ЧАРЛЬЗ БРЕННЕР

Фрейд начинал свои психотерапевтические попытки из­бавить истерических пациентов от их симптомов, пытаясь ликвидировать амнезию в отношении первопричины этих симптомов с помощью гипнотического внушения. В это время его особенно не интересовали сновидения пациента, и его первые статьи по истерии, в частности, «Этюды об истерии» написанные совместно с Й.Брейером (J.Breuier, 1895), не содержат специального упоминания темы снови­дений или их толкования. Однако вскоре, отказавшись от гипноза и приступив к разработке психоаналитического метода, Фрейд обратил внимание на сновидения пациентов и свои собственные сны. Его быстрый и выдающийся успех в значительном прояснении психологии сновидений спо­собствовал убеждению в ценности этой недавно открытой методики исследования и лечения — психоаналитического метода. Более чем вероятно, что это придало ему смелость упорствовать в своей приверженности психоанализу вопре­ки пренебрежению и неодобрению — препятствиям, обес­куражившим бы человека, менее уверенного в себе и своей работе. Как писал сам Фрейд (1900) в предисловии к одно-

[74]

му из последних изданий «Толкования сновидений», такое открытие случается лишь один раз в жизни.

Публикация этой монументальной работы в 1900 г. по­началу вызвала незначительный интерес как в медицинс­ком, так и в научном мире. В 1905 г. Фрейд опубликовал историю болезни «Доры», «Фрагмент анализа одного слу­чая истерии»*, предназначавшуюся для иллюстрации прак­тической ценности анализа сновидений в психоаналитичес­кой работе. Появляясь на сцене, другие аналитики согла­шались или вскоре убеждались в правоте Фрейда, когда он подчеркивал пользу анализа сновидений пациентов. Очень быстро клиническое использование анализа сновидений стало одним из критериев подлинного, фрейдистского пси­хоанализа. Многие придерживаются этого мнения до сих пор, хотя сейчас столь недвусмысленно толкование снови­дений в этом отношении упоминается не так часто, осо­бенно в собственно психоаналитической литературе. Как психоаналитики, сегодня мы считаем его неотъемлемой частью психоаналитической практики, но интересно видеть свидетельства откровенного подчеркивания клинического значения толкования сновидений в ранней психоаналити­ческой литературе. Например, если обратиться к первым выпускам «Международного психоаналитического обозре­ния», то в каждом номере можно найти специальный раз­дел, посвященный сообщениям на тему интерпретации сно­видений: новый символ, необычное сновидение, интерес­ное латентное содержание и так далее.

Насколько мне известно, сейчас в психоаналитических журналах нет такого раздела, но в учебных планах психоана­литических институтов обычно, если не обязательно, все еще отводится значительное количество времени изучению толко­вания сновидений. Во всяком случае, в Соединенных Штатах на изучение интерпретации симптомов, черт характера, пара-праксисов или острот в учебных планах времени отводится гораздо меньше. Сновидения и их толкование продолжают занимать особое место в наших умах — наших профессио­нальных умах — признаем ли мы это открыто или нет.

* Перевод этой работы на русский язык см. в книге: З.Фрейд. Интерес к психоанализу. Ростов-на-Дону, Феникс, 1998. с. 177-336. — Прим. ред.

[75]

Я вспоминаю обсуждение на Конгрессе специалистов в 1961 г. в Эдинбурге с участием доктора М.Балинта и мисс А.Фрейд. В ходе обсуждения доктор Балинт сказал, что в своей практике настаивает на том, чтобы каждый анализи­руемый им кандидат в психоаналитики останавливался, по крайней мере, на одном из своих сновидений до тех пор, пока оно не будет полностью проанализировано, независи­мо от количества психоаналитических сеансов, необходи­мых для этого. Доктор Балинт объяснил, что подобным об­разом он убеждается в том, что каждый из его кандидатов имел, по меньшей мере, одну воможность полностью по­нять сновидение и узнать, что в действительности пред­ставляет собой бессознательный ум. Мисс Фрейд, к моему удивлению, с энтузиазмом отнеслась к этой идее, однако заметила, что сама ничего подобного никогда не делала, а под давлением признала, что подобная практика может быть нежелательной, даже в подготовительном психоанализе. Я могу добавить, что доктор Х.Сац на одном из курсов, кото­рый я посещал в начале 1940-х годов вместе с ним, расска­зывал, что в своей практике обычно продолжает анализ сновидения пациента на протяжении двух или более сеан­сов, в конце сеанса он говорил пациенту: «Хорошо, мы все еще не поняли это сновидение. Завтра нам нужно будет уделить ему больше времени». В тот период моя психоана­литическая карьера только начиналась, и комментарий док­тора Саца не оказал на меня никакого особого впечатле­ния, но услышанное мною в Эдинбурге действительно выз­вало живую реакцию, ибо заметно расходилось с моей собственной практикой и значительно отличалось от того, что до этого я считал повсеместно признанной современ­ными аналитиками процедурой.

