Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

Первой войной с Карфагеном (264—241 гг.) начинается третий период римской истории, период больших завоеваний. Эта эпоха известна нам гораздо полнее, чем две предшествующие, благодаря лучшему состоянию литературных источников. В основе их лежит историческое произведение Полибия, который вместе с Фукидидом является наиболее крупным пред­ставителем античной историографии.

 

Полибий

 

Полибий (около 210—126) был грек из г. Мегалополя в Аркадии и принадлежал к руководящим кругам греческого общества, занимая вы­сокие посты в Ахейском союзе. В 167 г. в числе 1 тыс. других заложни­ков Полибий был отправлен в Италию, где прожил 17 лет. Там он сбли­зился с семьей Эмилия Павла, игравшего большую роль среди римского нобилитета. Это дало возможность Полибию хорошо познакомиться с римским государственным устройством и быть в курсе тогдашней миро­вой политики.

 

Его «История» написана на греческом языке в 40 книгах. Но сохрани­лись от нее полностью только первые 5 книг: от одних ничего не уцелело, а от других дошли более или менее крупные отрывки. Главной целью Полибия, как он сам говорит, было ответить на вопрос: «Каким образом, ког­да и почему все известные части земли подпали под власть римлян?» (III, I, 4). Этот вопрос определяет собой и хронологические рамки всего произ­ведения: оно охватывает период с 264 по 145 г., т. е. как раз эпоху великих римских завоеваний, начиная с Первой Пунической войны и кончая разру­шением Карфагена и Коринфа. Но события до 220 г., составлявшие содер­жание первых двух книг, изложены Полибием кратко, а более подробный рассказ начинается только с 220 г. Краткие сведения о государственном устройстве Карфагена находятся в книге VI[130].

Цель, поставленная историком, определила всемирно-исторический характер его произведения: поскольку Полибия интересуют римские за­воевания, он берет их в связи с историей всего средиземноморского мира за данный период.

Как мы только что сказали, Полибий с Фукидидом принадлежат к наи­более выдающимся представителям греко-римской историографии. Оба историка близки друг другу по мировоззрению и методам работы.

«Задача историка, — говорит Полибий, — состоит не в том, чтобы рассказом о чудесных предметах наводить ужас на читателей, не в том, чтобы изобретать правдоподобные рассказы... как поступают писатели трагедий, но в том, чтобы точно сообщить только то, что было сделано или сказано в действительности, как бы обыкновенно оно ни было» (II, 56, 10).

В своем изложении Полибий привлекает подлинные документы: дого­воры (например, несколько договоров Рима с Карфагеном), официальные надписи (перечень войск Ганнибала на медной доске в Лацинии), письма (письмо Сципиона) и т. п. Он широко пользуется другими историками, но не принимает их на веру, а подвергает критике, подчас очень суровой. Та­кова, например, критика, которой он подвергает сицилийского историка Филина и Фабия Пиктора, трудами которых он пользовался в описании Пунических войн (I, 14; III, 8). Полибий требует от историка абсолютной объективности.

«Напротив, — пишет он, — тому, кто берет на себя задачу историка, необходимо забыть все это (т. е. личное пристрастие) и нередко превозно­сить и украшать своих врагов величайшими похвалами, когда поведение их того заслуживает, порицать и беспощадно осуждать ближайших друзей своих, когда требуют того ошибки в их поведении» (I, 14, 5).

Насколько сам Полибий соблюдал это требование? Он не занимается подтасовкой фактов, подобно Ксенофонту, не выдает явные анекдоты за действительные события, что нередко делал Плутарх. В рамках античной историографии, по необходимости всегда ограниченной, Полибий макси­мально объективен и достоверен. Но, конечно, его политические взгляды не могли не оказать влияния на оценки событий и лиц. Принадлежа к пра­вящим кругам Ахейского союза, он идеализирует последний, видя в нем воплощение всех положительных качеств греческой демократии: свобо­ды, равенства и проч. С другой стороны, этолийцы изображаются носите­лями всех пороков. Революционное движение и его вождей Полибий осуж­дает. Так, он резко отрицательно относится к Набису, вождю революцион­но-демократического движения в Спарте, не стесняясь, вопреки своему обыкновению, прибегать даже к выдумкам (XIII, 7).

