Георг (Дъердь) Лукач (1885-1971) - основатель неомарксизма и один из самых горячих поклонников философии Ленина, несовместимой с неомарксизмом. Эта двойственность особенно характерна для ранней книги Лукача "История и классовое сознание" (1923), которая считается "библией" леворадикальной интеллигенции. Однако в тридцатые и сороковые годы Лукач порывает с неомарксизмом. Развивая традиции ленинской философии, теорию отражения, он одновременно резко критикует так называемый "советский марксизм".

История жизни Г.Лукача сама по себе представляет сюжет, в котором отразились многие значимые события и явления XX века. Будучи сыном крупного будапештского банкира, Лукач получил прекрасное образование в лучших университетах Европы. Большое влияние на его взгляды оказал представитель философии жизни Г.Зиммель, с которым у Лукача сложились дружеские отношения, так же, как и с другим крупнейшим социологом начала XX века М.Вебером. В молодые годы Лукач написал немало работ, в том числе "Теорию романа", которая ныне принадлежит к обязательному чтению аспирантов-филологов самых знаменитых западных университетов. На своей родине, в Венгрии, входившей в состав Австро-Венгерской империи, Лукач и его друзья, многие из которых потом стали европейскими знаменитостями, создали так называемый Будапештский кружок, или "Воскресное общество". Будапештский кружок не был каким-то официальным учреждением: молодые люди встречались по выходным дням, спорили, обсуждая волновавшие их теоретические проблемы. И, конечно, никто из окружающих не подозревал, что один из этих молодых людей (Карл Манхейм) станет основателем так называемой "социологии знания", а другой (Арнольд Хаузер) - основателем известной на Западе "социологии искусства". "Главная из дилемм, стоявших перед Лукачем и его единомышленниками, заключалась в этическом выборе: что предпочтительнее в моральном плане - бегство от общества или прямой вызов? В ходе дискуссий обсуждалась даже идея создания небольшой коммуны близ Гейдельберга как своего рода убежища от современной цивилизации".

Под влиянием первой мировой войны и революции в России Лукач пережил духовный кризис, он полностью разочаровался в прожитой им жизни и написанных книгах, принесших ему известность. "Самое лучшее, что из меня могло бы получиться - это эксцентричный гейдельбергский приват-доцент", напишет Лукач о себе позднее. Перспектива стать эксцентричным приват-доцентом показалась ему настолько невыносимой, что он ей предпочел радикально иное: вступление в Коммунистическую партию Венгрии в 1918-м году. Комиссарство в Красной дивизии, подпольная работа в хортистской Венгрии, сотрудничество со сталинским режимом (и одновременно противодействие ему), арест и допросы на Лубянке - такова была цена (далеко не полная) за принятое Лукачем в 1918-м году решение. Он не пожалел о нем в конце жизни. Решение о вступлении в коммунистическую партию не было простым. Ему предшествовали серьезные сомнения. В декабре 1918-го года Лукач публикует статью "Большевизм как моральная проблема", в которой доказывает, что большевизм "в этическом смысле зиждется на том метафизическом допущении, что зло способно порождать добро, что именно через ложь пролегает дорога к истине, и что искоренить путем насилия угнетение во имя будущего бесклассового общества - более нравственный выбор, чем увековечить несправедливость классового строя". Итак, Лукач все уже знал о большевизме в 1918-м году, и самые радикальные современные авторы ничего принципиально нового не могли бы добавить к этому знанию. Но знают ли эти авторы то, что постиг Лукач, круто изменивший свою судьбу вскоре после публикации антибольшевистской статьи?

Разумеется, речь идет не о некоем эзотерическом (тайном) знании, хотя Лукача, как и его друга и в известном смысле соавтора Мих. Лифшица, некоторые авторы относят к разряду "эзотерического марксизма". Точнее было бы сказать - о сохранении того знания, которое было ведомо Гете и Гегелю, Пушкину и Шекспиру, а ныне утрачено. И даже не знания, а чего-то более широкого, объемлющего все силы души. Смысл обретенного им нового знания Лукач пытался выразить в своих многочисленных философских, эстетических и литературоведческих работах, написанных им после поражения Венгерской советской республики.