Я начну свое изложение с краткого обсуждения психо­логии сновидений — теории сновидений, если хотите.

В седьмой главе книги «Толкование сновидений» Фрейд (1900) предложил теорию психической организации и фун­кционирования, удовлетворительно объяснявшую, по его мнению, различные явления психологии сновидений, фор­мирования невротических симптомов парапраксисов (оши­бочных действий) и острот. Фрейд считал, что все эти пси-

[76]

хические явления, как нормальные, так и патологические, можно объяснить, только предположив наличие психичес­кого аппарата, значительная часть функционирования ко­торого бессознательна и в действительности, как таковая, недоступна для сознания. Эта теория была рассмотрена и несколько расширена в статье «Бессознательное», опубли­кованной в 1915 г., однако существенному изменению не подверглась. Для удобства ее часто называют «топографи­ческой теорией». Впоследствии Фрейд довольно основатель­но переработал свои теории, касающиеся психического ап­парата и его функционирования. Его исправленная теория, опять же ради удобства, обычно называется «структурной теорией».

Я не предлагаю вступать в дискуссию по поводу перера­боток ранних теорий Фрейда, определяющих различие между топографической и структурной моделями; в отношении та­кой дискуссии я просто советую обратиться к работе «Пси­хоаналитические концепции и структурная теория» (1964), написанной Орловым (Arlow) и мной. Однако дискуссии по вопросу: подразумевают ли эти теоретические перера­ботки некий новый взгляд на психологию сновидений — встречались довольно редко.

Нам знаком тот факт, что эти исправления имели подоб­ный эффект в отношении некоторых патологических явле­ний. Сегодня наша точка зрения касательно психологии (психопатологии) формирования невротического симпто­ма, а также бессознательных детерминант многих черт ха­рактера отличается от той, что придерживались аналитики примерно пятьдесят лет тому назад. В частности мы иначе смотрим на взаимоотношение между симптомами и трево­гой. Кроме того, мы придерживаемся более точного взгля­да на роль конфликта, защиты и тенденций суперэго в фор­мировании невротических симптомов, а также нормальных и аномальных черт характера. Фактически, к этим теорети­ческим исправлениям привели накопление новых данных, полученных в результате применения психоаналитического метода в клинической работе и переоценка данных, как новых, так и старых. Кроме того, как мы знаем, именно обсуждаемые теоретические ревизии сделали возможным

[77]

систематический и эффективный анализ защиты и анализ характера, расширив тем самым терапевтическую сферу психоанализа, а также увеличив его терапевтическую эф­фективность и уменьшив опасности, ранее сопутствовав­шие его применению.

Поэтому тем более интересно, почему оказались столь малочисленны попытки пересмотреть психоаналитические теории психологии сновидений в свете структурной тео­рии, оказавшейся столь полезной в клиническом отноше­нии. Насколько мне известно, первой подобной попыткой была сделана мною в работе «Начальное руководство по психоанализу» (1955). В ней я представил изложение пси­хологии сновидений, включавшее упоминание последних теоретических исправлений Фрейда. В 1964 г. Орлов и я подробно рассмотрели психоаналитические данные, начи­ная с 1900 г., свидетельствующие в пользу пересмотра тео­рии сновидений, и в конкретной форме изложили предла­гаемые исправления.

Настоящая глава предлагает пересмотренную теорию психологии сновидений, основанную на структурной тео­рии психики. Эта теория сновидения, подобно структурной теории, в большей мере согласуется с данными о психичес­ком функционировании, полученными в результате приме­нения психоаналитического метода, чем теория сновиде­ний, обрисованная Фрейдом в 1900 г. Так же, как и струк­турная теория, она расширяет круг нашей клинической работы со сновидениями и совершенствует способность использовать анализ сновидений с наибольшей пользой для пациентов.

Новая теория, подобно старой, начинается с предполо­жения, что, несмотря на общий покой во время сна, опре­деленные энергии психики остаются активными, по край­ней мере в периоды снов — то есть во время работы снови­дений. Именно эти энергии инициируют сновидение. Они или, если более точно, связанные с ними психические пред­ставления составляют латентное содержание последующего сновидения. Это латентное содержание вытекает из инстин­ктивных дериватов ид, с одной стороны, и из впечатлений и забот предшествующего дня — с другой. Пока все это нам

[78]

знакомо. Однако, когда мы оставляем вопросы инициации сновидения и его латентного содержания и вместо этого обращаемся к работе сновидения, новая теория обнаружи­вает некоторые существенные отличия от своей предше­ственницы.

