Появление периодической печати, берущей свое начало от петровских «Ведомостей» 1702 г., – одно из важнейших достижений XVIII в. Ее значение в культурной жизни России невозможно переоценить. Именно в повременных изданиях находили быстрый отклик наиболее жизненные и острые события общественной жизни страны.

Развитие российской периодики в XVIII в. делится на два крупных этапа. Первый приходится на 1702–1758 гг. Особенность данного этапа в том, что вся печатная продукция издается государственными учреждениями, общественная или частная инициатива еще отсутствует. Число повременных изданий за более чем полувековой период не превышает 5–7 названий. Причем все они печатались только в Петербурге и Москве. Их содержание не выходило за пределы информационно‑пропагандистских и научно‑просветительских целей. Лишь с 1729 г. встречаются редкие примеры вкрапления в них художественно‑литературных сюжетов. Показательна и численность составителей и издателей, не превышавшая 30–40 человек. Второй этап начинается с издания журнала «Трудолюбивая пчела», предпринятого в 1759 г. А. П. Сумароковым на свои средства. Так была нарушена монополия государства на периодическую печать.

После смерти Петра I выпуск заведенных им «Ведомостей» приостановился из‑за того, что перестали доставляться в типографию известия из коллегий и канцелярий. Но уже в апреле 1725 г. Екатерина I приказала снова присылать сведения, особо отметив, что «доставление это прекратилось неведомо для чего», и в 1727 г. вышли еще четыре выпуска «Ведомостей» в «петровском» духе. Они оказались последними. Непериодичность издания, небольшой объем информации уже не могли отвечать растущим потребностям общества. 1 января 1728 г. начали издаваться «Санкт‑Петербургские ведомости», просуществовавшие до 1917 г. Технически появление нового издания (в первое время мало отличавшегося от старых «Ведомостей») стало возможно после открытия в 1725 г. Академии наук с типографией при ней. Газета теперь стала печататься в точно установленные сроки: первый год выходила один раз в неделю, со второго года – два раза. Газету составлял и редактировал тогда еще студент Г. Ф. Миллер. Издатели столкнулись с тем, что российский читатель по понятным причинам испытывал затруднения в толковании обильно используемых в газете иностранных терминов и слов. Поэтому было решено выпускать при газете специальное издание, комментирующее материалы «Ведомостей» и объясняющее незнакомые термины – «Месячные исторические, генеалогические и географические примечания в «Ведомостях» (за 1728–1742 гг. вышло 89 частей). Однако в образованной части общества зрела потребность в научно‑популярном и литературном журнале. «Примечания» довольно скоро потеряли жесткую связь с газетой, в них все чаще помещались обширные материалы исторического, географо‑этнографического содержания, а также статьи по математике, астрономии, химии и т. д. Стали печататься стихотворения В. К. Тредиаковского, М. В. Ломоносова (именно здесь появилась его ода «Нагреты нежным воды югом…»), статьи по драматургии и поэзии, а затем открылся постоянный отдел литературы, в котором появились переводы из английских и немецких сатирических журналов. Тем самым «Примечания» с их разнообразным содержанием фактически стали первым российским литературным и научно‑популярным журналом. Периодичность его изданий с 1729 г. – два раза в неделю, объем – по 4 и более страниц. Небольшой тираж «Примечаний» – 250 экземпляров – не удовлетворял растущий читательский спрос. Их популярность обеспечивалась не только познавательно‑образовательным содержанием, но и доступностью изложения материала.

Потребность общества в более крупном периодическом издании ранее других понял Ломоносов, убедив Шувалова в необходимости «периодических сочинений» большого объема и «повсемесячно, или на всякую четверть или треть года». Его идею через 12 лет после прекращения издания «Примечаний» осуществила Академия наук выпуском журнала «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» (1755–1764) под девизом «Для всех» на обложке каждого январского номера журнала. Редактором журнала назначили «вечного» оппонента Ломоносова Г. Ф. Миллера. В «Предуведомлении» к первому номеру он определил характер издания, рассчитанный «не только на узкий круг ученых, а и на практического склада ума людей, интересующихся и наукой, и искусством»; с ориентацией на широкую аудиторию читателей определен и тираж – 2000 экземпляров. Однако надежды на такой спрос не оправдались. Тираж был снижен до 1250 экземпляров, хотя и при этом расходимость журнала оставалась низкой.

Через год после «Ежемесячных сочинений» Московский университет с апреля 1756 г. стал издавать «Московские ведомости». Их тираж составлял не более 600 экземпляров. Хотя новая газета была изданием казенным, она заметно отличалась от «Санкт‑Петербургских ведомостей» самостоятельностью и просветительским духом. Особое внимание в ней уделялось освещению университетских дел и злободневных событий внутренней жизни страны. Эта особенность газеты дает основание считать ее выдающимся явлением культурной жизни страны первой половины XVIII в., равно как и упрочение книгоиздательского дела.

Бесспорен вывод ученых о том, что место книги в истории общества позволяет говорить о ней как о феномене культуры, ее строительном материале. Это прекрасно понимал Петр I. Однако с его смертью исчез мощный источник энергии, стимулировавший книжное дело. В результате «типографии пришли в великое оскудение». В этой ситуации Синод (в его ведении с 1721 г. находился Московский печатный двор) в 1727 г. намеревался передать типографии в частные руки, но правительство решило типографии разместить в Сенате – для печатания указов и Академии наук – для издания исторических (нецерковных) книг. Академия стала светским издательским центром страны. По данным известного исследователя истории книги С. П. Луппова, на ее долю приходилось более половины всех печатавшихся в стране книг, брошюр, а также вся периодика до конца 40‑х гг. Техническая оснащенность типографии, подбор кадров позволяли печатать издания на русском, немецком, французском, латинском, китайском и грузинском языках, в номенклатуре ее изданий не только научная литература, но и учебники, атласы, календари и т. д. Штат типографии с 7 человек в 1727 г. к середине 60‑х гг. возрос до 93. В XVIII в. типография выпустила в свет 1685 наименований книг, из них 573 переводных. Возможности книгоиздательской деятельности заметно расширись с созданием Московского университета и типографии при нем. С 1756 г. университетская типография выпускала труды отечественных и зарубежных ученых, учебные планы и пособия, периодические издания, сочинения писателей, переводные произведения и книги на иностранных языках. Первым капитальным изданием университета стало «Собрание разных сочинений в стихах и прозе коллежского советника и профессора Михаила Ломоносова» в 2 книгах (1758). Особо следует отметить печатание в типографии пособий для изучения языков: в 1756 г. вышли азбуки – грузинская, французская, латинская, в следующем году – итальянская грамматика.

Свой вклад в книгопечатание внесла существовавшая с 20‑х гг. типография Морской академии. После преобразования академии в Морской шляхетский корпус она заметно расширила номенклатуру изданий и, помимо профильной литературы, стала издавать переводную беллетристику, в том числе и сочинения Вольтера и др.

Открывшаяся в 1757 г. типография Сухопутного шляхетского корпуса, кроме профильной учебной литературы, выпускала массу книг, рассчитанных на широкую читательскую аудиторию: переводные любовные романы, комедии, нравоучительные сочинения и т. д.

В целом в XVIII в. в Петербурге разновременно функционировали 33, в Москве – 19, в провинции – 32 государственные и частные типографии.

В становлении и организации книжного дела не меньшее значение имела проблема распространения книг. Здесь не все обстояло гладко. Во второй четверти века отлаживание системы сбыта книг началось с централизованных книжных лавок. Так, первую такую лавку в 1728 г. в Петербурге открыла Академия наук. В лавке продавались не только издания академической типографии, но и другие. Существовал и книгообмен. Для оживления торговли в 1749 г. в Москве открылся филиал лавки. По учетной ведомости 1749–1753 гг. в Северной столице покупателей книг было значительно больше, чем в Москве, даже при продаже «бестселлеров». Так, среднее число проданных экземпляров «Юности честного зерцала» (СПб., 1745) в Петербурге составило 205, а в Москве – лишь 33,7 книги в год, «Домашних разговоров» (СПб., 1746) –156 и 46,9 соответственно и т. д. Объяснить это можно и тем, что в Москве академические издания продавались на четверть дороже. В целом же торговля в академических лавках не могла удовлетворить издателей: к 1754 г. оставались нераспроданными 110 тыс. книг.

Не очень бойко шла торговля и иностранными книгами – в 1749–1753 гг. ежегодно в стране в среднем продавалось всего‑навсего около 200 книг на латинском, немецком, французском языках. Особым спросом пользовались азбуки и календари.

