Гоголь создаёт абсурдный художественный мир, в котором люди утрачивают свою человеческую сущность, превращаются в пародию на возможности, заложенные в них природой. Стремясь обнаружить в героях признаки омертвения, утрату одухотворённости, Гоголь использует предметно-бытовую детализацию. Каждый помещик окружён множеством предметов, способных его характеризовать (Манилов – список крестьян, связанный розовой ленточкой. Коробочка – в доме охрипшие стенные часы, которые неожиданно нарушают тишину дома и дают ощущение глухой отдалённости от жизни, Ноздрев – в кабинете нет книг и бумаги, только сабли и ружьё. Собакевич:  «стол, кресла, стулья – всё было самого тяжёлого и беспокойного свойства». Плюшкин: в доме остановившиеся часы).

Детали, связанные с персонажами, «складываются» в своего рода мотивы. Например, с Плюшкиным связан мотив запустения, деградации, в результате нагнетания которого возникает гротескный метафорический образ «прорехи на человечестве». С Маниловым – мотив переслащенности, создающий пародию на героя сентиментальных романов.

Положение в галерее образов также характеризует каждого из них: Манилов – Коробочка – Ноздрев – Собакевич – Плюшкин.

3 версии:1)Герои следуют по принципу деградации. Гоголь: «Следуют у меня герои один пошлее другого».

 2). По нарастанию греховности (Как у Данте в «Божественной комедии»).

3). От самого «мёртвого» к живому (только у Плюшкина есть предыстория).

Другие способы и приёмы изображения: говорящие фамилии, портретные характеристики (нет описания глаз), речь героев, реакция на предложение Чичикова.

В последних четырёх главах конкретизируется образ губернского города NN. Создавая групповой портрет чиновников, Гоголь использует гротескные средства. В каждом образе выделяется одна черта, деталь, характеризующая персонаж, используются алогизмы: «Люди просвещённые: кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал». Чиновники обезличены. Описание сцены бала: людей не видно, повсюду атласы, кисеи, фраки, мундиры, ленты.

Идейно-композиционная роль Чичикова роль образа Чичикова предопределена в первую очередь тем, что ему принадлежит идея аферы, для её осуществления ему предоставлено право свободного передвижения по художественному пространству поэмы.

«Мертвые души» в русской критике.

«Мертвые души» вышли в свет в 1842 году и оказались в центре совершавшегося эпохального раскола русской мысли XIX века на славянофильское и западническое направления. И славянофилы, и западники хотели видеть в Гоголе своего союзника. А полемика между ними мешала объективному пониманию содержания и формы «Мертвых душ».

После выхода в свет первого тома поэмы на нее откликнулся Белинский в статье «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (Отечественные записки. – 1842. – № 7). Он увидел в поэме Гоголя «творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью к плодовитому зерну русской жизни».

Одновременно с этой статьей Белинского вышла в Москве брошюра славянофила К. С. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя „Похождения Чичикова, или Мертвые души“». К. С. Аксаков противопоставил поэму Гоголя современному роману, явившемуся в свет в результате распада эпоса. «Название поэмы сделалось укоризненно‑насмешливым именем. Мы потеряли, мы забыли эпическое наслаждение; наш интерес сделался интересом интриги, завязки: чем кончится, как объяснится такая‑то запутанность, что из этого выйдет?»

И вдруг является поэма Гоголя, в которой мы с недоумением ищем и не находим «нити завязки романа», ищем и не находим «интриги помудренее». «На это на все молчит поэма; она представляет вам целую сферу жизни, целый мир, где опять, как у Гомера, свободно шумят и блещут воды, всходит солнце, красуется вся природа и живет человек». Конечно, «Илиада» Гомера не может повториться, да Гоголь и не ставит такой цели перед собой. Он возрождает «эпическое созерцание», утраченное в современной повести и романе. …«В этой поэме обхватывается широко Русь», тайна русской жизни заключена в ней и хочет выговориться художественно».

Восторжествовала точка зрения Белинского, которую он высказал не в первой, а в последующих статьях, полемически направленных против брошюры Аксакова.

В статье «Несколько слов о поэме Гоголя „Похождения Чичикова, или Мертвые души“» (Отечественные записки. – 1842. – № 8), полемизируя с брошюрой К. С. Аксакова, Белинский говорит: «В смысле поэмы „Мертвые души“ диаметрально противоположны „Илиаде“. В „Илиаде“ жизнь возведена на апофеозу; в „Мертвых душах“ она разлагается и отрицается; пафос „Илиады“ есть блаженное упоение, проистекающее от созерцания дивно божественного зрелища; пафос „Мертвых душ“ есть юмор, созерцающий жизнь „сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы“».

