Представление о бессознательных источниках мотивации очень старо как в литературе, так и в философии. Даже в эпических поэмах Гомера мы встречаем торговцев снами, которых боги присылают для того, чтобы сеять идеи и страхи в душе ничего не подозревающего спящего. Так же старо и более общее представление о том, что в действительности под покровом разума нашей психической жизнью управляют страсти.

История теорий психических болезней — предмет, достойный отдельной книги, но существо дела здесь раскрывается в двух конкурирующих и конфликтующих предположениях о самой природе разума: первое, как мы видели в предыдущих главах, — натуралистическое, второе — спиритуалистическое. Но, проводя данное различие, мы не всегда можем предвидеть те следствия, которые могут быть выведены из этих предположений. Рассмотрим, например, теорию «одержимости дьяволом», широко распространенную со времен позднего средневековья до периода Елизаветы и заменившую ее «лунную» теорию безумия. Доводы в пользу одержимости разума дьяволом или духом не всегда, и даже не часто, базируются на явном суеверии. Скорее, они как раз непосредственно следуют из теории разума, по своему типу картезианской, теории, не противоречащей взгляду Аристотеля. Не развивая подробно эту аргументацию, просто примем следующие утверждения как само собой разумеющиеся. (1) Разум на наивысшем уровне своей активности постигает абстрактные принципы, универсалии и общие

28*

436 Интеллектуальная история психологии

понятия, не доступные чувствам или через чувства. (2) Именно эта рациональная способность позволяет рациональным существам подчинять свое поведение целям и приводить свои суждения в соответствие с реальностями своей жизни и окружения. (3) Поскольку эта рациональная способность является принадлежностью того знания, которое нельзя получить через чувства, и поскольку она относится к тому, что является нематериальным, эта способность сама по себе не может быть материальной. (4) Поскольку это — нематериальная способность, она не может подвергнуться влиянию или воздействию чего-то, являющегося чисто материальным. Далее, если принять все эти утверждения, то из них будет следовать, что источник иррациональности или подлинного умопомешательства должен быть нематериальным, то есть духовным. Иначе говоря, завладеть рациональной способностью может только то, что как-то похоже на нее, а как мы увидели, данная способность не подобна материи.

Обращаясь к «лунной теории», согласно которой состояния умопомешательства индуцируются фазами луны, мы обнаруживаем, что в действительности ранняя натуралистическая теория психической болезни была похожа на «магнетическую теорию» Месмера, развитую позже в восемнадцатом столетии. Однако обратим внимание на то, на каком основании рационалисты (Аристотель, картезианцы и т. д.) возражали бы против подобных взглядов. Во-первых, здесь используется понятие действия на расстоянии, но не предлагается никакого доказательства в отношении той среды, через которую Луна или магнит могли бы достичь сознания. Но, что еще более важно, здесь требуется, чтобы чисто физические силы влияли на нечто, физических свойств не имеющее. Для рационалиста, следовательно, лунная или магнетическая теория — это просто колдовство под другим именем, ушедшее с головой в «естественную магию» герметизма времен Возрождения.

Здесь уместно вспомнить, что Месмер (1734—1815) всегда настаивал на том, что магнетические трансы, которые он вызывал, объяснимы в физических терминах и что в них нет ничего магического или связанного с суеверием. Его собственная медицинская подготовка была высочайшей (он работал в Вене под руководством таких знаменитостей, как Ван Свитен (van Swieten)) и до «месмеризма»

Часть 3. Научная психология 437

он был высоко уважаемым врачом. Однако после официального рассмотрения его претензий и теорий их отвергли по многочисленным основаниям, в том числе и из-за проблемы «действия на расстоянии»²⁹. Даже позже, когда такие знаменитые ученые медики, как Джон Эллиотсон (John Elliotson) (1791—1868), и Джеймс Эсдейл (James Esdaile) (1808-1859), попытались донести до своих английских коллег большие возможности «месмеризма» в качестве анестезирующего средства, единственное, чего все они добились, — это утраты своей позиции в профессиональных кругах. Эллиотсон основал и занимался изданием The Zoist (1843—1856) именно из-за того, что научные журналы его времени не опубликовали бы научных работ, сообщающих о великих результатах месмеризма.

Обсуждение здесь этого вопроса призвано привлечь внимание к тому, в какой полной степени научный истеблишмент принял механистический материализм и насколько устойчиво этот истеблишмент сопротивлялся Bceiviy, что отдавало старой «метафизикой». Англия проявляла особенную непреклонность к теориям любого типа, не говоря уже о тех, которые развивали месмеристы. Эту самую непреклонность усиливали избыточные претензии новых романтических идеалистов— прямых потомков Шеллинга, Гёте, Фихте и Гегеля, — теперь стремившиеся заменить эмпиризм и естественную науку абсолютной идеей. Согласно их концепции, простые физические факты Вселенной скрывают за собой более значительную цель и не способны отражать самый главный факт — свободу, к которой бессознательно, но неизбежно стремится человеческий дух. Ученые того времени не только не рассматривали такие утверждения с особой тщательностью, но и научились очень тонко улавливать признаки Абсолюта во всякой новой, представляемой ни их суд идее и, не мешкая, отвергали ее, если таковые признаки находились.

