В самом общем виде российский этический строй как регулятор социального действия с необходимостью должен соответствовать двум поведенческим чертам – импульсивности и коллективизму – это его первая особенность. Другая его особенность определяется тем, что на его формирование существенное влияние оказало православие, что весьма детально показал Н.А. Бердяев, сформулировав свою главную идею в одной фразе: «Душа русского народа была сформирована православной церковью, она получила чисто религиозную формацию»[283].

Центральная проблема, которую призван разрешить этический строй, – снять конфликт индивидов, проявляющийся в противоречии «должного» и «хочу». Особенность «должного» – в том, что в нем всегда присутствует элемент принуждения и определения «должен что-то». «Должное» всегда целеопределенно и предполагает методику действия «должен, как…». Собственно методика должного не всегда является принудительной. Безусловно, она может целеопределенно навязывать способ действия индивиду: «для того чтобы …, ты должен …», например: «для того чтобы стать богатым, ты должен трудиться, не покладая рук». Вместе с тем, методика «должного» может и не быть целеопределенной, т.е. не навязывать индивиду цель, а показывать ему запретительные позиции, оставляя ему выбор в самоопределении цели.

Как отмечалось, М. Вебер и А. Маслоу дали подробное описание этического строя Запада. Они описали и нравственную парадигму этого общества, определяющую для западного человека ориентир – стремление к достижению, реализации своего призвания[284]. Само это стремление должно реализовываться поэтапно, в движении от удовлетворения «низших» потребностей к «высшим». Чем прочнее «стартовая платформа» индивида, тем выше уровень удовлетворенных потребностей вначале его жизненного старта и тем большего может достичь индивид, тем более он устойчив к депривации. «Степень индивидуальной устойчивости к депривации той или иной потребности зависит от полноты и регулярности удовлетворения этой потребности в прошлом[285]». Здоровый индивид в таком обществе – тот, который актуализирует и развивает заложенные в нем способности, но «если человек постоянно ощущает влияние иной [в данном случае низшей] потребности, его нельзя считать здоровым человеком»[286].

Полное удовлетворение потребностей создает условия для формирования сильного характера и самоактуализации личности. «Как бы то ни было, мы уже убедились в том, что на базовые потребности, удовлетворяемые достаточно постоянно и достаточно длительное время, уже не оказывают такого существенного влияния ни условия, необходимые для их удовлетворения, ни сам факт их удовлетворения или неудовлетворения. Если человек в раннем детстве был окружен любовью,

вниманием и заботой близких людей, если его потребности в безопасности, принадлежности и любви были удовлетворены, то, став взрослым, он будет более независим от этих потребностей, чем среднестатистический человек»[287]. А. Маслоу категорично утверждает:
«На основании всего вышеизложенного я со всей прямотой и резкостью заявляю, что человека, неудовлетворенного в какой-либо из базовых потребностей, мы должны рассматривать как больного или, по меньшей мере, "недочеловеченного" человека»[288].

Итак, подход к этой проблеме А. Маслоу можно резюмировать в формуле: «социум должен гарантировать удовлетворение типичных потребностей индивидов, в таком случае социум получит индивидуальную энергию самоактуализирующихся индивидов».

Иная нравственная парадигма обнаруживается в российском обществе, выше уже отмечалась ее обусловленность православием. Образно ее сформулировал Серафим Саровский: «Отказываемся же мы от приятной пищи для того, чтобы усмирить воюющие члены плоти и дать свободу действиям духа»[289]. Православная нравственная парадигма предполагает обретение самоактуализации не в удовлетворении потребностей, а в сдерживании страстей[290] (страсть по-другому можно назвать интенсификацией потребности), источников греха: «мир душевный приобретается скорбями»[291]. На этом же строится и педагогический принцип православной нравственности: «Человеку в младых летах можно ли не возмущаться от плотских помыслов? Но должно молиться Господу Богу, да потухнет искра порочных страстей при самом начале. Тогда не усилится в человеке пламень страстей»[292].