В первой статье Белинский подчеркивал жизнеутверждающий пафос «Мертвых душ», теперь он делает акцент на обличении и отрицании. Еще более усиливается это в следующей статье, где Белинский откликается уже на возражения К. С. Аксакова в девятом номере «Москвитянина» за 1842 год. Белинский и называет эту статью «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя „Мертвые души“» (Отечественные записки. – 1842. – № 11).

Белинский глубоко сомневается в позитивном, жизнеутверждающем начале русской жизни, считает устремления творческой мысли Гоголя рискованными и видит преимущество «Мертвых душ» над эпосом в глубине и силе обличения темных сторон русской действительности. Вслед за этими двумя статьями Белинского, воспринятыми догматически как последнее слово никогда не ошибавшегося великого критика‑демократа и социалиста, несколько поколений русских читателей и литературоведов видели в «Мертвых душах» Гоголя только беспощадную сатиру на «мерзости» крепостнической действительности.

Гоголя огорчала односторонность Белинского и его друзей в оценке поэмы. В письме к другу из Рима он сетовал: «Разве ты не видишь, что еще и до сих пор все принимают мою книгу за сатиру и личность, тогда как в ней нет и тени сатиры и личности, что можно заметить вполне только после нескольких чтений». И он спешил убедить современников в том, что его поняли неправильно, что задуманный им второй том все поставит на свои места и выпрямит возникшее в восприятии его поэмы искривление.

«Выбранные места из переписки с друзьями» (1846)

В этой книге Гоголь возрождает прерванную в русской литературе традицию прямого обращения к читателю в жанре поучения, распространенном в древнерусской литературе («Слово о законе и благодати митрополита Илариона», «Поучение Владимира Мономаха», «Слово о погибели Русской земли» и др.).

В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь коснулся всех сторон русской жизни – от управления государством до управления имением, от обязанностей гражданина до обязанности семьянина, от назначения Русской православной церкви до призвания русского писателя. Гоголь учит каждого русского человека на своем месте, при своей должности делать дело так, как повелевает высший небесный закон.

В стане Белинского и группировавшихся вокруг него писателей «натуральной школы» эта книга была воспринята как измена Гоголя своему направлению и своим сочинениям. В перешедшем в руки Некрасова и Белинского «Современнике» русский критик назвал эту книгу падением Гоголя. С недоверием отнеслись к ней и славянофилы. Учительный пафос «Переписки» показался им «себялюбивым» и «самодовольным». Глубоко верующий писатель, считали они, впал в преувеличение своих возможностей, в «гордыню».

Гоголь достойно принял славянофильскую критику своей книги. Он признал, что в самом тоне ее была некоторая претензия на всезнание и учительство. «Я размахнулся в моей книге таким Хлестаковым», «право, во мне есть что‑то хлестаковское», «много во мне самонадеянности».

БИЛЕТ 21

1. Роль и место «натуральной школы» в развитии критического реализма в русской литературе: история возникновения термина, основные жанры и представители, тематическое и художественное новаторство.

Литературная карта 40-х — начала 50-х годов 19 века чрезвычайно пестра и разнообразна. В начале 40-х годов еще продолжается деятельность Баратынского; на конец 40-х — начало 50-х годов приходится подъем поэтической активности Тютчева. В 40-е годы Жуковский создает перевод «Одиссеи» (1842—1849); таким образом, русский читатель спустя двадцать лет получил совершенный перевод и второй гомеровской поэмы. В это же время Жуковский завершает свой цикл сказок, начатый еще в 1831 г.: выходит одно из лучших его произведений, основанное на русских фольклорных мотивах, «Сказка о Иване-царевиче и Сером Волке» (1845). Все это не только обогащало общую картину художественной жизни, но и таило в себе перспективы последующего развития.

Однако определяющую роль в это время играли произведения, объединяемые понятием «натуральной школы». «Натуральная школа стоит теперь на первом плане русской литературы», — константировал Белинский в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года».

«Натуральная школа» развивала художественные принципы Гоголя.