Если быть конкретным, то новая теория предполагает, что связанная с латентным содержанием сновидения пси­хическая энергия активирует различные бессознательные функции эго и суперэго, точно так же, как это может про­исходить в бодрствующем состоянии. Некоторые из функ­ций эго способствуют инстинктивным энергиям и направ­ляют их на удовлетворение. Другие функции эго, называе­мые нами защитами, противостоят только что упомянутому удовлетворению, действуя в соответствии с требованиями суперэго. В скобках можно добавить, что инстинктивное удовлетворение, характерное для сновидения, — это удов­летворение в воображении, то, что Фрейд назвал «галлюци­наторным исполнением желания». Однако иногда может наблюдаться также и соматическое удовлетворение: сексу­альный оргазм.

Продолжим наше описание работы сновидения. Взаи­модействие инстинктов (ид), функций эго и требований и запретов суперэго не всегда оказывается настолько простым, как мы только что описали. Например, защиты (функции эго) могут быть направлены как против требований суперэ­го, так и против побуждений (инстинктов). Кроме того, иногда, требования суперэго могут выступать совместно с импульсами ид: например, с садистским или мазохистским. Поэтому наша теория предполагает, что работа сновидения состоит из взаимодействия ид, эго и суперэго. Это взаимо­действие может быть довольно простым или крайне слож­ным. В любом случае, его конечным результатом является манифестное (явное) содержание сновидения — то, что спя­щий сознательно воспринимает во время сна.

Я хотел бы подчеркнуть, что представленное описание работы сновидений существенно не отличается от нашего понимания способа функционирования психического ап­парата в состоянии бодрствования. Есть основания пред­полагать, что в состоянии бодрствования сознательные

[79]

мысли, идеи, фантазии также являются конечным резуль­татом компромисса, взаимодействия, инстинктивных сил, функций эго и требований и запретов суперэго. Это то, что подразумевается под принципом «множественного функ­ционирования» — термин, впервые введенный Велдером (Waelder,1936). Разумеется, представление о формировании компромисса в психоаналитические теории психического функционирования ввел Фрейд. Он очень рано осознал, что истерические симптомы фактически представляют собой копромисс между удовлетворением сексуального желания и самонаказанием за позволение удовлетворить запретное желание; одновременно само желание не допускается в со­знание подавлением. Однако тот факт, что тенденция к формированию компромисса между ид, эго и суперэго столь же характерна для нормального психического функциони­рования, как и для невротического симптома, получил не­сомненное признание лишь много лет спустя. Можно доба­вить, опять же в скобках, что полное значение принципа психического функционирования до сих пор часто упуска­ется из виду. Сознательная фантазия, мысль, действие, а тем более симптом никогда не бывают чистой защитой, са­монаказанием или удовлетворением влечения

С точки зрения психоаналитической методики, может оказаться уместным привлечь внимание конкретного паци­ента к той или иной из нескольких, только что упомянутых детерминант. Однако необходимо ясно понимать, что все наблюдающееся в сознательной психической жизни любого человека, будь то пациент или нет, представляет собой ре­зультат взаимодействия различных сил и тенденций психи­ки, сил, которые самым выгодным образом распределены по категориям ид, эго и суперэго.

Таким образом, пока мы постулировали, что во время сновидения, так же как и в психической жизни в бодрству­ющем состоянии, инстинкты побуждают психику пойти на формирование компромисса. Другими словами, принцип множественного функционирования столь же действенен во время сновидения, как и в бодрствующем состоянии. Тем не менее, известно, что конечным результатом взаимо­действия конфликтующих и действующих совместно тен-

[80]

денций ид, эго и суперэго при бодрствовании является не сновидение. Сновидение появляется, только когда человек спит. Каким образом можно объяснить это отличие?

Наш ответ заключается в следующем: 1) во время сно­видения происходит регрессивное изменение многих фун­кций эго; 2) аналогичное регрессивное изменение во время сновидения наблюдается и в функционировании суперэ­го; 3) инстинктивные желания и фантазии, проистекаю­щие из ид, в сновидении играют большую роль, чем в большинстве психических явлений взрослого человека в бодрствующем состоянии. Каждый из этих пунктов мы обсудим поочередно.

Во-первых, касательно регрессии функций эго во время сновидения мы должны предположить, что она является следствием состояния сна (Фрейд, 1917). Ничего боль­шего в настоящее время мы сказать не можем. Однако очень многое может быть сказано путем описания харак­тера регрессивных изменений и их последствий. Давайте начнем с того, что определим, насколько это возможно, какие регрессивные изменения характеризуют функции эго во время сна.

