Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Co второй половины 20-х годов советское государ­ство, несколько оправившись от экономического и поли­тического коллапса, начинает отходить от идеологии нэпа, вновь переводя свою политику в строгий вектор задан­ного Октябрем развития.

Именно в этот период, апеллируя к "классовому са­мосознанию трудящихся", а де-факто - все к той же люм-пен-пауперской психологии масс, режим стал исподволь проводить регулятивные акции, прямо порождавшие раз­рушительно-хаотические процессы в механизме функци­онирования и воспроизводства традиционной структуры, организации ее социокультурных и институциональных приоритетов, сложившемся порядке экосистемных прин­ципов организации социума, т.е., обобщенно говоря, сис­теме жизнеобеспечения этноса.

Для осознания правомерности этой постулирующей констатации нам просто не обойтись без предваритель­ного прояснения некоторых ключевых моментов, без ко­торых утрачивается видение реальной картины истори­ческого действия. Прежде всего, по возможности, кратко и, разумеется, схематично рассмотрим основные струк­турно-функциональные принципы организациитрадици-онного социума и его "несущей конструкции" - пастбищ-но-кочевой общины.

B этом контексте отметим то основополагающее об­стоятельство, что целью скотоводческого хозяйства (яв­лявшимся в аридных условиях Казахстана преобладаю­щим типомхозяйственно-культурной деятельности) была "экономика выживания". Последняя же была достижима лишь по мере обеспечения воспроизводства средств про­изводства (скот и пастбища) и необходимого продукта.

Однако в одиночестве эта императивная задача была скотоводу-кочевнику не под силу. И это понятно, ибо организация выпаса скота, его репродукция и сохранение в экстремальных условиях, наконец, просто выход на pa-

79

циональный баланс средств производства (поголовья ско­та и природных водно-кормовых ресурсов) были возмож­ны только при наличии вполне определенной численной и видовой концентрации стада. Сверхвысокая концентра­ция скота, равно как и ее крайне низкий уровень, обора­чивались для хозяйства номадов самыми тяжелыми пос­ледствиями. Если выход за разумные пределы в сторону максимума не обеспечивался природным кормовым по­тенциалом, был чреват разрастанием эпизоотий и вхож­дением в конфликт со средой обитания, то чрезмерный минимум препятствовал нормальной организации техно­логических процессов уже хотя бы в силу особенностей репродуктивной биологии и этологии (генетически обус­ловленным поведением) стадных животных.

Иначе говоря, эффективность хозяйственной утили­зации среды обитаниязависела от оптимизации количест­венно-качественных характеристик средств производст­ва, т.е. в данном случае видового состава и численности стада. Только при наличии эмпирически заданного опти­мума (он выверялся в ходе длительного развития хозяй­ственного и экологического опыта) отдельное хозяйство обретало шанс обеспечить свое собственное воспроизвод­ство и, следовательно, выжить (1).

B целях достижения этого жизненно важного усло­вия скотоводческие хозяйства шли на объединение друг с другом, взаимодополняя каждый каждого своими сред­ствами производства, т.е. скотом, до тех пор пока не фор­мировался технологический оптимум (2).

Происходило это следующим образом. Допустим, некое хозяйство насчитывало 200-300 голов овец. Ho этого казалось бы большого объема все равно было недоста­точно для преодоления всего комплекса производствен­ных перипетий, а следовательно, и для нормального функ­ционирования хозяйства (обеспечения воспроизводства средств производства и необходимого продукта). Поэто­му хозяйствующий субъект был вынужден объединяться с другими хозяйствами, которые оказывались способны­ми своими средствами производства (т.е. своей долей скота) дополнить его стадо до требуемого оптимума. Это

80

моглибыть, например, 10-12хозяйств, собеспеченностью скотом на каждое из них не менее чем 20-25 единицами. Простое сложение при данном варианте в сумме как раз и давало искомую концентрацию. Слагаемые могли об­наруживать самые различные вариации, но сумма их всег­да тяготела к оптимуму (3).

Из сказанного следует, что специфика организации производства в скотоводческой общине предполагала, чтобы вступавший в нее индивид являлся не только но­сителем живого труда (рабочей силы), но и обладал оп­ределенным минимумом средств производства в виде ско­та. Без этого он был лишен возможности реализовывать принцип дополнительности (восполнять свою долю в оптимуме) и, следовательно, не мог интегрироваться в образовывавшуюся на основе кооперации производствен­ную общность.

Итак, функционирование казахской пастбищно-коче-вой общины было задействовано на основе кооперации. Именно последняя в условиях недостаточного развития производительных сил выполняла компенсаторную функ­цию, обеспечивая технологическое овладение предметом труда, недоступное или только частично доступное от­дельному индивиду. И в этом смысле общинная коопе­рация выступала гарантом его жизнеобеспечения.