На протяжении всего XVIII в. было еще достаточно широко распространено рукописное копирование книг. Основной причиной его живучести считается высокая цена типографских изданий. Печатная книга в среднем стоила один рубль (в провинции ее цена возрастала в два‑три раза), на который можно было содержать одного работника в течение месяца.

К середине столетия по‑иному начинают смотреть на назначение книги. Если в петровское время главным была ее практическая полезность, то позже предпочтение отдавалось соединению «полезного с приятным», что целиком отвечало утверждавшимся в литературе ценностям классицизма. Отсюда – появление новых литературных форм, облегчавших читательское восприятие, – беседы, письма и пр. Так, в форме легкой светской остроумной беседы между дамой и кавалером построено серьезное сочинение Бернара Фонтенеля «Разговоры о множестве миров». В нем, как писал переводчик книги Антиох Кантемир, автор с «неподражаемым искусством полезное к забавному присовокупил, изъясняя шутками все, что нужнее к ведению в физике и астрономии».

Вскоре к «полезности» и «удовольствию» добавляется еще один определяющий принцип – краткость изложения. Среди прочих причин вызывалось это тем, что, как писал А. Т. Болотов, «один вид величины книги прогоняет у многих охоту читать оную» и тем, что «всяк из нас то скорее понимает и легче в памяти держит, чего показание в немногих словах ясно видит».

В середине XVIII в., когда организация книжного дела сосредоточилась в Академии наук, М. В. Ломоносов, как и Петр I, видел в книге залог переустройства России – через распространение «ученья» и «общенародного просвещения». В разработанных им проектах преобразования Академии наук подобающее место отводилось книжной реформе, центральными идеями которой были снижение цен на издания, расширение их тематики, организация эффективной рекламы и, наконец, одна из важнейших мер – передача книжной торговли в частные руки. Необходимость последней Ломоносов обосновывал тем, что не подобает ученым «печься о наживе больше, чем о науках», что через «добрых купцов» книги будут «удобнее распространяться». Косное академическое собрание отвергло его предложения, однако жизнь очень скоро доказала необходимость перемен в книгоиздательском деле и торговле книгами.

Они последовали во время царствования Екатерины II.

Выше отмечалось, что «Московские ведомости» привлекали читателей своими «внутренними интересами». Увеличившийся спрос на материалы, освещающие новые явления в экономике, политике, быту, приводит к выделению в газете особого отдела «Провинциальная жизнь», развивавшего именно эти темы, и изданию отдельных «Прибавлений» (иногда до 30 в год), содержащих практические советы по самым разным сюжетам, образовательные, нравственно‑воспитательные материалы. По имеющимся подсчетам, за 1778–1801 гг. при «Московских ведомостях» в виде отдельных приложений появилось два десятка изданий журнального типа. Инициатором их издания был Н. И. Новиков.

Широкой известностью среди них пользовался редактируемый А. Т. Болотовым «Экономический магазин, или Собрание всяких известий, опытов, открытий… в пользу российских домостроителей и других любопытных людей, образом журнала издаваемый» (1780–1789). В 1785 г. появляется журнал «Детское чтение для сердца и разума». Хотя созданный по почину Новикова журнал просуществовал всего 4 года, он проложил дорогу для других детских журналов. Стоит сказать об участии в нем молодого Н. М. Карамзина.

Второй этап в развитии русской периодики был отмечен возникновением множества имевших короткий срок жизни журналов. Их издатели‑редакторы, являвшиеся и авторами большинства статей, были частные лица, как правило, крупные деятели литературы, образования: А. П. Сумароков, М. М. Херасков, И. Ф. Богданович и др. Новым на стыке 50–60‑х гг. стало участие в русской журналистике выходцев из купечества и разночинцев М. Д. Чулкова, Ф. А. Эмина, И. А. Крылова и др. Всего за 1759–1764 гг. в Москве появилось 5–7 журналов и два – в Петербурге. Они не могли удовлетворить созревшую в обществе потребность в получении оперативной информации и обсуждении злободневных проблем. Это не достигалось и малотиражными продолжающимися изданиями различных добровольных обществ: ВЭО, Общества друзей словесных наук, Общества старающегося о споспешествовании заведению училищ.

Первым деятелем, ставшим издавать журнал на началах частных, единоличных, стал А. П. Сумароков. Его «Трудолюбивая пчела» вышла в январе 1759 г. Значительная часть журнала отдана сатире, посредством которой издатель хотел бороться за свои дворянские идеалы. Но открытый показ пороков реальной действительности, мешающих приблизиться к идеалу дворянского государства, обернулся для Сумарокова‑монархиста прекращением издания на декабрьском номере. Разоблачение пороков существующих порядков исподволь возбуждало критическую мысль тех, кто вовсе не разделял его продворянских позиций. Потерпевший неудачу Сумароков‑издатель стал сотрудничать в том же году основанном питомцами Сухопутного шляхетского корпуса журнале «Праздное время, в пользу употребленное». В печатавшиеся в нем морально‑дидактические переводные статьи Сумароков своими материалами внес остроту, злободневность, т. е. дух своего детища. По предположению исследователей, именно это привело к такому же скорому концу журнала, как и сумароковской «Пчелы».

В Москве два из пяти журналов издавал М. М. Херасков – застрельщик создания университетского театра, а в 60–70‑х гг. директор и куратор Московского университета. Один из его журналов – «Полезное увеселение» – выходил с 1760 по июнь 1762 г., второй – «Свободные часы» – в 1763 г. Для них характерно неприкрытое стремление разграничить «образованных» дворян и «невежественных» подьячих, извозчиков или «пирожников». В то же время страницы их заполнены типичными для масонов суждениями о суетности мира, необходимости личного совершенствования; на сатиру в журнале не было и намека. «Свободные часы» решительно поддержали только что взошедшую на престол Екатерину II.

Пребыванию двора императрицы в Москве обязан своим появлением журнал «Невинное упражнение», выходивший всего полгода. Издателем журнала, заполненного переводами философских и этических произведений французских просветителей, был покровительствуемый Е. Р. Дашковой выпускник Московского университета писатель И. Ф. Богданович. Как только двор переехал в Петербург, издание прекратилось.

В 1769 г. екатерининская «Всякая всячина» своим заявлением «Я вижу бесконечное племя «Всякой всячины». Я вижу, за нею последуют законные и незаконные дети: будут и уроды ее место со временем занимать» спровоцировала появление сатирических журналов. Для большей ясности в апрельском номере появляется и статья «Мне случалось жить в наемных домах…», где впервые затрагивается положение крепостных крестьян. Речь шла о жестокосердных наказаниях дворовых. Прямое обращение к безымянным лицам, допускавшим такое, умиляет своей наивностью: «О, всещедрый Боже! Всели человеколюбие в сердца людей твоих». Совет был ясен – о пороках можно говорить вообще, отвлеченно, без имен живых их носителей. Ограничительный характер призыва откровенен: «не обижайте никого», «полюбовно миритися» с теми, кто вас обидел. Одним словом, сатира дозволяема, но в «улыбчивом духе». Но как бы то ни было, грядет расцвет сатирической журналистики в России: в ответ на призыв императрицы один за другим выходят новиковские журналы. В них нет и речи о том, чтобы «держаться осторожнее в критике бед реальной действительности». Сатирическому осмеянию предается все надутое своей значительностью и далекое от идей Просвещения невежественное российское дворянство, особенно провинциальное. Достается и фаворитизму, и чиновным бюрократам, вольготно чувствующим себя взяточникам.

После закрытия журнала Новиков сумел выпустить две книжки «Пустомели», продолжив обличительно‑сатирическую струю в публицистике. То же было в журналах «Живописец», «Кошелек».

Перечень повременных изданий не ограничивается названными. В одно время с ними, откликнувшись на призыв Екатерины, стали выходить в свет около десятка журналов, и все – сатирической направленности. Это – «И то и ce», «Ни то, ни се», «Полезное с приятным», «Поденщина», «Смесь», «Адская почта» (все в 1769 г.); «Парнасский щепетильник» (1770), «Старина и новизна», «Вечера» (1772–1773), «Трудолюбивый муравей» (1771). Не всем им удавалось выдерживать высокую планку, но общий хор критики, а не осторожного осмеяния, был неприятен Екатерине, полагавшей, видимо, что ее призыв воплотится в жизнь только в определенном ею ключе. Каково ей было, например, читать мнение издателя «Адской почты» Ф. А. Эмина об «улыбательном духе» сатиры, к которой она призывала: «Ты таким своим нравоучением всем нравиться хочешь, но поверь мне, что придет время, в которое будешь подобна безобразному лицу, белилами и румянами некстати украшающемуся. Знай, что от всеснедающего времени ничто укрыться не может. Оно когда‑нибудь пожнет и твою слабую политику, когда твои политические белила и румяна сойдут, тогда настоящее бытие твоих мыслей всем видным сделается». Такие ответы «Адской почты» и других сатирических изданий переполняли чашу терпенияи императрицы.