На этой основе становится проще понять два аспекта психоаналитической теории, проповедовавшейся Зигмундом Фрейдом: первое — холодный прием, оказанный ей в медицинских кругах тех дней; и второе — готовность Фрейда перевести везде, где возможно, психологические понятия в неврологические. Однако, прежде чем вернуться к этому, полезно изучить общие свойства теории Фрейда.

438 Интеллектуальная история психологии

Фрейд — продукт того удивительно противоречивого климата немецкой мысли, в котором науку определял позитивистский, детерминистский и физикалистский язык Гельмгольца, философия же была гегельянской. Давайте вспомним главные события. Фрейд родился в 1856 г. Докторскую диссертацию (по неврологии) закончил в 1881 г. Лаборатория Вундта уже существовала, причем она работала очень продуктивно уже в течение двух лет. Гельмгольц, теперь шестидесятилетний, был старейшиной этой науки. Эволюционная теория, которую большинство ведущих биологов-антивиталистов принимали как факт, была опубликована уже более двадцати лет назад. Сам Дарвин умер всего лишь шесть лет назад. Оба его самых горячих и способных ученика, Томас Гексли (1825—1894) и Герберт Спенсер, были живы, и, в частности, Спенсер разрабатывал психологию «инстинктов». Если мы зададимся вопросом о том, насколько большая часть тогдашней науки использовалась в ходе обучения молодого Фрейда, нам следует лишь вспомнить, что его учителем по нейропсихологии и неврологии был профессор Эрнст Брюкке, сам являвшийся учеником Мюллера и одним из ближайших соратников Гельмгольца.

В философском отношении в ошеломляющей степени главенствовало гегельянство. Психология и феноменология были двумя терминами, обозначавшими один и тот же предмет: сознание. Движущей силой Вселенной был свободный разум — разум, эволюционировавший из более примитивного, нерефлексирующего, иррационального субстрата. Даже Вундт, далеко не гегельянец, согласился, наконец, с тем, что предмет психологии исчерпывается содержаниями сознания. Вундт и Гегель были согласны также и в том, что чувства занимают центральную позицию в психологический жизни. Если согласиться с тем, что Фрейд представлял собой один из великих синтезирующих умов всех времен, то теперь мы имеем перечень основных взглядов, подлежащих синтезу.

В конце обучения его энергия была посвящена в основном ней-ропсихологическим исследованиям, осуществлявшимся под руководством Брюкке. Мы знаем, что он надеялся получить профессорское кресло в Венском университете, но, будучи евреем, имел на это мало шансов. Расходы, требовавшиеся для женитьбы и содержания семьи, вынудили его заняться частной практикой по неврологии,

Часть 3. Научная психология 439

тем не менее с самого начала, он никогда не прекращал своих исследовательских попыток. Интересно, что он упоминается в вунд-товских Основах, где есть ссылка на опубликованную им статью по афазии, вышедшую в 1891 г.³⁰ Некоторые из его пациентов страдали «истерией», в то время это была диагностическая категория, изобретенная для объяснения сенсорных и моторных недостатков, встречающихся при отсутствии обнаруживаемой нейропаталогии. Французский патолог Жан Шарко (1825—1893) возродил и придал респектабельность практике гипноза, которой он пользовался одинаково успешно и при лечении определенного типа истерических случаев, и в целях анестезии. Фрейд слушал лекции Шарко (1885—1886) в Парижском университете. Он вернулся в Вену, будучи готовым применить новую технику, уже привлекшую внимание Иозефа Брейера, другого бывшего ученика Брюкке. Фрейд позже

напишет:

$

«Если считать, что изобретение психоанализа — заслуга, то это — не моя заслуга. Я был студентом, озабоченным сдачей моих последних экзаменов, когда другой врач из Вены, доктор Иосиф Брейер, впервые применил ... [гипноз] ... для лечения истерии у девушки (1880— 1882)»³¹.

Еще одно открытие Брейера — то, что один из его пациентов назвал «лечением разговором» и что позже получило более экспрессивное, но, возможно, менее прямое, название «катарсис». Несмотря на прекращение отношений между Фрейдом и Брейером в области медицины (хотя они и остались друзьями), они ввели в употребление незамысловатые принципы психоаналитической теории в серии совместных трудов, начинающейся с 1895 г. и подытоженной в Studien über Hysterie. Профессор Боринг (E.G. Boring) бросает беглый, но проницательный взгляд на этот теоретический союз двоих, один из которых — Брейер — был на 14 лет старше:

«Брейер полагал, что определенная часть энергии организма идет на внутримозговое возбуждение и что организм склонен поддерживать это возбуждение на некотором постоянном уровне. Психическая активность увеличивает возбуждение, высвобождая энергию... Именно исходя из этого, Брейер и Фрейд вывели представление о зависимости психических событий от энергии, производимой организмом и требующей своего высвобождения в тех случаях, когда ее уровень слишком

440 Интеллектуальная история психологии

высок. Поскольку Брюкке готовил из них бескомпромиссных физи-калистов, они легко соскользнули от мозга к сознанию»³².

