Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

§ 1. Общественно‑политическая мысль

 

Выдающимся деятелем Просвещения в России был Николай Иванович Новиков (1744–1818).

Сын среднепоместного дворянина, Н. И. Новиков, в молодые годы не сумевший получить хорошее образование (был отчислен из гимназии при Московском университете «за леность и нехождение в классы»), в последующем блестяще восполнил этот пробел самообразованием. Недолго служил в Измайловском полку, затем был письмоводителем в Комиссии по составлению Уложения. В 1769 г., откликаясь на призыв Екатерины II, начавшей в том же году выпускать журнал «Всякая всячина», организует издание сатирических журналов, принесших ему славу и известность: «Трутень» (1769–1770), «Живописец» (1772–1773) и «Кошелек» (1774).

И здесь выяснилось, что обычно трезво оценивающая ситуацию императрица, но неудачно попытавшаяся печатным словом повлиять на общественное сознание после провала затеи с Уложенной комиссией 1767 г., вновь ошиблась в оценке состояния общества – в нем уже есть личности со своим взглядом и на самодержавную форму правления, и даже на саму «северную Семирамиду».

О социально‑политической ориентации первого журнала Н. И. Новикова говорили его название – под «трутнем» подразумевался помещик, благоденствующий на чужом труде, и взятый из притчи Сумарокова эпиграф: «Они работают, а вы их труд ядите» . Именно потому помещик‑крепостник явился главным объектом сатиры журнала. Но не только. Н. И. Новиков считал своим долгом кроме бичевания «жестокосердия» помещиков вскрывать и взяточничество судейских чинов, с обозначением конкретных лиц. Так, в «Трутне» появляется множество сатирических портретов (Змеяна, Недоума, Безрассудова), легко узнаваемых читающей публикой. Надо уточнить, что и екатерининская «Всякая всячина» борется с такими человеческими пороками, как жестокое обращение с крепостными, казнокрадство, взяточничество, но иными способами: добродушной веселой сатирой, осмеянием общечеловеческих слабостей, призывая проявлять при этом человеколюбие, кротость и снисхождение, ибо слабости свойственны человеческой природе от рождения. Тем самым вместо обличения и бичевания живых носителей пороков следовал призыв «смеяться над пороками других и любоваться собою», насаждать «добрый вкус и здравое рассуждение». Однако обществу уже недостаточна сатира в «улыбчивом духе».

Позиция «Трутня» иная: «По моему мнению, больше человеколюбив тот, кто исправляет пороки, нежели тот, кто оным нисходит, им, сказать по‑русски, – потакает». Если «улыбчивая сатира» Екатерины отличалась безликостью и была ориентирована на человечество вообще, то «Трутень», а затем «Живописец» и «Кошелек» не останавливались перед тем, чтобы называть и конкретных объектов критики, в том числе «придворных господ, знатных бояр, дам, судей именитых, и вообще всех» (так упрекали журнал официозные его критики). Действительно, в одном из выпусков «Трутня» появляется сатирический портрет издателя «Всякой всячины», закамуфлированный под именем «прабабки». Нелицеприятный разбор публикуемых во «Всякой всячине» материалов ясно свидетельствовал, что «пожилая дама» не знает русского языка, но «так похвалами избалована, что теперь и то почитает за преступление, если кто ее не похвалит». Читающей публике не составило труда в намеками обозначенном лице узнать Екатерину. Всем хотелось знать, чем все это кончится, и тираж «Трутня» поднялся с 626 почти до 1240 экземпляров. В сентябре 1769 г. Новиков решается и на откровенное пародирование некоего «коронованного автора», представляя его как «неограниченного самодержца». Терпение Екатерины на пределе, она ужесточает цензуру – запрещено затрагивать особо острые темы. Она уже не отвечает (как прежде) литературным оппонентам «Всякой всячины», вскоре и вовсе окончившей свою короткую жизнь (всего вышло 150 номеров).

В 1770 г. из‑за цензурных ограничений тематики публикаций тираж «Трутня» упал до 750 экземпляров, а затем он был закрыт властями. Новый сатирический журнал Новикова «Живописец» продолжил критику крепостничества и защиту крестьян. Причем теперь в журнале особым рефреном стала звучать идея, что «крестьяне такие же люди, как и дворяне». Обостренное внимание читателей привлекли «Отрывок путешествия» и «Письма уездного дворянина к его сыну» (позднейшее их название – «Письма к Фалалею»), в которых прямо утверждалось, что мораль дворян покоится на их убеждении, что крестьяне для того и существуют, чтобы «без отдыху» работать на них и безропотно сносить все обиды (автором последнего большинство исследователей считают Д. И. Фонвизина). Первое же произведение, по существу, является «непосредственным предшественником» радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву». Здесь «путешественник» тоже останавливался «во всяком почти селе и деревне» и встречал «бедность и рабство повсюду»; он «не пропускал ни одного селения», выясняя «причины бедности крестьян», и «всегда находил, что помещики сами тому были виной», что помещики свою любовь и добродетель «изъявляют больше собакам и лошадям, а не человекам».

«Живописца» постигла судьба «Трутня» – журнал был закрыт. Екатерина как бы запамятовала, что еще совсем недавно в своем журнале пыталась убедить «невежественное» ее окружение в том же: крестьяне «такие же люди, как мы». Тем самым, потерпев поражение в журнальной полемике о направленности сатиры – против абстрактных носителей пороков или их живых, узнаваемых персон, – Екатерина пожертвовала самой сатирой, запретив ее. Но было уже поздно – джинн выпущен ею самой из бутылки, и с обличающей сатирой новиковских журналов успели ознакомиться многие. Особо обратим внимание на то, что при всем критическом отношении к екатерининской «Всякой всячине» ясно одно – без нее не было бы ни «Трутня», ни других изданий, вложивших свою лепту в складывание общественного мнения, пока еще робко осуждающего крепостнические порядки. Не будем забывать, что и новиковские выступления направлены не против системы в целом.

В своем пожелании «поселянам» на новый, 1770 г. он писал в «Трутне»: «Я желаю, чтобы ваши помещики были ваши отцы, а вы их дети. Желаю вам сил телесных, здравия и трудолюбия. Имея сие, вы будете счастливы. А счастье ваше руководствует ко благосостоянию всего государства». Новиков, как и другие деятели российского Просвещения, был смел и уверен в критике существовавших реалий, но в определении способов построения нового общества находился в плену ложного представления о возможности установления справедливых порядков посредством хороших законов и убеждения господ в безнравственности сохранения рабства и деспотизма. Вера в возможность «перевоспитания» такова, что Новиков не выступал за волевую отмену крепостного права и изменение политической системы. Он прямо не оспаривал права дворян владеть крепостными, а пытался убедить их в том, что последние – «такие же люди, как и дворяне», поэтому должны к ним соответственно относиться. Маленький штрих, хорошо характеризующий сознание даже и самых просвещенных людей, каким был Новиков: в редактируемых им «Московских ведомостях» регулярно помещаются объявления о продаже крепостных людей.

После закрытия журналов главной сферой приложения сил для Новикова стало издательское дело. В 1779 г. он переезжает из Петербурга в Москву, где берет в аренду на 10 лет университетскую типографию и создает «типографскую компанию», ставшую впоследствии прибыльной. Неслыханное для той поры явление.

Новиков широко издает отечественные и переводные книги по самой разнообразной тематике – художественную литературу, труды по экономике и географии, буквари, учебники, словари, сочинения по истории. Среди последних особо следует отметить «Древнюю российскую вивлиофику». Он печатает 12‑томное сочинение И. И. Голикова «Деяния императора Петра Великого», труды Феофана Прокоповича, Г. Ф. Миллера, также труды Д. Дидро, Ж. Ж. Руссо, Г. Э. Лессинга и др. Представление о масштабах издательской деятельности Новикова дают подсчеты литературоведа Г. Макогоненко: из 2685 книг, изданных в 1781–1790 гг., на долю типографии Новикова пришлось 748, или 28 %. Кроме того, он издает первый в России философский журнал «Утренний свет», газеты «С.‑Петербургские ученые ведомости» и «Московские ведомости», первый детский журнал «Детское чтение» и др. Все это позволило С. Н. Глинке оставить о нем и его издательской деятельности лестную оценку: «Умный, деятельный, предприимчивый… далеко опередивший свой век… двигал вслед за собою общество и приучал мыслить». Чрезвычайно высоко ценил просветительскую работу Новикова и В. О. Ключевский: «Новиков, создавший в Москве настоящий центр русского просвещения, способствовал этому важному историческому процессу (формированию общественности. – М. Р. ), как способствовал росту самосознания широких кругов людей, никогда до этого не державших книги в руках, которым он привил любовь к наукам, к знанию, к политике, страсть к настоящему систематическому чтению». Действительно, издаваемые Новиковым книги доходили и до самой глубинки страны, оказывая влияние на складывание новых для российского общества представлений, взглядов. Новиков сумел организовать книжную торговлю в 16 городах России, открыл в Москве библиотеку‑читальню, школы для разночинцев, а за счет получаемых доходов – аптеку для малоимущих.

В 1792 г., на пике своей деятельности, Н. И. Новиков был арестован и заключен в Шлиссельбургскую крепость. Допросы важного узника вел главный «кнутобоец» С. И. Шешковский – обер‑секретарь Тайной экспедиции. Приговор суров: «Заслуживает тягчайшей и нещадной казни». Но «просвещенная» императрица распорядилась иначе: «Запереть на 15 лет в Шлиссельбургскую крепость для принесения покаяния».

Все недоумевают – в чем причина наказания гордости нации, полного разорения блестяще отлаженного книгоиздательского дела и публичного сожжения почти 19 тысяч уже напечатанных книг? Исчерпывающего ответа на этот вопрос нет и поныне. Да, Новиков – масон, член полутайной просветительской организации, и в его изданиях 80‑х гг. сильно сказывалось влияние масонства (большинство сожженных книг – «масонского» содержания). Но он рядовой член организации и не занимает в ней руководящей должности, да и сама организация не представляет опасности для режима. Историки склоняются к мнению, что императрица организовала гонения на масонов за их тайную поддержку ее сына Павла как главного претендента на незаконно занятый ею трон. Новиков с его известностью мог быть тем, через которого устанавливались какие‑то связи с засидевшимся в цесаревичах 38‑летним Павлом. Сказалась, видимо, и давняя личная неприязнь, враждебность императрицы к Новикову, оставшаяся с времен публичного поражения ее «Всякой всячины». Современник событий, пастор Виганд, служивший в Московском университете, писал, что «императрица Новикова лично ненавидела». Вероятно, все это в совокупности определило судьбу Николая Ивановича, да и время удобное – в 1791 г. умер покровительствовавший Новикову Г. А. Потемкин. Не зря же чуть ранее Екатерина поделилась с московским губернатором, что «всегда успевала управляться с турками, шведами и поляками, но, к удивлению, не может сладить с армейским поручиком» (чин Новикова).

Поворот к отказу от политики «просвещенного абсолютизма» обозначился еще ранее, после прочтения книги А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», доставленной Екатерине 25 июня 1790 г.

Гнев императрицы был неподдельным, она в ярости забыла о своем недавнем утверждении, что нельзя наказывать людей за убеждения, за несовпадающие с ее собственными взглядами суждения, и была готова применить самые суровые меры к автору. Екатерина не понимала, что творение Радищева есть следствие распространения в России идей Просвещения, начатого по ее же инициативе.

Александр Николаевич Радищев (1749–1802) родился в Москве, в семье владельца тысяч крепостных. Детство провел в саратовском имении отца. Человеческие качества Радищевых лучше всего характеризует тот факт, что во время восстания Пугачева крестьяне их не выдали, спрятав по своим дворам.

Радищев вначале обучался в Пажеском корпусе, а в 1766 г. в числе 12 одаренных детей направлен был на учебу в Лейпцигский университет, где все свободное время отдавал изучению работ французских просветителей – по философии, политэкономии, праву, литературе. Что им двигало при этом, мы точно не знаем, но приведем пушкинское замечание: «Беспокойное любопытство более, нежели жажда познаний, была отличительная черта его ума». После возвращения на Родину в 1771 г. Радищев – протоколист Сената, военный прокурор. В 1775 г. выходит в отставку в чине секунд‑майора, и спустя два года он уже на гражданской службе – сначала помощник управляющего, а затем управляющий таможни в Петербурге.

В годы службы в Коммерц‑коллегии у Радищева сложились прочные дружеские отношения с президентом коллегии графом А. Р. Воронцовым. Его лично знала и отличала среди других и Екатерина. «Следуя обыкновенному ходу вещей, – пишет А. С. Пушкин, – Радищев должен был достигнуть одной из первых степеней государственных. Но судьба готовила ему иное». Его судьбой стала написанная и изданная им самим книга. Она была набрана в его домашней типографии, специально заведенной для этого случая.

К этому времени Радищев, по словам Пушкина, был уже «уважаем в обществе как сочинитель». Им в 1773 г. опубликован перевод книги социал‑утописта XVIII в. аббата Мабли «Размышления о греческой истории», в комментариях к которой содержался прошедший мимо внимания цензуры и властей прямой выпад против самодержавия: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние». Не вызвали официальной реакции, да и отклика читающей публики его сочинения «Письмо жительствующему в Тобольск» (1782) и «Житие Федора Васильевича Ушакова» (1789), хотя в них, по отзыву Е. Р. Дашковой, имелись «выражения и мысли, опасные по тому времени». Радищеву сошла с рук написанная им ода «Вольность» (1783), рефрен которой – неизбежное падение «самодержавства».

В мае 1790 г. тиражом 650 (или 640) экземпляров выходит в свет главная книга А. Н. Радищева (без указания автора). Она одобрена цензурой, видимо не вникшей в содержание какого‑то там «Путешествия», весьма распространенного в ту пору жанра. Автор дарит 5 экземпляров книги друзьям, а 25 отдает книготорговцу Зотову для реализации. Успех неожиданный – все они раскуплены. Вероятно, привлекал и взятый из поэмы Тредиаковского интригующий и непонятный для непосвященных эпиграф – «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй », – образно символизирующий крепостное право. Книга быстро дошла до Екатерины II. Ее реакция однозначно негативная, о чем мы узнаем из трех бесстрастных дневниковых записей ее статс‑секретаря А. В. Храповицкого. 26 июня: «Говорено о книге «Путешествие из Петербурга до Москвы». Тут рассевание заразы французской: отвращение от начальства; автор мартинист; я прочла 30 страниц, посылали за Рылеевым (полицмейстер. – М. Р. ). Открывается подозрение на Радищева». 2 июля: «Продолжают писать примечания на книгу Радищева, а он, сказывают, препоручен Шешковскому и сидит в крепости». 7 июля: «Примечания на книгу Радищева посланы к Шешковскому. Сказывать изволила, что он бунтовщик хуже Пугачева, показав мне, что в конце хвалит он Франклина как начинщика и себя таким же представляет. Говорено с жаром и чувствительностью».

