Литературно-художественная и общественно-культурная жизнь России на протяжении XX столетия была чрезвычайно насыщенной и сложной. В конце века русская литература опять оказалась в ситуации идеологического и эстетического многообразия. В современном литературном процессе одновременно существуют стилевые течения таких художественных систем, как реализм, модернизм и постмодернизм. При этом и литературоведы, и литературные критики отмечают в литературе проявление барочного, романтического и сентименталистского мироощущения. С этим связано использование писателями приёмов и художественных средств, свойственных поэтике различных литературных направлений. Так, например, в творчестве С. Довлатова реализм сочетается с модернизмом; произведения В. Пелевина, Т. Толстой, Л. Петрушевской, В. Пьецуха тяготеют то к реалистической, то к постмодернистской эстетике.
На рубеже 1980—1990-х годов в произведениях, соединявших приёмы различных художественных систем, писатели пытались воссоздать образ современной России. Перед читателями предстали многие стороны российской жизни, как правило, в резко негативном изображении, ранее не проходившие цензуру: лагерная зона («Зона» С. Довлатова), армия («Сто дней до приказа» Ю. Полякова, «Стройбат» С. Каледина, «Карагандинские девятины» О. Павлова), школа («Школьники» и «В Безбожных переулках» О. Павлова, «Дорогая Елена Сергеевна» Л. Разумовской), психиатрическая больница («Светило малое для освещенья ночи» А. Бархоленко; «Двурушник» П. Мейлахса, «Вальпургиева ночь, или Шаги командора» Вен. Ерофеева). Эстетика натурализма, или гиперреализма, стремится пробудить у читателя чувство сострадания к современнику, живущему порой в невыносимых условиях.
Роль постмодернистских литературных течений при всех различиях между ними сводится к формально-содержательному раскрепощению русской литературы, долгое время находившейся под политическим давлением. Интерес читателей к постмодернизму вызван прежде всего отсутствием в литературно-художественном произведении назидательности.
Благодаря взаимодействию с другими художественными системами реалистическая литература к началу XXI века пополняется приёмами адекватного выражения мироощущения современного человека.
С середины 1980-х годов начинается отсчёт нового этапа в развитии отечественной литературы. С этого времени неподцензурная — «неофициальная» — литература выходит из андеграунда. В развитии отечественной литературы начинается период утверждения и расцвета постмодернизма.
Окончание советского периода в истории страны было ознаменовано также публикацией «возвращённой» литературы. В годы перестройки впервые изданы произведения, многие из которых вам уже хорошо знакомы, — дневник И.А. Бунина «Окаянные дни», произведения В.В. Набокова, роман. Е.И. Замятина «Мы», повесть М.А. Булгакова «Собачье сердце», произведения А.П. Платонова «Котлован», «Чевенгур», роман Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго», роман В.С. Гроссмана «Жизнь и судьба», поэма Вен. Ерофеева «Москва — Петушки», проза А.И. Солженицына, повесть Г.Н. Владимова «Верный Руслан», рассказы В.Т. Шаламова, поэма А.А. Ахматовой «Реквием», поэма А.Т. Твардовского «По праву памяти». В то же время на родине стали публиковаться произведения писателей «третьей волны» эмиграции, многие из которых вернулись на родину.
Проза. Начало нового периода в развитии нашей литературы отмечено появлением темы преступного тоталитарного режима. Главной фигурой «социально-обличительного» направления в литературе этого периода является Александр Исаевич Солженицын, «задержанные» произведения которого начали издаваться в России. В конце 1980-х годов к этой теме обратился Анатолий Наумович Рыбаков, репрессированный в 1933-1936 годы, автор таких повестей для подростков, как «Кортик» (1948), «Приключения Кроша» (1960). В 1960-х годах писатель создал роман «Дети Арбата» (опубликован в 1987 году), который пользовался огромной популярностью у читателя, в массе своей пребывающего в неведении о реальных масштабах беззакония той политической системы, которая сложилась в СССР. В «Детях Арбата» Рыбаков отразил атмосферу 1930-х годов, попытался дать оценку личности Сталина. Роман посвящен драматическим судьбам молодых людей, представляющих разные социальные слои.
Тема преступлений советского режима против своего же на рода стада ведущей в прозе конца 1980-х годов. В разных аспектах она отразилась в произведениях Д. Гранина, А. Приставкина, Б. Можаева, В. Тендрякова, В. Белова и других прозаиков.
На волне антитоталитарных настроений к жанру сатирической антиутопии в 1980— 1990-х годах обратились Ф. Искандер («Кролики и удавы», 1982) и В. Войнович («Москва 2042», 1987), в жанре антиутопии-«катастрофы» пишут В. Маканин («Лаз», 1991) и Л. Леонов («Пирамида», 1994).
Роман «Пирамида» стал последним произведением известного русского писателя Леонида Максимовича Леонова, начавшего свой творческий путь в начале 1920-х годов. Это своего рода литературное завещание писателя, предрекающее человечеству катастрофу в том случае, если оно не сойдёт с пути насилия. Предостережение, заслуживающее внимания, особенно в связи с тем, что сделал его писатель, вошедший в литературу в начальную пору осуществления социальной утопии.
Тема войны получила своё развитие в произведениях современных прозаиков С Алексиевич (документально-художественная книга «Цинковые мальчики», 1990) и О. Ермакова (роман «Знак зверя», 1992) о военных действиях в Афганистане. Писатели обращаются к проблеме деформации человеческой личности в условиях войны. Герои С. Алексиевич и О. Ермакова, в отличие от героев произведений о Великой Отечественной войне, ощущают своё отчуждение от мира, они лишены чувства собственной правоты. Если С. Алексиевич актуализирует проблему крушения иллюзии об интернациональном долге, то О. Ермаков показывает, как человек, прошедший сквозь горнило боёв, «остаётся» на войне навсегда, даже вернувшись в мирную жизнь.
В середине 1990-х годов в центре внимания читательской и литературной критики оказались романы ^ Виктора Петровича Астафьева «Прокляты и убиты» (1990—1994) и Георгия Николаевича Владимова «Генерал и его армия» (1994).
Роман В. Астафьева о Великой Отечественной войне состоит из двух частей: «Чёртова яма» и «Плацдарм». Событиям на фронте посвящена вторая часть романа. В первой части писатель повествует о невыносимых условиях жизни Бердского запасного полка, куда попадают новобранцы перед отправкой на фронт. Самое страшное, что нечеловеческая бытовая и моральная обстановка, в которой они оказываются, создана не врагом, а своими же. Между тем и во второй части романа речь идёт не только и войне против фашистов, но и о борьбе наших солдат за собственное выживание. Врагами рядовых бойцов на войне, по мысли В. Астафьева, были не только немцы, но и трусливые военачальники, и лицемерные политработники. Единственным союзником солдата, полагает он, была вера.
Читая и изучая литературно-художественные произведения, материалом для которых служат те или иные исторические со бытия, необходимо помнить о том, что интерпретация этих событий обусловлена миропониманием самого автора. Не случайно и комментариях к роману «Прокляты и убиты» В. Астафьев предупреждал: «Что касается правды о войне, то не зря ведь везде говорил и говорю, писал и пишу — это моя правда... Всю правду о войне, да и о жизни нашей знает только Бог...»
В 1990-е годы в России опубликовано произведение философа Александра Александровича Зиновьева — эмигранта «третьей волны» — «Гомо советикус» (1982). «Социологическим романом» называет Зиновьев жанр, в котором написано это произведение. Роман «Гомо советикус» примечателен не только своим содержанием, но и формой. Так, главы объединяются фигурой автобиографического героя-повествователя, поэтикой заголовков, в романе отсутствует традиционно понимаемая система персонажей, действующие лица именуются по социально-психологической функции: Писатель, Художник, Диссидент, Циник, Нытик и т. п. В центре внимания оказываются не просто типичные характеры, а, говоря словами А. Зиновьева, «новый тип человека» — «гомо советикус», или «советский человек».
Творческие поиски А. Зиновьева сродни тому направлению, в котором движется русская литература метрополии последнего пятнадцатилетия XX века. Так, философский характер носят произведения В. Тендрякова «Покушение на миражи» (написан в 1982-м, опубликован в 1987 году), С. Залыгина «После бури» (1980—1985), Д. Галковского «Бесконечный тупик» (1988, впервые издан в 1997 году).
Период нэпа является предметом размышлений ^ Сергея Павловича Залыгина в романе «После бури». Писатель исследует разные типы человеческого сознания, характерные для переломного времени, одним из таких типов является «бывший» человек, который, утратив привычную среду существования, не «встраивается» в новые обстоятельства, предложенные ему историей. Подобный тип, открытый Залыгиным, актуален для переходного времени, отсчёт которому начался на рубеже 1980—1990-х годок Способ изображения человека, использованный С.Залыгиным, критик И. Дедков назвал «типологизацией», к тому же способ) прибегает и Д. Галковский.
С середины 1990-х годов отечественная литература проявляется интерес к жизни современника в условиях изменившихся социальных обстоятельств. Прежде всего это относится к малым эпическим жанрам, рассказам А. Солженицына «На изломах», В. Распутина «В ту же землю», В. Маканина «Кавказский пленный» и др.
В художественном стиле Владимира Семёновича Маканина одного из ведущих прозаика конца XX века — соединяются реализм «деревенской» и «интеллектуальной» («городской») прозы Писатель вошёл в литературу в 1970-е годы вместе с такими прозаиками, как Р. Киреев и А. Ким. В связи с творчеством этих писателей возникло понятие «проза сорокалетних». С их именами связано обновление реалистической эстетики, начатое ещё в лирической, «военной», «молодёжной» и «деревенской» прозе В. Маканин, Р. Киреев и А. Ким в своём творчестве последовательно обратились к исследованию жизни и внутреннего миря частного человека
Содержательной доминантой творчества В. Маканина являются поиски новой гармонии во взаимоотношениях личности и общества. Этой проблеме посвящен, в частности, роман «Андеграунд, или Герой нашего времени», Главным героем является «непубликуемый» в советский период литератор Петрович, от лица которого ведётся повествование. В отличие от многих приятелей, приспосабливающихся к новому времени, Петрович так и остаётся представителем андеграунда, но не социального, а «экзистенциального», поскольку, по мысли В. Маканина, «есть люди талантливые, замечательные, но они талантливы именно в тени, именно в подполье», эти люди «никогда не станут истеблишментом, ни при каком переходе власти. Они всегда останутся в подполье... Это их реальность».