Под воздействием гипноза истерические симптомы пациента могли перемещаться с одной части тела на другую. Истерически парализованную руку можно было заставить двигаться, но вследствие этого пропадала способность произвольно двигать ногой. Зрение можно было восстановить, но вследствие этого появлялась глухота. Поскольку пациент не проявлял никакого понимания причин этой проблемы и поскольку гипнотическое внушение могло раскрыть симптомы, Фрейд и Брейер заключили, что механизм образования симптомов бессознателен. Вопреки двум широко поддерживаемым взглядам, эти симптомы не были симуляцией, посредством которой пытались вызвать жалость, не были они также уделом одних лишь женщин (даже несмотря на то что термин «истерия» происходит от греческого uterus ').

Непопулярность понятий, введенных Фрейдом, отличие его взглядов от взглядов Брейера и желание Брейера оставить науку ради практики — все работало на то, чтобы развести этих двух людей друг от друга. К 1900 г. их дружба была почти исключительно светской. В 1900 г. вышла в свет работа Фрейда Толкование сно видений. На следующий год появилась Психопатология обыденной жизни. Таким образом, к началу двадцатого века у него были последователи. К 1920 г. возникло движение. К 1930 г. он стал, и с тех пор остается, выдающейся фигурой современной теоретической психологии.

Центральное понятие системы Фрейда — понятие «бессознательной мотивации». И Гербарт, и Фехнер рассуждали о бессознательных процессах. Но Фрейд одним из первых использовал это понятие с претензией на научность. Иначе говоря, Фрейд первый стал использовать это понятие в качестве «научного объяснения», при той трактовке данного термина, которая была введена в первой главе. Оно стало пониматься как «всеохватывающий закон», из которого можно вывести определенные следствия. Обращение Фрейда к данному понятию было обусловлено потребностью найти то воздействие или средство, через которое можно было бы контроли-

' Uterus, лат. — живот, чрево.

Часть 3. Научная психология 441

ровать поведение независимо от желания пациента. Когда Брейер лечил своего пациента методом катарсиса, Фрейд понял, что интенсивность, с которой определенные воспоминания контролируют поведение, уменьшается после оживления реальных воспоминаний. В соответствии с этим (и здесь метафора машины становится реальностью) он заключил, что болезненные мысли подавляются, что они находят себе место в бессознательном и что симптомы возникают в результате действия подавленных элементов — иначе говоря, психическая энергия сохраняется благодаря образованию симптомов. Лишь путем сознательного оживления прошлой травмы, извлечения ее из укромных уголков бессознательного симптомы, наконец, могут быть сняты. В противном случае они могут только перемещаться по организму в замаскированном виде. Едва ли об этом можно сказать лучше собственных слов Фрейда:

«Пациенты, больные истерией, страдают от воспоминаний. Испытываемые ими симптомы — это следы или символические знаки воспоминаний об определенных (травматических) переживаниях»³³.

Быстрый отказ Фрейда от гипноза следует объяснять не только влиянием, оказанным на него Гельмгольцем, который описывал гипноз как «фантастический», «мистический», но также и как следствие его неспособности погрузить ряд пациентов «в это» состояние. Он окончательно отказался от гипноза в пользу метода катарсиса и дополняющего его метода свободных ассоциаций. Рассудив, что невротические симптомы — это результаты неполного и неуспешного подавления, Фрейд стал стараться раскрыть травматический эпизод в жизни пациента, опираясь на характер совершаемых им оговорок. Сюда входили так называемые обмолвки ( parapraxes ), автоматические или свободные ассоциации и, самое яркое из всего, — сны.

Будучи детерминистом, Фрейд считал, что рассматривать сны и оговорки как беспричинные не более обоснованно, чем полагать таковыми нормальную речь и бодрствование. Поэтому «фрейдовская оговорка», не менее чем замаскированные сюжеты или фантазии мира снов, под проникающим светом психоанализа может иметь прямую связь со следами травм, имевших место в детстве. Это— следствие того самого эволюционного развития, которое

442 Интеллектуальная история психологии

проходит психика человека на своем пути к стадии зрелости. Будучи внутренне созвучной дарвинизму, теория Фрейда базируется на представлении об инстинктивных биологических побуждениях, заставляющих индивидуума вести себя определенным образом в целях выживания. Принцип, управляющий всеми этими побуждениями или определяющий их, — это принцип удовольствия. Проявление этого принципа — сексуальное удовлетворение, включающее в себя, в своем наиболее развитом выражении, гетеросексуальные отношения, имеющие специальное назначение — производство потомства. Однако человек доходит до этого уровня лишь после успешного прохождения через более примитивные стадии удовольствия, на каждой из которых этого человека может захватить травматическое событие. Стадии идентифицируются в терминах определенных источников удовольствия: оральных, анальных, генитальных и фаллических. Сексуальная «энергия», использующаяся в этом бесконечном поиске удовольствия, есть «либидо», оно находится на службе у наиболее примитивного, предназначенного для выживания элемента психологических существ — у «id». Поскольку инстинкты id таковы, что они ведут к инцесту, убийству или чисто эгоистическим действиям, никакое человеческое общество не смогло бы вытерпеть нерегулируемых его проявлений. Поэтому всякое общество должно «социализировать» свою молодежь: развивать у них совесть или «суперэго» (superego), которое будет направлять человека не прочь от удовольствия, а к социально приемлемым способам получения удовольствия. Результатом компромисса между импульсами id и ограничениями суперэго является то самое Я (ego), которое мы осознаем.