В последней трети XVIII в. журнального типа издания существовали в Академии наук, в Российской академии и др. Среди них значимую культурно‑просветительную функцию выполняли академические «Собрание новостей» (1775–1776), «Санкт‑Петербургские ученые ведомости за 1777 г.», ставшие первым отечественным критико‑библиографическим журналом (редактор Н. И. Новиков), «Академические известия» (1779–1781). Самыми долговечным оказались «Новые ежемесячные сочинения» (1786–1796). Все эти издания возглавлялись, как правило, академиками и содержали научно‑популярные произведения энциклопедического свойства (статьи по философии, физике, экономике, истории, географии). В разделе «словесности» «Новых ежемесячных сочинений» регулярно и помногу появлялись стихотворения Державина, Дмитриева, Княжнина.

Российская академия, возглавляемая Е. Р. Дашковой, давно приобщившаяся к журналистике, выпускала «Собеседник любителей российского слова», первый номер которого открывала ода «Фелица» Г. Р. Державина. Здесь начинали печатать «Записки касательно российской истории» Екатерины II и ее же фельетонного характера «Были и небылицы». Участвовал в нем и Д. И. Фонвизин, причем его полемические «Вопросы» вызвали ответы сочинителя «Былей и небылиц».

В 1789 г. «Обществом друзей словесных наук» и его председателем М. И. Антоновским издавался ежемесячник «Беседующий гражданин», может быть славный лишь тем, что в нем анонимно была издана радищевская «Беседа о том, что есть сын Отечества» с созвучными его будущему «Путешествию» мыслями. Этот год стал примечателен вступлением на стезю журналистики И. А. Крылова со своим сатирическим журналом «Почта духов». В помещенных здесь 48 письмах, большая часть которых была написана самим издателем, он твердо следует традициям сатирических журналов 1769–1774 гг. в обличении жестокостей помещиков по отношению к крестьянам.

В 90‑х гг. на журнальное поприще вступил Н. М. Карамзин изданием «Московского журнала» (1791–1792), альманахов «Аглая» (1794–1795, две книги) и «Аониды» (1796–1799, три книги). Последний стал в России первым сугубо поэтическим альманахом. Что касается «Московского журнала», то он сразу же приобрел популярность у читателей. В нем впервые появились произведения Карамзина, в том числе и «Бедная Лиза». Здесь в каждой книге печатались его знаменитые «Письма русского путешественника». Кроме того, Карамзин своим превосходным слогом писал многие заметки о театральной жизни, премьерах спектаклей, новых пьесах. Около 300 читателей‑подписчиков наслаждались стихотворениями Карамзина, Дмитриева и других поэтов, отдававших дань сентиментализму.

На исходе столетия появился «Санкт‑Петербургский журнал», издаваемый И. Пниным (1798, четыре части). Журнал как бы завершал историю отечественной журналистики XVIII в. Издание, ведущую роль в котором играли И. П. Пнин и А. Ф. Бестужев (отец братьев‑декабристов), на своих страницах главным образом помещало серьезные статьи по экономике, философии, в ряде которых очевидно влияние идей Просвещения. Нередкими были и переводы из сочинения «О духе законов» Монтескье, «Системы природы» и «Всеобщей морали» Гольбаха.

В целом почти все журналы второй половины XVIII в. вполне отвечали трем обязательным требованиям журналистики: научность, занимательность, краткость. Но все это было в двух столицах. А что же в провинции? Там тоже в последнее десятилетие века появились признаки возникновения своей периодической печати. Первым стал «Уединенный пошехонец. Ежемесячное сочинение на 1786 г.», выходившее в Ярославле. Журнал продолжился и в следующем году под чуть измененным названием и каждый раз в объеме, превышавшем объемы годовых комплектов столичных журналов. Содержание было свободно от каких‑либо политически острых сюжетов, и речь в них шла в основном об истории края, состоянии местной торговли, промышленности, образования. Его издателями стала образованная часть дворянства при деятельном участии прогрессивно настроенного генерал‑губернатора А. П. Мельгунова. Три журнала (в 1789–1791, 1790 и 1793–1794 гг.) появились в Тобольске – центре экономической и культурной жизни Западной Сибири. Они по содержанию тоже отвечали только местным запросам, их литературный уровень был невысок, и все же первые росточки провинциальной печати становились притягательны для местной интеллигенции.

Лучше обстояло дело с так называемой отраслевой печатью, предназначенной для узкого круга специалистов либо для отдельных групп читателей – женщин, детей. В числе первых были «Труды ВЭО» (1765–1915). Полуторавековое существование периодического издания, пожалуй, единственный в России пример долголетия. Объяснений тому два публикуемые материалы по сельскому хозяйству, агрономии, домоводству, механике, другие практического характера статьи все это время пользовались постоянным спросом читателей, и второе – авторы большинства статей были профессионалами‑практиками.

В последнее десятилетие века появляются журналы по экономике, медицине, музыке. Складывалась и историческая журналистика, связанная опять‑таки с именем Новикова. По его почину начала издаваться «Древняя российская вивлиофика» (1773–1775). Читатели проявили к ней неподдельный интерес, и в 1788–1791 гг. Новиков выпустил существенно дополненную и исправленную «Вивлиофику» в 20 частях (первое издание – 10 частей). Им же в 1776 г. был выпущен в свет «Повествователь древностей российских, или Собрание разных достопамятных записок, служащих к пользе истории и географии российской». Отметим и выпущенные Академией наук 11 сборников «Продолжения древней российской вивлиофики» (1792–1794), само название которых показывает преемственность с новиковскими изданиями. Век завершило издание «Российский магазин» (1792–1794) литератора и журналиста Ф. И. Туманского, наполненное историческими, географическими, этнографическими материалами. Это дало основание дореволюционным историкам считать издание первым историческим журналом.

Книгоиздательство. К тем немногим типографиям, действовавшим до конца 50‑х гг., в начале следующего десятилетия добавились типографии Военной коллегии и Артиллерийского и Инженерного корпусов, созданные с помощью твердо стоявшей на ногах типографии Академии наук. Характер их изданий широк и по тематике не строг – от учебных пособий до фривольных переводных комедий. В 70‑е гг. выделяется своими изданиями типография Горного училища в Петербурге. Помимо профильной географо‑геологической литературы, здесь издавались книги по истории и письменные памятники членами кружка «Любителей отечественной истории», возглавляемого А. И. Мусиным‑Пушкиным. Типография осуществила выпуск трехтомного «Лексикона российского, исторического, географического, политического и гражданского» (1793) В. И. Татищева. И все же рост потребности общества в книге опережал темпы появления новых типографий. В середине 1783 г. Екатерина II подписала указ «О позволении во всех городах и столицах заводить типографии и печатать книги на российском и иностранных языках с свидетельствованием оных от Управы благочиния». Последнее цензурного характера указание примечательно – царица после поражения в полемике с сатирическими журналами хорошо осознала значение печатного слова как идеологического оружия.

Пожалуй, екатерининский указ несколько запоздал – о необходимости «вольного тиснения» книг много раньше писал еще В. Н. Татищев, а потому никакого ажиотажа не случилось. По подсчетам исследователей, в 80–90‑е гг. в Москве и Петербурге существовало 15–17 частных типографий. Но после указа воспряли духом книгоиздатели в провинции, до того довольствовавшиеся книжной продукцией столичных типографий. С 1784 по 1808 г. здесь возникло 26 типографий, в основном состоявших при губернских правлениях. Частные типографии открылись только в четырех городах – Ярославле, Костроме, Тамбове и Тобольске. Тематика их изданий не отличалась разнообразием: предпочтение отдавалось художественной литературе (переводной в том числе). Кроме того, печатались в небольшом числе исторические, философские и краеведческие труды. Всего в «вольных типографиях» в конце XVIII в. было издано чуть более 100 книг.