Полибию, как и Фукидиду, не чужда идея исторической закономернос­ти. Правда, формулировка ее у Полибия имеет наивно-биологический ха­рактер. Все явления сравниваются с организмами, которые переживают периоды юности, зрелости и старости: «Всякое тело, всякое государство и всякое предприятие, согласно природе, проходят состояние возрастания, потом расцвета и, наконец, упадка» (VI, 51, 4). Эта общая формула конк­ретизируется на истории государственных форм. Сначала возникает монархия, со временем вырождающаяся в тиранию. Это вызывает недо­вольство народа и приводит к появлению аристократии, которая, в свою очередь, переходит в олигархию. Падение последней кладет начало демок­ратии. Но и она в конце концов разлагается, превращаясь в беззаконие и господство силы: «Тогда водворяется господство силы, а собирающаяся вокруг вождя толпа совершает убийства, изгнания, переделы земли, пока не одичает совершенно и снова не обретет себе властителя и самодержца» (VI, 9, 9).

Круг завершен, и исторический процесс начинается сызнова: «Таков круговорот государственных форм, таков порядок природы, согласно ко­торому формы правления меняются, переходят одна в другую и снова воз­вращаются» (VI, 9, 10). Здесь впервые сформулирована так называемая циклическая теория, которая сыграла большую роль в развитии историог­рафии нового времени.

 

Ливий

 

Полибий оказал огромное влияние на античных историков. Одни про­должали его «Историю», другие ему подражали, третьи просто списыва­ли его. К числу последних принадлежал и Ливий. История Первой Пуни­ческой войны сохранилась только в его периохах. Зато описание собы­тий от 218 до 168 г. (3, 4-я и 5-я декады) дошло до нас полностью. В главе I мы уже указывали, что в 4-й и 5-й декадах Ливий пользовался почти исключительно Полибием. Что же касается 3-й декады (истории Второй Пунической войны), то в ней в основе его изложения лежат отчасти Полибий, отчасти младшие анналисты. Там, где Ливий использовал только Полибия, рассказ его довольно надежен (хотя, как было сказано, он со­кращал Полибия, а иногда и искажал его в угоду римской точке зре­ния). Во всех других случаях (особенно там, где Ливий опирался на рим­ских анналистов) к показаниям его нужно относиться с большой осто­рожностью.

У Плутарха к интересующей нас эпохе относятся биографии Фабия Максима, Марцелла, Катона Старшего, Фламинина, Филопемена и Эми­лия Павла. В них проявляются его обычные достоинства и недостатки, о которых мы говорили в главе I. Впрочем, четыре последние биографии, где он, по-видимому, следует полибиевой традиции, более ценны, чем две первые.

 

Аппиан

 

В середине II в. н. э., в эпоху расцвета Империи, в Риме появилось своеобразное историческое произведение. Автором его был александриец Аппиан, адвокат, а затем императорский чиновник (прокуратор) в Египте (родился около 90 г.). Произведение Аппиана называется «Римская исто­рия». Оно состояло из 24 книг, из которых полностью уцелели только 6— 8-я и 12—17-я. Аппиан поставил своей задачей описать войны, которые вели римляне. Каждой войне посвящены одна или несколько книг, состав­ляющих как бы отдельную монографию внутри всего произведения. Мате­риал расположен по этнографическому (или географическому) принципу: войны самнитские, кельтские, иберийские, македонские и проч. Однако этот принцип не выдержан, так как некоторые части построены по истори­ческому принципу: войны римских царей, ганнибалова война, граждан­ские войны и др. Описание гражданских войн (книги 13—17-я) составляет самую важную и ценную часть «Римской истории». Эпоха больших завое­ваний отражена в книгах: иберийской, ганнибаловой, ливийской, иллирий­ской, сирийской и отрывках македонской.

Композицию «Римской истории» Аппиана нельзя назвать удачной. Гео­графическое расположение исторического материала, несомненно, имеет некоторые удобства, концентрируя внимание читателя на какой-нибудь одной стране (об этом говорит сам Аппиан в предисловии к своему труду). Но в то же самое время этот принцип разрывает единство исторического процесса, приводит к повторениям и нарушает связь между внутренней и внешней историей Рима. К этим композиционным недостаткам нужно до­бавить, что Аппиан часто путает факты, небрежен в хронологии, редко указывает свои источники (почему их определение часто представляет неразрешимую задачу). У него нет дара художественного воображения, рассказ его хотя ясен, но сух.