На своем пути к зрелой сексуальной мотивации (являющейся мотивом для производства потомства посредством гетеросексуальных контактов) ребенок должен выбирать подходящие объекты. Естественная склонность ребенка мужского пола направлена к его матери, которая постоянно ассоциируется с удовольствием. Однако искать расположения матери означает, в то же время, добиваться откровенного обмена мнениями с отцом, результатом чего является или может явиться кастрация. Вследствие этого образуется эдипов комплекс, при котором мальчик может успешно отвести угрозу кастрации, лишь став равным отцу или переместив

Часть 3. Научная психология 443

свои поиски на другой объект. Патологические состояния — это результаты неуспешного разрешения напряженностей, внутренне присущих эдипову комплексу.

Даже по такому простому наброску теории личности Фрейда мы можем понять синтетический характер этой системы. Человеческая личность развивается. Истоки ее — анималистические, нацеленные на выживание, принцип удовольствия Бентама здесь возводится до уровня медицинской или неврологической реальности. Двигателем психологического роста служит энергия, ведущая себя согласно тем же типам правил, которые господствуют в физическом мире. Так же, как физическая энергия, психическая энергия сохраняется, является направленной, распределенной и никогда не уничтожимой. Подобно Фихте и Шеллингу, Фрейд видел мир как множество полярностей, в котором силы одного полюса противопоставлены силам другого полюса: id борется за превосходство над superego, «жизненная сила» (его$) пренебрежительно конфликтует со «стремлением к смерти» ( thanatos ), естественные инстинкты ведут организм к следующей стадии, сталкиваясь с социальными табу и ритуалами, которые в иной ситуации могли бы разрушить проявление инстинкта, — и, при всем этом, Фрейд постоянно утверждает, что конечным предметом интереса психологии является сознание в том самом дерзко гегелевском смысле: познание, чувства, разум, пребывающие в поисках Абсолюта, способного привнести мир и гармонию.

Вскоре вокруг Фрейда сформировалась группа и создала «школу» психоанализа. Членство в ней было неустойчивым, прежде всего из-за настояния Фрейда на строгой ортодоксии и из-за мелочности его реакций на несогласие с ним. В целом, отступления от ортодоксии относились, в значительной степени, больше к выбору акцента, чем к фундаментальным несогласиям по основным понятиям теории. По крайней мере, в самом начале тех, кого можно было бы, во всех прочих отношениях, назвать «фрейдистами», можно было различить по относительной значимости, которую они придавали социальным детерминантам по сравнению с инстинктивными, и по месту размещения ими в иерархии инстинктов тех нескольких инстинктов, которые содержатся в теории Фрейда. Карл Густав Юнг (1875—1961), например, в большей степени был

444 Интеллектуальная история психологии

сознательным «дарвинистом», полагая, что бессознательное содержит не только подавленные элементы личного опыта индивидуума, но также и коллективные бессознательные элементы, характерные для всей расы. Поэтому у каждого мужчины имеется идеализированное, «архетипическое» бессознательное изображение или представление женщины ( anima ), a y каждой женщины, в ее подсознательном, имеется соответствующий мужской архетип ( animus ). Таким образом, в противоположность представлениям Фрейда, бессознательное не может постигаться исключительно или даже преимущественно посредством анализа персональной истории развития, а неврозы не могут пониматься исключительно или даже преимущественно как следствия сексуальных влияний³⁴. Альфред Адлер (1870—1937) тоже ушел от фрейдовской ортодоксии и, подобно Юнгу, основал свою собственную «аналитическую» школу психоанализа. В основе позиции Адлера — понятие «воля к власти» и то динамическое взаимодействие, которое происходит между непрерывно развивающейся личностью и поворотами судьбы, предлагаемыми обществом. Таким образом, у Адлера мы обнаруживаем движение прочь от фрейдовского детерминизма и его неявной зависимости от физиологии и естественных наук³⁵. И Юнг, и Адлер предложили альтернативы, в большей степени формально порывающие с фрейдовской ортодоксией, однако задолго до них обоих существовали психоаналитические взгляды, совершенно противоречившие теории, благодаря которой так прославился Фрейд.

Для выявления родословной психоанализа, развивавшейся не в Вене, мы обратимся к Франции, к творческой карьере Пьера Жане (1859—1947), написавшего свой докторский труд под руководством Шарко, чьим преемником на посту главы Психологической лаборатории в Сальпетрьере он стал в 1890 г. Юнг сам прибыл в Париж для проведения совместного исследования с Жане, который к 1906 г., когда его пригласили для чтения лекций в Гарвард, уже завоевал серьезную международную репутацию. У Жане были свои оригинальные мысли о природе и причинах психических болезней, но, кроме этого, взглянуть на его работы с исторической точки зрения стоит еще и потому, что это проливает дополнительный свет на проблемы, с которыми вынужден был столкнуться Фрейд в научном сообществе. В этой связи самая оригинальная работа

Часть 3. Научная психология 445

Жане — и также одна из немногих, переведенных на английский язык, — «Психическое состояние при истерии» («The Mental State of Hystericals»)³⁶, здесь мы ее кратко рассмотрим.