Община, будучи дуальной структурой (общинная со­бственность на землю и частная - на скот, коллективное производство и частное присвоение), сохраняла всю гам­му противоречий, разворачивавшихся по линии производ­ства и распределения. Последние фиксировались, в част­ности, в имущественном и социальном расслоении.

B результате такой дифференциации часть общинни­ков разорялась и постепенно отторгалась общиной, ибо, утрачивая средства производства (скот), они уже не мог­ли выполнять свою функцию в системе взаимодополняе­мости, т.е. кооперации.

B то же время в общине имело место и накопление богатств, т.е. скота. И те общинные хозяйства, которые успешно приумножали его численность до достаточно высокой концентрации, переставали нуждаться в общин-

81

ной кооперации. Так формировались относительно круп­ные байские хозяйства, способные существовать незави­симо и вне общинной кооперации, поскольку могли обес­печивать воспроизводство за счет качественно иных при­нципов организации производства. B рамках последней они выходили на обеспечение уже не только необходи­мого, но и прибавочного продукта. Создавали его работ­ники, выталкивавшиеся из общины и вступавшие в наем к этому крупному байскому хозяйству.

Таким образом, такие понятия, как "аул", "община", "крупное байское хозяйство", легко совмещаемые созна­нием чиновников, на самом деле были далеко неадекват­ны. Если аул являл собой лишь стереотипизированный тип расселения, то общинные и внеобщинные (крупное байское хозяйство) структуры отождествляли вполне оп­ределенные и по многим функциональным параметрам сильно разнящиеся социальные формы организации про­изводства.

Обозначим их асимметрию более четко. B основе функционирования общины лежала кооперация, благода­ря которой инкорпорировавшиеся в нее члены обеспечи­вали воспроизводство средств производства и необходи­мый продукт, т.е. выходили на "экономику выживания". Община выступала отнюдь не эгалитарным образовани­ем, а представляла собой во многом конфликтную струк­туру: здесь имели место противоречие интересов и эк­сплуатация. Последняя носила латентный, т.е. скрытый, характер: механизм отчуждения и присвоения прибавоч­ного труда прикрывался общинно-личностными форма­ми социального регулирования, традиционными инсти-туциональнымиотношениями, явлениями редистрибуции (распределения) и реципрокации (дачи-отдачи).

B запредельном по отношению к общине социаль­ном пространстве локализовалось крупноебайскоехозяй-ство. Это была организация производства, уже не нуж­давшаяся в кооперации и ставившая целью создание не только необходимого, но и прибавочного продукта. При этом его отчуждение и присвоение зиждилось на моно­полии на условия и средства производства, т.е. на нали-

82

чии их у одних (крупные баи) и отсутствии у других. Объ­ектом прямой эксплуатации здесь выступали трудящиеся индивиды, "выпадавшие" из общины и вступавшие в до­капиталистические отношения найма-сдачи рабочей силы, а также маргинальные и пауперизовавшиеся слои насе­ления. Эксплуататорские тенденции, исходившие со сто­роны владельцев крупного хозяйства, были обозначены более однозначно и носили откровенно прозрачный ха­рактер.

Обе выделенные структуры не являли собой социаль­ные изоляты, не могли и не осуществляли воспроизвод­ство на автономной основе. A поэтому уже на более ши­роком уровне образовывали в совокупности иную, мак-ротипную структуру, с более сложным комплексом вос­произведенных связей как сугубо экономических, так и опосредованных институциональными и патриархально-генеалогическими (родовыми) отношениями.

Эту более всеобъемлющую производственно-соци­альную общность или, что называется, традиционную структуру с известным допущением можно представить в качестве своеобразной социально-экономической эко­системы. Все входящие в нее элементы и системы - об­щины и крупные байские хозяйства (соответственно, и их агенты), бедняцко-пауперизовавшиеся слои и марги­нальные субъекты осваивали в пространственно-терри­ториальном отношении одну и ту же природную среду обитания, занимая отведенную им в процессе производ­ства и хозяйственно-культурной деятельности нишу. И в этом своем совместном отношении к общей территории они выступали как единое функциональное целое, т.е. как экосистема.

Экосистемный же принцип предполагает жесткую взаимозависимость и взаимодополняемость всех элемен­тов и систем. Поэтому в отдельности все они являлись функционально значимыми и выполняли свою особую роль в воспроизводстве целостности структуры как эко­системы.

B случае утраты кем-то из них этого качества они отторгались структурой и естественным путем сходили

83

на нет. Силовое же блокирование или устранение любого элемента, той или иной системы, "выдергивание" их из занимаемых "экониш" было чревато разрушением всей целостности структуры, т.е., в данном примере, социаль­но-экономической экосистемы.

B свою очередь, эрозия последней неизбежно рождает поток деформаций по линии взаимодействия "общество природа", говоря по-другому, оказывается способной на­рушить динамическое равновесие природных и социаль­но-экономических факторов, т.е. привнести весьма серь­езные проблемы в экосистему, понимаемую уже в ее стро­гом определении - как сообщество живых существ и его среды обитания, объединенных в единое функциональ­ное целое.

