Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Мечте или надежде Уотсона не суждено было реализоваться в его собственных трудах и еще менее — в сомнительных открытиях и бессистемных методах, перемежающих его полемические трактаты. Но после того, как он заложил основу своей концепции, началась опустошительная мировая война, в ходе которой злодейский враг возвел принцип наследственности до уровня политической идеологии. Во время Второй мировой войны и после нее страны-союзники не проявляли радушия по отношению к генетическим или инстинктивным теориям психологии. Даже если отбросить в сторону технические или научные заслуги того времени, к 1940-м гг. люди в значительно большей степени были готовы принять энвайрон-менталистскую психологию, чем в те более ранние времена, когда Уотсон защищая свои взгляды. Нужный человек появился как раз в подходящее время — им был Б.Ф. Скиннер, предложивший в своих книгах и статьях гораздо более сложную и многообещающую версию бихевиористской психологии.
Бихевиоризм многим казался привлекательным еще со времен
480 Интеллектуальная история психологии
Уотсона, это объяснялось отчасти его свободой от тех трудностей, которыми страдают различные формы психологического материализма. Бихевиоризм не считает себя каким-то образом обязанным говорить о мозге и разуме. Уже в 1938 г., в своей самой первой книге ( The Behavior of Organisms ), Б.Ф. Скиннер провозгласил независимость своей психологии от неврологии, и те, кто принял так называемую скиннеровскую версию бихевиоризма, нейтрально или безразлично отнеслись к вопросу о роли обсуждения мозга в психологии. Это не противоречит тому факту, что каноны бихевиоризма защищают независимость психологии как исторически уникальной дисциплины лучше, чем какая-либо другая альтернативная теория. Бихевиоризм уступил (без сожалений) разум философии, тело — биологии, а личность — клиницистам. В определенных отношениях, в трактовке Скиннера бихевиоризм освободил себя от целей и методов науки девятнадцатого столетия более успешно, чем это сделала какая-либо другая ветвь данной дисциплины. Скиннер и его ученики выступили против того, чтобы пытаться изобрести грандиозные теории, произвести удовлетворительные объяснения, объединить психологию со всеми другими науками, раскрыть «механизмы», постичь «разум». Вместо этих исторических и все более меркнущих миссий бихевиористы предложили развивать описательную науку о поведении, позволяющую предсказывать и контролировать действия организмов.
Принципом, направляющим бихевиористское исследование, служит та или иная форма «закона эффекта», и чем дальше отходят исследователи от теоретизирования, тем ближе они находятся к этому закону. Он излагается уже не на том богатом психологическом языке, который использовал Торндайк в конце девятнадцатого столетия. Современные версии этого закона, будучи лишенными всех менталистских свойств, провозглашают лишь то, что определенные стимулы («подкрепления») изменяют вероятность той реакции, которая им предшествует1. Пользуясь неприкрашенной этикой утилитаризма, бихевиористы просят, чтобы о них судили по тому, что они могут делать, а не по тому, что им удается или не удается сказать об уме или психической жизни. В этом вопросе
' В оригинале опечатка: «...produces them» вместо precedes them. — Прим. ред.
Часть 3. Научная психология 481
наследие Уотсона выражается наиболее резко. Уотсона могло бы обрадовать также замечание о том, что бихевиористы внедрили методы оперантного обусловливания в школьные классы, в психиатрические клиники, в ремесленные училища, в программы производственного обучения, в адвокатские конторы и даже на игровые площадки. Технические приемы модификации поведения уместны как в уголовных обществах, так и в лабораториях по изучению животных или в любом замкнутом сообществе. Эти приемы с одинаковой уверенностью рекомендуется применять как по отношению к «организмам» белых крыс, осужденного преступника, аутисти-ческого ребенка, дрессированного тюленя, шизофреника, так и по отношению к трудному студенту.
В критике скиннеровского бихевиоризма не было недостатка. Атаки на него были обширны, зачастую дельфийского характера, редко бесстрастны. Гуманисты осудили его за «дегуманизирую-щую» психологию, теологи — за'безбожную, этики — за аморальную. Философы, примыкающие к традиции Британского эмпиризма, сочли его совершенно неотразимым; гегельянцы — совершенно абсурдным. Теоретики из области политики, относящиеся к линии, начинающейся с Бентама, нашли его вполне здравым, последователи Канта — явно фашистским. Даже Фрейд не привлек столь разнообразного множества друзей и врагов. Все эти проявления внимания и осуждения, далекие от того, чтобы сдерживать защитников бихевиоризма, спровоцировали смелое решение, совсем недавно засвидетельствованное в работе Скиннера По ту сторону свободы и достоинства ( Beyond Freedom and Dignity ), предназначавшейся для научного оправдания его утопической схемы41. Самую сильную неудовлетворенность бихевиоризмом вызывает его неспособность распознавать рациональные, волевые и интенциональные элементы человеческого поведения. Иначе говоря, увлекаясь раскрытием причин поведения, коренящихся в окружении, он игнорирует основания и мотивы поведения человека. Предлагаемые им объяснения поведения ограничиваются, таким образом, ответами на вопросы «когда» и «где», оставаясь ошеломляюще безмолвными по отношению к вопросам «почему». Отказываясь открыто взглянуть на основания, побудившие Смита совершить действие X, бихевиорист пренебрегает тем, что
31 - 1006
482 ______________________ Интеллектуальная история психологии
некоторые считают самой важной психологической детерминан-той, — мотивацией. Ответ, даваемый бихевиоризмом, обманчиво прост. Что, спрашивает он, добавляется к описанию общенаблю-даемых отношений между реакциями и подкреплениями в случае введения понятия «мотивация»? Что может означать термин «мотив», кроме действенности силы стимула в отношении контроля поведения, вызывающего или избегающего его? Подытоживая то, что говорилось о прототипе бихевиористского описания самого объяснения, мы могли бы прийти к более полному пониманию всей бихевиористской системы в целом. Следующие рассуждения представляют собой синтез многих бихевиористских работ, имеющих отношение к вопросу об основаниях-объяснениях versus при чинах-объяснениях.
Ни похвала, ни проклятия не следуют из описания причин поведения. Если мы полагаем хождение, разговор и работу Смита результатами воздействия подкрепляющего стимула, мы тем самым исключаем такое поведение из области мнения и размещаем его в области естественных явлений. Приписывая же Смиту основания, мы приобретаем право оценивать намерения Смита как нечто, находящееся за пределами его явных действий и за пределами явных следствий этих действий. Мы, например, можем сказать, что Смит намеревался убить Джона, даже несмотря на то что пуля не попала в «свою мишень». Мы можем сказать, далее, что Смит «плохой», злой, достоин нашего гнева и заслуживает наказания. Следствием нашей собственной истории получения подкреплений является наше стремление контролировать поведение других, а право судить как раз и есть такого рода контроль. Мы можем возвышаться до благородных целей до тех пор, пока мы низводим Смита до статуса подчиненного. Таким образом, одна из причин нашего поиска «оснований» — это не более чем способность контролировать других. Существует также компонент социальной желательности разговора об «основаниях». Он коренится в религиозных традициях, согласно которым считается, что священникам и знахарям присущи сверхъестественные силы и возможности разума. В современном обществе след этой традиции проявляется в форме аплоди-рования тем, кто способен «более глубоко видеть» и «более полно понимать» «истинные» основания поведения Смита. Сохранение
Часть 3. Научная психология 483
этих представлений позволяет нам наделять себя «восприимчивостью», «проницательностью» и другими признаками отличия. Не довольствуясь лицезрением одного только Смита, мы сообщаем, что обнаружили ВНУТРЕННЕЕ Я Смита, которое на самом деле ответственно за действия Смита. Такая сила интуиции, конечно, дарована не каждому. Особый статус теперь приобретают те из нас, которые, отличаясь от общего движения человечества, способны видеть дальше, раскрывая якобы тайные, вынашиваемые в уме и загадочные мотивы этой скрытой под покровом «Я» личности. Природа особого статуса такова, что люди, приобретающие его, более полно распоряжаются распределением «доступных ресурсов», то есть подкреплений.