Но у Аппиана как историка есть и большие достоинства: он объекти­вен, совершенно чужд риторики, не любит ненужных отступлений и, что самое главное, всегда стремится вскрыть истинные причины событий.

 

Дион

 

Эпоха больших римских завоеваний нашла также отражение у истори­ка Кассия Диона. Он был грек из г. Никеи в Вифинии (Малая Азия), ро­дился около 155 г. н. э., умер в 30-х гг. III в. Принадлежа по своему проис­хождению к высшей имперской бюрократии, Дион сам занимал ряд важ­ных постов: был сенатором, консулом, претором, провинциальным наместником. Его военно-административный опыт немало помогал ему в писательской деятельности.

Главное произведение Кассия Диона — «Римская история» в 80 кни­гах. Оно охватывало всю историю Рима от начала до 222 г. н. э. Более или менее сохранились книги 36—59-я, охватывающие период с 68 г. до н. э. по 46 г. н. э. От других книг дошли отрывки. «Римская история» была широко использована византийскими писателями Ксифилином (XI в.) и Зонарой (XII в.), поэтому некоторые потерянные части ее могут быть вос­становлены. В частности, для эпохи римских завоеваний источником слу­жит 8-я книга «Хроники» Зонары.

Кассий Дион имеет ряд достоинств: он хорошо начитан в исторической литературе, умеет разобраться в противоречивых показаниях своих источ­ников, пишет хорошим литературным языком. Но Дион жил в эпоху упад­ка античной историографии. Этим в значительной степени объясняются его недостатки: отсутствие широкого исторического кругозора, пристрас­тие к мелочам, необычайная любовь к описанию снов, предсказаний и т. п. Нужно еще отметить, что Дион в истории Империи осведомлен гораздо лучше, чем в истории Республики.

 

Другие писатели

 

Диодор Сицилийский для интересующего нас периода сохранился толь­ко в отрывках 22—33-й книг.

Некоторое значение имеют сведения, сообщаемые римским писателем I в. до н. э. Корнелием Непотом, автором сборника плохих биографий «О знаменитых людях». Изучаемая эпоха отражена в биографиях Гамилькара, Ганнибала и Катона.

Беглый обзор международных отношений III—II вв. до н. э. мы найдем у римского писателя II в. н. э. Юстина, давшего краткое изложение боль­шого труда в 44 книгах историка Помпея Трога (жил, вероятно, в эпоху Августа). Сухой, почти конспективный рассказ Юстина не блещет ни ли­тературными, ни научными достоинствами, но сообщает много данных, которых нет у других историков.

Отношения между Римом и Грецией во II в. частично нашли отражение в путеводителе греческого писателя II в. н. э. Павсания — «Описание Греции».

Кое-что ценное можно найти у таких писателей, как Валерий Максим, составивший в I в. н. э. сборник рассказов «О замечательных подвигах и изречениях»; Фронтин (I в. н. э.), автор сочинения «О военных хитрос­тях»[131]; Павел Орозий, христианский писатель V в., автор очерка всемир­ной истории «Против язычников», в компилятивных работах Флора, Евтропия и др.

 

Документальные источники

 

Документальные источники эпохи римских завоеваний представлены несколько полнее, чем двух предшествующих периодов, хотя латинских надписей, имеющих историческое значение, по-прежнему немного. Из них нужно отметить несколько элогий знаменитой семьи Сципионов. Самая ранняя — надгробная надпись Луция Корнелия Сципиона, консула 259 г. и сына Сципиона Барбата. В ней, между прочим, говорится, что Сципион завоевал о. Корсику с главным городом Алерией (во время Первой Пуни­ческой войны). Другие элогии относятся к сыну Сципиона Африканского, победителя Ганнибала, и к двум другим представителям семьи Сципио­нов, не игравшим большой роли.

