в ту ночь египтян, среди которых, вероятно, был и сам фараон.

Близ того места, где израильтяне вышли на восточный берег Чермного моря, от берега идет равнина, ведущая к плодородному оазису, известному еще и теперь под назва­нием Айюн-Муса, «Источники Моисеевы», на расстоянии четверти часа пути от берега. Здесь-то, наверно, и распо­ложились израильтяне после чудесного перехода Чермного моря. Чудесное избавление от страшной опасности приве­ло их в неописуемый восторг. Этого спасение никак нель­зя было приписать самим себе; оно было в собственном смысле чудесно, и народ ликовал, прославляя Иегову и своего доблестного вождя Моисея. Иегова, очевидно, есть Бог превыше и всесильнее всех богов. Все сердца были переполнены восторженною благодарностью к Богу. В такие великие исторические моменты народная душа изливает­ся в дивно-поэтических творениях, и душа израильского народа вдохновенно выразилась в той хвалебной песни, которая сделалась историческим заветом народа и послу­жила основой для его религиозной и гражданской поэзии во все последующие века. «Моисей и сыны Израилевы воспели Господу песнь сию,

 

Пою Господу, ибо Он высоко превознесся,

Коня и всадника его ввергнул в море.

Господь моя крепость и слава:

Он был мне спасением,

Он Бог мой, и прославлю Его,

Бог отца моего, и превознесу Его¹⁹.»

 

По окончании великой исторической песни началось простое народное ликование и празднество. Мариам, до­стойная сестра великих братьев-освободителей, образовала хороводы и с тимпаном в руках вдохновляла женщин и дев к пляскам, песням и играм. Это был самый счастли­вый день в истории избранного народа.

Такое необычайное событие, конечно, не могло прой­ти незамеченным в тогдашнем мире, и предания о нем долго сохранялись у соседних народов. Племена к востоку от Чермного моря, говорит Диодор Сицилийский, быв­ший в Египте незадолго до Рождества Христова, «имеют предание, передающееся в течение веков, что однажды вес залив во время сильного отлива обнажился от воды, кото­рая стенами стояла по обеим сторонам, делая видимым дно». Греко-иудейский писатель Артапан, живший также незадолго до Рождества Христова и написавший книгу об иудеях, отрывки которой сохранены Евсевием Кесарий­ским, говорит, что «жрецы Мемфиса обыкновенно расска­зывали, что Моисей тщательно изучил время отлива и при­лива Чермного моря и провел через него народ свой, ког­да мели совсем обнажились. Но жрецы Илиопольские рассказывают эту историю иначе. Они говорят, что когда царь египетский преследовал иудеев, то Моисей ударил во­ды своим жезлом и они расступились так, что израильтя­не могли пройти как по суху. Когда же египтяне реши­лись вступить на этот опасный путь, то были ослеплены огнем с неба, море ринулось на них и они все погибли ча­стью от молнии, частью от волн».

Знаменитый египтолог Бругш высказал новую теорию касательно места исхода, возбудившую значительный ин­терес в ученом мире. Он предполагал, что израильтяне по­шли не южной дорогой к Чермному морю, как описано выше, а к северо-востоку, по направленно к Пелузию. Ва-ал-Цефон, по его мнению, был храм на горе Касие, уже за египетской пограничной стеной, в направлении к Ханаа­ну. Так как эта дорога ведет уже не через Чермное море, а гораздо севернее его, то, по мнению Бругша, вместо библейского «Чермное море» нужно читать «Травное мо­ре» , каковое название давалось не только заливам Чермно­го моря, наполненным водорослями, но и, главным обра­зом, широким и страшным топям, известным под назва­нием Сирбонских озер, между Пелузием и Гесемом, у берега Средиземного моря. Между этими озерами и Сре­диземным морем и теперь еще проходит узкая береговая полоса, которая, по-видимому, может служить путем со­общения между Египтом и Палестиной, но во время бурь заливается волнами моря. Этим-то путем и проведены бы­ли, по его предположению, израильтяне, между тем как во время прохода войска фараонова поднялась буря, кото­рая стала заливать береговую полосу, вследствие чего вой­ско пришло в смятение и ужас, потеряло свое настоящее направление и погибло в волнах. — Как ни остроумна эта теория сама по себе, но принять ее невозможно, и не только потому, что она далеко отступает от библейского текста, но и потому, что новейшие исследования совсем не подтверждают ее. Дело в том, что проход по этой бе­реговой линии невозможен, так как в некоторых местах она совершенно прерывается. Быть может, берег с того времени совершенно изменился; но и в таком случае ка­жется невероятным, чтобы Моисей повел свой народ этим путем, так как тут он был бы принужден прорваться чрез укрепления Пелузия, как раз запиравшие выход из страны в этом месте.

XVIII. Странствование израильтян по пустыне до Сина²⁰

Снявшись со своего стана в Айюн-Мусе, народ израильский под покровом Божиим и водительством Моисея двинулся по направлению к югу — вероятно тем путем, которым и теперь ходят караваны из Египта к Синаю и в Аравию, неподалеку от морского берега, по пустынной кремнистой дороге. Чем дальше, тем местность станови­лась волнообразнее и гористее. Это была пустыня Сур. В течение трех дней народ тяжело двигался вперед, под­крепляясь запасенной в кожаных мехах водой; но послед­няя, наконец истощилась, и мука жажды начала сказы­ваться на всех. Это было неутешительным началом для новой свободной жизни и резко противоречило с тем, что израильтяне, вероятно, ожидали после своего чудесного избавления от фараона. Наконец они прибыли в долину Хувар, известную тогда под названием Мерра («Горечь»), и в ней нашли воду; но она оказалась слишком соленой и горькой²¹. Их нравственное воспитание уже началось. Ие­гова спас их при Чермном море и хотел приучить их упо­вать на Него и в будущем. Но это был тяжкий урок и на­род опять разразился громким ропотом против Моисея. Это было действительно страшное испытание их надеж­ды на невидимого Вождя и Покровителя. Но помощь бы­ла близка, если бы только у них побольше было терпения и самоотречения. «Моисей возопил к Господу, и Господь показал ему дерево, и он бросил его в воду, и вода сдела­лась сладкою», так что народ с приятностью утолял свою жажду.

Направляясь отсюда дальше на юг, израильтяне следу­ющий стан свой устроили при Елиме — «деревах», в ме­стности, называемой так от семидесяти финиковых пальм, орошавшихся двенадцатью родниками²². Местность эту отождествляют с теперешней долиной Гурундель, которая и доселе служит приятной стоянкой для караванов, напол­няющих здесь свои кожаные мехи свежей родниковой во­дой и отдыхающих под тенью пальм. Дальнейший путь шел по местности обнаженной, холмистой и трудной для путешествия, и народ рад был, когда впереди показалась синева моря, на берегу которого и был раскинут стан. На­правление это было, вероятно, избрано частью для того, чтобы народ вздохнул свежим морским воздухом после палящего и душного зноя пустыни, а также, быть может, и для того, чтобы воспользоваться всем, что мог предоста­вить в распоряжение народа находившийся здесь египет­ский порт — запасы пищи и предметов, которые могли оказаться полезными в пустыне.

Дорога от приморского стана шла на некотором рас­стоянии вдоль берега. Оставив высокие меловые утесы ва-ди-Тайджибех²³, израильтяне вступили на равнину Мургаб, называемую в книге Исход пустыней Син, которая тянет­ся вдоль берега; это кремнистая и почти совершенно ли­шенная всякой растительности местность. Даже зимой зной здесь ужасный, а израильтяне проходили по ней уже полною весною. Даже бедуины, обыкновенно легко снося­щие зной, чувствуют здесь особенную тяготу. Можно представить, с какими тягостями сопряжено было здесь путешествие для огромной массы израильтян, устало тя­нувшихся с женами, детьми, стадами всякого скота и гро­мадным обозом. К общим тягостям прибавилось то, что запасы пшеницы, муки и пищи всякого рода, захваченные из Египта (очевидно, огромные, если они велись так дол­го), наконец начали истощаться, несмотря на пополнения, произведенные во время стоянки у египетского порта. Прошло уже шесть недель со времени перехода Чермного моря, и им постоянно приходилось выносить только тяго­сти в пустыне, где они мечтали о «свободе». Еще недавно они едва не погибли от жажды; теперь угрожал им голод, и ввиду новой опасности забыто было так недавно совер­шенное пред ними чудо. Против Моисея и Аарона опять поднялись ожесточенные крики, и в толпе стали разда­ваться возгласы горького сожаления, что народ не остался в рабстве на берегах Нила, где он сидел у котлов с мясом и ел хлеба досыта. Неблагодарный и грубый народ, при­ученный вековым рабством полагаться в отношении свое­го пропитания на заботу господ, не хотел знать, что сво­бода требовала от него мужества и самодеятельности и была неразлучна с испытаниями. Но он должен был убе­диться, что Моисей, во всяком случае, освободил его не для голодной смерти в пустыни и потому скоро открыл ему новые, необычайные для него, чудесные источники пропитания. Вечером того же дня вся местность около стана покрылась стаями перепелов, а на следующее утро появилась манна на всем окружавшем их пространстве²⁴. Манна отселе служила для них насущным хлебом до само­го вступления в землю обетованную. В вечное воспомина­ние об этом чудесном хлебе, одна мера (гомор) манны была впоследствии поставлена пред ковчегом, для доказательства будущим поколениям о том чудесном промышлении, которое Бог имел о своем избранном народе в пус­тыне²⁵. Правила собирания и пользования манной должны были приучать народ не заботиться много о веществен­ном, полагаться на провидение Божие, а отсутствие ее па­дения по субботам служило указанием на необходимость соблюдения субботы как дня покоя, посвящаемого на слу­жение Богу. Пропитание манною было столь необычным явлением, что впоследствии оно сделалось синонимом пи­тания божественным словом, и сама манна стала прооб­разом Христа, Слова Божия, который пришел с неба как хлеб жизни, чтобы дать жизнь всем верующим в Него.

Из пустыни Син Моисей повел свой народ в сторону от приморского берега. Местность эта еще ужаснее и бе­зотраднее, так что римляне, проходя по ней во время сво­их воинских походов, ужасались пустынной дикости этих голых, утесистых гор. Народу приходилось то двигаться по тесным ущельям, то взбираться на скалы, то спускаться в овраги — по ужасной, усеянной камнями дороге. Но тя­жесть пути вознаграждалась тою целию, достижение кото­рой имелось в виду. Неподалеку, именно у горы Дофки, называвшейся у египтян Та-Мафной, находились знамени­тые египетские рудники, которые служили главным источ­ником добывания серебра, золота и других металлов для Египта. Рудники эти разрабатывались каторжным трудом ссыльных, которых партиями отправляли сюда, заковыва­ли в цепи и принуждали к насильственным работам. Во времена фараонов-угнетателей они переполнялись ка-торжниками и между ними, несомненно, было множест­во израильтян, которых жестокое правительство партиями ссылало сюда для ослабления молодого народа, становив­шегося опасным для государства. Египетский историк Манефон рассказывает, что фараон Аменофис сослал таким образом в рудники и каменоломни до восьмидесяти тысяч «прокаженных», как несомненно назывались израильтяне, не соблюдавшие египетских законов о чистоте. Поэтому, направляясь сюда, Моисей мог иметь в виду не только вос­пользоваться египетским провиантом и добычей золота и серебра в этих рудниках, но и, главным образом, освобо­дить своих страждущих братий. Небольшой египетский гарнизон, конечно, не мог оказать большого сопротивле­ния и при приближении народа должен был удалиться.

От египетских рудников народ прошел по долине Мокаттеб, где был стан Алуш. Долина эта известна множест­вом надписей на скалах и целых изображений, представ­ляющих картины странствования какого-то племени (и уже древнее предание видело в этом племени израильский народ).