Причинные же объяснения, по крайней мере в принципе, доступны каждому. В обществе, которое ограничивает изучение психологии личности общенаблюдаеуыми и проверяемыми отношениями между событиями окружения и поведенческими следствиями, каждая личность обладает одинаковой способностью судить и решать. Точно так же, как поиск и раскрытие «оснований» ставят наблюдателя в привилегированное положение, убежденность в основаниях, в отличие от убежденности в причинах, придает тому, кто действует, особую силу. Основания, будучи личными и, следовательно, «чьими-то собственными», ставят действующего в положение контролирующего, тогда как причины в положение контролирующего ставят природу. Индустриальные общества особенно сильно поощряют соревнование. Вторичные подкрепления распределяются таким образом, чтобы усилить поведение работающего сообщества. Титулы и специальные знаки отличия способны столь ;ясе сильно влиять на контроль поведения (включая вербальное поведение), как в более примитивных обществах это делают пища и убежище. Соответственно, способ контролирования современных граждан таков, что распространение получают те способы поведения, которые будто бы выводят его из-под непосредственного контроля остальных. Для них становится все более значимым обращение к «свободе» и «достоинству», так как вменение таких свойств влечет за собой возможность определенного социального статуса. Такие люди уже не являются просто животными, старающимися добыть пищу, теперь они — само-мотиви-
31*
484 Интеллектуальная история психологии
рующиеся, само-актуализирующиеся рациональные создания; и все это можно доказать, если мы заявляем об основаниях действий, а не об их естественных причинах. Те же, кто критикует причинное описание путем внедрения «оснований» в «сознание» Смита, на самом деле просто вводят в словарь Смита определенные слова, причем вводятся эти слова в точности таким же способом, каким нажатие рычага вводится в поведенческий словарь лабораторной крысы. С другой стороны, чисто описательное причинное объяснение позволяет составить спецификацию имеющихся в среде источников контроля поведения. Эта спецификация, в принципе, является полной, обладает прогнозирующей силой, прагматически успешна. Она не станет более совершенной, если в нее включить внутреннее «Я», мотивы, основания, мнения, желания, верования и даже нейроны. Объяснить поведение — это значит предложить описание случайностей, наблюдаемых в мире, а не ссылки на ненаблюдаемые, неуловимые цели, предрасположения или намерения. Цели, если они вообще имеются в виду, понимаются как объекты, находящиеся в среде, а не в личности, и могут быть описаны, только исходя из фактов. О них можно сказать, что они достигнуты, но нельзя сказать, что они найдены. Пока общество не признает неотъемлемую истинность упомянутого выше, оно будет продолжать хвалить и порицать, создавать героев и злодеев, столетиями подвергаться разрушительным войнам и радоваться лишь случайному миру. Еще хуже: оно будет рассчитывать на создание генетиками и нейрохирургами «хорошего фонда» или «здоровых мозгов», не понимая того, что все социальные проблемы никогда не являются чем-то большим, чем поведенческими проблемами, и что большинство из них можно решить теми методами, которыми мы сейчас обладаем.
«Экспериментальный анализ перемещает детерминанту поведения от автономного человека к среде — среда ответственна как за эволюцию видов, так и за репертуар свойств, приобретенных каждым представителем... Оказывается ли человек, таким образом, "упраздненным"? Как вид или как результат индивидуального развития, — конечно, нет. Упраздняется именно автономное внутреннее "Я", и это есть шаг вперед»42.
У читателя, который знакомится с этим тезисом впервые, возни-
Часть 3. Научная психология 485
каст подозрение, что что-то было упущено, но при этом он может не найти в аргументации никакого фатально слабого места. При дальнейшем исследовании он, однако, начинает подозревать, что эта кажущаяся неуязвимость данного тезиса может быть следствием того, что посредством него вообще ничего не удалось сказать! Мы подступаем к такой возможности с осторожностью. Мы начинаем с того, что признаем дарвиновские основания бихевиоризма. Подобно всем концепциям психологии, начиная с вундтовской (включая также и фрейдовские формулировки), эта система разделяет убеждение в том, что психологические свойства человека эволюционировали, что они присутствуют в более низких формах жизни и являются результатами взаимодействий между организмом и средой. Не используя менталистских терминов, она подписывается под той или иной формой «принципа удовольствия», полагая его ответственным за достоверность закона эффекта. Из ранних формулировок Уотсона здесь сохраняется упор на практическую применимость и объективность, антиментализм и нейтральность по отношению к философии. Из павловской теории сохраняются принципы обобщения, подкрепления и угасания. В отличие от большинства более ранних эмпирических психологии, здесь имеются лишь неопределенные связи с материализмом, и природа этих связей, скорее, концептуальная, нежели операциональная или прагматическая. Каждое из этих свойств бихевиоризма делает его объектом многих более или менее основательных возражений.
Называя психологическую систему или тезис дарвиновскими по своему виду, важно понимать, что тем самым мы не демонстрируем их обоснованность, а призываем к прояснению. Нам требуется прояснение, так как то, что является «дарвиновским», не сводится к небольшому множеству описаний или утверждений. Эволюционная теория сама находится в процессе развития и далека от адекватной научной теории. В самом деле, отдаляясь от исследований и работ молекулярных биологов, мы обнаруживаем, что эволюционные принципы размещаются в рамках того направления, которое можно охарактеризовать лишь выражением «вольная беседа». В мире не существует такой «вещи», как «отбор», точно так же, как мы не объясняем фенотипические последствия, связывая их причины с «естественным отбором». Термин «среда»,
486 Интеллектуальная история психологии
который психологи имеют тенденцию использовать так, как если бы это было электрическое напряжение или вес, означает постоянно изменяющийся, необычайно большой и сложный набор переменных, неизбежно описываемых в терминах, несущих на себе печать обычаев и предубеждений изучаемой культуры. Для организма, способного к передвижению, «среда» никогда реально не бывает постоянна. Для организмов с памятью она никогда реально не исчезает. Более того, как только бихевиористы связывают себя с любой версией эволюционной теории, так им сразу же необходимо признать факт и следствия генетической гетерогенности, в силу которой нельзя определить фатальные факторы отбора, не определяя одновременно и наследственные нюансы изучаемых организмов. Ультрафиолетовая радиация, являющаяся основным свойством среды для рабочей пчелы, не объясняет мир человека. Таким образом, действующая среда — это не то, что вольным образом называется «среда», а бихевиористы, обещающие подвести поведение под контроль «среды» путем изменения последней, могут обнаружить, что всякий раз, когда генотип действующего организма отличается от того, который они только что изучали, им следует побеспокоиться о новом множестве условий. Этот факт становится значительным как раз в силу традиционного безразличия пси-хологов-бихевиористов к рассуждениям из области генетики. То, что системе психологии под названием «эволюционная» пришлось проявить такое безупречное равнодушие по отношению к наследственным факторам, выглядит, безусловно, откровенной иронией. Всем, кто подвергает сомнению такое пренебрежение к генетике, принято отвечать, что закон эффекта применим ко всем организмам, вне зависимости от наследственных особенностей, поскольку организмы, не способные обеспечить получение подкреплений и избегание неприятных стимулов, не способны к выживанию. Но так же, как и термин «дарвиновский», выражение «закон эффекта» однозначно не соотносится с множеством утверждений или демонстрируемых фактов. В формулировке Торндайка он столь богат менталистскими терминами и столь тавтологичен по своей логической структуре, что, возможно, ни один из современных бихевиористов не сможет его принять43. Тот факт, что мы и некоторые другие животные стремимся делать вещи, доставляющие нам удо-
Часть 3. Научная психология 487
вольствие, не заставит нас усомниться ни в одном из философских или психологических положений относительно природы человека. Но если мы скажем, что подкреплением является всякий «X», изменяющий вероятность предшествующих ему реакций, то мы настолько детально распишем всю область подкреплений, что станет невозможно или, по крайней мере, бесполезно помещать воздействующий стимул в эту среду, заполненную теперь воистину бесконечным числом «подкреплений».