Жане интересовался, главным образом, разными явлениями истерии, на которую уже направил все свои усилия Шарко, а вскоре и Фрейд. Существует определенная гамма симптомов истерии: от лунатизма и патологического страха до «автоматического письма», глубоких потерь чувствительности и способности передвижения. Нечеткость понимания этих расстройств предопределяется самим термином, производным от греческого слова uterus . В самом деле, до тех пор, пока Шарко документально не описал ряд проявлений того, что он назвал «мужской истерией», медицинское сообщество единодушно полагало, что ею страдают только женщины.

Если природа симптомов истерии известна, то больной обычно старается узнать мнение невролога и предлагаемый им способ лечения. Однако, как очень убедительно продемонстрировали Шарко и Жане, пациенты, действительно страдающие истерией, не проявляют вообще никаких признаков какой бы то ни было невропатологии. Более того, хотя эти симптомы и ограничиваются неврологическими нарушениями, они, при тщательном наблюдении, не проявляются так, как эти нарушения. Примером может служить истерическая анестезия. Если анестезия является результатом неврологической болезни, то все рефлексы, связанные с утраченными в данный момент ощущениями, также исчезают. При истерической же анестезии чувствительность теряется, тогда как рефлексы обычно остаются не затронутыми. Более того, истерическая анастезия крайне мобильна и непостоянна, меняясь не только по своей интенсивности, но и по своему местонахождению. Пациент может во вторник не обладать никакой чувствительностью в верхних конечностях, а затем, в пятницу, — никакой чувствительностью в нижних конечностях, проявляя, в то же время, нормальную чувствительность в верхних конечностях.

Научная проблематика, возникающая при столкновении с таким явлением, касается, в первую очередь, метода, а затем — объяснения. Занимаясь этим вопросом, Жане очень близко познакомился с исследованиями Вундта и его коллег в Лейпциге, но был убежден в неадекватности их методов. Общее равнодушие Лейпцигской

446 Интеллектуальная история психологии

группы к сложным медицинским проблемам — их «пуристский» взгляд на природу науки — были, по мнению Жане, причиной того, что они страдали от навязанной ими самим себе наивности. Даже их понятие об элементарных ощущениях во многом лишено психологического содержания, поскольку они фокусируются на глаголе (я вижу, я чувствую, я слышу) и исключают субъекта (Я).

«Слова "я", "меня" ... являются чрезвычайно сложными понятиями. Это — идея личности; иначе говоря, воссоединение представлений, воспоминание обо всех прошлых впечатлениях, воображение будущих явлений. Это — понятие о моем теле, о моих возможностях, о моем имени, о моем общественном положении, об играемой мною в мире роли; это — набор нравственных, политических, религиозных мыслей и т. д.; это — мир идей...»³⁷

Таким образом, Жане не примет экспериментальные методы Вундта, поскольку Жане интересует именно болезнь личности, ее раскрытие в восприятии, в действии, в эмоции, а не болезнь восприятия per se. Но если методы интроспекции и психофизики недостаточны и если все данное предприятие не должно выходить за пределы научного контекста, то, быть может, следует использовать методы физиологов? Этот вопрос, безусловно, обсуждался в первую очередь, и то, что впоследствии назвали «психоаналитическим» методом, предназначалось для его решения. В руках Жане этот метод базируется, как он говорит в своем введении, на «строгом детерминизме», игнорирующем изучение «философских проблем» и начинающемся с описания пациента «в нем самом и посредством него самого»³⁸. Всеобъемлющий детерминизм, принятый Жане, предписывает, чтобы истоки всякого психического явления находились в мозге и чтобы всякая психическая патология имела мозговое происхождение. Этот тезис не противоречит тому факту, что симптомы истерии не являются неврологическими. Последний термин обычно предполагает некоторую болезнь сенсорного или моторного пути, либо некоторое повреждение в области мозга. Жане полагает, что истерия обусловлена не такого рода условиями, а всеохватывающими функциональными свойствами мозга как целого. Конкретно, он возводит эти симптомы к некоторой «навязчивой идее», контролирующей психическую жизнь пациента и настолько «сужающую поле сознания», что для пациента внешние

Часть 3. Научная психология 447

события становятся недоступными. Парализованный пациент не способен «представить» движение в мозговых центрах по той причине, что произошло разъединение между его личностью и реальным миром.

Знаменитый Шарко, сочиняя краткое предисловие к первому (французскому) изданию текста Жане (1892), говорит читателям о том, что его бывший ученик «хотел объединить, настолько полно, насколько это возможно, медицинские исследования с философскими», однако в этих замечаниях Шарко скорее сообщает о своей собственной, становящейся все более психологической, точке зрения, чем о точке зрения Жане. На протяжении всего текста Жане критикует преждевременные попытки теоретизирования и все философские подходы к тем клиническим проблемам, с которыми он имеет дело. Каждого пациента следует рассматривать уникальным образом, а не в соответствии с некоторой чересчур общей теорией науки или с ипседиксицизмом' фЬлософа. Требуя введения понятия бессознательного, Жане связывает его с особыми симптомами, с наблюдаемым поведением пациента. Мы видим это по его обсуждению навязчивых идей:

«1-е. Эти идеи могут полностью образоваться во время приступов истерии, а затем проявиться в действиях и словах. 2-е. Во время более или менее интенсивных грез, происходящих во время сна или обычного сомнамбулизма, и часто возникающих совершенно неожиданно, навязчивые идеи проявляются полностью. 3-е. Одно из самых лучших предписаний — вынудить пациента искусственно погрузиться в состояние, подобное вышеупомянутым, — то есть вызвать искусственный сомнамбулизм... 4-е. [П]роцесс, состоящий в использовании автоматического письма, если его применение возможно, является более точным, чем все остальные»³⁹.