С реалистической эстетикой связано творчество различных по художественному стилю авторов — С. Довлатова, В. Крапивина, Л. Петрушевской, Т. Толстой, Ю. Полякова, В. Пьецуха, Л. Улицкой, А. Слаповского, М. Харитонова и др.
В стиле Сергея Донатовича Довлатова тяга к эстетике модернизма сочетается с разработкой темы «маленького человека», традиционной для классического реализма XIX века. Л. Петрушевская, также обращающаяся к теме «маленького человека», использует изобразительно-выразительные средства сентиментализма, натурализма и реализма.
Вячеслав Алексеевич Пьецух, развивающий в своём творчестве ироническое направление, исследует алогичность жизни русского человека, прибегая к сатирическим изобразительно-выразительным средствам реализма.
Достаточно сложно классифицировать и систематизировать литературные произведения, создаваемые в последние десятилетия, оперируя обобщёнными научными понятиями — сентиментализм, реализм, модернизм, постмодернизм и т. п. Многие критики и учёные сходятся во мнении, что для современной литературной ситуации характерно проявление индивидуальных авторских стилей. В литературоведении ведутся даже поиски понятия, характеризующего современное литературное пространство — «калейдоскоп», «мозаика», «хаос»...
К концу XX века центром художественного исследования становится «обыкновенный» человек, индивидуальность смен я ют «человек-стереотип», «человек-архетип», человек «виртуальный», человек «переключаемый», человек — «вещь в себе» и т. д. В огромной своей части литература отказывается от изображения характера, что влечёт за собой отказ и от традиционных форм психологизма.
Кризис психологической прозы конца XX — начала XXI века обусловлен кризисом научного, рационального, сознания: представления о человеке принципиально усложнились и в науке, и в литературе, и в искусстве в целом. В этой ситуации изменилось и качество авторского сознания: «голос» автора растворён в многоуровневом диалоге «голосов» персонажей, при этом зачастую переход от авторского слова к слову персонажа происходит незаметно для читателя, без явного на то указания
Современные писатели уходят от прямых, рационалистических форм психологизма, заменяя их косвенными формами выражения авторского сознания: организацией художественного пространства-времени, композицией произведения, сюжетом, системой персонажей. В современной литературе осуществляются поиски способов адекватного выражения в художественном образе подсознания человека.
Наиболее последовательно в этом направлении создаёт свои произведения ^ Людмила Стефановна Петрушевская, в поэтике которой соединяются элементы мистики и «физиологического очерка», мифологизм и натурализм, быт и бытие. Прямой психологический анализ в её произведениях заменён проецированием бытовых ситуаций на архетипы, знакомые нам по мифологии, фольклору, истории, классической литературе: «Медея», «Путь золушки», «Маленькая Грозная», «Новые Робинзоны».
Иначе решает проблему характера ^ Виктор Олегович Пелевин. В его художественном мире обнаруживаются два типа персонажей — «сомнамбулы» и «искатели». Так, например, персонажи рассказа «Спи» пребывают в состоянии сна даже во время бодрствования. Метафорическим образом жизни, населённой людьми — «марионетками», является компьютерная игра в повести «Принц Госплана». Сквозным мотивом произведений Пелевина является мотив «выхода» из сомнамбулического мира, символизирующий обретение себя. В повести «Жёлтая стрела» автором создан образ героя-«искателя», спрыгивающего с поезда, несущегося с людьми-«сомнамбулами» к разрушенному мосту. Пребывающий в процессе самоидентификации герой романа «Чапаев и Пустота» понимает в конце концов, что ему необходимо освободиться от рамок заданной извне идеологии.
Обобщённые по своей сути способы изображения человека в эпической литературе конца XX — начала XXI века требуют и соответствующих жанровых форм, тяготеющих в своих истоках к мифу, сказке, притче, анекдоту, летописи, житию. К экспериментам в области жанра обращаются многие современные авторы — Ф. Искандер, В. Астафьев, Ю. Коваль, Т. Толстая, Е. Попов, В. Пьецух, В. Макании, В. Пелевин, С. Василенко и др. Так, например, повесть Ф. Искандера «Кролики и удавы» вбирает в себя такие жанры, как сказка, притча, басня, анекдот, антиутопия. Подобное сочетание нескольких жанровых моделей в рамках одного произведения рождает новую жанровую модификацию -философская сказка, содержанием которой является сатирическое осмысление действительности, а ключевым способом создания образа — приёмы иносказания.
Притча и басня составляют основу жанровой модификации произведения В. Астафьева «Ельчик-бельчик».
Мифом «наоборот» является роман ^ Людмилы Евгеньевны Улицкой «Медея и её дети» (1996). Улицкая создаёт «памятник ушедшему поколению», к которому принадлежали её бабушка и старшие подруги, «потому что они являли собой, своей жизнью и смертью, высокие образцы душевной стойкости, верности, независимости и человечности». Именно рядом с такими людьми по словам Улицкой, «все делались лучше и рождалось ощущение, что жизнь не такова, какой видится из окна, а такова, какой мы её делаем...». Улицкая создаёт параллельную историю человеческой цивилизации, основу которой составляет любовь СОЭИ дающая.
К жанру анекдота обратился В. Пьецух, в 1999 году опубликовавший на страницах журнала «Октябрь» произведение под названием «Русские анекдоты». В них показан русский менталитет, который особенно ярко проявляется в парадоксальных ситуациях комического и трагикомического характера.
37. Драматургия ХХ века. Общее направление развития, характеристика одного из драматургов по выбору экзаменующегося (М. Горький, М.А. Булгаков, А. В. Вампилов)
Начало 20 в. – поиск нового и в драматургии. Обновл-ся, во-первых, сам театр: на смену актерскому театру (все строится вокруг актера-примы) приходит режисс. театр (Станисл. и Нем.-Данченко, МХТ, 1897 г.).
Формирование модернистского театрасвязано с именем Всев. Эмильевича Мейерхольда. Он начал свой актерский и режиссерский путь у Станиславского, но довольно быстро от него отделился. В 1906 г. актриса В.Ф. Комиссаржевская пригласила его в Петербург в кач-ве гл. реж. своего театра. За 1 сезон Мейерхольд поставил 13 спектаклей, – в т. ч. «Гедду Габлер» Ибсена, «Жизнь человека» Л. Андреева, «Балаганчик» А. Блока. Уйдя из театра Комиссаржевской, в 1907 – 1917 гг. Мейерхольд работал в петерб. императ. театрах, участвовал в небольших студийных, в том числе и любительских, домашних постановках. В книге «О театре» (1913) Мейерхольд теоретич. обосновал концепцию «условного театра», противопост. сценич. натурализму.
В начале века в драматургии можно выделить 2 основн. тенденции развития: реалистическая и модернистская (символическая, аллегорическая) драма. Однако при всей непохожести объединяет их то, что и та и другая – это драмы идей. В творч-ве драматургов этого времени находит отраж-е и процессы, происходящие в европейск. драматургии. Можно говорить о том (это все отсебятина, учтите! не претендую на истинность в последней инстанции), что свое развитие и преображение на рус. сцене получ. театр Ибсена (реалистич. – Горький, Чехов, впрочем, тоже еще ставится: 1898 – «Чайка») и театр Метерлинка (символистск. – Андреев, Блок, Цветаева).
Драматургия Горького («На дне», «Мещане», «Дачники», «Враги» и др.).
С нач. 90-х гг. Горький раскрыв-ся как драматург: пьесы «Мещане» (1902), «На дне» (1902), «Дачники» (1905), «Дети Солнца» (1905), «Варвары» (1906), «Враги» (1906), «Васса Железнова» (1910). Пьесы позднего периода – «Егор Булычов и другие» (1932), «Достигаев и другие» (1933), второй вар-т «Вассы Железновой» (1936).
Вершина драматического творчества – пьеса «На дне», в огромной степени обязана своей славой постановке К. С. Станиславского в Московском художественном театре (1902; играли Станиславский, В. И. Качалов, И. М. Москвин, О. Л. Книппер-Чехова и др.) В 1903 в берлинском Kleines Theater состоялось представление «На дне» с Рихардом Валлентином в роли Сатина. Другие пьесы Горького — «Мещане» (1901), «Дачники» (1904), «Дети солнца», «Варвары» (обе 1905), «Враги» (1906) — не имели такого сенсационного успеха в России и Европе.
"На дне" (1902) – не бытовая пьеса, а драма идей. Автор изображает пустоту, в кот. падает человечество, находя последнее пристанище "на дне" жизни. Человек еще прикрыт "лохмотьями" прежних смыслов и понятий и держится за них изо всех сил. Каждый персонаж носит маску, прячет внутреннюю пустоту за воспоминаниями. Внутри ночлежки теплее, чем снаружи, но уют этот - не на долго. Многие персонажи носят не имена - клички (Актер, Барон). Прошлое Барона вызвает сомнения, он описывает его бездушно, возможно - был он лакеем, а не дворянином. Красивой сказкой в стиле "жестокого романса" звучит история Насти. Все боятся снять свои маски. Пока есть прошлое, есть видимость человека. В пьесе параллельно развивается 2 сюжетных линии: одна - на сцене (заговор-убийство и пр.) Вторая - обнажение масок, выявление сущности человека. "Просто человеком" боится быть барон, и Луку он им не признает. КУльминация происходит, когда встречаются Лука и Сатин, традиционно считающиеся враждебными персонажами. Но Сатин даже симпатизирует старику, который "врал но - только из жалости к вам". Но все-таки его не устраивает ложь Луки. Здесь выявляется двоякое отношение самого Г к правде - "правде-истине" и "правде-мечте", эти типы не просто не имеют связи, они враждебны. Миф Сатина о Человеке (Человеке в Пустоте) рождается на фоне духовной пустоты всего человечества. Никто не понимает друг друга, каждый занят только собой. Т.о., Сатин - тоже лжет, но его ложь, в отличии от лжи Луки, имеет обоснование не в прошлом, а в будущем - в перспективе соборного человечества. Только без гарантий, что это будет :). Сатин не знает другого выхода. Лука же пытается примирить "божественное" и "человеческое", что в глазах автора - ложь, но возможная для больного человека вроде Анны. Горький заставляет Луку исчезнуть в разгар конфликта, Г не стоит на его стороне. Таким образом Г устраняет последние преграды на пути к последней правде, которые ставит Лука. А правда эта - одиночество Человека. "Мещане" (1902) тема мещанства и напряженного ожидания будущего. На уклад жизни мещан ведут активное наступление новые люди. Г вслед за Чеховым отказывается от интриги, необычных ситуаций. Конфликт зреет в повседневной жизни, это - противостояние идейных концепций. Лагрю мещан противостоит Нил - человек, уверенный в своей силе, в праве менять жизнь и порядки. В его обр. Г хотел показать тип русского рабочего человека, кот. жадно тянется к знанию и действию. жизнелюбие Нила разделяют демократически настроенные интеллигенты - Шишкин и Цветаева. Действующие лица хар-зуются не т-ко с идеологической, но и с философски-эстетическими взглядами. Нил - оптимист. Татьяна и Петр - пессимисты, будущее представляется им таким же безрадостным, как и настоящее. Протест третьей группы персонажей - певчего Тетерева и "вольного птицелова" ограничен отрицанием.