В числе многих важных открытий Скиннера — влияние режима подкрепления. Было обнаружено, что поведение, контролируемое подкреплениями, которые в течение периода приобретения реакции давались нерегулярно, крайне устойчиво и сопротивляется угасанию. Способность случайных подкреплений давать фактически неугасаемую реакцию — это одно из самых поразительных доказательств во всей психологии. Тем не менее не существует ни одной формулировки закона эффекта, позволяющей его предсказать; этот результат не является также логическим следствием закона, более общего по отношению к нему. Таким образом, даже если мы примем модифицированную нейрофизиологическую версию закона эффекта — то есть версию, предоставляющую научный статус, — мы не сможем использовать этот закон для построения объяснений интересующих нас событий поведения. Мы вынуждены заключить, что либо бихевиористский тезис не имеет охватывающего его закона, либо этот охватывающий закон на самом деле его не охватывает. Этот недостаток, хотя он и имеет мало отношения к практической полезности бихевиористского тезиса, в то же время гарантирует, что данный тезис никогда не сможет научно объяснить те явления, которые он призван охватывать. Для исправления этого недостатка Скиннер продемонстрировал некое неожиданное заигрывание с биологией44. В своих более поздних работах он пытался представить поведение как что-то близкое «пищеварению», но чистым результатом этой аналогии должно стать перемещение его психологической системы обратно в девятнадцатое столетие — в то время, когда метафора машины служила господствующим теоретическим средством.
В целом, бихевиоризм от Уотсона до Скиннера посулил больше, чем произвел, и вынудил психологов отбросить слишком многое из
488 Интеллектуальная история психологии
того, что вдохновляло развитие этого предмета с древних времен. Отброшены были именно те когнитивные, ориентированные на решение проблем способности, те подвиги творчества и самовыражения, которые являются признаками психического. Задача всегда состояла в том, чтобы сохранить предмет, развивая далее научные методы и теории. Одна из альтернатив бихевиористского подхода, предназначенная для компенсации его явных недостатков, — гештальт-психология, предтеча сегодняшней нейрокогнитивной перспективы.
Гештальт-психология (ответ континента)
Образование гештальт-психологии ассоциируется с именами Макса Вертгеймера (1880-1943), Курта Коффки (1886-1941), Вольфганга Келера (1897—1967). Все трое несколько лет, начиная с 1909 г., работали вместе в Психологическом институте во Франкфурте. Всем психологам известен «ф«-феномен», «открытый» Вертгеймером: видимость непрерывного движения, возникающая вследствие воздействия двух разных, пространственно разделенных стимулов при их последовательной экспозиции с короткими интервалами. Поскольку к 1910 г. стробоскопы уже использовались в детских игрушках, а самые ранние движущиеся картинки были засняты примерно на 20 лет раньше, нам следует проявить осторожность по отношению к тому смыслу, в котором мы используем термин «открытие». Франкфуртская группа открыла не факт видимого движения, а новый подход к психологии — подход, базирующийся на таком феномене восприятия, как фи.
Общий дух гештальт-психологии, так же как и ее философскую ориентацию, мы можем уловить, прочитав работу Ивана Павлова Критика идеалистических понятий Келера (1935)45. Дело не в том, что в гештальт-движении имеется что-то особенно «идеалистическое». Ни в каком из основных трудов по гештальт-психологии не содержится подтверждение влияния на них Гегеля или Беркли. Ни один гештальт-психолог никогда не отрицал существования материи и не предполагал, что психическое образует основное вещество вселенной. Но к 1935 г. физиология, как и психология, декларировала свою враждебность по отношению к метафизическим решениям. Павлов был как раз один из наиболее известных деяте-
Часть 3. Научная психология 489
лей той материалистической и ассоцианистской школы, которая считала, что любой отход от ортодоксальной интерпретации есть «идеализм». Если уж надо вольным образом объединить гешальт-психологов с немецкой идеалистической традицией Канта, Гегеля и неогегельянцев, то это следует делать на основе представления о категориях разума, превращающих чувственные данные в организованные восприятия. С риском упрощения мы могли бы провести параллель между экспериментами Торндайка и экспериментами Вертгеймера, Коффки и Келера. Она такова: Торндайк заимствовал ассоцианистские философские принципы, объединив их с утилитаристским акцентом на «принципе удовольствия», и создал экспериментальную среду, в которой можно демонстрировать эти принципы. Гештальт-психологи, приняв принцип чистых категорий рассудка Канта-Гегеля, связали их со стадиями зрительного восприятия и тем самым обеспечили лабораторную демонстрацию роли разума в организации *и трансформации сырых фактов опыта. Таким образом, фи-феномен был как раз средством демонстрации основной посылки гештальт-психологии: восприятие есть результат взаимодействия между физическими характеристиками стимула и психическими законами, управляющими переживаниями наблюдателя. Условия для демонстрации фи — это темная комната, в которой можно расположить две подсвечиваемые прорези, отстоящие на несколько дюймов друг от друга. Интервал между подсвечиванием одной щели и другой можно подобрать таким образом, чтобы наблюдатель видел не две щели, а движение одной слева направо или справа налево, в зависимости от порядка освещения. Важный момент здесь таков: ничто в экспериментальном окружении, за исключением собственно самого феномена, не приводит к предсказанию видимого движения. Иначе говоря, не существует никакого физического свойства окружения, позволяющего предсказать этот эффект. Если лабораторные условия описать на чистом языке стимулов, то не будет никакого намека на движение. Движение создано наблюдателем. Движение воспринимается, но это не есть реакция на движение изучаемого объекта. Короче говоря, предмет изучения — психическое, а не сенсорное или поведенческое состояние.
Гештальт-психология — далеко не идеалистическая: она всегда
490 Интеллектуальная история психологии
подчеркивала значимость деятельности мозга для объяснения многочисленных и разнообразных гештальт-феноменов. Келер настаивал на том, что перцепция и нейрофизиология изоморфны друг другу, имея в виду соответствие структурных свойств результата перцепции структурным свойствам функциональной организации мозга:
«Мы склонны допустить, что, если человек каким-то образом чувствует соотнесенность с объектом, то, на самом деле, в мозгу имеется силовое поле, распространяющееся от процессов, соответствующих человеку, к процессам, соответствующим объекту. Принцип изоморфизма требует, чтобы в данном случае организация опыта и лежащие в ее основе физиологические факты имели одну и ту же структуру»46.