Однако, обратившись к недавней публикации Фрейда и Брейера об истерии, Жане обнаруживает здесь ряд недостатков — несмотря на то что авторы любезно признают приоритет Жане. Он недоволен их статьей, так как они пытаются всякое возникновение истерии объяснить способом, в действительности применимым лишь к определенным случаям, и так как они недооценивают сложность терапии:

' Ipsedixitism — от латинского ipse («сам») и dixi («сказал»).

448 Интеллектуальная история психологии

«Мы показали ранее, что ... нельзя лечить истерию ... не доходя до тех глубинных слоев мысли, в пределах которых скрывается навязчивая идея. Сейчас мы счастливы видеть, что господа Брейер и Фрейд выражают эту же мысль. Необходимо, говорят они, превратить такое провоцирующее событие в осознаваемое; выявить его полностью. [Симптомы] исчезают, когда субъект достигает ясного понимания этих навязчивых идей. Мы не верим в то, что лекарство столь просто... Лечение, к сожалению, имеет гораздо более тонкую природу»⁴⁰.

В то время, когда Жане писал эти слова, Фрейд еще не построил свою психосексуальную теорию неврозов, но идей, в большой степени ей родственных, уже было достаточно много для того, чтобы Жане обратился к якобы присущему истерии эротическому элементу:

«Эти эротические предрасположения, как мы полагаем, присутствуют в истерии в точности таким же образом, как и все возможные навязчивые идеи. Из ста двадцати наблюдений у нас набралось четыре таких, в которых оно играет роль, в целом, доминирующую. В этом нет ничего особенно странного. Эти люди, большинство из которых молоды, должны испытывать амурные страсти и сексуальные желания точно так же, как и другие люди. Пациенты, больные истерией, слышат, как люди говорят о любви, видят ее свидетельства, читают ее описания, — почему же их ум, столь готовый к восприятию впечатлений, столь послушный всем велениям, должен этому сопротивляться?.. [Щациенты очень часто говорят о возлюбленном, муже, изнасиловании, беременности и т. д. Вы не можете сейчас вложить в бред то, чего нет в вашем уме. Эти вещи сильно занимают людей такого возраста, а иногда и другого. Вполне естественно, что они должны проявиться в их грезах»⁴¹.

Мы находим в этих отрывках те самые гипотетичность и здравый тон, которых будет так недоставать в книгах и статьях Фрейда. Если Жане готов принимать факты такими, какие они есть, то Фрейд почти что с раздражением будет пытаться приспособить факты к своим теориям. Его современники уже саму манеру его изложения воспринимали как нечто совершенно ненаучное, что же касается последующих поколений, то как раз в точности эта самая манера изложения привлекла их внимание, была причиной их лояльности и даже увлечения. Фрейд часто думал о Первой мировой войне как о своего рода лаборатории, кошмарным образом ратифицировавшей его главные заявления. В определенных отношениях именно эта

Часть 3. Научная психология 449

война придала теории Фрейда патологическую неопровержимость в среде напуганных и погрустневших интеллектуалов. Что очевидно, однако, так это то, что холодный прием, изначально оказанный его идеям, не следует объяснять в терминах викторианских приличий. К тому времени, когда Фрейд сделал сексуальность постоянной принадлежностью своих трудов, она уже обсуждалась в медицинской литературе в течение десятилетий. Антропологи, по крайней мере, с конца восемнадцатого столетия сообщали о различных примитивных страстях и табу и отмечали, что сексуальная символика была основной во многих культурах. Теория бессознательной мотивации с ее древними и даже библейскими корнями также уже была усовершенствована Шарко и Жане прежде, чем Фрейд начал строить свою теорию. Основная проблема Фрейда — и здесь нам следует демистифицировать ту картину готической битвы, которую изобразили его друзья и дружески настроенные биографы, — была в том, что способ его мышления восприняли как анахронический. Это не только объясняет то, почему его работы сразу были встречены пренебрежительно, но и то, почему он сам, в течение всей жизни, пытался приписать им научную респектабельность. Научное сообщество научилось жить без Абсолюта, без метафизики и без космических всеобъемлющих интеграции первых веков, — научилось как раз примерно в то же время, когда были опубликованы психоаналитические размышления Фрейда. Психология особенно усердно искала для себя место в науке, и поэтому ее в особенности смутила теория, в которой пропорция между допущениями и фактами была настолько мала.

Если в самом начале о фрейдистской психологии знала лишь небольшая и несколько враждебная аудитория, то последующие поколения это с избытком компенсировали. Но «клиническая психология» представляет собой нечто большее, чем «фрейдистская психология», и отличается от нее. Вначале это была медицинская психология, и она оставалась таковой вплоть до быстрого триумфа психоаналитический теории. Однако следует провести различие между, с одной стороны, этим направлением и, с другой стороны, — более старыми и более современными формами физиологической психологии. Согласно принятому здесь значению этого термина, медицинская психология имеет дело, в первую очередь,

29 - 1006

450 Интеллектуальная история психологии

с явлениями психических болезней и с применением тех экспериментальных процедур, которые могли бы их объяснить. Физиологическую психологию, как в вундтовском, так и в современном смысле, главным образом, интересуют те регулируемые законами процессы, которые характеризуют нормальное поведение нормально воспринимающих организмов.