Традиционная структура являла собой и синергети-ческую, т.е. самоорганизующуюся и самовоспроизводя­щуюся, систему. Механизм всех ее функций и связей был отработан многовековым хозяйственно-экологическим опытом социальной адаптации природных аридных про­странств (4).

Чрезвычайно сложная "кровеносная и нервная сис­тема" в виде огромного множества видимых и скрытых воспроизводственных каналов питала этот организм. Стремясь к сохранению своего гомеостаза (равновесия), он не допускал сколько-нибудь неадекватных вторжений, ибо любое блокирование и ущемление каких-то воспро­изводственных артерий и нервов разрушали его иммун­ную систему, приводили к "тромбозу и параличу".

Итак, принципы экосистемности и синергизма тра­диционной структуры предполагали в качестве объектив­но функционирующих реальностей все ее элементы и системы, равно как и данность всей гаммы сложившихся между ними воспроизводственных связей. Именно их совокупность (единая функциональная целостноть) слу­жила гарантом сохранения и выживания традиционной структуры. A если иметь в виду, что последняя в своих границах во многом совпадала с социумом, то, значит, и гораздо шире - всей системы жизнеобеспечения казахско­го этноса.

84

Между тем большевистское государство как преем­ник идеологии ортодоксального марксизма выступило с претензией на абсолютное познание социально-экономи­ческих закономерностей развития общественных струк­тур. Уверовав в гений "научного коммунизма", государ­ство полностью игнорировало то обстоятельство, что они как сверхсложные и многомерные системы не поддаются полностью адекватной "анатомии". И прежде всего пото­му, что любой, претендующий на это субъект просто не может выступать в качестве некоего трансцендентного (внешнего, вышедшего за пределы изучаемой реальнос­ти) аналитика, ибо сам является частью этой "анатомии", и, следовательно, способен видеть лишь определенные ее сегменты (допускаем, что более гениальный может видеть больше, чем простой грешный, но все равно сек­тор его "обстрела" имеет пределы).

Ho если даже предположить, что кто-либо силою своего абстрактного ума вознесся в "небесные выси" и обозрел весь механизм и связи общественных структур, то это еще не есть гарантия их понимания в той степени, чтобы выводить здесь какие-то императивные законы. Человек давно лицезреет свой организм, но так и не су­мел до конца понять все "тайны" опосредования его функ­ций и связей (гормональный код, генетические связи, "вся­кие" ДНК, PHK и пр.). И это объяснимо, поскольку пос­ледний не выступает раз и навсегда данной статичной структурой. Испытывая воздействие постоянно диверси­фицирующихся (усложняющихся) факторов, он находит­ся в состоянии непрерывной эволюции, если и не морфо­логической, то генетической.

Аналогично и общество, которое выступает еще бо­лее сложной и многомерной структурой (уже хотя бы потому, что соединяет в своих границах всю совокупность человеческих организмов). Здесь, пересекаясь и перепле­таясь в гармонии и кажущемся хаосе, одновременно дей­ствует беспредельное множество разноуровневых и раз­нохарактерных связей и отношений.

K. Маркс предсказал, что рано или поздно, но обяза­тельно рабочий "загонит в гроб капиталиста". Ho он ошиб-

85

ся, так как не мог, естественно, предвидеть столь широ­кого и бурного развертывания в будущем научно-техни­ческой революции, меняющей характер и содержание труда, способов производствазнаний, социальнойтехно-логии, социокультурных механизмов, а следовательно, и культурно-цивилизационныхпараметров общества. И вот уже "буржуй" превращается в "пахаря" на ниве менед­жмента и маркетинга, а "пролетарий" - в собственника капиталистического предприятия через приобретение его акций, а потому ему уже есть что "терять, кроме своих цепей", и он в отличие от своего доиндустриального со­брата далеко не жаждет революционных катаклизмов.

Безусловно, можно и нужно пытаться понять общест­во, прогнозировать развитие здесь социально-экономи­ческих и политических процессов. Однако надо прими­риться с тем, что их модели будут лишь близки к истине, не всегда и не во всем совпадая с их точным образом. Политологи могут уверять, что, например, данный госу­дарственный деятель сообразно научно выверенным за­кономерностям должен поступить так-то. Тем не менее он, встав утром "с левой ноги" и поссорившись с женой, поступает вопреки их логике, т.е. субъективное, эмоцио­нальное взяло в данном случае верх над объективным социально-экономическим и политическим началом.

Так и общество, где действуют не только социально-экономические и политические, но и беспредельная сум­ма религиозных, этнических, эмоционально-психологи­ческих и других векторов, не поддается какой-то единой и обязательной схеме, а потому в принципе непредсказу­емо стопроцентно.