Героическая народная драма 20-х гг.: «Любовь Яровая» К.Тренева, «Разлом» Лавренева, «Оптимистич. трагедия» Вишневского.
Время выдвиг. свои требов-я как для прозы и поэзии, так и для драматургии. Требовалось дать монументальн. воспроизв-е борьбы народа и т.д. Новые черты советск. драматургии с наиб. отчетлив-ю воплот. в жанре героич. нар. драмы (хотя были и мелодрамы с револ. содерж-ем: А.Файко «Озеро Люль», Д.Смолин «Иван Козырь и Татьяна Русских»). Для героич. народной драмы 20-х гг. характ. две тенденции: тенденция к романтизму и к аллегорич. условности. Ну а определ-е «героич. народная драма» говорит само за себя. По сути, драма о героях из народа. Народу в жертву герои приносят любовь, жизнь и все такое прочее. народ выводится на сцену в больших кол-вах, иногда даже в слишком больших (, в основе конфликта чаще всего классов. противоречия эпохи, хар-ры больш. частью обобщенные, в аллегорич. драмах тяшготеющ. к символам или аллегорич. фигурам, героика переплет-ся с сатирой («Пустите Дуньку в Европу» - фраза из пьесы Тренева «Любовь Яровая»), народный язык (впрочем, н бывает нарочито огрублен, так же как и яз. врагов – нарочито выхолощен). Из рассматриваемых пьес две первые можно отнести к «романтич.» нар. драмам, а «Оптимистич. трагедия» носит явные черты аллегорич. тенденции.
Михаил Афанасьевич Булгаков был очень известным драматургом своего времени. Самые известные пьесы: "Дни Турбиных", "Иван Васильевич", "Бег", "Багровый остров","Зойкина квартира", "Кабала Святош", "Мольер" и многие другие. В двадцатые годы эти пьесы ставились во многих московских театрах. Другой вопрос, что в конце двадцатых, когда советский режим ужесточился, пьесы Булгакова были повсеместно запрещены. (Тут я перескочу через биографию). После телефонного разговора с самим Сталиным (опять же,не буду распространяться на эту тему) Булгаков вновь возвращается во МХАТ. Теперь запрет на пьесы не так жесток. Пьеса "Дни Турбиных" возвращается на сцены московских театров и пользуется огромной популярностью. Отдельно стоит рассказать про то, что творилось в зале на этом спектакле. Доказано, что сам тов. Сталин присутствовал на "Днях..." более 15 раз (!!!) В зале царила полная тишина: никаких аплодисментов, шепота и движения. На все время спектакля зал как будто вымирал. На двух моментах, когда Турбины поют гимн "Боже, Царя храни" (Булгаков отказался вырезать этот кусок) и когда слышится колокольный звон, специально сидящие в зале люди следили за каждым движением зрителей: плачущих, подпевающих, улыбающихся и хлопающих сразу хватали под руки и выводили из зала (Дальше хорошо подошла бы фраза "...и больше их никто не видел"). Говоря о пьесе "Зойкина квартира", можно упомянуть про легендарную "Нехорошую квартиру" в которой проживал сам Булгаков - тоже очень веселая история. Ну и кто не смотрел фильм Леонида Гайдая "Иван Васильевич меняет профессию"? Но немногие знают, что за исключением имени главного героя, Гайдай использовал текст Булгакова, и тот искрометный юмор, присутствующий в фильме - опять же оригинальный текст Михаила Афанасьевича.
Ведущая тема “Дней Турбиных” — судьба интеллигенции в обстановке гражданской войны и всеобщего одичания. Окружающему хаосу здесь, в этой пьесе, противопоставлялось упорное стремление сохранить нормальный быт, “бронзовую лампу под абажуром”, “белизну скатерти”, “кремовые шторы”.
Остановимся подробнее на героях этой бессмертной пьесы. Семья Турбиных, типичная интеллигентная семья военных, где старший брат — полковник, младший — юнкер, сестра — замужем за полковником Тальбергом. И все друзья — тоже военные. Большая квартира, где имеется комната-библиотека, где за ужином пьют вино, где играют на рояле и, подвыпив, нестройно поют российский гимн, хотя уже год, как царя нет, а в Бога никто не верит. В этот дом всегда можно прийти. Здесь вымоют и накормят замерзшего капитана Мышлаевского, который бранит на чем свет стоит и немцев, и Петлюру, и гетмана. Здесь не очень удивятся неожиданному появлению “кузена из Житомира” Лариосика, “приютят и согреют его”. Это дружная семья, где все любят друг друга, но без сентиментальности. Для восемнадцатилетнего Николки, жаждущего битв, старший брат является высшим авторитетом.
Алексей Турбин, на наш теперешний взгляд, очень молод: в тридцать лет — уже полковник. За его плечами только что закончившаяся война с Германией, а на войне талантливые офицеры выдвигаются быстро. Он — умница, думающий командир. Булгакову удалось в его лице дать обобщенный образ именно русского офицера, продолжая линию толстовских, чеховских, купринских офицеров. Особенно близок Турбин к Рощину из “Хождения по мукам” А. Н. Толстого. Оба они — хорошие, честные, умные люди, болеющие за судьбу России. Они служили Родине и хотят и дальше ей служить, но приходит такой момент, когда им кажется, что Россия гибнет, — и тогда нет смысла в их существовании. В пьесе есть две показательные сцены, в которых проявляется характер Алексея Турбина. Первая — в кругу его друзей и близких, за “кремовыми шторами”, которые не могут укрыть от войн и революций. Турбин говорит о том, что его волнует; он сожалеет, что раньше не понял, “что такое Петлюра”. Он говорит, что это “миф”, “туман”. В России, по мнению Турбина, две силы: большевики и бывшие царские военные. Скоро придут большевики, Турбин склонен думать, что победа будет за ними. Во второй кульминационной сцене Турбин уже действует. Он командует: распускает дивизион, приказывает всем снять знаки отличия и немедленно скрыться по домам. Турбин говорит горькие вещи: гетман и его подручные бежали, бросив армию на произвол судьбы. Теперь уже некого защищать. И Турбин принимает тяжелое решение: он не хочет больше участвовать в “этом балагане”, понимает, что дальнейшее кровопролитие бессмысленно. В его душе нарастают боль и отчаяние. Но командирский дух в нем силен. “Не сметь!” — кричит он, когда один из офицеров предлагает ему бежать к Деникину на Дон. Турбин понимает, что там та же “штабная орава”,-которая заставляет офицеров драться с собственным народом. А когда народ победит и “расколет головы” офицерам, Деникин тоже убежит за границу. Алексей не желает сталкивать одного русского человека с другим. Вывод таков: белому движению конец, народ не с ним, он против него.
Алексей Турбин — трагический образ, цельный, волевой, сильный, смелый, гордый. Он погибает, став жертвой обмана, предательства тех, за кого он сражался. Но, погибая, Турбин понял, что был обманут, что сила у тех, кто с народом. Булгаков обладал большим историческим чутьем и верно понимал расстановку сил на тот момент. Власти долго не могли простить Булгакову его любви к своим героям.
В последнем действии Мышлаевский кричит: “Большевики?.. Великолепно! Мне надоело изображать навоз в проруби... Пусть мобилизуют. По крайней мере буду знать, что я буду служить в русской армии. Народ не с нами. Народ против нас”. Грубоватый, громкоголосый, но честный и прямой, хороший товарищ и хороший солдат, капитан Мышлаевский продолжает в литературе известный тип русского военного — от Дениса Давыдова до наших дней, но он показан в новой, небывалой еще войне — гражданской. Он продолжает и заканчивает мысль старшего Турбина о гибели белого движения, мысль важную, основную в пьесе.
В доме есть “крыса, бегущая с корабля”, — полковник Тальберг. Он вначале путается, врет о “командировке” в Берлин, потом о командировке на Дон, дает лицемерные обещания жене, за которыми следует трусливое бегство.
Мы так привыкли к названию “Дни Турбиных”, что не задумываемся над тем, почему так названа пьеса. Слово “Дни” означает время, те считанные дни, в которые решалась судьба Турбиных, всего уклада жизни этой русской интеллигентной семьи. Это был конец, но не оборванная, погубленная, уничтоженная жизнь, а переход к новому существованию в новых революционных условиях, начало жизни и работы с большевиками. Такие, как Мышлаевский, будут хорошо служить и в Красной Армии, певец Шервинский найдет благодарную аудиторию, а Николка, наверное, будет учиться. Финал пьесы звучит мажорно. Нам хочется верить, что все герои булгаковской пьесы действительно станут счастливыми, что их минует участь многих, многих интеллигентов страшных 30—50-х годов сложного и страшного XX века.
«Зойкина квартира». (1926). В теч. 2 лет шла в театре им. Вахтангова, затем снята с репертуара. Напечат. у нас только в 1982. В пьесе сатирич. изображены нравы нэпманского дна и его представители: жулик и шулер Аметистов, держательница пошивочной мастерской, а на самом деле – дома свиданий, зоя Пельц, бывший граф Обольянинов и др. Злободневн. пьеса соед. черты комедии нравов и мелодрамы + элементы буффонады и фарса. Приемы комического: 1) Уловки. Как Зоя дает взятку Аллилуе: дает ему 50р., говорит, что банкнота фальшивая, и просит выбросить ее. 2) Характ. особ-ти произношения. Вывеска «Вхотвсанхайскуюпрацесную» над завед-ем Газолина, русская речь Газолина и Херувима (китайцев) и имитация китайск. речи: «Ля да но, ля да но». 3) Использ-е канцеляритов и новых речев. оборотов: «Она вам все должностное лицо расцарапает», «Сегодня демонстрируется бывшая курица», «Гуманные штанишки!», «У нее глаза некредитоспособные». 4) Игра слов: «По-видимому, он всемогущ, этот бывший Гусь. Теперь он, вероятно, орел», «Что ты стоишь, как китайская стена?», «Так вы бы хотели на голую стену повесить голую женщину?». 5) Речев. хар-ки персонажей. Обольянинов оч. любит слово «бывший», Аметистов все время повторяет: «Тут целый роман!» 6) Саркастич. ремарки: «Манекены, похожие на дам, дамы похожие на манекены». 7) Афористич. высказ-я: «Человек, получающ. двести червонцев в месяц не может быть вульгарным». Пьеса продолж. сатирич. линию прозаич. произв-й Б., некот. элементы ее прямо отсыл. нас к прозе Б. (впрочем, такие авторские межтекстов. связи характ. и для прозы Б.), в частности, к «Собачьему сердцу» (интрига вокруг уплотнения, бывшая курица, которую некий профессор переделал в петуха, здесь же можно вспомнить и «Роковые яйца»).