К эпохе Первой пунической войны, быть может, относится фрагмент надписи консула 260 г. Дуилия, победителя карфагенян при Милах. Она находилась на базе колонны, воздвигнутой в честь Дуилия. В ее тепереш­нем виде она содержит ряд интересных цифровых данных. Однако под­линность этой надписи стоит под сильным сомнением. Предполагают, что это очень искусная подделка раннеимператорской эпохи.

Не останавливаясь на мелких и случайных надписях, часто фрагмен­тарных, отметим еще две крупные надписи. Одна — декрет 189 г. римско­го полководца Л. Эмилия Павла, которым он упорядочил положение дел в одной испанской общине. Другая — знаменитое постановление 186 г. рим­ского сената о вакханалиях (Senatus consultum de bacchanalibus). Это пер­вый сохранившийся в виде надписи декрет римского сената. Он имеет боль­шое культурно-историческое значение, так как свидетельствует о широ­ком распространении культа Диониса в Италии уже в начале II в. Декрет запрещает устройство вакханалий во всех италийских общинах, если на это не было дано специального разрешения сената.

Консульские и триумфальные фасты этого периода имеют значение для установления хронологии. Особенно полно сохранились триумфальные фасты для Первой Пунической войны. Но пользоваться ими, как было ука­зано в главе I, нужно с большой осторожностью.

О положении дел в восточной половине средиземноморского мира в изу­чаемую эпоху говорят многочисленные греческие надписи и папирусы.

Вещественные памятники на всей огромной территории, охваченной римскими завоеваниями, — в Сицилии, Африке, Испании, на Балканском полуострове, в Малой Азии — представлены очень богато. В частности, довольно многочисленны монеты: римские, карфагенские, сиракузские, мамертинские и др. Для культурной истории Рима в этот период большое значение имеют художественные и литературные произведения: комедии Плавта и Теренция, фрагменты речей Катона и проч.

 

Карфаген

 

Могучая держава западного Средиземноморья, с которой Рим борол­ся на протяжении более столетия, первоначально была маленькой ко­лонией финикийского города Тира, основанной, согласно преданию, в 814 г. до н. э.

 

Карфаген, по-видимому, не был самой ранней финикийской колонией на северном побережье Африки, но выгоды его географического положе­ния привели к тому, что он подчинил себе соседние фактории Тира и Сидона и мало-помалу распространил свою власть на значительную часть по­бережья западного Средиземноморья.

Карфаген лежал в северо-восточной части теперешнего Туниса, в глуби­не большого залива, недалеко от устья р. Баград, орошавшей плодородную равнину. Таким образом, город был расположен на главных морских путях, связывавших восточное Средиземноморье с западным, в непосредственной близости к Сицилии. Естественно, что он стал центром обмена ремеслен­ных изделий Востока на сырье Запада и Юга. Карфагенские купцы торгова­ли пурпуром собственного производства, слоновой костью и рабами из Су­дана, страусовым пером и золотым песком из Центральной Африки. Они получали серебро и соленую рыбу из Испании, хлеб из Сардинии, оливко­вое масло и греческие художественные изделия из Сицилии. Из Египта и Финикии в Карфаген шли ковры, керамика, эмаль и стеклянные бусы, на которые карфагенские купцы меняли ценное сырье у туземцев.

Преобладание в карфагенской экономике торговли такого типа опре­делило размеры и характер карфагенской колониальной державы. Ее фак­тории тянулись узкой полосой по северному побережью Африки — от Триполитании до Столбов Мелькарта[132] — и затем спускались к югу по берегу Атлантического океана. Они были разбросаны в Южной Испании, на Балеарских островах, в Сардинии и Корсике. Большая часть Сицилии при­надлежала Карфагену.

Однако Карфаген был не только торговым государством. В его эконо­мике немалую роль играло сельское хозяйство. На плодородной равнине Баграда лежали крупные поместья карфагенских землевладельцев. Они обрабатывались рабами или местным ливийским населением, находившим­ся в зависимости крепостного типа. Карфагеняне славились рациональны­ми методами ведения сельского хозяйства. Труд карфагенянина Магона о сельском хозяйстве в 28 книгах был впоследствии переведен на латинский язык по приказанию римского сената. Мелкое свободное землевладение, по-видимому, не играло в Карфагене сколько-нибудь заметной роли.