Радищева арестовали 30 июня 1790 г. Недолгое следствие – и 24 июля Уголовная палата приговорила его к смертной казни.

В начале августа следует царский указ: «Александр Радищев оказался в преступлении противу присяги его и должности подданного изданием книги… наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства, и, наконец, оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской… повелеваем… сослать его в Сибирь, в Илимский острог на десятилетнее безысходное пребывание».

После смерти Екатерины Радищев определен в ссылку в Калугу и лишь в 1801 г. амнистирован Александром I. Ему разрешено вернуться в Петербург, поступить на государственную службу, чем он и воспользовался. Однако 11 сентября 1802 г. Радищев принимает смертельную дозу яда. Тайна трагического шага похоронена вместе с ним.

Трагична и судьба книги: после ареста Радищева его слуга сжег весь тираж, уцелело не более 20 экземпляров (к настоящему времени в российских библиотеках сохранилось около 15 экземпляров). Но книга имела широкое хождение в обществе в рукописных копиях (на 1985 г. выявлено 96 списков).

Чем же так встревожила «просвещенную» императрицу книга Радищева, что она определила его автора как «бунтовщика хуже Пугачева»? Частичный ответ на вопрос содержится в приведенном выше указе Екатерины II. Но в радищевском наследии все еще многое остается не до конца проясненным. Подтверждением тому служат время от времени возобновляющиеся споры о том, был ли он первым в России революционером, последовательно призывавшим к восстанию против самодержавия, или же он – либерал, совмещавший революционные взгляды с идеями «просвещенного абсолютизма». Есть мнение об отсутствии вообще в «Путешествии из Петербурга в Москву» «прямых призывов к революционному свержению самодержавия и ликвидации крепостнических порядков», «призывов к революционным преобразованиям». С последним утверждением едва ли есть смысл полемизировать. До недавнего времени наиболее распространенное представление о Радищеве как о «первом русском революционере» явно завышено.

Историческое значение «Путешествия из Петербурга в Москву», пожалуй, состоит в том, что в нем впервые прозвучало острокритическое против самодержавия слово, спустя 35 лет, в ряду с другими факторами, вызвавшее дело. Причем особо следует отметить, хотя Радищев и убежден, что изложенное им вовсе «не мечта», его знание российской действительности, интуиция дают ему основание отодвинуть осуществление «не мечты» на далекое завтра: «…взор проникает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую; я зрю сквозь целое столетие!» (глава «Городня»).

Исследователи задаются вопросом, для чего написал свою главную книгу «мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо всякой опоры», для чего он «дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины!» (А. С. Пушкин). К сожалению, в поисках ответа на этот вопрос большинство историков доверяются (без тени сомнения) сказанному Радищевым на допросах: написал книгу из желания «быть известну между авторами», «писал, гоняясь за пустою славою прослыть писателем» и т. п. Но ведь это он говорил Шешковскому, при встречах с которым даже Г. А. Потемкин вместо здравствования с издевкой спрашивал: «Все кнутобойничаешь?»

А вот что сказал А. Н. Радищев потомкам и будущим исследователям его жизни и творчества (едва ли думая об этом) в своем стихотворении, написанном перед самой отправкой в Илимский острог, когда мало или вовсе нет надежд на возвращение:

 

Ты хочешь знать: кто я? Что я? Куда я еду? –

Я тот же, что и был, и буду весь мой век:

Не скот, не дерево, не раб, но человек!

Дорогу проложить, где не бывало следу,

Для борзых смельчаков и в прозе, и в стихах,

Чувствительным сердцам и истине я в страх

В острог Илимский еду.

 

Чтобы «дорогу проложить, где не бывало следу» – кажется, точнее не скажешь, и нет никаких оснований сомневаться в искренности человека, по словам А. С. Пушкина, «действующего с удивительным самоотвержением и с какой‑то рыцарской совестливостью».

Распространение просветительских идей в России привело к появлению других отечественных мыслителей. Среди них сын украинского казака, ученик и последователь М. В. Ломоносова Яков Павлович Козельский (ок. 1728 – ок. 1794), автор «Философских предложений». После окончания университета при Петербургской академии наук он преподавал математику и механику в Артиллерийской и Инженерной школах, активно участвовал в переводе статей из «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера. В написанных им «Философских предложениях» (1768) Козельский резко протестовал против представления дворянского общества о крестьянах как о низшей («подлой») породе людей. Разделяя постулаты естественного права, он считал всех людей равными по природе. В значительной мере опережая время, Козельский звал к ценностям буржуазного общества – к утверждению мелкой частной собственности, ограниченной личным трудом, которая позволила бы всем людям быть равными между собой, не «утесняя других».

Глубоким мыслителем екатерининской эпохи был происходивший из мещан г. Нежина профессор юриспруденции Московского университета Семен Ефимович Десницкий (ок. 1740–1789), своими трудами положивший начало исторической школе права в России.

В 1768 г. он подал в Комиссию по составлению нового Уложения проект государственного преобразования России, в котором осуждал крепостной строй, тормозивший, по его убеждению, экономическое развитие страны, и доказывал необходимость его изменения мерами, проводимыми сверху, – учреждением выборного Сената как высшего судебного и законодательного органа, введением бессословного и гласного суда с институтом присяжных заседателей и независимой адвокатурой. Был последователен в критике безотрадного положения крепостных крестьян и подчеркивал, что земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает. В целом Десницкий – сторонник превращения абсолютизма в конституционную монархию.

Алексей Яковлевич Поленов (1738–1816) учился в гимназии при Петербургской АН, затем в академическом университете, в 1762 г. был направлен в Страсбург и Геттинген для совершенствования знаний в области истории и права. Это он (см. гл. 11, § 6) представил на конкурс ВЭО свое сочинение «О крепостном состоянии крестьян в России». Поленов открыто писал о том, что крепостничество приводит к разорению народа, неконтролируемо эксплуатируя его труд и бессовестно похищая результаты его. Отмечая, что «угнетение не только вредно для общества, но и опасно», он в обоснование крамольного тезиса ссылается на народные восстания, вызванные непосильным гнетом.

Выдающимся представителем консервативного направления общественно‑политической мысли России 60–70‑х гг. XVIII в. был князь Михаил Михайлович Щербатов, всю свою сознательную жизнь отстаивавший исключительные привилегии и права дворянства как опоры государства. Очевидец и участник многих событий, он блестяще представил их в мемуарах «О повреждении нравов в России», писавшихся «в стол». В этом труде нашли отражение его оппозиционные настроения – ярого защитника корпоративных интересов дворянства. Особую тревогу у него как у помещика вызывало кризисное, на его взгляд, положение сельского хозяйства страны, и критику здесь он ведет сугубо с позиций физиократов. Основываясь на достаточно сомнительных оценках эффективности труда земледельца, Щербатов приходит к неутешительному заключению о чрезвычайно низкой «товарности» (валовой сбор минус потребное количество зерна на нормальное питание) зерновых и неизбежности голода даже «в случае хотя бы незначительного недорода». Мрачные видения дворянского публициста вызваны в первую очередь неприятием правительством мер по развитию торговли и промышленности, неизбежно вызывавшим отток крестьянских рук из сферы земледелия. Ясно отсюда, почему в полемике по поводу «либеральных идей» эпохи, когда центральным становился вопрос об освобождении крестьян от крепостной зависимости, Щербатов страстно отстаивал необходимость ее сохранения. При острой нехватке рабочих рук не только в земледельческом производстве, при низкой производительности и тяжелых условиях крестьянского труда освобождение крестьян, считал мемуарист, приведет к разорению дворянства, полному запустению центра страны и краху сельского хозяйства – основы государственного благополучия; нарисованная им картина предопределяет его общий вывод: «Оставим лучше крестьян в России в том состоянии, в котором они пребывают в течение нескольких столетий». Недовольство Щербатова действиями правительства идет столь далеко, что он обвиняет в деспотизме и государыню, но только за игнорирование олигархических поползновений родовитого дворянства.

Обрушиваясь на «худородных» дворянских выскочек и фаворитов, «незнающих и мало совести имеющих», именно в них он видит виновников неэффективной деятельности всех звеньев государственного аппарата. Особый гнев Щербатова вызывал установленный петровской Табелью о рангах порядок получения дворянства купцами и «подрядчиками», в его глазах – достойных виселицы грабителей казны. Но и это не все. Если получившие дворянские звания купцы и «подрядчики» отличались «пронырством и корыстолюбием», то дворяне‑разночинцы – само лицемерие, лесть, подлость. Язвительность Щербатов во всем блеске демонстрирует при обличении нравов. Он неудержим в попытках объяснить неприемлемые для него явления жизни едва ли не всеобщим «повреждением нравов». Достается всем российским самодержцам, особенно «славолюбивой» и «любострастной» Екатерине II, главный грех которой в том, что имела множество любовников, каждый из которых, «хотя уже и коротко их время было, каким‑нибудь пороком за взятые миллионы одолжил Россию».

Мемуары Щербатова были опубликованы только в середине XIX в. и не имели реального влияния на умы его современников.

 

Образование

 

В развитии образования России второй половины века четко выделяются две тенденции – дальнейшее расширение сети учебных заведений разнообразного профиля и упрочение сословного принципа комплектования их учащимися.

Выше уже говорилось об открытии в 1752 г. Морского шляхетского корпуса на базе ранее существовавшей Морской академии.

В 1762 г. по инициативе А. Н. Вильбоа открывается Артиллерийский и Инженерный шляхетские корпуса. Создание этих учебных заведений упрочивало главенствующее положение дворянства практически во всех сферах административной, военной, гражданской и придворной службы, куда и направлялись их выпускники. Тем самым служба во властных структурах окончательно становилась сословной привилегией дворянства. Однако названные учебные заведения сыграли свою роль в росте образовательного и культурного уровня общества в целом. Дело в том, что в военных училищах отнюдь не замыкались на изучении специальных дисциплин, а внимание уделялось и общеобразовательным предметам – географии, истории, риторике, иностранным языкам, а также необходимым в высшем свете музыке, танцам. Это в первую очередь относилось к Сухопутному шляхетскому корпусу. Здесь, если учащийся проявлял «природную склонность» к какому‑либо из этих предметов, он мог вообще не изучать «к воинскому мастерству потребных наук» и целиком сосредоточиться на овладении избранной дисциплины. В результате немало выпускников корпуса определялись на гражданскую службу, пополняя ряды тех, кто профессионально занимался так нужным обществу делом: переводами художественных, философских, политических сочинений, изданием журналов и т. д. Однако главной задачей Шляхетского корпуса была все же подготовка офицеров. Высочайше утвержденным положением учащиеся старше 20 лет, овладевшие семью предметами, выпускались сразу поручиками, пятью (что было не очень трудно) – подпоручиками.

В основанной в 1757 г. Академии художеств, названной С. М. Соловьевым «учреждением будущего», в 1761 г. насчитывалось уже 68 человек, взятых из Московского университета. Они распределялись по трем классам, изучавшим живопись, скульптуру, архитектуру. Президентом академии стал И. И. Шувалов, практическую же деятельность направлял архитектор А. Ф. Кокоринов.

В числе учеников Академии – известные впоследствии Ф. С. Рокотов, В. И. Баженов и др. После вступления на престол Екатерины II Академии была предоставлена самостоятельность (ранее она была при Московском университете), ее куратором стал любимец императрицы Иван Иванович Бецкой. Исходя из лелеемой им идеи воспитания «новой породы» людей, Бецкой в 1765 г. устраивает при Академии для мальчиков «разного звания» закрытое воспитательное училище, задача которого – учить тому, что нужно знать для поступления в саму Академию: российской грамоте, иностранным языкам, рисованию, арифметике, геометрии, истории, географии, мифологии.

Принимали по 60 учеников каждые три года. В училище было три класса, в каждом из которых учеба продолжалась три года. Двенадцать лучших учеников каждые три года направлялись для поощрения и совершенствования мастерства во Францию, Италию, Англию. Примечательной особенностью Академии художеств было соединение в ней всех трех ступеней обучения – начальной, средней, высшей. Процессу обучения во многом способствовала подаренная И. И. Шуваловым богатейшая библиотека, а овладению секретами художественного мастерства – переданная им в дар Академии коллекция картин великих мастеров (Рембрандта, Рубенса, Ван Дейка, Веронезе и др.).

Роль Академии художеств в подготовке мастеров искусства велика. Из нее в XVIII в. вышли Е. П. Чемесов, Ф. Н. Шубин, М. И. Козловский, И. П. Мартос и другие крупные мастера. В разные годы в Академии преподавали Ф. С. Рокотов, Д. Г. Левицкий, С. Ф. Щедрин и др.

Итак, в начале 60‑х гг. XVIII в. на всю страну светское образование располагало академической гимназией в Петербурге, тремя военными училищами, Московским университетом и гимназией при нем, гимназией в Казани. Для нужд государства учебных заведений требовалось гораздо больше, да вот беда – негде взять учителей. Их недостаток ощущался и в уже имеющихся учебных заведениях. Так, если в 1763 г. Морской кадетский корпус публикует в «Ведомостях» вакансии на 4 места преподавателей, то в 1764 г. ему «потребны» уже более 20 (!) учителей.