В 20-е и 30-е годы Лукач жил в Германии, после прихода Гитлера к власти - в Советском Союзе. Здесь произошла его встреча с Михаилом Лифшицем (который был моложе Лукача на 20 лет), названная Лукачем неожиданным счастливым событием его жизни. Она положила начало их дружбе и совместной научной деятельности. В Советском Союзе работы Лукача после 40-х годов не издавались (вплоть до перестройки), поскольку "течение" Лифшица-Лукача было признано властями антимарксистским и даже антисоветским. В 1941-м году Лукач был арестован по обвинению в шпионаже, допрашивался в НКВД, но затем (благодаря ходатайству Г.Димитрова перед Сталиным) был выпущен.

Лукач являлся членом Коминтерна, где выдвинул так называемые "тезисы Блюма" ("Блюм" - партийная кличка Лукача), в которых доказывал необходимость объединения всех антифашистских сил, и в первую очередь коммунистов с социал-демократами (объединение для борьбы с фашизмом, как главной опасностью, для Лукача не было равнозначно прекращению идейной полемики!). Эти тезисы противоречили позиции Сталина, который называл социал-демократов "социал-фашистами". Лукач был подвергнут уничтожающей критике, но последующие события доказали его правоту.

Во время восстания в Венгрии в 1956 году Лукач стал министром культуры в правительстве Имре Надя, расстрелянного после подавления восстания. В последние годы жизни он ограничился научной работой - писал многотомную "Онтологию общественного бытия".

Говорят, что Георг Лукач послужил для Томаса Манна прообразом одного из главных героев его знаменитого романа "Волшебная гора" - иезуита Нафты. На протяжении всего романа Нафта ведет интеллектуальный поединок с другим персонажем - либералом Сеттембрини, который видит смысл своей жизни в преодолении классовой борьбы с помощью весьма расплывчатых и неопределенных "социальных улучшений". В конце концов Сеттембрини вызывает Нафту на дуэль и первым стреляет в воздух, думая тем самым нравственно обезоружить противника. Нафта стреляет себе в голову. Сеттембрини морально повержен и до конца жизни уже не может оправиться от этого удара. Лукач не был, в отличие от Нафты, сторонником иезуитской политики. Его авторитет в интеллектуальных кругах всего мира высок. В частности, Томас Манн считал, что никто лучше, чем Лукач, не понял его романа "Доктор Фаустус". После смерти философа в "коммунистической" Венгрии был создан Институт ("Архив") Лукача, который продолжает работу по сей день. Несмотря на острую критику "реального социализма", Лукач, в отличие от большинства диссидентов, отстаивал парадоксальную мысль, согласно которой, как он говорил, "лучше сидеть в лагере в социалистической стране, чем стать буржуазным профессором". Мировую известность Лукачу принесла его ранняя работа "История и классовое сознание", которая была написана в острой полемике с господствовавшими тогда идеями абстрактно-социологического марксизма, марксизма социал-демократов II Интернационала. Лукач раскрыл в Марксе прежде всего философа, продолжившего традиции классической мировой мысли, тогда как в конце XIX и начале XX века Маркса считали не столько философом, сколько экономистом и социологом. Под влиянием этой книги сформировалась знаменитая на Западе франкфуртская философская школа (о которой пойдет речь в следующем параграфе настоящей главы), экзистенциализм Сартра и многие влиятельные направления неомарксизма. Главная работа самого крупного немарксистского философа XX века Мартина Хайдеггера "Бытие и время" (1927) написана в скрытой полемике с книгой Лукача. Между тем эта книга Лукача до сих пор не переведена на русский 238 язык и не издана в нашей стране.