Кр. содержание. Действие происходит в 1920-е гг. в Москве. Майский вечер. Зоя Денисовна Пельц, тридцатипятилетняя вдова, одевается перед зеркалом. К ней по делу приходит председатель домкома Аллилуя. Он предупреждает Зою о том, что ее постановили уплотнить — у нее шесть комнат. После долгих разговоров Зоя показывает Аллилуе разрешение на открытие пошивочной мастерской и школы. Дополнительная площадь — шестнадцать саженей. Зоя дает Аллилуе взятку, и тот говорит, что, быть может, отстоит и остальные комнаты, после чего уходит. Входит Павел Федорович Обольянинов, любовник Зои. Он плохо себя чувствует, и Зоя посылает горничную Манюшку за морфием к китайцу, который часто его продает Обольянинову. Китаец Газолин и его помощник Херувим торгуют наркотиками. Манюшка велит Газолину, известному жулику, идти с ней и при Зое развести морфий в нужной пропорции — сам у себя он делает жидко. Газолин посылает с ней своего помощника, китайца-красавчика Херувима. Зоя делает Обольянинову укол, и тот оживает. Херувим объявляет цену большую, чем цена Газолина, но Павел дает ему еще и на чай и договаривается с «честным» китайцем, что он будет ежедневно приносить морфий. Зоя же, в свою очередь, нанимает его гладить в мастерской. Обрадованный Херувим уходит. Зоя рассказывает Павлу о своих планах, Манюшка, уже посвященная во все дела Зои, уходит за пивом и забывает закрыть дверь, в которую незамедлительно проникает Аметистов, кузен Зои, шулер и жулик. Он подслушивает разговор Зои и Павла о «мастерской», которой нужен администратор, и моментально догадывается, в чем дело. Прибегает Манюшка, зовет Зою. Та каменеет при виде кузена. Павел оставляет их вдвоем, и Зоя удивляется, что она сама читала, как его расстреляли в Баку, на что Аметистов уверяет ее, что это ошибка. Зоя явно не хочет его принимать у себя, но кузен, которому негде жить, шантажирует ее услышанным разговором. Зоя, решив, что это судьба, дает ему место администратора в своем деле, прописывает у себя и знакомит с Павлом. Тот сразу понимает, какой перед ним выдающийся человек и как он поставит дело.
Осень. Квартира Зои превращена в мастерскую, портрет Маркса на стене. Швея шьет на машинке, три дамы примеряют сшитую одежду, хлопочет закройщица. Когда все расходятся, остаются лишь Аметистов и Зоя. Они говорят о некоей красотке Алле Вадимовне, которая нужна для ночного предприятия. Алла должна Зое около 500 рублей, ей нужны деньги, и Аметистов убежден, что она согласится. Зоя сомневается. Аметистов настаивает, но тут входит Манюшка и сообщает о приходе Аллы. Аметистов исчезает после нескольких сделанных Алле комплиментов. Алла, оставшись наедине с Зоей, говорит, что ей очень стыдно за неуплату долга и что у нее очень плохо с деньгами. Зоя сочувствует ей и предлагает работу. Зоя обещает платить Алле 60 червонцев в месяц, аннулировать долг и достать визу, если Алла всего четыре месяца будет по вечерам работать у Зои манекенщицей, причем Зоя гарантирует, что об этом никому не будет известно. Алла соглашается начать работать через три дня, так как ей нужны деньги для отъезда в Париж — там у нее жених. В знак дружбы Зоя дарит ей парижское платье, после чего Алла уходит. Зоя уходит переодеваться, а Аметистов с Манюшкой готовятся к приходу Гуся, богатого коммерческого директора треста тугоплавких металлов, которому «ателье» обязано своим существованием. Аметистов убирает портрет Маркса и вешает картину с изображением обнаженной натуры. Под руками Манюшки и Аметистова комната преображается. Приходит Павел, который играет по вечерам на рояле (и тяготится этим), и проходит в комнату к Зое. Затем — Херувим, принесший кокаин для Аметистова, и, пока тот нюхает, переодевается в китайский наряд. По очереди появляются дамы ночного «ателье». Наконец появляется Гусь, которого встречает роскошно одетая Зоя. Гусь просит Зою показать ему парижские модели, так как ему нужен подарок для любимой женщины. Зоя знакомит его с Аметистовым, который после приветствий зовет Херувима и заказывает шампанское. Под музыку демонстрируют модели. Гусь восхищен тем, как поставлено дело.
Через три дня приходит Аллилуя, говорит о том, что по ночам в их квартиру ходит народ и играет музыка, но Аметистов дает ему взятку, и тот уходит. После звонка Гуся, который извещает о своем скором приходе, довольный Аметистов зовет Павла в пивную. После их ухода Херувим с Манюшкой остаются одни. Херувим предлагает Манюшке уехать в Шанхай, обещая достать много денег, та отказывается, дразнит его (ей нравится Херувим) и говорит, что, может, выйдет замуж за другого; китаец пытается ее зарезать, а потом, отпустив, объявляет, что сделал предложение. Он убегает на кухню, и тут приходит Газолин — делать предложение Манюшке, С кухни прибегает Херувим, китайцы ссорятся. Спасаясь, Газолин кидается в шкаф. Звонят в дверь. Херувим убегает. Это пришла комиссия из Наркомпроса. Они все осматривают, находят картину голой женщины и Газолина в шкафу, который рассказывает, что в этой квартире по ночам курят опиум и танцуют, и жалуется, что его убивает Херувимка. Комиссия выпускает Газолина и уходит, заверив Манюшку, что все в порядке.
Ночь. Все гости бурно веселятся, а в соседней комнате в одиночестве тоскует и говорит сам с собой Гусь. Появляется Зоя. Гусь рассказывает ей, что понимает, какая дрянь его любовница. Зоя успокаивает его. Гусь же находит утешение в том, что всех сзывает и раздает деньги. Начинается показ моделей. Выходит Алла. Гусь в ужасе, увидев... свою любовницу! Начинается скандал. Гусь объявляет всем, что его невеста, с которой он живет, ради которой он оставляет семью, работает в публичном доме. Зоя увлекает всех гостей в зал, оставляя их одних. Алла объясняет Гусю, что не любит его и хочет за границу. Гусь обзывает ее лгуньей и проституткой. Алла убегает. Гусь в отчаянии — он любит Аллу. Появляется Херувим, который успокаивает Гуся и вдруг ударяет его под лопатку ножом. Гусь умирает. Китаец усаживает Гуся в кресло, дает трубку, зовет Манюшку и забирает деньги. Манюшка в ужасе, но Херувим грозит ей, и они вместе убегают. Аметистов приходит, обнаруживает труп, все понимает и скрывается, взломав Зоину шкатулку с деньгами. Входит Зоя, видит труп, зовет Павла и идет за деньгами, чтобы скорее убежать, но шкатулка взломана. Она хватает за руку Павла и бежит к двери, но им преграждают путь комиссия из Наркомпроса и Газолин. Зоя объясняет, что Гуся убили китаец с Аметистовым. Пьяные гости вываливаются из зала. Входит Аллилуя; увидев комиссию, в ужасе говорит, что давно знал все об этой темной квартире, а Зоя кричит, что у него в кармане десятка, которую она дала ему взяткой, она знает номер. Всех забирают. Зоя грустно говорит: «Прощай, прощай, моя квартира!»
Драматургия 30-х гг. (Арбузов и др.)
Историч. ситуация в 30-е гг.: индустриализ-я, коллективиз-я, пятилетки... Все личные интересы должны быть принесены на алтарь общего дела – построить в краткий срок социализм, иначе нас всех задушат и убьют.
В драматургии – спор между сторонниками «новых форм» и сторонников «старых форм» (которые в запале нередко объявлялись «буржуазными»). Главный вопрос состоял вот в чем: возможно ли передать новое содержание, используя драм. формы прошлого, или необх. срочно ломать традицию и создав. что-то новое. Сторонниками «новых форм» были Вс.Вишневский и Н.Погодин, их противниками – Афиногенов, Киршон и другие. первые выступали против драматургии личных судеб. против психологизма, за изображение масс. для второй группы драматургов необх-ть поиска новых форм тоже была ясна, но путь их поиска должен идти не через разрушение старого, а через обновление. они выступ. за овлад-е иск-вом психологизма. показ жизни нового общ-ва путем создания типов новых людей в их индивид. облике.
Для произв-й драматургов 1й группы характерна масштабность, многоплановость, эпич. размах, разрушение «сценич. коробки», попытки перенести действие на «широкие просторы жизни». Отсюда стремление к динамизму, отказу от деления на акты, дроблению действия на лаконичные эпизоды и как следствие – некоторая кинематографичность. Примеры: Вс.Вишневский «Оптимистич. трагедия» (см. №4), Н.Погодин «Темп».
Для произв-й драматургов 2й группы характерно обращ-е не к массе, а к индивид. истории, психологич. разраб. хар-ра героя, данного не только в обществ.. но и в личн. жизни, тяготеют к лаконичной, не разбросанной по эпизодам композиции, традиц. организац. действия и сюжетная организация. Примеры: Афиногенов «Страх», Киршон «Хлеб».
Со 2й полов. 30-х гг. – поворот к новым темам, хар-рам, конфликтам. На 1й план выдвиг-ся простой советский человек, живущ. по соседству. Конфликт переносится из сферы борьбы с классово враждебными силами и их перевоспитания, он переносится в сферу моральн. и идейных коллизий: борьба с пережитками капитализма, с мещанством, серыми обывателями. Примеры: Афиногенов «Далекое», Леонов «Обыкновенный человек».
В этот же период широкое развитие получ. пьесы, посвящ. личной жизни, семье, любви, быту, и => углублению психологизма сов. драматургии. Здесь можно говорить о лирически окрашенном психологизме. Примеры: Арбузов «Таня», Афиногенов «Машенька».