Можно познать его (и то не до конца и маловероят­но) в один какой-то статический момент, но уже в следу­ющей стадии развития оно вновь становится "непонят­ным". Отсюда ясно, что претензия на полное познание общественных структур есть одновременно признание "конца истории", ибо предполагает отрицание его спо­собностей к эволюции. И в этом смысле марксизм (по-крайней мере в этой своей части), идентифицируя себя 86

как материалистическое и диалектико-историческое уче­ние, оказывается на поверку "чистой воды" идеализмом, ибо якобы понял не только всю "предысторию челове­чества" (по-Марксу, настоящая история творится только с победой пролетариата), но и уже заранее знает ее фи­нал. И именно возведение этой философии в ранг офици­альной "религии" государства, а отнюдь не "изначально заданный его кровожадный характер", незаметно и неук­лонно трансформировало его в сравнимое с преступны­ми режимами образование.

Итак, исходя из своих идеологических установок, государство все с той же целью "сделать все как лучше в интересах трудящихся аула" начиная с середины 20-х го­дов усиливает "коррекцию" социально-экономических отношений его структуры. Целым рядом нарастающих регулятивных акций оно опустошает его ниши, разрыва­ет воспроизводственные связи. Покажем на отдельных примерах, как это происходило.

B практике межхозяйственных связей аула было обычным, когда во время джута (т.е. покрытия кормово­го пастбища заледенелым снежным настом) общины об­ращались за помощью к крупным байским хозяйствам. Последние представляли тем свои конские табуны, кото­рые, прогоняясь по полю, разрыхляли наледь. Благодаря такому воспроизводственному контакту, общины в этой экстремальной ситуации спасали скот от бескормицы и, следовательно, выживали. Когда же байские хозяйства были ликвидированы, общинам стало попросту не у кого просить помощи, т.е. они оказывались обреченными.

Или другая характерная иллюстрация из этого же ряда. Одной из линий воспроизводственных связей в тра­диционной структуре служили так называемые саунные отношения. Суть их заключалась в том, что баи, приум­ножавшие свой скот подчас до беспрецедентной числен­ности, передавали часть его общинам. Весь этот скот вмес­те с возможным приплодом оставался собственностью крупного бая, но за его вьшас общины могли оставлять

87

себе молоко и шерсть. Безусловно, саун имел достаточно выраженный кабальный характер. Однако важно было то, что, получая байский скот в саун, те или иные общи­ны обретали единственно доступную для них возможность добрать общинное стадо до такой численной концентра­ции (оптимума), в рамках которой, как уже говорилось, только и можно было обеспечить воспроизводство средств производства и необходимого продукта. Ho госу­дарство блокировало и эти воспроизводственные связи, усматривая здесь только эксплуатацию.

И таких прецедентов было немало. Ho наиболее ха­рактерна в этом отношении кампания по конфискации скота у крупньгх хозяйств.

Идея экспроприации зажиточных и крупньгх ското­водческих хозяйств проистекала из самой природы госу­дарства с ее приматом классовых интересов. Поэтому с самого начала установления новой власти в Казахстане мотивы классовой борьбы постоянно вынашивались в умах проводников "пролетарской" политики. Еще весной 1919г. Ленин, отвечая на вопрос казахстанцев-делегатов VIII съезда РКП(б), каким образом можно подорвать эко­номическую силу баев в ауле, прямо напутствовал: "Оче­видно, вам придется раньше или позднее поставить во­прос о перераспределении скота" (5).

Вопрос о конфискации скота у крупньгх баев ставил­ся и на III областной партийной конференции Казахстана в марте 1923г. Однако реализовавшаяся в то время стра­тегия нэпа, направленная на выход из экономического и политического кризиса, возникшего в результате осущес­твления бестоварной утопии "военного коммунизма", сдерживала "экспроприационные" потуги коммунисти-ческихрадикалов. Выбирать приходилось между возмож­ным экономическим хаосом и идеологической догмати­кой. Система, еще не оправившаяся от кризисного шока, вынуждена была попридержать свой "классовый натиск".

Ho уже к концу 20-х годов идея экспроприации круп­ных скотоводческих хозяйств вновь признается актуаль-

88

ной, что выразилось в принятии декрета о конфискации хозяйств крупных баев-полуфеодалов (27 августа 1928г.).*

B соответствии сэтим декретом экспроприации было подвергнуто около 696 хозяйств, у которых конфискова­ли 144745 голов скота (в переводе на крупный). Около 113 тысяч голов скота было тут же перераспределено меж­ду колхозами (29 тысяч, или 26 процентов) и бедняцко-батрацкими хозяйствами (85 тысяч, или 74 процента) (6).

Итоги кампании как будто бы впечатляют. B отчетах официальных органов в оптимистических тонах сообща­лось, что удельный вес середняцкой группы в ауле под­нялся на 76 процентов, а бедняцкой, наоборот, снизился до 18 процентов (7).Этим самым давали понять, что эф­фект от кампании доказал правильность и своевремен­ность конфискации, что благодаря полученному по дек­рету скоту бедняки и батраки изменили свой социальный статус в сторону его повышения, т.е. стали середняками.