«Вольное книгопечатание» продолжалось 13 лет – до издания указа «Об ограничении свободы книгопечатания, ввоза иностранных книг и об упразднении частных типографий» (1796). Указ повлек было сокращение выпуска книг, но затем все наладилось: в 1797 г. издано 197 названий, в 1798 и 1799 гг. – 293 и 286 соответственно. Объяснение этой странности простое: формально ставшие «казенными», частные типографии остались у прежних их владельцев на правах аренды.

Чем же могло быть вызвано появление реакционного по сути указа? Не тем ли, что по выходе указа о «вольных типографиях» возрастает размах книгоиздательского дела Новикова? Созданное им в начале 80‑х гг. «Дружеское общество» с целью распространения просвещения, в том числе и путем издания книг, сразу же после указа 1783 г. основало две типографии. Однако жизнь показала нецелесообразность распыления средств и усилий, и для лучшей организации дела Новиков «со товарищи» в 1784 г. учредили «типографическую компанию». Четырнадцать ее соучредителей завели типографию с более чем 20 печатными станками. Результат известен – почти треть всех изданных в России книг выходила из созданных Новиковым типографий (около 800 наименований). Всего в них с 1766 по 1792 г. было издано около 1000 названий книг, многие из которых многотомные. Россияне практически на всей территории страны получили возможность знакомиться с произведениями Мольера, Корнеля, Вольтера, Расина, Дидро, Руссо, Локка, Свифта и других знаменитостей. Не забыты и отечественные авторы. Двумя изданиями (1781–1881 и 1787) выпущено самое полное собрание сочинений А. П. Сумарокова в 10 томах. Издаются труды историков, литературоведов, учебники, журнальные приложения к газетам и т. д.

Но Новиков был не одинок. Все больше становилось людей, готовых служить делу просвещения. Один из них – Иван Герасимович Рахманинов, по словам Г. Р. Державина, «человек умный и трудолюбивый, но большой вольтерьянец». Характеристика верная: мечтой Рахманинова было издание полного собрания сочинений Вольтера. В 1784 г. выходят переведенные им «Аллегорические, философские и критические сочинения г. Вольтера», в 1785–1799 гг. их издание продолжено («Собрание сочинений г‑на Вольтера». Ч.1–3. СПб.). В 1788 г. Рахманинов открыл собственную типографию – для «доставления полезных книг» Отечеству (здесь, кстати, печаталась «Почта духов» Крылова). Он печатает свой журнал «Утренние часы», переводы радикально настроенного французского писателя кануна революции Л. С. Мерсье.

После дела Радищева Рахманинов перевел типографию в свое имение Казинку близ Козлова и приступил к печатанию полного собрания сочинений Вольтера в 20 частях. Три первые части вышли в 1791 г., в следующем году напечатана 4‑я и начата 5‑я. В начале 1794 г. власти опечатали типографию вместе со всем тиражом книг, но никакого наказания Рахманинову не последовало, как и не было объяснения причин закрытия. Напомним лишь, что после начала революционных событий во Франции Вольтер в политической элите России, включавшей и Екатерину II, уже не в моде.

А после того как в 1797 г. до Рахманинова дошли слухи о проявленном к его типографии интересе Павла, она «вдруг» сгорела вместе с пятью тысячами книг.

Мы помним, что в первой половине XVIII в. книжная торговля испытывала затруднения и власти прибегали даже к принудительному распространению книг. Не то стало в 60‑e гг., когда возрос престиж книжной торговли, преследующей просветительские цели. Торговля с прибылью удавалась немногим, и для получения хоть какого‑то дохода открывались книжные лавки при каждой новой типографии. Количество их особенно возросло во времена «вольного книгопечатания». И здесь наблюдается любопытная закономерность: чем более широкое распространение получала книга, тем очевиднее проявлялось стремление правительства контролировать книгоиздательское дело. Если в 1727 г. при создании типографии при Академии наук с выдвинутым обязательным условием «апробации» книг Синодом усилиями академической профессуры удавалось освободиться от духовной цензуры, то в 30–50‑е гг. последняя все чаще вторгалась в сферу издания книг. Известны многие примеры, когда готовое к набору сочинение оставалось на полке или выходило в «урезанном» виде. Самый яркий тому пример – случай с «богомерзкой» книгой упоминавшегося выше Б. Фонтенеля «Разговоры о множестве миров», пролежавшей «без движения» 10 лет. И все же, как считают книговеды, «до 1763 г. борьба правительства с печатью носила эпизодический характер». Все изменилось при Екатерине II, которая четко определила задачи цензуры: «Книги не должны содержать ничего направленного против закона, доброго нрава и нас». Последнее «нас» особенно примечательно, но до середины 80‑х гг. старавшаяся придерживаться идей Просвещения императрица с книжными деятелями в открытую борьбу не ввязывалась, ограничиваясь негласно чинимыми препятствиями Ф. А. Эмину, Я. В. Княжнину и другим неугодным ей лицам. В начале 70‑х гг., выдавая «привилегии» на издание книг на иностранных языках в частных типографиях, императрица предусмотрительно обусловливала их подцензурность Синоду, Академии наук и полиции. Но цензура в ее таком несовершенном виде не была преградой книгам, ввозимым в страну из‑за рубежа. Из донесения генерал‑губернатора А. А. Прозоровского в 1792 г. известно, что в Москве из‑под прилавка можно было купить все издаваемые во Франции книги. Борьба против «французских заблуждений» усилилась после начала революции. В 1792 г. дважды подвергалась обыску полиции типография и книжная лавка И. А. Крылова. В 1796 г., кроме запрещения частных типографий, был ограничен ввоз иностранных книг. Для выполнения этой задачи учреждены цензурные комиссии в Москве, Петербурге, Одессе, Риге и при всех таможнях. Но никакие цензурные ограничения не в состоянии отвадить человека конца XVIII в. от чтения книг, журналов, газет. Уже не одна образованнейшая Е. Р. Дашкова, собравшая библиотеку в 900 томов, могла заявить, что книги сделались предметом ее страсти. «Bo второй половине XVIII в., – заключают историки Б. И. Краснобаев и Л. А. Черная, – пришло понимание книги (и русской и переводной) как средства, делающего человека личностью». Справедливость приведенной оценки подтверждается возрастающим числом личных библиотек, владельцы которых отдавали предпочтение литературе гуманитарного профиля. Собирание книг стало достоянием не только столичного и отчасти провинциального дворянства, но и купечества.

Росло число и государственных библиотек – их к началу 80‑х гг. было не менее полутора десятков. В конце века делаются первые попытки создания каталога всех выпущенных в России книг. Дело архитрудное и архиважное. Осуществить задуманное удалось В. С. Сопикову – в его «Опыте российской библиографии», пять томов которого увидели свет в 1813–1821 гг., содержатся данные о 13 249 книгах. Это тот цементирующий общество строительный материал, из которого вырастала культура нового времени – «европейская по типу, светская по характеру, национальная по сути». В ее складывании не забудем и роль периодической печати, посредством которой быстрее и с меньшими затратами общество получало информацию о художественно‑культурной жизни страны, достижениях науки, развитии торговли и промышленности. Именно периодика с частыми выпусками ее изданий, с приемлемыми (по сравнению с книгой) ценами вовлекала в орбиту общественной жизни все более широкий круг обученных грамоте людей.

Быт

Крестьянский уклад. Наиболее существенное изменение в положении населения России в XVIII в. состояло в углублении неоднородности общества: ближе к концу столетия оно все более четко делилось на отдельные сословия с резко отличным мироощущением. Однако и в рамках одного сословия в быту отдельных его слоев и групп обнаруживаются заметные различия. Скажем, быт государственных крестьян по многим параметрам был несхож с бытом владельческих крестьян. Даже уклад жизни помещичьих крестьян существенно отличался в зависимости от того, барщинными они были, или оброчными, или выключенными из производственного процесса дворовыми, труд которых направлен на удовлетворение нужд и прихотей барина и его чад. И это не все – на быте крестьян напрямую начинают сказываться происходившие в деревне социальные перемены; материальная жизнь удачливого богатея, только формально остающегося в рядах своего сословия, существенно отличалась от быта его собратьев. Известные тому примеры – крестьяне графа П. Б. Шереметева Е. Грачев и Г. Бугримов, владевшие в 1784 г. собственными крепостными, купленными на имя барина. Нарушающая корпоративные интересы дворянства позиция последнего в данном случае понятна: уплачиваемый крестьянами денежный оброк исчислялся многими сотнями рублей. Пожелавший выкупиться на свободу Грачев уплатил Шереметеву 135 тыс. руб., отдал свою фабрику, оцененную в 47 885 руб., 543 500 руб. – за 161 оставленного за собой крестьянина. Впрочем, в крепостной деревне подобных Грачевых и Бугримовых было ничтожно мало для сколько‑нибудь существенного влияния на традиционные нормы жизни.

