Завершение в XVII в. одностороннего развития русской религиозности появлением раскола

Христианская жизнь в среде русского народа продолжала развиваться в том же направлении, что и прежде. Тот исключительно религиозный уклад всей русской жизни с преобладающим обрядовым направлением, который так резко обозначался еще в XV и ХVI веках, теперь получал полную законченность. Окончательно сформировалась

Русь святая, православная, единое, как писала русские книжники, православное царство во вселенной, пред которым все другие страны была странами или еретическими, или басурманскими. Здесь вcе оценивалось и осмысливалось с религиозной точка зрения, в применении к православию, прочем освящение православием простиралось и на все житейские формы и обычаи. Независимо от религии, от Церкви не мыслимо было и само государство.

Такое господствующее значение религии и Церкви во всем складе русской жизни сопровождалось многими светлыми явлениями, обнаруживавшими в русском обществе большую набожность и сильную любовь к своей православной и святой Руси. Смутное время, бурями своими поднявшее с Русской земли весь ее сор и плевелы, ознаменовавшееся таким множеством измен, душепродавств и кровавых деяний, показало вместе с тем и то, как крепок грунтовой слой этой земли и какие дорогие заключаются в нем сокровища, вызвало на высокие подвиги Иова, Гермогена, Аврамия Палицына, Дионисия, целый сонм русских святителей, иноков и других духовных лиц - страдальцев за православие и за Русскую землю, вызвало на поприще истории Пожарского, Минина, Сусанина и многие сотни тысяч всяких земских людей, "в любви, свете и соединении" поднимавшихся со всех концов России спасать Москву, святые храмы, веру истинную.

Высокие примеры благочестия, патриотизма и христианских добродетелей не оскудевали и в последующее время. Благотворное влияние святой веры выражалось многими добрыми явлениями и в обыден ной жизни обыкновенных, рядовых русских людей, служа более или менее сильной сдержкой для страстей и грубых инстинктов и сообщая довольно суровому строю этой жизни хоть несколько более мягкие черты народного добродушия.

Например, одной из самых распространенных добродетелей того времени было милосердие к нищим, убогим и страждущим в тюрьмах; подача милостыни и посещение тюрем в дни некоторых праздников считались обязательными для всех достаточных людей, не исключая и царя с царицей, и хоть в эти времена напоминали сильным и богатым людям о чувствах христианской любви к людям слабым и убогим.

Высшей формой благочестия по-прежнему была жизнь монашеская; в ХVII веке явилось до 220 новых обителей. Много было в них монахов недостойных, вызывавших против себя сильные обличения со стороны и духовной, и светской власти, но не оскудевала Русская Церковь и истинными подвижниками, которых по кончине их и доселе чтит в лике своих святых. Не упоминаем уже о высоких иноческих добродетелях многих русских святителей.

Но высшая степень развития всего этого исключительно религиозного уклада русской жизни была вместе с тем и началом его разложения. В нем недоставало образования, которое сообщало бы ему должную сознательность, разумность и внутреннюю силу и без которого сама религия превращалась среди него в одну слепую приверженность к формам, обрядам. Уклад этот мог безопасно держаться в стране замкнутой, не тревожимой ни внешними влияниями, ни сравнением своего с чужим, ни возникавшими отсюда беспокойными вопросами и критикой; но Россия с ХVII века подверглась непрерывному напору внешних влияний и с Востока - из Греции, и с Запада - от Польши и немцев. Неподвижная прежде жизнь ее всколыхалась и пришла в сильное и беспокойное волнение. При Борисе Годунове наплыв в Россию иноземцев чрезвычайно усилился и производил большой соблазн в православных людях; некоторые православные стали подражать иноземным обычаям и даже брить себе бороды. Но, заимствуя иноземные обычаи, русский человек заимствовал от иноземцев иногда и их религиозные верования, а особенно противообрядовое протестантское вольнодумство. Неосмысленное обрядовое благочестие, по-видимому очень стойкое и упрямое, на деле оказывалось весьма слабым перед протестантскими насмешками. Разные бояре, служилые и торговые люди, входя в ближайшее общение с иноземцами, начинали и сами смеяться над иконами, постами и прочим, доходили даже до полного отступничества и от веры православной, и от самой своей родины.

По успокоении государства от смут для поддержания православной старины патриарх Филарет прибегнул к усилению религиозной строгости. На соборе 1620 года он провел крайне суровое определение - католиков, униатов и протестантов, желающих присоединиться к православной Церкви, присоединять не иначе, как через второе крещение, перекрещивать даже православных (Западного края), если они крещены не через погружение, а через обливание, не исключая особ, имевших священный сан. Католических храмов вовсе не дозволяли строить в России, протестантам дозволялось иметь кирхи только в немецкой слободе. Но в Москве недаром уже существовала слобода - это была передовая колония, которую Запад выдвинул в самое средоточие русской жизни и с помощью которой знакомил русских с особенностями, обстановкой и культурными приманками своей собственной жизни.

При царе Алексее Михайловиче явились в другие, уже православные, обличители недостатков русской жизни - греческие иерархи с Востока и юго-западные монахи, которое давали свои указания уже во имя православия, для блага самой Церкви. И началось самое тревожное время, время Никоновских исправлений. Консервативная часть русского общества усиленно пыталась удержать неподвижность своей старины, но это оказалось уже невозможным и повело только к церковному расколу. Религиозная нетерпимость была еще так сильна, что, например, Никон насильно истребляя у бояр органы, ливреи для слуг и картины. Строгое определение собора 1620 года о перекрещивании католиков и униатов было отменено уже московским собором 1667 года. Подвергалось преследованию брадобратие; за употребление табаку резали носы. Но в то же время все усиливался вывоз иностранцев на царскую службу; в самом дворце царя завелись музыка, картины, часы, зеркала, кареты и другие заморские диковинки, завелся театр и придворная школа комедиантов; правительство искало себе на Западе пособий от тамошних наук, искусств и ремесел. При таких обстоятельствах гонения на иноземные заимствования должны были только озлоблять новых людей и обусловливать крутой характер грядущей реформы. В конце ХVII в. новых людей стало уже много; во главе их стоял сам царь. Имея в руках силу и власть, они уже сами могли перестраивать русскую жизнь по своему вкусу на иностранный лад.