Между тем анализ опубликованных материалов по­казывает, что конфискованного и "поровну" перераспре­деленного скота далеко не всегда хватало, чтобы решить проблему обеспеченности им бедняцко-батрацких хо­зяйств. Так, например, по Каркаралинскому округу кон­фискованный скот получили 198 бесскотных хозяйств, 1374 хозяйства с обеспеченностью скотом от 1 до 5 голов и 27 хозяйств, владевших поголовьем в 6-7 единиц. По самым грубым подсчетам для наделения всех этих хо­зяйств до сколько-нибудь приемлемой нормы требовалось в совокупности 12139 голов скота. Между тем им было передано всего 7065 голов, т.е. дефицит определялся в размере более 5 тысяч. Также было и в других округах

(8).

Статистика эта может означать только одно: значи-

* "Феодально-байскими" эти хозяйства именовались согласно установкам X съездаРКП(б) (1921r.).

89

тельную часть хозяйств не удалось наделить скотом в приемлемых для ведения хозяйства размерах. Получив лишь несколько голов скота, эти хозяйства не могли вклю­читься в общину на более или менее паритетных началах, т.е. по принципу дополнительности (об этом механизме мы уже говорили), а потому расставались с надеждой повысить свой социальный статус (вскоре полученный по конфискации скот продавался или резался). И хотя на бумаге таковые числились уже в середняцких, они, по своей сути, оставались все теми же зависимыми элемен­тами структуры, но эксплуатировавшимися уже на дру­гом уровне.

C позиций большевистского менталитета конфиска­ция представлялась однозначно позитивной акцией, ибо, как декларировалось в выработанных на этот счет поста­новлениях, преследовала задачу освобождения аула от гнета "кровопийц-эксплуататоров". Однако брошенная палка оказалась о двух концах, одним из которых больно ударила в обратную сторону.

Как мы уже отмечали, с ликвидацией хозяйства круп­ного бая прервались саунные отношения, и многочислен­ные общины, получившие ранее в пользование часть бай­ского скота, уже не имели возможности добирать свое стадо до нужной концентрации. Они лишались техноло­гического оптимума и разорялись. Безысходной стано­вилась ситуация и при возникновении джута и т.д. Бедне­ли общины и в силу того, что уже не могли воспользо­ваться (путь даже и на кабальных условиях) байским сель-хозинвентарем, тягловым скотом, семенами.

Выше говорилось, что общины и крупные байские хозяйства образовывали в совокупности более широкую структуру - территориально-хозяйственную общность. B рамках ее крупные байские хозяйства, будучи главными владельцами средств и факторов производства, полностью монополизировали последние.

B то же время, поскольку все субъекты социально-производственной общности (крупные байские хозяйст­ва, общины и др.) выражали совместное отношение к

90

территории, среде обитания как общему предмету труда, она выступала как единая трудовая кооперация (и вместе с тем как система разделения труда). Любая же коопера­ция и разделение труда предполагают, как известно, функ­ции управления и регламентации. B противном случае -хаос.

Осуществляли эти функции монополизировавшие производство крупные байские хозяйства. C их ликвида­цией "органы управления и регламентации" оказались "вакантными".

Между тем солидаристские отношения ("наши") в общине внедряли в сознание ее индивидов извечную оп­позицию "свои-чужие", "наши-не наши". Все, что шло с внешних границ общинного мира, вызывало недоверие и отторгалось.

Стойкие стереотипы солидарности и одновременно ксенофобии (неприятие всего чужого) подчас не позво­ляли какой-то отдельной общине взять на себя функции управления всей целостностью территориально-хозяй­ственного организма на условиях межобщинного консен­суса. Ни одна община не желала подчиняться другой на основе лишь чисто волевых претензий на власть (повто­рим: диктат крупного байского хозяйства основывался на его монополии производства в пределах территориаль­но-хозяйственной общности). Поэтому если не удавалось признать общеприемлемого лидера с помощью апелля­ции к патриархально-генеалогическим (родовым) аргу­ментам, то социально-производственная общность ока­зывалась в состоянии разброда и хаоса со всеми вытека­ющими отсюда последствиями.

B ходе проведения конфискации так называемые ко­миссии содействия (состоящие из люмпен-пауперских активистов) очень часто выходили за пределы предпи­санной инструкции и обращали свой взор на просто бо­гатые и зажиточные хозяйства. Однако специфика орга­низации производства в кочевом социуме была такова, что хозяйство, имевшее, допустим, даже 300-400 и более голов скота, не могло выжить вне общинной кооперации, а потому в силу необходимости включалось в общину.