Отношения в основной производственной ячейке сельского населения – семье и объединяющей их социальной структуре – общине определялись обычным правом, т. е. системой норм (правил поведения) для той или иной социальной группы, основанной на обычае. Главой семьи являлся старший по возрасту мужчина, единолично организовывающий ее производственную деятельность, распоряжающийся материальными и трудовыми ресурсами, а также определяющий семейно‑брачные отношения. Он же представлял семью на сходах, при жеребьевке угодий, целиком нес ответственность за «бездоимочное» исполнение повинностей. В семье велика и подсобная роль женщин, которые «сверх своих работ во весь почти год отправляют по дому и в поле те же работы, что и мужчины, выключая немногих». Как писал А. Т. Болотов, женщина в семье трудилась «беспрестанно до пота».

Известно, что ритм крестьянской жизни повсюду и всегда определяется циклом сельскохозяйственных работ. На степень их интенсивности и продолжительности решающую роль, считает ряд исследователей, оказывал географический фактор. Если, как отмечал С. М. Соловьев, «природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для народов, которым суждено было здесь действовать, – мачеха». Обоснованность этого обобщенного мнения недавно подтвердил на основе анализа громадного фактического материала о трудовой деятельности русского крестьянина XVIII в. современный историк Л. В. Милов. В работе «Великорусский пахарь» впервые в историографии вопроса основательно и доходчиво показано, как и чем пахал, сеял, убирал хлеб русский крестьянин, как приноравливался выращивать его в неблагоприятных почвенно‑климатических условиях. Именно последние, по мнению автора, являлись решающим фактором в распределении трудовых затрат в годовом цикле, они же определяли степень напряженности труда в дни короткого весеннего сева, сенокоса и жатвы, когда счет времени порой шел даже не на дни, а на часы.

Самыми напряженными в годовом цикле сельскохозяйственных работ были короткий весенний сев и в сжатые сроки проводимые сенокос и жатва хлебов. В. О. Ключевский писал в связи с этим: «Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному постоянному труду, как в той же Великороссии». Но ведь и условий для последнего у великороссов не было, уточняет Л. В. Милов, т. к. неблагоприятные природно‑климатические условия ограничивали производственные возможности крестьянства (особенно в нечерноземном центре) в результате необычайной краткости сезона земледельческих работ.

Отрешась от вопроса, почему такие страны, как Финляндия, Норвегия и другие, расположенные в не менее суровой климатической зоне, сумели преодолеть прямо‑таки роковое значение этого фактора, обратимся к другому вопросу – количеству нерабочих дней в году.

Православные русские люди (крестьяне) имели до 90 религиозных праздников, вместе с воскресными днями составлявших от 120 до 140 нерабочих дней в году (против 80–120 у других конфессий). К тому же большинство из них падало на весну и лето (58 % общего числа). Причем существовала освященная обычаем, церковью и законами традиция не работать в воскресные и праздничные дни. За соблюдением обычая строго следила община и в случае его нарушения прибегала к чувствительным денежным штрафам или даже насилию – избиению, поломке инвентаря. С другой стороны, традиция не работать в праздники и воскресенье покоилась на суеверных представлениях, что нарушение традиции в будущем принесет больший убыток. Страсть к соблюдению праздников объяснялась и необходимостью снятия накопившейся усталости от страдного труда, предаваясь массовому гулянью, пиршествам с пьянством. «Пьянство в праздники, – писал В. О. Ключевский, – одна из религиозных обязанностей народа», причем опьянение (без которого и праздник не праздник) не считалось грехом. Самое интересное, как подметили исследователи, «праздники не считались крестьянами потерей времени: во время их крепилась солидарность, обсуждались дела, за праздничным столом разрешались конфликты и снимались противоречия». Л. В. Милов и другие исследователи правы, что во время основных сельскохозяйственных работ – при пахоте, посеве, жатве и сенокосе – российские крестьяне работали не менее (а возможно, и более) интенсивнее своих западноевропейских коллег. И в силу большего количества нерабочих дней тоже. А в остальное время и продолжительность, и интенсивность труда были заметно ниже; объяснялось это, как подмечает Б. Н. Миронов, минималистической потребительской этикой труда у большинства русских крестьян. Отсутствие у них понятия частной собственности на землю, взгляд на нее как на общее достояние тех, кто ее обрабатывает, приводили крестьян к мнению, что все доходы и убытки должны распределяться уравнительно между всеми. Отсутствие у крестьян взгляда на собственность как на источник богатства замещалось мнением, что источником бытования человека должен быть личный труд. Причем труд умеренный, чтобы оставалось время и для других потребностей. Не отсюда ли тот тип поведения, который дан в сказке про Емелю: он сидит (лежит) на теплой печи, а щука за него все делает?

В книге Милова собраны и обобщены сведения о крестьянском жилище, одежде, пище, что существенно облегчает разговор о быте крестьянской семьи. Один только яркий бытовой пример из книги: оказывается, крестьянин в год изнашивал 50–60 пар лаптей, и потребность в лыке была такова, что уничтожались все липовые деревья в окрестных лесах.

Сапоги имели только зажиточные крестьяне и щеголяли в них преимущественно по праздникам.

Простотой и грубостью отличалась крестьянская пища – ее основу составляли ржаной («черный») хлеб да щи из кислой капусты. Мясо в большинстве регионов страны чаще было блюдом сезонным – после осеннего и зимнего забоя скота. Неизменная пища русских крестьян – сваренная на воде каша из «грешневых, полбенных, овсяных, просяных круп». В питании крестьян велика доля «даров природы». Другое дело – праздничные дни. Тогда зажиточный крестьянин мог побаловаться жареным мясом, студнем, птицей, яичницей с ветчиной. На праздничном столе едва ли не главное блюдо – разная выпечка: пироги, кулебяки, оладьи, ватрушки, калачи и пр. Из питья в почете традиционный на Руси квас, домашние брага и пиво, медовуха, покупная хлебная водка. Ели крестьяне обыкновенно три раза в день, но большая их часть – два.

Семейно‑брачные отношения среди крестьян в течение всего XVIII в. почти не претерпели изменений, и семья традиционно создавалась без учета мнения брачующихся (исключения редки). Едва ли не на первом месте при выборе невесты стоял вопрос о приобретаемой дополнительной рабочей силе. Поэтому была распространена практика женитьбы 12–15‑летних сыновей на взрослых девках или даже вдовах. Семья невесты, лишавшаяся работницы, стремилась возместить потерю установлением выкупа за нее, столь высокого, что это грозило обеднением одной из сторон. Тогда в дело вмешивался помещик, запрещая подобные браки. Однако этим невозможно было переломить традицию, и в результате создавались семьи, неспособные к воспроизводству потомства. Проблема для государства столь острая, что М. В. Ломоносов подает специальную записку «О сохранении и размножении российского народа» с предложением «вредное приумножению и сохранению народа неравенство супружества запретить». Это не значит, что помещик был вообще против появления новой семьи, у него был свой интерес – создавалось дополнительное тягло (муж и жена). Отсюда – строгий контроль за тем, чтобы парни не засиживались в женихах, а девки – в невестах. Не единичны случаи, когда родители за несвоевременную выдачу дочерей замуж подвергались штрафам.

Практическое отсутствие в стране строительного камня обусловило возведение жилищ из дерева – так называемых курных изб, топившихся по‑черному. Дым из устья печи курился прямо в избу и через отверстия в крыше (дымники) или через высокие окошки в стенах выходил наружу. Топка по‑черному вызвана была не только природно‑географическими, но и экономическими причинами.

В холодные осенне‑весенние дни и долгие морозные зимы такой способ топки позволял быстро нагревать избу при меньшем количестве дров. Это существенно, ибо заготовка дров топором – пилы еще нет в крестьянском хозяйстве – отнимала массу времени и сил. Преимущественно во второй половине века в деревенских избах появляются деревянные полы и потолки. Дым теперь стал стлаться едва ли не по самому полу, сильно досаждая жильцам. Он так коптил стены и потолок, что путешественник И. Г. Георги замечает: «Избы столь закопчены, что походят на агатовые». В этом есть своя польза – толстый слой сажи был хорошим дезинфицирующим средством. Путешественников поражал и чрезвычайно убогий вид крестьянских домов в безлесых районах: маленькие, тесные, с неестественно низким входом сооружения, больше смахивающие на временные хижины. Причина банальна – массовое уничтожение лесов владельцами винокуренных заводов. Лишь в степных районах России с более умеренным климатом отмечались просторные, чистые мазанки из плетня и глины.