Потребности А. Маслоу понимаются как грехи или страсти, т.е. мотивы, обусловленные страхом и удовольствием, которые «фундаментальная наука и христианская аскетика не считают … основными, подлинно руководящими поведением людей»[293]. Подчеркнем отличие концепции, предложенной А. Маслоу, и постулатов православия:

согласно А. Маслоу, индивид должен поэтапно в меру удовлетворять все потребности самосохранения и только тогда, когда они будут удовлетворены, можно приступать к самоактуализации. Если оказалась нарушенной одна из потребностей самосохранения, то самоактуализация оказывается невозможной;

согласно этическим представлениям православия, самоактуализация достигается через самоограничение и терпение
(а в случае мона­шеской аскезы – через страдание); чтобы достичь самоактуализации, необходимо не удовлетворять плотские страсти и гордыню, а ограничить их[294].

Сравнение особенностей православной нравственной концепции и западной, выраженной теорией А. Маслоу, представлено в табл. 14.

Таблица 14

Сравнительная характеристика православной нравственной
концепции и концепции А.Маслоу

Протестантская этика, послужившая фундаментом современного западного общества, используя образ, напоминает механизм наполнения резервуара водой. Главная задача этического механизма – прочистить каналы и дать свободу социальным действиям отдельных индивидов для наполнения этого резервуара. Чем больше каналов и больше частной инициативы в резервуаре, тем он полнее. Наполнение резервуара социума энергией индивидов – цель западного этического регулятора.

Фундаментом российского этического строя является православие, пришедшее из Византии в Россию и принесшее нравственный христианский закон, который оказался наиболее адекватной системой этической регуляции. Российский индивид, действующий аттрактивно по коллективному убеждению, нуждается в обосновании ценности общественного над личным. Такое обоснование смогло дать православие. За тысячелетие «русская душа» оформилась православной этикой. Энергия россиян должна быть направлена на высшие идеалы, иначе она приобретает разрушительный характер отчаяния или уходит в лень и уныние.

Западный этический строй более жестко принуждает индивидов, нежели православный. В целом западная этика в той мере деспотична по отношению к индивиду, в какой мере свободной оказывается плюралистическая форма социального управления. С момента вхождения в общество, в процессе социализации западный человек оказывается под этическим прессингом, который задает иерархию потребностей индивида. Для основной массы западных индивидов нравственный регламент не является тяжелым, он привычен. В тех случаях, когда активность индивида вступает в противоречие с этическими нормами, на помощь индивиду прежде приходил священник, а сейчас – психоаналитик.

Психоанализ как социальный институт – сугубо западный феномен. Этот институт – регулятивный инструмент социального действия. Используя образ, можно сказать, что психоаналитик выполняет функцию чистильщика каналов, которые несут энергию индивидов на общее благо. Жесткость этического строя, «суперэго» настолько велика, что возможен слом личности. Задача же психоаналитика не допустить неврозов, психических нарушений, «засорений каналов». В итоге форматируется высоко дисциплинированная личность, способная эффективно выполнять свое социальное предназначение.

Российский индивид психологически недисциплинирован, но в этой недисциплинированности, вольности ему дан нравственный шанс выбора. Этический строй православия – это внутренний закон, а не жестко заданный регламент. Закон, не принуждающий и обусловливающий «если …, то …», а задающий общий принцип поиска, что в большей мере соответствует импульсивному характеру российского индивида.

В основании двух различных способов этической регуляции социального действия индивидов Запада и России лежат ответы на вызов среды: мы коллективно осваивали пространство, Запад обустраивался и определял индивидуальную независимость. Поэтому целью развития и отдельного индивида, и общества в целом в западной культуре является свобода или расширение прав индивида. Напротив, в тесном коллективном взаимодействии невозможно создать оговоренные, однозначно понимаемые правила, а значит, взаимодействие должно быть построено не на четко регламентированных правилах (да и импульсивный характер российского индивида не принял бы жесткий регламент),
а на следовании образцу действия, заданному лидером. В российском коллективе действует принцип «зависимости от коллектива» (что противоположно западной независимости). Зависимость от коллектива – зависимость от принципа «будь, как все». Она выразилась в создании иерархии, построенной на статусных ролях, внутриобщинной системе контроля и репрессиях по отношению к индивиду.