В 1764 г. в Новодевичьем монастыре в Петербурге открывается женское училище, известное под названием Смольного института благородных девиц. Эта первая не только в России, но и в мире светская женская школа была рассчитана на 200 девушек‑дворянок, преимущественно из знати. Зачислялись в школу девочки в возрасте 6 лет, оканчивали ее в 18. На все время обучения воспитанниц изолировали от семьи, что, по мнению инициатора создания Смольного И. И. Бецкого, должно было исключить какое‑либо пагубное влияние на них. Долгое пребывание Бецкого за границей, знакомство прежде всего с идеями Ж. Ж. Руссо привели его к мысли о возможности создания лишенной всяких пороков «новой породы людей», которые, по мере их численного роста и передачи приобретенных добродетелей своим детям (и т. д.), смогут создать «справедливое общество». Утопичность идеи Бецкого, горячо поддержанного Екатериной II, очевидна. По отзыву М. М. Щербатова, из «смолянок» «ни ученых, ни благородных девиц не вышло», поскольку их «воспитание более состояло играть комедии, нежели сердце, нравы и разум исправлять». «Смолянки» остались той же «породы», что и их родители. Воспитанные в тепличных условиях, они оказывались неприспособленными к реальной жизни. И все же Смольный институт, где обучали танцам, музыке, хорошим манерам, французскому языку, арифметике, истории, географии, оказал благотворное влияние на распространение не только среди воспитанниц института просвещения, на смягчение нравов. К тому же при институте было образовано светское «особливое училище для мещанских девиц», куда зачислялись девушки из недворянских сословий (кроме крепостных крестьян). Им преподавалась грамота, письмо, арифметика, катехизис и давались уроки «домоводства». Последнее было главным предметом, ибо выпускницы должны были уметь прислуживать «настоящим» «смолянкам», аристократии и чинам высшей бюрократии.

Однако грамотные и образованные люди требовались не только для обслуживания элиты столичного общества. Без создания сети общеобразовательных школ практически невозможно было дальнейшее развитие отечественной науки и культуры, нелегко было удовлетворить растущий спрос на них во всех звеньях центрального и местного административного аппарата, в торговых и промышленных заведениях, в самих дворянских вотчинах. Готовить их в требуемом количестве по старинке в закрытых специализированных сословных учебных заведениях практически было невозможно, да и дорого. Понимание этого вынудило правительство в конце 70‑х – начале 80‑х гг. всерьез задуматься о создании общеобразовательных школ. Последним толчком к реализации назревшей проблемы стало открытие в 1777 г. в Петербурге Н. И. Новиковым двух начальных школ для детей обоего пола на средства, полученные от журнальной деятельности и пожертвований. Екатерина II, видимо, расценившая этот шаг как личный вызов, также открыла одно подобное начальное училище (эти три учебных заведения принимали детей только из тех полицейских частей, где они располагались). После высказанной императрицей надежды, что и другие «не отрекутся содействовать пользе сограждан своих», к концу 1781 г. в столице действовало семь начальных школ, где обучалось почти 500 учеников.

Но то было в столице и под каким‑то присмотром Екатерины II. Без такой опеки создание общеобразовательных школ в губернских и тем более уездных городах было делом нереальным (о деревнях и селах речь вообще не шла). Екатерина понимала необходимость кардинальной реформы для преодоления острейшей проблемы. Решающим побудителем к подготовке реформы послужило ознакомление императрицы в 1780 г. с системой образования в Австрии. В 1782 г. по рекомендации Иосифа II в Россию приглашен сербский педагог Федор Иванович Янкович де Мириево (1741–1814) – автор школьной реформы в Австрии. В том же году для решения конкретных задач реформы образована Комиссия об учреждении училищ. Возглавил ее бывший фаворит Екатерины II сенатор П. В. Завадовский. По разработанному Комиссией «Плану к установлению народных училищ в Российской империи» в каждом губернском городе учреждались четырехклассные народные училища, а в уездных городах – двухклассные малые народные училища. По «Плану» школы были всесословные и должны содержаться за государственный счет. Но поскольку они находились в городах, то дети крестьян практически были лишены возможности в них учиться.

Значение готовящейся реформы трудно переоценить: создавалась общегосударственная общеобразовательная школа, основанная на единых принципах. Для учащихся впервые появлялась возможность учиться одним и тем же предметам, по единым программам и учебникам. Для реализации идеи Комиссия издала «Руководство учителям первого и второго классов» – перевод книги известного австрийского педагога И. И. Фельбигера, – адаптированное Янковичем применительно к условиям российской действительности.

«Руководство», содержащее практические указания и советы, по существу, стало новым словом в методике преподавания. Ряд его положений, как, например, совет учителям заботиться «более об образовании разума» учеников, «нежели о накоплении и украшении памяти», актуален и ныне. Тем самым в народных училищах преимущество отдавалось овладению суммой знаний, а не зубрежке, выработке умения применять их на практике. В общей сложности Комиссией было подготовлено к изданию более 70 книг учебного назначения. Объединяло их стремление авторов вложить в сознание учащихся правила добродетели и изгнать пороки. Важным элементом пособий было включение в них прогрессивных идей и методов выдающегося педагога Яна Амоса Коменского. Однако не забывался и сословный строй общества. Так, в обязательном для изучения в народных училищах сочинении Фельбигера «О должностях человека и гражданина», отредактированном Екатериной, главное наставление состояло в следующем: «Рабы и слуги должны господ своих и домоначальников любить, и притом не по наружному только виду, но искренне и от всего сердца». Другие положения не менее любопытны: «Не терзались бы люди толь многими суетными желаниями, когда бы знали, что благополучие не содержится в вещах… не состоит оно в богатстве… Истинное благополучие есть в нас самих. Когда душа хороша, от беспорядочных желаний свободна, и тело тоже здорово, тогда человек благополучен… В государстве нет ничего полезнее и нужнее трудолюбия и прилежания подданных; ничего же нет вредительнее лености и праздности… Труд есть должность наша и твердейший щит против порока».

Прием в училища проводился дважды в год (в прежних учебных заведениях он был круглогодичным). В классе мальчики и девочки сидели отдельно. Телесные наказания запрещены. Учебные дисциплины: 1‑й класс – чтение, письмо, начала арифметики;

2‑й – грамматика, арифметика, чистописание, рисование; 3‑й – арифметика, грамматика, синтаксис, всеобщая история, география, «землеописание Российского государства»; 4‑й – грамматика, сочинения, составление «деловых бумаг», русская история, география, геометрия, механика, физика, естественная история, начала гражданской архитектуры. В школьную программу впервые в России введено естествознание. Новшеством стало и требование наглядности обучения – использование карт, синхронистических таблиц по истории и других пособий.

5 августа 1786 г. Екатерина II утвердила «Устав народных училищ», ставший наиболее значительным законодательным актом, вызванным к жизни идеями Просвещения. Его содержание целиком основано на главном постулате просветительской идеологии – благотворном влиянии на общество распространения просвещения. В результате полученных знаний и соответствующего воспитания, считали проповедники идей Просвещения, будет совершенствоваться человеческая натура, исчезнут пороки, придет конец невежеству, суевериям, рабству. Вера Екатерины II в силу образования и просвещения столь крепка, что в 1782 г. она говорит А. В. Храповицкому: «В 60 лет все расколы исчезнут; сколь скоро заведутся и утвердятся школы, то невежество истребится само собой; тут насилия не надобно».

Процесс учреждения главных и малых народных училищ оказался делом трудным и затяжным. Начать с того, что руководители создаваемых училищ лишь формально принадлежали Главному училищному правлению. На деле они находились в ведении губернаторов и Приказов общественного призрения. Именно они назначали директоров школ, смотрителей и учителей. В их руках были вопросы финансирования и размещения школ. Однако Приказ общественного призрения не располагал достаточными средствами ни для оборудования школ, ни для содержания учителей (в каждом классе малого училища полагался один учитель, в главном – шесть). В результате большинство народных училищ (особенно малых) размещались в малопригодных для обучения помещениях и не имели не только предусмотренных «Уставом» лабораторий, библиотек, наглядных пособий, но зачастую и учебников, а труд учителей оплачивался мизерными жалованьями, к тому же крайне нерегулярно. Все это отразилось на темпах создания сети народных училищ. Относительно споро дело пошло лишь в губернских городах, и к концу XVIII в. в 45 губерниях и Петербурге было 42 главных народных училища с 7011 школьниками. Хуже обстояло дело с малыми уездными училищами. Из‑за отсутствия средств у местных властей было открыто 239 малых училищ, 48 из которых действовали в двух столичных губерниях. В них обучалось более 15 тыс. учеников. Для огромной страны этого было очень мало. В среднем на 500 тыс. жителей губернии приходилось одно главное училище, где обучалось около 135 детей, а на 50 тыс. жителей уезда – одно малое училище с 40 учениками и одним учителем. Отрадным фактом стало обучение в народных училищах 850 девочек, в основном из непривилегированных сословий.

Что касается сословного состава учащихся народных школ, то по Москве он выглядел так: в 1786–1801 гг. в главном народном училище дети дворян составляли 13 %, в 17 малых училищах – 9 %; дети духовенства – 2 и 8 % соответственно. Это объяснимо: первые предпочитали учиться в шляхетских корпусах и университетской гимназии, вторые – в духовной семинарии. Дети купцов, мещан, приказных составляли 13 % учащихся в главном и 30 % – в малых народных училищах. Солдатские дети – 5 и 6 % соответственно. Но что удивительно, в главном училище Москвы 0,5 % учащихся составляли дети помещичьих крестьян. В малых училищах Москвы доля детей дворовых и вовсе высока – 47 % учеников. Это тем более неожиданно, что по «Уставу» они не могли быть приняты в училище. Это объясняется тем, что в малые училища дети дворовых были пристроены помещиками, которые нуждались в грамотных приказчиках и прислуге. Явление, характерное не только для Москвы. В малых народных училищах Петербурга дети дворовых составляли 12 %, а в главном училище Рязани на детей помещичьих крестьян и дворовых приходилось 36 % учащихся. Впрочем, с 1792 г. их удельный вес в общем составе учащихся народных школ резко сократился, но увеличилось число детей купцов и мещан. Видимо, помещики в основном удовлетворили потребности в грамотных слугах, а возможно, убедились, что это оборачивается против них самих.

В 90‑х гг. произошли изменения не только в социальном составе школяров, но уменьшилось и число учащихся в малых школах. Тенденция к этому, видимо, проявилась еще раньше, ибо в 1789 г. Екатерина в специальном рескрипте выговаривала главнокомандующего Москвы за «толь малые успехи в заведении народных школ в Московской столице» и «столь ограниченное число учеников в школе». Могла ли августейшая ревнительница просвещения уследить за всеми своими неразумными подданными, если даже попечитель училища в Козлове, на Тамбовщине, принародно «шумел», что все училища вредны и их надо закрыть? На той же Тамбовщине родители не хотели отдавать детей в школы, их направляли туда в принудительном порядке через полицию. Понять родителей можно, так как уровень обучения, особенно в провинциальных городах, был настолько низок, что до 4‑го класса добиралась лишь малая толика поступивших в 1‑й класс, а заканчивали его одиночки. Три фактора лежали в основе такой, парадоксальной в общем‑то, ситуации, характерной не для одного Козлова. Во‑первых, в российских реалиях произошел постепенный отход от добросовестно разработанных Янковичем принципов и методики обучения. Во‑вторых, учителями в большинстве случаев являлись воспитанники духовных семинарий, не обладавшие требуемым «Руководством учителям первого и второго классов» уровнем знаний. В‑третьих, крайне негативно на общем состоянии школ отражалось стремление властей содержать их «без отягощения казны». Что и происходило на практике – казна вообще не отпускала никаких средств для содержания созданных властями же школ.

В последнем факторе заключалась, пожалуй, главная трудность основания всероссийской сети народных училищ с оптимальным количеством учащихся. Это была одна из негативных сторон политики абсолютизма, направленной на сохранение и укрепление господствующего положения дворянства.

Подтверждением существования двойных стандартов служит открытый по инициативе М. М. Хераскова в 1776 г. дворянский Благородный пансион при Московском университете. Питомцы его учились в университете или его гимназии, но жили в отдельном «пансионе». В 1783 г. Благородный пансион обрел самостоятельность и стал общеобразовательной, с шестилетним обучением, школой для дворян, куда принимались дети от 6 до 14 лет.

В пансионе изучались юридические и естественные науки, история и литература, статистика и домоводство, философия и языки. Были уроки музыки, танцев, верховой езды и даже артиллерии. Предметы эти не являлись обязательными, каждый выбирал дисциплину «по способностям». Обязательным было лишь «основательное познание христианского закона» с конкретной целью – «во время брожения умов» в Старом и Новом Свете быть «оплотом против безверия Вольтеров, Дидеротов и Даламберов». Разумеется, большинство воспитанников пансиона становились этим «оплотом», но не все. Среди его питомцев – А. С. Грибоедов, М. Ю. Лермонтов, М. П. Бестужев‑Рюмин, П. Г. Каховский, Н. М. Муравьев, И. Д. Якушкин, Н. И. Тургенев, В. Ф. Раевский и др. Такая идеологическая поляризация объяснима: желающие питомцы имели ничем не ограниченную возможность слушать лекции передовых профессоров университета, находиться в среде разночинного студенчества, пронизанного неприятием официального духа самодержавия и крепостничества.

Довольно распространенной формой образования во второй половине века были частные пансионы, в которых обучались дети дворян среднего достатка и чиновников невысокого ранга. Существовали они главным образом в Москве и Петербурге, а их организаторами являлись иностранцы, чаще всего с низким уровнем знаний. Обеспокоенное этим обстоятельством, Главное училищное правление в 1787 г. обязало желающих открыть частный пансион представлять дипломы на право преподавания или сдавать экзамены в специально созданных комиссиях. Эти меры положительно сказались на качестве обучения. На 1801 г. в стране насчитывалось 48 пансионов с 1125 учениками и 169 учителями.

Еще один путь получения образования в рассматриваемое время – домашнее воспитание с приглашенными учителями, гувернерами и гувернантками. Здесь также были свои особенности. Если верхушка дворянства имела средства приглашать высококвалифицированных специалистов из числа иностранцев и россиян, благодаря чему дети аристократов имели возможность получить хорошее образование, то обучение детей низших слоев дворянства осуществлялось на крайне неудовлетворительном уровне. Вральманы, Цифиркины и Кутейкины – персонажи из фонвизинского «Недоросля» – самый распространенный тип «учителя» в их усадьбах.

При всем очевидном несовершенстве домашнего образования, не всегда качественного обучения в пансионах, они имели и свои плюсы. Главный из них – сокращение числа неграмотных дворян, увеличение числа все чаще обращающихся к книгам, журналам.