К этому периоду относ-ся 1е попытки изобразить Ленина на сцене. В 1937 – 3 пьесы о Ленине Погодина, из которых наиб. яркая – «Человек с ружьем»(+ «Кремлевские куранты», «Третья патетическая»). Т.к. Погодин у нас – приверженей «новой формы», здесь Ленин показ. на фоне револ. событий, так сказать. в единении с массами.
Еще 1 тенденция связана со свирепствованием в Европе фашизма => Все мы должны быть готовы не только к труду, но и к обороне. Возник. т.наз. оборонная лит-ра и соответственно - драматургия. Примеры: Симонов «Парень из нашего города», Афиногенов «Салют, Испания!» (романтич. драма). Также появл-ся историч. пьесы, воскрешающ. в нар.сознании образы легенд. полков-цев прошлого: Бахтерев, Разумовский «Полководец Суворов», кто-то еще написал «Фельдмаршал Кутузов». К роду драматургии, наверное, в какой-то степени можно отнести и сценарии, тогда еще прибавляем сценарий к/ф «Александр Невский» Петра Павленко.
В 1950-е в СССР был издан ряд постановлений, направленных на повышение качества драматургии. Была осуждена так называемая "теория бесконфликтности", провозглашавшая единственно возможным драматургический конфликт "хорошего с лучшим". Пристальный интерес правящих кругов к современной драматургии обусловливался не только общими идеологическими соображениями, но и еще одной дополнительной причиной. Сезонный репертуар советского театра должен был состоять из тематических разделов (русская классика, зарубежная классика, спектакль, посвященный юбилейной или праздничной дате, и т.д.). Не менее половины премьер должны были готовиться по современной драматургии. Желательным было, чтобы основные спектакли ставились не по легким комедийным пьесам, но по произведениям серьезной тематики. В этих условиях большинство театров страны, озабоченных проблемой оригинального репертуара, искали новые пьесы. Ежегодно проводились конкурсы современной драматургии, журнал "Театр" в каждом выпуске публиковал одну - две новые пьесы. Всесоюзное агентство по авторским правам для служебного театрального пользования издавало ежегодно несколько сотен современных пьес, закупленных и рекомендованных к постановке министерством культуры.
Общий подъем театрального искусства в конце 1950-х повлек за собой и подъем драматургии. Появились произведения новых талантливых авторов, многие из которых определили основные пути развития драматургии ближайших десятилетий. Примерно в этот период сформировались индивидуальности трех драматургов, чьи пьесы много ставились на протяжении всего советского периода — В.Розова, А.Володина, А.Арбузова. Арбузов дебютировал еще в 1939 пьесой «Таня» и оставался созвучным своему зрителю и читателю в течение многих десятилетий. Конечно, репертуар 1950-х-1960-х не исчерпывался этими именами, в драматургии активно работали Л.Зорин, С.Алешин, И.Шток, А.Штейн, К.Финн, С.Михалков, А.Софронов, А.Салынский, Ю.Мирошниченко, и др. Наибольшее количество постановок по театрам страны в течение двух-трех десятилетий приходилось на непритязательные комедии В.Константинова и Б.Рацера, работавших в соавторстве. Однако подавляющее большинство пьес всех этих авторов сегодня известны лишь историкам театра. Произведения же Розова, Арбузова и Володина вошли в золотой фонд российской и советской классики.
Среди всего многообразия жанров и стилей, захлестнувших театр с конца 50-х годов XX века вплоть до наших дней, в современной драматургии можно отметить явное преобладание традиционной для русского театра социально-психологической пьесы. Несмотря на откровенно будничный, даже бытовой фон самого действия, большинство подобных произведений имели очень глубокий, многослойный философский и этический подтекст. В каком-то смысле авторы этих пьес стали продолжателями «чеховских» традиций в драматургии, когда в обыденном сюжете отражались «вечные», общечеловеческие вопросы и проблемы. Здесь писателями активно использовались такие приемы, как
• создание «подводного течения»
• встроенного сюжета,
• расширения сценического пространства путем введения в действие поэтических или предметных символов.
• Например, маленький цветник с маргаритками в пьесе А. Вампилова «Прошлым летом в Чулимске», как и старый вишневый сад из известной одноименной драмы А. Чехова, становится для героев Вампилова своеобразным тестом на способность любить, человечность, жизнелюбие.
• Очень эффектными, усиливающими психоэмоциональное воздействие на зрителя, оказались такие приемы, как внесценические «голоса», иногда составляющие, по сути, отдельный план действия, или фантастические видения героев.
А. Арбузов и В. Розов, А. Володин и С. Алешин, В. Панова и Л. Зорин продолжали исследовать характер нашего современника на протяжении 50-х --80-х годов, обращались к внутреннему миру человека и с беспокойством фиксировали, а также пытались объяснить неблагополучие в нравственном состоянии общества, девальвацию высоких моральных ценностей. Вместе с прозой Ю. Трифонова, В. Шукшина, В. Астафьева, В. Распутина, песнями А. Галича и В. Высоцкого, киносценариями и фильмами Г. Шпаликова, А. Тарковского, Э. Климова и работами многих деятелей искусства разных жанров, пьесы названных авторов искали ответы на вопросы: «Что с нами происходит?! Откуда это в нас?!»
Конец 1950 — начало 1970-х отмечены яркой индивидуальностью А. Вампилова. За свою недолгую жизнь он написал всего несколько пьес: «Прощание в июне», «Старший сын», «Утиная охота», «Провинциальные анекдоты», «Двадцать минут с ангелом» и «Случай с метранпажем», «Прошлым летом в Чулимске» и неоконченный водевиль «Несравненный Наконечников». Вернувшись к эстетике Чехова, Вампилов определил направление развития российской драматургии двух последующих десятилетий.
Молодой писатель, при первых же шагах в драматургии удостоившийся многочисленных критических обвинений в мрачности, пессимизме, так и не дожил до первой своей столичной премьеры, и тем более - до «вампиловского сезона» в нашем театре. Эти пьесы с тревогой говорили о распространяющихся нравственных недугах: двойной морали, жестокости, хамстве как норме поведения, исчезновении доброты и доверия в отношениях между людьми.
Молодому драматургу удалось чутко уловить и талантливо передать тревожные явления в нравственной атмосфере своего времени. Насколько волнует Вампилова проблема испытания человека бытом, можно судить по всем его пьесам. Смешны и одновременно страшны в своих жизненных установках его герои. «Серьезные» и «несерьезные», «ангелы» и «грешники» такая градация вампиловских героев встречается в некоторых критических работах. «...Любовь любовью, а... с машиной-то муж, к примеру, лучше, чем без машины» («Двадцать минут с ангелом»); «...если у человека есть деньги, значит он уже не смешной, значит серьезный. Нищие сегодня из моды вышли» («Прошлым летом в Чулимске»). Спекулянт Золотуев («Прощание в июне») - вообще не столько реальная, сколько фантасмагорическая фигура. Этот нелепый и жалкий персонаж всю жизнь свою положил на то, чтобы доказать, что честных людей нет, все или взяточники, или «соучастники», честны (да и то ненадолго) лишь те, кому мало дают, потому как «деньги, когда их нет, - великая сила».
Все это развивается постепенно, пока не появл-ся такой человек – Александр Вампилов.
Хар-ка драматургии Вампилова.
Биография.Александр Вампилов родился 19 августа 1937 года в райцентре Кутулик Иркутской области в обычной семье. Его отец - Валентин Никитович - работал директором Кутуликской школы (его предками были бурятские ламы), мать - Анастасия Прокопьевна - работала там же завучем и учителем математики (ее предками были православные священники). До рождения Александра в семье уже было трое детей - Володя, Миша и Галя. Через неск. мес. после его рождения один из учителей школы написал донос в НКВД на отца В. Его арест. и причисл. к «панмонголистам» - сторонникам воссоед. Бурятии, Монголии и 2 нац. округов. Суд пригов. его к расстрелу. Закончив школу, В. поступил на ист.-филологич. ф-т Иркутского ун-та. Уже на 1-ом курсе он стал пробовать свои силы в писат-ве, сочиняя короткие комич. рассказы. В 1958 году некоторые из них появл-ся на страницах местной периодики. Через год В. зачислили в штат иркутской обл. газеты «Сов. молодежь» и в Творч. объед-е молодых (ТОМ) под эгидой газеты и Союза писателей. В 1961г. вышла 1-я (и единств. при жизни) книга юм. рассказов В. Она называлась «Стечение обстоятельств». Правда, на обложке стояла не его настоящая фамилия, а псевдоним - А. Санин. В 1962г. редакция «Сов. молодежи» решает послать своего талантл. сотрудника В. в Москву на Высшие лит. курсы Центр. комсом. школы. Проучившись там неск. месяцев, В. возвращ-ся на родину, его назначают ответств. секретарем газеты. В декабре того же года в Малеевке состоялся творч. семинар, на котором В. представил на суд читателей 2 свои 1актные комедии: «Воронья роща» и «Сто рублей новыми деньгами». В 1964г. Вампилов покидает газету и целиком посвящ. себя писат-ву. Вскоре в Иркутске выходят 2 коллект. сб-ка с его рассказами. Через год после этого В. вновь отправляется в Москву в надежде пристроить в 1 из столичн. театров свою новую пьесу «Прощание в июне». Однако эти попытки тогда закончились безрезультатно. В декабре он поступает на Выс. лит. курсы Лита. Зимой 1965г. произошло его неожид. знакомство с драмат. Алексеем Арбузовым. Пьеса «Прощание в июне», которую В. вручил Арбузову, произвела на маститого драмат. хорошее впечатление. Поэтому, когда В. позвонил ему через неск. дней домой, тот пригласил его к себе. Их встреча длилась неск. часов и произвела на В. потрясающее впечатление. Правда, пробить эту пьесу в столице ему так и не удалось: 1-м ее поставил на своей сцене в 1966г. Клайпедский драмтеатр. По этому поводу в декабре того года В. дал интервью газете «Сов. Клайпеда», которое оказ. (по злой иронии судьбы) единств. в жизни талантл. драматурга. В том же году В. вступил в Союз писателей. Жил в общежитии лита. Все свободное время он отдавал 2 занятиям: писал или пил вместе с однокурсниками на общежитской крыше. Одним из его собутыльников был Николай Рубцов
Свою первую пьесу Вампилов написал в 1962 году. Это была «Двадцать минут с ангелом». Затем появились «Прощание в июне» (именно ее читал А. Арбузов), «Случай с метранпажем», «Старший сын», «Утиная охота» (обе- 1970), «Прошлым летом в Чулимске» (1972) и другие. У тех, кто их читал, они вызывали самые горячие отклики, однако ставить их не брался ни один театр в Москве или Ленинграде. Только провинция привечала драматурга: к 1970г. сразу в восьми театрах шла его пьеса «Прощание в июне». А вот Иркутский ТЮЗ, который теперь носит его имя, при жизни В. так и не поставил ни одну из его пьес. К 1972г. отнош-е столич. театр. обществ-ти к пьесам В. стало меняться. «Прошлым летом в Чулимске» взял для постан. Театр имени Ермоловой, «Прощание»-Театр им. Станиславского. В марте проходит премьера «Провинциальных анекдотов» в Ленинградском БДТ. Даже кино обращает внимание на В.: «Ленфильм» подписывает с ним договор на сценарий «Сосновых родников». Казалось, что удача наконец-то улыбнулась талантливому драматургу. Он молод, полон творческих сил и планов. Благополучно складывается и его личная жизнь с женой Ольгой. И вдруг - нелепая гибель.