91

Для поборников же "классовой борьбы" и "социальной справедливости" такое количество скота представлялось сверхбогатством, подлежащим незамедлительной конфис­кации. B результате с экспроприацией такого "общинно­го бая" и конфискацией его собственности община утра­чивала столь обязательную для воспроизводства средств производства и производства необходимого продукта численность стада, а потому вскоре разорялась и нищала, а сами общинники пополняли пауперизованные массы.

И наконец, и это главное, в ходе экспроприационных акций разрушались важнейшие звенья воспроизводствен­ных связей, что вело к разрушению всей традиционной структуры.

Таким образом, бравурные реляции и рапорты не от­ражали реальной действительности, которая обернулась не консолидацией середнячества и ростом благосостоя­ния, а, наоборот, разрушением хозяйства, нараставшей пауперизацией населения нищавших аулов.

Полное непонимание специфики докапиталистичес­ких структур* государство проявило и в ходе проведен­ной в самый канун (фактически они даже совпадали во времени) кампании по конфискации скота у крупных бай­ских хозяйств другой реформы - передела сенокосных и пахотныхугодий (1926-1927гг.).

Весьма самонадеянно уверовав, что уж в искусстве разрешения социальных противоречий в области земель­ных отношений им нет равных, ибо здесь они, как нигде, вооружены проверенной нароссийской деревне марксис­тской теорией, большевики решили одним махом разру­бить этот "гордиев узел" и в казахском ауле. Придав этой акции широкомасштабный характер, они высокопарно обозначили ее как аграрную революцию.

Выступая на VI Всеказахской партконференции (]926r.), секретарь Казкрайкома ВКП(б) Ф. Голощекин,

* Прекрасно "анатомировав" сущность капиталистического спо­соба производства, марксистская теория так и не сумела до конца са­моопределиться в понимании природы ни его "сменщиков", ни пред­шественников, и в этом была ее Ахиллесова пята.

92

недавно "поставленный на республику", риторически поучал: "Что такое передел луговых угодий? Это есть маленький Октябрь!" (9). Вторила ему и пропагандистс­кая литература. Так, в одной из публикаций писалось: "Передел пахотных и сенокосных угодий... разрушает пат­риархально-родовые пережитки, окончательно разруша­ет род, родовую общину как нечто хозяйственно целое" (10).

Между тем уже изначально в реформе обнаружива­лись слабые стороны. И проявлялись они не столько в организационно-технических, сколько в сущностных ас­пектах. Судя по всему, в ходе проведения реформы игно­рировался тот момент, что в условиях действовавшей хозяйственной структуры простое перераспределение зем­ли само по себе еще не устраняло разворачивавшихся по этой линии противоречий. Получение земли без возмож­ности ее хозяйственной утилизации мало что давало, в том числе и в плане смягчения процессов расслоения (хотя послереформенные статистические сводки, выстроенные по формальным признакам, - увеличениеземлепользова-ния у одних и его уменьшение у других, как будто бы опровергали это).

Чтобы такая возможность состоялась, хозяйство, помимо всего прочего, должно было располагать вторич­ными производственными ресурсами, в данном случае -тягловой силой (т.е. рабочим скотом), сельскохозяйствен­ным инструментарием, семенами и т.д. Между тем бед­няцкие, маломощные, да и часть середняцких хозяйств (т.е., собственно, основныеполучателиперераспределен-ных угодий) испытывали в этом отношении острейший дефицит.

B 1928г. в республике насчитывалось более 800 тыс. казахских хозяйств. Согласно сельскохозяйственной пе­реписи 1927г. нанихприходилось 124тыс. примитивных орудий (омач, сабан, косули, сохи и т.п.), 54 тыс плугов, 0,5 тыс. сеялок, 13,5 тыс. сенокосилок, 9,4 тыс. борон (железных) и т.д. (11). Как видим, пропорции крайне

93

неблагоприятные. Ho если обратиться к социальным ха­рактеристикам, то выявится еще более неприглядная кар­тина. Так, в Петропавловском округе не имели никакого инвентаря 95,5 процента бедняцких и 83,2 процента се­редняцких хозяйств; Павлодарском - соответственно 99,4 и 85,8; Кзылординском - 72,9 и 69,1; в Сырдарьинском -66,2 и 54,5 (12). Аналогичная ситуация наблюдалась и в других районах республики.

Понятно, что в этих условиях очень многие бедняц­кие и маломощные хозяйства, получившие доступ к зем­ле, но не имевшие средств практически реализовать это право, вынуждены были отказываться от нее в пользу прежних владельцев, т.е. зажиточных и баев. Немало пре­град было и на пути передела сенокосных угодий. Его идеи застревали уже в институциональных "закоулках" тради­ционной структуры.

Как известно, согласно реформе перераспределение сенокосов должно было проводиться "по количеству едо­ков" (13). Между тем консервативно-традиционные ус­тои культивировали в обществе иной критерий "справед­ливости", который ассоциировался с количеством скота (14).