Одновременно к концу XVIII в. уменьшились шансы на получение образования детей низших сословий. Например, солдатские дети отныне могли обучаться только в солдатских школах. Для детей из купечества в Москве стараниями И. И. Бецкого открылось специализированное Коммерческое училище – все с той же целью воспитания «новой породы» людей. Бецкой совершил еще одно благородное дело, основав в Москве Воспитательный дом для незаконнорожденных детей и подкидышей.

Всего к началу XIX в. в России насчитывалось около 500 светского характера учебных заведений с 45–48 тыс. учащихся. Кроме того, в стране действовали 66 духовных семинарий и школ, в которых обучались 20 393 человека. Цифры впечатляющие и свидетельствуют о сделанном с начала века громадном шаге в развитии образования в стране. Однако при соотнесении их с общей численностью населения России гипноз цифр блекнет. А могло быть по‑иному, если бы не был закрыт путь в школы крепостным крестьянам и если бы государство не жалело средств.

Суть происшедших в XVIII в. перемен в развитии школ и образования не только в приведенных количественных показателях. Главное принципиальное достижение в этой области культуры России состоит в том, что в стране постепенно складывалась система светской школы, к концу века включавшая в себя все три ее ступени: начальную, среднюю и высшую. Второе: на базе Московского университета, университетских гимназий, Учительского института налажена подготовка кадров учителей для всех типов русских школ (специальных и общеобразовательных). Третье: по всем изучавшимся в учебных заведениях дисциплинам написаны и изданы свои, отечественные учебники. Четвертое: создана русская научная и научно‑техническая терминология, выражавшая понятия каждой из наук. Усилиями прежде всего М. В. Ломоносова и других отечественных ученых были раз и навсегда сняты сомнения всяких «немцев» о самой возможности существования какой‑либо науки с ее особой терминологией на русском языке.

К концу века установившийся сословный характер общеобразовательной и специальной школы закреплял право на образование как сословную привилегию дворянства и духовенства. Доступ в среднюю и особенно в высшую школу выходцам из непривилегированных сословий был предельно затруднен.

 

Наука

 

С успехами образования органически связано развитие науки, отвечающей потребностям укрепляющегося капиталистического уклада. У деловых людей, вовлеченных в промышленное производство, сферу торговли, появилась практическая заинтересованность в науке и ее результатах. Явление это явственно прослеживается именно со второй половины XVIII в. Одно из доказательств тому – статья «О купеческом звании вообще и о принадлежащих купцам навыкам» в журнале «Новые ежемесячные сочинения» (1788).

Ее автор, отражая требования времени, пишет, что для обучения купцов потребны «коммерц‑политика», «история естественная и физика», «механика», «визирование, или наука счислением мерительная» (топография) и т. д.

В годы правления Екатерины II возникает новый учебный и научный центр – Московский университет. В 1773 г. создается Горное училище в Петербурге, в 1783 г. создана Российская академия, первоначальный профиль которой – изучение русского языка и литературы. Российскую академию с первых дней по 1794 г. возглавляла Е. Р. Дашкова, единственная женщина, занимавшая в то время государственную должность, незадолго до этого назначенная Екатериной II еще и директором Петербургской АН.

Первым крупным результатом деятельности Российской академии стали шесть томов нормативного толкового словаря русского языка – «Словаря Российской академии» – с объяснением свыше 43 тыс. слов. Большая заслуга в его издании принадлежала секретарю академии И. И. Лепехину.

В Петербургской АН в течение 31 года работал крупнейший математик XVIII в. Леонард Эйлер. Многие открытия ученого прочно вошли в современную науку и технику, на его трудах воспитывалось не одно поколение отечественных математиков. С. К. Котельников, достойно продолжив дело учителя, осуществил первое на русском языке изложение начал математического анализа, им написаны учебники по математике, механике, геодезии. Другой ученик Эйлера, С. Я. Румовский, стал основоположником отечественной астрономии, он разрабатывал задачи вариационного исчисления, интегрирования иррациональных алгебраических функций и дифференциальных уравнений.

Эйлер и другие крупные ученые‑иностранцы внесли большой вклад в становление российской науки, но и им самим работа в России много дала. «Я и все остальные, – писал Эйлер, – имевшие счастье состоять… при Русской императорской Академии, должны признать, что тем, чем мы являемся, все мы обязаны благоприятным обстоятельствам, в которых там находились. Что касается… меня лично, то при отсутствии столь превосходного случая я бы вынужден был заняться другой наукой, в которой, судя по всем признакам, мне предстояло бы стать лишь кропателем… Я всем обязан своему пребыванию в Петербургской Академии».

С упрочением капиталистического уклада в стране во второй половине XVIII в. все острее ощущается необходимость экономико‑географического изучения ее просторов, и прежде всего новоприобретенных территорий. Это и обусловило выбор главных направлений исследований – интенсивно осваиваемые районы Северного Причерноморья, Северного Кавказа, Крыма, Подонья, Сибири.

С середины 60‑х гг. XVIII в. начинается третий этап в развитии русских географических исследований. Результатом работы предпринятых экспедиций являлось не только практическое изучение огромных территорий страны, но и изменение сознания человека того времени, расширение его кругозора. В свою очередь, приобретение новых географических знаний, освоение новых земель расширяли конкретную базу для развития естественных наук – геологии, физики, ботаники, географии…

Из путешествий, осуществленных в последней трети века, особое значение имели академические экспедиции 1768–1774 гг.

Всего их было пять, объединенных общей целью и единой программой. Три из них – Оренбургские (их возглавляли П. С. Паллас, И. И. Лепехин, И. П. Фальк) и две – Астраханские (руководители С. Г. Гмелин и И.A. Гильденштедт). На самом деле обследуемые регионы были гораздо шире.

Возглавляемая Иваном Ивановичем Лепехиным (1740–1802) экспедиция 1768–1772 гг. исследовала Среднее и Нижнее Поволжье, Среднюю Азию, Южный Урал, часть Казахстана и побережья Каспийского моря, север Европейской части России (в 1773 г. он возглавил экспедиции в Прибалтику и Белоруссию). Петр Симон Паллас (1741–181I) в 1768–1774 гг. обследовал районы Поволжья (Волжско‑Окский бассейн), Прикаспия, Башкирии, Урала,

Забайкалья, юг Сибири. В 1793–1794 гг. он вновь направляется в Причерноморье, Северный Кавказ, Урал. Маршрут экспедиций И. П. Фалька (1727–1773) включал Поволжье, Урал и Западную Сибирь. Его помощник И. Г. Георги исследовал Байкал и прилегающие к озеру местности. Экспедиция И. А. Гильденштедта (1745–1781) была занята обследованием Европейской части России, Кавказа и Закавказья.

В 1783 г., сразу же после присоединения Крыма к России, для изучения края организовано путешествие адъюнкта Академии наук В. Ф. Зуева. Цель его исследования сугубо практическая – выяснение пригодности ненаселенных земель полуострова для сельскохозяйственного производства, изучение быта и хозяйственной деятельности коренного населения.

Задачей всех экспедиций было комплексное изучение природы и населения указанных регионов. Особое значение придавалось описанию хозяйства, быта, культуры населявших их народов, оценка экономического состояния и перспектив развития новых территорий. Исключительную ценность представляли собранные этнографические и картографические материалы. Важно отметить, что итоги всех экспедиций неоднократно публиковались в России и за рубежом, став достоянием не только научной, но и широкой общественности.

Хозяйственным освоением земель на востоке страны занимались и промысловые люди, параллельно составлявшие карты восточных границ империи и прилегающих островов. В последнем особенного успеха достиг в 1785–1793 гг. отряд И. Биллингса, участника третьего путешествия Д. Кука. Еще раньше, в 1768–1769 гг., снаряжается экспедиция землепроходцев П. К. Крашенинникова и М. Д. Левашова для изучения и описания Аляски. Но особо выдающуюся роль в изучении севера Тихого океана и берегов Северо‑Западной Америки сыграл купец и землепроходец из г. Рыльска Курской губернии Григорий Иванович Шелихов (1747–1795). Именно он в 1775 г. создал первую компанию для пушного и зверобойного промысла на Алеутских островах и Аляске. Им же были основаны первые русские поселения в так называемой Русской Америке (Аляске). На основе компании Шелихова в 1799 г. была основана Российско‑Американская компания.

Говоря о географическом изучении страны в последней трети XVIII в., отметим деятельность Географического департамента Академии наук: именно усилиями его сотрудников составлены «Генеральная карта Российской империи, по новейшим наблюдениям и известиям сочиненная» (1776) и «Новая карта Российской империи, разделенная на наместничества» (1786); издан новый «Атлас Российской империи» (1796), состоящий из 52 карт – итог географического изучения страны за все столетие.

Вторая половина века ознаменовалась достижениями в технике. Замечательный механик Иван Иванович Ползунов (1728–1766), сын простого солдата, окончивший лишь екатеринбургскую арифметическую школу, прославился изобретением парового двигателя универсального назначения. Его «огнедышащая машина» могла приводить в действие любые заводские механизмы. Опыт многолетней работы Ползунова над машинами с водяными двигателями озарил его идеей создания двухцилиндровой машины непрерывного действия. В 1763 г. он просит выделить средства для воплощения идеи в жизнь. Потребовалось вмешательство императрицы. Более того, изобретателю авансом пожалован чин инженерного капитан‑поручика. Пуск машины был назначен на 20 мая 1766 г., а 16 мая 38‑летний талантливый механик скончался от чахотки. Некоторое время паросиловая установка исправно действовала, но затем ее забросили «за ненадобностью». Другого, равного подвижнику Ползунову, открывшему век пара, в стране не было. Человечеству пришлось ждать еще 20 лет, пока Дж. Уатт не изобрел свою паровую машину. Различие между ними в том, что Уатт жил в обществе, готовом к тому, чтобы изобретение сразу же нашло применение на практике. Нет уверенности в том, что при жизни Ползунова у его машины была бы иная участь. Поэтому корректность спора – кто был первым – относительна.

Более счастливой поначалу была судьба другого механика‑самоучки, Ивана Петровича Кулибина (1735–1818), сына нижегородского мещанина. Главная удача освоившего часовое мастерство нижегородца состояла в том, что он преподнес императрице сделанные им необычные часы: крышка их открывалась каждый час, являя взору храм Воскресения Христова, а ровно в 12 часов играли сочиненную изобретателем мелодию. Кулибин был награжден одной тысячью рублей и назначен механиком при Петербургской АН с жалованьем 300 руб. в год и казенной квартирой. Он смастерил телескоп, микроскоп, разработал проект «самобеглой» коляски, сконструировал протезы для инвалидов и многое другое, но ничего из этого не нашло практического применения. В 1776 г. умелец, по объявленному конкурсу, создал проект одноарочного моста через Неву длиной 298 м, одобренный академиком Эйлером, но «за ненадобностью» так и не воплощенный в жизнь. Кулибин вынужден был тратить время на красочные фейерверки и другие забавы для дворцовых увеселений. Последние годы он жил в Нижнем Новгороде, разрабатывая необычную модель корабля.

Вторая половина XVIII в. – время зарождения российской агрономической науки, вызванной к жизни потребностями все явственнее ориентировавшихся на экспорт хлеба помещичьих хозяйств. У истоков ее стояли А. Т. Болотов, создавший первое практическое руководство по введению многопольных севооборотов и оптимальной организации сельхозугодий, И. М. Комов – страстный пропагандист травосеяния, улучшения естественных лугов и пастбищ, а также автор первого в России наставления по оптимальному использованию сельскохозяйственных машин и орудий.

Вторая половина столетия отмечена повышенным интересом в обществе к историческому прошлому страны. Появляются первые серьезные исторические труды. В 1768–1784 гг. вышли в свет 4 книги «Истории Российской с самых древнейших времен»

В. Н. Татищева. Плодотворное влияние труда Татищева, с рукописью которого ознакомился Ломоносов (см. гл. 10, § 3), сказалось на весьма популярных в ту пору и неоднократно переиздававшихся исторических работах последнего («Краткий российский летописец с родословием», 1760; «Древняя российская история», 1766).

Большое значение Ломоносов придавал публикации источников и стал инициатором издания «Русской летописи» (1767), в предисловии к которому последовательно проводилась мысль, что история – «главнейшая наука для гражданина в познании его Отечества». Начиная с 60‑х гг. заметно растет источниковая база исторических исследований – широко издаются летописи, актовый материал. М. М. Щербатов в 1767 г. опубликовал «Русскую правду», а в 1770–1772 гг. – «Журнал, или Поденную записку императора Петра Великого». Особое значение в пополнении источниковой базы имела новиковская «Древняя российская вивлиофика», второе издание которой состояло из 20 томов источников: грамот великих князей, дипломатических актов, отрывков из летописей и др. Мало чем в этом уступает ей 21‑томная «История Российской коммерции» М. Д. Чулкова. В это же время М. М. Щербатов пишет «Историю Российскую от древнейших времен», доведенную им до 1613 г. Однако смелость автора не отвечала уровню знаний конкретики, и труд содержит множество неточностей. Но ценным было уже то, что установление хронологической последовательности событий требовало выяснения причинной связи между ними, способствуя пониманию исторического процесса в целом. У его оппонента И. Н. Болтина впервые, пожалуй, осознанно говорится о роли в историческом процессе природного фактора, который имеет «главное влияние» на людей, общество, а прочие причины – суть второстепенные. В становлении отечественной исторической науки свою роль сыграл и отзыв Болтина на «Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка». Отзыв его, как и в соавторстве с А. П. Шуваловым созданный Екатериной II «Антидот» с критическим разбором книги французского аббата Шаппа д’Отероша «Путешествие в Сибирь», в целом был направлен против просветительской историографии, а не против множества мелких и частных нелепостей французских авторов, отважившихся попытаться понять историю России и ее народов за короткое время пребывания в чужой стране. Обе русские работы создавались в целях политической пропаганды и в ответ на критику французскими авторами очевидных издержек крепостного права, невежества духовенства, непросвещенности народных масс и ограничивались выискиванием аналогичных фактов в странах Западной Европы.

Отметим, что становлению истории как науки способствовали и собственные занятия ею Екатерины II. Ее сочинение «Записки касательно российской истории» печаталось в журнале «Собеседник любителей российского слова», начиная с первого номера.