Экономика Карфагена определяла его классовую структуру. Вся власть фактически находилась в руках ограниченного круга богатых землевла­дельцев, торговцев и промышленников. Эта олигархическая группа распа­далась на две фракции — аграрную и торгово-промышленную, которые часто враждовали друг с другом. Аграрии были сторонниками территори­альных расширений в Африке и противились политике широких замор­ских завоеваний, которую старалась проводить торгово-примышленная партия. Последняя была склонна идти на некоторые уступки городской демократии. Крестьянство в Карфагене отсутствовало, что определяло слабость демократии вообще.

По своему политическому устройству Карфаген был рабовладельче­ской олигархической республикой. Народное собрание существовало, но, как правило, не играло большой роли. Аристотель говорит, что народ при­нимал участие в решении государственных вопросов только в том случае, если высшие власти были несогласны друг с другом. Система политиче­ских подкупов, широко практиковавшаяся в Карфагене, разлагала народ­ное собрание, а покупка государственных должностей давала возможность занимать их только богатым людям.

Во главе исполнительной власти стояли два суфета[133], напоминающие, римских консулов. Они выбирались ежегодно и выполняли главным обра­зом обязанности главнокомандующих армией и флотом. Они входили в число сенаторов («геронтов» — по терминологии Аристотеля), которых, вероятно, было около трехсот[134]. Должности сенаторов, по-видимому, были пожизненными. Сенат имел законодательную власть. На решение народа, как указывалось выше, выносились только такие вопросы, по которым су­ществовало разногласие между суфетами и сенатом. Из состава сената был выделен комитет из 30 членов, который вел всю текущую работу.

Не вполне ясны функции коллегии 100 или 104, которую Аристотель сравнивает со спартанским эфоратом. Во всяком случае, этот орган кар­фагенской олигархии играл очень большую роль, будучи высшим конт­рольным и судебным органом.

Точно так же мы почти ничего не знаем о пентархиях[135]. Аристотель говорит только, что «пентархии, обладающие многими важными функци­ями, пополняют себя, избирают совет ста и, сверх того, остаются у власти более продолжительное время, чем остальные магистраты...»[136].

Из скудных указаний Аристотеля и Полибия трудно выяснить разви­тие карфагенского государственного строя. Всегда ли он имел олигархи­ческий характер, или в некоторые эпохи усиливались демократические тен­денции? Вероятнее последнее. Отрывочные замечания источников[137] дают основания заключить; что в жизни Карфагена бывали периоды, когда бан­кротство политики, проводимой олигархической кликой, вызывало подъем демократического движения и приводило к реформам. Таков, например, был период после второй войны с Римом. Полибий утверждает, что в эпо­ху Пунических войн государственный строй Карфагена значительно эво­люционировал в сторону демократии: «Что касается государства карфаге­нян, то, мне кажется, первоначально оно было устроено превосходно, по крайней мере в главном... Но уже к этому времени, когда карфагеняне начали Ганнибалову войну, государство их было хуже римского... У кар­фагенян наибольшую силу во всех начинаниях имел тогда народ, а у рим­лян высшая мера значения принадлежала сенату. Тогда как у карфагенян совет держала толпа, у римлян — лучшие граждане, и потому решения римлян в делах государственных были разумнее» (VI, 51). Вероятно, Полибий здесь преувеличивает, желая подчеркнуть совершенство римской конституции, основанной, по его мнению, на равновесии трех начал: мо­нархического, аристократического и демократического.

Во всяком случае, в Карфагене бывали крупные народные волнения[138]. Одной из предупредительных мер против этого была периодическая вы­сылка беднейшего населения в подвластные Карфагену области[139].

Когда волнения выходили за рамки гражданства и охватывали наемни­ков, рабов и бесправные элементы ливийского населения, они превраща­лись в грозные восстания, во время которых само существование Карфаге­на висело на волоске. Таковы, например, были события, разыгравшиеся после первой войны с Римом.