17 августа 1972 года, за два дня до своего 35-летия, Вампилов вместе со своими друзьями - Глебом Пакуловым и Владимиром Жемчужниковым - отправился на отдых на озеро Байкал, лодка перевернулась, он даже доплыл до берега, а на берегу разорвалось сердце. Потом - посмертная слава. Стали выходить в свет его книги (при жизни была издана лишь 1), театры ставили его пьесы («Старший сын» шел сразу в 44 театрах страны), на студиях режиссеры приступили к съемкам фильмов по его произведениям. В Кутулике был открыт его музей, в Иркутске именем А. Вампилова назван ТЮЗ. На месте гибели появился мемориальный камень.
«Провинц. анекдоты».2 части: «Случай с метранпажем» и «Двадцать минут с ангелом» (1962). Действ. лица: 1) Калошин - администратор гостиницы «Тайга». Потапов - командированный, по профессии метранпаж. Рукосуев - врач, приятель Калошина. Камаев - молодой человек, преподаватель физкультуры. Марина - жена Калошина, официантка ресторана «Тайга». Виктория - девушка, устраивающаяся на работу. Эпиграф из Гоголя «Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете,- редко, но бывают». 2) Хомутов - агроном. Анчугин – шофер. Угаров - экспедитор (командированные из города Лопацка). Базильский - скрипач, прибывший на гастроли. Ступак – инженер. Фаина - студентка (молодожены). Васюта - коридорная гостиницы «Тайга».
«Старший сын» (1970).Действ. лица: Бусыгин; Сильва; Сарафанов; Васенька; Кудимов; Нина; Макарская; 2 подруги; сосед.
«Утиная охота» (1970).Действ. лица: Зилов; Кузаков; Саяпин; Кушак; Галина; Ирина; Вера; Валерия; официант; мальчик.
Характ. особенности.Помним, что сов. драматургия в 30-х развивалась в 2 направл-ях: пафосно-патриотическое и психологическое. Драмат. Вампилова – это развитие 2-го направл-я. Камерные пьесы, небольш. кол-во персонажей, действие компактно во времени и простр-ве (несколько часов, сутки, ряд разнесенных во времени кратких эпизодов; номер гостиницы; дом и улица рядом; квартира, контора, кафе «Незабудка»). Важна роль детали: несколько слов – и готова важная черта портрета (Угаров просит денег не у жены, а у матери; Нина говорит Бусыгину, чтобы он не приходил, но потом спрашив., когда он придет; ружье Зилова, которое не стреляет). Вообще, это ружье – как бы символ. У В. развитие действия – нанизывание поворотов-усугублений, в которых герой запутывается. А развязка – совершенно неожиданная. Ждешь от Зилова, что он застрелится, а он не стреляется. Это у Чехова могли стреляться, а у В. герой не может нажать на курок.
Современная драматургия на протяжении нескольких десятилетий стремится преодолеть устоявшиеся штампы, быть ближе к реальной жизни в решении проблемы героя.
Драматургия 80-х годов, по словам театроведа Б. Любимова, нарисовала некий групповой портрет «промежуточного поколения» «людей не очень добрых, но и не так чтоб очень - злых, все знающих про принципы, но далеко не все принципы соблюдающих, не безнадежных дураков, но и не подлинно умных, читающих, но не начитанных; о родителях заботящихся, но не любящих; детей обеспечивающих, но не любящих; работу выполняющих, но не любящих; ни во что не верящих, но суеверных; мечтающих, чтобы общего стало не меньше. А своего побольше...»
Мучительный самоанализ, комплекс вины перед собой и близкими за свою «несостоятельность» - лучшее, что есть в этих «вибрирующих» героях. Стыд и совесть не покинули их души.
Поствампиловская драматургия исследует многие варианты душевного дискомфорта героев - чаще интеллигентов, как следствия нравственной атмосферы застойного времени, в которой были все условия для процветания конформизма, «двойной жизни», когда духовный потенциал человека стал обесцениваться, а талант и образованность не всегда оказывались востребованными. Но трудно понять, почему так легко отступают эти люди перед цинизмом, хамством, трезвой житейской логикой; почему этих «увядших» романтиков пытаются «реанимировать», растолкать их же антиподы-прагматики. В драматургии «новой волны» эти антиподы тоже неоднозначны: не грешники и не злодеи, а практичные люди, предпочитающие рефлексированию - действия, хотя и не во имя высоких идеалов.
Современная пьеса на тему нравственности необычайно ужесточилась в атмосфере гласности конца 80-х начала 90-х годов.
Впервые проститутки и наркоманы, бомжи и неформалы, уголовники всех мастей, от взяточников до рэкетиров и киллеров, наводнили экран и сцену настолько, что в критике обоснованно зазвучало беспокойство по поводу «черного реализма», «шоковой терапии». Долгое замалчивание многих проблем общества теперь, в обстановке «свободы и гласности», привело к прорыву плотины, писатели заглянули в обжигающую своей неприглядностью жизнь обочины, а иногда и «жизнь на пределе».
В современной драме больше пишется не столько о болезнях и их причинах, сколько о последствиях, о способах выжить «на краю», сохранить человеческое в человеке. Доброта мироощущения, спасительный юмор, ирония по отношению к своим героям, простым людям, пытающимся разобраться в нелепостях своей жизни, отличает пьесы В. Гуркина («Любовь и голуби», «Прибайкальская кадриль», «Плач в пригоршню»), С. Лобозерова («Семейный портрет с посторонним», «Его алмазы и изумруды», «Семейный портрет с дензнаками»), новые произведения М. Рощина, А. Казанцева, последние пьесы М. Варфоломеева. Все чаще вспоминаются сейчас недавние слова нашего старейшего драматурга В. Розова, слова, которым он всю жизнь следует в своем творчестве: «Искусство - это свет» и «Настоящий драматург должен быть добрым». Критика напоминает современным писателям, что пора уже от развенчания современного героя перейти к какой-то положительной, конструктивной программе.
Развитие современной драматургии неизменно сопровождается активными эстетическими исканиями, касающимися традиционных драматургических категорий: жанра, конфликта, развития сценического действия, построения диалога, «речевого языка» героев и даже различных форм «авторского присутствия», что уж совсем ново.
Она представлена широким спектром самых разнообразных жанров, как традиционных, так и изобретаемых самими драматургами. Здесь вы встретите и «оперу первого дня», и «балет в темноте», и «виртуальный театр», а также - «гомерическую комедию», «комнату смеха для одинокого пенсионера». Много пишется сейчас самых разнообразных комедий: от водевилей, фарсов, памфлетов до «черных» трагикомедий (этот жанр особенно распространен).
Не все пьесы, особенно молодых драматургов, сразу доходили до зрителя. Однако и в то время, и позже существовало множество творческих структур, объединяющих драматургов. С 1982 выходит альманах «Современная драматургия», публикующий драматургические тексты современных писателей и аналитические материалы. В начале 1990-х годов драматурги Санкт-Петербурга создали свое объединение - «Домик драматурга». В 2002 ассоциацией «Золотая маска», МХТ им. Чехова был организован ежегодный фестиваль «Новая драма». В этих объединениях, лабораториях, конкурсах формировалось новое поколение театральных писателей, получивших известность в постсоветский период: М.Угаров, О.Ернев, Е.Гремина, О.Шипенко, О.Михайлова, И.Вырыпаев, О. и В.Пресняковы, К.Драгунская, О.Богаев, Н.Птушкина, О.Мухина, И.Охлобыстин, М.Курочкин, В.Сигарев, А.Зинчук, А.Образцов, И.Шприц.
У каждого из них свой голос, свои эстетические пристрастия, эксперименты в области формы. Новизна - это всегда признак животворности процесса, а современная драматургия не стоит на месте, развивается, движется вперед через обновление традиций и в то же время - через верность важнейшим из них. Современное искусство тяготеет к философскому осмысливанию проблемы века. Во многом это усилило интерес к жанру интеллектуальной драмы, пьесы-притчи с многообразием условных приемов. Часто используются уже известные литературные и легендарные сюжеты. («Дом, который построил Свифт» Гр. Горина, «Не бросай огонь, Прометей!» М. Карима, «Мать Иисуса» А. Володина, «Седьмой подвиг Геракла» М. Рощина); исторические ретроспекции («Лунин, или Смерть Жака», «Беседы с Сократом» Э. Радзинского, «Царская охота» Л. Зорина). Эти формы позволяют ставить вечные проблемы, к которым причастны наши современники. Авторов интересуют Добро и Зло, Жизнь и Смерть, война и мир, предназначение человека в этом мире.
Особенно активно обновились театральный и драматургический языки в 1990-е годы. Актуальными стали авангардистские тенденции, постмодернизм, «альтернативное», «другое» искусстве, чья линия оборвалась еще в 1920-е годы. С середины 1980-х годов театральный андеграунд не просто поднялся на поверхность, но даже уравнялся в правах с официальным театром. Сегодняшние пьесы скорее «авангардны», «абсурдны» в плане содержания, нежели в плане художественной формы. В истории русской драматургии еще не было такого оригинального течения, как «абсурдистская драма». Современные пьесы такого рода называют пьесами с элементами абсурдизма, где вся нелепость человеческого существования уловлена живо и художественно. Одним из наиболее характерных моментов современного авангардного театра является восприятие мира как дома для умалишенных, «дурацкой жизни», где разорваны обычные связи, трагикомически одинаковы поступки и фантасмагоричны ситуации. Наша реальность населена людьми-фантомами, «придурками», оборотнями. Примером тому гротескные образы в пьесах «Чудная баба» И. Садур и «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» Вен. Ерофеева. На снах как отвратительной квинтэссенции абсурдной яви основана пьеса «Сны Евгении» А. Каранцева. Иногда небольшой «гротескный нажим» превращает нашу «реалистическую реальность» в нечто абсурдное. Яркое тому подтверждение - иронические, гротескные пьесы «Трибунал» В. Войновича, «Кот домашний средней пушистости» Гр. Горина и В. Войновича, «Учитель русского» А. Буравского. Современные драматурги охотно делают местом действия для своих героев свалку («И был день» А. Дударова), морг («...Sorry» А.Галина), кладбище («Аскольдова могилка» А. Железцова), тюрьму («Свидание» и «Казнь» Л. Петрушевской), палату психбольницы («Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» Вен. Ерофеева).