Но затем публикация приостановилась и возобновилась лишь в 1787 г., когда отдельной книгой вышли первые 4 части (5‑я и 6‑я части – в 1793–1794 гг.).

Давая в целом оценку развития исторической мысли в России XVIII в., исследователи в первую очередь отмечают заметный шаг, сделанный в «теории причинности»: «Восемнадцатый век собрал воедино результаты прошлой истории, которые до того выступали лишь разрозненно и в форме случайности, и показал их необходимость и внутреннее сцепление». Разумеется, научный подход в ее изучении, ставший возможным благодаря возросшей массе информации и совершенствованию методов ее анализа, был свойствен только для весьма узкого круга образованной части общества. Но она (историческая наука) уже была способна оказывать влияние на формирование исторического сознания, на историзм мышления.

 

Искусство

 

В 60‑е гг. XVIII в. декоративный, вычурный и тяготеющий к роскоши стиль барокко в архитектуре сменяется классицизмом, когда строгая симметричность композиции дополнена гармонией пропорций, во всем господствуют идеально правильные планы, простота. «Просвещенный стиль», как определяли его современники, тоже зародился во Франции еще в XVII в., а затем постепенно распространился в остальных странах Европы. Его быстрое утверждение в России имело свои причины: получив по Манифесту о вольности дворянства 1762 г. право не служить, часть дворян вернулась в свои поместья, увидела убожество своих жилищ, и начался строительный бум. В городах и сельской местности как грибы растут помещичьи усадьбы. Однако для изысканно‑сложных форм барокко у опьяненных свободой дворян не только не было материальных средств, но на всех недоставало квалифицированных архитекторов и исполнителей. Между тем страсть к монументальным постройкам растет – идет самоутверждение «их благородий» в новых социальных условиях. Холодный расчет диктует возврат к античному зодчеству – одновременно простому и предельно выразительному. Распространению эстетических идеалов античности способствуют и расширившиеся связи с Западной Европой – дворяне стали чаще выезжать за рубеж. Результат проявляется скоро: если ранний классицизм (1760–1780) еще сохраняет в себе грацию рококо, то в последующем, в период строгого классицизма (1780–1800), происходит полная переориентация на итальянский архитектурный идеал, очерченный строгими нормами теоретика классицизма А. Палладио. Именно они более всего импонировали устремлениям русского классицизма. Сильно сказалось и личное пристрастие Екатерины II. В одном из писем к Э. М. Фальконе она писала: «Я желала бы иметь проект античного дома, как в древности». И это не удивляет, ведь в основе классицизма лежали просветительские идеи разумного гармоничного начала. Желание императрицы – тот же закон, и с 1770 г. в России жалуют и холят архитекторов и скульпторов, главным образом из Италии. Теперь в цене знатоки итальянской архитектуры – Д. Кваренги, Ч. Камерон, россиянин Н. А. Львов. Именно они во многом определяли вектор творческих исканий. Они оказали влияние и на трех выдающихся представителей русского классицизма: В. И. Баженова (1737/38–1799), М. Ф. Казакова (1734–1813) и И. Е. Старова (1745–1808).

Василий Иванович Баженов – сын дьячка из села Дольское Калужской губернии, с 1738 г. служившего в церкви Иоанна Предтечи в Московском Кремле. Учился в художественной школе Д. В. Ухтомского, затем в гимназии Московского университета. С 1758 г. обучался живописи в Академии художеств в Петербурге и спустя два года направлен пансионером в Парижскую АХ для совершенствования мастерства. В 1762–1764 гг. работал в Италии, где уже приобретший репутацию выдающегося мастера зодчий избирается профессором Академии Св. Луки в Риме и почетным членом Болонской и Флорентийской академий. После возвращения на родину так удачно складывавшаяся творческая судьба Баженова приобрела трагическое звучание. В 1767 г. ему поручается проектирование и строительство грандиозного дворца в Московском Кремле. Его проект Кремлевского дворца подразумевал реконструкцию всего Кремля, создание «Российского форума»: Кремль, по задумке Баженова, должен был существовать «на радость и утеху народа». Внутренняя планировка Кремля предполагала сделать центром его не царский дворец, а огромную площадь со свободно вливающимися в него московскими улицами. На площади должны были происходить народные празднества и гулянья, посвященные торжественным событиям жизни страны. Разрушение части Кремлевской стены у Никольских ворот и южной ее стены стирало бы не только физическую границу между Кремлем и городом. Этой же задаче отвечала ничем не отгороженная от окружающего пространства гранитная набережная на Москве‑реке, куда выходил главный фасад дворца. Проект одобрен, и в 1773 г. торжественно заложили первый камень в его основание. Однако вскоре Екатерина без каких‑либо объяснений распорядилась прекратить все работы. Исследователи склонны объяснить это решение несоответствием утопических идей Баженова представлениям феодально‑абсолютистского строя: в глазах его идеологов новый дворец становился уже не царским, а неким общественным зданием с публичными функциями. Н. М. Карамзин, в отличие от Екатерины II, был откровенен: «Планы знаменитого архитектора Баженова уподоблялись Республике Платоновой или Утопии Томаса Моруса: им можно удивляться единственно в мыслях, а не на деле».

Трагична судьба и загородного дворца в Черных Грязях (Царицыно) под Москвой. Этот чудный и изумительно живописный ансамбль строений, сочетавший в себе лучшие классические и традиционные национальные формы, был почти завершен после 9‑летних трудов, когда в 1785 г. императрица выразила неудовольствие увиденным – «громоздко», «мало света» и пр. На следующий год дворец разобрали. Действительная причина варварского шага не в том, что «мало света», а скрытая месть зодчему за его близость к Н. И. Новикову, за заподозренные связи новиковского кружка через Баженова с наследником Павлом.

Через год дворец вновь начали строить, уже по проекту М. Ф. Казакова, но не довели до завершения. Уникальный баженовский «почерк» исключал повторяемость «приемов и потому не мог реализоваться в творениях его учеников и других мастеров». Да и денег в казне в обрез – идет очередная Русско‑турецкая война.

Но Баженов не сломлен и занимается выполнением заказов частных лиц. Он не утратил свою гениальность, и лучшее тому подтверждение – дошедший до нас ансамбль усадьбы и дома Пашкова – подлинное украшение центра столицы, шедевр русского классицизма XVIII в. Легкость, изящество и необыкновенная гармония форм построенного на холме здания не позволяют ему теряться даже на фоне величественного Кремлевского комплекса. В последние годы жизни Баженов принимал участие в начальном варианте проектирования Михайловского замка в Петербурге. Проект был отдан архитектуру В. Ф. Бренне, основательно «поправившему» замысел автора. «Гениальность Баженова в том, – считают искусствоведы, – что он верно осознал новые задачи. Он мыслил в масштабах ансамбля, города, даже шире – в масштабах страны. Трагедия гениального мастера была в том, что он пошел по этому пути гораздо дальше, чем могло решиться государство».

Крупнейшим архитектором, внесшим огромный вклад в строительство общественных зданий в Москве, был Матвей Федорович Казаков, одно время сотрудничавший с Баженовым и испытавший на себе его сильное творческое влияние.

Сын подканцеляриста, М. Ф. Казаков родился и вырос в Москве. Учился в школе Д. В. Ухтомского. Ряд лет работал в Твери, в частности на строительстве зданий екатерининского Путевого дворца (1763). Его изящная лепнина, ряд строгих пилястр, сменившие необычайную пышность и великолепие елизаветинских дворцов, были непривычны, но приятно поражали в начале утверждения русского классицизма. В отличие от своего учителя Баженова, обладавший трезвостью, практичностью мышления Казаков, по оценкам искусствоведов, «легко укладывается в нормы общепринятого, типического проявления нового стиля, не вступая в противоречие со временем». Славу Казакову принесли здания Сената в Московском Кремле и великолепный Колонный зал Благородного собрания с пышными отделками интерьера и богатством декора. Одной из первых построек Казакова стал Путевой дворец в Москве (позже известный как Петровский), решенный им в стиле «псевдоготики», органично соединенной с национальными традициями. Им было задумано и осуществлено сооружение здания Московского университета в Охотном ряду, сильно пострадавшего во время пожара 1812 г. (восстановлен архитектором Д. И. Жилярди). Одна из крупнейших последних работ Казакова – здание Голицынской больницы, с церковью‑мавзолеем Голицыных в центре, предвосхитившая героику позднего классицизма начала XIX в. Казаков сооружал и усадебные комплексы – дом М. П. Губина, дом И. И. Демидова и др. Не зря Москву того времени называют «казаковской».

Стиль Казакова‑архитектора отличают ясность, простота, объемность форм, пристрастие к купольным ротондам, придающим его постройкам полную завершенность, спокойное величие. Особо еще раз отметим интерьеры построенных им зданий – они одновременно создают настроение уюта и праздничности, приподнятости и умиротворенности, не давят на человека.

Великолепным мастером раннего русского классицизма был Иван Егорович Старов. Он тоже вышел из школы Ухтомского, затем учился в гимназии Московского университета, в Академии художеств. Был направлен в Париж, практиковался в Риме и после возвращения на Родину становится одним из ведущих зодчих Северной столицы. Наиболее весомый вклад он внес в архитектуру усадьбы, выработав ее особый классический тип. Лучшим творением Старова стал Таврический дворец, построенный для Г. А. Потемкина, получившего титул «Таврический» в 1783 г. за присоединение Крыма. Вот как описывал дворец Г. Р. Державин – гость на празднествах по случаю взятия Измаила в 1791 г.:

«…Пространное и великолепное здание… не из числа обыкновенных… Наружность его не блистает ни резьбой, ни позолотою, ни другими какими пышными украшениями, древний изящный смысл – его достоинство; оно просто, но величественно». Поэт оставил и описание интерьера: «Что же увидишь, вступая во внутренность? – При первом шаге представляется длинная овальная зала… пять тысяч человек вместить в себя удобная, и разделенная в длину в два ряда еще тридцатью шестью столбами… везде виден вкус и великолепие, везде торжествует природа и художество; везде блистает граненый кристалл, белый мрамор, и зеленый свет, толико глазам приятный…»

Мощь, строгое величие приданы И. Е. Старовым другому своему замечательному творению – Троицкому собору Александро‑Невской лавры, усыпальнице Александра Невского. Особенно впечатляют составляющие единое целое со всем зданием, увенчанным огромным куполом, две квадратные в плане симметричные колонны.

Среди иностранных мастеров, работавших в России во второй половине XVIII в., выделяется шотландец Чарльз Камерон (1743–1812). Его талант и широкая эрудиция произвели такое впечатление на Екатерину, что чужестранец стал придворным архитектором. Надежды императрицы он оправдал созданием великолепного и неповторимого ансамбля дворца, парка и парковых сооружений в Павловске под Петербургом. По словам М. В. Алпатова, в его [Павловске] «художественном образе сказались искания целого исторического периода», а наиболее «существенные черты Павловска получили дальнейшее развитие в русском классицизме, особенно в его московском варианте».

Наиболее ярким представителем итальянской школы и проводником идей А. Палладио был Дж. Кваренги (1744–1817), приехавший в Россию уже сложившимся мастером. Этому утонченному представителю классицизма принадлежат сооружения, во многом определяющие лицо Петербурга. Среди созданных им шедевров – Эрмитажный театр, здание Академии наук, Смольный (Екатерининский) институт рядом со Смольным монастырем, Конногвардейский манеж. В числе его творений – здание Биржи, не вполне, правда, вписывающееся в общий городской ансамбль – обособленно расположенная постройка более отвечает условиям загородного усадебного строительства. Нельзя не отметить его великолепные загородные дворцы – Английский в Петергофе и Александровский в Царском Селе.

Второй половине XVIII в. свойственно стремление к изменению облика и провинциальных городов. С этой целью разрабатываются новые принципы застройки, направленные на преодоление издревле утвердившейся стихийности в градостроительстве, составляются генеральные планы новых городов. Все это возложено на созданную в 1762 г. «Комиссию о каменном строении Санкт‑Петербурга и Москвы». Комиссией были утверждены планы 213 городов, не все из которых по новизне задачи органически вписывались в местные условия и страдали излишней тягой к регулярности. Однако большинство планов отличалось художественным вкусом, технической отработанностью, в чем заслуга десятков безвестных местных архитекторов, чьи решения оказывались более привлекательными, чем проекты Комиссии. Например, такие старинные русские города, как Ярославль, Кострома, Тверь, и многие уездные центры сохраняют до сих пор тот облик, который определился в последней трети столетия.

Развернувшееся в последние десятилетия века усадебное строительство с учетом новых веяний происходило прежде всего в Подмосковье, хотя моду продолжали задавать царские усадьбы под Петербургом. Именно в Подмосковье осела значительная часть освободившихся от обязательной службы дворян. Бум обновления дворянских поместий по примеру столичных регионов охватил почти все губернии Центральной России. Некоторые усадьбы и в глубинке возводились по проектам столичных архитекторов – Д. Кваренги, Ч. Камерона, И. Е. Старова. В итоге на территории Европейской части России складывается сеть широко разбросанных очагов загородных усадеб классической архитектуры с прекрасными пейзажными парками. По мнению специалистов, вершиной композиционных поисков стала частная усадьба Екатерины II в Пелле под Петербургом, возведенная в 1785–1789 гг. И. Е. Старовым. Подобный грандиозный пространственный ансамбль еще не встречался в практике усадебного строительства в России.

Продолжалось деревянное строительство, особенно на Севере, Урале и в Сибири. Деревянные церкви возводились в основном традиционных форм и композиционных решений. Одним из самых примечательных памятников деревянного зодчества этого времени стала Успенская церковь в Кондопоге (1774) на берегу Онежского озера. Выдающимся памятником архитектуры конца века является деревянный дворец Шереметевых в селе Останкино работы крепостных мастеров П. И. Аргунова, Г. Е. Дикушина, А. Ф. Миронова.

Во второй половине XVIII в. развился новый для этого столетия жанр искусства – скульптурный портрет. Он связан с именами великих скульпторов: француза Этьена Мориса Фальконе (1716–1791), земляка Ломоносова Федота Ивановича Шубина (1740–1805), Ивана Петровича Мартоса (1754–1835).