Управление зависимыми территориями карфагеняне осуществляли ина­че, чем римляне. Последние, как мы видели, представляли завоеванному населению Италии некоторую долю внутренней самостоятельности и ос­вобождали его от уплаты всяких регулярных податей. Иначе поступало карфагенское правительство. Оно не только требовало от подчиненных племен и городов поставки воинских контингентов (это делали и римля­не), но и облагало их постоянным тяжелым налогом в денежной или нату­ральной форме. Такая система давала Карфагену огромные доходы, не идущие ни в какое сравнение со скудными поступлениями в римскую го­сударственную казну.

Удерживать господство над огромной колониальной державой можно было только посредством сильного военного аппарата. Отсутствие в Кар­фагене крестьянства являлось главной причиной того, что гражданское ополчение было немногочисленным по сравнению с наемниками и отряда­ми зависимых племен и финикийских городов африканского побережья. Такая армия имела некоторые положительные черты. Наемники-профес­сионалы обладали хорошей военной подготовкой и в руках способного пол­ководца превращались в грозную для противника силу. Но, с другой сто­роны, наемники были элементом чрезвычайно беспокойным, который мог причинить много неприятностей своим нанимателям. По своему характе­ру наемные войска годились далеко не для всякой войны. Если дело шло о походе в неприятельскую страну, сулившем богатую добычу, наемники были на своем месте. Но когда тянулась долгая борьба на истощение, ког­да приходилось не только наступать, но и обороняться, наемники быстро выдыхались. Что же касается зависимых контингентов карфагенской ар­мии, то, конечно, они не горели желанием защищать дело ненавистного Карфагена. Поэтому римская армия, состоявшая из граждан и союзников, имела значительные преимущества перед карфагенской.

Зато Карфаген неизмеримо превосходил Рим своими морскими сила­ми. В начале войны вообще нельзя было говорить о римском флоте: не­сколько судов малого водоизмещения плюс два или три десятка кораблей, выставляемых морскими союзниками, в счет, конечно, идти не могли. Кар­фаген же в случае надобности мог мобилизовать флот из нескольких со­тен больших пятипалубных кораблей, оборудованных и вооруженных по последнему слову эллинистической морской техники и снабженных опыт­ным экипажем.

Таков был грозный противник, к столкновению с которым неизбежно должно было привести римлян их продвижение в Южной Италии.

К сожалению, в 146 г. вместе с разрушением Карфагена погибли все литературные произведения, написанные пунийцами о своем горо­де. Поэтому нам приходится смотреть на Карфаген и его историю глазами римлян. Римляне же оставили немного сведений о своем заклятом враге. Один из редких рассказов о самом Карфагене сохра­нился у Аппиана (Ливийские дела, XIV, 95): «Карфаген был распо­ложен в самой внутренней части очень большого залива и был очень похож в некотором роде на полуостров. От материка его отделял перешеек шириной в 25 стадиев; от перешейка, между болотом и морем, тянулась к западу длинной и узкой полосой коса шириной, самое большее, полстадия. Часть города, обращенная к морю, была окружена простой стеной, так как была построена на отвесных ска­лах, та же часть, которая была обращена к югу в сторону материка, где на перешейке находилась и Бирса, была окружена тройной сте­ной. Из этих стен каждая была высотой до 30 локтей, не считая зуб­цов и башен, которые отстояли друг от друга на расстоянии двух плетров, каждая в 4 яруса; ширина стены была 30 футов; каждая сте­на делилась по высоте на 2 яруса, и в ней, бывшей полой и разде­ленной на камеры, внизу обычно стояли 300 слонов и находились склады пищи для них. Над ними же были лошадиные стойла для 4000 коней и хранилища сена и овса, а также казармы для людей, примерно для 20 тысяч пеших воинов и 4000 всадников. Столь зна­чительные приготовления на случай войны были у них уже раньше сделаны для размещения в одних только стенах. Тот же угол, кото­рый от этой стены, минуя вышеуказанную косу, загибался к зали­ву, один только был слабо укреплен и низок и с самого начала ос­тавлен без внимания.