Философская проблема XX века - продолжение спора между позитивизмом и нигилизмом, с одной стороны, и учениями, для которых правда и истина существуют реально (как справедливость для простолюдина, писал Кант), - с другой. Причем линия водораздела проходит не между абстрактно понятой буржуазной и марксистской философией: многие марксисты являются на деле нигилистами или позитивистами, тогда как некоторые оппоненты марксизма и социализма, такие, например, как Владимир Соловьев или Николай Гартман, ближе к традициям классической философской мысли, продолженной Марксом.

В конце XIX века философию Маркса называли "экономическим детерминизмом" - это значит, что все духовные, идеальные явления обусловлены экономикой, детерминированы материальным базисом общества. Если материя, бытие первичны, а сознание и все идеальное вторичны, то они как бы и второстепенны. В таком понимании марксизм оказывался нигилистическим по отношению к истине и справедливости учением позитивистского толка.

Главный пафос книги молодого Лукача "История и классовое сознание" заключался в отстаивании объективной, абсолютной истины, которую Лукач вслед за Гегелем называл Totalitaet - целостность. Лукач развивал идею, известную еще со времен первоначального христианства: человечество в своем развитии весь мир, всю природу приводит к ее истине, без человечества природа не могла бы дорасти до своего "понятия", говоря словами Гегеля. Лукач полагал, что решить эту задачу может только человеческая солидарность. Однако всеединство церкви Лукач считал иллюзорным. Человечество на протяжении всей своей предшествующей истории раздирается классовой борьбой, богатый так же не может понять бедного и объединиться с ним, как волк со своей жертвой.

Овеществленный, "превратный мир" и вопрос о его познании

Классовое сознание всегда дает ложную картину мира, "идеологию". Особенность буржуазного классового сознания состоит в атомизации и рационализации, расчетливости. Владимир Соловьев началом Мирового Зла считал изоляцию вещей и индивидов от целого, от всеединства, ибо изолированные вещи стремятся исключительно к самосохранению. Поэтому в мире царствует эгоизм. Действительную причину эгоизма и зла Соловьев видел в материальности вещей и материальной природе человека, которая противоречит его духовному началу.

Лукач причину изолированности и вражды людей также видит в материальных процессах, но особого рода. Так, например, человек в условиях древнегреческой демократии не был изолированным, эгоистическим индивидом. Таким он стал благодаря господству капиталистического производства, мирового рынка. Разделение труда превратило рабочего в частичного индивида, выполняющего только одну какую-нибудь функцию. Все вещи стали товарами и рабочий тоже ощущает себя товаром, потому что для продажи он имеет только свои рабочие руки. Всеобщая продажность стала нормой человеческих отношений. Корни эгоизма не в материи как таковой, а в материальном капиталистическом производстве.

Дальнейшие рассуждения Лукача сложны и требуют прекрасного понимания "Капитала" Маркса, особенно его первой главы о "товарном фетишизме". Ленин писал, что никто из марксистов после Маркса, включая Плеханова, не понял этой главы. Заслугой Лукача явился анализ ее глубокого философского содержания.

Сознание эгоистического буржуазного индивида является не материалистическим, доказывал Лукач, а овеществленным. Человек относится к другому индивиду не как к человеку, а как к вещи. В самом деле, для капиталиста процесс производства есть отношение между вещами. Он покупает машины, сырье и рабочего на рынке труда как вещь. Весь процесс производства выглядит для него как действие огромной машины, механизма. Механизм представляется буржуазному индивиду идеалом всякой деятельности, а механические закономерности - самыми правильными и единственно разумными. Единственно правильным, точным знанием оказывается в глазах буржуа и его идеологов математика с ее калькулируемостью, то есть знание, основанное на счете, на чисто количественных закономерностях при полном забвении закономерностей органических, качественных. Поэтому и вся природа предстает в глазах буржуазных мыслителей как огромный бездушный механизм.