Без сомнения, в западных коллективах также складывалась иерархическая система статусных ролей. Статус западного индивида определяется степенью свободы и независимости от других. Поэтому критерий статуса, точнее, индикатор статуса один – богатство. Российский человек зависим от коллектива. И именно коллектив определяет статус индивида. Независимый от коллектива россиянин превращается в маргинала. Понятие «свобода» не выступает символом развития ни общества, ни индивида в нашем обществе.

С этой точки зрения интересно рассмотреть значение слов, связанных с понятием «свобода» в нашей культуре и на Западе. «Санскритское слово "priya", от которого происходит немецкое Freiheit и английское "freedom", в глагольной форме значит "любить", "быть любимым", а как существительное – "мой любимый", "моя любимая"».[295] В современном английском и немецком языках под этим словом понимается независимая, неограниченная инициативная деятельность, свободное удовлетворение желаний.[296] В целом свобода может быть понята как «любимая деятельность», или говоря словами Ф. Гизо как: «наслаждение личной независимостью, своими силами, прелесть деятельной жизни без труда»[297] (труд, в данном случае, – деятельность по принуждению, а свобода есть самоопределяемая деятельность).

В русском языке слово «свобода» соотносимо со словом «слобода» (послабления, освобождения от обязанностей). Общий смысл, фиксируемый и В.И. Далем, и С.И. Ожеговым, – отсутствие ограничений, стеснений[298]. Западная «свобода» – это отсутствие ограничений на деятельность, русская «свобода» – это отсутствие ограничений и принуждений к деятельности.

Вместе с тем, особое понимание свободы в русском языке проявляется в слове «воля». «Воля» - это отсутствие ограничений; при этом воля – это и преодоление ограничений, барьеров, стоящих на пути деятельного индивида; «воля» - это сильное желание, хотение; в то же время это – и самопринуждение; «воля» - власть над другими людьми и при этом ответственность перед ними; «воля» – это сила.[299] Воля своей сутью направлена на коллективное взаимодействие и взаимозависимость, ответственность и подчинение. Воля – это действие по убеждению (она есть деятельное воплощение аттрактивности).

В русском слове «свобода» присутствует независимость, освобождение от ответственности и обязанностей (общее значение и для западного понимания свободы) и лень (что не характерно для западного понимания). Сила и одновременно «любовь» и «зависимость» в русском языке связаны со словом «воля». Причастность к коллективу, «принятость» индивида в коллектив (его «нормальность») выражается через «волю». Слабость и маргинальность ассоциируется со словом «свобода».

Свободное поведение западного индивида проявляется там, где его действия не регламентированы: «то, что не запрещено, – разрешено». Если же взаимодействие оговорено, то западный индивид дисциплинированно следует правилу. Для того чтобы иметь высокий статус на Западе, достаточно быть богатым. В России статус связан с умением «быть, как все». Чем выше такое умение, тем выше статус. Человек может приобрести богатство и даже может купить себе статус, но он его не сохранит, если у него отсутствует чувство коллективизма. На Западе богатство – предпосылка статуса. В России, чаще всего,

богатство – следствие статуса. Успех индивида на Западе строится на частной инициативе, характеризуемой тремя составляющими:

методичное следование писаным нормам (правовым, моральным, техническим и т.п.);

предприимчивость там, где «не запрещено»;

рекламирование себя, оригинальность, демонстрация своей индивидуальности.

Характеру россиянина это противоречит, т.к. он, прежде всего, должен развивать в себе чувство коллективизма. Российский индивид, снискавший уважение, не просто «такой, как все», а является сутью коллектива. Совершенствуя в себе чувство коллектива, индивид достигает статуса лидера, и тогда его действия превращаются в стандарты и образцы поведения для коллектива. Такой человек становится «законодателем мод», естественно, до тех пор, пока чувство коллектива ему не изменит.

По мнению М.В. Черникова, русскому человеку свойственна «этика убеждения», отличная от «этики ответственности», характерной для западного индивида. «Если для … [этики ответственности] исходным является учет сложившегося положения дел, стратегия поведения (должное) дедуктивным образом выводится из анализа сущего: "Делай то, что вытекает из твоего положения в этом мире", то для этики убеждения исходным является императив действия, от индивида требуется лишь следовать этому императиву, невзирая на обстоятельства: "Делай, как должно, а об остальном не заботься».[300] Русский человек нес общинную ответственность, что и определило иное, нежели на Западе, чувство ответственности.