Критика гештальт-психологами бихевиоризма бескомпромиссна47. То, что бихевиористы опираются на физиологические рефлексы, не просто считается упрощением: в этом видится противоречие с чисто физиологическими фактами. Бихевиоризм, который предполагалось построить по модели физики, не смог взять из физики ее самые знаменитые открытия — те, которые позволяют понять динамические процессы. Даже наиболее современные формы бихевиоризма, столь тщательно старающиеся не связываться ни с какой теорией или комплексом знаний из области физиологии, все же, на взгляд Келера, сочетаются со старым ассоцианистским принципом обучения и его гединистскими следствиями. Именно поэтому те способности, которые животные проявляют в обстановке, не упрощенной в соответствии с требованиями бихевиоризма, всегда должны приводить последний в замешательство. Последнее положение Келер иллюстрирует результатами изучения шимпанзе, проводившимися им в!913—1917гг. на Станции человекообразных обезьян в Тенерифе48. Эти эксперименты больше говорят о геш-тальтистском видении психологии, чем многое из написанного об этой системе. Если крыса в коробке — это образ, созданный термином «бихевиоризм», то шимпанзе с двумя палками в руках — символ гештальт-лаборатории.
Утверждение о том, что о способностях животного можно узнать лишь столько, сколько позволяет ему продемонстрировать тестовая ситуация, уже превратилось в аксиому. Обезьянам Келера предлагалось разрешать проблемные ситуации. Их, например, ставили
Часть 3. Научная психология ___________________________ 494
в условия, при которых еда была подвешена над ними настолько высоко, что ее нельзя было достать. Затем по клетке разбрасывали коробки. Шимпанзе быстро решает задачу, складывая коробки и взбираясь по ним, чтобы достать еду. Здесь же производятся и самые известные исследования инсайта: животному дают две палки, каждая из которых недостаточно длинна для того, чтобы достать еду, подвешенную на расстоянии от клетки. После нескольких случайных действий и длительного разглядывания палок, шимпанзе неожиданно соединяет их вместе, сооружая одну палку двойной длины, и успешно подтягивает ею к себе награду. Животное также может отодрать и ветки для того, чтобы добиться аналогичного результата. Иначе говоря, они будут подражать поведению человека, занятого решением подобных проблем. И из таких результатов Ке-лер заключает, что эти процессы,
«...протекают у шимпанзе в точности так же, как у человека... Это — "впечатления", вовсе не являющиеся у шимпанзе «чем-то привнесенным», а принадлежащие элементарной феноменологии их поведения. Если это — антропоморфизм, то таково же и утверждение "У шимпанзе зубы устроены так же, как у человека"»49.
Более поздние формулировки гештальтистской позиции, особенно формулировки Е.Ч. Толмена (1886-1962)50 сохранили исходный акцент на когнитивных аспектах обучения, а не на тех аспектах психологии обучения, которые описываются на языке «стимулов-реакций». В работе Толмена Когнитивные карты у крыс и у челове ка^ (1948) подытоживаются и интерпретируются те многообразные гештальт-подобные эксперименты по осваиванию лабиринта и разрешению проблемных ситуаций, в которых поведение подопытных животных вроде бы скорее основывается на «умственном образе» или «карте» экспериментальной ситуации, чем на чисто ассоциа-нистских законах поведения в этой ситуации. Здесь, как и везде, Тол мен проводит различие между действием, находящимся под контролем подкреплений и наказаний, и обучением, происходящим всякий раз, когда сложный организм перцептивно взаимодействует с непосредственным окружением. Крысы, которым разрешалось свободно бегать по лабиринту, впоследствии, в ситуациях появления пищевого подкрепления стали находить выход из лабиринта быстрее, чем животные, не имевшие исходного «не относящегося
492 Интеллектуальная история психологии
к делу» опыта. Было сделано предположение, что так называемое «латентное обучение» нарушает закон эффекта, согласно которому при обучении требуется подкрепление. Аналогичным образом, если животное получает подкрепление, реагируя, к примеру, на круг размером пять дюймов в диаметре, и не получает подкрепления за реакцию на круг размером два с половиной дюйма, то впоследствии оно будет выбирать круг размером десять дюймов, если ему предложить круги в десять и пять дюймов. Таким образом, после исходного обучения на кругах в «5» vs «2,5» дюймов животное, которому предлагают новый выбор между «10» vs «5» дюймами, вместо того, чтобы выбрать «5» (с которым были ассоциированы все предыдущие подкрепления), выбирает больший круг. Это, согласно гештальт-психологии, вынуждает нас предположить, что изначально было усвоено отношение, а не просто чисто физическая величина. Тем самым приводится пример транспозиции, при которой абстрагируются относительные свойства стимулирующих элементов. Более общий случай транспозиции встречается в музыке, когда слушатель узнает мелодию при ее исполнении в разных музыкальных тональностях, хотя при переходе от одной тональности к другой, частоты реальных нот совершенно разные.
С точки зрения гештальт-психологии латентное и транспози-циональное обучение вносят фатальную трещину в традиционную бихевиористскую концепцию. Первое рассматривается как очевидное свидетельство против закона эффекта, второе — против ас-социанизма. Гештальт-психолог, хотя он и уподобляется любому бихевиористу в своей оппозиции против интроспективной психологии, не находит в бихевиоризме ничего оправдывающего его претензии на превосходство. Одно дело — объявлять психологию Вундта-Титченера «субъективной», но совсем другое дело — отрицать уместность изучения непосредственного опыта человека и всех других сложных организмов. Одно дело допускать, что условный рефлекс возникает благодаря формированию рефлекторных связей между корковыми нейронами, но совсем другое дело — предполагать, что в мозгу могут возникать только такие «связи». Одно дело демонстрировать, как упражнение и подкрепление влияют на действия, но совсем другое дело — согласиться с тем, что упражнение и подкрепление являются единственными детерминантами обуче-
Часть 3. Научная психология 493
ния. В свете этих оговорок теоретик гештальт-психологии предлагает свои собственные решения и гипотезы:
«1. Организмы не просто реагирут на свое окружение, они взаимодействуют с этим окружением.
2. «Окружение» это — не только физические объекты, ближайшие
к животному, но и результат взаимодействия между перцептивными
полями организма и этими физическими объектами. Таким образом,
воздействующие стимулы всегда следует определять с точки зрения
организма.
3. Отношение между переживанием и действием, с одной стороны, и физиологией мозга, с другой стороны, есть отношение изоморфизма. Соответственно, в той степени, в какой переживание или действие организма имеют нерефлекторный характер, характер лежащей в их основе физиологии мозга также не должен быть рефлекторным. Рефлекторная организация мозга — это всего лишь одна из многих форм организации, использующихся подобными сложными системами.
4. Восприятие, также, как и все другие биологические в своей основе процессы, управляется законами или принципами организации. Законы восприятия таковы, что организм может накладывать на физическое окружение определенную форму (гешталът) или организующее качество (gestalt-qualitäf). Именно благодаря такой фильтрации и трансформации стимулирующих элементов организм оказывается способным реагировать на требования окружения экономным и упорядоченным образом. На следующем рисунке мы видим два набора (а, б) из шести линий, но справа (б) мы «видим» перцептивно нечто иное, чем шесть линий. Мы видим три группы, в каждой из которых содержатся две линии. Группировка это — лишь один из примеров наложения гештальт-качества (gestalt-qualität) на элементы ощущений.