В России Фальконе создал лишь один памятник – конную статую Петра I («Медный всадник»), ставший символом России не только екатерининской эпохи, а также принесший ему славу великого мастера. Скульптор так раскрыл свой замысел: «Монумент мой будет прост… Я ограничусь только статуей этого героя, которого я трактую не как великого полководца, не как победителя, хотя он, конечно, был и тем и другим. Гораздо выше личность созидателя, законодателя, благодетеля своей страны, и вот ее‑то и надо показать людям». «Медный всадник» настолько органично вписался в облик города, приобрел такую любовь многих поколений, что без него невозможно представить Санкт‑Петербурга.

Реализм, объективность гения, острая портретная характеристика отличают творчество поморца Шубина. Он никогда не льстил своим моделям, и по созданным им скульптурным портретам можно составить точный облик известных деятелей екатерининского времени. Среди них – вдохновенный образ мудрого Ломоносова, сурового военачальника и самодовольного сибарита П. А. Румянцева‑Задунайского, деспота и несчастного человека Павла I, надменного и умного Г. А. Потемкина и др. Шубину принадлежит много скульптурных портретов, но из‑за их правдивости он не мог стать «модным». Жизнь его завершилась в бедности, «без жалованья и без работы».

В памятнике Минину и Пожарскому с блеском раскрылось дарование монументалиста Мартоса – сказались результаты его пребывания в Риме, где он имел возможность непосредственного ознакомления с шедеврами античной скульптуры. Мастер широкого диапазона, И. П. Мартос проявил себя и в жанре классического надгробия, декоративно‑лепных работ. Последние десятилетия XVIII в. были для него только началом поисков, подготовкой к созданию замечательных произведений, посвещенных эпохе 1812 г.

В жанре декоративной скульптуры в это время проявила себя целая когорта мастеров – Ф. Г. Гордеев, М. И. Козловский, И. П. Прокофьев и другие, создавшие великолепные образцы классических рельефов, декоративных и монументальных скульптур. Среди последних особо выделяются скульптуры родоначальника русского классицизма в этом жанре Козловского: в духе древнеримских ваятелей выполненный героизированный прижизненный памятник А. В. Суворову в Петербурге и аллегорическая скульптура «Самсон, раздирающий пасть льва» в Петродворце.

Последние десятилетия XVIII в. отличаются большим разнообразием жанров – результат деятельности Академии художеств. Появляются и постепенно утверждаются отечественная историческая картина, бытовой жанр, станковый пейзаж, натюрморт. Но наиболее сильным по глубине содержания направлением живописи оказался портрет.

Художественный уровень портретного искусства этих лет определяется творчеством Федора Степановича Рокотова (1735/36–1808).

Предположительно он происходил из крепостных князей Репниных. Судьба к нему благоволила, и уже в зрелом возрасте он зачислен в Академию художеств «по словесному приказанию»

И. И. Шувалова. Рокотов становится академиком, затем домовладельцем в Москве и членом элитарного Английского клуба.

Портреты Рокотова сложно описать словами, для этого надо обладать поэтическим даром. Вот каким увидел Николай Заболоцкий рокотовский портрет А. П. Струйской (жены друга художника):

 

Ее глаза – как два тумана,

Полуулыбка, полуплач,

Ее глаза – как два обмана,

Покрытых мглою неудач.

 

Соединенье двух загадок,

Полувосторг, полуиспуг.

Безумной нежности припадок,

Предвосхищенье смертных мук.

 

О «задумчиво» и «снисходительно глядящих на нас загадочными взорами прищуренных глаз» кавалерах и дамах с полотен Рокотова писал и глубокий знаток искусства XVIII в. А. В. Лебедев.

Ранние портреты Рокотова (Григория Орлова, великого князя Павла в детстве и др.) говорят о его приверженности к стилю рококо. Элементы его есть и в коронационном портрете Екатерины II, так ей понравившемся, что он стал образцом изображения взыскательной императрицы – с него снимают множество копий. Спустя год Рокотов пишет Екатерину уже «в натуральную величину и в профиль»; художнику пожаловано 500 руб. Но Рокотов тяготится ролью придворного художника и выбирает независимость. В зените славы он уезжает в «провинциальную» в ту пору Москву с ее уже приобретшим известность университетом, где кипела интеллектуальная жизнь.

По общему признанию, Рокотов – великолепный мастер интимного портрета. Его друг и восторженный поклонник Н. Е. Струйский свидетельствует, что Рокотов «мгновенно улавливал» суть, душу изображаемого человека, причем писал «почти играя» и необыкновенно быстро.

Старшим современником Рокотова был Алексей Петрович Антропов (1716–1795). Ученик Канцелярии от строений, писавший «иконы в куполе» в церкви Андрея Первозванного в Киеве, возводившейся по проекту Ф.‑Б. Растрелли, участник росписи дворца Елизаветы Петровны в Москве, главный живописец Синода, академик Академии художеств – таков его жизненный и творческий путь. Он тоже был замечен И. И. Шуваловым и рекомендован в «главные живописцы». Художник стал непревзойденным мастером камерного портрета. Своеобразие видения Антроповым окружающего мира проявилось в том, что он был «совершенно чужд кокетливости и поверхностного изящества». Его образы всегда реалистичны и отличаются психологически точной характеристикой. Таков, например, коронационный портрет Петра III – «душевно «развинченного», неуверенно балансирующего в своей почти балетной позиции среди теснящего его роскошного интерьера… в обстановке, куда он «вбежал» случайно… ненадолго».

В жанре портрета успешно творил Иван Петрович Аргунов (1729–1802). Он был крепостным известного мецената и коллекционера, одного из богатейших вельмож, П. Б. Шереметева. Это и предопределило его судьбу как «домового» художника. Считается, что учителем талантливого юноши был маститый художник Г.‑Х. Гроот. С середины 60‑х гг. XVIII в. Аргунов, освоив тонкое ремесло художника, пишет много, и преимущественно членов семейства своего барина, его родственников и близких дому людей. Почти всем его портретам свойствен «дух благополучия, культ физического и нравственного довольства и сугубо положительная концепция образа». В этом нет ничего предосудительного – Аргунов подневольный человек. В том же ключе исполнен портрет Екатерины II, заказанный для Сената. Он понравился только что взошедшей на трон императрице: «Работа и идея хорошая, также и в лице сходство есть, а более нижняя часть лица похожа». Из всего ряда подобных работ Аргунова заметно выпадает поздний его «Портрет неизвестной крестьянки в русском платье» (1784), воплотивший национальный идеал женской красоты.

Дмитрий Григорьевич Левицкий (1735–1822), современник Рокотова, родился на Украине. Первые художественные навыки привил ему его отец – священник, более известный как гравер, иллюстрировавший книги. В Киеве Левицкий работал над иконостасом Андреевского собора под началом Антропова, который стал его учителем. В Москве они совместно (Левицкий в качестве подмастерья) исполнили портреты императрицы на Триумфальных воротах, возведенных в честь предстоящей коронации Екатерины II.

На одной из выставок Академии художеств, состоявшейся в 1770 г., всеобщий интерес вызвали его портреты, и в следующем году Совет Академии поручил ему вести портретный класс. Теперь Левицкий не только участвует в подготовке русских портретистов, но и задает тон в портретном искусстве в России. Он с равным успехом пишет парадные и камерные портреты. Широк круг его моделей – от Екатерины II и ее вельможного окружения до портретов «смольнянок», заказанных самой императрицей.

Наиболее удачны портреты художника людей, близких ему по духу (эта особенность была присуща и Рокотову). Таков портрет Д. Дидро, написанный во время пребывания того в Петербурге зимой 1773/74 г. По общему мнению, это один из лучших портретов философа, нравившийся и ему самому (был завещан сестре). Таков и портрет глубоко поглощенного мыслями Н. И. Новикова, как бы намеревающегося сообщить зрителю нечто сверхважное (с ним, кстати, художник не порвал отношений и после заточения Новикова в крепость). Художественные возможности мастера, чувство формы и материальности, умение строить пространство нашли яркое отражение в парадном портрете богача, филантропа и чудака П. А. Демидова, вальяжно позирующего в домашнем одеянии на фоне основанного им воспитательного дома в Москве. Композиция картины, считают искусствоведы, с головой выдает «грани вольнолюбия, презрения к условности и гедонистические тенденции русской культуры конца XVIII в.». В 1787 г. Левицкий неожиданно выходит в отставку, мотивируя ее болезнью (прожил еще 25 лет). Историки считают, что его отставка вызвана неприятием им поздней политики Екатерины II.

Замечательный ряд портретистов XVIII в. заключает Владимир Лукич Боровиковский (1757–1825), уроженец Миргорода, где он и жил после выхода в отставку в чине поручика, занимаясь религиозной живописью. Случай перевернул его жизнь – в комнатах миргородского дома, где останавливалась Екатерина II во время путешествия на юг России в 1787 г., было развешено несколько картин Боровиковского, написанных по заказу местного дворянства. Две из них привлекли особое внимание государыни: на одной из них она в живописной аллегории объясняет свой «Наказ» греческим мудрецам, на другой были изображены Петр I – пахарь и сама Екатерина – сеятель . Последовал высочайший совет – ехать в Петербург в Академию художеств.

Переезд состоялся, быстро образовался круг друзей, при поддержке которых и модного при дворе австрийского художника И. Б. Лампи Боровиковский становится едва ли не кумиром столичного дворянства. Его наперебой приглашают писать портреты семейные кланы Лопухиных, Толстых, Гагариных и др. Не раз он «портретирует» и статс‑секретаря императрицы Д. П. Трощинского, а затем настает черед и самой Екатерины и ее внучек, а также ее и Г. А. Потемкина дочери – Е. Г. Темкиной. Камерные, очень нарядные портреты мастера, как правило, лишены какой‑либо экспрессии, модели будто упиваются своей чувствительностью. «Как купец в тиши ночи радуется своим золотом, так нежная душа, будучи одна с собою, пленяется созерцанием внутреннего своего богатства, углубляется в самое себя», – писал Н. М. Карамзин о них. Лучшие работы Боровиковского – портреты М. И. Лопухиной, В. И. Арсеньевой, сестер А. Г. и В. Г. Гагариных и многих других – хорошо известны широкой публике. Все они вполне соотносятся с развивающимся в ту пору в литературе новым стилем – сентиментализмом.

Портретный жанр в России конца XVIII века представлен и провинциальным портретом. Картины лишенных академической выучки местных художников трогают своей старательностью, духовной глубиной, особым проникновением в ритм жизни. Они не содержат недосказанности и не дают оснований для иного толкования. В них нет борения страстей, а есть самоудовлетворенность, этическая самостоятельность. Имена большинства из них не известны. Уверенно можно говорить лишь о творчестве крепостного мастера Григория Островского, писавшего дворянские семейства Костромской губернии.

С 60‑х гг. XVIII в. получает развитие жанр исторической живописи, где действующие лица – герои античных мифов. Более других здесь преуспели художники А. П. Лосенко, Г. И. Угрюмов (темы последнего – только из русской истории). К концу века относится начало развития жанровой живописи, и прежде всего крестьянской темы. Последняя перемежается то приторно‑слащавыми изображениями «добрых поселян» (И. М. Танков), то неожиданно психологически проникновенными реалистическими образами сельских тружеников. Здесь наиболее заметны полотна М. Шибанова (предположительно крепостного крестьянина Г. А. Потемкина) и серия акварелей И. А. Ерменева «Нищие», из которой несколько выпадает по сюжету, но выдержан в той же стилистике «Крестьянский обед».

В последней четверти XVIII в. обрел самостоятельность пейзажный жанр. Родоначальником этого жанра в России стал Семен Федорович Щедрин (1745–1804), в основном изображавший парки. После окончания Академии художеств он совершенствовал мастерство в Италии. Видимо, отсюда стремление так облагородить петербургские окрестности, что едва ли не все его картины «рисуют некое идеальное состояние природы – в зените ее великолепия, в солнечный летний день».

В екатерининское время в России по‑прежнему деятельны и художники‑иностранцы. Среди них – портретист Александр Рослин, долгое время работавший во Франции швед. Его картины отличают французский блеск и жизнелюбие, непринужденность, элементы сибаритства. Его большой портрет Екатерины II не удовлетворил заказчицу, не преминувшую заметить, что он изобразил ее «шведской кухаркой».

30 лет проживший в России Ж.‑Л. Вуаль тоже представлял французскую школу, но своим сдержанно‑деликатным обращением с моделью близок русской школе. Его заказчики – это «малый двор» Павла Петровича и Марии Федоровны, а также семейства Строгановых, Паниных и близкий к ним круг лиц. Полотна Вуаля отличает высокая культура цвета с его особым пристрастием к серебристой сине‑розовой гамме.

В 1792–1797 гг. чрезвычайно популярен при дворе И.‑Б. Лампи‑старший, приглашенный в Россию Г. А. Потемкиным. Умевший проникать в хитросплетения светской жизни, Лампи одинаковое внимание проявляет и к представителям старой знати, и к новоявленным фаворитам. Среди его моделей – Юсуповы, Потемкин, Безбородко, Зубовы. Модный Лампи, по оценке искусствоведов, «лощеный в прямом и переносном смысле этого слова художник», создал в своих портретах «своеобразный стереотип удачливого царедворца». Императрица за красивый портрет своей особы выдала художнику‑угоднику 12 тыс. руб. единовременно, 7 тыс. руб. ежегодного содержания и 400 дукатов на возмещение дорожных расходов.

Оставила свой след в России и «мастеровитая» французская художница М.‑Э.‑Л. Виже‑Лебрен, уловившая потребности великосветской знати к «красивой» жизни и сумевшая их отобразить в своих салонного типа картинах. Именно она ввела в моду портреты трогательно беззащитных матерей с детьми в изысканно нарядном оформлении.

Общий взгляд на русскую живопись последних десятилетий XVIII в. показывает, что ее развитие шло в ногу с велениями времени – портрет, исторический и бытовой жанры, пейзаж. Путь этот был типичен для большинства европейских стран, его отличие в России состояло в очень быстрых темпах движения, чему немало способствовали влияние и практическая помощь французской и итальянской школ живописи в совершенствовании мастерства русских художников.