B материалах по казахскому землепользованию (эк-спедицииЩербиныиРумянцева), например, отмечалось, что "наиболее общим и чаще повторяющимся поводом к тому или иному распределению сенокосов между кочев­никами служит количество "скота", что "единицей при переделах покосов служит обычно хозяйство, но всегда многоскотным дают покоса больше. При косьбе и деле­нии сена копнами единицей служит косец, но и в этих случаях многоскотным дается больше сена, чем бедня­кам", что "землю русским сдают (в аренду - Ж.А.) также обществами (общинами - Ж.А), причем плата аренды распределяется между киргизами (казахами - Ж.А.) про­порционально скоту" (15).

Уже в силу описанной в приведенном источнике институции многочисленная семья того или иного бед-

94

няка, получившая преимущества при распределении се­нокосов, могла испытать всю тяжесть "морального тер­рора", социально санкционированного посредством апел­ляции к"законам предков".

Если конфликт заходил дальше, то дело не ограни­чивалось обструкцией, а оборачивалось недопущением ослушников к каналам узурпированной баями общинной системы социальных гарантий (она проявлялась в пере­распределении части произведенного в общине продукта в пользу ее неимущих членов и была искусно приспособ­лена для эксплуатации рядовых общинников). B такой ситуации уже далеко не каждый бедняк рисковал претен­довать на байский покос, а потому выгодный для аульной элиты порядок очень быстро восстанавливался (естествен­но, нелегально).

Таким образом, возможность развития событий в нежелательном для власти направлении сохранялась глав­ным образом не из-за слабой политической активности трудящихся масс и непонимания ими своих классовых интересов (как это трактует историография). Причины здесь носили куда как более прозаичный характер: про­сто патерналистские связи, прикрывавшие в традицион­ном обществе отношения эксплуатации, давали неиму­щим слоям подчас больше гарантий на получение про­житочного минимума, чем если бы те воспользовались перераспределенными байскими сенокосами. B послед­нем случае такая возможность нередко оставалась весь­ма проблематичной, поскольку обладание сенокосами при недостаточной обеспеченности хозяйства скотом и отсут­ствии других материальных условий еще не решало во­проса.

Однако все эти моменты - как бы частные производ­ные от главного сдерживающего фактора, связанного со спецификой организации производства.

Выше уже неоднократно подчеркивалось, что обес­печение необходимого продукта и воспроизводство

95

средств производства в условиях традиционного хозяй­ства было достижимо лишь в рамках общины, через коо­перацию, принцип дополнительности, производственно-технологический оптимум и т.п. Трудящийся субъект, располагавший ограниченным объемом средств произ­водства, вне общинной организации не мог обеспечить более или менее приемлемое функционирование своего хозяйства. И в этом смысле община выступала своеоб­разным гарантом существования хозяйствующего инди­вида. Осознавая эту зависимость, последний не мог при­нимать какие-то хозяйственные решения вне общинного контекста, т.е. в этом отношении примат всегда отдавал­ся как бы общекорпоративным интересам. Ho эти инте­ресы в действительности были узурпированы общинной верхушкой, которая монополизировала в общине органи­зационно-хозяйственные функции и само производство. Поэтому рядовой общинник, не относившийся с пиете­том к баю, рисковал противопоставить себя общинному консенсусу. A это, образно говоря, означало рубить сук, на котором сидишь, ибо, повторим, только через общину ее член мог обеспечить прожиточный минимум.

Итак, при проведении реформы прагматичный крестьянский ум сталкивался с очень сложной дилеммой. Можно было либо отказаться от байских сенокосов, т.е. придерживаться конформистской модели общественно­го поведения в обмен на минимальное, но гарантирован­ное существование, обеспечивавшееся контролируемым верхушкой механизмом редистрибуции (перераспределе­ния), либо выйти на конфликтную ситуацию и обрести сенокосы. Второй случай в преломлении традиционного массового сознания таил в себе много неопределенного (а риск - чуждая крестьянской психологии черта). Как можно предположить из источников, малообеспеченные слои аула рассуждали примерно так: сенокосы, конечно же, очень нужны, но может ли их передел дать если и не более выгодную, то хотя бы равноценную альтернативу,

96

т.е. будет ли он гарантировать прожиточный минимум в условиях недостаточной обеспеченности скотом и дру­гими материальными факторами?

C точки зрения экономической целесообразности первый (конформистский) вариант нередко оказывался предпочтительнее. Другими словами, в плане экономи­ческих преимуществ реформа не всегда и не везде выдер­живала конкуренцию с традиционным механизмом, функ­ционировавшим, кстати, не только науровне общины, но и в пределах более широкой горизонтальной и вертикаль­ной интеграции - производственно-социальной общнос­ти.

Свидетельств тому можно привести здесь немало. Однако ограничимся наиболее характерными из них. Так, Нарком земледелия республики Султанбеков в своем док­ладе по поводу реформы отмечал: "... B этом году были случаи, когда бедняк, получая надел и не имея у себя средств производства, не имея возможности скосить сено, вспахать землю, вынужден был возвращать землю обрат­но баю, получая от него спасибо зато, что возвратил зем­лю, и возвращая ему спасибо за то, что бай его как-ни­будь накормит и что-нибудь ему даст" (15).