а)
б)
Именно благодаря подобным принципам перцептивной организации наше восприятие константно, несмотря на изменяющиеся стимулы. Столовые тарелки видятся круглыми независимо от того, под каким углом мы на них смотрим. Их округлость очевидна, даже не-
494 Интеллектуальная история психологии
смотря на то что в любой плоскости, отличной от нормальной, они проецируются на сетчатку в виде эллипса. Константность формы нарушает предсказания геометрической оптики, так как последняя не принимает в расчет перцептивный принцип константности. Для бихе-виориста или интроспекциониста отбрасывание таких эффектов как «иллюзорных» равноценно невключению в область психических исследований основной части человеческого опыта.
5. Следует отказаться от наивного феноменализма Дж. С. Милля, Титченера и других. Отношение между материальным миром и миром опыта не является простым. Мы не «видим» объективные стимулы, мы трансформируем их. Если мы можем сказать вместе с Миллем, что материя — это постоянная возможность ощущения, то мы должны также сказать, что ощущение — это постоянная возможность восприятия. Согласно Келеру, «сенсорная организация представляет собой типичное достижение нервной системы. Это необходимо отметить, поскольку некоторые авторы, кажется, думают, что согласно гештальт-психологии «гештальты», то есть отдельные сущности предметов, находятся вне организма и попросту распространяются или проецируются на нервную систему. Этот взгляд, как следует заметить, ошибочен»52.
Подобно бихевиоризму, гештальт-психология раскололась на большое число производных направлений. Не всякий современный «когнитивный» психолог выражает лояльность по отношению к формулировкам Келера, так же как многие «ученые-бихевиори-сты» спешат отказаться от своего родства с Уотсоном и даже со Скиннером. Кларк Халл (1884—1952), например, предложил бихевиоризм, богатый математическими обозначениями и тесно связанный с физиологией и эволюционной биологией, но ни одна из этих особенностей не свойственна повседневной деятельности современного «оперантного» психолога. В рамках гештальтистской традиции многие исследователи тщательно изучают нюансы организации восприятия, законы обработки информации и т. д., не заботясь при этом о психофизическом изоморфизме или гештальт-качестве (Gestalt-qualitäi). Везде и все в большей степени лаборатории занимаются по существу описательной работой, предназначенной для того, чтобы установить, в какой степени модификации окружения приводят к изменениям измеримых свойств поведения. Теоретическое напряжение, по крайней мере, на время, ослабло, и это следует воспринимать как некого рода победу современных
Часть 3. Научная психология 495
бихевиористских предписаний, направленных против теоретизирования, физиологизирования и математизирования53. Основы гештальт-психологии еще живы и активно разрабатываются в трудах европейских психологов, например, Жаном Пиаже, чьи теории когнитивного и нравственного развития прибегают к помощи неогегельянских представлений о стадиях развития и гештальтист-ских представлений о когнитивной организации и нейро-перцеп-тивном изоморфизме. Психолингвистика тоже получила импульс от когнитивных элементов гештальт-психологии, но многие бихевиористские психологи считают, что она, как и психология Пиаже, имеет мало общего с собственно психологией. Для этих психологов идея о некоей «заданное™» языковой структуры звучит очень похоже на теории инстинкта 1920-х и 1930-х гг.
Физиологическая психология
Хотя бихевиоризм действительно отчасти почерпнул вдохновение из работ И. Павлова, важно заметить, что Павлова вряд ли можно назвать «бихевиористом» в том смысле, в котором этот термин принято использовать. Павлов был физиолог и по образованию, и по роду занятий. Он стремился четко сформулировать законы функционирования центральной нервной системы, отвечающие за так называемые физиологические измерения жизни. Обучаясь в Германии, он познакомился со школой Гельмгольца — преимущественно с одним из коллег Гельмгольца, Карлом Людвигом, — но он был признанным физиологом еще до того, как покинул Россию.
В своей речи при получении Нобелевской премии (1909) за пионерские исследования физиологии желудочной деятельности, Павлов ввел в употребление в научном сообществе понятие условного рефлекса. Его важные труды по обусловливанию рефлексов не переводились на английский в течение нескольких лет, но получение Нобелевской премии тогда, как и сейчас, привлекало широкое внимание. То, что он посвятит оставшуюся часть жизни этому вновь открытому феномену, можно предвидеть по сказанным им тогда заключительным словам:
«Фактически лишь одна вещь в жизни представляет для нас интерес, это — наш психический опыт. Но его механизм был и остается погруженным в тайну. Все человеческие ресурсы — искусство, религия, ли-
496 Интеллектуальная история психологии
тература, философия, историческая наука — объединились для того, чтобы пролить свет на эту тайну. У человека имеется в распоряжении еще один мощный ресурс — естественная наука с ее строго объективными методами... Факты и рассуждения, которые я вам привел, представляют собой одну из многочисленных попыток применения — к изучению механизмов высших жизненных проявлений у собаки, лучшего друга человека в животном царстве, — непротиворечивого, чисто научного метода мышления»54.
Психология Павлова, некоторые тривиальные аспекты которой недавно были переоткрыты и возведены в ранг «науки» под именем «биофидбэк»* («biofeedback»), за пределами России составляет очень малую часть современной бихевиористский психологии. Как метод обусловливания активности вегетативной нервной системы, она оказала большое влияние на область психосоматической медицины. Но реальные процедуры обусловливания, сами по себе, редко встречаются в современных исследованиях, разве что в тех случаях, когда они являются составляющими более сложных вопросов. Обычно выражают согласие с тем, что автономное" обусловливание происходит, что оно протекает так, как впервые описал Павлов, и что оно нуждается в подтверждении не более чем открытие Галилея. Даже в своей речи 1909 г. Павлов поспешил заметить, что «издавна было известно, что вид вкусной пищи приводит к выделению слюны во рту голодного человека»55. Таким образом, с самого начала, эффект обусловливания вряд ли можно назвать революционным. Именно поэтому непсихологу при чтении современных учебников трудно понять, как психология была «революционизирована» Павловым. Дело, конечно, в том, что Павлов стал вызывать споры вовсе не из-за исследования им условного рефлекса, а из-за теории, развитой на базе этих исследований. Хотя Уотсон никогда и не был тонким знатоком системы Павлова, его бихевиоризм, как отмечалось выше, закладывает такие основы. Мы не будем анализировать детали. Грубо говоря, теория Павлова требует сводимости всех так называемых психических функций к рефлекторным механизмам мозга. Благодаря тому, что нейтральные стимулы часто ассоциируются со стимулами, имеющими безусловное биологическое значение, первые при-
' Biofeedback — сокр. от «биологическая обратная связь». — Прим. ред.
11 Здесь слово «автономный» — синоним к слову «вегетативный». — Прим. ред.