В любой перечень регрессивно изменяющихся во время сна функций эго мы, несомненно, должны включить тести­рование реальности, мышление, язык, защиты, способность к интеграции, чувственное восприятие и регуляцию моторики. Некоторые из них пересекаются, другие можно раз­делить. Начнем с исследования реальности. Нас интересует аспект, связанный со способностью отличать то, что вос­принимается из внешнего мира, от того, что является ре­зультатом происходящего в своей собственной психике: способность отличать факт от фантазии. Говоря в общем, сновидец не способен к этому. Его способность тестиро­вать реальность, отличать раздражители из внешнего и внут­реннего мира регрессировала до стадии, характерной для младенчества — того времени жизни, когда такое невозмож­но. Обычно следы этой стадии сохраняются до позднего детства, пример тому — склонность ребенка принимать свои фантазии за реальность, по крайней мере на протяжении игры. Крайним примером такой тенденции можно назвать

[81]

воображаемого приятеля. Довольно часто маленький ребе­нок на протяжении многих месяцев и даже лет имеет вооб­ражаемого товарища, настолько же реального и настоящего для ребенка, как любой объективно существующий в его окружении человек. Для взрослого сновидца сознательные результаты работы сновидения — то есть образы манифестного содержания — так же реальны, как фантазии наяву (по типу вышеупомянутой) для маленького ребенка. У сно­видца функция тестирования реальности регрессировала до стадии раннего детства.

Так как мышление и использование языка весьма тесно связаны, для удобства мы можем рассматривать их вместе. Существует множество проявлений регрессивного измене­ния этих функций во время сновидения. Например, снови­дец имеет склонность мыслить так, как делает это ребенок: конкретными сенсорными образами, обычно визуальны­ми, — а не посредством слов, как характерно для мышле­ния взрослого человека в бодрствующем состоянии. Эта рег­рессия объясняет тот факт, что большинство сновидений состоят из визуальных образов. Сновидение — это то, что сновидец видит во сне. Следует помнить, что первоначаль­но Фрейд (1900) объяснял эту отличительную черту снови­дений, постулируя необходимость возможности пластичного представления как одного из атрибутов работы сновидения. Вдобавок к мышлению зрительными образами, сновидец регрессивно обращается со словами и речью. В работе сно­видения, так же, как и в детстве, наблюдается ясно выра­женная тенденция играть словами и приравнивать сходно звучащие слова. Аналогично, ясно выраженная регрессия существует и в других аспектах мышления. Работа сновиде­ния полна намеков, противоположностей, представлений целого частью или части целым. Одним словом, работа сно­видения характеризуется тем типом процесса мышления, что доминирует в детстве; в психоаналитической литерату­ре он называется «первичным процессом мышления». В особенности работа сновидения отличается использованием символов в психоаналитическом смысле этого слова.

И наконец, как отмечал Фрейд, в этом состоянии значи­тельно искажена или отсутствует реалистическая позиция

[82]

по отношению ко времени, пространству и смерти, а также обычные требования взрослых к логике и синтаксису. Все эти отличия можно отнести на счет регрессивного измене­ния различных аспектов эго-функций языка и мышления. В каждом случае мы можем видеть, что психика сновидца функционирует примитивным, или инфантильным образом.

Интегрирующая функция эго также регрессивно изме­няется во время сна. Фрейд еще в самом начале своих ис­следований заметил участие этой функции в работе снови­дения и в то время определял ее как тенденцию к вторичному пересмотру. Однако, несмотря на множество исключений, сновидения, как правило, не являются согласованными и интегрированными в отношении своих различных состав­ных частей примерно до той же степени, что мы обычно ожидаем от мыслей в бодрствующем состоянии или даже от снов наяву. Сновидец, подобно ребенку, в меньшей мере озабочен целостностью и согласованностью, чем взрослый человек в бодрствующем состоянии, даже несмотря на то, что интегрирующая функция эго, как отмечал Фрейд, дей­ствительно играет определенную роль в формировании сно­видения. Одно из самых поразительных изменений в функ­ционировании эго во время сновидения и одно из самых важных для клинической работы — это ослабление защит эго. Фрейд связывал это ослабление с отсутствием подвиж­ности во сне: так как действие невозможно, желания не так опасны. Однако представляется вероятным, что здесь вов­лечено нечто большее, чем реалистичная оценка сновид­цем защитной значимости своей собственной неподвижно­сти во время сна. В действительности ослабленное проти­востояние сновидца собственным инстинктивным желаниям напоминает ограниченные защитные возможности эго ма­ленького ребенка. Если это сходство значительно, то ос­лабление защит эго во время сновидения следует считать, по меньшей мере отчасти, регрессивным изменением за­щитных функций эго.

И наконец, как мы знаем, эго-функции сенсорного вос­приятия и регуляции моторики также существенно изменя­ются во время сна. В случае этих двух функций, однако, не так ясно, что наблюдающиеся изменения — это результат

[83]

регрессии. Вероятно, они вызваны, скорее, ослаблением или приостановкой этой конкретной функции эго, чем регрес­сией к способу функционирования, характерному для мла­денчества или раннего детства. Во всяком случае измене­ния в этих конкретных функциях эго представляют для нас меньший интерес, чем другие, так как они не кажутся не­посредственно задействованными собственно в работе сно­видения или прямо на нее влияющими. По этой причине нам нет необходимости особенно детально их обсуждать.

