В качестве эпиграфа. «Целью любого ритуала является внушение определенных чувств, с его помощью достигается определенный психологический настрой людей. Одним словом, ритуалы…выполняли компенсаторную функцию»[316].

Недовольство, аккумулируемое в обществе по ходу самой жизни («в обществе») вообще, ввиду принятия со стороны правительства «непопулярных» (но «необходимых») мер в особенности (и в особенности со стороны неизбираемого народом – богом данного – правительства), требует выхода. «Пора выходить»… К услугам общества – оппозиция, которая как раз специализируется (разделение труда!) на организации недовольства... на переработке этого материла в какой-то – культурный? – продукт. И как так получается, поистине чудо, что и меры «непопулярные» (но «необходимые»!) оказываются в конце концов приняты, и недовольство исчерпано…

Невозможность (тоже необходимая?) изменить положение дел в реале, «на деле», компенсируется разыгрыванием как бы перемен про себя, но не мысленно в «голове», а, в том-то и дело, действенно: на сцене. Тем самым обеспечивается достоверность происходящего. Ну мы же выходили!..

Создается связь между тем, что происходит на сцене, и тем, что произойдет потом (может быть) «в жизни». Это мы добились! Это мы повлияли! Post hoc ergo propter hoc… (Что умное правительство может всё это рассчитать заранее, во внимание не принимается.)

Однако и в превращённой (или превратной) своей форме сознание определяется, в конечном счете, бытием. Цель протеста (объективная, «бытийственная») – в нем самом.

«Ритуал восстания прямо связан с плодовитостью женщин. Поводом к коллективному протесту против власти старших мужчин может быть случай, по их мнению, угрожающий их плодовитости: плохое обращение какого-либо мужа с женой, дурное предзнаменование, рождение у какой-либо женщины близнецов и т.д. Тогда женщины ближних поселений объединяются в агрессивную толпу и идут по окрестностям, возбуждённо распевая песни, размахивая палками. Мужчины стараются не встречаться с ними, иначе такая встреча обычно заканчивается насилием со стороны женщин, ибо последние, особенно бесплодные, в этом ритуале рассчитывают забеременеть» (Spencer P. Maasai of Matapato: A study of rituals of rebellion)[317].   

Таким образом, социальный конфликт, способный, казалось бы, потрясти основы обще-жития, впрягается хитростью «мирового разума» в службу этому самому обществу, выполняя функцию «защитного клапана» (Г. Зиммель)[318].

В обществе спектакля (на высшей фазе товарного фетишизма) это связано с замещением – символическим порядком порядка реального, по отношению к которому изначально «символизм» выполнял служебную функцию: знак в отсрочке либо в предвосхищении служит реальному действию, символическое действие означает что-то, что может последовать на деле. Теперь же вне символического порядка ничего нет, никакого дела за пределами сцены.

«Так, в знак протеста устраивают митинги, голодовки и демонстрации. ...Семиологизация общественных движений имеет пределы: восстания и перевороты могут происходить по знаку, но не в знак чего-либо. Чтобы быть знаком, эти действия слишком драматичны и обременены последствиями»[319].

Эти действия могут совершаться символически. Как если бы раз в четыре года (теперь уже раз в пять лет) социальная группа «представители власти» собиралась на Москве, на Охотном ряду, в форме или там бы на месте переодевались, садились бы на фанерные танки и брали бы здание бывшего Госплана… стреляя по нему надувными болванками. Это было бы слишком очевидно. Символ тем и отличается от знака. Символизируемое действие не копируется «в натуре», не есть уменьшенная копия. В вине нет ни капли крови. В совании бюллетеня в урну, в голо-совании нет пороха. Поэтому раз в пять лет не устраивают «цирк с конями», а проводят выборы. Не знак, а символ!

- Если вы не остановитесь, вы совершим акцию в знак протеста! – раздается со сцены.

В темноте зала на самых высоких местах сидят серьезные дяди (и, возможно, тёти), которые всё понимают. 

За знаком ничего не следует… Хотя нет… следует очередной знак…

Знак отсылает к знаку, символ – к символу.

Ничего такого особенного здесь – в сфере «политического» – нет. Та же реклама, когда она становится неотделимой от «бытия» самой рекламируемой «материи» (поэтому и нельзя это назвать рекламой). Не продукт, или не сам он по себе, а продукт в модусе его применения, образ жизни, представленный в продукте. Поскольку объективно все товары одинаковы, постольку выбор перемешается в сферу представления[320]. Не покупай машину, купи… какую-то фигню символического порядка.

В политике объективная («гуглим» в Яндексе: независимая от сознания) одинаковость политических продуктов = производителей политического продукта, что означает «встроенность в систему», влечет за собой перемещение политической борьбы из реальности на сцену.