Часть 3. Научная психология 497
обретают способность вызывать те реакции, которые первоначально вызывались только посредством последних. Ассоциированные таким образом стимулы теперь становятся условными (или обусловленными) стимулами. Если их предъявлять повторно, не применяя при этом безусловных стимулов, то они утратят свою способность вызывать реакции, то есть произойдет «угасание». Определенные условные стимулы не просто приобретают свойства безусловных стимулов; те стимулы, которые физически подобны условным стимулам, также приобретают эти свойства благодаря «генерализации». Таким образом, если тон в 1000 щ совмещается с поднесением измельченной пищи ко рту, то этот тон в 1000 гц приобретет способность вызывать выделение слюны. То же произойдет и с тоном в 900гц, 1100гц и т.д. Сила условной реакции будет уменьшаться пропорционально разнице между начальным условным стимулом и тестовым стимулом. Генерализация стимулов объясняется «иррадиацией» корковых реакций на стимул. Заданный стимул (например, тон в 1000 гц) максимально активирует определенный участок коры, и эта активность распространяется по смежным участкам коры, уменьшаясь с расстоянием. Соответственно устанавливается та рефлекторная ассоциация, которая сильнее всего связывает «еду» и 1000 гц, а более слабо — «еду» и тон, отличающийся от 1000 гц. Наряду с условным возбуждением мозговой коры может происходить условное торможение, например, когда во всех пробах применяется второй стимул без подкрепления. Реакции на пару «S+» и «S°» (где «+» обозначает применение подкрепления, а «°» — его отсутствие) будет слабее, чем реакции только лишь на «S+».
Эти принципы — обусловливание, угасание, иррадиация, торможение —центральные элементы биологической психологии Павлова. Концептуально она вряд ли отличается от ассоциации рефлексов у Гартли или, коли на то пошло, от концепции Декарта, лишенной дуалистической составляющей. Однако по методике она полностью отличается от всех своих философских предшественников из-за доверия к лабораторным исследованиям и количественному измерению. Поскольку статус этой психологии устанавливался на основе фактов, критика вынуждена была принять экспериментальную форму, источником же ее в основном был Карл Лешли (Karl Lashley) (1890-1950).
32 - 1006
498 Интеллектуальная история психологии
Во времена Джона Хопкинса Лешли и Уотсон были коллегами и даже написали в соавторстве статью о детерминантах поведения птиц при их возвращении домой (1915)56. Лешли обучался анатомии, но посвятил свою жизнь физиологической психологии. Он не был ни «менталистом», ни «идеалистом», но быстро заметил недостатки того биологического ассоцианизма, который пестовали Павлов и — в менее зрелой форме — его американские ученики. Если бы нам надо было подытожить его роль в достижениях физиологической психологии двадцатого века, то мы могли бы сказать, что он находится в таком же отношении с последователями Павлова, в каком Флуранс — с френологами. Мы склонны называть его гештальт-психологом — этот термин не должен был бы его обидеть ни в малейшей степени, — однако его работе свойственны строгость и систематичность, редко обнаруживаемые в ортодоксальной традиции гештальт-психологии. Более того, он не просто рассуждал о нервной системе, он непосредственно ее исследовал. Что же касается других продуктивных экспериментов, то мы не будем анализировать их детали. Самые важные положения Лешли собраны его бывшими учениками, с их публикацией можно ознакомиться57. Для исторических целей достаточен очень короткий обзор.
Лешли, как и Флуранс, достаточно знакомый с клиническими открытиями неврологии и нейрохирургии, знал, что не существует никакого простого соотношения между определенными частями мозга и сложными психическими процессами вроде восприятия, обучения, памяти. Как и Келер, он допустил, что это соотношение представляет собой некоторую форму изоморфизма. Его собственные исследования последствий хирургического разрушения областей мозга у животных, обученных различать набор некоторых признаков, доказали, что после удаления или истощения даже значительных объемов корковой ткани сложные способности сохраняются. Однако другие исследования показывали, что последствия разрушения или удаления ограниченных областей мозга были весьма существенными. Лешли сформулировал два общих принципа, объясняющих столько фактов, сколько общее положение, вероятно, и должно охватывать, это — принципы «действия массы» и «эквипотенциальное™». Посредством принципа «действия массы» Лешли намеревался передать такую идею: когда дело
Часть 3. Научная психология 499
доходит до сложных психологических процессов, мозг функционирует как целое, и его следует понимать как целое. Принцип эк-випотенциальности был изобретен для объяснения факта, во всех прочих отношениях запутанного, согласно которому произведенные хирургическим вмешательством дефекты со временем исчезают. Эти дефекты свидетельствуют о том, что конкретные области мозга действительно выполняют особые специфические функции, однако, как показывает послеоперационное выздоровление, другие области мозга способны принять эти функции на себя в случае разрушения или удаления первичной области.
Если исследования Павлова были тщательны, то исследования Лешли — искусны и даже театральны. Кошке накладывали на глаз повязку и предлагали обучиться визуально различать некоторые вещи: например, перепрыгивать с платформы на круг, а не на треугольник. Когда животное научалось выполнять это действие достаточно хорошо, наклейку убирали с правого глаза и помещали на левый. Первое тестовое испытание кошка проходила так же успешно, как и последнее. Поскольку оптический нерв, задействованный при первоначальном обучении, не был задействован в тесте, проводившемся после перемещения наклейки, нам следует проявить осторожность при установлении тех типов «ассоциаций» в нервной системе, которые требуются для объяснения обучения. Ясно, что не импульсы оптического нерва стали ассоциироваться с определенными моторными действиями. Последние Лешли предложил объяснять по-другому. Если передние корешки спинного мозга пережаты, то конечность, располагающаяся на рассматриваемой стороне, парализуется, а импульс, идущий от спинного мозга к периферическим мышцам, блокируется. Со временем конечность1 восстанавливается. Таких подопытных животных можно научить производить подходящие реакции посредством нормальной конечности, пока обработанная конечность неподвижна. Затем у подопытных животных пережимают моторные корешки на нормальной стороне; таким образом конечность, выполнявшая задание, теперь более не может это делать. Вскоре после этого изначально обработанная конечность восстанавливается. Каковы достижения живот-
' Точнее, функции конечности, поскольку сама конечность оставалась интактной. — Прим. ред.
32*
500 Интеллектуальная история психологии
ного? Ответ таков: превосходные. Та конечность, которая не была и не могла быть вовлечена в реальное научение, используется столь же эффективно, как и в данный момент неподвижная конечность, которая до этого «тренировалась» в движении. Повторим еще раз: если согласно ассоцианистской теории для того, чтобы произошло обучение, необходимо объединение конкретных сенсорных и конкретных моторных элементов, то эта теория ошибочна.
Что же касается генерализации и «гипотезы иррадиации», предназначенной для объяснения этого эффекта, то Лешли представил результаты исследования транспозиций, намереваясь продемонстрировать, что воздействующий стимул вовсе необязательно точно отображается в мозге. Более того, в некоторых сенсорных системах сенсорная реакция вообще топографически не представима. Переживание громкости, например, не основывается на анатомическом сопоставлении центров постепенно возрастающей громкости.
Возможно, наиболее значительны открытия Лешли в области обучения и памяти. В большом числе разных экспериментальных ситуаций он продемонстрировал, что способность животных усваивать сложный поведенческий репертуар и воспроизводить его после длительного периода сохранения не связана систематическим образом с определенной локализацией в мозговой коре. Он эксцентрично заявил, что после многолетнего поиска «энграммы» памяти он был вынужден заключить, что обучение попросту невозможно! За этим противоречивым замечанием скрывалось предостережение о том, что мозг — это не часы Ламетри, так же, как человек — это не чувствующая статуя Кондильяка. Более современные открытия физиологической психологии показали, что позиция Лешли относительно локализации функций была, возможно, чересчур пессимистична и что он, конечно, был введен в заблуждение своей сосредоточенностью на мозговой коре и игнорированием подкорковых механизмов. Эти открытия, однако, не привели к отрицанию его главной миссии.