«Новая волна» молодых современных драматургов, таких, как Н. Коляда, А. Щипенко, М. Арбатова, М. Угаров, А. Железцов, О. Мухина, Е. Гремина и др. выражает новое мироощущение. Их пьесы заставляют испытывать боль от «неприятности достоверности». В то же время авторы не столько клеймят трагические обстоятельства, уродующие человека, сколько всматриваются в его страдания, заставляя задуматься «на краю» о возможности распрямиться и выжить в нередко страшных условиях.
Справедливыми кажутся слова критика Е. Соколянского, обращенные к «абсурдным» моментам в современной драматургии: «Кажется, единственное, что драматический писатель может передать в нынешних условиях, это определенное безумие момента. То есть ощущение переломного момента истории с торжеством хаоса».
Современная драматургия и театр первыми из всех видов искусств не просто отразили перемены, происшедшие в жизни нашего общества на рубеже веков, но и сыграли немалую роль в их осуществлении. Однако критики отмечают, что сегодня в России сложилась парадоксальная ситуация: современный театр и современная драматургия существуют как бы параллельно, в некоторой изоляции друг от друга. Наиболее громкие режиссерские искания начала XXI века связаны с постановкой классических пьес. Современная драматургия же проводит свои эксперименты больше «на бумаге» и в виртуальном пространстве Интернета.
38. Жанр антиутопии в русской и европейской литературах ХХ века («Мы» Е. И. Замятина, «1984» Дж. Оруэлла)
Антиутопия - изображение опасных, пагубных и непредвиденных последствий, связанных с построением общества, соответствующего тому или иному социальному идеалу. Антиутопия является логическим развитием утопии и формально также может быть отнесена к этому направлению. Однако если классическая утопия концентрируется на демонстрации позитивных черт описанного в произведении общественного устройства, то антиутопия стремится выявить его негативные черты.
Появлению классической антиутопии предшествовали романы-предупреждения, авторы которых стремились показать, какие плоды в ближайшем будущем могут принести тревожные явления современности: Грядущая раса (1871) Э. Булвер-Литтона, Колонна Цезаря (1890) И. Донелли, Железная пята (1907) Дж. Лондона.
Романы антиутопистов во многом схожи: каждый автор говорит о потере нравственности и о бездуховности современного поколения, каждый мир антиутопистов это лишь голые инстинкты и «эмоциональная инженерия»
В 1930-е появляется целый ряд антиутопий и романов-предупреждений гротескно-сатирического характера, указывающих на фашистскую угрозу: Самодержавие мистера Паргема (1930) Г. Уэллса, У нас это невозможно (1935) С. Льюиса, Война с саламандрами (1936) К. Чапека и др.. Хаксли (1932) и «451 градус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери (1953), считается одним из известнейших произведений в жанре антиутопии, предупреждающим об угрозе тоталитаризма.
В России жанр антиутопии расцвел в 20 в., когда утопические идеи начали воплощаться в жизнь. Первой страной реализованной утопии стала Россия, а одним из первых пророческих романов – «Мы» (1920) Е. Замятина, за которым последовали «Ленинград» (1925) М. Козырева, «Чевенгур» (1926-29) и «Котлован» (1929-30) А. Платонова.
Октябрьская революция сблизила границы фантазии и действительности. Строительство социалистического общества, возвышенная, порой наивная вера в возможность сознательного и целенаправленного вмешательства в объективный ход истории дали сильный толчок для развития утопической и научно-фантастической литературы.
Писатель Джордж Оруэлл (его настоящее имя — Эрик А. Блэйр) прожил недолгую жизнь – 47 лет (1903-1950). Но самый знаменитый роман Оруэлла — «1984», - написанный в 1948 году, остается итогом его жизненного и писательского пути и сегодня сохраняет свою актуальность. Несмотря на это, многие исследователи обвиняют Оруэлла в отсутствии оригинальности – и не без оснований. Это иллюстрируется тем фактом, что Оруэлл позаимствовал идею «1984», сюжет, главных героев, символы и всю атмосферу изложения у русского писателя, который остался практически неизвестным на Западе. Этот писатель - Евгений Замятин, а заглавие его книги, послужившей Оруэллу образцом, было «Мы». Как и «1984», «Мы» - это «антиутопия», и многие критики считают, что вся работа Оруэлла – всего лишь английская вариация на темы Замятина.
Несколько слов о Замятине, мне кажется, будут здесь вполне уместны: в биографии обоих писателей есть некоторое сходство. Замятин принадлежал к более раннему поколению: он родился в 1884 году и умер в 1937-м. Согласно исследователям, его ранние произведения, как и у Оруэлла, были реалистическими зарисовками из жизни нижнего слоя среднего класса. Русская революция 1905 года сыграла для его жизни примерно ту же роль, что и гражданская война в Испании для Оруэлла. Он участвовал в революционном движении, был членом Российской социал-демократической партии (к которой тогда еще принадлежали и большевики, и меньшевики), его преследовала царская полиция. После поражения революции он поддался чувству «космического пессимизма» и порвал с социалистической партией - чего Оруэлл, менее последовательный и до самого конца не избавившийся от многолетней верности социализму, так и не сделал. В 1917 Замятин смотрел на новую революцию холодными глазами и без всяких иллюзий, убежденный, что ничего хорошего из нее не выйдет. После краткого тюремного заключения большевистское правительство разрешило ему выехать за границу. Он писал «Мы» в начале 1920-х, живя в Париже на положении эмигранта.
Здесь я хотел бы отметить, что предположение о заимствовании Оруэллом основных элементов «1984» у Замятина – не просто домысел многих критиков. Оруэлл знал роман Замятина и восхищался им. Он написал о романе эссе, которое появилось в левой социалистической газете «Трибьюн», где Оруэлл был тогда литературным редактором, 4 января 1946 года, сразу после публикации его произведения «Скотный двор», но до начала работы над «1984». Это эссе интересно не только как убедительное доказательство о происхождении «1984», предоставленное самим Оруэллом, но и как комментарий относительно идеи, лежащей в основе как романа «Мы», так и «1984».
Эссе начинается рассказом Оруэлла о том, как он после тщетных поисков книги Замятина, длившихся годами, в конце концов нашел ее французское издание (под заголовком "Другие мы"), и как он был удивлен, узнав, что в Англии эта книга не печаталась. Впрочем, американское издание не вызвало особого интереса у публики. «Насколько я могу судить, - продолжает Оруэлл, - это не первоклассная книга, но определенно очень необычная, и поразительно, что ни один английский издатель не предпринял попытку нового издания». (Интересно, что он завершает эссе словами: «Надо следить, когда выйдет английское издание»)
Оруэлл отмечает, что «Дивный новый мир» Олдоса Хаксли «должно быть частично позаимствован» из романа Замятина и удивляется, почему «на это никогда не указывали». Книга Замятина, по его мнению, гораздо лучше и более «подходит под нынешнее положение дел», чем книга Хаксли. В ней рассматривается «восстание первобытного человеческого духа против рационализированного, механизированного, безболезненного мира».
Но мне кажется, это не совсем верные эпитеты – мир Замятина наполнен ужасами не меньше, чем мир «1984». Оруэлл сам изложил в своем эссе краткий список этих ужасов, так что эссе сейчас читается как конспект «1984». Члены общества, описанного Замятиным, пишет Оруэлл, «настолько потеряли свою индивидуальность, что различаются только по номерам. Они живут в стеклянных домах..., чтобы политической полиции, известной под названием «Хранителей», было легче за ними следить. Они носят одинаковую форму и человеческое существо обычно называют «нумер» или «юниф» (от слова «униформа»)». Оруэлл замечает в скобках, что Замятин писал «до изобретения телевидения». И в «1984» уже появилось это технологическое усовершенствование - вместе с вертолетами, с которых полиция наблюдает за домами граждан Океании в первых абзацах романа. От «юнифов» произошли «пролы». В замятинском обществе будущего так же, как и в «1984», любовь запрещена: половые отношения строго нормированы и разрешаются только как действие без всяких эмоций. «Единое государство управляется человеком, известным как Благодетель» - очевидным прототипом Старшего Брата.
«Руководящий принцип Государства: счастье и свобода несовместимы... Единое государство вернуло (человеку) счастье, забрав у него свободу». Оруэлл описывает главного героя Замятина как «что-то вроде утопического Билли Брауна из Лондон-тауна», которого «все время ужасают охватывающие его атавистические импульсы». В романе Оруэлла этот утопический Билли Браун переименован в Уинстона Смита, но проблема его осталась прежней.
Точно также Оруэлл позаимствовал у русского писателя и главный мотив сюжета. Вот как Оруэлл его определяет: «Несмотря на образование и бдительность Хранителей, многие из древних человеческих инстинктов никуда не делись». Главный герой Замятина «влюбляется (а это, конечно, преступление) в некую I-330» точно так же, как Уинстон Смит совершает преступление, влюбившись в Джулию. И у Замятина, и у Оруэлла любовная история перемешана с участием героя в «подпольном движении сопротивления». Повстанцы Замятина «не только замышляют низвержение Государства, но даже предаются при опущенных шторах таким порокам, как курение сигарет и употребление алкоголя»; Уинстон Смит и Джулия балуются «настоящим кофе с настоящим сахаром» в убежище над лавкой мистера Чаррингтона. В обоих романах преступление и заговор, естественно, раскрываются Хранителями или Полицией мыслей; в обоих герой «в конце концов спасается от последствий своего безрассудства».