Другой аспект ослабления и регрессии эго-функций во время сна состоит в том, что их степень в отношении ка­кой-нибудь отдельной функции может значительно варьи­ровать от сновидения к сновидению и от одной части сно­видения к другой. Этот факт не должен вызывать удивле­ния у аналитиков, привыкших наблюдать свидетельства таких изменений ежечасно изо дня в день у своих пациен­тов. Работа сновидения может регрессивно использовать невербальное, образное мышление в одной своей части, тогда как характерные для зрелого психического функциониро­вания словесно оформленные мысли появляются в другой. Они могут появляться в манифестном сновидении одно­временно. Важно помнить это при интерпретации сновиде­ний в своей клинической практике. Для удовлетворитель­ного понимания латентного содержания сновидений полу­чить ассоциации пациента с мыслями, выраженными в сновидении вербально, настолько же важно, как получить его ассоциации с образными или другими сенсорными эле­ментами манифестного сновидения. Нельзя игнорировать элемент манифестного сновидения только потому, что он вербальный, а не образный.

Кроме того, из подобных наблюдений за функциониро­ванием эго можно заключить, что работа сновидения, так же, как и процесс мышления в состоянии бодрствования, характеризуется одновременным взаимодействием зрелого функционирования эго и примитивного или инфантильно­го функционирования эго: употребляя более знакомые, хотя и менее правильные, термины, можно сказать, взаимодей­ствием первичного и вторичного процесса мышления. Толь­ко в состоянии бодрствования наблюдается тенденция к

[84]

превалированию более зрелых форм эго-функционирования, тогда как в работе сновидения преобладают менее зре­лые формы функционирования эго; по крайней мере, они более заметны и более важны, чем обычно в бодрствующем состоянии. Из всех этих соображений ясно, почему психи­ческие явления, с которыми сновидения связаны тесней­шим образом, — это те явления, где существенную роль играет эго-функционирование примитивного, или инфан­тильного типа: невротические или психотические симпто­мы, парапраксисы и такие явления, как сны наяву, остро­ты, мечты и так далее.

Функции суперэго также демонстрируют ясное свидетель­ство регрессивного изменения во время сновидения, хотя регрессия суперэго привлекла общее внимание в меньшей мере, чем регрессия таких эго-функций, как защиты и тес­тирование реальности. Тем не менее, представляется, что регрессии суперэго вносят существенный вклад в инфан­тильный характер психических процессов, участвующих в работе сновидения и проявляющихся в манифестном сно­видении. Например, когда прямую или искаженную фанта­зию удовлетворения влечения в манифестном сновидении сопровождает неудовольствие, то это чаще тревога, чем вина. То, что в бодрствующем состоянии вызывает чувство вины или угрызения совести, во время сновидения более склон­но вызывать страх или наказание, точно так же, как это обычно бывает в период раннего детства, когда суперэго все еще не сформировалось. Аналогичным образом снови­дец, подобно ребенку, руководствуется принципом «око за око и зуб за зуб», намного больше, чем взрослый в бодр­ствующем состоянии. Он также более склонен проециро­вать свои импульсы вины на других, отождествляя себя в сновидении с осуждающим и карающим судьей. И нако­нец, он более склонен реагировать мазохистски. Очевидно, что каждая из этих характеристик сновидения представляет регрессию со стороны сновидца к более детской стадии раз­вития и функционирования суперэго.

И наконец можно предположить: тот факт, что инстинк­тивные желания часто находят более прямое и сознатель­ное выражение в сновидениях, чем это допускается в бодр-

[85]

ствующем состоянии, говорит о снижении функциониро­вания суперэго до более детского уровня, а также об ослаб­лении защит. Мы должны помнить, что связь между функ­ционированием суперэго и формированием и поддержани­ем систем защит является особенно тесной. После того, как суперэго прочно утверждается как система психики, защи­ты от побуждения обычно поддерживаются по приказу су­перэго.

Перейдем к третьему пункту предложенного к обсужде­нию перечня, а именно: к тому факту, что инстинктивные желания и фантазии, идущие из ид, играют большую роль в сновидении, чем и других психических явлений взрослого человека в бодрствующем состоянии. И объяснение этому очевидно: во время сна психические представления внеш­ней реальности свободны. Говоря в общем, единственное, что имеет значение во время сна, — это наши желания и потребности. Это один из аспектов того, что Фрейд выде­лил как усиление нарциссизма во время сна. Так как инстинктные фантазии, составляющие аспект ид в латентном содержании сновидения, по своему содержанию преиму­щественно инфантильны, то совершенно понятно, что они сообщают инфантильный характер и самому сновидению.