Большой стан затем был в Рефидиме, самое название которого (место остановки) показывает на продолжи­тельное пребывание в нем. Здесь опять возник ропот по случаю отсутствия воды, и Моисей ударом жезла чудесно источил ее из скалы. Чудесно открытый источник, по-ви­димому, сделался постоянным, и из него израильтяне пользовались водой во все время пребывания у Синая. Ис­точник этот, по учению ап. Павла, был прообразом Христа, источающего жизнь вечную²⁶.

Но израильтянам приходилось бороться не только с тягостями пути и недостатками природы, но и с враждеб­ными племенами. Когда они находились еще в Рефидиме, у долины Фейран, местные жители вознамерились оказать им сопротивление²⁷. Это было племя бедуинов, известное под именем амаликитян, самое сильное племя Синайско­го полуострова в то время. В зимнее время они, обыкно­венно, жили в южных пределах полуострова, а к лету пе­редвигались на север, именно в окрестности долины Фейран, где находили хорошие пастбища для своих стад. Им, поэтому, было крайнею, жизненною необходимостью прогнать отсюда вновь вторгшийся народ, который мог отбить у них пастбища. Будучи издавна данниками фара­онов, они теперь соединились с египетским гарнизоном, отступившим от рудников Дофки, и совместно ударили на пришельцев. Время и место было выбрано чрезвычайно удачно для них. Народ израильский был крайне истощен тягостями пути и невзгодами, значительно даже деморали­зован ропотом и неудовольствиями на своего вождя, кото­рого только что пред тем грозил побить даже камнями. Местность была стиснута гранитными скалами, затрудняв­шими более или менее правильное военное действие, и жар палил невыносимый. Минута была критическая. Правда, израильтяне были гораздо многочисленнее своих врагов, но самая их многочисленность со своими женами, детьми и стадами была их главною слабостью, потому что скорее могла вызвать панику в народе. Моисей быстровзвесил все обстоятельства и распорядился оставить весь обоз с женами и детьми позади, а из колен выбрал наи­более сильных и храбрых воинов, которые должны были сразиться с амаликитянами. Отряд был отдан под началь­ство Иисуса Навина, — имя которого тут впервые появ­ляется в летописях истории. Соединившись с некоторыми более дружественными племенами, искавшими, в свою очередь, союза с израильтянами против угнетавших их амаликитян, именно с кенеями и мадианитянами, изра­ильтяне нанесли полное поражение своим врагам. Сам Моисей во время битвы стоял на горе, наблюдая за ходом сражения и придавая чудесную силу своим воинам подня­тием своих рук, знаменовавших силу молитвы и прообра­зовавшим силу креста. На месте победы Моисей воздвиг жертвенник под названием Иегова Нисси (Господь знамя мое), и получил обетование об окончательном истребле­нии амаликитян за их коварное нападение на избранный народ.

Вскоре после поражения амаликитян Моисей был об­радован приятной встречей, которая должна была обод­рить его в страшных трудах и испытаниях²⁸. Отправляясь в Египет, он оставил свою жену Сепфору с двумя сыновь­ями у тестя своего Иофора, для безопасности. Теперь, ког­да он опять был близ священной горы, ему пришлось вновь увидеть свое маленькое семейство, приведенное к нему тестем. Узнав о его приближении, Моисей вышел к нему навстречу, преклонился пред ним на колена, прикос­нулся головой земли, поцеловал у него сначала руку, а затем, поднявшись, поцеловал его в обе щеки и, приветст­вуя друг друга по всем правилам восточной любезности, они оба вошли в шатер. Тут Моисей рассказал Иофору о всех событиях, сопровождавших избавление народа, и о всех трудностях, которые встречались им на пути. Прине­сено было благодарственное всесожжение в жертву Богу, устроено угощение, на котором в присутствии Аарона и старейшин заключен был формальный союз между изра­ильтянами и мадианитянами, связавший оба народа узами дружбы, редко нарушавшимися в течение последующей истории.

Пребывание Иофора в израильском стане ознамено­валось важным преобразованием в гражданском устройст­ве народа. До этого времени у народа совсем не была ус­троена судебная часть — по разбирательству возникавших дел и тяжб. Со всеми делами непосредственно обращались к самому Моисею, который поэтому и должен был с утра до ночи заниматься разбором бесконечных тяжб и дел. Та­кой порядок вещей был крайне утомителен для вождя и неудобен для народа. Опытный глаз Иофора тотчас же ус­мотрел ненормальность такого положения, и он предло­жил Моисею такое устройство судебного дела, чтобы до него доходили только наиболее важные дела. Он должен был разделить весь народ на определенные части и над каждой частью поставить начальника, к которому и обра­щалась каждая часть для разбора возникающих в ней дел. Таким образом, явилась та стройная десятичная система народных начальников, которая так много содействовала правильной общественной жизни народа. И были избра­ны тысяченачальники, стоначальники, пятидесятиначальники и десятиначальники, которые и ведали дела своих ча­стей. Только крупные дела представлялись на разрешение Моисея, который таким образом освобожденный от ме­лочных дел, мог всецело посвятить себя высшим интере­сам народной жизни.

По возвращении Иофора к своему племени израиль­ский народ двинулся дальше. В отдалении уже виднелись величественные высоты Синайских гор, где должно было совершиться великое не только для израильского народа, но и для всего человечества, событие, именно провозгла­шение и дарование божественного Синайского законода­тельства. К этим-то высотам и повел теперь Моисей осво­божденный им народ.

 

XIX. История дарования Синайского законодательства. Золотой телец. Скиния. Священство. Исчисление народа²⁹

От Суэцкого залива, где израильтяне перешли чрез Чермное море, до Синая всего только около двухсот пяти­десяти верст, считая все извилины пути, но только в тре­тий месяц по выходе из Египта они могли, наконец, рас­кинуть свои палатки под сению священной горы.

Под именем Синая, собственно, разумеется целая группа гор, отдельные отроги которой носят различные названия, и определить, какая из них именно была горою законодательства, составляет трудный вопрос науки. Са­мая величественная из них есть гора Сербал, но перед нею нет такой равнины, на которой мог бы расположить­ся станом народ. Поэтому в последнее время большинст­во исследователей начинают склоняться в пользу той горы, которая называется Рас-Сафсафех. Она почти так же вели­чественна, как Сербал, но с тою разницею, что пред ней расстилается обширная равнина Эр-Раха («Ладон»), на которой мог помещаться народ, и вообще, особенности этой горы более соответствуют подробностям библейского повествования. С равнины Эр-Раха открывается величест­венное зрелище, лучше которого и трудно было избрать для великого события — нравственного возрождения на­рода. Перед станом в страшном величии возвышалась священная гора, гранитные скалы которой отвесными утесами возносятся к небесам и с равнины представляют­ся подобно исполинскому алтарю, неприступному пре­столу Всевышнего, голос которого мог разноситься далеко по всей равнине, лежащей внизу. У подошвы ее проходит наносная плотина, как раз соответствующая той «черте», которая должна была воспрепятствовать народу «прика­саться к подошве горы», и самая подошва так отвесна и крута, что к ней действительно можно прикасаться как к стене. Равнина закрыта и стеснена горами со всех сторон, но в одном месте она представляет большой выступ, за которым народ, не вынося грозных явлений на горе, мог «отступить и стать вдали». Небольшое возвышение при входе в равнину носит имя Аарона, и по преданию это то самое место, откуда Аарон смотрел на празднество в честь золотого тельца. Па вершину горы ведет тропинка и она имеет особенность, близко соответствующую биб­лейскому повествованию, по которому Моисей, сходя с горы, слышал крик в стане, но не видел самого стана и того, что в нем делалось. Действительно, всякий сходя­щий с этой горы по тропе, ведущей с нее в равнину, мо­жет слышать звуки, разносящиеся по безмолвной равни­не, но не видит самой равнины, пока окончательно не сойдет с горы, как это именно и было с Моисеем. Затем поблизости находится и источник, который мог быть именно тем «потоком», в который рассыпан был истер­тый в прах золотой телец. Наконец, самая равнина, быв­шая местом стоянки народа в течение почти целого года, изобилует и пастбищами, которые в прилегающих доли­нах (вади) отличаются особенным богатством. Сюда-то Моисей, для которого известны были здесь всякая тропа и всякий источник, привел народ свой. В народе эта ме­стность должна была возбуждать тем более благоговейное настроение, что эта группа гор издавна считалась священ­ною, и даже в настоящее время около нее ежегодно со­вершаются религиозные празднества местных арабов, поддерживающих предания глубокой старины.

Расположившись станом на этой равнине, израильтя­не, по внушению Моисея, должны были приготовиться к великому событию. Иегова избавил их от рабства, имел особенное попечение о них в пустыне, «носил их как бы на орлиных крыльях и принес их к Себе», к Своему свя­тилищу, чтобы и их освятить и сделать Своим «избранным народом», «царством священников и народом святым», особенным представителем истинной религии в мире. Ос­вящением и строгим воздержанием израильтяне должны были сделать себя достойными и способными воспринять тот завет, который Иегова хотел заключить с ними. С на­пряженным вниманием и трепетным сердцем народ ожи­дал этого события. Наконец утром, на третий день, густое облако покрыло вершину горы, заблистала молния, прони­зывая гору и превращая ее в объятую пламенем печь, за­грохотали удары грома, раскатываясь от утеса к утесу и повторяясь в многократных отголосках. Казалось, вся при­рода вышла из своего обычного течения и ждала чего-то великого. «И вострепетал весь народ», и с замиранием сердца смотрел на величественно-страшное зрелище. Но как ни величественно было самое зрелище, еще возвышен­нее были слова, которые среди громовых раскатов и мол­ний на горе, куда удалился Моисей, доносились до слуха народа. Слова эти были просты и общедоступны, но ис­полнены такого глубокого значения, что легли в основу всякой нравственности и всякого законодательства. Это было знаменитое десятословие, те десять заповедей, из ко­торых в каждой открывалась вековечная истина³⁰.

В первой из них открывался народу Сам Иегова, как Бог, чудесное водительство которого израильтяне уже зна­ли и могущество которого проявлено было ради них: это Он вывел их из Египта, открыл им путь по морю и ниспроверг могущество фараона и его воинства. Он не про­стое изобретение воображения, не простой символ сил природы, подобно идолам язычников; не простое отвлече­ние, подобно богам Нила, неспособным сочувствовать че­ловеку или любовно нисходить к его нуждам и потребно­стям ума и сердца; нет, Он показал уже, каким сильным помощником Он служит для тех, которые полагаются на Него. Он был и теперь с ними и говорил с ними языком человеческим. Но, будучи так близок к ним и милостив, будучи единым живым Богом со всеми свойствами лично­го бытия, Он, однако же, невидим, и нет Ему никакого подобия ни на небе, ни на земле. В противоположность идолопоклонству египтян, к которому привыкли и изра­ильтяне, это определение высказано (во второй заповеди) с особенною выразительностью. Народ не должен изобра­жать Его себе ни под каким кумиром - ни под видом не­бесных тел, как было большею частью в языческом мире, ни под видом животного мира, как в Египте, ни под ви­дом рыб, как было, отчасти, в Палестине и Ассирии. Имя Иеговы так свято, что не должно произносить его напрас­но, а тем более не должно придавать его какому-нибудь из суетных призрачных идолов или языческих богов, пото­му что в сравнении с Ним все другие боги суть простое ничтожество (третья заповедь). Соблюдение субботы пре­кращением всякой работы в седьмой день было древним обычаем, ведшим свое происхождение от Адама; но те­перь он подтвержден был законодательною силой, как не­обходимый для усиления религиозного чувства, периодического восстановления сил и доставления необходимого от­дыха человеку и животным (четвертая заповедь). Почте­ние к родителям издавна также считалось нравственною обязанностью детей, но это естественное чувство не име­ло еще высшего законодательного определения и потому у большинства народов преобладало вопиющее варварство. У некоторых народов древности был даже обычай преда­вать смерти своих престарелых родителей или оставлять их беспомощными. Среди древних народов мать вообще занимала низшее положение и по смерти своего мужа становилась в подчиненное положение к своему старшему сыну. Но теперь было заповедано, что сын, даже сделав­шись главою семейства, должен так же почитать мать свою, как почитал отца (пятая заповедь). Человеческая жизнь мало ценилась в древности, но теперь заповедано было: «не убей». Человек сотворен по образу Божию и по­тому жизнь его должна быть священна (шестая заповедь). Древний мир утопал в похотях, вся жизнь его отравлялась ядом животного сладострастия, и самые боги изобража­лись далеко не образцами целомудрия. Теперь голос с Си­ная заповедал: «не прелюбодействуй» (седьмая заповедь). Собственность провозглашена священною, и воровство заклеймлено как преступление (восьмая заповедь), равно как и лжесвидетельство (девятая заповедь). Но новый за­кон не только осуждал внешнее злое дело, он проникал глубже и осуждал самую мысль злую, заповедав: «не поже­лай» ничего такого, что противно основным законам нрав­ственности (десятая заповедь). Синайское законодательство в своих основных нача­лах давалось на все будущие времена. Оно заложило осно­ву истинной нравственности и человеческого достоинства в мире. Это был час нарождения народа, отличного от всех дотоле существовавших в истории. Простые, но глу­бокие и вечные истины о духовном и личном Боге, о по­чтении к родителям, о целомудрии, о святости человечес­кой жизни и собственности, о чистоте совести — все эти истины открыты или утверждены были на Синае в насле­дие всем последующим векам. В древности, конечно, бы­ли блестки высшего нравственного учения, но они обык­новенно были достоянием только немногих высших умов и никогда не достигали народной массы, потому что про­поведовались только в форме отвлеченных положений и не имели божественного утверждения. Десятословие же про­возглашено было Самим Богом и с таким неотразимым величием и такою изумительною простотой, что возве­щенные в нем истины сразу становились достоянием все­го народа, долженствовавшего распространить их на все человечество. Взятое в целом, Синайское законодательство по своим началам является необычайным и чудесным в ис­тории человечества. Оно не только устанавливает истин­ные воззрения на Божество и отношение к Нему челове­чества, но и взаимные отношения между людьми ставит на совершенно новых началах. Дотоле существовали в этом отношении только такие законы, в которых притес­нитель налагал иго на подчиненных, сильный и богатый угнетал слабого и бедного. Теперь впервые провозглашены

были законы общественного равенства. Иегова освободил всех израильтян от рабства египетского, всех сделал сво­бодными, и потому среди них все должны быть равными между собой. Чтобы это законодательство не изгладилось из памяти народа и постоянно было пред глазами его, ос­новные начала его и именно десятословие, были выбиты на двух каменных досках или скрижалях, которые долж­ны были сохраняться в ковчеге завета, долженствовавшем стать главной святыней народа.

Немного однако же спустя после заключения завета с Иеговою совершилось событие, которое показало, как трудно сразу возродить народ, возвысить его на высшую ступень религиозной жизни³¹. Долгое пребывание в такой идолопоклоннической стране, как Египет, имело своим неизбежным следствием то, что израильтяне отчасти под­дались влиянию идолопоклоннического культа. Да и не только в самом Египте, но и его окраинах, где жили раз­ные семитические инородцы, израильтяне постоянно ви­дели самое грубое идолопоклонство, где божество посто­янно представлялось и боготворилось под видимыми сим­волами, животными и истуканами, и есть немало указаний на то, что израильтяне сами иногда принимали участие в таком идолослужении. Когда освободитель наро­да возвестил ему возвышенную идею единобожия и при­зывал его отселе признавать только Иегову, единого живо­го личного Бога, то, несмотря на коренившееся в его со­знании древнее верование отцов, ему трудно было сразу подняться на высоту такого отвлеченного веровоззрения. Последующая история должна была постепенно развивать его религиозное сознание, и те великие события, которых он был доселе свидетелем, как чудесное освобождение от могущественного фараона, чудесное водительство и пита­ние в пустыне и, наконец, величественное дарование зако­на — должны были приучить народ к вере в невидимого Бога, который не нуждался ни в каких видимых символах для проявления Своих отношений к людям. Чтобы резче положить грань между идолопоклонством и истинной ре­лигией, вторая заповедь с особенною выразительностью запрещает прибегать к каким бы то ни было изображени­ям и кумирам для воплощения в них предмета поклоне­ния и боготворения. Но в народе, который в течение це­лых веков был окружен самыми грубыми формами идоло­поклонства, и после всех воспитательно-исторических событий, подготовлявших его к высшей ступени религиоз­ной жизни, оставалось естественное желание иметь ка­кой-нибудь видимый символ даже в поклонении Иегове. И это желание он не замедлил осуществить, лишь только представился благоприятный случай для того. Личное при­сутствие Моисея сдерживало народ от удовлетворения этого незаконного желания; но когда он удалился на свя­щенную гору и оставался там более месяца, то при отсут­ствии вождя, который в народном сознании, быть может, отождествлялся с невидимым Божеством, народ оказался в беспомощном и отчаянном положении. При этом слу­чае, естественно, сильнее всего сказалась потребность в ка­ком-нибудь видимом символе божества, и народ стал требовать, чтобы Аарон сделал для него бога наподобие тех, что им известны были в Египте. Народ не имел в виду идолопоклонства в собственном смысле и хотел боготво­рить Иегову, но только под какою-нибудь более доступ­ною народному сознанию и знакомою ему формою. Та го­товность, с которою народ принес золотые вещи для этой цели, показывает, как тяжело было для него долго оста­ваться без чувственной религиозности, и с какою силою заявляла о себе потребность в ней. Аарон в соответствие религиозным воззрениям народа «сделал литого тельца», который встречен был всеобщим ликованием.

И если бы Аарон обладал такою же силою воли, как его младший брат, то, конечно, он легко мог бы убедить народ не делать этого преступного шага. Но он малодуш­но уступил народному требованию, и вот чрез несколько времени готов был телец, и в честь его назначено было всенародное празднество со всесожжением. «И сел народ есть и пить, а после встал играть». Это религиозное пра­зднество напоминает отчасти то, которое совершали обыкновенно в Египте по случаю нахождения нового Апи­са. После глубокого траура, вызывавшегося смертью преж­него Аписа, начиналось дикое ликование. Женщины игра­ли на кастанетах, мужчины на флейтах, народ пел и под такт музыки хлопал в ладоши. Начинались сладострастные пляски, вино пилось без меры, и все празднество превра­щалось в дикую вакханалию животных страстей и чувст­венности. Стан израильского народа огласился восторжен­ными ликованиями, отголоски которых раздавались по ущельям и утесам священной горы законодательства, на которой в священном уединении находился великий вождь и законодатель народа. Получив божественное вну­шение об опасности и заслышав необычайный шум в ста­не, Моисей поспешил сойти с горы. Тропа вела с нее за­крытым ходом, так что он ничего не мог видеть до само­го спуска в равнину. По мере схождения шум становился все явственнее, и бывший с ним Иисус Навин высказал опасение, не сделано ли на народ какого-нибудь враждеб­ного нападения, но Моисей явственно различал, что это был «не крик побеждающих и не вопль поражаемых», а «голос поющих». Когда он совсем сошел с горы и увидел в чем дело, то весь закипел благородным негодованием. Для того ли освобожден этот народ, чтобы предавался ди­кому разгулу идолопоклонства? И это после всех чудес, которые были совершены для убеждения этого народа ве­ре в невидимого Иегову, как единого истинного Бога, после величественного законодательства, которое запреща­ло всякие кумиры и подобия! Какое же значение могли иметь после этого и те скрижали, которые он принес с со­бою со священной горы и на которых были выбиты толь­ко что возвещенные заповеди, так скоро и преступно на­рушенные народом? Моисей порывисто бросил их от се­бя, и они разбились. Появление его в стане было так неожиданно для народа, что все как бы замерли от стра­ха и изумления. Гневный вид законодателя и вождя мгно­венно пробудил в совести израильтян чувство своей пре­ступности, и они трепетно ждали, что будет. Момент был критический, и Моисей воспользовался им, чтобы возвра­тить народ на путь истинной религиозности. Необходимо было осязательно показать народу, что сделанный им идол не имеет в себе никакой божественной силы. Поэтому Моисей сжег идола на огне, велел истереть его в порошок и рассыпал по воде, которую приходилось пить народу. Он поступил с идолом так, как только возможно было посту­пить с ним с целию его унижения и вместе наказания на­рода. Но этого было недостаточно. Нужно было истребить в зародыше самых вожаков идолопоклонства и выдвинуть наиболее преданных новому законодательству людей, что­бы поставить их на страже истинной религии. Став при входе в стан, Моисей поэтому кликнул к себе всех, кто ревнует о Иегове. «Кто Господень, иди ко мне!» закричал он. На призыв его отозвалось только колено Левиино, са­мое малочисленное в народе. Но оно было сильно духом, и этим верным сынам Иеговы Моисей повелел истребить идолопоклонников. Весь стан объят был ужасом, сыны Левия прошли по нему, и «пало в тот день из народа до трех тысяч человек». Только такою великою жертвою и пла­менным заступничеством Моисея народ избавился от гро­зившего ему полного истребления и оставления со сторо­ны Иеговы.

Прошло сорок дней после этого печального события, и только тогда на мольбы Моисея последовал ответ, в ко­тором Иегова обещал пощадить жизнь Аарона и опять ве­сти народ в землю обетованную. Это было равносильно возобновлению только что было нарушенного завета и восстановления Моисея в его великой должности вождя. Он поэтому опять занял свое прежнее положение. Но как при горящей купине он хотел иметь какой-нибудь види­мый знак божественного благоволения и какой-нибудь за­лог высшей помощи в великом деле, так и теперь, с свой­ственным древности желанием видения Божества он про­сил, чтобы возобновление завета было подтверждено каким-нибудь подобным знамением, и просьба эта была удовлетворена: он удостоился видения славы Господней. Стоя в одной из расселин Синая, он видел, как мимо не­го прошло величие Иеговы, и слышал голос, возвещавший о страшном присутствии Его. С этого момента начался но­вый период в служении Моисея. Вновь вытесанные скри­жали с вырезанным на них десятословием служили всена­родным знаком возобновления завета.

Еще раз Моисей удалился на священную гору и про­был там в течение сорока дней, но на этот раз народ уже оставался верен завету³². Когда он опять сошел с горы, то божественное благоволение к нему оказалось на нем в особом таинственном величии и сиянии, окружавшем его личность. От лица его исходил особый блеск, так что он должен был носить на своем лице особое покрывало. Блеск этот постепенно померк, но замечено было, что он возобновлялся всякий раз, когда Моисей возвращался в стан после общения с Богом на горе.

С восстановлением завета нужно было поспешить с устройством народного святилища, которое было бы мес­том особого присутствия Божества. До этого времени таким святилищем была палатка Моисея, но теперь нужно было устроить более сообразную с высоким назначением скинию или подвижной храм, приспособленный к потреб­ностям неоседлого и странствующего народа³³. Скиния была построена по особому образцу, таинственно показан­ному Моисею на горе, и как народное святилище, она со­здана была со всем изяществом и богатством, какими только могли располагать израильтяне. Как подвижной храм, она, естественно, не могла быть больших размеров, и имела 30 локтей в длину и 10 локтей в ширину и в вы­шину. Все твердые части ее — столбы, брусья, шесты — были выделаны из дерева ситтим или синайских акаций, единственного дерева на полуострове, пригодного для по­строек и отличающегося необыкновенною крепостью и прочностью. Древесный остов покрыт был разными цен­ными тканями, блиставшими яркостью цветов, а также тщательно выделанными кожами, соединявшимися между собой посредством изящных золотых петлей и крючков. С восточной части отверстие вело внутрь скинии, где она по­ражала богатством убранства, между которым особенное внимание обращала на себя ткань, служившая в ней по­толком, с вышитыми на ней херувимами, и где во внут­ренней части (Святое святых) находилась высшая святы­ня — ковчег завета, с содержавшимися в нем скрижаля­ми десяти заповедей. Вся скиния обнесена была оградой, выстроенной уже из менее ценного материала.

Весь материал для построения святилища был достав­лен добровольными приношениями народа. Материал требовался ценный и изящный, и некоторые исследователи сомневаются в возможности того, чтобы у израильтян мог быть такой большой запас драгоценных металлов. Но при этом забывают, что среди израильтян было немало бога­тых семейств, и притом при выходе из Египта, а также во время прохода через египетские рудники они могли сде­лать значительные захваты потребовавшихся для скинии материалов. Самая работа по устройству скинии показы­вает, что века рабского пребывания израильтян в Египте не остались бесплодными для них в культурном отноше­нии, и они вынесли оттуда знание многих ремесел и изящных искусств, которые впоследствии оказались им так нужными и полезными в религиозной и общественно-государственной жизни. Израильтяне вполне могли гор­диться тем, что изящная и роскошная работа, требовав­шаяся при построении скинии, вся выполнена была их собственными архитекторами и мастерами, во главе кото­рых стояли известные строители Веселиил (из колена Иудина) и Аголиав (из колена Данова).

С устройством особого народного святилища требова­лось и особое священство, как класс особенных служите­лей религии. Потребность эта сказывалась с особенною настойчивостью ввиду недавно происшедшего случая укло­нения народа от истинного богопочтения. Нужно было создать класс особенных ревнителей его, которые бы по­стоянно стояли на страже интересов истинной религии. Дотоле не было в народе особого класса священников, ес­ли и упоминаются иногда «священники», то под этим

именем разумелись просто представители семейств, кото­рые по патриархальному обычаю совершали богослужение для народа, не имея на то особенного посвящения. Теперь же более строгое и правильное общественное устройство народа требовало выделения какого-нибудь колена на это особенное служение. Какое именно колено было наиболее пригодно для такого служения, это уже выяснилось целым рядом исторических фактов, которые показали, что Левиино было наиболее достойно чести священства; Оно отли­чалось наибольшею преданностью истинной религии, крепче держалось заветов и преданий отцов и дало наро­ду великого освободителя, выведшего его из земли рабст­ва. Наконец, во время последнего печального события по­клонения золотому тельцу оно показало наибольшую рев­ность к завету Иеговы и по призыву Моисея мужественно выступило для наказания идолопоклонников. Таким обра­зом, этому колену по праву принадлежала честь священ­ства, и она действительно была предоставлена ему. Свя­щенство разделено было на три чина — первосвященнический, священнический и левитский. Первый предоставлен был непосредственно Аарону, второй — его сыновьям с потомками, а третий — всему колену Левиину. Возведение в тот и другой чин совершено было с осо­бенными обрядами и жертвоприношениями, которые должны были запечатлеть в посвящаемых сознание важно­сти их служения. С этою же целию им даны были особые священные одеяния, в которые они должны были обла­чаться во время совершения богослужения. Высшая святость нового служения, на которое избиралось семейство Аарона и все колено Левиино, было подтверждено страш­ною участью сыновей Аарона — Надава и Авиуда, кото­рые отнеслись к свой обязанности не с должным благого­вением, за что и убиты были «огнем Божиим»³⁴.

Скиния со всеми своими принадлежностями, подроб­но описанными в книге Исход, была окончена постройкой в течение семи месяцев, и когда таким образом народное святилище было готово, и было совершено торжественное освящение его вместе с посвящением Аарона и сыновей его на священное служение, то труд по религиозному и общественному устройству народа был закончен, и пото­му настало время выступления в дальнейший путь. Но за­ключительные недели этой долгой стоянки были ознаме­нованы еще двумя важными событиями. Тут во второй раз совершено было празднование Пасхи, съеден был по установлению пасхальный агнец. Затем перед выступлени­ем произведено было исчисление народа. Исчисление это показало, что все колена, исключая Левиина, заключали в себе в совокупности 603 550 человек мужского пола от двадцати лет и выше, что для всего населения составит не менее двух миллионов душ. Счет этот основан был на ко­личестве подати, собранной с народа по полсиклю с каж­дой мужской души в пользу скинии, причем женщины и дети остались без всякой переписи. Обычай такого исчис­ления впоследствии так укоренился в народе, что попыт­ка римлян во времена Ирода ввести более точную систе­му счисления повела к народному восстанию. Особо про-

изведенное исчисление колена Левиина показало, что в нем было 22 000 душ мужского пола от одного месяца и выше, и оно, таким образом, было самое малочисленное из всех колен израильских.

Все теперь было готово к выступлению в дальнейший путь от Синая. На равнине Эр-Раха почти год пред тем израильтяне остановились станом в качестве простой тол­пы беглых рабов, почти без всякого устройства и только с смутными религиозными понятиями. Во время этой сто­янки с ними произошла огромная перемена. Они убеди­лись, что египетские боги — ничтожные призраки, и что истинный Бог земли есть Иегова, невидимый и всемогу­щий Дух, который был для них вождем и покровителем. При схождении его на священную гору они были объяты трепетом и ужасом, но среди грозных явлений они слы­шали слова любви и благоволения, которые легли в осно­ву принятого ими завета. В силу этого завета они сдела­лись избранным народом, особым царством Иеговы. Со­гласно с этим должно было сложиться и все устройство народной жизни: оно приняло форму «теократии», богоправления, в котором все основные законы исходили не­посредственно от Самого Иеговы и все видимые правите­ли народа были лишь орудиями и исполнителями божест­венной воли в направлении народной жизни. Для облегчения собственно правительственной деятельности, Моисей, впоследствии, учредил для себя особый постоян­ный совет или сенат из 70 старейшин, представителей ко­лен и поколений, который впоследствии и сделался основой всей системы государственного управления народа. Возродившись, таким образом, нравственно и политичес­ки, народ израильский в стройном, особо выработанном порядке опять двинулся в путь — по направлению к зем­ле обетованной.

 

XX. События 38-летнего странствования по пустыне. Завоевание восточно-иорданской страны. Последние распоряжения и увещания Моисея; его пророческое благословление народа и кончина.

В двадцатый день второго месяца второго года по вы­ходе из Египта облако присутствия Господня поднялось над скинией в знак отправления в путь и самая скиния была снята со своего места. По стану раздался звук двух серебряных труб, приготовляемых для этой именно цели, и весь стан, в правильном военном порядке, каждое ко­лено под своим особым знаменем, двинулся в путь, по указанию облака. Хотя сам Моисей знал путь по Синай­скому полуострову, но, чтобы быть еще более уверенным в этом отношении, он пригласил себе в качестве проводника своего шурина Ховава, сына Иофорова, как тузем­ного жителя, основательно и в совершенстве знающего всю эту местность, так что в этом отношении он мог быть «глазом» для всего народа (Числ. 10:29—31). Ков­чег завета, как высшая святыня, шел впереди стана, и поднятие и остановка его сопровождались торжественным возгласом Моисея. «Когда поднимался ковчег в путь, Моисей говорил: восстань, Господи, и рассыплются враги Твои, и побегут от лица Твоего ненавидящие Тебя!» А когда останавливался ковчег, он говорил: «возвратись, Господи, к тысячам и тьмам Израилевым». В таком по­рядке стан и двигался по направлению к земле обетован­ной. От Синая до южных пределов Палестины считается не более трехсот верст, и потому израильтяне могли бо­дро смотреть на будущее и услаждаться надеждой скоро­го достижения благословенной земли, текущей молоком и медом. Но этой надежде не суждено было осущест­виться. Прямого пути в Палестину нет, и он вьется по пустынным ущельям и долинам полуострова, что до крайности утруждало народ, принужденный двигаться по такому пути с огромным обозом и стадами. Прямо на север путь совершенно преграждался горным кряжем, идущим поперек полуострова, и потому можно было двигаться только на северо-восток — к берегу залива Акаба, составляющего восточную ветвь Чермного моря, омывающую восточную часть Синайского полуострова³⁶. Во время долгой стоянки у Синая народ уже отчасти позабыл о тяжестях пути в пустыне, а также и о всех чу­десных знамениях, сопровождавших его в пути, и потому, когда опять увидел пред собой пустыню, опять принужден был с неимоверными усилиями подвигаться вперед по скалам и пескам — то поднимаясь на утесистые возвы­шенности, то спускаясь в обрывистые овраги, в среде его опять начался малодушный ропот на" вождя. Тяжесть пути, истощавшего силы, естественно, вызывала потребность в более питательной и крепкой пище, чем какою народ мог пользоваться в пустыне (манна), и потому одним из главных предметов недовольства был именно недостаток мясной пищи³⁷. Ропот прежде всего проявился в среде не­которых инородцев, вышедших вместе с израильтянами из Египта, а потом передался и последним. Ввиду перено­симых тягостей им вспомнился Египет. Горечь египетско­го рабства уже успела значительно изгладиться из их па­мяти, и при виде страшной тяжести свободной жизни им припомнилось только, как они ели там мясо из котлов, а кроме того «рыбу, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук, и чеснок». «А ныне, вопили они, душа наша изнывает; ни­чего нет, только манна в глазах наших». Этот безумный ропот вызвал повторение чудесного снабжения народа пе­репелами, но насыщение ими было вместе и наказанием для недовольных. Вследствие, быть может, неумеренного потребления мяса, а также в наказание за ропот, среди народа открылась страшная смертность. Это возмущение, между прочим, и повело к учреждению совета из семиде­сяти избранных старейшин, как представителей колен (12) и поколений (58) с целию облегчения ответственно­сти Моисея. Стан этот получил название «Киброт-Гаттаа-ва» - «Гробы похотения». В этой местности и теперь вид­ны остатки древнего стана, окруженного необычайным множеством могил.

На день пути дальше находятся следы другого большо­го стана, где заметны даже места отдельных хозяйств с очагами и приспособлениями для приготовления пиши. Место это, несомненно, есть Асироф, где также израиль­тяне останавливались станом: оно и доселе называется у арабов по древнему «наблюдательным пунктом Асирофа». Вместе с тем у арабов сохраняется смутное предание о том, что здесь заблудился караван поклонников и принуж­ден был много лет странствовать в пустыне Тих, откуда и самая пустыня ведет свое название («пустыня странство­вания»). Так как никакой мусульманский караван, от­правляющийся на поклонение в Мекку, никогда не мог за­блудиться здесь, то вполне естественно предполагать, что арабское предание имеет ввиду именно странствование здесь израильтян.

Наконец, после тяжелых испытаний и невзгод, омра­чавших дух великого вождя, который принужден был вы­носить неприятности даже от своей сестры Мариам, враждовавшей с его и упрекавшей его в женитьбе на жен­щине нечистой, эфиоплянке, израильтяне прибыли в пус­тыню Фаран. Дух народа все падал, и потому необходимо было его поднять. Поэтому Моисей по повелению Божию избрал двенадцать человек и послал их в качестве согляда­таев в землю обетованную, надеясь, что их известия о пло­дородии земли и богатстве пробудят в народе бодрость и желание скорее двинуться к ней для ее завоевания³⁸. Они должны были исследовать почву, запасы воды, климат, ха­рактер жителей и силу их городов и крепостей. Это было в июле или начале августа, когда созревают первые грозди винограда. Поручение было исполнено ими успешно, и они через шесть недель возвратились в стан. Но сведения их были далеко не утешительны для народа. Они не отри­цали чудесного плодородия земли и в доказательство его принесли огромные грозди винограда, но вместе с тем, они так напугали рассказами о силе и исполинском росте палестинских жителей, неприступности их городов и кре­постей, что рассказы их повергли весь стан в отчаяние. Это был решительный момент в истории народа, и изра­ильтяне оказались неготовыми к нему. Вместо того, чтобы смело и мужественно идти вперед, они малодушно преда­лись отчаянию и воплю и готовы были избрать нового вождя, который бы повел их обратно в Египет. Напрасно Иисус Навин и Халев старались поддержать в народе бо­дрость и надежду на успешное завоевание обетованной земли, если только он останется верен Иегове и будет по­лагаться на его всемогущую помощь, — народ обезумел от страха, не хотел слушать никаких доводов и готов был да­же побить смельчаков камнями. Это печальное событие решило судьбу народа. Господь разгневался на малодушное неверие израильтян, и только пламенное заступление Мо­исея избавило его от истребления. Но после этого и сам Моисей увидел, что освобожденный им народ и по осво­бождении оставался малодушным и маловерным рабом, что поэтому он недостоин обетованной земли и должен погибнуть в пустыне. Только следующее поколение, уже рожденное и выросшее на свободе, увидит и возьмет зем­лю, которая была лишь мечтой для его злополучных отцев. С тяжелым сердцем Моисей принужден был опять вести народ обратно в недра синайских пустынь, чтобы тяжкой школой почти сорокалетнего странствования сделать его более достойным высшего предназначения. «По числу со­рока дней, сказал Господь, в которые вы осматривали зем­лю, вы понесете наказание за грехи ваши сорок лет³⁹, год за день, дабы вы познали, что значит быть оставленным Мною».

В библейском повествовании сообщается лишь немно­го сведений из истории 38-летнего странствования. Это была безмолвная школа труда и всевозможных испыта­ний, из которых народ должен был выйти обновленным и возрожденным.

О жизни израильтян в пустыне легко составить себе понятие по жизни кочующих теперь на Синайском полу­острове арабов. Смотря по времени года они передвигались со своими стадами в разные места полуострова, переходи­ли с одной равнины на другую, отчасти занимались посева­ми на небольших равнинах, представляющих удобство для земледелия. Тягости этой жизни для такого многочисленно­го народа были неимоверные. То их палил нестерпимый зной, то ослеплял песком убийственный сирокко, а когда зима захватывала их на возвышенностях полуострова, то не­редко заносило их стан сугробами снега. Часто должен был ощущаться недостаток в пище и в здоровой воде. Все эти тягости были причиной того, что численность народа ни­сколько не возрастала, а напротив, к концу странствования оказалось на две тысячи душ мужского пола менее, чем сколько было при выступлении от Синая. Пустыня, естественно, была школой не только физи­ческого, но и нравственного воспитания. Во все время странствования действовали необыкновенно строгие зако­ны, немилосердно каравшие каждого нарушителя религи­озных или общественных установлений. Не только смер­тью наказывалось напр. богохульство, но даже и менее тяжкие преступления. Так побит был камнями один чело­век за то, что он в субботний день собирал дрова⁴⁰. Нуж­но было приучить народ к точному исполнению закона, данного на Синае, и потому всякие нарушители его кара­лись беспощадно. Если так наказывались отдельные неис­полнители закона, то, конечно, еще с большею строгостью должны были караться те, которые сознательно и преступ­но восставали и возмущали народ против постановлений закона. Так это было по известному делу Корея (из коле­на Левиина), Дафана и Авирона (из колена Рувимова), которые произвели открытое возмущение против законо­дателя и, особенно против установления священства, как особого достоинства, присвоенного одному только классу⁴¹. Они требовали признания всеобщего священства. Религи­озный протест, как и всегда бывает, быстро перешел в по­литический, и они уже стали восставать против самого вождя, отказывая ему в повиновении. Когда Моисей поз­вал их к себе на суд, то они дерзко ответили: «Не пойдем. Разве мало того, что ты вывел нас из земли, в которой те­чет молоко и мед, чтобы погубить нас в пустыне? и ты еще хочешь властвовать над нами?» Возмущение на этот раз приняло огромные размеры. К бунтовщикам присоединилось двести пятьдесят старейшин. Когда увещание со стороны Моисея оказалось бесполезным для усмирения бунтовщиков, то он назначил всенародное испытание для удостоверения правоты их притязаний. По повелению Бо­жию Моисей и Аарон, с одной стороны, и Корей со сво­ими сообщниками, с другой, должны были явиться пред входом в скинию с своими кадильницами, и тут голос Бо­жий повелел первым отделиться от всенародного собра­ния, чтобы истребить его. «Они же пали на лица свои и сказали: Боже, Боже духов всякой плоти. Один человек со­грешил, и Ты гневаешься на все общество?» Тогда Господь повелел отделиться только от Корея и его сообщников, и их постиг страшный суд Божий: «разселась земля под ни­ми, и разверзла земля уста свои, и поглотила их, и домы их, и всех людей Кореевых, и все имущество их, и погиб­ли они из среды общества». Затем «вышел огонь от Гос­пода, и пожрал тех двести пятьдесят мужей, которые при­несли курение» с самовольным притязанием на священст­во. Когда и после этого волнение не утихало в народе, который стал обвинять вождей в погублении народа, то в наказание за этот ропот началось в народе особое пораже­ние, от которого умерло еще 14 700 человек. Этот случай показал, что для народа мало простого установления, оно должно быть подтверждено видимым знамением, и это знамение дано было в том, что из двенадцати жезлов представителей колен расцвел только жезл Аарона, что и было наглядным и чудесным подтверждением его первосвященнического достоинства⁴²Прошли десятки лет в странствовании по пустыне Синайской. Выведенное из Египта поколение постепенно вымирало, отчаявшись в достижении обетованной земли. Оно показало себя недостойным ее, и потому должно бы­ло уступить место новому поколению, воспитавшемуся в трудах и невзгодах пустыни. Только такое поколение, за­каленное в трудах и повиновении закону, могло мужест­венно встретить многочисленных врагов и очистить от них землю обетованную, И это новое поколение Моисей по­вел, наконец, к пределам Ханаана. Какой громадный пе­риод отделял его от того момента, как у него впервые, еще в блестящем дворце фараонов, блеснула мысль об осво­бождении своего народа! Тогда он пылал надеждой и от­вагой юности. В течение сорока лет принужден он был по­том жить своей великой надеждой, пока, наконец, она не осуществилась. Он вывел «братьев своих» из Египта, из жалкой толпы беглых рабов преобразил их в народ, дал им закон и общественное устройство. Но увы — освобожден­ное им поколение оказалось недостойным свободы и той земли, которая предназначалась ему во владение. И вот убеленный уже сединами вождь должен был ждать еще сорок лет, прежде чем могла осуществиться его надежда. При многочисленных испытаниях и огорчениях от строп­тивого и неблагодарного, жестоковыйного народа неуди­вительно, что наконец в самом Моисее поколебалась ког­да-то светлая и несокрушимая надоеда. Когда однажды (около Кадеса, в пустыне Цин) народ вновь поднял про­тив него ропот из-за недостатка воды⁴³, и Моисею приходилось опять чудесно источать ее из скалы, то ему уже из­менило доверие к возможности чуда, и хотя он действи­тельно источил воду из камня, но сделал это с чувством раздраженности и отчаяния. Этот случай решил и его судьбу, и он должен был вместе с братом своим Аароном и со всем старшим поколением народа сложить свои кос­ти в пустыне. Новое поколение должен был вести и но­вый вождь.

От стана Кадеса, где Моисей своим жезлом в раздра­женном недоверии разбил все свои надежды и где также умерла его сестра Мариам⁴⁴, он с тяжелым сердцем повел свой народ к пределам Палестины, в которую ему самому не суждено было войти. И едва он двинулся в путь, как совершилось печальное событие, которое было грустным предвестием скорого осуществления суда Божия и над ним самим⁴⁵. К северо-западу от каменистых развалин го­рода Петры высоко поднимается над окружными холма­ми утесистая гора Ор со своими двумя остроконечными вершинами. На одной из этих вершин испустил дух свой великий первосвященник израильского народа Аарон, в объятиях своего сына и преемника Елеазара и в присутст­вии истинно любящего брата, который был для него руководной звездой в течение всей жизни. Величественная го­ра была достойным местом смерти такого человека. Она была символом величия его духовной жизни, которая все­цело была посвящена народу. С горы открывалось дивное зрелище на пустыню, бывшую местом сорокалетнего пре­бывания злополучного народа, а там, к северу, в неясной синеве дали, виднелась даже холмистая почва обетованной земли. Бедная гробница на вершине этой горы у местных арабов признается и почитается именно за гробницу Аа­рона, хотя есть признаки ее позднейшего происхождения.

После тридцатидневной стоянки под сению горы Ор, сделавшейся могилой Аарона, народ должен был двинуть­ся опять на юг, в обход земли эдомитян, не давших согла­сия пропустить израильтян через свои владения. Обход этот, по необходимости, опять был труден, и народ стал опять «малодушествовать» и роптать на Моисея, и за это наказан был нападением ядовитых змей, от укушения ко­торых погибло множество народа⁴⁶. Единственное спасе­ние от этого бедствия для израильтян было в знамении ве­ры, изображавшемся для них в виде медного змея, быв­шего символом будущего избавления, по слову самого Избавителя: «и как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Иоан. 3:14, 15).

Но вот, начиная от восточного залива Чермного моря, с каждым станом израильтяне все ближе подвигались к пределам земли обетованной⁴⁷. Вот они прошли земли эдомские и моавские и подступили к земле аморреян, живших по восточную сторону Мертвого моря, на прост­ранстве между реками Арноном и Иавоком. По обычаю отправлено было к ним посольство с просьбою о пропус­ке израильтян через их землю, — но воинственный царь аморрейский Сигон решительно отказал в этом и с войском выступил против новых пришельцев. Встреча про­изошла при Иааце, и Сигон потерпел решительное пора­жение, так что израильтяне овладели всеми его городами. Та же участь постигла и владетеля следующей земли — Ога, царя васанского, землей которого также овладели из­раильтяне. Таким образом, вся страна по восточную сто­рону реки Иордана досталась израильтянам, и одна толь­ко эта река отделяла их от земли обетованной. Но преж­де чем вступить в окончательное владение этой землей, должно было произойти последнее столкновение между избранным народом и миром языческим, — столкнове­ние, которое должно было окончательно решить судьбу того и другого и установить определенные отношения между истинной религией и язычеством, равно как и между царством Бога и царством мира сего. Израиль дол­жен был познать, что языческие народы не только пред­ставляют собою по отношению к нему враждебную поли­тическую силу, но и что язычество по самой сущности сво­ей враждебно царству Божию. Они несовместимы между собой, и потому у Израиля не должно быть никакого об­щения с язычеством, и он даже не может терпеть самого присутствия его на одной и той же земле. Этот глубоко­важный урок преподан был народу израильскому накану­не вступления в землю обетованную замечательной исто­рией языческого прорицателя Валаама⁴⁸.

После решительных побед над царями Сигоном и Огом вход в землю обетованную был совершенно открыт для израильтян. Враги, которые бы могли заградить импуть в нее, или остались позади, или были рассеяны. И вот уже «сыны Израилевы остановились на равнинах Моава, при Иордане, против Иерихона⁴⁹. Но этот успех Израиля, наконец, пробудил крайнее раздражение у моавитян, царь которых Валак, после сомнительного нейтралитета, решил оказать противодействие пришлому народу, который, по его словам, «поядал теперь все вокруг, как вол поядает траву полевую». Но он в то же время, имея в виду участь царей Сигона и Ога, знал, как опасно выступать против израильтян с оружием в руках. Поэтому он прибег к но­вому средству, и в союзе с одним из мадианитских племен обратился к знаменитому в то время прорицателю Валаа­му, предлагая ему огромные дары за то, чтобы он своею волшебною силою проклял Израиля и тем обессилил его против оружия Валака. Валаам жил в Пефоре, на реке Ев­фрате, на родине Авраама, и потому у него сохранилось, отчасти, знание истинной религии и даже память об обе­товании Аврааму и семени его. Но как прорицатель, он был представителем языческого мира и за богатые дары, несмотря на внушения и предостережения свыше, согла­сился на предложение Валака. Уже на самом пути к Вала-ку Валаам получил новое предостережение от бессловес­ной ослицы, которая, заговорив голосом человеческим, «остановила безумие пророка». Но он «возлюбил мзду не­праведную» (2 Петр. 2:15, 16) и за нее готов был прене­бречь всяким предостережением. Узнав о его приближе­нии, царь Валак выехал ему навстречу и в честь его задал блестящий пир. Затем приступлено было к делу проклятия. Валак возвел прорицателя на гору, посвященную Ва­алу, откуда открывался вид на стан израильский. Там по­строено было семь жертвенников и принесена богатая жертва. Пред самым проклятием Валаам все еще колебал­ся совершить столь неправое дело и вопрошал Бога, отда­вая себя в Его полную волю. И воля Божия восторжество­вала над любителем неправедной мзды. Вместо проклятия Валаам произнес торжественное благословение Израилю, и первое свое слово заключил возвышенным пожеланием: «да умрет душа моя смертию праведников, и да будет кончина моя как их!» Изумленный и разгневанный Валак, сделав укор прорицателю, возвел его на другую гору, Фас-ги, чтобы он оттуда попробовал проклясть его врагов, но Валаам с этой горы произнес опять благословение Израи­лю. Валак попробовал еще раз возвести прорицателя на третью гору, на вершину Фегора, но оттуда Валаам произ­нес еще более возвышенное благословение, содержащее в себе предсказание, что «семя израильского народа будет как вешние воды, превзойдет Агага⁵⁰ царь его и возвысит­ся царство его», и заключил словами: «Благословляющий тебя благословен и проклинающий тебя проклят». А ког­да воспламенился гнев злополучного Валака, то Валаам за­ключил свои невольные благословения явным пророчест­вом о пришествии Мессии. «Вижу Его, сказал вдохновен­ный Валаам, но ныне еще нет; зрю Его, но не близко. Восходит звезда от Иакова, и восстает жезл от Израиля, и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых. Пришедший от Иакова овладеет городом»⁵'.Предсказав будущую судьбу тогдашних исторических народов, Валаам «пошел обратно в свое место», а Валак, потерпев полную неудачу в своем коварном замысле, дол­жен был изыскивать новые средства для борьбы с Израи­лем. Но ему помог в этом опять Валаам, который, лишив­шись своей «неправедной мзды» на одном деле, очевидно, хотел получить ее на другом. По его совету моавитяне по­пытались отвратить Израиля от его главной крепости — Иеговы — искушениями сладострастия, и искушение бы­ло слишком велико для столь непостоянного народа⁵². Он вполне предался преступной страсти и начал блудодействовать с дочерьми Моава (а также особенно с мадианитянками), и это преступное увлечение привело его к идо­лопоклонству, так что Израиль «кланялся богам их и при­лепился к Ваал-Фегору», т.е. худшей форме языческого распутного идолослужения. Тогда «воспламенился гнев Господень на Израиля». Нужно было очистить стан изра­ильский от такой скверны. Ревнителем истины выступил Финеес, сын Елеазара первосвященника, внук Аарона, и копьем пронзил одного наглого блудника вместе с мадианитянкой, после чего последовало общее избиение всех блудников, которых и погибло 24 000 человек. Финеесу за благочестивую ревность дано было обетование вечного священства в его потомстве. Но скоро постиг праведный суд Божий и самого советника на злое дело. По повеле­нию Божию израильтяне должны были истребить мадианитян, и в последовавшем избиении убит был и Валаам.

Но пред этим отмщением народу-соблазнителю произведены уже были, между прочим, важные приготовле­ния к вступлению в землю обетованную. С этою целию произведено было новое народосчисление, необходимое для правильности предстоящего раздела земли. По этому счислению оказалось, что колено Левиино возросло на семьсот человек, а все остальные уменьшились в числе на 1 820 человек, так что вся численность народа определя­лась в 601 710 человек мужского пола годных для войны. Но это было уже новое поколение, родившееся и воспи­тавшееся в пустыне. Из старого поколения остались в жи­вых только Иисус Навин и Халев - в награду за свою вер­ность завету Божию.

На пороге земли обетованной Моисей с печалию вспомнил, что ему самому не суждено войти в нее, и Бог возвестил ему близкую смерть⁵³. После неуслышанной мо­литвы об отмене этого определения Божия, Моисей про­сил себе преемника и по указанию Божию возложил на Иисуса Навина звание вождя народа — в присутствии первосвященника и народа. Затем сделаны были оконча­тельные распоряжения об овладении и разделе земли обе­тованной. Так как колена Рувимово, Гадово и половина Манассиина, особенно богатые скотом, просили Моисея позволить им остаться на привольных пастбищах по лево­му берегу Иордана, то вождь соизволил на их просьбу, взяв с них обещание помогать остальным коленам в борь­бе с общим врагом. Остальные колена, по вступлении в землю обетованную, должны были совершенно очистить ее от идолопоклонников-хананеян и разрушить их кумиры, и каждому колену заранее был назначен особый учас­ток в потомственное неотъемлемое владение. Сорок во­семь городов отведены были для колена Левиина, которо­му не назначалось особого земельного участка, и из них шесть городов сделаны местами убежищ для неумышлен­ных убийц.

Большая часть этих подробных распоряжений уже, по-видимому, происходила под руководством Иисуса На­вина, а сам Моисей, уже чувствуя на себе дыхание смер­ти (хотя «зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась»), спокойно предался пророческому созерца­нию и той внутренней духовной жизни, которая доселе стеснялась в нем заботами обыденных трудов. Перед сво­ей конченой он хотел еще раз торжественно повторить народу весь закон, данный ему Богом, а также обозреть и все те милости и чудеса, которых удостоился народ со вре­мени освобождения от рабства египетского. После этой великой законодательной и нравоучительной беседы, для того, чтобы еще более внушить народу важность запове­дей Божиих, он заповедал по переходе Иордана начертать их на алтареобразном памятнике на горе Гевал и при все­народном собрании произнести на этой горе проклятия против нарушителей, а на горе Гаризим благословления на блюстителей закона. Еще раз сделав наставления народу, Моисей «написал закон сей и отдал его священникам, сы­нам Левииным», и повелел положить эту книгу закона в ковчег завета в вечное свидетельство народу. После беседы Моисей воспел пророческую песнь: «Внимай, небо, я буду

говорить; и слушай, земля, слова уст моих». В ней изобра­жены все благодеяния Божии, на которые народ столько раз отвечал грехами и преступлениями, и она заканчива­ется предсказанием о наступлении времени, когда и языч­ники возликуют с народом Божиим и совместно просла­вят чудные дела Божии «песнью Моисея, раба Божия, и песнью Агнца» (Откр. 15:3).

Но вот пришел и конец. Моисей должен был рас­статься с своим народом. Поэтому он в последний раз бла­гословил его, высказав в благословении каждому колену его будущую судьбу. В этом благословении особенное зна­чение придается колену Левиину, как избранному на свя­щенное служение, и в общем повторяется то же, что вы­сказано было Иаковом в его предсмертном благословении. Но ему хотелось перед смертью хоть издали взглянуть на обетованную землю — предмет своих многолетних на­дежд. Поэтому он с равнин моавитских поднялся на гору Нево, на вершину Фасги, возвышавшейся над Иорданом пред Иерихоном. С нее открывалось величественное зре­лище. К востоку волнообразно шли холмы, уходившие в бесконечную даль аравийских степей. На юго-западе в мрачной глубине сверкало Мертвое море, а к северу голу­бой лентой извивался Иордан. За рекой вздымалась вер­шина горы Гаризим, дальше расстилалась равнина Ездрилонская, за которой в разных местах великанами высились Фавор и Ермон, а прямо на запад даже виднелись отблес­ки великого Средиземного моря. Вот она — земля обето­ванная, которую всю показал ему Господь. «И сказал емуГосподь: вот земля, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: семени твоему дам ее. Я дал тебе уви­деть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь. И умер там Моисей, раб Господень, в земле Моавитской, по сло­ву Господню. И погребен на долине в земле Моавитской против Веффегора, и никто не знает места погребения его даже до сегодня».

Итак, израильтяне лишились своего великого вождя и законодателя, и потерю эту они оплакивали тридцать дней. Чувство сиротства охватило их всех. Он был не толь­ко их освободитель, но и отец и воспитатель. Своею зако­нодательною мудростью он возвел их на степень благоуст­роенной общественной жизни, дал им законы и религию, благодаря которым они сделались в духовном отношении светом для народов древнего мира. Его любовь к своему народу была бесконечно самоотверженна. Он вправе был сказать о себе, что он лелеял их, как кормилица лелеет ди­тя. Его терпение в управлении строптивым и неблагодар­ным народом было изумительно. Сколько огорчений и са­мых тяжких оскорблений приходилось ему переносить от освобожденного им народа; но он, будучи «кротчайшим из всех людей», великодушно предавал все забвению и сам же пламенными молитвами старался отвратить праведный гнев Иеговы. Это был духовный исполин, с исполинским умом и бесконечною добротою и кротостью сердца, вели­кий законодатель и святой пророк.

«И не было более у Израиля пророка такого как Мо­исей, которого Господь знал лицем к лицу по всем знамениям и чудесам, которые послал его Господь сделать в зем­ле Египетской пред фараоном, и над всеми рабами его, и над всею землею его, и по руке сильной и по великим чу­десам, которые Моисей совершил пред глазами всего Из­раиля» (Второз. 34:10—12).

Но Моисей был лишь представителем религии зако­на — подготовительной ступени к более совершенной ре­лигии благодати. Поэтому свое дело и свой закон он не считал окончательными, а прямо в своем пророческом вдохновении предсказывал о другом, более высоком Про­роке, который выступит на смену его с благовестием о но­возаветной религии благодати. «Пророка из среды тебя, из братьев твоих, как меня воздвигнет тебе Господь, Бог твой, говорил Моисей своему народу, — Его слушайте». Указы­вая на это место, Спаситель мира говорил: «Моисей писал о Мне» (Иоан. 5:46). В своей жизни и деятельности Мо­исей как пророк, законодатель и вождь ветхозаветной церкви был прообразом великого Пророка, Законодателя и Главы церкви новозаветной — Господа нашего Иисуса Христа.

 

XXI Законодательство Моисея. Теократия. Скиния и связанные с нею учреждения.

В изложенный период библейской истории соверши­лась глубоковажная перемена как в состоянии самого из­бранного рода, так и в отношении к нему Бога. До этого периода избранный род состоял из отдельных патриархов, которые последовательно передавали друг другу получен­ные ими обетования и вверенный им залог истинной ре­лигии, получая в то же время разъяснения, подтвержде­ния и дополнения в личных явлениях и откровениях им Бога или Его святых ангелов. Теперь избранное семейство размножилось в целый многочисленный народ, который частью под влиянием египетского рабства и окружающе­го идолопоклонства, а частью от естественного огрубения в своих чувствах вследствие долговременного отчуждения от непосредственного общения с Богом отцов потерял способность к такому общению, и потому требовалось ус­тановить новый способ взаимоотношения.

С этою целию Господь Бог, явившийся Моисею и чрез него побудивший в народе сознание истинной религии и связанных с нею обетований, по освобождении народа от рабства египетского вновь заключил с ним завет, и выра­жением этого завета с народом было Синайское законода­тельство. Целию завета было выделить израильский народ из среды остального человечества и сделать его избранным царством, в котором могли бы сохраниться и возрость се­мена спасения, предназначенного впоследствии распрост­раниться на все человечество. Когда народ израильский на­ходился у подошвы священной горы, Господь говорил ему чрез Моисея: «Вы видели, что Я сделал египтянам, и как Я носил вас как бы на орлиных крыльях и принес вас к Себе. Итак, если вы будете слушаться гласа Моего и со­блюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов, ибо Моя вся земля. А вы будете у Меня царством свя­щенников и народом святым» (Исх. 19:3—6). «Все вы се­годня стоите пред лицем Господа Бога вашего, начальники колен ваших, старейшины ваши (судьи ваши), надзирате­ли ваши, все израильтяне, дети ваши, жены ваши и при­шельцы твои, находящиеся в стане твоем, от секущего дрова твои до черпающего воду твою, чтобы вступить те­бе в завет Господа, Бога твоего, и в клятвенный договор с Ним, который Господь, Бог твой, сегодня поставляет с то­бою, дабы соделать тебя сегодня Его народом, и Ему быть тебе Богом» (Второз. 29:10—13). «Да не будет между ва­ми мужчины или женщины, или рода, или колена, кото­рых сердце уклонилось бы ныне от Господа, Бога вашего, чтобы ходить служить богам языческих народов» (Второз. 29:18). Главная цель учреждения особого «цар­ства Иеговы» есть, как видно из приведенных мест, сохра­нение истинной религии, учения о поклонении единому истинному Богу, в противоположность идолопоклонству других народов, Чтобы сохранить истинное учение о Боге, Иегова заключает с народом договор на тех, если так можно сказать, условиях, что Он — Царь всей земли — становится преимущественно царем израильского народа, получает верховную власть над ним, делается его законо­дателем, постановления которого и обязывается народ принять и свято сохранять. Если израильтяне добровольно согласятся признать Иегову своим Господом и Царем, бу­дут сохранять Его завет и исполнять законы, признавать Его единым истинным Богом и поклоняться только Ему, то Иегова, будучи Богом и верховным правителем всего мира, всех народов земли, примет народ израильский под Свое особенное покровительство, будет править им осо­бенными законами, обеспечит ему пользование неоцени­мыми преимуществами истинной религии и даст ему, как возлюбленному и избранному народу между всеми наро­дами земли, все блага свободы, мира и благоденствия. Со­вокупность таких отношений Иеговы к народу есть «тео­кратия» или «богоправление» — в высшем религиозно-нравственном значении этого слова.

Как Правитель или Царь Своего избранного народа, Господь Бог должен был иметь особое место Своего при­сутствия среди народа, и таким местом сделалась скиния. По своему устройству скиния разделялась на три части: внешний двор, святилище и Святое святых. Внешний двор представлял собою правильный четырехугольник, пространством в 100 локтей длины и 50 ширины; он об­несен был со всех сторон загородью в пять локтей высо­тою и имел входную дверь с восточной стороны. Входная дверь имела двадцать локтей ширины и закрывалась изящ­но расшитыми и разноцветными занавесями. В передней части двора находился жертвенник всесожжения, на кото­ром приносились все жертвы, кроме жертвы за грех, при­носившейся вне стана. Жертвенник этот представлял со­бою ящик в 5 квадратных локтей ширины и 3 высоты; он сделан был, как и все главные принадлежности скинии, из дерева ситтим, обложен кованною медью и имел внутри медную решетку для дров, а по бокам кольца для ношения его на шестах. Выдававшиеся по углам возвышения, так называемые «роги», были особенно важным местом, держание за которое служило выражением желания все­цело предаться милосердию Божию, равно как и обеспе­чением неприкосновенности и безопасности для искавших спасения от мщения людей. Между этим жертвенником и самою скинией находилась медная умывальница, содер­жавшая в себе воду для умовения священников. Затем дверь вела в самую скинию, именно в первое ее отделе­ние, так называемое святилище. Оно занимало две трети всего пространства скинии и представляло собою вторую (после внешнего двора) ступень в постепенном прибли­жении к соприсутствию с Богом. В нем содержались три особые принадлежности: 1) жертвенник кадильный, нахо­дившийся в самой средине святилища, 2) трапеза по пра­вую и 3) светильник по левую сторону. Жертвенник ка­дильный (наподобие стола в 2 локтя вышины и по 1 лок­тю в ширину и длину) обложен был золотом и имел по бокам кольца для ношения его на шестах. В нем каждое утро и вечер приносилось курение благовонных трав - сна­чала Аароном и его сыновьями, а затем священниками, поочередно совершавшими свое богослужение, и по важ­нейшим случаям — первосвященником. Огонь для куре­ния брался с жертвенника всесожжения, и возжигание его представляло собою символ ходатайства священника пред Богом за народ, который в это время молился во дво­ре скинии. Приносить «чуждый» огонь или самовольно присваивать себе это служение священника считалось великим преступлением. Надав и Авиуд были убиты за это именно преступление. Трапеза представляла собою про­долговатый стол с ножками — в 2 локтя длины, 1 шири­ны и 1 ^l/₂ высоты. На этом столе находились двенадцать посыпанных ладаном хлебов, по шести в ряд. Хлебы эти, называвшиеся вследствие предложения их Иегове, хлеба­ми предложения, каждую субботу вновь переменялись свя­щенниками, которые съедали старые в святилище, причем никто еще не имел права вкушать от них. По левую или южную сторону жертвенника кадильного стоял светиль­ник, сделанный из литого кованного золота и весивший целый талант. Он представлял собою подобие дерева с ше­стью разветвлениями, которые вместе с главным стволом составляли семь отдельных светилен. Светильни зажига­лись во время вечернего возношения, а главная светильня была неугасима. Светильник освещал все пространство святилища, но свет его не проникал, чрез плотную завесу, отделявшую от святилища вторую и святейшую часть ски­нии — именно Святое святых, занимавшую одну треть всего пространства скинии. Внутренность этого отделения погружена была в непроницаемый таинственный мрак, и в нем находилась лишь одна, но самая священная принад­лежность, именно ковчег завета. Он был сделан также из дерева ситтим и представлял собою небольшой ящик ( 1 ^l/₂ локтя длины и по 1 ^l/₂ ширины и высоты), кото­рый совне и свнутри обложен был чистым золотом. На крышке из чистого золота были два херувима со склонен­ными друг к другу лицами и соприкасающимися крыльями и между ними находился самый престол Иеговы, «обитавшего между херувимами». Место это также назы­валось местом умилостивления, потому что там Иегова от­крывался в великий день очищения как Бог, прощающий беззаконие, преступление и грех. Внутри ковчега находи­лись скрижали завета, а рядом с ними золотой сосуд с манною и жезл Аарона расцветший. Золотые кольца у нижних углов ковчега служили для ношения его на шес­тах во время странствования.

Как место соприсутствия Бога, скиния была храмом церкви ветхозаветной, и вследствие этого всем своим уст­ройством явственно прообразовала церковь Христову, как место, где человечество, искупленное Христом, вступило в теснейшее общение и единение с Богом. Самый вход в скинию с востока означал, что ветхозаветная церковь еще ожидала явления солнца правды — Христа. Во двор ее могли входить вместе с иудеями и язычники, и этим пред­знаменовалось будущее призвание в церковь Христову всех потомков Адама, т.е. всех народов земли. Стоявшие во дворе скинии жертвенник и умывальница изображали: первый всемирную жертву — Христа, открывшего всем людям вход в царство небесное, а вторая служила образом купели крещения, чрез которое мы вступаем в Церковь новозаветную. Святилище, в котором могли стоять только священники, изображало истинно верующих христиан. Светильник, трапеза с хлебами предложения и жертвен­ник кадильный прообразовали Иисуса Христа, который просвещает, питает и возносит наши молитвы к Богу Отцу. Святое святых, в которое мог входить один только первосвященник однажды в год с жертвенною кровию, означало самое небо, куда Христос Спаситель вошел с кро­вию Своею за нас пред лице Божие. Ковчег завета со скрижалями десяти заповедей был как бы самим престо­лом Господа Бога, изрекавшего людям Свою святую волю. Выражением воли Божией служило все Синайское за­конодательство, которое в отдельных своих постановлени­ях распадается на законы религиозные, законы нравствен­ные и законы гражданские.

Сущность религиозных законов выражена в первых четырех заповедях, составляющих первую скрижаль. В них определяется истинное отношение человека к Богу, и для укрепления его в народном сознании установлены внеш­ние учреждения, которые, группируясь около скинии, со­стояли из священных лиц, времен и действий.

Священные лица были избранники из избранного на­рода для посвящения их на исключительное служение Бо­гу. Они составляли все колено Левиино, и, соответственно трем частям скинии, разделялись на три степени — леви­тов, священников и первосвященника. Левиты были про­стые церковнослужители, которые назначены были для исправления низших обязанностей при скинии. При пе­редвижении они должны были носить скинию со всеми ее принадлежностями, наблюдать за порядком, чистотою и сохранностью священных предметов и сосудов; приготов­лять необходимые материалы для священнодействия и за­ботиться о поступлении должных доходов на содержание скинии и ее учреждений. Левитами считались все члены мужского пола колена Левиина, кроме семейства Ааронова, в возрасте от 30 до 50 лет. Они разделялись на три класса, сообразно с родовым происхождением их от трех сыновей Левия — Герсона, Каафа и Мерари, и каждому классу назначены были особые обязанности при служении и особенно при перенесении скинии. На служение они поступали через особое посвящение, состоявшее в очище­нии их, рукоположении и принесении жертв. Священни­ками были все сыновья, а затем и потомки Аарона, до­стойные этого священного звания по своим нравственным и телесным качествам. На свое служение они посвящались через окропление священным миром, смешанным с кро­вию. На них лежала обязанность приносить в определен­ное время жертвы во дворе скинии и курение в святили­ще, каждый вечер зажигать светильник в нем, каждую субботу переменять хлебы предложения, трубить в трубы для созвания народа, очищать по особому чиноположению проказу и другие скверны и поучать народ в законе Божи­ем. Как священнослужителям, им дано было особое одея­ние, в которое они должны были облачаться при священ­нослужении. Одеяние их состояло из: 1) нижнего льняно­го платья — надраг — «для прикрытия телесной наготы от чресл до голеней»; 2) верхнего белого платья, хитона, спускавшегося до полу и подхватывавшегося на талии бе­лым — 3) поясом, украшенным разноцветным шитьем; затем круглое головное покрывало — 4) кидар — довер­шало это облачение для священников, которым не полага-лось обуви, так как святость места богослужения требова­ла совершения священнослужения с босыми ногами. Во главе священных лиц стоял первосвященник, высшая должность которого присвоена была лично Аарону, а за­тем старшему в его роде по преемству. Ему одному поз­волялось входить в Святое святых, что он и делал однаж­ды в год, в день очищения, для окропления кровию. До­стоинство его высшего звания не позволяло ему участвовать при погребении или разрывать своих одежд в знак печали. Посвящение в этот сан совершалось чрез обильное излияние хранившегося при скинии мира на главу посвящаемого, облачавшегося при этом в особые присвоенные первосвященническому сану одежды. Одеж­ды эти были гораздо пышнее и сложнее, чем у священни­ков. Сверх обычных священнических одежд надевалась еще особая безрукавная одежда или 1) верхняя риза, вя­занная из пурпурно-голубой шерсти с изящно оторочен­ным воротом и убранная внизу разноцветными яблоками и золотыми колокольчиками. Сверх нее надевался 2) эфод или особая короткая одежда с золотыми застежками на плечах, из которых на каждом было по камню ониксу с вырезанными на них именами двенадцати колен, по шес­ти на каждом. Эфод стягивался особым поясом, одинако­вым с ним по цвету и работе. Затем был особый 3) на­персник или нагрудник, прикреплявшийся голубыми шнурками и золотыми кольцами; на нем сверкало двенад­цать драгоценных камней, вделанных в золото по три в ряд с вырезанными также на них именами двенадцати колен Израилевых. В связи с наперсником находились и та­инственные урим и туммим («советы и совершенства), посредством которых первосвященнику сообщалась воля Божия. 4) Головной кидар первосвященника отличался от простого священнического не только большею роскошью, но и особенно тем, что на передней части его была золо­тая дощечка с выбитою на ней надписью: Святыня Гос­подня. Первосвященник избранного народа по высоте и величию своего служения был прообразом «Первосвящен­ника великого, прошедшего небеса, Иисуса Сына Божия» (Евр. 4:14).

Кроме священных лиц по должности были еще свя­щенные лица по обету, так называемые назореи, т.е. вы­деленные на служение Богу. Назореи обязаны были воз­держиваться от вина и винограда, от стрижения волос и от всякого осквернения. Обет назорейства давался или на всю жизнь, или только на известное время. В последнем случае он разрешался принесением троякой жертвы и со­жжением волос на жертвеннике.

Священные времена, установленные законом, разде­ляются на три разряда: 1) времена, связанные с установ­лением субботы, 2) великие исторические праздники и 3) день очищения.

 

1) Суббота, как день покоя, есть одно из самых пер­вобытных учреждений, ведущих свое начало от сотворения мира: «И благословил Бог седьмый день и освятил его» (Быт. 2:3). Синайским законодательством только под­тверждено ее учреждение, как показывает и самая заповедь: «Помни день субботний, еже святити его». Это свя­щенный покой от обыденного тяжкого труда, которым че­ловек принужден был добывать себе насущный хлеб, день радостного отдохновения в общении с Богом, который и Сам «в седьмый день почил и покоился» (Исх. 31:17). За­поведью этою не поощряется празднолюбивая леность, а только запрещается труд с корыстною целию, служение мамоне. Вместо этого труда суббота должна быть посвяща­ема на служение Богу. В этот день народ собирался в ски­нии к богослужению, состоявшему в двойном принесении жертв, и возобновлялись хлебы предложения.

Празднование субботы послужило основой для других торжественных праздников, установленных в определен­ные, более крупные промежутки времени. Сюда относят­ся: а) праздник новомесячия, который совершался при первом появлении всякой луны, о чем возвещалось всему народу двумя серебряными трубами; праздник состоял в усиленном принесении жертв, б) Праздник труб, совер­шавшийся в первый день месяца Тисри, которым начи­нался гражданский год, но который был седьмым, так ска­зать, субботним месяцем священного года. Так как этот день всегда приходился в субботу, то и самое соблюдение его имело характер субботства. Наступление его возвеща­лось трубами, отчего он и получил свое название. Затем, с расширением круга субботства, установлены были великие периодические праздники, совершавшиеся в несколько лет раз. Сюда относится в) субботний год. Подобно тому, как освящался каждый седьмой день и седьмой месяц, так должен был освящаться и каждый седьмой год. Особенно­стью субботнего года было то, что в течение его и самая земля, как всецело принадлежавшая Господу, должна бы­ла соблюдать субботу, т.е. покоиться от обработки. Все уродившиеся сами собой плоды отдавались в пользование бедным и животным. Субботний год назывался также «го­дом прощения», потому что заимодавцы должны были в этот год прощать долги своим должникам (Второз. 15:1—2). В этом же году пользовался отпущением на сво­боду всякий израильтянин, попавший в рабство. Заверше­нием семи субботних годов был г) год юбилейный, совер­шавшийся в каждый пятидесятый год. Он начинался в 10 день седьмого месяца Тисри, в великий день очищения. После торжественных жертвоприношений раздавался звук юбилейной трубы, «объявлявшей на земле свободу всем жителям ее». Земля не обрабатывалась, как и в субботний год. Все земли, которых бедняки лишились в течение ми­нувшего полустолетия, опять безвозмездно возвращались им в полную собственность. Все рабы освобождались. Все восстановлялось в том виде, как было при первоначальном разделении земли обетованной. Юбилейный год завершал собою великий круг субботних годов, после чего в извест­ном смысле все обновлялось, и народ вступал как бы в но­вую жизнь.

Кроме круга субботних праздников было три особых великих исторических праздника, в которые весь народ мужского пола должен был являться пред лице Иеговы (в скинии или впоследствии в храме) с установленным приношением Богу. Эти праздники не только служили воспо­минанием великих событий в истории израильского наро­да, но каждый из них имел свое особое значение. Первый из них — Пасха — отмечал начало жатвы, второй — Пя­тидесятница — ее окончание, и третий — праздник Ку­щей — время собирания винограда и всех плодов года. Они соединялись между собой так, что образовывали один великий круг. Пасха была в первом месяце священного го­да; чрез семь недель наступала Пятидесятница, а в седь­мом месяце наступал праздник Кущей. Пасха служила для израильтян воспоминанием начала их избавления от раб­ства и вступление в состояние свободного народа; Пятиде­сятница — дарования закона, и праздник Кущей представ­лял для них радостное сопоставление между оседлою жиз­нью в плодородной земле и странствованием в пустыне.

а) Пасха, бывшая самым торжественным из трех го­довых праздников, совершалась в течение семи дней, на­чиная с вечера, которым заканчивался четырнадцатый день Нисана или Авива, первого месяца священного года. Она установлена была в ночь пред исходом израильтян из Египта, и хотя в совершении ее со временем произошли некоторые изменения, но в общем она совершалась так же, как и в первый раз при ее установлении. Пасха име­ла глубочайшее прообразовательное значение. В своем первоначальном смысле это была в одно и то же время и жертва, в которой невиннейшее из животного царства приносилось во искупление за виновных во грехе, и радо­стное празднество по случаю избавления, — празднество вместе с тем историческое, и потому пасха вкушалась с горькими травами и пресным хлебом (в воспоминание го­речи египетского рабства и спешных сборов к избавлению от него) и в положении спешащих в путь странников. В своем высшем значении она была явным прообразом ис­купительного дела Христа, который как «Пасха наша, был заклан за нас» (1 Кор. 5:7), и притом заклан в самое вре­мя совершения обрядовой Пасхи, как «непорочный и чи­стый Агнец» (1 Петр. 1:19).

б) Пятидесятница, праздник жатвы, был как бы до­полнением Пасхи. Она продолжалась только один день, чрез 50 дней после Нисана, в конце мая. Промежуток между ними был страдной порой жатвы, и в день Пяти­десятницы приносились в жертву первые хлебы из ново­собранных плодов. С этим праздником соединялось и вос­поминание о даровании Синайского закона, совершив­шемся чрез 50 дней после избавления из Египта (по переходе чрез Чермное море).

в) Праздник Кущей завершал собою круг годовых пра­здников, и отличался великим ликованием. Он был в одно и то же время и благодарением за собранную жатву и вос­поминанием о том времени, когда израильтяне жили в ку­щах или палатках в течение своего странствования по пу­стыне. Он праздновался осенью, когда уже собраны были все плоды земли, и продолжался семь дней, заканчивав­шихся восьмым днем «священного собрания». В течение этих семи дней (от 15 до 22 числа месяца Тисри) народ обитал в шалашах из древесных ветвей, отчего и получил свое название праздник Кущей.

Совершенно особо от этих торжественных праздни­ков стоял день очищения, единственный день покаяния и поста по закону Моисееву. Он соблюдался за пять дней до праздника Кущей и имел характер торжественной суббо­ты, когда все должны были прекращать свои работы и «смирять свои души», под страхом истребления из наро­да. Установленные на этот день обряды знаменовали со­крушение народа о грехах, соделанных в прожитом году, и отпущение, совершаемое первосвященником в Святом святых, в которое он входил в этот именно день. Все жертвы этого дня приносились самим первосвященником и заканчивались изгнанием в пустыню «козла отпущения», как бы уносившего с собою все бремя грехов народа. Прообразовательное значение этого символического обряда за­ключалось в том, что окончательное искупление человече­ского рода будет совершено «не кровию козлов и тель­цов», но «ходатаем нового завета» Христом.

Со священными временами неразрывно связаны были священнодействия. Они состояли почти исключительно из приношения жертв, заимствовавшихся из царства живот­ных или растений. Между ними явственно различаются жертвоприношения в собственном смысле, когда приноси­мая вещь всецело или частию истреблялась на жертвенном огне, и возношения, когда приношение лишь как бы освя­щалось пред лицем Иеговы и затем потреблялось жертво­вателем. Жертвоприношения разделялись на пять родов. 1) Жертва всесожжения, называвшаяся так потому, что все приносимое вполне сожигалось на жертвеннике, означала то, что приноситель ее всецело принадлежал Богу и что он душей и телом предавал себя на волю Божию. Жертва эта могла быть приносима или за весь народ, или за отдельных лиц, которые должны были приносить жертвенное живот­ное от своего благорасположения и притом с соблюдением всех правил, установленных законом при выборе жертвен­ных животных, которыми могли быть телец, баран, козел, и даже горлица или голубь. Приносившие жертву возлага­ли на жертвенное животное свои руки пред жертвенником в знак перенесения в него своих грехов. Затем жертвенное животное закалялось, кровию его священник окроплял жертвенник и затем сожигал жертву кроме кожи, которая отдавалась священнику. 2) Жертва о грехе приносилась во искупление грехов, совершаемых по неведению или слабо­сти как священником, так и кем-либо из народа, а также и во очищение от всякого возможного греха или оскверне­ния. 3) Жертва повинности приносилась за грехи или преступления сознательные, равно как и за все действия, связанные с осквернением. Эти две жертвы отличались от жертвы всесожжения тем, что мясо принесенных живот­ных (кроме крови и тука) шло в пользу священников, ко­торые и потребляли его во дворе скинии. 4) Жертва ми­ра приносилась или в выражение особой благодарности Богу, или по обету, или как особое приношение радости и любви. Из приносимого часть сожигалась, грудь и плечо предоставлялись священникам, а все остальное могло быть потреблено приносящим. 5) Жертва бескровная состояла в приношении муки, масла, вина и ладана. Эти предметы, отчасти, присоединялись и к первым четырем родам жертв. Как первые четыре рода жертв знаменовали прине­сение жизни Богу, так этот род знаменовал принесение Ему плодов земли. К этому последнему роду жертвы близко подходят и возношения различных плодов, начатки кото­рых всегда освящались в скинии или храме и тогда уже на­чиналось общее употребление их в пищу. Все эти священ­нодействия совершались священниками и сопровождались молитвами и установленными обрядами, подробно описан­ными в книге Левит.

Все изложенные священнодействия имели своею це­лию поддержание святости в народе, который как избран­ный должен был быть «народом святым».

С этою же целию установлены были особые законы и обряды, исполнение которых могло содействовать поддер­жанию святости в народе. Это законы нравственные. Сущность их выражена в заповедях второй скрижали, и она состоит в требовании от каждого человека как личной нравственной и телесной чистоты, так и правды и челове­колюбия в отношении к ближним. В частности, сюда от­носятся: 1) древний закон обрезания, подтвержденный синайским законодательством; 2) законы о посвящении первородных мужского пола; 3) об охранении личной чи­стоты чрез запрещение соприкасаться с нечистыми пред­метами, и 4) о разделении животных на чистых и нечис­тых, с позволением употреблять в пищу или жертву толь­ко первых.