Эти рассуждения Лукача основаны на работах его предшественников - известного социолога Макса Вебера и не менее известного философа Эдмунда Гуссерля. Так, например, Гуссерль в начале XX века доказывал, что математика вовсе не является абсолютно точной наукой, идеалом для всех других наук. Дело в том, писал Гуссерль, что математика строит свое здание на условных предположениях - аксиомах. Сами же эти аксиомы не доказаны. Если они верны, то верны только относительно. Природа рассматривается математикой только со стороны количественных отношений, а другие, качественные, предаются ею забвению. В результате мы имеем только скелет природы вместо ее живой и истинной картины. Самая точная из наук оказывается и самой произвольной.

Макс Вебер в свою очередь связал рационалистичность мышления, для которого идеалом является математика и количественные отношения - с буржуазным образом жизни. Даже религия развитого буржуазного общества - протестанство - рационалистична, доказывал Макс Вебер в своих знаменитых трудах по социологии религии.

То, что каждый человек смотрит на мир со своей колокольни, иначе говоря, мировоззрение зависит от определенной точки зрения, известно давно. Лукач, как и многие другие социологи XX века, исходит из того, что мировоззрение человека зависит от места, занимаемого им в системе общественного производства. Но для него это утверждение - только исходная точка дальнейших рассуждений. Он предлагает принципиально новый подход к решению традиционных и ранее в принципе не подлежащих решению проблем мировой философии. Одна из главных проблем - вопрос о познаваемости мира.

Если наше сознание является зеркалом, отражающим мир, рассуждает Лукач, то как доказать, что это зеркало не кривое? Вопрос принципиально не разрешим, если оставаться в рамках представления о сознании как механическом зеркале, и об отражаемом им мире как мертвом, неподвижном объекте. Человеческое сознание, зеркало, на языке философии называется субъектом, а отражаемый им мир - объектом. Субъект и объект независимы друг от друга как зеркало и отражаемый им предмет. Но как только мы оторвали субъект от объекта, пишет Лукач, вопрос о познании мира стал для нас принципиально неразрешимым.

Пропасть между субъектом и объектом была со всей ясностью осознана Кантом. Дальнейшие попытки Шеллинга, Фихте и Гегеля преодолеть эту пропасть были заранее обречены на провал, несмотря на ряд гениальных идей и в особенности создание ими диалектического метода. По сути дела, немецкие мыслители либо, как Фихте, оставляли один субъект (мыслящее зеркало без объективного мира), либо объект (мировой дух у Гегеля, раздавивший и подчинивший себе конкретную индивидуальность, субъект).

По мнению Маркса и Энгельса, вопрос о познаваемости мира есть вопрос практики. Для того, чтобы узнать вкус пудинга, надо съесть его - приводит соратник Маркса известную английскую поговорку. В принципе это верно, соглашается Лукач. Если, конечно, не сводить практику исключительно к современному индустриальному производству. Промышленное производство все проникнуто духом математики, и оно в известном смысле так же условно, как и математика. Оно ставит миру такие вопросы, ответ на которые как бы заранее известен, ибо он содержится уже в самом вопросе.

Например, вы хотите узнать характер человека и с этой целью задаете ему вопросы. Но вы ничего или почти ничего не узнаете о нем, если будете спрашивать: сколько будет дважды два или что такое дифференциальное исчисление. Индустрия раскрывает перед нами только механический скелет мира, потому что сама механистична. Но наше мироотношение механистично вовсе не потому, что мы применяем в своем производстве машины.

Причина, полагает Лукач вслед за Марксом, в овеществленном характере человеческих отношений при капитализме. Когда Лукач писал свою книгу "История и классовое сознание", рукописи Маркса 1844 года, где излагалась его теория отчуждения, были еще не опубликованы. Но Лукач ко многим выводам этой теории пришел самостоятельно, более того, привнес и что-то свое, чего не было у Маркса.