28 июня 1918 г. был принят декрет о национализации крупных промышленных предприятий, общее число которых составляло около 2 тысяч. Центральная власть решительно брала национализацию в свои руки: осуществлять ее могли отныне лишь Совнарком и ВСНХ[58]. Это позволяло избежать излишней спешки: впредь до особого распоряжения декрет оставлял национализированные фабрики «в безвозмездном арендном пользовании прежних владельцев».

К концу 1918 г. в руки государства перешло 3,3 тыс. предприятий из 9,5 тыс., учтенных ВСНХ. К апрелю 1919 г. практически все крупные предприятия (с числом наемных рабочих более 30) были национализированы. К началу 1920 г. была в основном национализирована и средняя промышленность. В 1920 г. в частных руках оставались 8–10% предприятий крупной и средней промышленности, производившие 8,3% продукции.

Венцом военно-коммунистических усилий в области промышленности явилось постановление ВСНХ от 29 ноября 1920 г. Национализации подлежали все частные предприятия, на которых имелся механический двигатель и трудилось более пяти рабочих, или было более десяти рабочих без механизмов. Выполнить это решение не удалось, поскольку для проведения его в жизнь оставалось слишком мало времени: в феврале 1921 г. начался переход к новой экономической политике.

Национализированные предприятия подчинялись отраслевым главным комитетам (главкам) и центральным управлениям (центрам) ВСНХ, которые управляли через местные совнархозы. 4 марта 1920 г. был принят декрет Совнаркома «О финансировании государственных предприятий.

Из декрета:

«1. Единственным источником денежных средств всех государственных (национализированных, прежних казенных, секвестрованных и др.) предприятий являются ассигнования из кредитов по росписи государственных доходов и расходов РСФСР.

2. Все без исключения денежные поступления за сдаваемые предприятиями продукты своего производства и по другим всякого рода доходным статьям … сдаются самим предприятием или регулирующим данную отрасль учреждением в доход казны по данному предприятию или данной отрасли производства».

ВСНХ устанавливал плановые задания, ведал снабжением, финансированием, распределением продукции. Руководство хозяйственной жизнью было строго централизовано. В декабре 1918 г. Совет Труда и Обороны запретил местным властям вмешиваться в деятельность центральных органов по руководству национализированными предприятиями. Между различными подразделениями ВСНХ постоянно возникали противоречия. Известный большевистский деятель Ю. Ларин зло высмеял работу советского хозяйственного аппарата, описав деятельность Всероссийской чрезвычайной комиссии по валенкам и лаптям: «А так как общей системы… еще не могло быть, то, чтобы за одни валенки не хватался каждый государственный орган, которому они нужны… “чеквалап” неизбежно приходилось строить в качестве междуведомственного. Раз народившись, он начинал затем почковаться, покрывал всю Россию “губчеквалапами” и сам уже начинал посылать представителей в новые междуведомственные комиссии, продолжавшие нагромождаться друг на друга по разным конкретным поводам. Так и народилось постепенно наше “всероссийское чеквалапство”».

Естественно, управленческий аппарат быстро рос. Если в мае 1918 г. в ВСНХ работало 328 сотрудников, то в сентябре — 3288. Число главков и центров выросло с 18 в 1918 г. до 52 в конце 1920 г. Число управленцев в расчете на 100 рабочих увеличилось вдвое по сравнению с 1913 г.

В 1920 г., когда военная обстановка стала не столь угрожающей, в повестку дня была выдвинута задача разработки единого хозяйственного плана. Его центральным звеном стала электрификация. В начале 1920 г. была образована комиссия ГОЭЛРО под руководством Г.М. Кржижановского, старого большевика, одного из основателей РСДРП и, в то же время, крупного инженера. В декабре комиссия представила VIII Всероссийскому съезду Советов проект плана электрификации России. «Правда» восторженно описывала доклад Кржижановского на съезде:

«Обстановка была необычная. Громадный зал Большого театра, битком набитый пролетариями и крестьянами, — великое вече правящих масс. На трибуне не политический деятель, а инженер, старый партийный товарищ, но не политик-профессионал и речь — необычная для наших съездов. Ни одного слова о политике. Но зато — пафос труда, пафос «великих работ». Нищая, голодная Русь, Русь лучины и корки черного хлеба, покрывается сетью электрических станций, проволоками разносятся электрические волны. Они приводят в движение наши фабрики и заводы, движут грузы и людей по железным дорогам и водным путям, заставляют тракторы и паровые плуги пахать землю, они освещают здания, они превращают Россию в единое хозяйство, а раздробленный народ — в сознательную организованную часть человечества».