Отмечая адекватность православного этического строя российскому характеру, необходимо зафиксировать и существующие противоречия. Важнейшим из них является то, что православие (особенно при сравнении его с протестантизмом) не имеет нормативной этической модели «мирской» деятельности. Это значит, что реальная хозяйственная, профессиональная деятельность человека допускается, но трансцендентально не оправдывается. Происходит разрыв целей социального должного и целей индивида, направленных на удовлетворение потребностей самосуществования. Другими словами, возникает конфликт должного и сущего[301]. Собственно, русское должное («русская мечта») есть высшая экзистенциальная цель, которая имеет существенное отличие от приземленной, к примеру, «американской мечты». По мнению И. Яковенко, русское «должное имеет тысячу наименований. Опонское царство и Русская мечта, Беловодье и Святая Русь, Вся Правда и Коммунизм, Русская идея и Духовность – все это лики должного. Они меняются и мерцают в зависимости от контекста, эпохи, социального слоя, но всегда сохраняют главное – свою глубинную суть. Должное – это российская Шамбала, оно запредельно "этому", дольнему миру и являет собой полноту Истины и полноту Блага, слитых в невыразимом единстве. Поэтому должное представляет собой некую абсолютную точку отсчета, находясь тем самым в одном ряду с такими сущностями, как идеал»[302]. Сущее не более, чем ухудшенный вариант

должного. В этой связи нет практического способа достижения должного, а может быть только чудесное превращение. Деятельность индивида в сфере сущего не приближает его к должному. А если в этой деятельности содержится нарушение принципа «будь, как все»,
то и отдаляет. Реализация должного всегда неожиданна и чудесна. «Достижение должного мыслится как трансмутация, как чудесное преображение реальности. К должному можно прийти через чудо, через предельное напряжение, верность и желание»[303]. Именно из этого образуется вера в чудо, свойственная русскому умственному строю. Именно в этом содержатся корни эсхатологических представлений и «правдоискательства» и, как следствие, неприятие власти земной и оправдание бунта. Присутствие в русской православной этике разрыва между целями и инструментальными средствами оказывается причиной напряжения, приводящего к аномии.

Социальная динамика дореволюционной России, эпохи, когда поведение россиян в наибольшей мере определялось православным этическим строем, показывает нарастание аномии, мятежа. Интересной в этом плане является работа О. Шахназарова, который показывает соотносимость этических концепций официального православия, старообрядчества, и коммунизма[304]. Ученый считает, что исторический тип хозяйственной деятельности предполагает и обеспечивается соответствующей ей определенной хозяйственной этикой. Так, этика страдания и нестяжательства традиционной (сельскохозяйственной) эпохи обусловливалась ограниченной эффективностью хозяйственной деятельности человека, т.к. в те времена рост производительности вел к исчерпанию ресурсных возможностей ландшафта. В этом – одна причина потребности в этике «нестяжательства». Другая заключалась в том, что социальная дифференциация соответствовала профессиональной и была стабильна. Изменение социальной дифференциации (за счет роста богатства) вело к дезинтеграции и нарушению стабильности социума. Поэтому социальная дифференциация должна быть неизменна и этически оправдана. Отсюда норма традиционной эпохи – «каждому свой крест». «Место» человека, его «крест» в этом мире обосновывается общей экзистенциальной целью, которая исключает социальную мобильность («не собирай сокровищ на земле»).

В дальнейшем придет новая эпоха – индустриальная. С ростом производительности большинство индивидов (а не отдельные, как прежде) оказались в состоянии увеличить свое богатство. С другой стороны, возникла необходимость и в социальной мобильности – рынок рабочей силы требовал горизонтальной мобильности, а потребность в производительности предполагала вертикальную мобильность. Этические концепции традиционной эпохи не соответствовали новым требованиям нарождающегося индустриального общества. Возникновение в Западной Европе протестантизма в XVI в. явилось ответом на вызов времени.