А теперь я попытаюсь обобщить теорию психологии сно­видений, только что представленную мною. Начну я с по­вторения: несмотря на общий покой во время сна, опреде­ленные психические тенденции активны. Они и связанные с ними психические процессы составляют латентное содер­жание сновидения. Это латентное содержание берет свое начало, с одной стороны, от инстинктов ид и с другой — от впечатлений и забот предшествующего дня. Работа снови­дения состоит из совокупного взаимодействия различных тенденций ид, эго и суперэго, тенденций, которые могут усиливать друг друга, могут действовать совместно друг с другом или могут противодействовать друг другу. Такое вза­имодействие является обычным состоянием дел и в бодр­ствующем состоянии. Однако во время сна различные фун­кции эго и суперэго регрессивно изменены. Кроме того, в работе сновидения относительно большую роль играют ин­фантильные, удовлетворяющие желания фантазии, в то вре-

[86]

мя как внешняя реальность претендует на относительно меньшую роль, ибо ее представления во время сна, искаже­ны и свободны от катексисов. В результате психическая ак­тивность во время сновидения во многих отношениях зна­чительно более инфантильна, чем в бодрствующем состоя­нии. Конденсация, замещение, представление намеком, противоположностями, символами, конкретными зритель­ными образами, игнорирование времени, пространства и смерти — одним словом, все отличительные черты работы сновидения обусловлены регрессией эго и суперэго вместе с инфантильным характером значительной части последне­го содержания, от которого берет свое начало работа сно­видения. И наконец, вера сновидца в то, что его сновиде­ния — не фантазия, а действительность, является результа­том регрессивного изменения эго-функции тестирования реальности. Моя следующая задача состоит в том, чтобы объяснить, насколько эти представления важны в клини­ческой работе. По моему мнению, ее значение можно обоб­щить в двух направляениях. Во-первых, она предполагает, что анализ сновидения может предоставить гораздо боль­шее, чем просто содержание бессознательных подавленных сексуальных детских желаний или фантазий сновидца. Во-вторых, она показывает, что анализ сновидения — не столь важный метод исследования бессознательных психических процессов, как считают некоторые психоаналитики.

Что я имею в виду, говоря, что анализ сновидения может предоставить гораздо большее, чем картину бессознатель­ных инфантильных желаний сновидца? Мы знаем, что имен­но на эти желания указывал Фрейд, представляя сновиде­ние как удовлетворение желания. Когда сновидения рас­сматриваются как прямой путь в бессознательное, то под «бессознательным» обычно подразумеваются подавленные инфантильные желания. Что к этому можно добавить?

Позвольте мне привести пример для иллюстрации того, что я имею в виду. Тридцатипятилетнему неженатому муж­чине приснилось, что он быстро мчался на санях по обле­деневшему склону горы. Поначалу спуск казался захваты­вающим и приятным. Однако вскоре ему стало страшно. Он двигался слишком быстро. Крушение казалось неизбеж-

[87]

ным. Он не проснулся, однако сновидение, или его память о нем, на этом закончились.

Здесь необходимо добавить следующее. Этот пациент обратился к психоанализу, будучи подавленным и расстро­енным в связи с некоторыми событиями своей жизни. В ходе первых нескольких месяцев анализа он стал веселее и даже оптимистичнее. Однако незадолго до упомянутого сно­видения в ходе психоанализа начали проявляться его вос­поминания и фантазии, указывающие на конфликт, обус­ловленный пугающими гомосексуальными желаниями, тесно связанными с завистью к младшей сестре, любимице се­мьи, а также с длительной разлукой с матерью в раннем детстве. Появление данного материала заметно волновало его, хотя сам он этого не осознавал.

В качестве ассоциаций пациент называл ряд своих впе­чатлений от другого зимнего вида спорта — катания на лыжах. Он был довольно опытным лыжником и, катаясь на лыжах, ни разу даже не ушибся. Однако его друзьям везло меньше. Он вспомнил о враче, однажды упавшем при спуске с горы и сломавшем ключицу. Потерпевший вел себя как ребенок — как маменькин сынок. Ни один настоящий мужчина не вел бы себя так несдержанно из-за столь незначительной боли. Сам пациент, несомнен­но, постыдился бы проявить подобную слабость. Другие ассоциации были связаны с порядком расположения пас­сажиров в санях. Каждый держался за ноги сидящего по­зади него. Сидеть между двумя девушками было доволь­но забавно, если же впереди или позади сидел мужчина, пациент чувствовал себя неловко.

Я думаю можно согласиться с тем, что частью латентно­го содержания сновидения моего пациента являлось бес­сознательное гомосексуальное желание, зародившееся в дет­стве и пробудившееся в трансфере. Он желал, чтобы я, си­дящий позади него мужчина, вступил с ним в половую связь, как если бы он был девушкой. Однако здесь я хочу подчер­кнуть, насколько больше может рассказать нам сновиде­ние. Мы узнаем из него, что женские желания не просто волнуют пациента. Он глубоко напуган, что их следствием явится болезненное физическое повреждение, возможно,

[88]

потеря пениса. Мы также узнаем о некоторых защитах, ис­пользуемых им в работе сновидения и в ассоциациях, что­бы избежать или, по крайней мере, свести к минимуму свою тревогу. Во-первых, он спроецировал свои ожидания теле­сного повреждения, а также свое чувство женоподобности на своего товарища по лыжным прогулкам. Во-вторых, он подчеркнул свой собственный стоицизм и любовь к спорту. Мы можем заключить, что обе эти характерные особеннос­ти в значительной мере служат функции защиты от пугаю­щих, гомосексуальных желаний. Действительно, спустя не­сколько месяцев он, чтобы увериться в своей мужественно­сти, с риском для себя продемонстрировал свою ловкость, причем в том виде спорта, для которого не имел достаточ­ной подготовки — что является типичным примером кон-трфобического поведения.