 

Литература

 

О творчестве М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова, В. К. Тредиаковского говорилось выше. Дополним изложенное рассказом о завершенном в 1766 г. самом крупном художественном произведении Тредиаковского – поэме «Тилемахида» – стихотворном переложении романа французского писателя Фенелона «Похождения Телемака». Создание и публикация «Тилемахиды», обличающей «злых царей», на совести которых «кровь многих подданных», стали актом гражданского мужества писателя. Хотя в произведении речь шла лишь о «злых царях», к каковым себя Екатерина, конечно, не относила, ею были предприняты шаги к компрометации и автора и его творения, нарочитому признанию художественной несостоятельности «Тилемахиды». Императрицу никогда не привлекала идея предпочтительности либерального государственного правления, она не могла согласиться с тем, что цари «не любят всех вещающих истину смело».

Показательно, что и в комедиях Сумарокова, написанных в 60‑х – начале 70‑х гг., заметно заостряется сатирическая устремленность. Осуждению подвергаются царящие в судах порядки, галломания дворян, невежество провинциальных помещиков, домостроевский уклад их жизни. В произведениях «отца литературной комедии» все отчетливее проявляются черты русского быта, сочный простонародный язык, звучащие по‑русски фамилии‑характеристики – Чужехват, Хавронья и т. п. Замена Оронтов, Эрастов, Анжелин и прочих героев на персонажей с русскими именами делала играемое на сцене понятнее русскому зрителю. Комедии Сумарокова, как и его трагедии, пронизаны воспитательными идеями, предназначены для исправления человеческих пороков. Причем персонаж наделялся чертами реального лица, чтобы быть узнаваемым современниками.

В одной из лучших комедий писателя, «Опекун» (1768), прототипом главного героя – алчного ростовщика Чужехватова стал зять автора. Введение в комедии «подлинников» было вызвано убеждением в том, что «всякая критика, писанная на лицо, по прошествии многих лет обращается в критику на общий порок». Вера людей второй половины XVIII в. в действенность искусства еще на шаг приблизила общество к мысли о типическом в жизни, искусстве, литературе. По всему было видно, что классицизм как литературное направление постепенно изживает себя и начинает замещаться так называемым художественно‑реалистическим направлением, где самый яркий след оставил Денис Иванович Фонвизин (1745–1792) – «сатиры смелый властелин», «друг свободы» (А. С. Пушкин).

Д. И. Фонвизин родился в Москве, в семье редкостного по бескорыстию и честности чиновника Ревизион‑коллегии. В 1762 г. закончил гимназию при Московском университете. Затем недолгая служба в Коллегии иностранных дел, и с 1769 г. – он один из секретарей Н. И. Панина. В тот же год Фонвизин приобрел славу и известность своей первой комедией «Бригадир». Пьеса имела огромный успех. Особенный восторг она вызывала в чтении самого автора. Граф Панин признавался, что когда Фонвизин читал роль героини комедии Акулины Тимофеевны, «то я самое ее вижу и слышу». Панин говорил своему подчиненному: «Я вижу… что вы очень хорошо нравы наши знаете, ибо Бригадирша ваша всем родня; никто сказать не может, что такую же Акулину Тимофеевну не имеет или бабушку, или тетушку, или какую‑нибудь свойственницу». Так в русской литературе народился новый, подлинный образ героя, когда «классицистическая прямолинейность образа, – пишет Б. И. Краснобаев, – нарушена», когда русская литература «торжествует здесь одну из первых своих побед в создании психологически верного, многостороннего образа человека, в умении подсмотреть и выявить то человеческое начало, которое сохранялось подчас в глубинах души». Бригадирша – «подлинник», но читатели и зрители легко узнавали в ней своих близких, родню. Успех «Бригадира» был обеспечен и правдивым отражением реального провинциального быта.

Вершиной творчества Фонвизина и всей отечественной драматургии XVIII в. по праву считается новаторская пьеса «Недоросль», созданная (впервые на российской сцене) в жанре социально‑политической комедии. То, что в «Бригадире» было лишь обозначено, с большой художественной силой проявилось в «Недоросле». Целых 13 лет понадобилось для того, чтобы в пьесе стали действовать живые люди, художественно обобщенные характеры, причем уже не только дворяне, но и крепостные – мамка (Еремеевна) и портной (Тришка), отставной солдат (Цифиркин), недоучившийся семинарист (Кутейкин) и переквалифицировавшийся из кучеров в учителя Вральман. За эти годы поразительно возросла и степень проникновенности Фонвизина в «комедию положений» персонажей, что дало основание В. О. Ключевскому оценить творение Фонвизина как «бесподобное зеркало». Историк профессионально обосновывает эту свою высокую оценку: «Фонвизин взял героев «Недоросля» прямо из житейского омута, и взял, в чем застал, без всяких культурных покрытий, да так и поставил их на сцену со всей неурядицей их отношений… Эти герои, выхваченные из общественного толока для забавы театральной публики, оказались вовсе не забавны, а просто нетерпимы ни в каком благоустроенном обществе: автор взял их на время для показа из‑под полицейского надзора, куда и поспешил возвратить их в конце пьесы при содействии чиновника Правдина».

В «Недоросле» проходит череда действующих лиц, порожденных крепостнической действительностью и в силу этого получивших соответствующее воспитание: неистовая крепостница Простакова и ее супруг‑подкаблучник, их отпрыск Митрофанушка и его горе‑воспитатели. Надо заметить, что Митрофанушка не просто смешон и никчемен в жизни – митрофаны представляют опасность для общества, ибо, по меткому замечанию Ключевского, мстят за себя своей плодовитостью. И здесь перед Фонвизиным, разделявшим систему воззрений просветителей, встает проблема истинного и ложного воспитания – именно в последнем ему видится корень зла. Однако объективно значение комедий драматурга шире проблем воспитания – в них мы видим осуждение пороков крепостничества, но не самого института крепостного права. Идеальный дворянин Стародум, по воле автора пьесы, произносит ключевую фразу: «Угнетать рабством себе подобных беззаконно».

Почти в одно время с Д. И. Фонвизиным взошло «солнце русской поэзии» – Гаврила Романович Державин (1743–1816).

Родился он в Казани, в семье небогатого дворянина – армейского офицера. В 11 лет остался без отца, на жалованье которого и более чем скромные доходы от имения жила семья. В 1759 г. Державину удалось поступить в Казанскую гимназию. Здесь, несмотря на «худое» обучение, поднаторел в немецком языке, познал рисование и черчение, научился хорошо танцевать и фехтовать; сильно пристрастился к чтению и начал, как он писал, «марать» стихи.

В 1762 г. Державин определяется на военную службу – солдатом Преображенского полка, через 10 лет был произведен в офицеры. Принимал участие в подавлении восстания Пугачева. Отупляющая атмосфера армейского быта толкала увлекающуюся и страстную натуру к приключениям, и юноша сильно пристрастился к картежной игре, в совершенстве овладев всеми ее мошенническими приемами. От окончательного нравственного падения спасала другая его страсть – поэзия: «Если же и случалось, что не на что не токмо играть, но и жить, то, запершись дома, ел хлеб с водою и марал стихи». Помог случай. В 1775 г., «имея в кармане всего 50 рублей», выиграл 40 тыс. Через два года «по неспособности» к военной службе он отправлен в отставку с пожалованием 300 душ в Белоруссии. Обида скрашена скорой женитьбой на любимой девушке. Появилась возможность целиком сосредоточиться на поэзии. Учился, как он признавался, у Ломоносова: «…В выражении и слоге старался подражать Ломоносову, но так как не имел его таланта, то это и не удавалось». Не удавалось «подражать» кумиру потому, что был самобытен. Главной наставницей его стала жизнь: «Кто вел его на Геликон / И управлял его шаги? / Не школ витийственных содом, / Природа, нужда и враги!» «Объяснение четырех этих строк, – ориентирует читателя Державин, – составит историю моего стихотворства, причины оного и необходимость». Названные им «природа» и «нужда» понятны, а вот «враги» требуют пояснения. Это – все те, кто, в глазах поэта, пренебрегал «общественным благом», интересами народа, сибаритствовал при дворе.

В целом мировоззрение Державина не выходило за пределы «естественности» крепостного права. Но он был честен, прямодушен и в зрелые годы сохранил непосредственность восприятия жизни. Его поэтический дар был велик, и в стихах он бывал настолько глубже, чем в прозе, что Кюхельбекер, прочитав его оду «Бог», записывает в дневнике: «У Державина инде встречаются мысли столь глубокие, что приходишь в искушение спросить: понял ли сам он вполне то, что сказал!» Понимал, конечно. В оде «Бог» Державин на дух не приемлет мысль о ничтожности человека: «Я связь миров повсюду сущих, /Я крайня степень вещества; / Я средоточие живущих, / Черта начальна божества./ Я телом в прахе истлеваю, / Умом громами повелеваю…» Уже современники отмечали, что до Державина никто так доступно и ярко не показал противоречивую сущность человека: «Я царь – я раб – я червь – я Бог!» Смертный, превращающийся в прах человек бессмертен своим духом, делами.

Вызванное временем расширение границ поэзии диктовало необходимость иных форм выражения, жанровая система классицизма не могла уже целиком удовлетворить Державина. Он ищет новые пути: «Не хотел парить, но не мог постоянно выдерживать изящным подбором слов, свойственных одному Ломоносову, великолепия и пышности речи. Потому с 1779 г. избрал я совершенно особый путь». В тот год им были опубликованы два произведения – «На смерть князя Мещерского» и «На рождение в Севере порфирородного отрока» (будущего императора Александра I), между которыми и канонической одой было уже больше различий, чем сходства. Однако прямое отступление от жанра торжественной оды, «разрушение» последней началось после появления его «Фелиции» (1783). Новизна ее была в соединении похвалы с сатирой и «простоте» стиля (его современник, поэт Е. И. Костров, так откликнулся на оду: «Ты простотой умел себя средь нас вознесть»). Да и сам Державин вполне понимал новаторский характер «Фелиции», причисляя ее к «такого рода сочинению, какого на нашем языке еще не бывало». И впрямь, в хвалебную оду органично вписались бытовые картины, семейные забавы, в ней появляется и новый принцип типизации, когда собирательный образ создается не путем простого сложения данных неких абстрактных портретов, а отражением характерных черт известных екатерининских вельмож. В результате они все легко узнаваемы. Не зря А. С. Пушкин называл Державина «бич вельмож».

Разумеется, «богоподобной царице», которой «мудрость несравненна», – так обратился Державин к Екатерине, – «Фелица» не могла не понравиться. Автор награжден золотой табакеркой, 500 червонцами, определен на государственную службу и некоторое время был даже одним из статс‑секретарей императрицы. Расчет дальний – поэт и впредь будет прославлять ее. Но более «небесный огнь» так и не возгорелся в его душе, ибо «издалека те предметы, которые ему, – пишет Державин, – казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему при приближении к двору весьма человеческими и даже низкими и недостойными великой Екатерины, охладел так его дух, что он почти ничего не мог написать горячим чистым сердцем в похвалу ее». Он предпочел «истину царям с улыбкой говорить»: поэт победил в нем царедворца. Екатерина тоже охладела к Державину, перевела его от себя подальше в сенаторы, т. к. не терпела при себе «советодателей», намеревающихся всегда говорить нелицеприятную правду. Таким был Державин.

Об особом назначении поэта говорил и «последний великий писатель той эпохи» (А. И. Герцен) Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) – глава сентиментально‑романтического направления в русской литературе. В статье 1794 г. «Что нужно автору», приобретшей программное звучание, 28‑летний Карамзин писал: «…Ты хочешь быть автором: читай историю несчастий рода человеческого – и если сердце твое не обольется кровию, оставь перо, – ибо оно изобразит нам хладную мрачность души твоей. Но если всему горестному, всему угнетенному, всему слезящему открыт путь во чувствительную грудь твою; если душа твоя может возвыситься до страсти к добру, может питать в себе святое, никакими сферами не ограниченное желание всеобщего блага: тогда… ты не будешь бесполезным писателем…» Даже на примере этого небольшого отрывка видно основное отличие писателей сентиментального направления от классицистов – приоритет у первых культа чувства перед культом разума их предшественников. Главной темой большинства их произведений становится внутренний мир, психология человека. И другое: возвышение роли литературы в общественной жизни приводит к тому, что Карамзин первым среди русских писателей стал считать занятие литературой «главным делом жизненным, святым делом». Понятно отсюда, почему Карамзин‑писатель независимость собственного мнения ставил выше всего остального, видя в этом именно свое гражданское служение.

Литературная деятельность Карамзина началась с публикации в 1791–1792 гг. «Писем русского путешественника», сразу же после его возвращения из заграничной поездки по странам Европы. Избранный им жанр дружеских посланий позволил автору писать обо всем, что видел он на своем пути, да и душу свою раскрыть – «каков был, как думал и мечтал». Карамзин вопрос ставил открыто: «Что человеку занимательнее самого себя?» – и так же открыто отвечал на него в «Письмах». Впрочем, еще в начале 80‑х гг.

Д. И. Фонвизин отмечал: «Ничто столь внимания нашего не заслуживает, как сердце человеческое».

Самых заметных успехов Карамзин добился в жанре повести, центральными в которых чаще выступали женские образы. И другая особенность карамзинских повестей – широкая социальная принадлежность и героинь, и героев. Среди них – крестьянка Лиза, боярская дочь Наталья, посадница Марфа, светская дама Юлия, ничем не примечательный дворянин Эраст, светский «лев» князь N и др. Но всех их, таких разных, роднит одно, главное – все они «прежде всего люди, любящие, страдающие, совершающие благородные поступки или оказывающиеся нравственными отступниками». Вот эти первые шаги в «человековедении», первые попытки воспитания уважения к человеческой личности, проникновения в ее духовный мир приобретают особо значимое общественное звучание, если помнить выстраданные слова декабриста И. Д. Якушкина о том, что «явное неуважение к человеку вообще» было одной из «главных язв нашего отечества » (курсив мой. – М. Р. ). Наибольшей популярностью у читателей – современников Карамзина пользовалась его повесть «Бедная Лиза». Рефрен повести – «и крестьянки любить умеют» – является как бы ответом на искреннее возмущение фонвизинской Простаковой тем, что «девка Палашка» слегла: «Лежит!

Ах, она бестия! Лежит. Как будто благородная! Бредит, бестия! Как будто благородная!» Карамзин в «Бедной Лизе» не только показал, что крестьяне такие же люди, но впервые отказался от утешительных развязок – в самоубийстве героини русский читатель впервые столкнулся «с горькой правдой жизни». Потому‑то, как пишет В. В. Сиповский, «Бедная Лиза» и «была принята русской публикой с таким восторгом, что в этом произведении Карамзин первый у нас высказал то «новое слово», которое немцам сказал Гёте в своем «Вертере». Таким «новым словом» было в повести самоубийство героини».