План ГОЭЛРО намечал развитие не только электроэнергетики, но и всего народного хозяйства. Авторы плана уделили большое внимание развитию перспективных в энергетическом отношении восточных районов страны, особенно Западной Сибири.

План ГОЭЛРО был рассчитан на длительный срок. Но современники отмечали его оторванность от действительности. Автор записки, представленной в Политбюро в начале 1921 г., с горечью писал: «Делегаты всей России получают в московском центре в виде основного хозяйственного плана “идею” электрификации на 10 лет, а затем, когда они разъезжаются по домам, им приходится убедиться, что нам не хватает топлива не только на ближайшие 10 месяцев, но и на ближайшие 10 дней, причем центр об этом никого не предупредил».

Экономический анализ в плане ГОЭЛРО отсутствовал. Ни необходимые финансовые ресурсы, ни эффективность предполагаемых затрат авторами плана не исследовались. Впрочем, экономистов среди его авторов и не было. Это естественно, поскольку план строился на основе военно-коммунистической идеологии, которая отрицала товарно-денежные отношения и абсолютизировала плановое начало.

Финансы

После прихода большевиков к власти финансы страны пришли в окончательное расстройство. Сбор налогов продолжал сокращаться, государственные расходы значительно превысили доходы. Это вынудило правительство выпускать в обращение необеспеченные деньги. Сначала печатались «керенки», в 1919 г. появились «совзнаки». Но они сразу обесценились, так как уже к началу 1919 г. цены выросли в 15 раз по сравнению с 1917 г.

Весной 1919 г. власть намеревалась остановить инфляцию и обменять 60 млрд. обесцененных рублей на 20 млрд. новыми купюрами. 1–2 тыс. рублей предполагалось обменивать из расчета один к одному и выдавать наличными, а сверх этой суммы — записывать в долг. Однако реформа не состоялась. Большевики предпочли довести развал финансовой системы до конца и тем подготовить окончательную отмену денег, что, по их мнению, должно было стать важным шагом к ликвидации товарного хозяйства.

Ленин писал: «РКП будет стремиться к возможно более быстрому проведению самых радикальных мер, подготовляющих уничтожение денег, в первую голову замену их сберегательными книжками, чеками, краткосрочными билетами на право получения общественных продуктов».

С мая 1919 г. печатный станок заработал на полную мощность: если в 1917 г. уровень цен вырос в 7,55 раз по сравнению с 1913 г., а в 1918 г. — в 102 раза, то в 1919 г. — в 923, в 1920 г. — в 9620 раз. Инфляция не закончилась и после Гражданской войны: в 1921 г. уровень цен 1913 г. был превышен в 81900 раз, в 1922 г. — в 7340000 раз. Безудержная инфляция отразилась в городском фольклоре того времени:

Залетаю я в буфет,

Ни копейки денег нет.

Разменяйте десять миллионов!

В январе 1920 г. Постановлением СНК был упразднен Банк РСФСР. Понимая, что сразу отменить деньги нельзя, большевики стремились расширить безденежные расчеты в качестве первого шага «по пути к отмене денежного обращения вообще».

Положение деревни

Разгром помещичьих имений, ликвидация отрубов и хуторов, конфискация имущества у зажиточных крестьян подорвали передовые хозяйства. В деревне вновь восторжествовали патриархальные общинные отношения. Нехватка промышленных товаров, которые можно было бы обменять на хлеб, ослабила связь крестьянства с городом. Крестьянское хозяйство становилось замкнутым, самодостаточным. В социально-экономическом отношении деревня откатилась назад на целую эпоху. От власти, от государства крестьянин хотел лишь одного — невмешательства в его хозяйственную жизнь.

Советская власть, вопреки этому настроению крестьянства, настойчиво навязывала ему коллективные формы земледелия. В декабре 1918 г. I Всероссийский съезд земотделов, комбедов и коммун единодушно провозгласил целью земельной политики организацию «земледельческих коммун, советских коммунистических хозяйств общественной обработки земли», которые должны были привести «к единой коммунистической организации всего сельского хозяйства». 14 февраля 1919 г. ВЦИК принял Положение «О социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию». Отныне вся земля, в чьем бы пользовании она ни находилась, считалась «единым государственным фондом». Все виды единоличного земледелия признавались «преходящими и отживающими».