Во второй половине века в крестьянских избах постепенно переходят к топке по‑белому, появляются печи с дымовыми трубами. Это характерно прежде всего для нечерноземных районов, где широко развиты крестьянские отхожие промыслы. С появлением вытяжных дымовых труб изменяется и конструкция печи – она теперь используется не только для обогрева и приготовления пищи, но и как лежанка, на которой спали старики и дети или выхаживали больных.

В избе есть и расположенные на уровне верха печи полати, тоже для сна (зимой под ними держали телят и ягнят). Лавки вдоль стен имели двойное значение – для сидения и сна. На стенах крепились полки для хранения разных домашних предметов. В «красном» углу – обязательный киот с иконами. В избах все еще преобладают «волоковые окна» – продолговатое, высотой с бревно сруба отверстие. В них «окончины стеклянные и слюдяные», но часто такие «окна» задвигались просто доской. Однако все чаще (особенно в топившихся по‑белому избах) появляются «красные» окна с вставленными в рамы (30–100 см) стеклами, располагавшимися на уровне плеч взрослого человека.

Тяжелый воздух избы – от скученности на небольшой площади семьи, здесь же находящегося молодняка домашнего скота, малокалорийное питание приводили к высокой смертности населения. По прикидкам Ломоносова, до трехлетнего возраста умирало до 4/5 младенцев села и города. Статистика же Воспитательного дома в Москве показывает, что до 18–20 лет доживали всего 15 % воспитанников. Исключительно высока здесь детская смертность – до 80 %, особенно до годовалого возраста. Основная причина – оспа и корь.

Абсолютное большинство крепостного населения было неграмотным. Редко кто из помещиков шел на создание школ для детей своих дворовых – лишь с целью подготовить служителей вотчинной администрации или людей для собственных театров и оркестров. По‑иному обстояло дело у государственных крестьян, среди которых грамотность довольно высока. Например, в ряде уездов Поморья каждый четвертый‑пятый крестьянин был обучен грамоте (в основном чтению).

Жизнь сельского жителя определялась не только первичной его ячейкой – семьей. Огромно влияние на нее общины. Именно община зорко следила за соблюдением традиций повседневной жизни селян во всех сферах – во внутрисемейных отношениях, в хозяйственной деятельности и т. д. На нее были возложены административно‑полицейские и судебные функции. Община формировала общественное мнение, обеспечивала сплоченность, коллективизм действий крестьян в конфликтных ситуациях с «внешним миром». Беспрекословное подчинение ее власти подтверждают заявления крестьян типа от «мира не отстанут», «куда пойдет мир, туда и они», «как мир прикажет».

Одним из главных и наиболее сложных дел общины в условиях поместно‑вотчинной эксплуатации были почти повсеместно ежегодно осуществляемые переделы земли, необходимость которых вызывалась постоянно изменявшимися трудовыми ресурсами семей. Например, каждый мужчина, достигший 18 лет, имел право на получение своей доли из общинной земли. Общине надо было создать всем членам равные условия для хозяйствования, обеспечить участками земли одинакового качества. Земельные участки по отдаленности от места жительства делились на три категории (отсюда знаменитая российская чересполосица).

Стремление общины к обеспечению хозяйственной дееспособности каждой крестьянской семьи объясняется заинтересованностью в исправной уплате подушной подати, и отсюда существовавший принцип круговой ответственности. Здесь, кстати, интересы общины совпадали с интересами помещика, стремившегося сохранить жизнедеятельность крестьянского двора. Главное, чтобы бедные крестьяне «тяглом отягчены не были» и тем до полного разорения не доведены. Критерием обложения крестьян повинностями должна быть реальная платежеспособность семьи. Помещик не только контролировал раскладку общего тягла и действенность круговой поруки в общине, когда зажиточные ее члены погашали долю недоимщиков, но из своих ресурсов оказывал помощь попавшим в беду крестьянам путем выдачи ссуд натурой – зерном, скотом, строительным материалом и пр. Со временем ссуды возвращались, иногда даже с выгодой для помещиков. Во второй половине века помещики организовали спасительные в неурожайные годы запасные хлебные магазины со своими и крестьянскими взносами.

Наиболее неприятной для общины обязанностью была разверстка рекрутской повинности. Община и помещик стремились избавиться от недоимщиков, пьяниц, смутьянов. Не все из них отвечали физическим и медицинским показателям рекрутов, и тогда община шла на подкуп чиновников, неся ощутимые расходы. Мирской сход при решающем слове «лутчих стариков» разбирал споры о межах (следствие чересполосицы), разделе имущества между наследниками, мирил ссорящихся и определял драчунам, пьяницам наказания, которые тут же приводились в исполнение (обычно – порка розгами).

Крестьяне нескольких деревень, составляювших вотчину, были объединены волостной общиной, имевшей, в отличие от деревенской с одним выборным старостой, более сложную структуру. Возглавлялась она бурмистром, следившим за своевременным исполнением государственных и владельческих повинностей. В обязанности старосты – второго лица в волостной общине – входил созыв волостных мирских сходов, определение круга требующих обсуждения на них вопросов. Он же наблюдал за исправным взносом денег в мирскую казну. Волостная община избирала и специальных целовальников, каждый из которых отвечал за сбор подушной подати, оброчных денег, пополнение хлебных магазинов. Все эти должностные лица находились под неусыпным контролем помещика, утверждавшего результаты выборов и приговоры волостных сходок.

В целом общинная организация консервировала традиционные отношения в деревне, тормозила всякую индивидуальную инициативу, способствуя сохранению патриархальных устоев с решающей ролью в жизни крестьянского мира старейших его представителей.

Быт горожан. XVIII в. внес много нового в жизнь городов. Почти половина из них насчитывала менее 500 душ м. п. посадского населения, более 3 тыс. жителей имели всего 72 города. Кроме Москвы и Петербурга крупными городами были Рига, Астрахань, Ярославль, насчитывавшие по 25 030 тыс. посадских, в 12 городах их было от 12 до 30 тыс., в 21 – по 10 тыс., в 33 – от 3 до 8 тыс. Основу городского населения составляли купцы и ремесленники. Малочисленное дворянство жило обособленно. Большей частью горожане были заняты в сфере торговли и промышленности. В больших городах число торговых рядов доходило до нескольких десятков, например в Москве в конце века их было 75. Роль торговых рядов не ограничивалась прямым назначением, горожане здесь обменивались информацией о новостях, основанной в большинстве своем на слухах и недостоверных сведениях.

Ремесленники занимались главным образом пошивом одежды, обуви, производством продуктов питания, созданием предметов роскоши. Так, в Ярославле в 60‑е гг. зафиксировано 36 профессий ремесленников – портные, сапожники, шляпники, скорняки, плотники, пекари и др. С расширением торговли ремесленники начинают организовывать мастерские.

Во второй половине века, после разрешения правительства держать купцам лавки в своих домах, в городах появляются купеческие усадьбы со складами и магазинами, образующими целые торговые улицы.

По свидетельствам современников, духовные запросы большинства богатых купцов были заметно ниже уровня их материального достатка. Усилия купцов направлены на то, чтобы перещеголять привилегированное дворянство строительством хором, содержанием богатых выездов, дорогой одеждой. Ими двигало и чувство обиды за отказ предоставить купечеству часть дворянских привилегий, так дружно выпрашиваемых дворянами во время работы Уложенной комиссии.

Изрядную прослойку горожан составляли военные. Их содержание обходилось городу дорого, но они вносили приятное разнообразие в монотонную жизнь горожан, поставляли выгодных женихов. Большое влияние на городскую жизнь оказывало духовенство, особенно белое – многочисленный причт городских церквей.

Среди городских жителей были и крестьяне. Одни из них обслуживали городские усадьбы своих владельцев, другие стекались в города в поисках заработка. Последние пополняли ряды мелких ремесленников и торговцев, обслуги, были заняты на городских мануфактурах. В XVIII столетии зарождается прослойка «разных чинов людей» (разночинцев), состоявших, с одной стороны, из тех, кто отошел от своего сословия, но не сумел закрепиться за иным к моменту очередной переписи, с другой – из лиц, принадлежавших к ряду мелких социальных групп, по юридическому статусу находившихся между податными и привилегированными сословиями (например, чиновники без классного чина и др.).