Гавани Карфагена были взаимно связаны, так что можно было про­плывать из одной в другую; вход же в них из открытого моря был шириной в 70 футов, и запирался он железными цепями. Первая га­вань была предоставлена торговым судам, и в ней было много раз­личных причалов; во внутренней же гавани посредине был остров, и как этот остров, так и гавань были охвачены огромными набережны­ми. Эти набережные были богаты верфями и доками, рассчитанными на 220 кораблей, и, помимо верфей, складами, где держалось все нужное для оснащения триэр. Перед каждым доком стояли две иони­ческие колонны, окружавшие гавань и остров, что вместе с гаванью создавало впечатление круглой галереи. На острове было сооруже­но на возвышении помещение для командующего флотом, откуда трубач должен был давать сигналы, а глашатай передавать приказы, командующий же за всем наблюдать. Этот остров был расположен у входа в гавань и поднимался высоко вверх, так что командующий мог видеть все, происходящее в море, а подплывающим нельзя было ясно видеть, что делается внутри гавани. Даже вошедшим в гавань купеческим судам не были видны верфи, ибо их окружала двойная стена и были особые ворота, которыми купцы из первой гавани по­падали в город, не проходя через верфи» (пер. С. П. Кондратьева). Суммируя все сведения о Карфагене, Ю. Б. Циркин приходит к сле­дующим выводам: «Карфаген был огромным по тем временам горо­дом. Общая протяженность опоясывающих его стен составляла 22 или 23 мили, то есть более 32 км, так что все пространство внутри городских укреплений превышало 20 кв. км. Его размеры, таким образом, превосходили размеры многих крупнейших городов не только Средиземноморья, но и вообще древности — таких, как Вавилон, рас­кинувшийся на 10 кв. км во времена Навуходоносора (VI в. до н. э.), или Александрия, чья площадь также составляла около 10 кв. км, или даже Рим... Страбон говорит, что накануне Третьей Пунической войны в Карфагене жили 700 тыс. человек. Как показали недавние исследования, цифры, кратные семи, могут быть чисто риторичес­ким оборотом и выражать понятие «очень много». К тому же надо иметь в виду, что под словом «полис» географ мог подразумевать не только сам город, но и его округу. Поэтому при определении чис­ленности городского населения приходится обращаться к косвен­ным данным, учитывая при этом большую степень гипотетичности всех вычислений. Не будет большим преувеличением определить численность всего населения Карфагена в конце IV в. до н. э. в 550— 600 тыс. человек. Для сравнения можно отметить, что все население Афин во времена Перикла достигало 200—300 тыс. человек, в Алек­сандрии в I в. до н. э. проживало, согласно Диодору, 300 тыс. сво­бодных, поэтому все ее население считают примерно равным 1 млн. человек; в Риме при жизни Цезаря проживало 800 тыс. Численность населения, естественно, не оставалась неизменной. Во II в. до н. э. она, по-видимому, выросла из-за притока насления из городов, ото­шедших к римлянам и нумидийцам, и в таком случае мы получаем цифру, достаточно близкую к сообщенной Страбоном» (Циркин Ю. Б. Карфаген и его культура. М., 1986. С. 125—126).

 

Начало войны

 

К 60-м гг. III в., отняв Регий у кампанских наемников, Рим вплотную подошел к узкому Мессанскому проливу, отделявшему Италию от бога­той Сицилии. Там в этот момент была сложная политическая ситуация. После неудачной авантюры Пирра карфагеняне снова завладели большей частью острова. В руках Сиракуз осталась сравнительно небольшая тер­ритория в восточной половине Сицилии. Северо-восточный угол острова с г. Мессаной находился под властью так называемых мамертинов[140]. В про­шлом это были наемники из Южной Италии сицилийского тирана Агафокла. Оставшись без дела после его смерти в 289 г., они изменнически захватили Мессану. Перебив или изгнав граждан, мамертины разделили между собой их имущество, жен и детей и поставили под свой контроль область Мессанского пролива, имевшую огромное стратегическое значе­ние. Сиракузский полководец Гиерон начал против мамертинов войну и после первых неудач нанес им поражение (около 265 г.). За эту победу он был провозглашен сиракузским царем под именем Гиерона II.

Положение мамертинов стало очень тяжелым. Не надеясь справиться с сиракузянами собственными силами, они впустили в Мессану отряд с карфагенского флота, крейсировавшего в проливе. Гиерон еще не был го­тов к войне с Карфагеном и отступил от города.

Среди мамертинов образовались две партии: одна предлагала формаль­но подчиниться Карфагену на условии признания мессанской автономии, другая настаивала на союзе с Римом. Взяла верх последняя, и в римский сенат было отправлено посольство.

Римское правительство оказалось перед вопросом огромной важности, от решения которого зависели судьбы Рима. Сенаторы прекрасно понима­ли, что принятие Мессаны в союз будет означать войну с Карфагеном, а кто мог предвидеть, к чему она приведет? Карфаген был сказочно богат, обладал могучим флотом. Сенат отдавал себе полный отчет в трудностях предстоящей борьбы. С другой стороны, Рим не мог допустить, чтобы кар­фагеняне стали твердой ногой на берегу пролива. Не говоря уже о страте­гической опасности подобной близости, это явилось бы прямой угрозой если не римской торговле как таковой (Рим в эту эпоху вряд ли еще был сильно заинтересован в торговых делах), то торговле южно-италийских союзников. Захват Мессаны настолько усилил бы позиции Карфагена в Сицилии, что покорение им Сиракуз, а следовательно, и всего острова, становилось только делом времени. Позволить это Рим не мог.

Трудность решения усугублялась еще соображениями внутриполити­ческого порядка. Большая война неизбежно должна была усилить воен­ные элементы крестьянской демократии и привести к власти ряд новых лиц, с чем нелегко было мириться старому нобилитету. Но эти же сообра­жения делали войну желательной для демократических лидеров.

Наконец, для некоторых элементов римского общества (правда, пока немногочисленных) известное значение могли иметь агрессивные стрем­ления в отношении Сицилии. Как ни примитивна была римская экономика еще в начале III в., однако, как мы указывали в предыдущей главе, тенден­ции развития медленно, но неуклонно вели к росту крупной земельной собственности и усилению рабовладения. С этой точки зрения захват пло­дородной Сицилии с ее торговыми городами был крайне желателен. В сущ­ности, ведь это представляло только дальнейшее развитие южно-италий­ской политики Рима! Повторяем, «империалистические» круги в Риме в эту эпоху были еще чрезвычайно немногочисленны, но они уже зарожда­лись и могли оказывать известное влияние на общественное мнение.

Как бы там ни было, вопрос о принятии Мессаны в союз был столь сложен, что голоса в сенате разделились, и он не принял никакого реше­ния. Последнее слово принадлежало народному собранию, которое поста­новило заключить с мамертинами союз и оказать им помощь.

Итак, было принято решение, последствия которого оказались неис­числимыми: оно развязало войну, первую в длинном ряду больших замор­ских войн, приведших к мировому владычеству Рима.

Консул Аппий Клавдий, родственник знаменитого цензора, один из вож­дей военной партии[141], был назначен руководить мессанской операцией. Но так как для набора войска нужно было время, то он отправил вперед одно­го из военных трибунов. Тому удалось с небольшим отрядом прорваться через пролив, охраняемый карфагенскими судами, и войти в мессанскую гавань. Мамертины, ободренные присутствием римлян, потребовали от начальника карфагенского гарнизона Ганнона очистить город. Ганнон рас­терялся и вывел свой отряд[142], а римляне вошли в Мессану (264 г.).

Карфагеняне решили во что бы то ни стало отобрать город и двинули к нему большие силы. Гиерон, боясь римлян еще больше, чем карфагенян, и, по-видимому, не вполне разобравшись в ситуации, заключил с послед­ними союз. Оба союзных войска с двух сторон обложили Мессану.

Тем временем Аппий Клавдий явился с двумя легионами в Регий. Гре­ческие города доставили ему транспортные средства. Ночью римляне пе­реправились через пролив, несмотря на карфагенский флот. Попытка мир­ных переговоров с союзниками не удалась, и начались военные действия. Римский консул, пользуясь тем, что сиракузяне и карфагеняне не доверя­ли друг другу, сначала напал на Гиерона, разбил его и заставил отступить, а затем вынудил к отступлению и карфагенян.

Используя свой успех, консул двинулся на юг, против Сиракуз, но с наличными силами и без флота взять город было невозможно. Так как срок должностного года Аппия Клавдия кончался, он вернулся в Рим, оставив в Мессане сильный гарнизон.