Оргсовещание ЦК ВКП(б) (апрель 1929г.), имея в виду итоги реформы, указывало, что "результаты этих мероприятий не были блестящими" (16). Семипалатинс­кий губком ВКП(б) также констатировал, что передел не оправдал ожиданий (17) Другой заинтересованный на­блюдатель писал: "Bo многих районах беднота при пере­деле не была активно действующей силой. Нам не уда­лось раскачать в должной мере бедноту... Можно заклю­чить, что передел сенокосов не вызвал в должных разме­рах и остроте классовую борьбу в ауле, борьбу социаль­ных группировок аула за землю" (18).

Пребывал в недоумении и Голощекин, который явно не ожидал, что прогнозы так сильно разойдутся с реаль­ным ходом реформы. "Мы не уловили, - говорил он, -

97

еще всего.. Возьмем Чорманова, Акпаева (крупные баи -Ж.А.), которые имеют по 10 тыс. голов скота. Мы отняли у них земли, и я думал, что же они будут делать дальше? Они как будто и в ус себе не дуют. Тут что-то не так, това­рищи. Это хорошо, что мы отняли у них землю, но, оче­видно, не вполне и не все уловили, есть еще какой-то выход для бая, и вот этот выход, товарищи, мы должны найти и отнять его" (19).

Казалось бы, приведенного только что вынужденно­го признания главного идеолога "Малого Октября в ауле", к которому поступала самая достоверная информация, достаточно, чтобы, по-крайней мере, усомниться в соци­альной эффективности передела.

Тем не менее предшествующая историография писа­ла о большом успехе реформы и ее "огромной роли в со­ветизации аула" (уместно сказать, что если и говорить о "советизации аула", то только как о процессе, насаждае­мом сверху и невоспринимаемом снизу; община - вот мир скотовода-кочевника, и все, что за ним - из категорий не­понятных абстракций).

B доказательство приводились впечатляющие циф­ры (было перераспределено 1360 тыс. дес. сенокосов и 1250 тыс. дес. пашни), масса выдержек из архивных до­кументов, рассказывающих, как аульные труженики "без сапог вдоль и поперек ходили по сенокосам с пылающи­ми лицами и осуществляли свои законные права на цен­ные угодия", а когда уполномоченные спрашивали, не возвратят ли они баям полученные участки, они едино­душно отвечали: "Этого ни в коем случае не будет" (20).

B самом деле, в архивах отложилось просто обилие подобных документов, вводящих подчас в заблуждение исследователей, заставляя их верить в правильность пол­ожительных оценок реформы. Ho следует учитывать, что сюда в основном попадала селективная информация, т.е. очень часто тенденциозно отобранная. Всякие негатив­ные свидетельства, "настораживающие" власть, шли за­крытыми каналами (агентурныеданные, фельдсвязь и пр.) и в последующем "оседали" в особых папках с запрети-

98

тельными литерами типа "C" (секретно). He случайно мало кто знал о действительных масштабах голода 1932-1933гг.: вся информация - в архивохранилищах ОГПУ-НКВД-КГБ.

Ho даже если отвлечься от этого обстоятельства, то надо принимать во внимание, что "огромное множест­во" есть категория относительная. B свое время небезыз­вестный Кашпировский будоражил телеаудиторию стра­ны, вынося на эстраду "множество" мешков с телеграм­мами от людей, выздоровевших (и дай им бог) под воз­действием его "магии". Однако это впечатляющее в пер­вом приближении "множество" превращается в ничтож­но малый процент по отношению к 260- миллионному населению.

B сферу передела сенокосных и пастбищных угодий было вовлечено 400 тыс. хозяйств, или 2 млн. человек (21). И по отношению к этой совокупности всякое изоби­лие свидетельств представляется ничтожно малой вели­чиной, не достигающей даже минимально допустимой 1-процентной репрезентативности (информативной пред­ставительности).

Итак, специфика организации производства, помно­женная на императивы соционормативной культуры (ин­ституциональные факторы, патриархально-генеалогичес­кие и знаково-идеологические связи и пр.), во многом нейтрализовали действие реформы. Ha этот раз докапи­талистическая тенденция устояла.

Выявив очередную неспособность реформировать традиционную структуру путем осуществления широко­масштабных внеэкономических, чисто перераспредели­тельных акций (рынок с его экономической мотивацией делает это, как показал опыт многих аграрных обществ, быстрее и с гораздо меньшими жертвами), государство радикализирует свою "аграрную револоцию", переходя от политики "ограничения и вытеснения эксплуататорских классов к их полной ликвидации". Дни традиционной структуры и всей системы жизнеобеспечения этноса уже сочтены.

99