Однако, поскольку коммуны и советские хозяйства накормить страну не могли, Советской власти приходилось мириться с существованием крестьянина-единоличника и рассчитывать на им выращенный хлеб. С введением продовольственной диктатуры для крестьян были установлены нормы потребления: 12 пудов зерна и 1 пуд крупы (или 7 пудов картофеля) в год на душу. Весь хлеб сверх этого количества подлежал сдаче государству. Изъятие хлеба натолкнулось на упорное вооруженное сопротивление. К тому же оказалось невозможно учесть излишки в каждом крестьянском дворе. Комбеды, на которые рассчитывала опереться власть, готовы были отбирать хлеб у зажиточных крестьян, но зачастую сами препятствовали его вывозу за пределы волости. Известны даже случаи, когда беднота не давала конфисковать хлеб у «своих» кулаков, объясняя это тем, что у богатого крестьянина взять хлеб будет легче, чем у продотряда. «Вооруженный поход в деревню» потерпел крах. До осени 1918 г. органам Наркомпрода удалось заготовить немногим более 1 млн. т зерна, в то время как Временное правительство заготавливало 738 тыс. т ежемесячно. В губерниях Поволжья советское государство заготовило в 10 раз меньше хлеба, чем царское Министерство земледелия в 1916 г.

С августа 1918 г. продовольственная политика большевиков стала постепенно меняться в сторону соглашения с крестьянством. Были втрое повышены заготовительные цены на хлеб, расширена поставка в деревню промышленных товаров. Впрочем, организация товарообмена по-прежнему была выгодна лишь бедноте, поскольку полученные за сданный хлеб товары поступали в распоряжение местного совета или комбеда, который распределял их в соответствии с «классовым чутьем».

В декабре 1918 г. Советская власть, идя навстречу крестьянам-хозяевам, упразднила окончательно скомпрометировавшие себя комбеды.

В январе Совнарком временно разрешил торговлю продовольствием (за исключением монополизированных хлеба, чая, сахара и соли). К заготовкам продуктов стали привлекать кооперацию.

11 января 1919 г. Совнарком принял декрет о разверстке на хлеб и фураж. Если при введении продовольственной диктатуры предполагалось забирать у крестьян все излишки, то теперь сначала определялась потребность государства в хлебе, а затем она разверстывалась по губерниям, уездам и волостям. Таким образом, общее количество изымаемого хлеба определялось заранее. По идее, это должно было ограничить произвол продотрядов. Но, поскольку размеры хлебозаготовок определялись исходя не из наличия хлеба у крестьян, а из требований власти, на практике продразверстка привела к изъятию не только излишков, но и минимально необходимых запасов.

На VIII съезде РКП(б), состоявшемся 18–23 марта 1919 г., Ленин заявил, что от политики нейтрализации середняка Советская власть должна перейти к союзу с ним. Однако принципиальных изменений отношение к крестьянству не претерпело. Не случайно делегаты съезда недоуменно спрашивали: «Как согласовать лозунг добрососедских отношений с мелкобуржуазными элементами и нашу продовольственную политику, которая отражается, конечно, не только на кулацких спинах, но, главным образом… на среднем крестьянстве?»

Союз со средним крестьянством большевистские лидеры рассматривали как вынужденную уступку. В июне 1919 г. Бухарин заявлял: «Если говорить о социальной базе, то ясно, что мы должны показать кулак мужику и держать курс на мировую революцию. На меня самое отрадное впечатление произвел один шахтер, который мажет середняка вазелином и спереди и сзади, когда он, сжимая кулаки, говорил мне по секрету со злобой: “когда же мы ему морду набьем?”»

По мере того, как опасность со стороны белых армий уменьшалась, ужесточалась и политика по отношению к крестьянству. В течение 1919–1920 гг. разверстка была распространена практически на все продовольствие и многие виды сельскохозяйственного сырья. Размеры обязательных поставок росли: если с 1 августа 1918 г. по 1 августа 1919 г. было заготовлено 111 млн. пуд. зерна, то с 1 августа 1919 г. по 1 августа 1920 г. — 212,5 млн. пуд. В октябре 1920 г. на III съезде комсомола (РКСМ) Ленин требовал: «Надо, чтобы ни одного лишнего пуда не было ни у одной крестьянской семьи… чтобы излишки хлеба были полностью сданы государству рабочих».

Сдавая хлеб по разверстке, крестьянин практически ничего не получал взамен, кроме пустых долговых расписок. В ответ крестьянство, утратившее заинтересованность в результатах собственного труда, сократило посевы. Позднее, в эпоху новой экономической политики, Ленин признавал: «Разверстка в деревне, этот непосредственный коммунистический подход к задачам строительства в городе, мешала подъему производительных сил и оказалась основной причиной глубокого экономического и политического кризиса, на который мы наткнулись весной 1921 г.».