Кроме того, разграничение можно провести по линии национальностей, так как именно Франции принадлежит главная роль в инициировании развития медицинской психологии, а Германии — в развитии физиологической психологии. Для придания смысла этому разграничению, следует вспомнить о том, что Генри Моделей был не экспериментатор или «ученый», в обычном смысле этих слов, а практикующий врач, занимавшийся теми вопросами, которые обычно связываются с психиатрией. Следовательно, в той степени, в какой клиническая психология идентифицировала себя с естественными науками, она была экспериментально ориентированной дисциплиной, заявленной как своего рода альтернатива по отношению к интроспективной и психофизической школам Германии. Она рассматривала явление болезни сознания не просто как то обстоятельство, которое надлежало проанализировать, а как то, что заставляет задуматься о принципах, посредством которых можно понять сознание как таковое. Болезнь, в конце концов, есть один из экспериментов природы, и тонкий наблюдатель может узнать из экспериментов такого рода столько же (если не больше), чем можно собрать в любом количестве (неестественных, антисептических и т. д.) лейпцигских исследований. Такова была общая установка французской психологии, однако среди психологов убедительнее всего в ее пользу ратовал Альфред Бине (1857—1911).

Бине родился в Ницце, ученая степень ему была присвоена в Сорбонне, где он работал под руководством профессора Бонн (Веaunis), который, уйдя в отставку, передал свою лабораторию Бине. В течение своей быстрой карьеры Бине стал одним из со-основате-лей самого престижного французского психологического журнала L ' Ann é e Psychologique , написал имевшие влияние тексты по гипнотизму, множественности личности и экспериментальной психологии и положил начало тем методам тестирования интеллекта, которые стали определяющими в области тестирования и измерения

Часть 3. Научная психология ___________________________ 451

ума. Он был близким другом Пьера Жане, переписывался с Уильямом Джемсом, регулярно публиковал статьи в международных журналах и, возможно, был фигурой наиболее ответственной за то, что клиническая психология удержалась в рамках естественной науки в то время, когда круговорот теорий грозил ей изгнанием. Психологам Бине более всего известен как один из со-изобрета-телей теста Бине-Симона для оценивания умственных способностей — того теста, который в Америке всплывет на поверхность под названием «тест Стенфорда-Бине». У самого теста интересная история. Он возник после того, как министерство образования потребовало изобрести средство, с помощью которого можно было бы выявлять отстающих детей для специального обучения их в парижской системе школьного образования (1904). Спустя довольно небольшое число лет этот тест, подготовленный Бине и Симоном, стал использоваться во всем мире, а в ряде американских штатов он даже являлся обязательным⁴². '

Однако, уделяя столь большое внимание этому этапу работы Бине в области психологии, современный психолог зачастую пренебрегает не только более значительным вкладом Бине, но и самим основанием, обусловившим то, что он стал изобретать интеллектуальные тесты. Бине интересовался динамикой ума, его развитием, расстройствами и практическими функциями. Даже тогда, когда он применял гипноз в клинических условиях, доминирующим мотивом было использование гипноза как экспериментального средства для стимулирования состояний ума. В одной из своих ранних работ «Психология воображения» («Mental Imagery», 1892) он обсуждает гипноз как метод «интеллектуального или нравственного анатомирования»⁴³, позволяющего внедрить мысли и идеи в сознание, не полагаясь на функции восприятия и ощущения человека. Он также дает ученому возможность создавать когнитивные состояния в нормальной психике, а не томиться ожиданием интересных клинических случаев. В его широко известной работе О раздвоенном сознании ( On Double Consciousness ) он выражает недовольство тем, что университеты продолжают учить «устаревшей науке, единственным методом которой является метод интроспекции», в то время когда французская психология прочно связана с естественными науками и «оставила исследования психофизики для немцев»⁴⁴.

29*

452 Интеллектуальная история психологии

Обращаясь к его работе по тестированию ума, мы обнаруживаем те же базовые соображения. Как в Интеллекте слабоумных ( The Intelligence of Imbeciles )⁴⁵, так и в Развитии интеллекта у детей ( The Development of Intelligence in Children )⁴⁶ Бине говорит об умственных тестах как о неотъемлемой части «психогенетического метода». Его интерес к проблеме умственной отсталости возник в первую очередь вследствие того, что он считал, что отсталый индивид — независимо от его хронологического возраста — имеет психику, которая зафиксировалась на определенной стадии развития и, следовательно, свойственную этой стадии. Другими словами, отставание становится патологией не в силу того, что происходящие в этом случае процессы не похожи на обнаруживаемые у нормальных людей, а в силу того, что эти процессы обнаруживаются лишь у людей, гораздо более молодых. Соответственно, тщательное тестирование задержек умственного развития дает ключ к нашему пониманию нормального развития (генезиса) психики per se. Тем не менее Бине обнаружил, что для этой эволюции характерно огромное разнообразие и что научной психологии необходимо обращаться к фактам индивидуальных различий. В его работе Психо логия воображения мы видим, как он хвалит Фрэнсиса Гальтона за применение им статистических методов, позволяющих сравнивать индивидуумов. В конце этой работы Бине замечает:

«Тенденция всего современного психологического исследования состоит не в демонстрации того, что умственные операции всех людей похожи по своей природе, а в демонстрации того, что между различными индивидуумами существуют огромные психологические различия»⁴⁷.