В занятиях горожан по‑прежнему большое место занимает огородничество и садоводство, приобретшие товарный характер. Причем города специализируются на каком‑либо отдельном виде продукции. Так, уже в 1775 г. Владимир славился своей знаменитой вишней – «владимиркой», Павловск – огурцами, дынями, арбузами и т. д.

Наиболее распространенным подсобным занятием горожан было скотоводство. Мало кто из них не держал корову, свинью, овец, лошадей.

Дома и дворовые постройки почти сплошь были деревянными. Постройки каменных хором были по силам лишь вельможам и богатому купечеству. Обычный же дом горожанина редко был более двух этажей. Но внутренняя планировка уже предусматривала отделенные капитальными перегородками кухню, зал для приема гостей, спальню, детскую, столовую (доступно только богатым горожанам). Даже у самых бедных горожан (напомним, что, по Городовому положению 1785 г. «настоящие городовые обыватели» только те, кто владел домом) уже нет комнат с курными печами. Усовершенствование печей (в обиход входят «галанки») и умножение их числа в доме дало возможность увеличить количество и размеры окон. Всеобщее распространение получают дома в три окна по фасаду. Стекло окончательно вытесняет слюдяные пластины. Из интерьеров домов исчезают лавки и полати (остаются лишь у небогатых), вместо них появляются стулья, кресла, кровати, столы. Уже не диковинка настенные зеркала и люстры со свечами. Модным стало обклеивать стены обоями – шпалерами. Не все могли позволить себе это дорогое удовольствие и тогда сохраняли натуральную фактуру сруба. Снаружи бревенчатый сруб ничем не обшивался, но нередки случаи отделки его под камень посредством штукатурки.

В плане застройки городов (особенно средних и малых) сохранялась традиция не ограничивать их территории. Да и вряд ли это было возможно при преобладании в них одноэтажных домов с изрядными по площади дворами, огородами, садами. Возводимые в центре каменные двух– и трехэтажные здания красиво выделялись на их фоне и служили украшением города, как и многочисленные церкви. Однако с потерей прямого назначения старинных оборонительных укреплений города с середины века предпринимается попытка заменить лабиринт улочек и переулков квартально‑«шахматной» планировкой. Не всюду это было возможно, и радиально‑кольцевая система улиц – транспортной сети города – сохранялась почти повсеместно.

Проезжую часть и тротуары улиц, как правило, мостили деревом и лишь в больших городах – булыжником. За исправным состоянием мостовых перед своим домом следил каждый обыватель. Набережные городов были сплошь деревянными, даже в Москве каменную набережную в центре стали сооружать только в 1798 г.

В Москве и Петербурге во второй половине века появились и водопроводы, но для большинства городов источником водоснабжения оставались многочисленные колодцы и ближние водоемы, а также развозившие воду в бочках водовозы. В конце века в отдельных крупных городах вводится освещение главных улиц. В Москве первые уличные фонари появились с 30‑х гг. XVIII в. В них фитиль, опущенный в конопляное масло, зажигался по специальному распоряжению властей. Английский историк и путешественник У. Кокс, в 1778 г. побывавший в Москве, оставил такие впечатления о городе: «Это нечто настолько неправильное своеобразие, необычное, здесь все так полно контрастов. Улицы большей частью необыкновенно длинные и широкие; некоторые из них вымощены камнем, другие – особенно в слободах – выложены бревнами или досками наподобие деревянного пола. Жалкие лачуги кучатся около дворцов, одноэтажные избы построены рядом с богатыми и величественными домами… Некоторые кварталы… кажутся совершенно пустырями; иные – густо населены; одни походят на бедные деревушки, другие имеют вид богатой столицы». В целом Москву все еще считали «большой деревней» – так много сугубо сельского было в ее облике и ритме жизни.

Для обывателей городов, застроенных сплошь деревянными домами, едва ли не самое страшное бедствие – частые пожары. Сколько‑нибудь эффективных способов борьбы с ними не было, поэтому часто выгорали целые кварталы. Ведро, багор, топор при тушении большого огня мало помогали. Не спасали и в противопожарных целях оставляемые незастроенные участки, которые постепенно стихийно застраивались прибывающим населением. Не меньшим бичом для правительства и горожан были нищие обоего пола, большей частью из крепостных крестьян. Выпускаемые всеми правителями указы по борьбе с нищенством не давали никаких результатов.

Большой проблемой для городских властей с увеличением населения становились вопросы гигиены, поэтому в городах растет число общественных бань, в которых за особую плату можно было и откушать, и скоротать ночь приезжим. В конце века в Москве насчитывалось до 70 казенных и торговых бань. Их посещаемость лицами обоего пола высока. Впервые специальным указом Сената запрещен патриархальный обычай париться вместе мужчинам и женщинам, а по Уставу Благочиния 1782 г. запрещен вход в баню лицам другого пола не в их день. Богатые горожане, как и раньше, предпочитали пользоваться домашними банями.

Еще одним новшеством во второй половине века стало открытие городских больниц. Первая из них появилась в Петербурге в 1779 г. Правда, они были даже не в каждом губернском центре, не говоря уж об уездных городах. И все же если в 1681 г. в Аптекарском приказе насчитывалось 35 докторов и лекарей, то к 1780 г. в Медицинской коллегии состояло 46 докторов, 488 лекарей, 364 подлекаря. В подготовке медицинских кадров по‑прежнему исключительную роль играли основанные еще при Петре I госпитальные школы. К бывшим в первой половине XVIII в. четырем школам прибавились еще две. Они просуществовали до 1786 г. и подготовили до 2 тыс. специалистов, в основном для армии. Из учрежденных в 1737 г. 56 штатных должностей городских врачей в столицах и других крупных городах в середине века было укомплектовано лишь 26, в большинстве своем иностранцами (некоторые из них не владели русским языком и не вызывали доверия у населения). В простонародье прочно сохранялась вера в знахарей, заговоры. Предрассудки укрепляло само правительство: в 1771 г. при эпидемии чумы в Костроме Екатерина II подтверждает указ 1730 г. о посте и крестном ходе вокруг города как средствах борьбы с заразой.

Неладно обстояло дело и с акушерской помощью. Для поднятия престижа акушеров в 1759 г. следует указ о бесплатном отпуске лекарств по их рецептам, в Москве и Петербурге учреждаются «бабичьи» школы, выделяются средства для содержания городских повитух. В целях увеличения числа акушерок с 1763 г. в госпитальных школах, а с 1796 г. в созданных на их базе училищах вводится преподавание повивального дела, читаются курсы женских и детских болезней. В 1784 г. в Петербурге открывается повивальный институт. Для лучшей подготовки медицинского персонала младшего и среднего звена в 1786 г. четыре из шести госпитальных школ преобразовываются в три медико‑хирургических училища по 150 мест в каждом. Во второй половине века появляются первые построенные на частные средства больницы – Павловская, Мариинская. Это стало уже основой для создания в последней трети столетия единой для всех губерний системы медучреждений для населения. Каждая губерния должна была на свой счет иметь доктора, а уезд – лекаря. К началу XIX в. из 662 штатных должностей заполнено 629. Успех относительный, если иметь в виду огромные пространства России, рассредоточенность ее населения.

Особых перемен по сравнению с XVII в. не произошло в питании горожан. Их пища состояла в основном из мучных, крупяных и овощных блюд. Подобный рацион обусловливался и постами, которых в году более 200 дней. Разрешение в пост вкушать рыбу объясняет страсть православных россиян к соленой, вяленой рыбе, к пирогам с вязигой, ухе и пр. Самым распространенным напитком в городе, как и в деревне, был квас (особенно хлебный), основной массе и сельчан, и горожан заменявший чай.

Ели обычно четыре раза в день – завтрак, обед, полдник, ужин. За точно фиксированными по времени обедом и ужином собиралась вся семья, остальные две трапезы не имели строгой временной привязки. Отошел в прошлое обычай есть из общей миски, теперь у каждого своя тарелка и вилка (ложка была и раньше), строго определенное место за столом. И если еда рядового горожанина состояла из не требовавших вилки и ножа «щей да каши» с добавлением в скоромные дни говядины, то у зажиточного она как в будни, так и в праздники и обильна и сытна: пироги с мясом и яйцами, студень с огурцами и уксусом, щи из говядины со сметаной, жареный поросенок, жареный гусь и прочая снедь. В постные дни – пироги с вязигой, щи, холодная щука с хреном, севрюга отварная, уха из налима, жареная рыба, сладкие пироги. Редко упоминаемый в источниках картофель еще не получил распространения. Для городской верхушки, представленной дворянами, богатыми купцами и высшим чиновничеством, уже знакомы и доступны деликатесы европейской кухни (преимущественно французской). Держали и иностранцев‑поваров. Один из них придумал для «скорбевшего зубами» графа Строганова блюдо «беф Строганов» – мелко нарезанное мясо под соусом. В домах аристократов вволю и в охотку пьют чай и кофе. Роскошь для простонародья – самовары – будут доступны лишь в середине XIX в.