Определяя психологию
Актив и пассив той или иной из многочисленных школ и систем психологии интересуют нас лишь в той мере, в какой они нечто сообщают нам об интеллектуальной истории, в том числе и об
Часть 3. Научная психология 501
истории, пишущейся сейчас нашим текущим веком. Основы бихевиористского тезиса можно найти в учениях всех предыдущих веков. Его механистический дух - это чистейший гоббизм. Его единственный «закон» можно найти в работах Эпикура, Марка Аврелия, Оккама, Гассенди, Ламетри, Локка, Юма, Бентама, Милля и многочисленных других известных ученых. Методы обусловливания развились до уровня, никогда не достигавшегося ранее, но это — один из тех фактов, которые историк должен попытаться объяснить, а не просто отметить. Эти методы развивались, поскольку их старались усовершенствовать многие психологи нашего столетия и поскольку современное общество оказало поддержку их развитию. В семнадцатом и восемнадцатом столетиях такие старания могли заинтересовать только дрессировщиков диких или ручных животных, теперь же их можно встретить в университетских лабораториях всего мира. Промышленники сконструировали подходящие приспособления, побредством которых можно модифицировать поведение детей на игровых площадках, ручных животных в загонах, пациентов в психиатрических палатах, передавая электрошоковые импульсы с большого расстояния. Эти средства новы, но сама идея — доисторическая. Нам следовало бы задаться вопросом: почему современный мир так стремится контролировать поведение настолько тщательно и точно? Ясно, что у разных культур имеются методы установления «истин». Научная риторика двадцатого столетия претендовала на то, чтобы наука обладала тем же авторитетом, каким некогда обладали боги и который раскрывается в их действиях и речах. Сегодня говорить «авторитетно» означает заимствовать (а возможно, и иметь) дискурсивные свойства научной речи. Психологов это поветрие охватило, как минимум, с середины предыдущего столетия, хотя сначала они хотя бы осознавали наличие определенных ограничений.
Если «научные» психологии разных направлений имеют общую основу, то это — та, которая всегда служила базой для неприятия «автономного человека». Нейрокогнитивные психологии вместо этого говорили о совокупности процессов, не подвластных личностному, сознательному контролю. Бихевиоризм очень рано поставил своей целью избавиться от «автономного человека», считая, что сам этот термин обременен мистицизмом. Согласно общепринятым
502 Интеллектуальная история психологии
взглядам, представление о наличии «свободной воли» в детерминированной вселенной нарушает все законы экономии, единство науки, объективность и даже законы термодинамики! Кантовс-кий категорический императив кажется мучительно причудливым миру, менее чем за столетие дважды ввергавшемуся в войну; миру, в настоящий момент привыкшему к идее о нашей детерминированной, материальной и временной биологии, являющейся, подобно населяемым нами планетам, случайностью бессмысленного творения. Современные люди обращаются назад — к романтическим видениям Вордсворта, к простой вере средневекового крестьянина и к захватывающему эксперименту, начатому в Афинах, — так же, как они вспоминают свое собственное детство. Но каждая стадия индивидуального развития, точно так же, как и каждый период интеллектуальной истории, обнаруживает людей, верящих в то, что они раскрыли истины, неизвестные во все более ранние времена. Коперник — это отец Птолемея, Эйнштейн — это более зрелый Ньютон. Наша современная приверженность научным методам и взглядам не сильнее средневековой приверженности силлогизму или убежденности эпохи Возрождения в натуральной магии. Каждая эпоха находит идею, которая ей кажется раскрывающей некую общую составляющую основных событий, заполняющих эту эпоху. Наука одновременно и направляет ту эпоху, в которой она находит пристанище, и следует за ней. Психологи античности, взирая на свою эпоху, обнаружили в ней закон, иллюзию, разнообразие культур, мужество, хитрость и судьбу. Их психологии предоставляли достаточно пространства для всего этого. Авторы средневековья верили в личного Бога спасения и справедливости, творца неизменных, рациональных и неизбежных законов. Средневековая психология вполне естественным образом находила божественное в сознании людей, чье понимание рациональных несомненных фактов и универсалий спасало теологию, объяснявшую истоки такого понимания. Так продолжалось и дальше, вплоть до нашего времени: создаваемый нами мир вначале предназначен для того, чтобы использоваться в качестве метафоры нас самих, но вскоре становится реальностью, по отношению к которой мы выступаем лишь в качестве моделей или копий. Если нам не удается найти назначение или замысел нашего собственного мира, то мы подверга-
Часть 3. Научная психология 503
ем сомнению существование назначения или замысла нас самих. Оглядываясь вокруг и находя только материю в движении, мы начинаем видеть то же самое в зеркале. Один из скрытых триумфов человеческого сознания состоит в том, что оно может свести себя на нет, пытаясь опровергнуть свое собственное существование. С полной, так сказать, непринужденностью мы намереваемся доказать вымышленность нашей автономии, доказывая ее тем самым еще более.
Нередко научно настроенные психологи выражают недоверие в адрес ученых, придерживающихся других взглядов и настаивающих на том, что сейчас так же далеко до научной оценки действий и переживаний человека, как и в досократовские времена. Вместе с этим недоверием часто высказывается убеждение в том, что не принимающие научный взгляд хватаются за соломинку метафизического дуализма и религиозного мистицизма. Создается впечатление, что такая реакция на сохранение данной позиции учеными внушена боязнью того, что в основе этого должно лежать их отрицание законности самой науки. Верить, например, в то, что изучение поведения организмов, отличных от человека, вряд ли прольет свет на факторы, ответственные за человеческое поведение, означает, как нам следует догадаться, отрицание теории Дарвина. Сомневаться в том, имеют ли нейрофизиологические открытия непосредственное отношение к вопросу о психологической причинности, означает подвергать сомнению детерминизм. В таком взгляде содержится опасность, и опасность эта в большей степени угрожает науке, нежели тем направлениям, которые, как предполагается, враждебны современным задачам науки. Это — опасность застоя, так как если существует верная дорога, ведущая к интеллектуальной атрофии, то такая дорога вымощена самодовольной уверенностью в том, что те, кто критикуют, обманываются.