В одном из фельетонов «Северной пчелы» за 1846 г. Ф. Булгарин окрестил новое литературное явление «натуральной школой». Одно из первых изданий этого направления называлось «Наши, списанные с натуры русскими» (1841), причем автор предисловия, убеждая писателей поддержать задуманное предприятие, прибавлял: «В необъятной России столько оригинального, самобытного, особенного — где лучше описывать, как не на месте, с натуры?» Само слово «описывать», звучавшее пятью — десятью годами раньше оскорблением для художника, представителей натуральной школы уже ничуть не шокировало. «Списыванием с натуры» гордились как отменно хорошей, добротной работой. «Списывание с натуры» выставлялось как характерное отличие художника, идущего в ногу со временем, особенно авторов «физиологий».

 Изменилось и само понятие о культуре и технологии художнического труда. Раньше на первый план выдвигались моменты творчества, преобразования — деятельность фантазии и художнического изобретения. Однако авторы натуральной школы выдвинули черновую сторону художнического труда на первый план: для них она не только неотъемлемый, но определяющий или даже программный момент творчества. («Что должен сделать художник, решающий запечатлеть жизнь большого города? — спрашивал автор «Журнальных отметок». Он должен «заглядывать в отдаленнейшие уголки города; подслушивать, подмечать, выспрашивать, сравнивать, входить в общество разных сословий и состояний, приглядываться к нравам и образу жизни темных обитателей той или другой темной улицы»).

Возвращаясь же к самому обозначению нового художественного явления, следует заметить, что скрытая ирония вкладывалась, по-видимому, не в эпитет «натуральный», а в его сочетание со словом «школа». То, чему отводилось законное, но подчиненное место, вдруг обнаруживает претензии на занятие высших ступеней в эстетической иерархии. Но для сторонников натуральной школы подобная ирония переставала действовать или даже не ощущалась: они действительно работали над тем, чтобы создать эстетически значимое, главное для своего времени направление литературы, и им это удалось.

К Натуральной школе относят ранние произведения И.А. Гончарова, Н.А. Некрасова, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, А.И. Герцена, Д.В. Григоровича, И.И. Панаева, Я.П. Буткова и др. Главным идеологом Н. ш. был В.Г. Белинский, развитию ее теоретических принципов содействовали также В.Н. Майков, А.Н. Плещеев и др. Пред- ставители Натуральной школы группировались вокруг журналов «Отечественные записки» и позднее «Современник». Программными для Натуральной школы стали сборники «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник». Наиболее четко новизна художественных принципов Натуральной школы выразилась в «физиологических очерках» — произведениях, ставящих своей целью предельно точное фиксирование опре- деленных социальных типов («физиологии» помещика, крестьянина, чиновника), их видовых отличий («физиологии» петербургского чиновника, московского чиновника), социальных, профессиональных и бытовых особенностей, привычек, достопримечательностей и т.д. Стремлением к документальности, к точной детали, ис- пользованием статистических и этнографических данных, а подчас и внесением биологических акцентов в типологию персонажей «физиологический очерк» со- действовал расширению позиций реализма. Вместе с тем неправомерно сведение Натуральной школы к «физиологиям», т.к. над ними возвышались другие жанры Натуральной школы — роман, повесть. Именно в романах и повестях Натуральной школы нашел выражение конфликт между «романтиком» и «реалистом» («Обыкновен- ная история», 1847, Гончарова; отчасти «Кто виноват?», 1845-46, Герцена; «Противоречия», 1847 и «Запутанное дело», 1848, М.Е. Салтыкова-Щедрина), была раскрыта эволюция персонажа, испытывающего непреодолимое воздействие социальной среды. Своим интересом к скрытым причинам поведения персонажа, к законам функ- ционирования общества как социального целого Натуральная школа оказалась близкой западноевропейскому реализму 1840-х, что было отмечено Белинским при сопоставле- нии романов Гоголя и Ч.Диккенса. Н.ш., строго говоря, не представляет собой такого единства, которое подсказывается самим этим понятием — «школа» — и каким она казалась подчас современникам. Под школой подразумевается, как правило, ряд литературных явлений с высокой степенью общности — вплоть до общности тематики, стиля, языка. Такую общность у писателей Н.ш. найти едва ли возможно. Вместе с тем неправомерно отказываться от понятия «Н.ш.» вообще, т.к. ему соответствует объективный ряд явлений. Н.ш. может быть понята лишь в перспективе литературной эволюции как развитие и подчас выпрямление достижений и открытий первых русских реалистов.