Сравнение этического строя православия и протестантизма – это сравнение двух этических концепций разных исторических эпох. Протестантизм уходит своими идейными корнями в католицизм, из которого он вызрел в результате войн Реформации XVI – XVII вв. Как показал О. Шахназаров, в России была своя Реформация. Она началась с Раскола[305], с которого последовали пытки, каторга для староверов и ответные крестьянские бунты и войны (К. Булавина в 1707 – 1709 гг. и Е. Пугачева в 1773 – 1775 гг.). Европейская Реформация заканчивается французской революцией 1789 г., точно так же и русская Реформация заканчивается революцией 1917 г.

Основными движущими силами российской революции явились православные трудящиеся, движимые ненавистью к дворянству и церкви. Но если ненависть низших сословий к высшим объяснима, то абсолютно непонятна ненависть православных (которые составляли в то время подавляющее большинство населения) к православной церкви. О. Шахназаров приводит расчеты, согласно которым в 90-миллионной России к началу революции было до 37 млн старообрядцев[306]. Будучи социально активными, они составили основную движущую силу революции, институциализированную в Советах. Успех большевиков заключался в том, что им удалось «оседлать» это народное движение[307].

Идеи, выдвинутые О. Шаханазаровым, представляют собой интересный дискуссионный материал для данного исследования. Результатом осмысления этих идей явились выводы автора. В России после революции возникла хозяйственная этика, адекватная требованиям перехода к индустриализму и обусловленная историческим цейтнотом,

в котором в то время оказалась Россия. Фундаментальной основой этой этики стала идеология коммунизма, совместившего в себе принципы староверческого православия и российского понимания марксизма.

Идеология русского коммунизма соответствовала переходу к индустриальной эпохе, которая требовала социального действия, основанного на осознании необходимости. Но если протестантизм, основываясь на индивидуализме и педантизме западного человека, формулирует принцип рационального принятия решения отдельной личностью с ориентацией на получение индивидуального результата (каждый полагается только на себя); то коммунизм исходит из импульсивности и коллективизма, которые по своей природе аттрактивны. Эти два момента мы находим в определении В.И. Лениным сути коммунистического труда: «… бесплатный труд на пользу общества, труд, производимый не для отбытия определенной повинности, не для получения права на определенные продукты, не по заранее установленным и узаконенным нормам, а труд добровольный, труд вне нормы, труд, даваемый без расчета на вознаграждение, без условия о вознаграждении, труд по привычке трудиться на общую пользу
и по сознательному (перешедшему в привычку) отношению к необходимости труда на общую пользу, труд, как потребность здорового организма».[308] В.И. Ленин формулирует идеальную норму хозяйственной этики коммунизма, отвечающую требованиям индустриальной эпохи и особенностям российского характера. Такой идеал, как и в православии, соотносим с должным, а не с сущим.
Но в отличие от православия к должному показан инструментальный путь – это привычка, которую необходимо сформировать.

Заметим существенное отличие этики коммунизма от православия и протестантизма. Православие не принуждает человека к труду, оно оставляет за человеком выбор трудиться (только для самосуществования) или служить Богу, совершая страдальческий подвиг. Протестантизм стимулирует индивида к труду, к осуществлению своего призвания, за что человек получает в результате также и «земную» награду. Коммунизм же предполагает получение человеком награды от самого процесса труда, что является следствием привычки. Следовательно, чтобы коммунистический человек был счастлив, он должен привычно участвовать в трудовом процессе. Такой идеал, с использованием привычки как инструментальной нормы, в принципе не достижим (т.к. человеку свойственно испытывать радость не только от процесса, но
и от результатов труда). Но если привычку поддерживать с помощью насильственного принуждения (а не с помощью нравственных инструментов), то стремление к идеалу «счастье в труде» становится единственно возможным стремлением. Поэтому существование коммунистической инструментальной этики возможно только при использовании функций управления.

Характеризуя этической строй как систему в целом, отметим, что его основной функцией является увязка целей социума и индивида – с одной стороны; целей (индивида и общества) и норм (способов их достижения) – с другой. В этой связи этический строй структурирован четырьмя основными элементами:

Цель социума – экзистенциальный идеал (цель).

Идеальный принцип взаимодействий индивидов, необходимый социуму для достижения экзистенциальной цели – экзистенциальные нормы.

Инструментальная («мирская») цель, или то, к чему стремится индивид, удовлетворяя свои потребности.

Инструментальные («мирские») нормы, необходимые для реализации инструментальной цели, или как должен взаимодействовать индивид с другими людьми, окружающими его в повседневной жизни.

Этический строй призван отфильтровать из всей совокупности воз­можных целей и норм, созданных культурой, те, которые могут сложить­ся в целостность, обеспечивающую поддержание сложившегося характера действий индивидов и формы управления и устраняющую напряжение между ними. Соответственно, этический строй предполагает оценку целей и норм культуры, классифицируя их как «грехи» и «добродетели».

Рассмотрим «принципы строителя коммунизма»[309] исходя из взаи­мосвязи целей и норм, и соотнесем их с православием и протестантизмом:

Экзистенциальный идеал (высшее «должное») фиксируется в первом принципе «строителя коммунизма» – «Преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма». Его инверсией является принцип – «Непримиримость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов» (антикоммунизм понимается как «грех»). Общая цель всего социума – стремиться к запредельному «должному». Одновременно эта цель предполагает любовь и преданность – то, что непосредственно пересекается с православными ценностями. Но вместо любви к Богу и стремления к трансцен­дентальному «запредельному царству Божию» на первый план выступает любовь к Родине. Первый принцип строителя коммунизма аналогичен высшей ценности православия – «любви к Богу». Соответственно, если для православия самый страшный смертный грех – «гордыня», то здесь аналогичный грех - «антикоммунистическая гордыня». Православный человек преодолевает гордыню добродетелью – любовью. «Строитель коммунизма» преодолевает ее через ненависть (11 принцип). Протестантизм имеет другую цель, это – свобода личности.

Главная особенность идеала («должного») в том, что он актуально недостижим, запределен по отношению к наличному бытию. Вместе с тем, этот идеал выступает ориентиром стремления индивида, хотя он не достижим, к нему надо стремиться.

Экзистенциальные нормы – 10 принцип «Дружба и братство всех народов СССР»; 12 принцип «Братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами». Инверсия – 10 принцип: «Нетерпимость к национальной и расовой неприязни». Дружба и солидарность рассматриваются как идеальная норма, реализация которой необходима для достижения высшей цели. Данные ценности созвучны любви к ближнему и кротости в православии. Однако инверсией им является ненависть и нетерпимость, что в самом православии расценивается как грех. В протестантизме экзистенциальной нормой являются права человека и следование договору, закону – «пусть рушится мир, но торжествует закон». Вместо иррациональной любви к ближнему, дружбы или солидарности, выступает рационализм принятых обязательств.

Цель инструментальной деятельности - 2 принцип «Добросовестный труд на благо общества»; 3 принцип «Забота каждого об умножении общественного достояния»; 4 принцип «Высокое сознание общественного долга». Инверсия – 4 принцип «нетерпимость к нарушениям общественных интересов». Православие не обнаруживает инструментальной цели (как и католицизм) – это особенность идеологии сельскохозяйственной эпохи. Вместе с тем, в протестантизме есть такая цель – призвание или самореализация человека.

Инструментальная норма действия, с помощью которой достигаются цели: 5 принцип «Коллективизм и товарищеская взаимопомощь»; 6 принцип «Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми»; 7 принцип «Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни»; 8 принцип «взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей». Инверсия - 9 принцип «Непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству». Несмотря на детальность фиксируемых инструментальных норм, они не имеют строгой иерархии, свойственной православию и протестантизму. При этом содержательно они пересекаются с основными запретами православия, а поэтому обозначают границы, за которые индивид выходить не вправе. Абстрактность этих принципов не соотносима с конкретностью иерархии потребностей А. Маслоу, тем не менее, они представляют собой рациональное отражение иррационального характера взаимодействия, свойственного российскому коллективу.

Целостная характеристика структуры ценностей и норм, свойственных православию, коммунизму и протестантизму, в сравнении отображена на таблице 15. Одновременно на этой таблице показаны элементы формирующегося этического строя информационной эпохи.

Социологические исследования по вопросам нравственного состояния советского общества в 60-70-е годы, обстоятельно представленные В.М. Соколовым, анализируют особенности сложившегося к тому времени коммунистического этического строя. В этих исследованиях подтверждено, что поведение советских людей в значительной мере определялось сложившейся структурой ценностей и норм коммунистической этики.

Таблица 15

Сравнение этического строя коммунизма, православия и
протестантизма

Результаты общесоюзного опроса (конца 70-х гг., опрошено 11907 респондентов по репрезентативной выборке) показали[310] следующее:

не менее 90 % респондентов указали, что наиболее ценными качествами личности являются трудолюбие, чувство товарищества, честность;

не менее 70 % отметили уважение к старшим, гражданскую ответственность, отзывчивость, уважение к женщине, бережливость, скромность, единство слова и дела, идейную убежденность, общественную активность;

не менее 60 % высказались за бескорыстие, принципиальность, высокую культуру.

В качестве нравственных ценностей были установлены[311]:

интересная работа (1-е место);

семейное счастье (2-е место);

осознание приносимой пользы (3-е место);

общественное уважение (4-е место);

материальное благополучие (5-е место).

Основной вывод: «Подавляющее большинство жизненных целей молодых людей соответствуют коммунистическим общественным идеалам» [312]. На основании этого можно полагать, что коммунистический этический строй еще два десятка лет назад был достаточно эффективен, т.е. обеспечивал согласование личных целей человека и общества.

Сравнивая православие и коммунизм как этические концепции, отметим, что их объединяло стремление к экзистенциальной цели, которая принималась как запредельная, трансцендентальная. Но если православие сохраняет за человеком выбор (самосуществование или служение трансцендентальному), то коммунизм определяет стремление к экзистенциальной цели как необходимость. В коммунизме пересеклись требования двух эпох: традиционной, что проявилось в скромности (как аналоге православного нестяжательства), и индустриальной – в активном действии, обусловленном необходимостью.

В свою очередь, протестантская этика нравственно оправдала рост жизненного уровня западных индивидов и их активную деятельность в личных интересах, что стало следствием развития общественного богатства Запада. Перефразируя К. Маркса, можно сказать: «Индивидуальное богатство каждого стало условием богатства всех». Запад на сегодняшний день почти реализовал формулу К. Маркса: «Свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»[313]. В этой формуле выражен идеал как свободная деятельность; инструментальная цель – реализация своего призвания (как свободное развитие). Формула К. Маркса практически полностью совпадает с основными элементами протестантской этики, т.е. этики капитализма. Как это не парадоксально звучит, но именно К. Маркс сформулировал этический идеал капитализма и, в целом, индустриальной эпохи.

Коммунистическая Россия «догнала» Запад к 60-м гг., пройдя за 30 лет путь, пройденный капиталистическими странами за 300 лет. Тем самым, российское общество технически выполнило требования

индустриальной эпохи за кратчайший исторический срок, однако при этом был исчерпан нравственный потенциал. В настоящее время нет оснований утверждать, что российские индивиды ориентированы действующим в обществе этическим строем. В преддверии информационной эпохи ни православие, ни коммунизм уже не могут выступать фундаментальной основой этического строя. Более того, обе концепции являются разрушенными и по этой причине также не могут служить основой для эволюционного рождения нового этического строя, который должен отвечать следующим требованиям:

этот строй должен соответствовать российскому характеру, а значит, быть выражением импульсивности и коллективизма;

он должен учитывать сложившуюся структуру организации российского социума;

предполагать возможность индивидуального обогащения и использовать этот ресурс на благо общества (требование индустриальной эпохи, не реализованное в российском обществе в советский период);

соответствовать требованиям информационной эпохи, которая несет опасность деструкции, вызываемой хаотичным движением информации (точно также как в индустриальную эпоху феноменом деструкции являются экологические проблемы).

Требования информационной эпохи человечеством еще до конца не осознаны и, как следствие, – этика этой эпохи еще находится в зачаточном состоянии и на Западе, и, тем более, в России. В этом плане особенно важно исследовать функционирующую этическую регуляцию в среде государственной службы. Как уже отмечалось, деятельность чиновника, с одной стороны, есть отражение поведения российского

индивида, а с другой стороны, модельный образ – ориентир поведения других российских индивидов.