Защитники научной психологии последовательно стремились отделаться почти от всех конкурирующих направлений, относя их к «идеализму». Так же огульно они объявляли физику конечным арбитром, эволюционные понятия — безупречными, а практический успех — конечным критерием достоверности. Но это не могло принести успеха. Принципиальные дебаты о возможности научного понимания вещей нельзя разрешить посредством апелляций
504 Интеллектуальная история психологии
к науке, поскольку тем самым спорный вопрос решается бездоказательно. Если бы (что неверно) умственные события, способные повлиять на поведение, нарушали второй закон термодинамики, то так бы это и было — в точности в тех случаях, когда имеются такие события, и в точности тогда, когда они на самом деле имеют поведенческие следствия. Факт опыта не может быть уничтожен посредством теории, издающей против него законы. Что же касается эволюционной теории, то это, в первую очередь, — изложение фактов, разновидность естественной истории жизни, и мы имеем полное основание включать в нее себя. Но ничто в этой теории не накладывает ограничений на те фенотипы, которые могли бы возникнуть под давлением эволюции, ничто здесь не требует (как раз наоборот!) и того, чтобы эти фенотипы были бы одними и теми же на всем протяжении филогенеза. Единообразность не должна быть ожидаемой, и если возникают исключения, то их следует не отбрасывать, а объяснять. Испытанию подвергается теория, а не факты. Задержимся еще ненадолго на эволюционной теории: обратим внимание на склонность психологов (ошибочно) полагать, что эта теория требует производить межвидовые сопоставления в числовом континууме. Принявший такое допущение оказывается в ловушке привлекательного, но ошибочного предположения о том, что структурные аналогии влекут за собой функциональную эквивалентность. Никто не отрицает, что такие гомологические структуры, как руки, крылья и плавники, функционируют эквивалентным образом, предоставляя возможность перемещения; однако научные принципы, необходимые для построения полного описания детерминант плавающих, летающих и ходячих, не идентичны. Локомоции имеют место на каждом уровне биологической организации в животном мире, а также и в некоторой части царства растений. Следовательно, указание на очень существенные качественные различия между всеми видами означает не отрицание дарвиновских принципов, а их утверждение. Дарвиновская концепция может, например, требовать, чтобы все успешно реализовавшиеся виды адаптировали свое поведение к запросам среды. Здесь не требуется, чтобы такая адаптация поведения достигалась в точности одним и тем же способом или хотя бы в согласии с одинаковыми принципами. Адаптация одного вида может предусма-
Часть 3. Научная психология 505
тривать изменения цвета шерсти или кожи, другого — сезонную миграцию, третьего — зимнюю спячку. Все это — поведенческие способы адаптации, и все они могут быть охвачены посредством дарвиновской системы. Тем не менее, если исключить тот факт, что все это — способы адаптации поведения, едва ли можно найти какое-либо качественное подобие между окраской, миграцией и зимней спячкой. Одно дело настаивать на том, что поведение должно приспосабливаться к требованиям среды, но совсем другое дело говорить, что такое приспособление должно проявляться инвариантным образом.
Мы обнаруживаем, таким образом, что возражать против возможности сравнения видов при рассмотрении вопроса о контроле поведения это — не то же самое, что усомниться в обоснованности эволюционных принципов. Тем самым не утверждается, однако, что не позволено ставить такой вопрос. Если, например, можно было бы показать, что некоторое? конкретное свойство человеческой жизни нигде более в природе не наблюдается в форме, хотя бы приближающейся к способу проявления этого свойства у человека, то мы должны были бы заключить, что либо за этот факт отвечает давление отбора неизвестного типа, любо дарвиновская модель просто не располагает средствами рассмотрения этого факта. Некоторые предположили, что таковы человеческие система морали и язык; другие — что таково наше сознание. Здесь не место для оценки таких предположений, хотя есть смысл указать на то, что, как оказалось, способ освоения речи ребенком удивительно стойко не поддается бихевиористскому анализу. Стоит также отметить, что наличие у какого-либо существа потребности избегать боли и страдания зависит от его способности таковые испытывать, а не от какой-то другой способности.
Скиннер некогда сетовал на то, что «ни один современный биолог или медик не будет обращаться за помощью к Аристотелю... но студентам все еще предлагают читать диалоги Платона, ссылаясь на них так, как будто бы они проливают свет на человеческое поведение»58. Где-то в другом месте он провозгласил, что «Методы науки более не нуждаются в словесной защите; никто не может посредством диалектики заставить Луну вращаться вокруг Земли»59. Подобные отрывки проясняют ту установку современной психо-
506 Интеллектуальная история психологии
логии, которая вдохновляет эту дисциплину безразличием позитивизма конца девятнадцатого и начала двадцатого столетия. Однако, если бы этот -изм был принят, то его первой жертвой стала бы сама психология. Единственные отношения, связывающие законы физики с принципами психологической жизни, по крайней мере до сих пор, — это метафорические отношения. Человек, безусловно, подчиняется законам физики: когда он прыгает с высоты, он падает; когда он гребет в лодке, он работает против сил торможения; когда он расхаживает по Луне, он весит меньше, чем на Земле. Однако значимость законов физики не имеет никакого отношения к вопросу о значимости бихевиористского тезиса, который в любой из своих форм не может быть уподоблен какому-либо физическому закону. Масса и плотность человеческого тела и вязкость земной атмосферы таковы, что никто никогда не сможет избежать гравитационного притяжения посредством махания руками вверх и вниз, — это неопровержимый закон природы. Мы признали этот закон и приступили к изобретению аэроплана. Наш разум не завербован против попыток нарушать те самые законы природы, которые этот разум раскрыл. Скорее, он использует эти законы, придавая методам и инструментам форму, позволяющую нам более успешно адаптироваться к требованиям среды.
Теория Дарвина, современная генетика, нейрофизиология, биохимия и экспериментальный анализ поведения очевидным образом связаны с любой дисциплиной, признавшей человеческую психологию своим предметом. Изучающие такую дисциплину, кстати, могут достаточно обоснованно принять в качестве рабочей гипотезы любое число метафор, заимствованных из науки и искусства. История, однако, учит, что прогресс тормозится тогда, когда ученые оказываются неспособными отличать метафору от того факта, который эта метафора предназначена представлять. Чувствующая статуя Кондильяка, часы Ламетри и телефонные переключатели начала этого столетия почти не использовались ни при развитии нейрофизиологической науки, ни при совершенствовании понимания нами самих себя. Конечно, современные психологи отлично могут вполне успешно игнорировать эти уроки истории и продолжать оперировать со своим предметом любым образом, который они считают подходящим. Они, в конце концов, автономны.
Часть 3. Научная психология _________________________ 507
Упрощения живучи. Логический бихевиоризм 1930-х гг. не является исключением. Однако все в большей степени уменьшается число серьезных философов, готовых поспорить с тем, что любые психологические предикаты в конечном итоге сводятся к утверждениям о действиях или о «предрасположениях к действиям»60. А психофизическая проблема, оказавшаяся неподвластной лабораторным методам и устройствам, не в большей степени отступает и перед лицом философского позитивизма — логического или какого бы то ни было.
Прошлое обращается к современному миру. Оно говорит нам не о том, что наука оказалась несостоятельной, а о том, что она имеет ограничения; не о том, что психология бесцельна или незрела, а о том, что, подобно всем интеллектуальным предприятиям, она неполна и развивается. История цивилизации оказывается запутанной и вызывает сожаления, но не будь цивилизация такова, не появилось бы никакого стандарта*ясности и никакого базиса для сожаления. История науки тоже изобилует неудачами и банальностями, но не будь эта самая история такова, у нас не было бы и возможности расценить ее таким образом. История психологии — это лишь один из срезов более обширной истории цивилизации. Как творение человеческого интеллекта, она учит посредством своих ошибок так же хорошо, как и посредством удач. Создаваемые нами психологические системы, даже если они пропитаны грубыми ошибками и противоречиями, являются нашими творениями и, следовательно, сообщают нам что-то о нас самих. Бихевиоризм и психоаналитическая теория, нейропсихология и френология, утилитаризм и прагматизм — все они раскрывают качества ума, предметы надежды, множества ценностей или восприятий, уникальных для нашего биологического вида, одного из несметного числа видов. Это сочинение началось как попытка разместить психологию в истории идей. Заключается же оно очевидным признанием того, что психология есть история идей.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Дата: 2018-12-28, просмотров: 251.