Профессиональные занятия горожан, требовавшие длительных отлучек от дома, способствовали развитию сети трактиров, рестораций, кухмистерских, кофеен, кондитерских. Типичными для больших городов становятся трактиры для крестьян, занимавшихся извозом.

О ценах сохранились отрывочные сведения. В Москве в начале 50‑х гг. пуд печеного ржаного хлеба стоил 26 коп., пшеничного – 64, пуд масла коровьего – 2 руб. 41 коп., постного – 19 коп. ведро (8 литров). Пуд говядины – 12 коп., фунт чая – 2 руб., пуд сахара – 7 руб. 50 коп., пуд осетров – 1 руб., пуд белуги – 80 коп., пуд икры белужьей – 2 руб. 80 коп., пуд меда – 1 руб. 20 коп., пуд ветчины – 50 коп. Бутылка входившего в моду шампанского стоила 1 руб. 30 коп. А каковы же заработки? Здесь тоже данные скудны. Известно, что семьи, содержавшие работницу, платили ей 3 руб. в год.

По данным М. Я. Волкова, в кожевенном производстве в первой четверти XVIII в. заработок квалифицированного работника составлял 8–10 руб. за 130 дней, подсобного – 6 руб. Для сравнения приведем сведения о заработках высших чинов: оклад губернаторов – 2500 руб., вице‑губернаторов – 2000 руб., провинциальных воевод – 800 руб., асессоров – 600 руб. в год.

В городской семье сохранялись патриархальные нормы. Ее глава – старший мужчина – управлял всем домом, членами семьи, прислугой, если таковая имелась. Обычно ему наследовал старший сын, но нередки примеры, когда семью возглавляла вдова главы дома. Семья в среднем состояла из 5–8 человек – родители, дети, порой внуки. Но были и неразделенные семьи из 3–4 поколений, женатых братьев с детьми, всего до 20 человек. Чаще это имело место в купеческой среде (для предотвращения раздробления капитала). Дворянские семьи были небольшими, но их окружала дворня, приживалки, домашние учителя и т. п. числом до нескольких десятков человек.

В XVIII в. культурная жизнь города обогатилась с появлением профессиональных общедоступных театров, расширением возможностей для приобщения к чтению. Но все это не для основной массы горожан.

Для дворянского быта XVIII в. тоже характерна его дальнейшая дифференциация. Если таким вельможам, как Н. П. Шереметев, владевший почти 200 тыс. крепостных и сотней специализированной по профессиям (повар, кондитер, портной, каретник и пр.) дворни, легко было удовлетворить усилившееся во второй половине века стремление к роскоши во всем, то среднепоместным помещикам, тоже тянувшимся за модой, сделать это было затруднительно.

Много и не раз уже писалось о праздном в основном времяпрепровождении богатых бар – охота, рыбная ловля, пустая болтовня в гостях. Некоторые из вельмож, видимо из тяги к общению или для удовлетворения своего тщеславия, держали открытый стол – каждый дворянин мог отобедать у такого хлебосола, даже не будучи знаком с ним (обед ведь уже оплачен трудом его крепостных). Долгие зимние месяцы богатые помещики с семейством предпочитали проводить в столицах – Петербурге и Москве. С установлением санного пути туда тянулись обозы со всевозможной снедью – замороженными гусями, утками, поросятами, маслом и пр. Сытая беззаботная жизнь располагала к балам, званым обедам, маскарадам, карточной игре. Ходили и в театры, благо их в конце века в одной Москве – 15. В четверг – выезд в Благородное собрание для показа или выбора невест. Таких богатых душевладельцев было все же не так много. 3/5 дворян владели не более 20 крепостными (м.п.) и только 1/5 – свыше 100 душ. Ясно, что не все категории дворян могли вести роскошную жизнь.

Существенные различия наблюдались в сфере воспитания и образования. Тогда как элита дворянства имела материальную возможность нанимать для своих отпрысков опытных гувернеров и учителей, то дети рядовых помещиков обучались грамоте силами членов семьи или дьяками и подьячими, а то и отставными солдатами. Внутрисословным неравенством определено и качество дальнейшего образования: для детей богатых – хорошо зарекомендовавшие себя частные пансионы в губернском городе и далее – столичные сословные учебные заведения; для детей остального дворянства – губернское главное училище. Поэтому в массе своей дворянство не могло похвастаться ни хорошей образованностью, ни высокой культурой.

Уклад жизни дворян определялся не только размерами земле– и душевладения. Большое влияние оказывало и расширение их привилегий в течение XVIII в. При обязательной и бессрочной службе дворяне коротают время либо в казармах, либо в казенных канцеляриях. В своих усадьбах они, как правило, редкие гости. В деревнях постоянно живут негодные к службе да старики. Все стало по‑иному после Манифеста о вольности дворянства, губернской реформы и Жалованной грамоты дворянству Екатерины II. Буквально на глазах меняется возрастной состав провинциального дворянства – в усадьбах стали селиться дворяне наиболее деятельного возраста, либо вышедшие в полную отставку, либо вступившие в сильно разбухшие после губернской реформы штаты уездных и губернских учреждений. Начинается период расцвета дворянской усадьбы, без которой нельзя представить русскую культуру XVIII в. Именно во второй половине века складывается особенный «мир дворянской усадьбы, с его неповторимым укладом жизни, где переплетались наслаждения прелестью русской природы и хозяйственные заботы, эстетические удовольствия и интеллектуальные занятия, многолюдные празднества и тесное семейное общение». Для возникновения целостного усадебного ансамбля, дававшего возможность для проявления интересов и склонностей индивидов, нужно было пересечение в одну исторически определенную пору, в одной точке многих искусств – архитектуры и паркостроения, живописи и скульптуры, поэзии, музыки, театра… Кажется парадоксом, что расцвет усадебной культуры, вобравший в себя и культуру аристократических кругов, и культуру передовой дворянской интеллигенции, и элементы народной культуры, совпал по времени с ростом прав дворянского сословия и усилением крепостного гнета. Но это только на поверхностный взгляд. Экономическую основу мира «волшебной сказки» (эпитет исследователей истории культуры) как раз и составила эксплуатация труда крепостных. Еще дореволюционные авторы образно определяли это «огромное явление» «как «острую смесь утонченности европейцев и чисто азиатского деспотизма». Однако было бы крайне односторонне говорить только о суровом режиме крепостничества – жизнь большинства помещиков в усадьбе не была отделена «железным занавесом» от жизни крестьян, здесь происходит прямое соприкосновение с народной культурой. Конкретным результатом спонтанного и осознанного интереса к ней стало появление среди части дворянства протеста против бытующих в крепостных деревнях жестокостей, зарождается новое отношение к крестьянину как к равному себе человеку, как к личности.

Граф Л. Ф. Сегюр в своих записках дал замечательное описание населения столицы России, которое можно смело отнести ко всей стране: «Петербург предоставляет уму двойственное зрелище; здесь в одно время встречаешь просвещение и варварство, следы Х и XVIII веков, Азию и Европу, скифов и европейцев, блестящее гордое дворянство и невежественную толпу. С одной стороны, модные наряды, богатые одежды, роскошные пиры, великолепные торжества, зрелища… с другой – купцы в азиатской одежде, извозчики, слуги и мужики в овчинных тулупах, с длинными бородами, с меховыми шапками и рукавицами и иногда с топорами, заткнутыми за ременные пояса… Богатые купцы в городах любят угощать с безмерною и грубою роскошью: они подают на стол огромнейшие блюда говядины, дичи, рыбы, яиц, пирогов, подносимых без порядка, некстати и в таком множестве, что самые отважные желудки приходят в ужас… Русское простонародье, погруженное в рабство, не знакомо с нравственным благосостоянием, но оно пользуется некоторою степенью внешнего довольства, имея всегда обеспеченное жилище, пищу и топливо; оно удовлетворяет своим необходимым потребностям и не испытывает страданий нищеты».