Таким образом ясно, что анализ сновидения этого паци­ента позволяет увидеть бессознательный конфликт, а не просто дает возможность определить бессознательное, ин­фантильное желание. Из анализа сновидения мы узнаем не только о самом желании, но и о страхах, пробуждаемых им, и направленных против него защитах. Для того, чтобы мак­симально использовать анализ сновидений в своей клини­ческой работе с пациентами, необходимо четко осознавать этот факт. Мне представляется, что в настоящем примере полезнее всего было объяснить пациенту, что недавние, вы­явленные в ходе психоанализа намеки на гомосексуальность тревожили его гораздо сильнее, чем он осознавал это. В тот момент, когда он рассказывал о только что обсуждавшемся нами сновидении, психоаналитическая работа с ним нахо­дилась на такой стадии, что говорить о действительном на­личии пугающих, гомосексуальных желаний, хотя и бес­сознательных, конечно же, было бы преждевременно. В равной мере неуместной на тот момент оказалась бы и интерпретация его спортивного мастерства как защитной функции. Однако решение касательно того, что именно уме­стно и полезно объяснять, на тот момент времени опреде­лялось иными факторами, а не собственно интерпретацией сновидения. На это оказывает влияние предшествующий ход психоанализа пациента, знание того, что уже было ин-

[89]

терпретировано ему, как он прореагировал на предшеству­ющие интерпретации, характер трансфера, общий уровень сопротивления, знание об особых событиях в жизни паци­ента, способных выводить его из душевного равновесия — то есть, при иных психоаналитических обстоятельствах разъяснение не только его боязни гомосексуальности, но и его сексуальных желаний женского характера по отноше­нию ко мне или тот факт, что его интерес к опасным видам спорта служит противовесом боязни кастрации, вызванной желанием быть любимым как девушка, могло оказаться впол­не уместным. Я хочу здесь отметить тот момент, что анализ сновидения рассказывает о гораздо большем, чем инфан­тильные желания пациента. Он также рассказывает нам о тревоге (или чувстве вины), связанной с этими желаниями, и о защитах, направленных против них в стремлении избе­жать тревоги. Нередко он кое-что говорит нам о динамике черт характера, как в только что описанном случае, или о психопатологии симптома.

Мой второй пункт заключается в следующем: наше со­временное понимание психологии сновидений предполага­ет, что анализ снов не является единственно важным мето­дом исследования бессознательных психических процессов, как полагают некоторые психоаналитики. Все сознательные психические явления и все поведение определяются мно­жественно. Не одни лишь сновидения являются компро­миссным формированием из инстинктивных (ид) желаний, мотивированных тревогой или чувством вины защит и тре­бований или запретов суперэго. То же самое верно и в от­ношении невротических симптомов, парапраксиса, прома­хов, острот, многих черт характера, выбора профессии, сек­суальных привычек и предпочтений, мечтаний, сознательных детских воспоминаний, включая сценарные воспоминания (screen memories), реакций на игру, фильм или книгу, со­циальных привычек и общественной деятельности в целом и, прежде всего, в отношении свободных ассоциаций каж­дого пациента. Они не более свободны, чем манифестное сновидение. Подобно каждому сновидению, они — резуль­тат бессознательного взаимодействия различных интрапсихических сил и тенденций, сил, которые весьма удобно

[90]

сгруппированы под категориями ид, эго и суперэго. Я счи­таю, что в целом предугадать, какие сознательные явления наиболее быстро и легко приведут к самому полному пони­манию бессознательных психических процессов, невозмож­но. По моему мнению, это не те же самые явления, что оказываются наиболее полезными для аналитика на каж­дой стадии психоанализа какого-либо пациента. Иногда наи­лучшим представляется сновидение, в другой раз — нечто иное. Этим я хочу подчеркнуть ошибочность точки зрения, что анализ сновидения представляет собой наилучший ме­тод изучения бессознательных психических процессов. Об­ращать внимание на сновидения пациента в психоанализе необходимо; важно, иногда весьма важно, анализировать их. В равной мере важно обращать внимание и анализиро­вать многие иные аспекты того, что рассказывают нам па­циенты.