Карамзин увлекался и поэзией, элегическая тональность его стихотворений, поэтизация страданий во многом предвосхитили поэзию В. А. Жуковского. Кроме того, Карамзин одним из первых в русской литературе стал развивать жанр баллады. В. Г. Белинский так определял роль Карамзина в русской литературе: «К чему ни обратись в нашей литературе – всему начало положено Карамзиным: журналистике, критике, повести‑роману, повести исторической, публицизму, изучению истории».

Параллельно с дворянским сентиментализмом в XVIII в. идет развитие так называемого мещанского сентиментализма. Здесь прежде всего назовем Ф. А. Эмина (1735–1770) – автора широко читаемого в ту пору произведения «Письма Эрнста и Доровары» и других романов. Лейтмотив их всех один: «Страсть и любовь – вот что является основой жизни». В центре внимания другого представителя мещанского сентиментализма – М. Д. Чулкова (1740–1793) – сострадание к падшей женщине («Пригожая повариха»).

В том же ключе написана комическая опера «Анюта» М. И. Попова (1742 – ок. 1790), содержащая некоторые элементы обличения пороков крепостничества и развращающей власти денег.

 

Театр

 

После учреждения Указом от 30 августа 1756 г. первого профессионального театра, получившего название Российского театра, в том же году открывается театр при Московском университете, наиболее демократическом, по меркам того времени, учебном заведении. Это и определило разнородный социальный состав актеров‑любителей. Среди них – отпрыски дворянских фамилий, выходцы из купеческой семьи, разночинцы. Новым по сравнению с аналогичным театром Шляхетского корпуса стало и расширение репертуара. Ставились пьесы не только европейского классицизма, но и русского: трагедии М. М. Хераскова на сюжеты из частной жизни и его же стихотворные комедии.

Шляхетский и университетский любительские театры, бесспорно, внесли большой вклад в складывание общей театральной культуры и создание русского национального театра. Уровень актерского мастерства любителей‑актеров определялся тем, что учебные программы предусматривали обязательное обучение «изящным искусствам». Сказывался и достаточно высокий уровень изучения словесности (литературы). Любительские театры открывались и в других светских учебных заведениях. Так, в 1764 г. создается театр при Академии художеств, где актеры – сами учащиеся, главным образом из разночинцев. Помимо спектаклей, ставились балеты. Открыл свой театр Смольный институт.

Страсть к театральным зрелищам сильна и в демократической среде. Один за другим стихийно открываются театры в обеих столицах, Рязани, Ярославле, Пензе и др. Их организаторами и участниками спектаклей были канцеляристы, копиисты, даже стряпчие, заодно с дворовыми людьми, а сами спектакли по‑прежнему имели сезонный характер (обычно по большим праздникам). И еще одно отличие народных театров – в них преимущественно игрались пьесы, написанные самими участниками спектаклей с ориентацией на местные злободневные темы. Это подогревало интерес зрителей к происходящему на сцене. Любопытно, что в Москве (1765), а затем в Петербурге открываются официальные «народные театры», труд актеров в которых оплачивался полицией, получавшей тем самым возможность контролировать и репертуар, и театральное действо. Видимо, это обстоятельство сказалось на том, что жизнь официальных «народных театров» оказалась коротка – они просуществовали лишь до 1771 г.

Однако вернемся к профессиональному театру, несомненный зрительский успех которого потребовал иного социального статуса. Указ 1759 г. о передаче Российского театра в ведение Придворной конторы с именованием его впредь «придворным» был продиктован желанием поставить русскую труппу в равное положение с иностранными. Второй шаг в этом направлении сделан уже Екатериной II, когда был установлен четкий режим работы придворных театров – три спектакля в неделю за русским театром, два – за французским и один – за немецким. В 1766 г. последовали изменения и в управлении театрами – создана коллегиальная театральная дирекция. Первым ее директором (1766–1779) стал историк, писатель, драматург, литературный переводчик, видный масон Иван Перфильевич Елагин, находившийся в дружбе с Екатериной еще в ее бытность великой княгиней. С 1766 г. все придворные театры становятся общедоступными. В 1773 г. правительство принимает решение об учреждении в Петербурге публичного государственного театра, основу которого должна составить труппа бывшего Российского театра, обязанная теперь давать спектакли не только на дворцовой сцене, но и «за деньги на городских театрах». Официальное открытие публичного государственного театра произошло в 1783 г., с окончанием строительства Большого, иди Каменного, театра. В том же году создаются «императорские театры», доступные только для титулованных особ.

Еще раньше государственного театра в Северной столице усилиями немецкого антрепренера К. Книппера открывается частный городской театр, в котором шли комедии Фонвизина, комические оперы М. А. Матинского, А. О. Облесимова. Стойким успехом у публики пользовалась опера последнего «Мельник – колдун, обманщик и сват». Театр закрылся с возникновением публичного государственного театра. Отныне жители Петербурга могли бывать на представлениях в Большом (Каменном) театре и Деревянном, на Царицыном лугу. А с открытием в 1785 г. Эрмитажного театра, собиравшего исключительно аристократическую публику, труппа государственного театра выступала и там.

Москва не хотела отставать от Петербурга, но предпринимавшиеся попытки создания постоянного театра на частной основе оканчивались неудачей. Так, общедоступный, «вольный» русский театр итальянского антрепренера Ж.‑Б. Локателли, действовавший в специально выстроенном на Красных прудах «Оперном доме», просуществовал три года и закрылся в 1762 г. с падением сборов. Новые попытки тоже не приносили успеха, пока за дело не взялся англичанин М. Маддокс (Медокс). Именно при нем строится по типу европейских театров вместительное каменное здание театра на Петровке. Его открытие состоялось 30 декабря 1780 г. Так было положено начало истории Большого театра, в то время называвшегося «Петровским» (по названию улицы). Актеров для него, наряду с университетом, готовили в открытом в 1764 г. Воспитательном доме, питомцы которого изучают «изящные искусства», обучаются игре на музыкальных инструментах, пению.

В последующем классы «изящных искусств» переводятся непосредственно в Петровский театр, а в начале XIX в. они реорганизуются в Театральное училище.

Возраставший интерес к театральным зрелищам определил появление городских театров в провинции. Одним из первых в 1760 г. был создан театр в Казани. В конце 70‑х гг. театры появляются в Туле, Калуге, Тамбове, Воронеже, Нижнем Новгороде, Тобольске.

В это же время помещиками создаются сугубо домашние, любительские крепостные театры. Показательно, что к концу века они утрачивают свое замкнутое усадебное назначение и начинают давать платные спектакли для самой широкой по социальному составу городской публики. В их репертуаре преобладали оперно‑балетные постановки, но успехом пользовались комедии и трагедии в стиле классицизма, сентиментальные драмы. Крепостной театр демонстрировал приверженность общему направлению развития театральной жизни. Это и неудивительно, ибо постановки спектаклей часто осуществлялись теми же режиссерами, что и в городских театрах.

Каким был репертуар театров? Был ли контроль за репертуарной частью? Сразу скажем: был. Екатерина II и ближайшее ее окружение, понимая силу влияния театра на общественное сознание, в 60–70‑е гг. надзор за репертуаром возложили на местные власти. С 1782 г. функции контроля за театрами передаются полиции, а право принятия решений – Управе благочиния. Таким образом, запрет или разрешение театральных представлений находились целиком во власти правительства. Однако это еще не прямая цензура пьес, она будет введена лишь при Павле I в 1797 г.

В репертуаре профессиональных и любительских театров последней трети XVIII в. ведущие позиции оставались за классицизмом.

Причем приоритетным становится тема «произвола власти», протест против тирании. Здесь первенство за А. П. Сумароковым.

Его трагедия «Дмитрий Самозванец» (1771), имевшая «колоссальный успех», стала первой в ряду подобных «тираноборческих» пьес. Называемая современниками «народной любимицей», пьеса с тем же успехом шла и в конце 90‑х гг.

На сцене придворного театра в Петербурге в 1772 г. ставится тепло встреченная публикой трагедия М. М. Хераскова «Борислав», тематически близкая к трагедии Сумарокова. Наряду с пьесами последнего в большой моде трагедия Я. Б. Княжнина «Росслав» (1784). На первом ее представлении «публика пришла в восторг и потребовала автора». Чем же она восторгалась? Оказавшийся в плену российский полководец Росслав, минуя все соблазны, одерживает победу над монархом‑тираном.

По‑прежнему в большом почете у театралов комедии А. П. Сумарокова, но уже прочное место в репертуаре занимают пьесы его последователя в решении главного вопроса – о нравственном соответствии российского дворянства своему историческому предназначению – Д. И. Фонвизина. Однако с одним существенным отличием – в комедиях Фонвизина дворянская тема приобретает непривычно острое сатирическое звучание. Особое неприятие у драматурга вызывает присущее молодому поколению дворян потребительское отношение к жизни, отсутствие высокого чувства долга.

В 1770 г. в поставленной комедии «Бригадир» впервые в истории русского театра осуществлена связь драматургии с режиссурой: режиссеру и актерам адресованы обстоятельные авторские ремарки, позволяющие полнее и достовернее раскрыть характер, поступки персонажей пьесы, само ее содержание. Комедия «Недоросль» была сыграна на сцене в сентябре 1782 г. «Успех был полный», – пишет Фонвизин Маддоксу, условливаясь с ним о постановке пьесы в Москве. Спектакль прошел здесь в 1783 г. Комедии Фонвизина игрались на сценах губернских городов и повсюду с аншлагом. Зрителей привлекала острая оценка российских реалий – от государственного управления до внутрисемейных отношений дворянского сословия. Н. В. Гоголь так писал о «Недоросле»: «Все в этой комедии кажется чудовищной карикатурой на русское. А между тем нет ничего в ней карикатурного: все взято живьем с природы и проверено знанием души». В пьесе «уже не легкие насмешки над смешными сторонами общества, но раны и болезни нашего общества, тяжелые злоупотребления внутренние, которые с беспощадной силой иронии выставлены в очевидности потрясающей». Достигалось это тем, что автор, отходя от канонов классицизма, придавал конкретным ситуациям – мизансценам, поведению персонажей – максимальную естественность, бытовое правдоподобие. Впрочем, реалистические тенденции в комедиях Фонвизина соседствуют с сентиментализмом, особенно в поступках положительных героев. Они наделены автором той долей «чувствительности», что свойственна персонажам сентиментальной драмы.

Репертуар русских театров последних десятилетий века включал комедии Я. Б. Княжнина («Хвастун», «Чудаки» и др.), В. В. Капниста («Ябеда») и др. В них с разной степенью сарказма раскрывались социальные пороки общества и времени. Порой язвительная сатира опасно превышала негласно установленный властями порог, и тогда следовали соответствующие санкции. Так, «Ябеда» Капниста была запрещена к показу после пятой постановки, а пьеса без объяснений изъята из продажи.

Значительное место в репертуаре театров занимали переводные пьесы, главным образом французского классицизма и «просветительского реализма». Вкусы широкого зрителя и пристрастия антрепренеров обеспечили долгую жизнь на сцене комедиям Ж.‑Б. Мольера («Мещанин во дворянстве», «Мизантроп», «Тартюф», «Школа жен» и др.), трагедиям П. Корнеля («Сид», «Смерть Помпеева» и др.), Вольтера («Заира», «Брут»). Популярен и Шекспир («Юлий Цезарь», «Ричард III»).

В рамках пробивающегося в жизнь направления – сентиментализма – появляется и новый вид переводных пьес. Первой сентиментальной драмой на русской сцене стала поставленная в 1770 г. в Петровском театре пьеса П. О. Бомарше «Евгения», а вскоре и его «Фигарова женитьба», тепло встреченные зрителем, уже не довольствовавшимся репертуаром классицизма. Как отмечали современники, они «нашли всенародную похвалу и рукоплескания». В целом новый жанр, в странах Западной Европы рассчитанный на вкусы третьего сословия, в России был принят не сразу. Сказалось и противодействие драматургов‑классицистов. Известно печатное шельмование Сумароковым «нового и пакостного рода» комедии (это – о пьесах Бомарше!). Однако вскоре на сцене появилась и первая русская сентиментальная драма В. И. Лукина «Мот, любовью исправленный».

В целом в 1740–1770‑х гг. шел процесс возникновения, становления национальной драматургии, национального репертуара. Утверждение и расцвет классицизма в искусстве определил ведущий жанр – высокая трагедия. Эти годы характеризуются и рождением профессионального, общедоступного государственного театра, появлением первых профессиональных актеров, подготовленных в общеобразовательных и специальных учебных заведениях. Вместе с тем эти годы отмечены возникновением любительских театров, прежде всего в демократической среде, причем со своим кругом драматургов, актеров, постановщиков.

В последней трети века в театральном репертуаре ведущие позиции сохраняет классицизм, хотя он уже не единственное направление в искусстве: громко заявляет о себе сентиментализм, пробиваются первые ростки реализма. Это ведет к появлению новых жанров – драмы и комической оперы, но основным жанром становится комедия. Именно комедия в наибольшей мере влияет на изменение социального состава зрителя – усиливается процесс его демократизации. Однако приобщение к театральному искусству широкого круга зрителей происходило только в городе. Преобладающая масса населения – крестьяне – в лучшем случае по‑прежнему довольствовались самодеятельными театрализованными зрелищами, имевшими сезонный характер.

Последняя треть столетия отмечена проникновением театра в провинцию, в основном в губернские города. Появляются крепостные театры, вначале преимущественно усадебного назначения, из которых вышли талантливые крепостные актеры, пополнившие профессиональную сцену. К исходу века театр перестает быть только развлечением, становясь и весомой общественной силой.

Соединение составляющих основу русского классицизма гражданских мотивов с глубоким интересом театра сентиментализма к миру отдельной личности, традиционно большое место отводившим социальным аспектам явлений, неизбежно усиливало социальную и политическую окраску театральных зрелищ. Главный результат развития театра в XVIII столетии точно отмечен специалистами: «В XIX в. не было ни одного театрального явления, которое не было бы тесно связано с прошлым, XVIII веком».