Таким образом, весь ХVII век нашей истории, будучи временем полного развития старинного уклада русской жизни, был вместе с тем, особенно во второй своей половине, и временем постепенного расшатывания этого уклада, временем всякого рода обличений, исправлений и попыток к усилению образовательных средств страны. Программа этих исправлений и образовательных требований время от времени все расширялась и постепенно вела русскую жизнь к общей реформе при Петре Великом. А исправлять приходилось очень многое и в характере народной религиозности, и в самой церковной обрядности, к которой эта религиозность тяготела всего более. Народная религиозность и до сих пор еще страдала нечистой примесью разных остатков язычества и множеством суеверий. Духовная и светская власть рассылали грамоты, которыми запрещалось, например, кликать коледу, праздновать купалу, скакать через костры, принимать скоморохов, заниматься бесовскими играми и песнями, купаться во время грома в воде, умываться с серебра, в святки переряживаться и гадать и проч. В обличениях против остатков язычества мы уже не встречаем упоминания старых божеств, но языческий склад мыслей и теперь хранился в народе во всей свежести. В явлениях природы видели таинственные силы леших, домовых, водяных, русалок и других мифических существ.

Вера в волшебство была общей во всех классах общества. О Борисе Годунове известно, что он призывал к себе волхвов, от которых узнал, что будет 7 лет царствовать. В присягу на верноподданство при нем включены были обязательства "над государем царем и над царицею и над их детьми в еде, питье и платье и ни в чем другом лиха никакого не учинить, следу не вынимать, по ветру лиха не насылать". Обвинения в чародействе и порче стояли на первом плане в известных делах о неудавшихся царских невестах: "Уложение царя Алексея" назначило за колдовство наказание кнутом и сожжение на костре.

Наряду с кудесниками и волхвами необычайным благоговением пользовались в народе разные ханжи, святоши и лжепророки, поражавшие толпу своим странным поведением, таинственными речами и действиями. Их видения, сония и чудеса, россказни о гласах от образов и разных знамениях сильно волновали легковерную массу ко вреду Церкви православной, особенно со времени появления раскола.

Полуязыческий взгляд на христианские святыни и теперь, как во времена Стоглава, проявлялся в волхвовании священными предметами. Дух этого полуязыческого кудесничества слился с обрядовым благочестием и произвел известный народный взгляд на обряд не как на выражение внутреннего благочестия, а как на нечто самостоятельное, имеющее какую-то собственную магическую силу, спасительное само по себе.

Богослужение, по этому взгляду, теряло всю свою силу от малейшей в нем перемены. Это крайне вредное для православия явление с особенной силой обнаружилось по поводу обрядовых исправлений Никона.

Но с другой стороны, при таком непомерном возвышении обряда постоянно встречаем факты, показывающие, до какой степени тот же обряд, не одушевленный внутренним благочестием, был слаб и нетверд. При неразвитости религиозного чувства он только и держался привычкой, к нему прибегали не часто, а только в особых случаях, когда его сила представлялась особенно нужной, например, перед смертью, вообще в случаях так называемых треб.

Царский воевода или дворянин воинствовал над духовным чином, тряс священника за бороду, волочил его в ризах по земле, проливал у него святые дары и делал другие неистовства, о которых рассказывают нам челобитные ХVII века и автобиография протопопа Аввакума, и в то же время давал вклады в монастыри и ставил перед иконами в церкви пудовые свечи.

Слабость обряда выражалась в самом совершении богослужения, в котором обрядоверное общество допускало крайние неисправности и неблагочиния. По свидетельству одной грамоты патриарха Иоасафа I, в самой Москве в приходских церквах служба совершалась со всяким небрежением, наскоро, и служащие, и молящиеся стояли за ней без внимания, разговаривали и смеялись; по церкви шумели ребята, дурачились юродивые, пищали, ползая, калеки, нищие. Вся сила участия в богослужении полагалась в одном присутствии при нем, хотя бы и без внимания к нему. Богослужение в присутствии царя и патриарха совершалась с необычайной торжественностью и продолжительностью, так что приезжие греки только дивились и едва могли выдерживать длинные службы, тянувшиеся по целым суткам почти. Но при совершении их сам царь, например, занимался разговорами и делами, выслушивал доклады бояр и тут же делал по ним распоряжения. В церквах каждый чествовал только свою икону, которую помещал в храме, одной ей ставил свечи и ей только одной молился.

Малознакомые с возвышенными догматами своей православной веры, русские знали ее только в обрядах и во всем том, что составляло внешнюю, видимую сторону веры. Церковные обряды возвышены были русскими на степень догматов веры, и церковная обрядность, как и догматы, считалась неприкосновенной. Когда же церковная власть во второй половине ХVII в. решила ввести единообразие в богослужебной практике Русской Церкви, так как эта практика очень отличалась от церковной практики восточных церквей, а также исправить ошибки в богослужебных книгах, приверженцы старины выступили против этой церковной реформа и отделились от Церкви. Так возник раскол старообрядчества.