В этом отрывке неявно содержится критика всей эпохи философской психологии и ее следа — интроспективного метода. Экспериментальный гипноз, напротив, допускал исследование индивидуальных различий и разрешал исследователям создавать, повторять и изменять психические состояния. Аналогичным образом, тестирование работы ума представляло собой разновидность косвенного эксперимента, в котором умственный возраст был зависимой переменной, а хронологический возраст — независимой переменной. В работе Интеллект слабоумных Бине подчеркивает роль абстрактного мышления во всех подлинно умственных операциях и

Часть 3. Научная психология 453

обращает внимание на функциональную природу такого мышления. В отличие от интроспекционистов, столь неутомимо трудившихся над тем, чтобы выделить структурные элементы и атомы опыта, он заявляет:

«...мы противимся возможности, рассматривающей действие как результат мысли и усматривающей самую сущность мысли в системе действий»⁴⁸.

Благодаря попыткам Бине во Франции и Уильяма Джемса в Америке, нарождающейся науке психологии была предоставлена широкая междисциплинарная область, расположенная между психологическими исследованиями Германии и все более сужающимися психологическими исследованиями ранних нейропсихологов. Здесь часто возникало внимание к психопатологии, но чаще — по крайней мере, у Бине и Джемса — исследования и теории, посвященные нормальным познавательным функциям. Практический и «прагматический» тон их трудов не обменивался на устранение ментальности, однако он, по крайней мере косвенно, способствовал бихевиористской (ориентированной на действия) науке.

Специальности, взращенные теми, кого мы обсуждали в этом разделе, уже нельзя подходящим образом разместить под заголовком «клиническая психология». Несходные во всех прочих отношениях теоретические и практические изыскания Фрейда, Жане, Бине, Джемса, Юнга и Адлера объединяет, во-первых, то, что они увидели в уме сущность, обладающую прошлым и будущим, динамическую сущность, принципы работы которой вряд ли может раскрыть анализ (интроспективный или психофизический) кратковременных ощущений. Во-вторых, все они были убеждены — хотя и по разным основаниям — в том, что подлинно психологические явления следует рассматривать, скорее, на уровне психологии, чем на уровне нейрофизиологии (в значительной степени неизвестном). Жане и Фрейд оба приняли «цереброгенетическую» теорию истерии, но оба настаивали на том, что эту болезнь следует описывать и лечить на психологическом уровне. Вместе они, следовательно, противостояли как интроспективному, так и биологическому редукционизму. Наконец, все они ратовали за практически полезную научную психологию; психологию, способную объяснить психиче-

454 Интеллектуальная история психологии

ские явления такими, какими они встречаются в реальном мире и у реальных людей.

Согласно современным стандартам, Уильям Джемс вряд ли назвал бы себя клиническим психологом, даже несмотря на то что он обучался медицине и часто писал о клинических случаях. Бине также был опытным клиницистом, часто сосредоточивающимся в своих статьях и книгах на психопатологических аспектах, но Бине уже более не называют клиническим психологом. Не допускается ли тогда в этой главе, где они обсуждаются под таким заголовком, ошибка в употреблении языка? Я думаю — нет. Я бы, напротив, указал на еще большую степень специализации, имевшую место в минувшей половине столетия, и на существующую тенденцию прослеживать только одну из линий исследования, вместо тех многих, которые преследует каждый из этих людей в своей собственной профессиональной жизни. Бине, однако, полагал, что для психолога заниматься одним лишь тестированием интеллекта было бы не более осмысленно, чем для врача заниматься одним лишь измерением температуры. Тестирования ума рассматривались как средство, а не как цель научной деятельности. То же происходило и в случае Жане, Фрейда и Юнга: цель психоанализа — не просто лечить пациента (хотя это, возможно, и похвально), а приближаться к пониманию законов умственной жизни.

В этой главе мы увидели, что в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого столетия произошло обновление общих понятий. Это обновление привело к специализации как в выборе проблем, так и в выборе методов. Между 1870 и 1920 годами были установлены определенные области исследования для психологии личности, для клинической психологии, для сравнительной психологии, для эволюционной психологии. Образовалась также и социологическая точка зрения, на которой настаивал Льюис, которую развивал Вундт и которая получила распространение во всей науке позднего Викторианского периода, — эта точка зрения вскоре оформилась как социальная психология. Таким образом, мы видим мост между до некоторой степени свободной и многообещающей «научной психологией» и более знакомыми областями и школами современной психологии. В этом описании, однако, отсутствует именно та дальнейшая дифференциация, которая придает сегодняшней пси-

Часть 3. Научная психология 455

хологии очень специфический характер. Поэтому в следующей главе мы исследуем три характерных — доминирующих — ориентации в современной психологии: бихевиоризм, гештальт-психологию и физиологическую психологию. В главе 10 девятнадцатое столетие виделось через широкоугольный объектив; в главе 11 — более узко и в самой его поздней части. В последней главе нас будет интересовать более короткий период, приблизительно с 1920-го до 1950 г., когда психологии было придано направление, самое близкое к сегодняшнему.