Мой личный опыт свидетельствует, что студенты из сво­его психоаналитического обучения нередко делают вывод, что к сновидениям следует подходить иначе, чем к другому аналитическому материалу. А именно: когда пациент рас­сказывает о сновидении, его распрашивают об ассоциаци­ях, возникающих в связи с ним; когда пациент рассказыва­ет сон наяву, фантазию или симптом и так далее — ничего подобного от него не ждут. По-видимому, представление о том, что сновидения или, скорее, анализ сновидений отли­чается от остальной психоаналитической практики, — встре­чается нередко. Я считаю, что именно на этом основыва­ются, например, высказывания Балинта в Эдинбурге. Я глу­боко убежден, что этот взгляд неверен. Из своей практики я знаю, что ассоциации пациентов с симптомами, фантази­ями, физическими ощущениями и образами, возникшими во время сеанса психоанализа и так далее, столь же важны, как и ассоциации, возникающие у них в связи со сновиде­нием. Результаты могут быть в равной мере просвещающи­ми и стоящими. Я могу добавить, что считаю столь же рис­кованным интерпретировать бессознательное значение не­вротического симптома без ассоциаций пациента на него, как и интерпретировать бессознательное значение снови­дения без ассоциаций сновидца. И то и другое можно вы-

[91]

полнить правильно, обладая умением, основанным на дли­тельном опыте, и при наличии основательной информации о психологическом контексте, в котором возникло снови­дение или появился симптом. Однако можно и уйти далеко в сторону или упустить много важного.

Например, несколько дней тому назад от молодой за­мужней женщины, уже два месяца проходившей лечение, я узнал, что за несколько недель до этого, при последнем посещении банка, она довольно неловко себя почувствова­ла. Приятель, работавший в банке, пригласил ее пообедать в столовой, расположенной ниже уровня земли и не имею­щей окон. Но она не смогла находиться в помещении толь­ко с одной входной дверью. Сама не зная почему, она раз­волновалась. Рассказывая мне об этом, она поняла, что вспомнила об этом конкретном примере своей укоренив­шейся клаустрофобии сразу же после нашего разговора о ее смешанных чувствах к родной сестре, умершей до ее рож­дения. Фотография умершей сестры висела в комнате па­циентки на протяжении всего детства, она часто ощущала, что ее сравнивают с ней, но не в ее пользу. Прежде всего она подумала, что ее боязнь замкнутого пространства, страх оказаться неспособной выйти наружу — это результат ее гнева на свою умершую ребенком сестру, которую ее роди­тели никак не могли забыть. Затем появилось возражение против справедливости такого объяснения, ибо тело сестры не было погребено; оно находилось в склепе, над поверх­ностью земли. Это напомнило ей, что расположенные под землей помещения банка, где она почувствовала такое бес­покойство, находились рядом с подземными хранилищами банка. Далее она впервые сообщила мне, что боится нахо­диться в тоннелях и лифтах, особенно если нет возможнос­ти выйти, то есть когда в тоннеле останавливается движе­ние или когда двери лифта открываются не сразу.

Я надеюсь, что в этой весьма краткой работе представил достаточно материала, чтобы проиллюстрировать положе­ние, которое хочу доказать, а именно: ассоциации к симп­тому настолько же важны и необходимы для понимания бессознательных детерминант симптома, как и ассоциации к сновидению для его интерпретации. Для пациента так же

[92]

важно ассоциировать к симптомам, снам наяву или фантази­ям, как и к сознательным элементам сновидения.

В кратком изложении я представил пересмотр психоана­литической теории сновидений. Согласно представленной мною теории, сновидения, подобно многим другим особен­ностям психической жизни, наилучшим образом можно по­нять как результат взаимодействия ид, эго и суперэго. Други­ми словами, сновидение является множественно детермини­рованным. Такое понимание формирования сновидения имеет два следствия. Во-первых, анализ сновидения ведет к пони­манию не только бессознательных инфантильных желаний, которые сновидение пытается удовлетворить посредством фан­тазии, но и других аспектов бессознательного психического функционирования, частью которого эти желания являются: страхов и чувства вины, защит, симптомов или черт характе­ра. Во-вторых, хотя анализ сновидений в клиническом отно­шении даже более полезен, чем принято считать, он не уни­кален в этом отношении. Анализ других последствий внут­реннего конфликта столь же важен и иногда может быть столь же выгодным путем к пониманию внутренних конфликтов пациента, его бессознательной психики, как и сновидение.

Arlow, J.A. and Brenner, С. Psychoanalytic Concepts and the Structural

Theory. International Universities Press, New York, 1964. Brenner, C. An Elementary Textbook of Psychoanalysis. International

Universities Press, New York, 1955. __ Some comments on technical precepts in psychoanalysis. J. Amer.

Psychoanal. Ass., in press.

Breuer, J. and Freud, S. Studies in Hysteria, Vol. 2, 1895. Freud, Sigmund (1900) The Interpretation of Dreams, Vols 4 and

__ Fragment of an Analysis of a Case of Histeria, Vol. 8, 1905. __ The Unconscious, Vol. 14, 1915.

__Metapsychological supplement to the theory of dreams, Vol. 14, 1917. Waelder, R. The principle of multiple function. Psychoanal. Quart. 5: