XXXI. Помазание Саула на царство. Первые годы его царствования. Отвержение Саула и помазание Давида¹.

После того, как решение народа иметь царя получи­ло окончательное утверждение со стороны верховного Царя Израиля, пророку Самуилу не пришлось долго ждать дальнейшего указания для совершения этого дела. Обстоятельства, по-видимому, совершенно случайные, но явно обнаруживающие руку Промысла в самой этой слу­чайности, скоро поставили его лицем к лицу с человеком, который предназначен был быть первым царем избранно­го народа. В городке Гиве, в Вениаминовом колене, жило семейство некоего Киса, у которого был единственный сын Саул. Семейство это было небогатое и добывало на­сущный хлеб земледельческою работою, которою зани­мался сам отец вместе со своим сыном и немногими слу­гами. Но оно щедро наделено было природой и отлича­лось внешним величием и красотою, а вместе с тем непреодолимым мужеством, закаленным в борьбе с вра­гами. И вот у этого-то семейства однажды пропали рабо­чие ослицы. Потеря эта была весьма значительна для не­богатого Киса, и для отыскания их он отправил сына сво­его Саула, который в это время уже был средних лет. Тщетно Саул искал их в течение трех дней и хотел уже возвратиться домой, как сопровождавший его слуга посо­ветовал ему зайти в ближайший город (Массифу), где, по его словам, был «человек Божий, человек уважаемый; все, что он ни скажет, сбывается»; не укажет ли он им, где им искать своих запропавших ослиц. Саул выразил сожа­ление, что у него нечем заплатить «прозорливцу»; но ког­да слуга заметил, что у него есть четверть сикля серебра, то он согласился, и вот искатель ослиц отправился к про­року, который должен был дать ему царство.

Самуил в это время участвовал в торжественном жертвоприношении по случаю народного праздника и, предуведомленный свыше, с почтением встретил Саула, отвел ему первое место на пиршестве и, предложив ему лучшую часть мяса (плечо), высказал в знаменательных словах предстоящее ему высокое назначение. Затем, по окончании пиршества, Самуил взял сосуд с елеем, вышел с Саулом за город, помазал его и, поцеловав его, сказал ему: «Вот, Господь помазывает тебя в правители наследия Своего в Израиле, и ты будешь царствовать над народом Господним, и спасешь их от руки врагов их, окружающих их»². Саул мог только изумиться всему этому, потому что он был человек незнатного рода, происходил из самого ма­лого, едва не подвергшегося полному истреблению колена израильского. Но не в силе и знатности Бог, а в правде. В подтверждение своего действия Самуил дал Саулу три зна­мения, исполнение которых не замедлило показать Саулу истинность всех предсказаний прозорливца. По одному из знамений Саул должен был встретить сонм пророков и сам пророчествовать с ними. И действительно, в указан­ном месте «встречается ему сонм пророков, и сошел на Саула Дух Божий, и он пророчествовал среди них». Собы­тие это было так необычно для всех знавших Саула рань­ше, когда он видимо не отличался особенною религиоз­ною ревностью, что все в народе говорили друг другу: «что это сталось с сыном Кисовым? Неркели и Саул в проро­ках?» Перемена в нем была так глубока, что последнее выражение вошло даже в пословицу («еда и Саул во пророцех?»), употреблявшуюся для выражения изумления при виде всякого необычайного и поразительного явления. Между тем, нашлись и ослицы, как предсказал Самуил; но мысли Саула теперь были заняты не тем, как управлять ослицами при пахании земли, а тем, как управлять вве­ренным ему царством.

Помазание его, однако же, было еще тайной для народа, и чтобы оно получило гражданскую силу, нужно бы­ло подвергнуть все дело народному решению. С этою це­лию Самуил созвал всенародное собрание в Массифе. Там торжественно был брошен избирательный жребий, и он пал сначала на колено Вениаминово, затем на племя Матриево и в нем на Саула, сына Кисова. Саула самого, одна­ко же, не оказывалось налицо; из скромности он оставал­ся в обозе. Узнав об этом, народ побежал и взял его отту­да, «и он стал среди народа, и был от плеч своих выше всего народа». Самуил сказал народу: «Видите ли, кого из­брал Господь? Подобного ему нет во всем народе. Тогда весь народ воскликнул и сказал: да живет царь!» В ново­избранном царе народ израильский приветствовал вопло­щение своего политического идеала, и действительно Саул был олицетворением самого народа, его добродетелей и недостатков. Его добрые качества заключались, главным образом, в его величавой внешности, которая особенно и расположила народ в его пользу; а его внутренние качест­ва, качества его ума и сердца, должны были постепенно выработаться и развиться в послушании воле Божией. По­мазание уже просветило его ум Духом Божиим, но в сво­ей деятельности он должен был сам показать сознание вы­соты своего призвания и добрыми делами должен был оп­равдать свое избрание, подобно и самому народу, который, будучи избран совне, мог стать истинно избран­ным народом Божиим только чрез послушание заповедям Божиим и закону Моисееву. Насколько Саул в послуша­нии воле Божией оправдывал свое избрание, это должна была показать его будущая деятельность; но так как пока народ был доволен избранием, то Самуил изложил народу права «царства», т.е. права и обязанности царя, записал их в книгу и положил в скинии вместе с другими памятни­ками исторической жизни народа. Среди народа слыша­лись и голоса недовольных избранием, которые даже пре­зрительно отзывались о Сауле, говоря: «ему ли спасать нас?» — но Саул ждал только случая, чтобы доказать и этим недовольным, что он способен спасать народ от внешних врагов, и потому как бы не замечал этих презри­тельных отзывов о себе.

Скоро представился случай, давший возможность Са­улу оправдать свою царственную способность³. После сво­его избрания Саул с чисто патриархальною простотою от­правился в свой родной город Гиву и там продолжал за­ниматься земледелием. Но вот до него дошел слух, что на город Иавис Галаадский напал князь аммонитский Наас и требовал сдачи города под жестоким условием выколоть правый глаз у каждого жителя. Это известие воспламени­ло гнев царя, и на него сошел Дух Божий, давший ему си­лу тотчас же приступить к избавлению своих страждущих собратий. Разрубив пару своих волов на куски, он разослал их во все пределы земли с объявлением, что так будет поступлено с волами всякого, кто не откликнется на его при­зыв для поражения неприятеля. Народ единодушно после­довал призыву, собралось войско в 330 000 человек, с ко­торыми и разбит был жестокий Наас. После такого славного дела, приближенные внушали было Саулу отомстить тем недовольным, которые говорили: «Саулу ли царствовать над нами?» Но царь великодушно отвечал: «в сей день никого не должно умерщвлять; ибо сегодня Гос­подь совершил спасение во Израиле». Затем, по предло­жению Самуила, вновь созвано было всенародное собра­ние в Галгале, и там совершилось окончательное утверж­дение Саула на престоле. Самуил торжественно сложил с себя звание судии, передав все свои права новоизбранно­му царю. Затем принесены были мирные жертвы пред Господом, «и весьма веселились там Саул и израильтяне». Первою заботою Саула было образовать постоянное и сильное войско, как это и требовалось внешними полити­ческими обстоятельствами. С этою целию он составил из храбрейших людей трехтысячный отряд, который сделал­ся его постоянной гвардией и был расположен в главных городах колена Вениаминова. По месту пребывания Сау­ла, центром всего управления сделался город Михмас, от­куда он начал предпринимать военные походы для окон­чательного освобождения страны от властвовавших над от­дельными ее частями врагов. Главнее всего нужно было оттеснить филистимлян⁴. Эти давние враги израильского народа успели проникнуть в самую глубь страны, и один из их «охранных отрядов» стоял даже в Гиве, в центре Ве­ниаминова колена. Первый удар был направлен именно на этот филистимский отряд, который и был разбит сыном Саула Ионафаном. Но это, естественно, раздражило фили­стимлян, и они, узнав об учреждении царской власти у своих соседей и опасаясь усиления их политического и военного могущества, решили в самом начале разрушить возникающую монархию, и вторглись в страну с большим войском, имевшим 30 000 колесниц и 6 000 конницы. Израильтяне были поражены ужасом и по обыкновению бежали в горы и пещеры, ища убежища от врага. Это по­головное бегство израильтян пред филистимлянами пока­зывало, каким грозным врагом были для них последние, столь долго господствовавшие над Палестиной. Ужас еще усиливался от того, что одною из целей нашествия фили­стимлян на землю израильскую был захват возможно большого количества пленных, которых они и продавали на своих невольнических рынках, выручая большие деньги от сбыта этого живого товара купцам соседних богатых стран — Египта и Финикии.

Саул, однако же, не потерял мужества и, сознавая на себе долг защитить страну от наступающего врага, собрал войско в Галгале и готов был выступить против неприяте­ля. К сожалению, самое войско трепетало и, не надеясь на успех борьбы, стало быстро разбегаться. Чтобы ободрить народ, решено было принести жертвы Богу и для совер­шения их обещался прибыть и высокочтимый пророк Са­муил. Но он замедлил, и Саул должен был ожидать его в течение семи дней. Прошел почти и седьмой день, а так как Самуил не являлся, войско же разбегалось все более, то Саул решил обойтись без Самуила и, самовольно при­няв на себя священные обязанности, сам совершил жерт­воприношение, явно доказывая этим, что он менее наде­ялся на высшую помощь, чем на силу своего войска. Такое самовольство составляло великое преступление. В из­раильской монархии основным началом было подчинение гражданской власти воле Божией в лице пророков и свя­щенников. Нарушив это начало, Саул нарушил основное условие своего избрания на царство, так как он заявил не­законное желание действовать не как представитель выс­шего Царя, а самовольно, как независимый правитель. Он заявил притязание на объединение в своей личности не только независимой гражданской царской власти, но и ре­лигиозной, священнической, а такое объединение их в од­ном лице, с одной стороны, могло придать чрезмерный вес царской власти в ущерб священства, а с другой, самое священство потеряло бы свою самостоятельность, став в подчиненное положение к гражданской власти. Этот по­ступок Саула сразу показал, что дальнейшая его деятель­ность пойдет вопреки воле Божией, что, увлекаемый по­литическими интересами, он готов пренебрегать религиоз­ными. Поэтому Самуил выразил ему торжественный укор и в качестве предостережения сказал ему, что он этим своим незаконным действием поколебал устойчивость сво­его царствования.

Между тем, филистимляне продолжали опустошать страну и дошли до берегов Мертвого моря и Иордана. Чтобы лишить израильтян самой возможности иметь ору­жие и даже необходимые земледельческие орудия, они, как это бывало уже и прежде, захватили всех кузнецов и увели их в плен. Положение самого Саула, стоявшего в крепости Гивы, было критическое. Но он избавлен был мужественным подвигом своего сына Ионафана, который один со своим оруженосцем, пробравшись в неприятель­ский лагерь, убил нескольких филистимлян и произвел та­кое между ними смятение, что они бросились в бегство, преследуемые израильтянами. Чтобы довершить пораже­ние преследуемого врага, Саул дал необдуманный обет: «проклят, сказал он, кто вкусит хлеба до вечера, доколе я не отомщу врагам моим». Народ был крайне истомлен, но не осмеливался нарушить заклятия, пока не нарушил его Ионафан, вкусив найденного в лесу меда. За ним по­следовал весь народ, который алчно бросился на оставлен­ный филистимлянами скот, убивал его и ел даже с кро­вию вопреки закону, чем навлек на себя гнев Божий, ска­завшийся в неполучении ответа на вопрошение Саулом Господа о том, продолжать ли ему погоню за неприяте­лем. Узнав, что причиной этого было нарушение сыном его данного им обета, Саул хотел даже казнить его, но на­род заступился за своего любимца-героя и не допустил до казни.

То же самовольство замечается и в дальнейшей дея­тельности Саула. Для полного обеспечение страны от внешнего нападения необходимо было совершить одно важное дело именно окончательно поразить одного весь­ма опасного врага — амаликитян⁵. Эти кровожадные ко­чевники то и дело нападали на страну, грабили и убива­ли, и затем быстро удалялись на своих конях в пустыню, чтобы чрез несколько времени вновь сделать подобный же разбойнический набег. Теперь Саулу повелено было окончательно истребить этот хищный народ, как бы при­том в отмщение за то нападение, которое они первые сделали на израильтян по переходе ими Чермного моря. Саул действительно поразил амаликитян, но при этом опять нарушил волю Божию, так как истребил только худшую часть добычи, а лучшую захватил себе и притом оставил в живых царя амаликитян (Агага). В то же вре­мя он уже настолько возгордился своими подвигами, что самовольно воздвиг себе памятник на Кармиле. Тогда Са­муил опять явился к нему со строгим укором за непослу­шание, и на оправдание Саула тем, что он захватил стада амаликитян для совершения жертвоприношения Богу, от­вечал высокой истиной, которую, впоследствии, полнее разъяснили пророки и которая окончательно утверждена Христом: «Неужели, сказал он, всесожжения и жертвы столь же приятны Господу, как послушание гласу Госпо­да? послушание лучше жертвы, и повиновение лучше ту­ка овнов». «За то, что ты отверг слово Господне, торже­ственно добавил Самуил, и Он отверг тебя, чтобы ты не был царем над Израилем». Сказав это, разгневанный про­рок хотел удалиться; но Саул, желая добиться у него про­щения, так крепко держал его, что оторвал даже край его одежды, на что Самуил прибавил: (как ты оторвал у ме­ня край одежды, так) «ныне Господь отторг царство Израилево от тебя». Однако же он остался с Саулом и в по­учение ему собственными руками заклал Агага. Сила ама­ликитян была сокрушена окончательно, и израильтяне почти совсем избавились от этого опасного врага. Но вместе с тем решена была и судьба Саула. Все его действия показывали, что он неспособен был обуздывать своего своенравия и не хотел быть таким послушным орудием воли Божией, возвещаемой чрез Его пророков, каким дол­жен быть царь избранного народа. Видя все это, Самуил с печалью оставил Саула и уже не виделся с ним до дня смерти своей, но заочно оплакивал так неудачно помазан­ного им царя.

В своей скорби Самуил скоро был утешен повелени­ем Божиим идти в Вифлеем в колено Иудино, и там по­мазать на царство нового избранника Божия, именно од­ного из сыновей Иессея⁶. Иессей был внук Руфи моавитянки и потомок Раавы иерихонской, и таким образом в его жилах текла, отчасти, языческая кровь. Но он уже дав­но состоял членом царства Иеговы и пользовался уваже­нием в городе. Чтобы отклонить подозрение Саула, Саму­ил должен был придать всему делу вид обыкновенного жертвоприношения с семейством Иессея, как заявлено было им и жителям Вифлеема, с тревогой встретившим приход престарелого пророка. Когда пришло семейство Иессея, то Самуил, увидев сына его Елиава, отличавшего­ся величественною и красивою внешностью, невольно по­думал: «верно сей пред Господом помазанник Его!» Но он должен был разубедиться в этом, потому что голос Божий сказал ему: «не смотри на вид его, на высоту роста его; Я отринул его; Я смотрю не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце». Избранником Божиим оказался младший сын Иессея Давид, который пас овец отца своего. Это был еще отрок, «белокурый, с красивыми глазами и приятным лицом». Он ничем не поражал в своей внешности, был не более среднего роста, весьма прост в своем пастушеском одея­нии, с палкою в руках и котомкою за плечами. Но в его прекрасных глазах светился огонь внутреннего величия. По целым месяцам живя среди своих стад и окружающей природы, он с детства научился углубляться в самого себя и черпать вдохновение в своей собственной богато одарен­ной душе, возбуждавшейся от звуков и красот родной природы. Уединенное положение среди хищных живот­ных рано научило его смело встречать таких кровожадных хищников как львы и медведи, и развило в нем силу и от­вагу, которым удивлялись даже его старшие братья. Но более всего пастушеская жизнь с ее досугом развивала в нем духовную жизнь. Родные горы, сплошь покрытые ви­ноградниками и маслинами, восторгали его дух своею кра­сотою, и он изливал свои возвышенные чувства в дивной игре на арфе, составлявшей неразлучную спутницу юного пастуха. Этот-то юноша-пастух и был избранник Божий. Самуил помазал его, и с того дня почил на Давиде Дух Бо­жий, начав долгое воспитание и приготовление его к за­нятию престола избранного народа.

XXXII Саул и Аавид. Поражение Голиафа и возвышение Давида при дворе. Гонения на него. Кончина Саула⁷.

Саул между тем, мучимый угрызениями совести за свое непослушание Богу и опасениями за свою будущ­ность, сделался мрачным и подозрительным, часто стал страдать от приступов невыносимой тоски. Приближен­ные, чтобы чем-нибудь развлечь унывающего царя, посо­ветовали ему прибегнуть к утешению музыки, и это при­вело к первой встрече Саула с его будущим преемником Давидом. Обладая нежной душой и посвящая большой до­суг своей пастушеской жизни музыке, Давид настолько усовершенствовался в музыкальном искусстве, что приоб­рел обширную известность, так что и приближенные ца­ря указали именно на него как на наиболее способного своей сладостной игрой разогнать мрачные думы и тяже­лую тоску Саула. И вот действительно юный пастух был приглашен во дворец и, когда нужно было, играл для царя. Но эту обязанность ему еще приходилось исполнять так редко, что он имел возможность надолго уходить в свой родной город и продолжал заниматься своим пасту­шеским делом. Один случай, однако же, больше сблизил его с царем.

Началась опять война с филистимлянами, и во время ее выступил из рядов неприятелей один исполин — Голи­аф, который предложил единоборством с ним решить де­ло войны⁸. Несмотря на великолепную и высокопочетную награду, предложенную Саулом, именно выдать свою дочь за победителя, из израильтян никто не осмеливался вы­зваться на единоборство со страшным, закованным в латы исполином, который поэтому и издевался каждый день над войском израильским. В это время Давид, по поруче­нию своего отца, пришел в израильский стан, чтобы наве­стить своих состоявших на службе братьев. И при нем опять филистимский исполин, по обычаю, выступил из ря­дов своих и громовым голосом начал издеваться над тру­состью и малодушием израильтян. Когда Давид узнал, в чем дело, то его юная душа не стерпела такого поноше­ния над «воинством Бога живаго», и он закипел неудер­жимой отвагой. В пустыне он поражал львов, нападавших на его стада, — при помощи Божией он решил поразить и этого льва, поносившего его народ. О его решении до­ложено было Саулу, но царь, увидев пред собой невзрач­ного юношу и считая его более способным играть на ар­фе, чем вступать в единоборство со страшным исполином, отклонил его предложение, и только восторженная уве­ренность и храбрость Давида заставили его согласиться на принятие вызова. Саул предложил ему свои доспехи, но они были слишком велики и тяжелы для Давида, и он ре­шил вступить в борьбу с Голиафом со своим пастушеским оружием. Враждебные войска стояли между Сокхофом и Азеком, верстах в двадцати к юго-западу от Иерусалима, на двух противоположных берегах долины (вади), по ко­торой зимою протекал поток, высыхавший летом. И вот, когда исполинский филистимлянин, по обыкновению, выступил для издевательства над израильтянами, из рядов войска на противоположном берегу вади отделился юно­ша в простой пастушеской одежде, с посохом и пращей в руках и котомкой за плечами. Он смело спустился в доли­ну и, набрав в ней наиболее удобных для пращи гладко омытых кремнистых камней, стал в воинственное положе­ние пред исполинским врагом. Такой противник мог по­казаться Голиафу только насмешкой над ним, и он в вы­сокомерном негодовании заметил только, что ведь он не собака, чтобы какому-то мальчику выходить против него с палкой в руках и камнями. Когда Давид смело отвечал ему, что он не собака, но хуже ее, то Голиаф разразился на него бранью и грозно закричал, чтобы презренный па­стух подошел к нему поближе и Голиаф без унизительной для него борьбы отдаст его тело птицам и зверям на съе­дение. Но переговариваться долго не было надобности. Меткой и привычной рукой Давид метнул камнем из пра­щи, и ошеломленный великан повалился на землю, а Да­вид, подскочив к нему с быстротою лани, его же мечем отсек ему голову. Филистимляне, пораженные таким чу­десным подвигом юноши, в смятении бросились в бегст­во, преследуемые израильтянами. Подвиг Давида приоб­рел ему дружбу доблестного Ионафана, который с этих пор «полюбил его как свою душу», а Саул приблизил его к себе и сделал военачальником, хотя и не выдал за него своей дочери в награду за победу над Голиафом. Но рас­положение Саула к Давиду скоро было испорчено востор­женными похвалами последнему. Когда они возвращались с поля битвы, женщины и девицы повсюду встречали их песнями и плясками, с торжественными тимпанами и кимвалами; но среди песен подозрительное ухо Саула рас­слышало оскорбительный для него припев: «Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч!»⁹. Мрачное подозрение запало в душу царя по отношению к юному герою, и он два раза как бы в исступлении пытался пронзить его ко­пьем, когда Давид предавался сладостной музыке с целию разогнать тоску царя. Не успев в этом, Саул старался под­задорить храбрость Давида, чтобы отважными подвигами его среди филистимлян привесть его к верной погибели. Но Давид постоянно оставался невредимым и за дочь Са­ула Мелхолу совершил опасный подвиг обрезания не ста даже филистимлян, как назначил Саул, а двухсот, и пред­ставил вещественное доказательство самого подвига. Та­ким образом, Давид сделался зятем царя и все больше приобретал себе любовь народа; но зато «стал Саул еще больше бояться Давида, и сделался врагом его на всю жизнь». Он стал открыто преследовать народного любим­ца и своего тайного преемника, и вследствие этого начи­нается ряд изумительных приключений Давида, которыми Промысл постепенно подготовлял его к занятию престола. Это была трудная школа испытаний, в которой должно было укрепиться в Давиде убеждение, что судьба и жизнь человека находятся в руке Божией, и даже царь со всем его воинством, будучи лишен помощи Божией, становит­ся беззащитнее и беспомощнее последнего раба.

Потерпев неудачу в своих замыслах погубить Давида посредством филистимлян, Саул открыто стал искать его смерти, и приказ об этом сообщил не только всем своим приближенным, но даже и другу Давида, своему сыну Ио­нафану. Последнему удалось на время утишить кровожад­ную ярость своего отца, и Саул даже поклялся, что он пе­рестанет замышлять на жизнь Давида. Но новые подвиги Давида в войне с филистимлянами опять растравили рану в сердце Саула, и он в мрачном исступлении опять метнул в него копьем, когда Давид вдохновенно играл пред ним на своей арфе. Трясущаяся от яростного возбуждения ру­ка, однако же, и в этот раз изменила Саулу, и брошенное копье пролетело мимо и вонзилось в стену, а Давид спас­ся бегством. Разъяренный неудачей этой новой попытки отделаться от своего ненавистного зятя, Саул велел окру­жить его дом и схватить его ночью. И от этой опасности он спасен был лишь хитростью своей глубоко преданной жены Мелхолы. Тогда Давид бежал к престарелому про­року Самуилу и там в сонме пророков пением и музыкой облегчил свою утомленную гонениями душу. Саул отпра­вил в погоню за ним своих слуг и в Раму, чтобы схватить его там; но слуги три раза поддавались влиянию востор­женных песен пророков и сами начинали пророчество­вать. Взбешенный Саул, наконец, и сам отправился в Ра­му; но лишь только он заслышал знакомые ему звуки про­роческих песен, как мрачная душа его просветлела, дух злобы отошел от него и опять сошел на него Дух Божий, так что он опять на время оставил свою кровожадную мысль. Давид, великодушно прощая злополучному царю,

изливал свою скорбь другу своему Ионафану и пытался было чрез него расположить к себе царя. Но кровожад­ность царя теперь была неисцелима, и когда Ионафан при представившемся случае стал ходатайствовать пред отцем своим за своего друга Давида, то едва и сам не погиб от руки Саула, в ярости метнувшего копьем и в своего лю­бимца наследника-сына. Узнав об этом, Давид трогатель­но простился с Ионафаном, который, сознавая несправед­ливость, терпимую своим доблестным другом, при разлу­ке с ним плакал горькими слезами; но Давид плакал еще больше. Любовь между ними была изумительная, какая только может быть между двумя доблестными чистыми душами. Они расставались почти навсегда и встретились между собою только еще раз в жизни, но уже при самых печальных обстоятельствах¹⁰.

Расставшись со своим другом, Давид направился в священнический город Номву, где в это время находилась скиния, а при ней жил и первосвященник¹¹. Он прибыл в город голодным и истомленным и, чтобы подкрепить свои силы, он под предлогом важного царского поручения, требовавшего необычайной поспешности, выпросил у перво­священника Ахимелеха хлебы предложения и меч Голиа­фа, хранившийся в скинии как трофей, и с запасом свя­щенных хлебов, которые по закону можно было вкушать только лицам священнического чина, удалился за пределы родной страны, где в виде простого странника остановил­ся в филистимском городе Геф. Но убежище там оказалось ненадежным. Приближенные Анхуса, царя гефского, ста-ли высказывать ему свои подозрения насчет незнакомца и говорили ему: «не это ли Давид, царь той страны? не ему ли пели в хороводах: Саул победил тысячи, а Давид — де­сятки тысяч?» Чтобы отвратить это опасное подозрение, Давид принужден был притвориться безумным, и когда его привели к царю, «чертил на дверях, кидался на руки свои, пускал слюни по бороде своей», так что у Анхуса ис­чезло всякое подозрение, а Давид, воспользовавшись этим, поспешил удалиться отсюда в дикую пещеру Адоллам-скую, где около него собрались его родители и братья, ко­торые, вероятно, начали подвергаться преследованию Сау­ла, а также и все недовольные отверженным царем, так что около Давида собралось до четырехсот человек. Поме­стив своих родителей под защиту царя моавского, Давид со своими последователями опять возвратился в пределы родной страны.

Саул, между тем, истощался от бессильной злобы¹². Услышав о том, что первосвященник отдал Давиду хлебы предложения, и подозревая его, а вместе с ним и все свя­щенство в заговоре с Давидом, разъяренный царь прика­зал своим слугам подвергнуть их избиению, но когда слу­ги отказались поднять руку на служителей Божиих, то он поручил исполнить это кровожадное дело некоему Доику идумеянину, который именно и сделал ему донос на пер­восвященника. Убито было восемьдесят пять священников и разрушен самый город; спасся только сын первосвящен­ника Авиафар, который, захватив с собою некоторые свя­щенные принадлежности (эфод), прибежал к Давиду и рассказал ему о страшном злодеянии Саула. Давид мог только горевать, что сделался невольной причиной такого бедствия, и, дав у себя убежище Авиафару, сам принуж­ден был спасаться от настигавшего его царя. Однажды в городе Кеиле он едва не окружен был войском Саула, но заблаговременно бежал с своими последователями и скры­вался в неприступных горах и лесах. При этих гонениях бывали случаи, когда Саул оказывался в полной власти Да­вида, который легко мог бы предать его смерти и таким образом не только избавиться от гонителя, но и наследо­вать престол. Но Давид содрогался от одной мысли поло­жить руку на помазанника Божия и скорбел даже после того, как однажды отрезал край одежды Саула, зашедше­го для нужды в пещеру, в глубине которой скрывался цар­ственный беглец со своими последователями. Этот послед­ний случай до слез растрогал Саула; когда он узнал о том, с каким всепрощающим великодушием гонимый Давид отнесся к нему даже в тот момент, когда его жизнь впол­не находилась в руках последнего, то стал раскаиваться в своем безумии и, уже смиренно признавая Давида своим будущим преемником, просил его только о том, чтобы он не искоренил его потомства и не уничтожил имени отца его, в чем и поклялся ему Давид. Но дух злобы скоро опять овладел Саулом, и он вновь устремился в погоню за Давидом, которому скоро представился новый случай до­казать несправедливому царю свое непоколебимое и бла­городное великодушие. Однажды ночью Давид пробрался в стан царя и, упрекнув своего спутника Авессу за намерение убить Саула, захватил с собой лишь копье и круж­ку с водой у постели царя, и с вершины соседней горы громко укорял Авенира, начальника царских телохраните­лей, за его невнимательность и плохую бдительность око­ло священной особы царя. Устыженный этим, Саул опять на время прекратил преследование, но чтобы порвать вся­кую связь с Давидом, выдал жену его Мелхолу за другого человека. Тяжко огорченный таким оскорблением, Давид, опасаясь дальнейшей ярости царя, в другой раз искал убе­жища у царя филистимского города Гефа. Но там положе­ние его было крайне двусмысленное и тяжелое, так как царь гефский Анхус, отдав ему во владение целый город Циклаг, требовал от него враждебных набегов на его род­ную землю.

Когда началась открытая война с израильтянами, Да­вид вынужден был даже дать Анхусу прямое обязательст­во в оказании ему военной помощи и, таким образом, по­ставлен был в печальную необходимость поднять оружие на свой собственный народ. Только подозрение военачаль­ников в верности Давида избавило его от этого тяжкого обязательства, так как филистимляне принудили Анхуса возвратить Давида из похода как весьма ненадежного со­юзника в войне с израильтянами. Между тем, на Циклаг за время его отсутствия напали амаликитяне и все в нем истребили. Это бедствие так вооружило против Давида са­мых его последователей, у которых погибло в разрушен­ном городе все достояние, что они хотели даже побить его камнями, и только военный успех его в погоне за амаликитянами восстановил авторитет Давида, который быстро настиг хищников, рассеял их, возвратил пленных и захва­тил богатую добычу.

Но испытания Давида быстро приближались к концу. В родной земле его совершилось важное и, вместе, печаль­ное событие: скончался Самуил на 88 году своей жизни и торжественно погребен был в Раме оплакивавшим его на­родом¹³. Это событие еще более тяжким бременем легло на душу Саула, так как он в глубине своего сердца не пе­реставал благоговеть пред помазавшим его пророком. Смерть его, несомненно, еще сильнее показала его совес­ти все его неправды и преступления, которые так глубоко огорчали престарелого пророка и наверно ускорили смерть его. В нем он, несмотря на полный разрыв с ним, продолжал видеть некоторую для себя нравственную опо­ру в крайней нужде. Теперь его не было, а между тем об­стоятельства складывались все грознее и мрачнее¹⁴. Филис­тимляне, заметив внутренние беспорядки в царстве изра­ильском, порешили воспользоваться удобным случаем для захвата добычи и с огромным войском двигались внутрь страны. Саул, уже ясно сознававший свою отверженность пред Богом и своим народом, предчувствовал надвигавшу­юся беду и был в отчаянии и страхе. С мгновенным про­буждением отголоска прежней веры он вопросил Бога об исходе предстоявшей битвы, но Бог не ответствовал на его слабую веру. Тогда злополучный царь совершил еще одно великое преступление и прибег к суеверию, обратившись к волшебству, при помощи которого он хотел узнать своюсудьбу¹⁵. В Аэндоре, близ горы Ермона, жила волшебница, и к ней-то ночью, переодевшись, отправился Саул в со­провождении нескольких своих приближенных. Волшеб­ница сначала отказалась было приступить к волшебству, опасаясь наказания; но когда посетители поклялись, «что не будет ей беды за это дело», а будет дана хорошая на­града, женщина спросила: «кого же вывесть тебе?» — «Самуила выведи мне», отвечал Саул. Волшебница совер­шила свое волхвование и вскрикнула от ужаса, потому что она одновременно увидела призрак Самуила и узнала, что посетитель ее царь. «И сказал ей царь: не бойся (скажи), что ты видишь»? — «Вижу, отвечала женщина, как бы бо­га, выходящего из земли». — «Какой он видом? спросил у нее Саул. Она отвечала ему: «Выходит из земли муж престарелый, одетый в длинную одежду». «Тогда узнал Са­ул, что это Самуил, и пал лицем на землю и поклонился». Затем, встав, он в страхе услышал загробный голос проро­ка: «Для чего ты тревожишь меня, чтобы я вышел?» — «И отвечал Саул: тяжело мне очень; филистимляне воюют против меня, а Бог отступил от меня и более не отвечает мне ни чрез пророков, ни во сне, (ни в видении); пото­му я вызвал тебя, чтобы ты научил меня, что мне делать». «И сказал Самуил: зачем же спрашиваешь меня, когда Господь отступил от тебя? Господь сделает то, что возвес­тил чрез меня; отнимет Господь царство от рук твоих, и отдаст его ближнему твоему, Давиду. И предаст Господь Израиля вместе с тобою в руки филистимлян; завтра ты и сыны твои будете со мною, и стан израильский предаст Господь в руки филистимлян». Страшный голос смолк, но слова его ужасом гремели в преступной совести Саула; он вдруг всем своим исполинским телом рухнулся на землю и лежал в изнеможении. Только уже подкрепившись пи­щею, он способен был возвратиться в стан, куда и отпра­вился в ту же ночь. Страшный приговор Самуила не за­медлил осуществиться во всей своей точности. Битва с фи­листимлянами произошла в окрестностях Изрееля¹⁶. Израильтяне не выдержали напора железных колесниц своего противника и в первый же день битвы вынуждены были отступить к горе Гелвуе, усеяв путь свой убитыми. Филистимляне между тем все более напирали на бегуще­го Израиля. Сыновья Саула и между ними храбрый Ио­нафан уже пали под ударами врагов; но вот неприятель­ские стрелки настигли уже самого Саула, начали осыпать его градом стрел, «и он очень изранен был стрелками». Ги­бель была очевидна и неминуема. Гордый царь, однако,, не хочет умереть от руки необрезанных и повелевает своему оруженосцу обнажить меч и заколоть его. Но оруженосец не смеет поднять руки на помазанника Божия, и тогда злополучный царь совершает последнее преступление сво­ей жизни — самоубийство, которому последовал и его верный оруженосец. Торжествующие филистимляне бро­сились грабить убитых и, найдя тела Саула и Ионафана, варварски надругались над ними и затем повесили их на стенах города Вефсана. Такой позор возбудил мужество в жителях города Иависа Галаадского, которые, помня ока­занное им некогда Саулом благодеяние, сделали отважный набег, сняли царственные тела со стены, сожгли их, кости похоронили в своем городе под дубом и в память погиб­шего царя постились семь дней, выказав таким образом редкую добродетель благодарности к павшему царю.

Весть об исходе битвы гелвуйской скоро дошла до Да­вида. Один молодой амаликитянин, захватив венец и за­пястье Саула, поспешил к Давиду, надеясь обрадовать его вестью о смерти царя и, чтобы увеличить свою предпола­гаемую награду, даже ложно заявил, что он сам приколол его. Но Давид пришел в ужас от этого святотатства и ве­лел предать амаликитянина смерти за то, что он поднял руку свою на помазанного царя, и сам с окружающими своими горько оплакивал не только своего друга Ионафа­на, но и злополучного царя Саула. Скорбь его выразилась в вдохновенной песне: «Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих! как пали сильные, погибло оружие бранное! Саул и Ионафан, любезные и согласные в жизни своей, не разлучились в смерти своей... Дочери израиль­ския, плачьте о Сауле, который одевал вас в багряницу с украшениями... Сражен Ионафан на высотах твоих. Скор­блю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви жен­ской. Как пали сильные, погибло оружие бранное!..» Песнь эта сделалась историческим памятником, и петь ее научался весь народ¹⁷.

Так закончилось царствование первого царя израиль­ского народа. Жизнь Саула распадается на два периода, из которых первый представляет собою жизнь его с Богом и второй — жизнь без Бога. Первый период, поэтому, слу­жит обнаружением лучших качеств его души — смирения и упования на Бога, послушания воле Божией, за которы­ми следовали успех и победы. И за этот период он нема­ло сделал для политического возвышения своего государст­ва. Иноземное иго было свергнуто, и окружающие хищ­нические народы потерпели тяжкие поражения, заставившие их отказаться от расхищения царства избран­ного народа. Но во втором периоде явно берут перевес его худшие качества — высокомерие, самонадеянность, непо­слушание, за которыми, в свою очередь, неизбежно следо­вали неурядицы во внутреннем управлении, тоска, суеве­рие, поражения, отчаяние и самоубийство. Во всем этом он был зеркалом своего народа и своею судьбою еще раз преподал глубокий урок, что избранный народ должен по­лагать свою силу не в человеке, хотя бы он был и царь, но единственно в Боге, который один их помощник и покро­витель и без Него они неизбежно станут беспомощной и жалкой добычей своих нечестивых соседей. Этот урок глу­боко запечатлелся в душе Давида, который теперь беспре­пятственно мог выступить в качестве царя израильского народа.

ХХХIII. Царствование Давида. Завоевание Иерусалима. Перенесение ковчега завета, победоносные войны и мысль о построении храма¹⁸.

Во время своей изгнаннической жизни Давид уже считался многими прямым и законным преемником Сау­ла, и потому по смерти последнего колено Иудино не за­медлило провозгласить его царем, лишь только он вступил в пределы этой земли. Но оставались приверженцы и у Саула, и этим воспользовался приближенный его полково­дец Авенир, который при помощи жителей Галаада объя­вил царем Иевосфея, одного из сыновей Саула, и власть его была признана одиннадцатью коленами. При таких обстоятельствах стала неизбежной междоусобная война, которая с переменным счастьем продолжалась около пяти лет. Но перевес, видимо, клонился в сторону Давида, тем более, что между Авениром и Иевосфеем скоро возникли несогласия, которые повели даже к переходу Авенира на сторону Давида, где он, однако же, был убит военачальни­ком последнего Иоавом в отмщение за убийство его бра­та Асаила. Сам Иевосфей скоро был убит своими прибли­женными, которые, в надежде получить награду от Дави­да, принесли ему даже голову вероломно убитого ими царя. Но Давид, с истинно царственным великодушием, голову Иевосфея предал погребению, а убийц его казнил смертью¹⁹.

По смерти Иевосфея у Давида не было больше соперников, и глаза всего народа невольно обратились к нему. Представители всех колен собрались в Хеврон и, перечис­лив заслуги Давида для страны, торжественно провозгла­сили его царем над всеми коленами, после чего он окон­чательно был помазан на царство²⁰. В лице его народ из­раильский приобрел себе своего величайшего царя. Ему было тридцать лет от роду. В войне он уже приобрел громкую, всенародную известность своей знаменитой борьбой с Голиафом, которая вместе с другими его подви­гами воспевалась в народных песнях, столь возбуждавших мрачную зависть Саула. При своей страннической жизни в качестве изгнанника он прошел всю страну вдоль и по­перек, близко ознакомился с жизнью не только своего собственного народа, но и ближайших соседей, у которых ему не раз приходилось искать себе убежища. Во время тяжкой школы испытаний он научился ценить жизнь не с высоты отдаленного царского престола, а в ее действи­тельных нуждах и потребностях, быть милостивым и со­страдательным к простому народу, равно как и велико­душным к своим врагам. Но более всего перенесенные им испытания научили его всецелому упованию на Бога и еще более воспламенили в нем тот дух религиозности, ко­торый и выразился в его дивных боговдохновенных пес­нях — псалмах, дышащих безграничным упованием на промысл Божий. Такой царь не мог не пробудить сочув­ствия в народе, и около него быстро образовалось боль­шое войско, начальники которого всецело отдали себя в распоряжение Давида. В Хевроне Давид царствовал семь с половиною лет²¹. За это время он пришел к убеждению, что для утверждения царской власти в стране ему необходима столица, которая, не принадлежа никакому колену в отдельности, могла бы служить общею столицею для всего народа. Для этой цели Давид наметил одну сильную крепость на рубеже между коленами Иудиным и Вениаминовым, которая, несмотря на все усилия израильтян, отстаивала свою независимость и доселе принадлежала иевусеям²². Это именно Иерусалим, который не только занимал сильное естественное положе­ние на горе, возвышающейся на 2 610 футов над уровнем моря, но и укреплен был кроме того неприступными сте­нами. Давид, полагаясь на мужество и патриотизм своего храброго войска, порешил во что бы то ни стало взять эту гордую твердыню и объявил, что первый, кто водрузит зна­мя Давидово на стенах Иерусалима, будет сделан воена­чальником всего его войска. Честь эта выпала храброму Иоаву. Крепость была взята, и Давид основал в Иерусали­ме свою царскую столицу, назвав ее градом Давидовым. Благодаря своему великолепному положению на Сионской горе, господствующей над всею окрестностью, Иерусалим, с возвышением его на степень столицы, начал быстро стя­гивать к себе иудейское население; новая столица скоро расцвела пышно и богато, и Иерусалим сделался одним из знаменитейших городов в истории не только израильского народа, но и всего человечества.

В своей новой столице Давид «преуспевал и возвы­шался, и Господь Бог Саваоф был с ним»²³. Могущество его имени подействовало устрашающим образом на филис­тимлян, этих давних врагов избранного народа. Они по­пытались было подорвать силу крепнущего государства и открыли против Давида военные действия; но, дважды по­раженные Давидом, с большим уроном должны были от­ступить, оставив в его руках даже своих идолов, которых Давид велел сжечь. Вместе с тем Давид приобрел дружбу своего соседа Хирама, царя могущественного и богатого Тира. Хирам был полезен Давиду особенно при благоустроении его новой столицы, так как посылал ему «кедро­вые деревья, плотников и каменщиков» для возведения дворца и необходимых государственных построек. Да и вообще эта дружба была в высшей степени выгодна для обоих народов, из которых один (израильский) был по преимуществу земледельческий, а другой — торгово-промышленный, и потому с взаимною выгодою могли ме­няться произведениями своей земли и своего труда.

Но, благоустраивая свою столицу и свое государство в политическом и экономическом отношении, Давид не за­бывал, что главное назначение избранного народа — быть светом для язычников в религиозно-нравственном отно­шении, и потому обратил свое главное внимание на воз­вышение религиозного духа народа. С этою целию он ре­шил перенести главную святыню народа — ковчег завета в Иерусалим, чтобы сделать свою столицу объединяющим центром страны не только в политическом, но и религи­озном отношении²⁴. Ковчег завета со времени возвраще­ния его от филистимлян находился в Кириафиариме. Давид отправился туда во главе 30 000 избранных мужей. Для ковчега была приготовлена новая колесница, на кото­рой он торжественно был двинут в путь. Два сына Авинадава, в доме которого доселе находился ковчег, везли его в торжественном шествии народа, выражавшего свою вос­торженность музыкой и священными песнями. Но смерть Озы, одного из сыновей Авинадава, однако же показала, что для святыни требовался другой способ передвижения, именно на раменах левитов и священников. После трех­месячного пребывания в Гефе, ковчег вновь был двинут в путь и с торжеством несен был первосвященниками от обеих линий Ааронова священства. Чрез каждые шесть шагов царь приносил жертвы; самое шествие сопровожда­лось восторженным пением, музыкою и ликованием. Сам Давид, одетый в простой священнический льняной эфод, увлеченный чувством религиозного восторга, «скакал из всей силы пред Господом», изливая свою восторженность в дивных псалмах, смешивавшихся с песнями левитов, ра­достными кликами народа и торжественными звуками труб, кимвалов и арф. На Сионе для ковчега была приго­товлена новая скиния (старая оставлена была в Гаваоне, так как, наверное, успела значительно обветшать и повре­диться от времени): там Давид принес всесожжения и жертвы мирные и, «благословив народ именем Господа Саваофа, он раздал всему народу — как мужчинам, так и женщинам — по одному хлебу, и по куску жареного мя­са, и по одной лепешке и по кружке вина каждому» в па­мять этого великого события. Но вечною памятью о нем оставались те псалмы, которые составлены были Давидом по случаю великого торжества. При самом поднятии ков­чега для перенесения его в Иерусалим составлен был и пелся псалом 67, начинающийся словами: «Да восстанет Бог и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненави­дящие Его». При вступлении ковчега в крепость Сионскую пелся псалом 23, в котором на самый момент вступления указывает восторженное обращение к вратам крепости: «поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь двери веч­ные, и войдет Царь славы!» В этом псалме Иегова про­славляется как царь славы, который, наконец, завершил победу над языческими врагами Своего народа и водво­рился на Сионе, откуда Он покорит Себе весь мир. «Кто сей царь славы?» спрашивает в этом псалме один хор, и другой торжественно отвечает: «Господь крепкий и силь­ный, Господь сильный в брани». «Кто сей царь славы? — Господь сил, Он царь славы!»

Отпустив народ, ликующий царь возвратился в дом свой, чтобы поделиться своею религиозною восторженно­стью и со всеми своими домашними. Но там он был встречен обидным укором со стороны своей высокомер­ной жены Мелхолы, которой крайне не понравилось по­ведение царя пред ковчегом: «как отличился сегодня царь Израилев», с ядовитой иронией сказала она Давиду, «обна­жившись сегодня пред глазами рабынь рабов своих, как обнажается какой-нибудь пустой человек!» Такое высоко­мерие дочери Сауловой должно было понести должное на­казание. Высказывая ей справедливый укор, Давид ответилей, что ради Господа он готов еще более уничижиться и религиозную восторженность последних служанок пред­почитает гордому высокомерию царицы. «И у Мелхолы, дочери Сауловой, не было детей до дня смерти ее».

После перенесения ковчега завета в Иерусалим Давид занялся делами внутреннего благоустройства, как религи­озного, так и гражданского. Так он, прежде всего, учредил при скинии правильный порядок богослужения, назначил особых для этого лиц, чтобы «они славословили, благода­рили и превозносили Господа Бога Израилева». Двое свя­щенников должны были постоянно трубить пред ковчегом завета Божия, а несколько левитов назначены были с це­лию возвышения торжественности богослужения присут­ствовать при нем с псалтирями, цитрами и кимвалами. Сам Давид составил боговдохновенный псалом, который пелся при богослужении в качестве особого славословия Богу и начинался словами: «Славьте Господа, превозноси­те имя Его; возвещайте в народах дела Его; пойте Ему, бряцайте Ему; поведайте о всех чудесах Его»... Псалом за­канчивался словами: Благословен Господь Бог Израилев от века и до века», и весь народ восторженно ответствовал кликами: «Аминь, аллилуия!»

В делах гражданского управления Давид обратил осо­бенное внимание на восстановление правого суда, поко­лебленного во время смут Саулова царствования. С этою целию он, прежде всего, образовал под своим личным председательством совет, составленный из наиболее при­ближенных лиц. Из них напр. Иоав был начальником войска, Иосафат дееписателем, Садок и Авимелех главными священниками, Суса писцем, и так далее. При помощи этих советников Давид имел возможность всесторонне следить за жизнью народа и государства и удовлетворять всем его насущным нуждам и потребностям. «И царство­вал Давид над всем Израилем, и творил суд и правду все­му народу своему».

При благоустроении внутренних дел Давид для обес­печения своих границ от внешних нападений повсюду расставил охранные войска. Но с окончанием этого благо­устройства он, располагая сильным войском, мог высту­пить и на поприще завоевательной политики²⁵. Вокруг обетованной земли жило много враждебных народов, ко­торые не только часто нападали на израильский народ, но и владели такими землями, которые, по обетованию Бо­жию, должны были принадлежать к владениям избранно­го народа. И вот начинается целый ряд победоносных по­ходов. Давид, полный живого упования на Бога, решил ис­полнить волю Божию, заявленную в обетовании, и завоевать все те земли, которые незаконно и только по слабости и неверию израильского народа находились еще во владении его врагов-язычников. Победоносное оружие свое он, прежде всего, направил против филистимлян, ко­торые теперь должны были окончательно расплатиться за многочисленные беды, причиненные их частыми набегами народу израильскому. Они были поражены, и сильнейший их город Геф с зависящими от него городами перешел под власть Давида. Победа эта была решительная и надолго смирила филистимлян, так что, исключая двух-трех незна­чительных стычек, мы уже долго не слышим о их нападе­ниях. Она обеспечила избранному народу законную ему границу на юго-западе и распространила его владения до «реки Египетской», отделяющей Палестину от владений Египта. Обращаясь к восточной границе, Давид поразил моавитян и, чтобы окончательно сломить их силу, две тре­ти населения предал смерти, а остальную треть сделал ра­бами и данниками. Такая суровость по отношению к это­му народу, с которым Давид был, отчасти, родствен по крови (чрез свою прабабку Руфь моавитянку) и с кото­рым он вообще находился в дружественных отношениях, так что в одно время поручал своих родителей покрови­тельству моавитского царя, объясняется сознанием необ­ходимости окончательного отмщения за все бедствия, причиненные народу израильскому со времени Валака, а также, быть может, вызвана была каким-нибудь веролом­ным поступком с их стороны. Так исполнилось предсказа­ние Валаама: «Происшедший от Иакова овладеет и погу­бит оставшееся от города» (столицы моавской). Обеспе­чив восточную границу, Давид направил свое победоносное оружие к северо-востоку, для расширения своего царства до обетованной границы — реки Евфрата. Два сирийских царя Адраазар Сувский и царь Дамасский были поражены Давидом, оставив в его руках множество колесниц, коней, золотых щитов и медного оружия. Унич­тожив большую часть колесниц, сто из них Давид оставил для своего двора и вместе с щитами и медными доспехами перевез в Иерусалим. Славный Дамаск положил ору­жие пред Давидом и сделался его данником. «И помогал Господь Давиду везде, куда он ни ходил».

Эти победы прославили имя Давида во всей Азии. Не­которые цари спешили предложить ему свою дружбу и союз. Так Фой, царь Имафа, услышав о поражении Адраазара Сувского, его собственного врага, отправил своего сына Иорама с поздравлением Давиду и с богатыми дара­ми из разных золотых, серебряных и медных сосудов. Этот союз вместе с прежним союзом с Хирамом Тирским вполне обеспечивал северную границу царства, и Давид возвратился в Иерусалим, везя в качестве добычи много золота, серебра и меди, что все, впоследствии, пошло на построение храма и дворцов. Чрез несколько времени во­енная слава Давида прогремела и на юге. Он поразил идумеян и, поставив среди них охранные войска, сделал их данниками и рабами. Граница государства вследствие этой победы раздвинулась до восточного залива Чермного моря. И вот, таким образом, благодаря целому ряду блистатель­ных побед, Давид впервые в истории израильского народа владел всем пространством земли, которое обещано было патриархами. Царство израильского народа теперь уже не было незначительным, худо организованным государством, бывшим добычей соседних хищнических народов, кото­рые то и дело нападали на него, грабили города и убива­ли жителей. Это была теперь могущественная монархия, которая на время повелевала всей западной Азией и в ру­ках которой находилась судьба многочисленных народов, трепетно приносивших свою дань грозному для них царю.

Исполненный благодарности Богу, благоволившему исполнить теперь Свои обетования относительно владения землей Ханаанской, Давид решил доказать свою благодар­ность построением величественного храма, который был бы достоин Господа сил и Царя славы. У Давида было много богатств, накопившихся от добычи и дани, и он по­строил себе великолепный кедровый дворец, в котором и жил, наслаждаясь своими победными лаврами. Ковчег за­вета, между тем, все еще находился в скинии. Это несо­ответствие в помещении царя земного и Царя небесного поразило Давида. Призвав своего приближенного пророка Нафана, царь сказал ему: «вот я живу в доме кедровом, а ковчег Божий находится под шатром».

Пророк сначала одобрил мысль царя, но ночью полу­чил божественное внушение, что Давид, занятый благоустроением земного царства, не может приступать к этому великому предприятию и должен предоставить славу со­вершения его своему сыну, преемнику престола. Храм Всевышнего должен быть храмом мира и потому может быть построен только человеком, который не проливал крови человеческой, Давид же во время своих многочис­ленных войн много проливал крови и потому недостоин быть строителем храма Богу любви и мира. Но самая мысль о построении храма вытекала в нем из добрых по­буждений и потому Господь показал ему Свою милость в великом обетовании, что царство его (в духовном смысле) будет утверждено навеки. Давид пламенною молитвою

возблагодарил Бога и смиренно ограничился заготовлени­ем материалов для построения храма в будущем²⁶.

В то же время он еще раз выказал благородное вели­кодушие к дому Саулову. Из уважения к памяти своего друга Ионафана, он отыскал сына его Мемфивосфея, хро­мого на обе ноги, отдал ему родовые земли Саула и от­крыл ему доступ к царскому столу²⁷.

XXXIV. Продолжение царствования Давида. Его могущество и падение. Авессалом и его восстание²⁸.

В это время Давид находился на вершине своего могу­щества и своей славы. Дворец его блистал роскошью и бо­гатством и походил на дворцы других великих царей древ­него востока. Враги кругом смиренно покорились ему, пла­тили дань и обогащали его казну. Внутри народ благоденствовал и вполне наслаждался благами мудрого и справедливого управления. Такое справедливое положение, скорее всего, способно ослаблять смиренное упование на Бога и пробуждать чувства самонадеянности и самовлас­тия, с неразлучным от них падением нравственной жизни, столь естественным при расслабляющей роскоши восточ­ной придворной жизни. Такого искушения не избег и Да­вид, и с этого времени начинается новый период его жиз­ни, который представляет историю его нравственного па­дения, с неразлучными бедствиями. Первый случай греховного падения Давида произошел во время аммонитской войны²⁹. Во время прежних войн Давида царь аммонитский Наас был верным его союзником и другом, но вот он умер, и ему наследовал сын его Аннон. Давид, желая поддержать свою дружбу и с сыном своего союзника, по­слал к нему послов с дружественными предложениями и с утешением по случаю смерти отца. Но это посольство при­ближенными молодого царя перетолковано было в худую сторону, послы были приняты за соглядатаев, и неразум­ный Аннон нанес им страшное оскорбление, повелев об­рить каждому из них «половину бороды и обрезать одеж­ды их на половину до чресл», и в таком безобразном виде отпустил их обратно к Давиду. Такого бесчестия не мог снести Давид и отправил войско наказать дерзкого Анно­на, который, между тем, успел уже заключить оборони­тельный союз с сирийцами, воспользовавшимися этим слу­чаем для низвержения власти израильского царя. Сирий­цы, однако же, были вновь разбиты, потеряв 7 000 колесниц и 40 000 пехоты, и покорились Давиду, так что аммонитяне остались одни и собственными силами долж­ны были защищаться против могущественного царя. Иоав двинулся на их главный город Равву и осадил его. Вполне полагаясь на своего военачальника, Давид сам остался в Иерусалиме, и в это-то время он совершил тот тяжелый грех, который страшным бременем лег на его совесть во всю остальную жизнь и омрачил все его царствование. Взойдя однажды на кровлю своего великолепного кедрово­го дворца, он увидел на соседнем дворе открыто купающуюся красавицу, которая мгновенно возбудила в нем пла­менную страсть. По наведенной справке это оказалась Вирсавия, дочь Елиама, сына его советника Ахитофела и жена одного из храбрейших воинов — Урии хеттеянина. Одного этого достаточно было бы для того, чтобы подавить страсть даже языческого деспота; но Давид пал, и когда уже готово было обнаружиться самое следствие его греха и грозило навлечь позор на него, злополучный царь, после тщетной попытки прикрыть свое преступление вызовом мужа Вирсавии, завершил его новым тяжким грехом — вероломным убийством Урии, которого он (в собственно­ручном письме, отнесенном самим Урией) повелел Иоаву поставить в самое опасное место битвы, где бы для него неминуема была смерть. Иоав в точности исполнил пре­ступный приказ своего повелителя и скоро чрез особого посланного известил его, что Урия убит. Так грех прелю­бодеяния был покрыт кровью невинного человека. По окончании обычного плача по муже, Вирсавия, которая, видимо, сознательно участвовала в преступлении, сделалась женой Давида и родила ему сына. Но страшное преступ­ление не укрылось от правосудия Божия, «и было это де­ло, которое сделал Давид, зло в очах Господа». Скоро явил­ся и выразитель этого недремлющего правосудия, в лице пророка Нафана, который пришел к царю с своею извест­ною притчей о богаче, пожалевшем своих многочисленных стад для угощения своего гостя и отнявшем для этого у своего соседа-бедняка единственную овечку, бывшею лю­бимицею его убогой хижины. Давид еще не настолько пал нравственно, чтобы не сознавать вопиющей несправедли­вости такого поступка., и с пылким негодованием восклик­нул: «Жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это!» И когда он стал было подробно перечислять, как дол­жен этот бессердечный богач вознаградить бедняка, из уст пророка прогремели страшные для него слова: «ты — тот человек, который сделал это»! затем пророк высказал гроз­ный приговор Царя царей. Упрекнув Давида в неблагодар­ности за все благодеяния Божии, пророк объявил ему о предстоящем ему наказании. За разрушение им счастливо­го семейного очага Урии мечем и позором, меч и позор от­селе будут разрушать и его собственную семейную жизнь и притом еще в худшей степени. «Ты сделал тайно, а Я сделаю это пред всем Израилем и пред солнцем». Пора­женный таким неожиданным изобличением страшного преступления, царь затрепетал в своей преступной совести и смирился. В полном сокрушении сердца он воскликнул: «согрешил я пред Господом». Пророк изрек ему немедлен­ное наказание, что хотя сам он прощен Богом и не умрет, но за свое преступление должен понести страдание в лице своего новорожденного сына, который, как плод преступ­ления, не должен жить. В страшной скорби ожидал Давид исполнения приговора, и успокоился в своей совести толь­ко тогда, когда ему донесли, что сын его действительно умер. Все это событие глубоко запало в душу Давида и со­крушение своего сердца он излил в пламенном покаянном псалме: «Помилуй мя, Боже», ставшем покаянною молит­вою всякого кающегося грешника.

Покаяние Давида было так чистосердечно, что Бог по­слал ему утешение во втором сыне от Вирсавии, который, названный Соломоном, был возлюблен Богом и сделался не только преемником Давиду, но и родоначальником Мессии. В то же время Давид утешен был взятием Раввы. В последнем приступе он участвовал лично и по взятии го­рода жестоко отомстил коварному народу с его дерзким царем, драгоценную корону которого Давид в качестве трофея возложил себе на голову и привез в Иерусалим бо­гатейшую добычу, восполнившую собиравшийся материал для построения храма.

Преступление Давида, между тем, как бы заразило всю его семейную жизнь, и отселе в его доме начинается целый ряд бедствий. Нужно заметить, что в семейной жизни Давид не отличался умеренностью и вопреки пря­мому постановлению Моисея, запрещавшего царю «умно­жать себе жен» (Второз. 17:17), еще в Хевроне имел семь жен и десять наложниц, а затем умножил это число еще несколькими женами, между которыми была и Вирсавия. Многочисленное поколение сыновей от этих многочислен­ных жен и было естественным источником всевозможных беспорядков, преступлений и бедствий³¹. Наибольшею из­вестностью выдаются три его сына: старший — Амнон, третий Авессалом и четвертый Адония. Первые двое, ви­димо, соперничали между собой из-за первенства и пре­обладания во дворце, и это соперничество закончилось смертью Амнона, которого убил Авессалом в отмщение за бесчестие, нанесенное его кровной сестре Фамари. Опасаясь, в свою очередь, кровавого мщения и гнева отца, Авес­салом бежал к царю Гессурскому, своему деду по матери, и там пробыл три года, увеличивая скорби Давида. Чтобы покончить с таким прискорбным положением дел, Иоав прибег к хитрости и подослал к Давиду «умную женщи­ну» из Фекои, которая слезным рассказом о мнимом со­бытии в своей семейной жизни склонила царя помиловать Авессалома. Но и, позволив Авессалому возвратиться в Иерусалим, Давид еще долго не мог лично видеть своего преступного сына и только чрез два года отеческая любовь в нем восторжествовала над справедливостью и благоразу­мием, и он, наконец, позволил ему явиться к себе лично и отечески облобызал его.

Но помилованный Авессалом скоро сделался источни­ком нового страшного бедствия, едва не стоившего Дави­ду самого престола³². Это был человек необычайной красо­ты. «Во всем Израиле не было мужчины столь красивого, как Авессалом, и столько хвалимого, как он; от подошвы ног до верха головы не было у него недостатка». У него были такие роскошные волосы на голове, что каждый год он снимал как бы целое руно, весом «в двести сиклей по весу царскому». Своим очаровательным обхождением он невольно располагал к себе всех, так что все хвалили его и восхищались им. Но внешняя красота в нем не находила соответствия во внутренней доброте, и под великолепной внешностью билось злое и коварное сердце. Заметив на­родное к себе расположение, он задумал воспользоваться им для удовлетворения своего необузданного властолюбия и, не надеясь законно сделаться наследником престола, ре­шился овладеть им силою даже при жизни отца. С этою целию он прямо начал при всяком удобном случае воз­буждать в народе недовольство против управления Давида и льстить народным страстям заманчивыми обещаниями всевозможных льгот в случае, если бы ему пришлось овла­деть престолом. В этом преступном замысле он нашел со­чувствие даже в одном из ближайших советников Давида, именно в тонком и честолюбивом Ахитофеле, который, видимо, искал случая отмстить Давиду за Урию, как мужа своей родной внучки Вирсавии. Подготовив таким обра­зом почву, Авессалом вдруг удалился в старую столицу Хе­врон, открыто поднял там знамя восстания против отца и успел склонить на свою сторону такое множество войска и народа, что Давид для своей безопасности вынужден был бежать из Иерусалима. Рано утром, в сопровождении сво­их преданных слуг и воинов, при громком плаче верного народа, Давид с сокрушенным сердцем оставил свою воз­любленную столицу и двинулся чрез поток Кедронский на гору Елеонскую. С вершины ее открывался великолепный вид на столицу, восхищавший всякого зрителя; но этот вид теперь еще большею скорбию поражал сердце царя, подобно тому, как, впоследствии, этот же вид вызвал ры­дание у его божественного потомка — Иисуса Христа. Да­вид не скрывал своей скорби: столицу он оставил босым и с посыпанной пеплом главою. Но и в таком бедственном положении Давид сохранял еще в себе свои царственные качества — великодушие, благочестие и вместе упование на Бога, — те лучшие качества, которыми отличался он в первый период своей жизни и которые теперь под тяж­ким ударом постигшего его бедствия ожили вновь. В из­гнание за ним последовали было преданные ему первосвя­щенники Садок и Авиафар с ковчегом завета; но Давид отослал их назад, выражая надежду, что Господь еще не оставил его совсем. «А если он скажет: нет Моего благо­словения тебе; то вот я; пусть творит со мною, что ему благоугодно», говорил Давид. С царственным же велико­душием он отговаривал преданного Еффея от привержен­ности к павшему парю и с безграничным смирением пе­ренес оскорбления от дерзкого Семея, который злословил, бросал в него камнями и пылью. Авесса хотел наказать дерзкого поносителя, нагло кричавшего вслед царя: «ухо­ди, уходи, убийца и беззаконник», но Давид остановил его, сказав, что уж если собственный сын его восстал на него, то тем более имеет право поносить его какой-нибудь Се­мей, и выразил надежду, что Господь призрит на уничи­жение его и воздаст ему благостию за теперешнее поно­шение. Своего друга и советника Хусия Давид также ото­слал в Иерусалим, чтобы он своею мудростью мог противодействовать злому коварству Ахитофела.

Авессалом, между тем, вступил в Иерусалим³³, не встретив никакого сопротивления, и первым делом, по со­вету Ахитофела, обесчестил ложе своего отца, захватив его наложниц. Затем Ахитофел настаивал на немедленном преследовании Давида, чтобы воспользоваться его утомле­нием и унынием. От исполнения этого опасного и гибельного для Давида совета Авессалом был отвращен Хусием, который сумел внушить к себе доверие узурпатора. Хусий не одобрил этого совета и указал на необходимость край­ней осторожности и обдуманности действия в отношении Давида, который известен был храбростью и окружен от­важными воинами. Поэтому он советовал подождать, по­ка соберется весь народ, чтобы тогда с сильным войском можно было нанести Давиду решительный удар. Совет Ху­сия более понравился Авессалому, он отложил преследова­ние, а Давид, между тем, воспользовался этим временем и, удалившись за Иордан, укрепился в городе Маханаиме, где ему оказано было радушное гостеприимство богатым Верзеллием галаадитянином, который вместе с другими жителями города предложил ему и его войску угощение. Хитрый Ахитофел сразу увидел, что с отвержением его плана неминуемо погибнет и все дело восстания, и, чтобы предупредить неизбежное себе наказание от Давида, со­вершил самоубийство. События скоро оправдали его опа­сения. Вокруг Давида собралось сильное войско, с кото­рым можно было выступить для подавления восстания. Враждебные войска встретились около горы Галаада, на вершине которой Авессалом расположился лагерем. Кру­гом расстилался обширный и густой Ефремов лес, в кото­ром и произошла решительная битва. Полный упования на Бога и полагаясь на испытанную отвагу и стойкость своих преданных военачальников Иоава, Авессы и Еффея, Давид легко мог предвидеть исход сражения и перед вы­ступлением своих войск с отеческою любовию наказывалвсем: «сберегите мне отрока Авессалома». Начавшаяся битва оказалась вполне несчастною для Авессалома: его неопытные войска растерялись по лесу и под храбрым на­тиском войска Давидова обратились в беспорядочное бег­ство, потеряв 20 000 человек убитыми и еще более погиб­шими в лесу. Сам Авессалом поскакал в отчаянии на му­ле в лес, но «когда мул вбежал с ним под ветви большого дуба, то Авессалом запутался волосами своими на ветвях дуба и повис между небом и землей, а мул, бывший под ним, убежал». В этом положении несчастный юноша был застрелен Иоавом, который в пылу битвы и мщения за унижение царя не задумался пренебречь даже просьбой самого Давида. Между тем Давид с трепетным сердцем ожидал известия об исходе битвы. Вестники одни за другими быстро приходили к нему с извещением о победе. Но сердце его было больше всего занято судьбой его зло­получного сына и первым его вопросом было: «благополу­чен ли отрок Авессалом?» И когда он узнал о постигшей Авессалома участи, то чувство отеческой любви и горя превозмогло в нем всякую радость о победе. «И смутился царь, и пошел в горницу над воротами, и плакал, и когда шел, говорил так: сын мой Авессалом, сын мой, сын мой, Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авес­салом сын мой, сын мой»... Горе царя распространилось на весь народ, «и обратилась победа того дня в плач для всего народа», и только по настойчивому увещанию Иоа-ва прекратить этот неуместный, хотя и естественный плач, Давид ободрился духом, чтобы должным образом воспользоваться плодами победы и возвратиться в Иерусалим. Но по смерти Авессалома уже ничто не могло препятствовать ему в этом. Все мятежники спешили принести ему повин­ную, и Давид снова вступил в свою столицу, выказав свое обычное великодушие, и объявил всеобщее прощение, от которого не исключен был и дерзкий Семей, теперь уни­женно павший к ногам Давида и умолявший его о проще­нии за злословие и оскорбление. Престарелый Верзеллий отказался от высокого вознаграждения за свое гостепри­имство, но сын его Кимгам был взят ко двору и возведен в высокое звание. Сива, коварный слуга Мемфивосфея, пытался было впутать своего господина в заговор Авесса­лома и успел в этом настолько, что Давид отдал было ему все владения Мемфивосфея; но последний однако же ус­пел, отчасти, оправдать себя в возведенной клевете, и Да­вид возвратил ему половину его владения, предоставив другую половину Сиве — в награду за выказанную им преданность царю.

Бунт Авессалома не прошел без последствий для об­щего политического состояния народа и послужил пово­дом к возбуждению соперничества между коленами³⁴. Се­верные колена, обидевшись за то, что колено Иудино дей­ствовало без всякого сношения с ними в деле подавления политической смуты, и, подозревая какое-либо частное со­глашение его с Давидом в ущерб другим коленам, откры­то заявило свое недовольство, упрекая Иудино колено в том, что оно «похитило царя». Таким недовольством не преминул воспользоваться один «негодный человек» по имени Савей, вениамитянин. Он дерзко поднял знамя восстания и впервые произнес гибельный клич разделения: «Нет нам части в Давиде, и нет нам доли в сыне Иессеевом; все по шатрам своим, израильтяне!» Это именно тот самый клич, который впоследствии повел к окончательно­му разделению и гибели государства; но теперь он встре­тил противовес в обаянии величественной личности Дави­да, военачальники которого быстро успели подавить вос­стание. Савей, преследуемый войсками Давида, укрылся в городе Авеле, который и осажден был Иоавом. Городу грозила неминуемая гибель, но он избавлен был от нее од­ной «умной женщиной», которая посоветовала гражданам схватить Савея и голову его выдать Иоаву, чем удовлетво­рился полководец Давида и снял осаду с города.

XXXV. Последние годы царствования Давида. Исчисление народа и наказание. Последние распоряжения и кончина Давида³⁵.

С подавлением восстания Савея в государстве водво­рился внутренний мир, продолжавшийся почти до конца царствования Давида. Внутренние враги не дерзали боль­ше открыто выступать против царя, который все более за­воевывал сердца своего народа, посвящая себя заботам о его внутреннем благосостоянии. Но и этот последний пе­риод не прошел без некоторых испытаний, которые Про­мысл посылает для нравственного очищения и укрепления царей и народов. Первым из них был голод, продолжав­шийся три года и послуживший поводом к печальной судьбе Саулова дома³⁶. Исследование о причине голода по­казало, что он был наказанием за какой-то кровожадный поступок Саула по отношению к гаваонитянам, — посту­пок, требовавший отмщения. Когда Давид спросил у гаваонитян, какого возмездия они желали бы за этот посту­пок, то эти жестокие язычники, хотя и приобщенные к израильскому народу в виде рабов, но сохранявшие свои языческие нравы, потребовали выдачи себе потомков Сау­ла в числе семи человек, которых они и повесили самым варварским образом, выставив их трупы под палящим солнцем для гниения и на съедение диким животным и птицам. Трупы висели так в течение целого лета, от нача­ла жатвы ячменя в апреле до осенних дождей, представ­ляя поистине страшное зрелище, которому еще более тра­гического ужаса придавала склонявшаяся пред ними фигу­ра злополучной матери пятерых повешенных сыновей. Рицпа, наложница Саулова, убитая горем о потере своих сыновей, взяв вретище, разостлала его пред трупами и провела на нем все лето, не допуская хищных зверей и птиц касаться дорогих для нее тел. Эта безграничная ма­теринская преданность так поразила Давида, что он сам отправился к месту казни и утешил несчастную мать по­гребением повешенных (равно как и костей самого Сау­ла и своего друга Ионафана), достойным их высокого зва­ния. «И умилостивился Бог над страною после того».

В это же время Давиду пришлось еще раз отразитьфилистимлян³⁷. Последние, пользуясь внутренними смута­ми и бедствиями государства, еще раз попытались сломить его силу и выставили нескольких исполинов, потомков древних Рефаимов, из которых один, Иесвий, едва не убил самого Давида. Этот случай сильно поразил израильтян, и они поклялись, что в будущем не позволят ему лично вы­ходить на войну, «чтобы, как добавляли они, не угас све­тильник Израиля». Благодаря отваге войска Давидова, фи­листимляне были разбиты, и на всех границах государства вновь водворился мир. Давид возблагодарил Бога торжест­венною песнию: «Господь твердыня моя, и крепость моя, и избавитель мой. Бог мой слава моя, на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего; ограждение мое и убежи­ще мое; Спаситель мой, от бед ты избавил меня!»³⁸. Эта восторженно хвалебная песнь царя вошла в собрание его других песней и псалмов и составляет 17-й псалом книги Псалтирь.

Давид теперь опять наслаждался полным миром и благоденствием. Он был самодержавным царем великого государства, которое простиралось от Ливанских гор до границы Египетской и от Средиземного моря до реки Ев­фрата. При таком состоянии Давиду оставалось только смиренно благодарить Бога за оказанные ему и его наро­ду благодеяния, так как он сам сознавал, что всем этим ве­личием он исключительно обязан помощи Божией. Но в нем шевельнулось чувство самонадеянной гордости, и он, быть может имея в виду смелый план дальнейших завое­ваний или увеличения своих богатств, велел произвесть исчисление всему населению государства³⁹. Счет был произ­веден, и по нему оказалось, — что «израильтян было 800 000 мужей сильных, а иудеев 500 000». Но только тогда Давид вполне сознал греховность своих побуждений при этом исчислении, «и вздрогнуло сердце Давида, и ска­зал он Господу: тяжко согрешил я, поступив так; и ныне молю Тебя, Господи, прости грех раба Твоего; ибо крайне неразумно поступил я». Своим покаянием он, однако же, не загладил греха и должен был понести наказание. В ка­честве вестника Божия гнева явился к нему пророк Гад и предложил ему на выбор три наказания: семилетний го­лод, трехмесячное преследование от неприятелей, или трехдневную моровую язву. «Тяжело мне очень, восклик­нул царь: но пусть впаду я в руки Господа, ибо велико ми­лосердие Его; только бы в руки человеческие не впасть мне». Давид избрал моровую язву, которая и начала опу­стошать население. В короткое время она похитила 70 000 человек и готова была распространиться и на Иерусалим, чтобы опустошить его. Тогда царь с мольбою о милосер­дии воскликнул: «вот, я согрешил, я (пастырь) поступил беззаконно; а эти овцы, что сделали они? Пусть же рука Твоя обратится на меня и на дом отца моего!» Такая все­целая самоотверженность ради невинного народа утиши­ла гнев Божий. Давид, по указанию пророка, построил жертвенник на том месте, где он увидел Ангела-карателя и купил это место (гумно Орны иевусеянина) за 600 сиклей золота, чтобы построить на нем и самый храм. Место это получило название Мориа (видение), вследствиеименно бывшего Давиду видения Ангела-карателя, губи­тельная рука которого здесь отвращена была от Иерусали­ма молитвенным ходатайством царя.

Остаток своей жизни Давид посвятил главным обра­зом собиранию материалов и подготовительным работам для построения храма. За все свое царствование он успел уже собрать громадные богатства, которые теперь состав­ляли 100 000 талантов золота и миллион талантов сереб­ра. Искусные рабочие и каменотесы были собраны со всей земли; заготовлено было множество железа и меди без ве­су и кедровых деревьев без счету. Но Давид помнил волю Божию и ограничился только подготовительными работа­ми, предоставляя построение самого храма своему преем­нику, которым он назначил Соломона, Призвав его к се­бе, Давид рассказал ему историю всего этого великого предприятия и завещал ему совершить его, прося всех князей израильских помогать ему в этом.

Это публичное назначение Соломона наследником престола послужило поводом к новой внутренней смуте, отравившей последние дни царствования Давида. Оно на­несло смертельный удар честолюбивым замыслам четвер­того по старшинству сына Давидова — Адонии, который, отличаясь красивой внешностью и пользуясь видимым расположением отца, доселе считал себя прямым наслед­ником престола⁴⁰. Видя такой неблагоприятный для себя оборот дела, он, подобно своему брату Авессалому, ре­шился силою овладеть престолом. Он успел навербовать себе немало приверженцев, и на его сторону стали даже беспокойный Иоав и главный священник Авиафар. Заго­ворщики устроили блистательный пир, на котором от­крыто провозглашали Адонию царем, а между тем пре­старелый Давид еще ничего не знал об этом. Тогда про­рок Нафан открыл ему о заговоре и грозящей Соломону опасности, и встревоженный царь повелел немедленно взять Соломона к реке Гиону и там торжественно пома­зать его на царство. Помазание совершено было главным священником Садоком и пророком Нафаном, в присут­ствии многочисленного народа, который встретил это по­мазание восторженными ликованиями и сопровождал Соломона при возвращении его в город радостными кли­ками: «да живет царь Соломон!» Пораженные такою не­ожиданностью, заговорщики рассеялись. Сам виновник смуты Адония искал спасения у жертвенника, и оставил его только тогда, когда Соломон поклялся пощадить ему жизнь. Чтобы утвердить права Соломона на царский пре­стол, Давид опять созвал главнейших представителей на­рода и выразил пред ними свою волю о том, чтобы Соло­мон был наследником его престола. При этом он еще раз увещевал их не ослабевать в ревности при создании вели­кой святыни, именно храма Божия, который «должен быть весьма величествен, на славу и украшение пред все­ми землями». Тут же Давид передал Соломону все черте­жи будущего храма и его принадлежностей с описью ма­териалов и богатств, которые увеличены были приноше­ниями начальников и князей народа. В подтверждение воли царя принесены были жертвы, Соломон окончательно провозглашен царем, а преданный ему священник Са­док помазан в первосвященника. В этом торжественном собрании народа и священнослужителей Давид, между прочим, сделал подробные распоряжения о порядке слу­жения колена Левиина при будущем храме, а также и последние распоряжения касательно войска и всех других государственных дел.

Но вот приблизилась и кончина, когда должен был угаснуть «светильник Израилев»⁴¹. Чувствуя приближение смерти, Давид еще раз призвал своего наследника и с сво­его смертного одра еще раз увещевал его исполнять запо­веди Божии и законы Моисеевы, дав ему в то же время не­сколько мудрых советов касательно приближенных, из ко­торых одних Соломон должен был удалить (и между ними беспокойного Иоава), а других приблизить и наградить. И затем, вознеся последнюю пламенную молитву о благоден­ствии своего сына-преемника, Давид умер «в доброй ста­рости, насыщенный жизнию, богатством и славою». Всего царствования его было сорок лет, из которых семь в Хев­роне и тридцать три в Иерусалиме, «городе Давидовом», где он и погребен был. Гробница его сделалась общей усы­пальницей и для последующих царей иудейских.

В лице Давида религиозно-нравственный дух избран­ного народа нашел всестороннее и высшее свое выраже­ние. В разнообразных событиях своей жизни Давид высту­пает пред нами как пастух, воин, поэт, мудрый правитель, пророк и царь, объединяя в себе лучшие качества своего народа — простоту, великодушие, благоразумие и сильный религиозно-нравственный смысл. Его религиозно-нравственные песни и псалмы, в которых он, смотря по обстоятельствам своей богатой приключениями и всевоз­можными испытаниями жизни, вдохновенно выражал свои чувства веры и упования на Бога, благодарности и славословия, радости и скорби, ликования и покаянного сокрушения, по силе и нежности выражения, равно как и по возвышенности и пламенности религиозного чувства не имеют ничего себе подобного не только в священной по­эзии других народов, но и в книгах ветхого завета. Содер­жащиеся в них истины ближе всего подходят к истинам нового завета, и потому Псалтирь является и у христиан­ских народов самою любимою книгою, в которой милли­оны ищут и находят утешение и мир для своей борющей­ся с искушениями и невзгодами души. Как по своей жиз­ни, так и особенно по своему духу Давид более, чем кто-либо в ветхом завете, был истинным прообразом Хри­ста, который поэтому с особенною выразительностью на­зывается «сыном Давидовым». Самое имя Давида сдела­лось историческим именем, и увековечено в таких назва­ниях, как «город Давидов», «престол Давидов», «семя Давидово»; оно считалось столь высоким, что уже никто не осмеливался носить его потом, вследствие чего мы уже и не встречаем его в библейской истории последующего времени. Высшей похвалой для Давида служит то, что в нем Сам Бог нашел «Себе мужа по сердцу Своему» (1 Цар. 13:14), и что высотою его религиозно-нравствен­ной жизни измерялась жизнь лучших из его преемников, похвалою для которых было выражение: «он ходил первы­ми путями Давида, отца своего». Как и всякий человек, он нередко падал с высоты своего религиозно-нравственного идеала, и падал глубоко; но и в этом падении он преподал нам величайший пример покаянного сокрушения, давав­шего ему возможность и силу вновь сбрасывать с себя бре­мя греховности и восставать для новой духовной жизни. Давид есть величайший образец нравственно доброго и одушевленного возвышенными чувствами человека, кото­рый всеми силами стремится к добру и мужественно бо­рется с одолевающими его искушениями. В этой борьбе он может падать и падать глубоко, но он никогда не ос­тавит этой борьбы, и после всякого падения — со слеза­ми и сокрушением вновь начнет эту нескончаемую, оже­сточенную борьбу, и в конце концов восторжествует в ней над всеми темными силами зла. Поэтому-то Псалтирь, как боговдохновенно поэтическая летопись испытаний ду­ховной жизни великого псалмопевца, и поражает своею изумительною жизненною правдою, и в ней всякий нахо­дит боговдохновенное выражение тех самых чувств, кото­рые может испытывать каждый человек при различных обстоятельствах и превратностях жизни.

XXXVI. Царствование Соломона. Мудрость юного царя, его величие и могущество. Построение и освящение храма⁴¹.

Соломон вступил на престол не более как 18-летним юношей. От отца своего он наследовал огромное государ­ство, простиравшееся от «реки Египетской до великой ре­ки Евфрата». Для управления таким государством, в кото­ром, притом, было много различных завоеванных племен, готовых при каждом удобном случае восстать против за­воевателей, требовался обширный ум и испытанная муд­рость. Юный царь от природы был одарен светлым умом и проницательностью и, понимая трудность предстоявшей ему задачи, позаботился, прежде всего, водворить необхо­димый мир вокруг самого престола, чтобы всецело отдать­ся потом управлению государством. Это было тем необхо­димее, что, несмотря на окончательное провозглашение Соломона царем, во дворце продолжали существовать сто­ронники Адонии, к которым принадлежали даже такие лица, как великий священник Авиафар и военачальник Иоав. Нужно было сломить и уничтожить эту партию, и когда Адония однажды косвенно заявил свое притязание на престол просьбою о позволении ему жениться на по­следней наложнице Давида (Ависаге), то Соломон вос­пользовался этим случаем, чтобы окончательно устранить опасность посягательств на его престол. Адония был пре­дан смерти, Авиафар «удален от священства Господня», опасный интриган Иоав также лишен был жизни, несмотря на то, что он искал убежища в скинии. Той же учас­ти подвергся и Семей, который хотя и прощен был Дави­дом за свое злобное издевательство и злословие над ним, но при этом обнаружил такую ненависть к Давиду, что его невозможно было терпеть при себе юному царю.

После этого Соломон до позднейших лет своего царст­вования наслаждался глубоким миром, который составляет отличительную черту его царствования. Как могуществен­ный государь, он легко приобретал дружбу соседних госуда­рей и египетский фараон даже выдал за него свою дочь, с рукой которой Соломон получил в приданое важный город Газер, командовавший равниной Филистимской — этой большой дорогой между Египтом и Месопотамией⁴³, Как для израильтян, так и для окружающих их народов этот союз красноречиво свидетельствовал о том высоком поло­жении и политическом значении, которого достиг избран­ный народ. Невольно рисуется поразительная противопо­ложность теперешнего его состояния с тем, в каком он находился, будучи презренным рабом гордых фараонов. Так чудесно исполнил Бог все Свои великие обетования.

Вместе с государственным наследством, Соломон полу­чил от Давида и богатое духовное наследство — его пре­данность религии отцов. «И возлюбил Соломон Господа, ходя по уставу Давида, отца своего». Для изъявления бла­годарности за доброе начало своего царствования юный царь отправился в Гаваон, где находился главный жертвен­ник, и там принес богатую жертву — в тысячу всесожже­нии⁴⁴. И жертва была благоутодна Богу. «В Гаваоне явился Господь Соломону во сне ночью, и сказал Бог: проси, что дать тебе». Вопрос этот был испытанием для Соломона, и он ответил на него, как должно было ответить юному ца­рю, призванному к управлению великим народом. «Госпо­ди, Боже мой! отвечал Соломон: Ты поставил раба Твоего царем вместо Давида, отца моего; но я отрок малый, не знаю ни моего выхода, ни входа. Даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло; ибо кто может управлять этим многочис­ленным народом Твоим?» — «И благоугодно было Госпо­ду, что Соломон просил этого. И сказал ему Бог: за то, что ты просил этого, и не просил себе долгой жизни, не про­сил себе богатства, не просил себе души врагов твоих, но просил себе разума, чтоб уметь судить, вот, Я сделаю по слову твоему. Вот, Я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе. И то, чего ты не просил, Я даю тебе — и богатство, и славу, так что не будет подоб­ного тебе между царями во все дни твои. И если будешь ходить путем Моим, сохраняя уставы Мои и заповеди Мои, как ходил отец твой Давид, Я продолжу и дни твои». От радостного волнения юный царь проснулся и увидел, что это было лишь сновидение, но сновидение глубоко знамена­тельное, возродившее всю его духовную жизнь. Чудесно да­рованную ему мудрость он скоро доказал знаменитым ре­шением о спорном ребенке между двумя матерями⁴⁵ и еще более своим мудрым управлением, благодаря которо­му его государство сделалось по своему благоустройству об-разцом для всех окружающих правителей.

Свой двор Соломон устроил с пышным великолепи­ем⁴⁶. Он окружен был приближенными сановниками, со­ставлявшими как бы его государственный совет, из кото­рых каждый заведовал вверенною ему частью управления. Так, кроме «дееписателя», священников и писпев при дво­ре были: военачальник (Ванея), Друг царя (Завуф), на­чальник над приставниками (Азария), начальник над до- мом царским (Ахисар) и начальник над податями (Адо-нирам). Все государство в административном отношении разделено было на двенадцать округов, которыми управля­ли двенадцать «приставников», из которых каждый дол­жен был доставлять продовольствие царскому двору на один месяц. Но кроме этого ему отовсюду присылались дары и подати — от всех покоренных царств и народов на огромном пространстве «от реки Евфрата до земли Филистимской и до пределов Египта». «Продовольствие Со­ломона на каждый день составляли: тридцать коров муки пшеничной и 60 коров прочей муки, десять волов откорм­ленных и 20 волов с пастбища, и сто овец, кроме оленей и серн, и сайгаков и откормленных птиц». Для охранения внешнего и внутреннего мира Соломон содержал сильное войско, которое он увеличил конницей и колесницами. У него было 1 400 колесниц и 12 000 всадников. Кони и ко­лесницы вывозились из Египта, который славился ими. Каждая колесница стоила 600 сиклей серебра и каждая лошадь 150 сиклей серебра. Благодаря миру с соседними государствами, начала быстро развиваться торговля, которая еще больше содействовала обогащению как двора Со­ломонова, так и всего народа. В Иерусалиме скоплялось так много драгоценных металлов, что серебро и золото сделались как бы равноценными простому камню; свози­лось так много кедров ливанских для построек, что они стали равноценными сикиморам — простому строевому лесу в Палестине. Население вследствие этого быстро уве­личивалось, наслаждаясь довольством и благоденствием. «И жили Иуда и Израиль спокойно, каждый под вино­градником своим и смоковницею своею от Дана до Вир-савии, во все дни Соломона». Сам Соломон отличался не только царственным великолепием, но и царственно кра­сивою внешностью и особенно царственною мудростью, изумлявшею современников. Священный историк изощ­ряется в приискании достаточных слов для изображения этой мудрости. «И дал Бог Соломону, говорит он, муд­рость и весьма великий разум, и обширный ум, как песок на берегу моря. И была мудрость Соломона выше мудро­сти всех сынов востока и всей мудрости египтян. Он был мудрее всех людей, и имя его было в славе у всех окрест­ных народов»⁴⁷. От своего отца он наследовал дар поэти­ческого вдохновения, который вместе с его личною мудро­стью проявился в том, что он «изрек три тысячи притчей и тысячу пять песней»; вместе с тем его любознательный ум отдался исследованию природы, так что и в области ес­тествознания он поражал современников обширностию и глубиной своих познаний: «и говорил он о деревах, от ке­дра, что в Ливане, до иссопа, вырастающего из стены; го-ворил о животных, и о птицах, и о пресмыкающихся, и о рыбах», т.е., одним словом, по всем отделам естествозна­ния. Сочетание таких необычайных дарований и обшир­ных познаний в юноше-царе, естественно, делало его чу­дом своего века. «И приходили от всех народов послушать мудрости Соломона, от всех царей земных, которые слы­шали о мудрости его»⁴⁸.

Благоустроив внутренние дела государственного уп­равления, Соломон не замедлил приступить к исполне­нию главного завещания своего отца Давида, именно к построению «дома имени Господа, Бога своего»⁴⁹. Обсто­ятельства благоприятствовали началу предприятия. Ста­рый друг Давида, Хирам, царь тирский, перенес свою дружбу и на его сына, и, услышав о восшествии его на престол, отправил к нему посольство с поздравлением и заявлением дружбы. Соломон воспользовался этим случа­ем и через ответное посольство к Хираму просил его о со­действии в построении храма. Хирам вновь ответил Соло­мону письмом, в котором охотно предлагал ему всякое содействие. Между ними состоялось соглашение, по кото­рому Хирам обязывался доставлять кедровые брусья с Ли­вана, а Соломон должен был ежегодно поставлять во дво­рец Хирама условленное количество хлеба и оливкового масла, именно 20 000 коров пшеницы и 20 коров масла. Заготовлявшийся на Ливане строевой лес сплавлялся фи­никиянами морем до Яффы, откуда Соломон перевозил его в Иерусалим. Рабочие для этих работ набирались из подвластных иноплеменников, живших в различных частях страны. Их собрано было 153 600 человек: 70 000 из них употреблялись для перевозки брусьев, 80 000 для руб­ки леса на Ливане и 3 600 в качестве надзирателей. Кро­ме того, чтобы сделать храм вполне национальным пред­приятием и созданием, Соломон обложил повинностью и весь израильский народ, который должен был поставить 30 000 рабочих для работы на Ливане, куда он и посылал их по десяти тысяч в месяц попеременно, так что один месяц они работали на Ливане, а два месяца оставались у себя дома. Кроме рубки леса они должны были тесать ог­ромные камни под фундамент храма, для которого искус­ственно обделана была и самая гора Мориа, назначенная Давидом для возведения храма. Кроме рабочих и матери­ала Хирам снабдил Соломона и главным архитектором, своим соименником Хирамом. Он был сын одной вдовы из колена Данова. Отец его был тирский художник, от которого он и наследовал многосторонний художествен­ный талант и мог исполнять все дорогие и изящные ра­боты, необходимые для храма. Как главный архитектор и художник, он стал во главе многих других художников, собранных самим Соломоном.

Наконец, приступлено было к построению⁵⁰. Это бы­ло в 480 году от исхода израильтян из Египта, в четвертый год царствования Соломона, во 2-й день месяца Зиф, вто­рого месяца церковного года (апрель — май). Все подго­товительные работы были настолько закончены, что самое возведение здания происходило в полнейшей тишине — без звука молота, и закончено было в 7 ¹/₂ лет, в восьмом месяце (Буле), одиннадцатого года царствования Соломо­на. Вся площадь, обнесенная стенами дворов храма, зани­мала около 600 квадратных футов. Самое святилище было небольших размеров, так как назначалось только для свя­щеннодействующих, а для народа предназначались обшир­ные дворы. В общем, план храма был похож на план ски­нии, от которой он отличался только несколькими прист­ройками к святилищу, предназначавшимися для помещения священников и других служителей храма, а также сокровищницы и вообще необходимых служб. По своим размерам самый храм был как раз вдвое больше скинии, имел в длину 80 локтей и в ширину 40 локтей (скиния имела 40x20), и высота его была 30 локтей (ски­ния имела 15 локтей высоты). Храм состоял из трех час­тей: притвора, святилища и Святого святых. Притвор за­нимал 10 локтей всего помещения храма и украшен был двумя великолепными бронзовыми колоннами (Иахин и Воаз) в 18 локтей высоты каждая, кроме особых капите­лей, украшенных дорогой резьбой, представлявшей венцы наподобие лилии с гранатовыми яблоками на цепочках. Святилище, или среднее помещение, имело 40 локтей в длину и 20 в ширину (в скинии 20x10 локтей) и Святое святых представляло кубическое помещение в 20 локтей в длину, ширину и высоту (в скинии 10 локтей во всех трех измерениях). Вся внутренность храма была богато укра­шена дорогой резьбой и золотом. Над ковчегом завета, по­ставленном во Святом святых, были поставлены два херу­вима резной работы, покрытой золотом. Своими внутренними крыльями они соприкасались между собой над ков­чегом, а внешними касались стен храма. В святилище кро­ме кедрового и покрытого золотом жертвенника кадиль­ного поставлено было семь золотых светильников (на ме­сто одного в скинии) и стол хлебов предложения был заменен десятью золотыми столами, на которых кроме хлебов предложения помещались и все золотые сосуды, необходимые при богослужении. Храм был окружен дву­мя обширными дворами, обнесенными стенами. Двор внешний назначен был для народа, а двор внутренний для священников. На последнем находился огромный медный жертвенник, к которому нужно было подниматься по сту­пеням лестницы, перемежавшейся тремя площадками. Тут же пред притвором было «медное море», т.е. огром­ный медный умывальник, названный так по обширности своего объема, имевшего пять локтей высоты, 10 в диаме­тре и 30 в окружности. Он стоял на двенадцати медных волах, которые по три были обращены к четырем странам света, и имел изящный вид шестилиственной лилии. Ря­дом с ним находилось десять меньших умывальников для омовения жертв. В общем, храм представлял собою вели­колепное по богатству материалов и изяществу работы и украшений здание, высившееся на самой вершине горы Мориа. Вход с него был с востока и вел вверх по склону горы сначала во двор внешний, оттуда на несколько сту­пеней выше во двор внутренний, от которого также на несколько ступеней выше стоял уже притвор храма. От­дельные части храма разделялись между собой деревянными перегородками, покрытыми золотом. В святилище ве­ли двойные врата изящной работы, а врата во Святое свя­тых закрывались еще завесой из драгоценнейших тканей с изображением херувимов. Благодаря такому плану пост­роения храма на горе, он, несмотря на свои сравнительно небольшие размеры, был «весьма величествен», а изуми­тельное богатство украшений и самая ценность материа­лов поистине делали его «славой и украшением пред все­ми землями», как и желал Давид в своем предсмертном завещании.

По окончании построения храма было совершено его торжественное освящение⁵¹. Временем для него был из­бран самый радостный праздник Кущей, в седьмом меся­це (Тисри = сентябрь — октябрь) священного года. По­кончив все свои полевые работы и собрав виноград, народ собрался в Иерусалим со всех концов обширного государ­ства Соломонова. Явились представители всех колен наро­да и все колено Левиино — в своем полном составе. Во­круг великого жертвенника во внутреннем дворе рядами расставились священники для жертвоприношения и рядом с ними левиты-певцы в висонных⁵² одеяниях с кимвалами, псалтирями и цитрами и 120 священников с трубами. Сам Соломон занимал возвышенное место, дававшее ему воз­можность видеть весь обряд освящения. Священнодейст­вие началось с торжественного поднятия и перенесения ковчега завета. Когда левиты с ковчегом приблизились к вратам притвора, многочисленный хор певцов грянул по­следние стихи 23 псалма: «Поднимите, врата, верхи ваши,

и поднимитесь двери вечные, и войдет Царь славы». Часть хора спрашивала: «Кто сей Царь славы?», и весь хор опять отвечал: «Господь сил — Он есть Царь славы». Ковчег за­вета был поставлен в Святом святых под сению крыл хе­рувимов. В этот момент все огласилось звуками торжества. «И были, как один, трубящие и поющие, издавая один го­лос к восхвалению и славословию Господа, — и когда за­гремел звук труб и кимвалов и музыкальных орудий, и вос­хваляли Господа: ибо Он благ, ибо во век милость Его, тог­да дом, дом Господень наполнило облако, и не могли священники стоять на служении по причине облака; пото­му что слава Господня наполнила дом Божий». Тогда царь поднялся с своего возвышения и благословил народ; рас­сказав историю построения храма, он опустился на колена и, воздев руки к небу, произнес великую посвятительную молитву⁵³, в которой просил о благоволении и милости Бо­жией в будущих судьбах Израиля. «Господи, Боже Израи­лев! молился Соломон. Если небо и небеса не вмещают Те­бя, тем менее храм сей, который построил я. Но призри на молитву раба Твоего и на прошение его. Да будут очи Твои отверзты и уши Твои внимательны к молитве на ме­сте сем. Священники Твои, Господи, да облекутся во спа­сение и преподобные Твои да насладятся благами. Госпо­ди, Боже мой! не отврати лица Твоего, помяни милость к Давиду, рабу Твоему»! Во время молитвы облако станови­лось все ярче и светлее, и в знак особенного благоволения «сошел огонь с неба и поглотил всесожжение и жертвы, и слава Господня наполнила дом». «И все сыны Израилевы пали лицем на землю, и славословили Господа, ибо Он благ, ибо во век милость Его». Последовавшее затем празд­нество продолжалось две недели (вдвое против обычного праздника Кущей) и за это время было принесено в жерт­ву 22 000 волов и 120 000 овец, причем как царь, так и весь народ соперничали щедростию приношений. По окончании празднества Соломон отпустил народ, и все «благословляли царя, и пошли в шатры свои, радуясь и ве­селясь в сердце о всем добром, что сделал Господь рабу Своему Давиду и народу Своему Израилю»⁵⁴.

XXXVII. Соломон на вершине своей славы. Царица Савская. Падение Соломона и его кончина⁵⁵.

После счастливого окончания сооружения величест­венного храма Царю царей, Соломон не прекратил стро­ительной деятельности, которая продолжалось почти во все время его царствования. Прежде всего, он приступил к построению себе великолепного дворца в Иерусалиме с роскошными палатами, украшенными рядами кедровых колонн, от многочисленности и богатства которых главная палата получила название «дома леса Ливанского». Из дру­гих палат — «притвор из столбов» — был обычным мес­том торжественных аудиенций, «притвор с престолом» — местом судилища. Дворец стоял на Сионе и соединялся с храмом подземным ходом. В одной из построек дворца

было особое помещение для гордой дочери фараона, не хотевшей жить совместно с другими женами царя. Вмес­те с тем Соломон воздвиг и несколько других дворцов вне Иерусалима, как напр. летний дворец на Ливане. Для уве­личения роскоши этих дворцов Соломон развел повсюду великолепные сады и виноградники, среди которых про­исходят многие события, описываемые в книге «Песнь песней».

По окраинам государства он устроил несколько ук­репленных замков или городов для запасов (Фадмор, верх­ний и нижний Вефорон, Ваалаф и др.). В самом Иеруса­лиме произведены были капитальные перестройки, соору­жены новые стены и устроен дорогой водопровод, дававший возможность продовольствовать огромные мас­сы народа, стекавшегося на годовые праздники, и выдер­живать продолжительные осады. По окончании всех глав­ных работ Соломону во второй раз явился Господь⁵⁶ и во­зобновил с ним завет, в котором обещаны благодеяния и нескончаемость царствования за преданность Богу, хотя при этом высказана и угроза жестоким наказанием за от­ступления от Него. «Если вы и сыновья ваши отступите от Меня, говорил предостерегающий голос Божий, то Я ис­треблю Израиля с лица земли, которую Я дал ему, и храм, который Я осветил имени Моему, отвергну от лица Мое­го, и будет Израиль притчею и посмешищем у всех наро­дов. И о храме сем высоком всякий прохожий мимо его, ужаснется и свистнет, и скажет: за что Господь поступил так с сею землею и с сим храмом? И скажут: за то, что они оставили Господа Бога своего, который вывел отцов их из земли Египетской, и приняли других богов, и поклоня­лись им, и служили им, — за это навел на них Господь сие бедствие».

На все произведенные Соломоном работы требовались громадные средства, и они доставлялись быстро развивав­шейся торговлей. В это время царство Израильское сосре­доточивало в себе, можно сказать, всю мировую торговлю. Особенно важен был в этом отношении союз с Тиром, главным городом Финикии, тогдашней владычицы Среди­земного моря. К нему стягивалась торговля со всех стран Азии, но так как все главные азиатские торговые рынки находились в подчинении у Соломона, то вся торговля, по необходимости, проходила чрез владения израильтян, и са­мый Тир был лишь как бы богатейшим портом Палести­ны, который, притом, находился в полной зависимости от нее в жизненном отношении, так как она была главной и почти единственной житницей как этого, так и других фи­никийских городов. Кроме того, чтобы стать еще незави­симее от финикиян, Соломон завел собственный флот, ко­рабли которого из портов Средиземного и Чермного морей делали далекие плавания и привозили огромные богатства как золотом, так и редкими произведениями далеких стран. Корабль, ходивший в Офир (в Аравии), привез Со­ломону 420 талантов золота, а корабль фарсисский, прихо­дивший в три года раз, привозил золото и серебро, слоно­вую кость, обезьян и павлинов. Этот корабль, очевидно, плавал в известную финикийскую колонию в Испании, Тартесс, который был складочным местом лучших и бога­тейших произведений Африки, откуда они и развозились на кораблях «фарсисских» (тартесских) во все страны тог­дашнего цивилизованного мира. Эта обширная торговля давала государственной казне Соломона огромный ежегод­ный доход в 666 талантов золота. Вследствие этого неиз­бежно при дворе развивалась необычайная роскошь. Двор Соломона блистал чисто восточною пышностью и изыскан­ным великолепием. Все сосуды и принадлежности во двор­це были из чистого золота, «дом леса Ливанского» был ук­рашен множеством щитов, покрытых чеканным золотом. Престол, царственное одеяние Соломона, убранство двор­ца — все это сделалось притчей богатства и изысканного великолепия. Если к этому прибавить блестящую конницу со множеством дорогих коней и колесниц и общее благо­состояние страны, наслаждавшейся ненарушимым миром и мудрым управлением, то понятно будет, на какой высо­те благосостояния находилось царство израильское во вре­мя царствования Соломона.

В этот-то период величия, богатства и блеска слава Соломона гремела по всем соседним странам. Все окрест­ные властелины спешили изъявить ему свое удивление и почтение. Восседая на своем великолепном престоле, Со­ломон торжественно встречал многочисленные посольства и благосклонно принимал от них всевозможные дары — «сосуды серебряные и сосуды золотые, и одежды, и ору­жие, и благовония, коней и мулов». Но самой замечатель­ной посетительницей его была знаменитая царица Сав-ская⁵⁷. Это была царица одной из богатейших стран в юж­ной Аравии, царица сабеев, во главе правления которых . всегда стояли женщины (гинеократия), и она впервые могла услышать о славе Соломона благодаря посещению Аравии (Офира) флотом его. Пораженная рассказами о его необычайной мудрости, о его богатстве и славе, она за­хотела лично убедиться в достоверности этих рассказов и отправилась в Иерусалим с блистательной свитой и бога­тейшими подарками. Из беседы с Соломоном, а также из наблюдения за всеми порядками его жизни и управления она убедилась, что в рассказах, дошедших до нее, и на по­ловину не было того, что она увидела в действительности, хотя эти рассказы возбуждали в ней мысль о преувеличе­нии. Тронутая всем виденным, она с благословением муд­рому царю и всему народу израильскому отправилась об­ратно в свою далекую страну, оставив Соломону богатые подарки и сама унеся с собой не только взаимные подар­ки от Соломона, но и искру истинной веры в своем доб­ром сердце, которая немало содействовала впоследствии тихому прозябанию ее в обширных степях Аравийской земли.

Посещение Соломона царицей Савской отмечает со­бою высший поворотный пункт в его царствовании. Большее возвышение было уже невозможно. Соломону оставалось только держаться на Достигнутой высоте вели­чия и славы; но удержать за собой это положение для не­го оказалось труднее, чем достигнуть его. Окружавшая его восточная роскошь не замедлила оказать на него свое расслабляющее действие, и он стал падать нравственно. Первым грехом его, поведшим за собою и дальнейшее падение, был обычный грех восточных царей, именно многоженство⁵⁸. С летами в нем развилось кроме неуме­ренного сладострастия и особое восточное честолюбие, заставлявшее его превзойти всех соседних царей не толь­ко признанною за ним мудростью и богатством, но и многочисленностью своих жен. Кроме дочери фараоно­вой, Соломон стал брать себе жен из всех соседних на­родов: он «полюбил многих чужестранных женщин — моавитянок, аммонитянок, идумеянок, сидонянок и хет­теянок, из тех народов, о которых Господь сказал сынам Израилевым: не входите к ним, чтобы они не склонили сердца вашего к своим богам; к ним прилепился Соло­мон любовию. И было у него 700 жен и 300 наложниц; и развратили жены его сердце его». Причина этого про­тивозаконного и гибельного увлечения заключалась гораз­до глубже, чем простое сладострастие. Оно было лишь ес­тественным и последним выражением общего направле­ния, к которому, видимо, клонилась вся политика Соломона. Уже раньше он во многом отступил от пря­мых постановлений Моисеева законодательства, как напр. вступлением в союз с Египтом, введением конни­цы и выступлением на поприще обширных торговых предприятий. Вследствие этого весь склад жизни, как ца­ря, так и народа совершенно изменился и потерял свою первобытную патриархальность и простоту, какою долж­на бы отличаться жизнь избранного народа. На место их вторглись иностранные обычаи и порядки обыкновенной жизни азиатских народов — с ее неумеренностью и по­рочностью. И многоженство было завершением такого склада жизни, закончившегося полным нравственным падением некогда «мудрейшего» царя.

«Во время старости Соломона, рассказывает священ­ный историк, жены склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его. И стал Соломон служить Астарте, божеству сидонскому, и Милхому, мерзости аммонитской. И делал Соломон неугодное пред очами Господа, и не вполне последовал Господу, как Давид, отец его. Тог­да построил Соломон капище Хамосу, мерзости моавитской, на горе, которая пред Иерусалимом, Молоху, мерзо­сти аммонитской. Так сделал он для всех своих чужестран­ных жен, которые кадили и приносили жертвы своим богам»⁵⁹. В политике Соломона и раньше замечались укло­нения от начал Моисеева законодательства, но так как они касались лишь внешнего склада жизни, то и находили заб­вение во всепрощающей милости Божией; но теперь дело касалось основного начала самого богоправления. Соломон не только нарушил закон, запрещавший входить в брач­ные связи с гнусными идолопоклонниками, но допустил и самое следствие их: допустил в самой святой земле, в са­мом центре ее, перед самым храмом Божиим гнусные мерзости идолопоклонства! Этим в основе разрушался за­вет с Богом и уничтожалась самая цель избрания Израи­ля в качестве «света для народов». Тогда Господь разгневался на Соломона. Ему произнесен был строгий приго­вор, что царство будет «отторгнуто» от него и передано рабу его.

Скоро не замедлили обнаружиться и первые призна­ки гнева Божия. Ослабленный придворною пышностью, Соломон не обращал достаточного внимания на внутрен­нее состояние своего государства. Этим не преминули вос­пользоваться некоторые князьки покоренных народов и подняли восстание⁶⁰. На юго-востоке восстание поднял идумейский князь Адер, спасшийся во время завоевания Идумея Давидом бегством в Египет и теперь вновь явив­шийся с целию возвратить себе потерянные тогда владе­ния, а на северо-востоке мятеж поднял некий Разон, раб разбитого Давидом царя Адраазара. Став во главе шайки, он овладел Дамаском и водворился там в качестве владе­тельного князя, образовав сильное Сирийское царство с Дамаском, как столицей, во главе.

Но эти смуты на далеких окраинах были ничто в сравнении с тою опасностью, которая подготовлялась для престола Соломонова внутри самого государства. Господь во гневе своем предсказал Соломону, что царство его бу­дет отторгнуто от него и передано «рабу его». И этот «раб» был Иеровоам, сын Наватов, из колена Ефремова⁶¹. Это был человек «мужественный» и настолько выделялся своими способностями, что Соломон поставил его смот­рителем над оброчными рабочими из его родного коле­на, наравне с другими, употреблявшимися для царских работ. Здесь он познакомился с обратною стороною государственной жизни, видел тягости, которые должен был нести народ для удовлетворения неумеренных при­хотей царя, слышал ропот рабочих, видел предворные не­урядицы и нравственную распущенность самого царя. При виде всего этого в нем проснулась давняя гордость ефремлянина, и он устыдился за свое родное колено. В благословении Иакова Ефрему предсказана была великая будущность, которая, отчасти, находила осуществление в том, что из его колена вышел такой великий вождь, как Иисус Навин, и вообще оно до воцарения дома Давидо­ва было центром и давало тон всей религиозной и госу­дарственной жизни народа; и вот теперь оно должно бы­ло рабски служить представителям ненавистного ему ко­лена Иудина. Эта мысль была естественным подготовлением к предстоящему ему назначению, и оно окончательно укрепилось в нем, когда оно подтверждено было ему силомским пророком Ахией, который, встре­тив его однажды в поле, разодрал пред ним свой плащ на двенадцать частей и, отдавая из них десять Иеровоаму, сказал, что так Господь раздерет царство Израильское и что при преемнике Соломона к нему отойдут десять ко­лен израильских, а за домом Соломоновым останется только два колена, и то только «ради Давида, дабы оста­вался этот светильник Израилев пред лицем Божиим, и ради города Иерусалима, который Бог избрал Себе для пребывания там имени Его». Когда известие об этом до­шло до Соломона, то он хотел насилием над Иеровоамом отвратить грозящий ему суд Божий; но Иеровоам бежал в Египет, был принят фараоном новой династии Сусакимом и там ожидал смерти Соломона, чтобы возвратить­ся на родину и приступить к осуществлению своего пред­назначения.

Среди таких тревог и испытаний Соломон прибли­жался к своей кончине. История не говорит, как повлия­ли на него все эти испытания и не пробудили ли они в нем искреннего сокрушения и покаяния. Но оставленные им книги и особенно книга «Екклесиаст» дополняют ис­торию его жизни. В этой последней книге делается пол­ный обзор всего опыта его жизни. Тут мы видим челове­ка, который испытал все удовольствия жизни и до дна ис­пил чашу земных радостей, и все-таки остался неудовлетворенным, и, в конце концов, должен был с гру­стью воскликнуть: «суета сует, все суета, и томление духа!» Из своего великого опыта жизни он пришел к убеждению, что истинная жизнь состоит в послушании Богу и испол­нении Его святых заповедей. «Выслушаем сущность всего, заключает он свою книгу: бойся Бога и заповеди Его со­блюдай, потому что в этом все для человека».

Соломон умер в Иерусалиме на 40 году своего царст­вования и погребен был в городе Давидовом. История его царствования описана была пророками Нафаном и Ахией, в «видениях прозорливца Иоиля о Иеровоаме» и в особой книге «дел Соломоновых»⁶². Первые три сочинения, веро­ятно, послужили основой для повествования о нем в 3 книге Царств, а сущность последней книги передана во 2 книге Паралипоменон. Несмотря на множество своихжен, Соломон оставил по себе только одного сына Ровоа-ма, от Наамы аммонитянки, и он сделался преемником его престола.

XXXVIII. Внутреннее состояние израильского народа во бремена царей. Религия и богослужение. Просвещение и боговдохновенные книги. Летосчисление.

Период управления трех великих царей израильского народа был временем его высшего расцвета как в полити­ческом, так и в духовном отношении. После бедствий и безурядицы периода судей, это было время благосостоя­ния, могущества и блеска, когда народ израильский достиг полного осуществления великих обетований Божиих и под покровом твердой власти мог беспрепятственно обнару­жить все лучшие качества своего национального гения, своим государственным благоустройством показать истин­ный образец «богоправления», а высотою своей религиоз­но-нравственной жизни во всем блеске оправдать свое ве­ликое призвание — быть светом для язычников. Если на­род израильский не оправдал своего назначения и при таких благоприятных обстоятельствах и представил много печальных фактов религиозно-нравственного падения да­же в лучших своих представителях, в лице самих своих ца­рей, то это показывает только, как исконное зло внедри­лось в нравственную природу человека и подобно жернову на шее неудержимо тянуло его в бездну зла, несмотря на все усилия в стремлении к добру. Такова была общая судьба ветхозаветного человечества, томившегося в рабст­ве греху, и единственным утешением для него служила на­дежда на будущее избавление — в лице того божествен­ного Избавителя, быть хранителем обетований о котором и был предназначен избранный народ.

Обетование о Спасителе в этот период нашло ясное подтверждение в славном обетовании Давиду, что Бог вос­ставит ему семя его, престол которого устоит вовеки, и этому семени Он будет Отцом, а оно Ему Сыном (2 Цар. 7:12—16). Давид не мог относить этого обетова­ния к своему преемнику и потому понял его в том имен­но смысле, как истолковал его впоследствии ап. Павел, именно в смысле обетования о духовном преемнике и «Сыне Давидовом», Сыне Божием, Спасителе мира и Ца­ре вселенной, престол которого «устоит во веки». Кроме этого обетования, подтвержденного и в завете с Соломо­ном (3 Цар. 9:5), мысль о будущем Избавителе в это вре­мя проникает всю жизнь народа: самое политическое мо­гущество его было прообразом духовного могущества Мес­сии и самые цари его, особенно Давид и Соломон в лучшие периоды их жизни, были явными прообразами Спасителя — первый прообразом Его как Царя победы, второй — как Царя мира. Затем все псалмы Давида пе­реполнены выражениями пламенного ожидания Мессии и самыми ясными пророчествами о всех событиях Его зем­ной жизни, от рождения до страдания и смерти, от воскресения до прославления одесную Отца. Пророческие псалмы Давида представляют ясное доказательство того, как живо было в лучшем народном сознании великое обе­тование Божие о Спасителе мира и как религиозно-нрав­ственный дух человечества жаждал исполнения этого обе­тования.

Внутреннее оживление религиозно-нравственного чувства нашло полное свое выражение в развитии бого­служения и связанных с ним обрядов и учреждений. В этом отношении неизмеримые услуги делу истинной ре­лигии и ветхозаветной церкви оказал Давид своими церковно-религиозными учреждениями. Будучи сам бого­вдохновенным псалмопевцем и пророком, он употреблял все свои усилия к упорядочению и возвышению богослу­жения. Перенеся ковчег завета в Иерусалим, он произвел полное преобразование в порядке левитского служения, установив правильное и постоянное богослужение в ски­нии. С этою целию избраны были три семейства братьев-певцов, чтобы «они провещали на цитрах, псалтирях и кимвалах». Под руководством этих искусных певцов (Асафа, Емана и Идифуна, имена которых значатся в надписании многих псалмов) образовался многочисленный хор в 288 человек, который вместе с служащими левита­ми и священниками «славословил, благодарил и превозно­сил Господа Бога Израилева» пред ковчегом Господним. Всех левитов отделено было на служение 4 000 человек, а остальные левиты в количестве 34 000 человек были рас­пределены на различные службы при скинии в качестве привратников, носильщиков священных сосудов и других принадлежностей скинии, помощников и послушников священникам в принесении жертв и совершении других обязанностей своего служения. Для исполнения высших обязанностей священнослужения были назначены потом­ки двух сыновей Аароновых — Елеазара и Ифамара. Хо­тя Аарону, собственно, наследовал старший сын его Елеазар, но честь первосвященства некоторым образом делил с ним и Ифамар, к дому которого иногда всецело пере­ходило первосвященство (напр. в лице Илия первосвя­щенника). Во время Давида мы видим представителей обеих этих линий в лице великих священников Садока и Авиафара, из которых один первосвященствовал в старой скинии в Гаваоне, а другой в новой скинии — в Иеруса­лиме. Но дом Елеазара числом священнических семейств вдвое превосходил дом Ифамара, так как по переписи, произведенной Давидом, в первом было шестнадцать и во втором только восемь семейств. Двадцать четыре главы этих семейств были сделаны при Давиде начальниками двадцати четырех «чред», т.е. очередных служений в хра­ме, на которые последовательно являлись члены этих свя­щеннических семейств. На такие же «чреды» разделены были и левиты, и певцы, которые и отправляли богослу­жение совместно с соответствующими чредами священ­ников. «Чреда», по всей вероятности, начиналась в суббо­ту и продолжалась в течение недели, когда на смену ее яв­лялась следующая чреда. Разделение это в точности соблюдалось до позднейшего времени, как это видно из истории Захарии, отца св. Иоанна Крестителя, который удостоился бывшего ему видения ангела, «когда он в по­рядке своей чреды служил пред Богом» (Лук. 1:8). Уч­режденный в скинии порядок служения перенесен был и в храм Соломонов, где, однако же, для возвышения тор­жественности богослужения участились случаи, когда при богослужении участвовали одновременно все двадцать че­тыре чреды, как это и было особенно при освящении хра­ма. С освящением храма все богослужение сосредоточи­валось в нем, и старая скиния в Гаваоне потеряла всякое значение; вместе с тем с извержением Авиафара из свя­щенного сана (за принятое им участие в политическом заговоре Адонии) первосвященство окончательно прекра­тилось в ветви Ифамара и сосредоточилось в ветви Елеазара, в лице Садока, помазанного на первосвященство при Соломоне. Церковная обрядность при богослужении в это время получила широкое развитие, но только с внешней стороны, в смысле пышности и величия. В суще­ственном она оставалась такою же, какою установлена была Моисеем при скинии, хотя в то же время, соответ­ственно новым потребностям, явились и новые обряды. Таков особенно обряд помазания на царство. Оно было частное и торжественное. Первое, обыкновенно, совер­шал пророк, как исполнитель воли Божией, а второе со­вершал при общенародном собрании главный священник или первосвященник, как посредник между волей Бога и волей народа. При помазании употреблялся елей, как ви­димое орудие сообщения благодати Божией. Посвящаемому вручалась книга закона, с которой он должен был сообразоваться во всей своей жизни и управлении.

В государственном управлении за это время соверши­лась важная перемена, состоявшая в учреждении царской власти. Учреждение ее было вызвано насущною потребностию народной жизни, так как отсутствие твердой вла­сти во времена судей привело к полному безначалию и связанным с ним бедствиям. Но учреждение ее в то же время было, отчасти, и выражением недостаточного упо­вания со стороны народа на непосредственное правление Самого Бога и желанием иметь правление на подобие ок­ружающих народов. Поэтому на вопрошение Самуила Господь ответствовал ему: «не тебя они отвергли, но от­вергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними» (1 Цар. 8:7). Самое учреждение царской власти в теократическом государстве ослабляло существеннейшее начало его жиз­ни, так как народ мог получить склонность более возла­гать свои надежды на видимого царя, забывая Верховно­го и Невидимого. Тем не менее, твердая власть была на­сущною потребностью и внутренней, и внешней политической жизни народа, и потому она была учрежде­на с теми ограничениями, которые поставлены были в за­конодательстве Моисея, уже заранее предвидевшего этот неизбежный момент в жизни избранного народа. Огра­ничения эти состояли, прежде всего, в том, что народ не должен был поставлять себе царем иноземца, а непремен­но природного израильтянина, и притом такого, «которо­го изберет Господь Бог» (Второз. 17:15). За этим ограничением избрания следуют законы, ограничивающие са­мую власть царя. И замечательно, что эти ограничения главным образом направлены против того, чем особенно отличались восточные пари, именно против накопления личных богатств и развития роскоши, всегда влекущих за собою нравственную порчу и забвение законов и народа. «Поставь себе царя, говорит законодатель, только чтоб он не умножал себе коней и не возвращал народа в Египет для умножения себе коней» (Второз. 17:16). Смысл это­го закона тот, что им запрещается входить в сношения и в союз с Египтом, отличавшимся в древности коннозавод­ством. Желание иметь лучших коней — один из главных предметов тщеславия восточных монархов — заставило бы войти в сношения с фараонами, а потом и в полити­ческий союз с Египтом, между тем как такой союз, по ге­ографическому положению Палестины, мог быть гибель­ным для еврейского народа, что, впоследствии, и оправ­далось историей. Кроме того, умножение коней, совершенно ненужных в гористой стране, служило бы не к охранению народных интересов (напр. во время вой­ны), а только к удовлетворению тщеславной гордости ца­ря. — «Чтобы не умножал себе жен, дабы не разврати­лось сердце его» (ст. 17). Гаремы до сих пор на востоке составляют одно из гнуснейших придворных учреждений, в которых монархи-деспоты теряют последние нравствен­ные и физические силы, погружаясь в грубейший разврат. Поэтому постановление, запрещающее иметь гаремы, по­нятно само собою. «И чтобы серебра и золота не умножал себе чрезмерно». Чрезмерное накопление богатств могло давать повод, как это видно из истории Соломона, к обширным торговым предприятиям, которые были бы несообразны с истинно народными интересами, содейст­вовало бы развитию неравенства по состоянию и тем на­рушило бы основной закон Моисея, установивший обще­ственно-экономическое равенство, ввело бы несообраз-ную с теократическим строем государства роскошь при дворе и тем отдалило бы царя от народа. «Но когда он сядет на престол царства своего, должен списать для себя список закона сего в книге, находящейся у священников и левитов, и пусть он будет у него, и пусть он читает его во все дни жизни своей, дабы научился бояться Господа, Бога своего, и старался исполнять все слова закона сего и постановления сии». Царь не был законодателем и дол­жен был управлять государством не по своему личному произволу, а по данному закону, с которого он должен был иметь правильный список, чтобы, постоянно имея его пред собою, не уклонялся ни направо, ни налево (ст. 20), следовательно, вообще должен был править по при­знанному народом закону. Таким постановлением поло­жен был предел деспотизму, в который так легко впада­ют восточные правители. Наконец, законодатель дает об­щее определение отношения царской власти к народу. В древних восточных монархиях отношение между прави­телями и народом обыкновенно отличалось высокомер­ным презрением со стороны правителя и рабским подо­бострастием со стороны народа. В государстве избранного народа такого отношения не должно было быть; поэто­му законодатель требует от царя, «чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его» (ст. 20), или, в примене­нии этих слов к правлению, чтобы правил своими поддан­ными с кротостию и любовию», не как рабами, а как братьями. Лучшие цари были верны этому правилу. Да­вид напр., в обращении к народу называл своих поддан­ных братьями: «И стал Давид царь на ноги свои, и ска­зал: послушайте меня, братья мои и народ мой!» (1 Па-рал. 28:2). Таким образом, власть царей израильского народа была ограничена строгой регламентацией — в ду­хе древних начал богоправления и самоуправления народ­ного. Такою она и является в истории. Для сообщения ей большей обязательности для царя, был даже установлен такой порядок, что при вступлении на престол царь за­ключал договор с народом, в котором, по всей вероятно­сти, обязывался исполнять законы, определяющие грани­цы его власти (1 Цар. 10:25; 2 Цар. 5:3; 4 Цар. 11:17). Из истории видно, что цари не всегда точно исполня­ли эти законы касательно царской власти, и в лице Соло­мона мы видим царя, который даже прямо нарушил не­которые из основных положений законодательства, так как вступил в союз с Египтом и завел конницу, предался многоженству и неумеренной роскоши. Но в этом они были лишь выразителями общего духа непослушания сво­его народа и несли наказание в самых следствиях своих нарушений закона, как это и было особенно с Соломоном. Но, в общем, царская власть была весьма полезна для развития гражданских доблестей и государственной жизни народа. Благодаря именно ей народ израильский достиг необычайного политического могущества и блеска, так что под его политическим влиянием находился весь современ­ный цивилизованный мир. В случае более строгого послу­шания как царей, так и самого народа святым законам Божиим народ израильский мог бы соединить со своим политическим влиянием и религиозно-нравственное влия­ние и, таким образом, в полном смысле мог бы стать ве­ликим светочем для человечества. Но преступления против закона быстро подточили его могущество и его нравствен­ную силу, и он неудержимо стал стремиться к падению.

С ограничением непосредственного богоправления, вследствие учреждения царской власти, воля Божия нашла себе непосредственных выразителей в лице пророков, дея­тельность которых во времена царей получает весьма важ­ное значение в государстве. Это были живые носители во­ли Божией, которую они мужественно высказывали царям и тем призывали их к послушанию закону и к покаянию. Некоторые из пророков, как напр. Нафан и Гад, были приближенными советниками царя, направлявшими его деятельность сообразно требованиям воли Божией и зако­на. При всяком согрешении или преступлении царя про­тив закона они являлись бесстрашными мстителями за по­пранный закон, равно как и выразителями воли Божией, которую они лично высказывали согрешившим царям. Мужественным и суровым укорам Нафана Давид обязан был высшими моментами своего сокрушения и покаяния во грехах. Пророки же были и главными «дееписателями», т.е. историографами, описывавшими деяния царей.

Пророки, вместе с тем, были главными распространи­телями просвещения в израильском народе в это время. К этому времени особенно умножились пророческие братст­ва или школы, в которых изучался закон и священная по­эзия и музыка. «Сонмы пророков» были в нескольких главных городах, откуда они переходили и в другие сосед­ние города, сопровождая свое пророчество, т.е. проповедь о законе, торжественной музыкой на различных музы­кальных инструментах (псалтири, тимпане, свирели и гус­лях — 1 Цар. 10:5), и они оказывали такое сильное вли­яние, что вдохновению их поддавались и окружающие, как это было напр. с Саулом, который после своего пома­зания вступил в сонм пророков, где и получил необходи­мое подготовление к предстоявшему ему высокому назна­чению. В школах пророческих, несомненно, получил свое образование и, особенно, свое высокое искусство в поэзии и музыке и великий псалмопевец Давид, при котором свя­щенная поэзия и музыка сделалась необходимою принад­лежностью богослужения. И вообще, к этому времени «сонмы пророков» сделались вполне школами всестороннего образования и просвещения. О высоте и обширнос­ти этого образования свидетельствует пример Соломона, который, несомненно, в этих же школах или от придвор­ных учителей-пророков почерпнул свое всестороннее об­разование во всех отделах научного и художественного знания.

Вместе с распространением просвещения распростра­нялась и письменность, которая в это время получила та­кое широкое развитие, что сделалась средством обычных сношений, и мы встречаем упоминание о письмах, по­средством которых велась корреспонденция между нахо­дящимися в отдалении лицами⁶³. При дворе для государ­ственного производства имелись особые писцы и даже придворный «дееписатель» или историограф. Придворные пророки вели свои записки о деятельности и жизни ца­рей, как это известно, особенно о Самуиле, Нафане и Га­де. Результатом этих записок явились относящиеся к это­му времени священные книги; первая и вторая книга Царств, из которых в первой содержится история изра­ильского народа от рождения Самуила до смерти Саула, и во второй продолжение этой истории до помазания Соло­мона на царство. К этому же периоду относится составле­ние книги «Руфь», появление которой могло быть вызвано потребностью исторически выяснить родословную вели­чайшего царя избранного народа — Давида.

Но кроме этих исторических книг, лучшим показате­лем высоты просвещения этого времени служат книги са­мих царей — именно Давида и Соломона. Давиду принад­лежит большая часть тех боговдохновенных песней или псалмов, которые вместе с псалмами других певцов как его, так и последующего времени, составили книгу Псал­тирь. По своему содержанию и изложению эти псалмы суть истинно великое излияние боговдохновенного гения-поэта, который в дивных песнях воплотил лучшее содержание религиозно-нравственного миросозерцания своего времени, — настолько высокого миросозерцания, что оно не потеряет своего вдохновляющего интереса до сконча­ния мира, пока будет сердце человеческое биться чувства­ми веры, надежды и любви. — Соломону приписываются четыре священные книги: Пень песней, книга Притчей Соломоновых, книга Екклесиаст или Проповедник и кни­га Премудрости Соломона. Эти книги, несомненно, со­ставляют часть тех 3 000 притчей и 1 005 песней, о кото­рых говорится в третьей книге Царств (9:32). По иудей­скому преданию, из этих книг первая написана Соломоном в юности, вторая в зрелом возрасте и третья в старости. Четвертой книги совсем не имеется в еврейском каноне книг, и она сохраняется только в греческом пере­воде 70 толковников, откуда переведена и на русский язык. В книге Песнь песней, т.е. высокой, прекрасной песни, под видом жениха и невесты изображается таинст­венный союз Христа с Церковию, под каковым символом он неоднократно изображается и в других книгах св. Пи­сания как ветхого, так и нового завета (см. Исх. 44; Ие­зек. 16; Ос. 2:19; Матф. 25). В книге Притчей, как видно из самого ее названия, содержатся притчи и мудрые нра­воучительные наставления мудрого царя, изрекавшего глу­бокие житейские истины на основании своего собственно­го опыта. Собрание притчей сделано отчасти самим Соло­моном, а отчасти последующими собирателями изречений мудрого царя в позднейшее время. В книге Екклесиаст или Проповедник мы имеем как бы последнее завещание мудрого царя, который, испытав все доступное человеку счастие на земле, пришел, наконец, к печальному убежде­нию, что все земное «суета сует, и все суета и томление духи», Единственно, в чем человек может найти себе удов­летворение, это в исполнении правила: «бойся Бога и за­поведи Его соблюдай, потому что в этом все для человека» (Еккл. 12:13),

В рассматриваемый период народ израильский во всех отношениях стоял выше окружающих его народов. В политическом отношении он был самым могуществен­ным народом западной Азии и не имел себе на востоке соперников по оружию. Египет в это время был крайне ослаблен внутренними и внешними невзгодами; царство­вавшая в нем XXI династия должна была все свои усилия направлять к ограждению своей страны от нападения на нее ливийцев и других кочевников африканских пустынь, которые, воспользовавшись ослаблением Египта, постоян­но делали на него разбойнические набеги. Другая сильная держава Ассиро-вавилонская также всецело поглощена была внутренним раздором между составлявшими ее дву­мя половинами (Ассириею и Вавилонией, постоянно со­перничавшими между собою) и, таким образом, потеря­ла свое значение в международной политике. Оставались лишь мелкие царства, которые или силою были подчине­ны царям израильским и платили им дань, или сами ис­кали союза и дружбы с ними (как напр. царь тирский Хирам) и тем усиливали их могущество. Вместе с поли­тическим могуществом Израиль высоко стоял над окружающими народами и в духовном отношении. Все эти народы в сравнении с ним не обладали никакими выдаю­щимися литературными произведениями. Если бы поли­тическое преобладание Израиля было более прочным и продолжительным, то окружающие народы не избегли бы благотворного влияния его и в литературном и в религи­озно-нравственном отношении, как это и оказалось на примере царицы Савской, которая возвратилась в свою страну с чувством глубокого благоговения ко всему виден­ному ею. К сожалению, известная слабость Соломона вос­препятствовала этому, и он допустил даже в Иерусалиме свободное отправление тех омерзительных языческих культов, которые составляли непримиримую противопо­ложность с возвышенной религией Иеговы. История па­дения Соломона показывает, что в религиозном отноше­нии соседние народы стояли на той же низкой ступени, как и во время вступления израильтян в землю обетован­ную, и дикая безнравственность их культов еще сильнее выступала пред лицем такого возвышенного выражения истинной религии, каким были напр., псалмы Давида и другие современные ему книги, вошедшие в канон св. Писания.

В хронологическом отношении период царей-монар­хов обнимает круглую цифру в 120 лет, так как каждый из них царствовал по 40 лет. Важное хронологическое ука­зание заключается в замечании 3 Цар. 6, 1 ст., именно, что построение храма началось в 480 году «по исшествии сынов израилевых из земли Египетской», что в то же время совпадало с 4 годом царствования Соломона. Таким образом, учреждение монархии было в 396 и смерть Со­ломона в 516 году от исхода из Египта. По общепринято­му летосчислению смерть Соломона падает на 980 год до Р. Христова.