Комбинация «лечения» и «пыток», которыми и у Замятина, и у Оруэлла бунтарей «освобождают» от их «неправильных» действий, пока они не начинают любить Благодетеля или Старшего Брата, практически одинакова. У Замятина «власти объявили, что открыта причина недавних беспорядков: она в том, что некоторые человеческие существа страдают от болезни, называемой воображением. Был обнаружен нервный центр, ответственный за фантазию, и излечение заболевания стало возможным с помощью рентгенотерапии. Д-503 подвергся операции, после которой ему стало легко сделать то, что он все время считал себя обязанным сделать - выдать своих сообщников полиции». В обоих произведениях акт признания и предательство любимой женщины действует как лечение шоком.
Оруэлл ссылается на следующую сцену пытки из произведения Замятина: «Она смотрела на меня, крепко вцепившись в ручки кресла, - смотрела, пока глаза совсем не закрылись. Тогда ее вытащили, с помощью электродов быстро привели в себя и снова посадили под Колокол. Так повторялось три раза - и она все-таки не сказала ни слова».
В оруэлловских сценах пыток «электроды» и «ручки кресла» повторяются довольно часто, но Оруэлл гораздо изощреннее описывает жестокость и боль, что, мне кажется, конечно, ярко, но морально очень тяжело для прочтения. Например:
«Без всякого предупредительного сигнала, если не считать легкого движения руки О'Брайена, в тело его хлынула боль. Боль устрашающая; он не видел, что с ним творится, и у него было чувство, что ему причиняют смертельную травму. Он не понимал, на самом деле это происходит или ощущения вызваны электричеством; но тело его безобразно скручивалось и суставы медленно разрывались. От боли на лбу у него выступил пот, но хуже боли был страх, что хребет у него вот-вот переломится. Он стиснул зубы и тяжело дышал через нос, решив не кричать, пока можно».
Этот список заимствований Оруэлла далеко не полон, но, мне кажется, также интересно сравнить основные идеи обоих произведений. Говоря о сравнении Замятина и Хаксли, Оруэлл пишет: «Интуитивное восприятие иррациональной стороны тоталитаризма - человеческие жертвоприношения, жестокость как самоцель, культ лидера, которому приписываются божественные черты - это то, что сделало книгу Замятина лучше книги Хаксли». Это «лучшее» было перенято и самим Оруэллом. Критикуя Хаксли, Оруэлл пишет, что тот не сумел найти никакой ясной причины, почему общество «дивного нового мира» должно быть так жестко и тщательно расслоено: «Целью является не экономическая эксплуатация... Нет жажды власти, нет садизма, нет жестокости любой природы. Те, кто уже на вершине, не имеют особых побуждений там оставаться и, хотя каждый счастлив пустым счастьем, жизнь стала столь бесцельна, что трудно поверить в то, что подобное общество способно выдержать испытание временем». Напротив, общество замятинской антиутопии - может на взгляд Оруэлла выдержать испытание временем, потому что в нем доминирующим мотивом действий и причиной социального расслоения является не экономическая эксплуатация, в которой нет нужды, а именно «жажда власти, садизм и жестокость» «тех, кто стоит наверху». В этом легко узнать лейтмотив «1984».
В Океании технологическое развитие достигло столь высокого уровня, что общество могло бы полностью удовлетворить все свои материальные потребности и установить внутри себя равенство. Но неравенство и бедность поддерживаются, чтобы Старший Брат мог пребывать у власти. В прошлом, говорит Оруэлл, диктатура защищала неравенство, теперь неравенство защищает диктатуру. Но какой цели служит диктатура? «Партия стремится к власти исключительно ради нее самой... Власть - не средство; она - цель. Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру. Цель репрессий - репрессии. Цель власти - власть».
Оруэлл задавался вопросом, намеревался ли Замятин сделать «советский режим особым объектом своей сатиры». Оруэлл не был в этом уверен:
«Похоже, Замятин имеет в виду не конкретную страну, а цели, к которым стремится индустриальная цивилизация. Он сильно уклоняется в примитивизм, это с очевидностью следует из романа «Мы». «Мы» - это фактически изучение машины, джина, которого человек бездумно выпустил из бутылки и не может загнать обратно». Такая же точно неоднозначность авторской цели очевидна в «1984».
Исследователь Оруэлла Исаак Дейчер считает, что предположение Оруэлла о Замятине было верным – хотя Замятин находился в оппозиции к советскому режиму, сатира в адрес этого режима была не единственным и даже не главным пунктом. Как верно заметил Оруэлл, ранняя советская Россия не имела почти ничего со сверхмеханизированным государством замятинской антиутопии. Уклон писателя в примитивизм был в духе русской традиции, в духе славянофильства и враждебности по отношению к буржуазному Западу. Даже будучи эмигрантом, Замятин «разочаровался в Западе совершенно по-русски»1. Если Замятин и направлял стрелы своей сатиры против большевизма, говорит Дейчер, то только потому, что считал, что большевизм стремится к замене старой примитивной России на новое механизированное общество. Забавно, что он перенес свое повествование в 2600 год, как бы говоря большевикам: вот на что будет похожа Россия, если вам удастся добавить к вашему режиму основы западной технологии. У Замятина, как и у некоторых других русских интеллектуалов, разочарованных в социализме, жажда примитивного образа мысли и жизни была естественна, так как примитивизм был все еще жив в русских корнях.
У Оруэлла же, судя по его биографии, не было, да и не могло быть настоящей ностальгии по доиндустриальному обществу. Ни в личном опыте, ни через исторические корни Оруэлл никогда не сталкивался с примитивизмом, кроме как во время своего путешествия в Бирму. Но его приводили в ужас те цели, ради которых технику могли использовать люди, задумавшие поработить общество, и он тоже начинал ставить под сомнение и высмеивать «цели индустриальной цивилизации».
Мне кажется интересным, что исследователи отмечают, что Оруэлл сам был задет, что его роман воспринимают исключительно как пророчество, причем того, к чему приведет всемирный социализм. Он говорил, что своим романом он не хотел задеть социалистов, а всего лишь предупреждал, что тоталитарная идея живет в сознании интеллектуалов везде. И если с этим не бороться, то любое общество потеряет иммунитет к этой бацилле. «Поэтому, — писал он, — я и поместил действие не в Россию, не куда-либо еще, а именно в Лондон».
Общество, описанное в «1984», воплощает все, что он, судя по записям его исследователей, Оруэлл ненавидел и терпеть не мог в собственном окружении: однообразие и скуку английского промышленного пригорода, «грязное, закопченное и вонючее» уродство которого Оруэлл передал в своем натуралистическом, однообразном, гнетущем стиле; нормирование продуктов и правительственный контроль, которые Оруэлл наблюдал в Англии военного времени; «дрянные газеты, в которых нет почти ничего, кроме спорта, криминала и астрологии, пятицентовые бульварные рассказы, фильмы, пропитанные сексом» и так далее. Оруэлл хорошо знал, что таких газет в сталинской России нет и недостатки сталинской прессы совершенно иного рода. «Новояз» - гораздо меньше пародия на сталинские штампы, чем на «телеграфный» язык англо-американских журналистов, который он терпеть не мог, и с которым как практикующий журналист был хорошо знаком.
Кажется, что этим все сказано – Оруэлл просто переписал Замятина, немного адаптировав его для другого менталитета. Но все же в «1984» есть нечто, что отличает его от замятинского «Мы».
И здесь, мне кажется, нужно отметить политическую теорию Оруэлла. Он говорит, что история развивалась как борьба за власть. Причем за власть всегда борются средние слои, поскольку низшие — это люди, которым хватает заботы о том, как прокормить семью. Больше их ничего не волнует и не интересует, власть им не нужна. Высшие тоже не борются за власть, потому что она у них есть, и они самонадеянно полагают, что так будет всегда. А средний класс хочет власти, но понимает, что не может взять ее, поскольку слаб количественно. Ему остается пообещать низшим все блага, если они помогут средним победить. Низшие охотно помогают, сбрасывают власть высших, а после того как средние становятся высшими, они управляют с не меньшей жестокостью. Потом все повторяется вновь. И так было всегда.
Но художественное открытие Оруэлла состоит в другом. Во-первых, считал он, возникла наука об управлении, а во-вторых, в мире появилось ядерное оружие, которое позволит его владельцу контролировать весь мир. Круговорот власти, благодаря этим факторам, должен прекратиться. Он считал, что найдутся такие средние, которые будут достаточно умны для того, чтобы понимать — власть надо охранять бдительно, круглосуточно. И что не надо давать власть одному, надо управлять коллективом. Одного надо сделать символом, чтобы он был всем известен как Большой Брат, а на самом деле — должен быть коллектив, мафия, банда, клика. Она должна управлять, причем внутри нее вырабатывается своего рода альтруизм, т. е. их групповые интересы выше личных, они способны жертвовать не только друг другом, но и собой. Они принимают эту игру ради удержания власти, и к тому же они способны к корректировке, исправлению собственных ошибок. И эти средние, ставшие новыми высшими, понимают, что главное управлять мышлением, памятью, речью, что надо отменить историю, чтобы человек не помнил, как было вчера, запретить ему мечтать о будущем, отнять у него детей. В этом уникальность открытия Оруэлла.
В романе «1984» жестокий эксперимент ставится писателем над самим собой. Он берет чрезвычайно близкого себе героя, похожего на него в каких-то деталях, вплоть до некоторой неловкости в обращении с сигаретой, и даже боязнью крыс (российский исследователь Оруэлла Виктория Чаликова отмечает, что писатель ненавидел крыс) и вместе с тем человека упорного, наделенного волевым стремлением делать работу ручную, физическую, с мучительным кашлем, — и над этим человеком ставят жестокий эксперимент. Он помещает своего героя, обладающего от природы огромным чувством собственного достоинства, желанием свободы и независимости, сильной памятью, которая ничего не может зачеркнуть, в мир, где свободы нет и история отменена, потому что каждый день она переписывается заново и каждый человек от пробуждения и до засыпания, находится под контролем всевидящего ока.
Что с ним будет? — спрашивает писатель, да и читатель тоже. Способен ли он сохранить в этих условиях человеческое достоинство, память, духовность свою, умение любить? Один ответ писатель знает, и он мне кажется вполне логичным. Личность превыше всего, ее духовный мир — высшая ценность, и все внешнее должно отступить. Но Оруэлл в своем романе доказал и показал, что это не всегда так. Что свободная, независимая личность — это ведь очень условное понятие. Что если человека сильно бить и сильно мучить, издеваться над ним долго и упорно, он превращается в груду костей и кожи, которая молит только об одном — о прекращении физической боли. И для того чтобы боль прекратилась, он, человек, способен действительно на все. Не только оговорить и послать на смерть и пытки массу знакомых, но и предать любимое существо.
Это потрясающее открытие, которое с такой силой звучит в финале романа, имеет, по-моему, необычайно гуманистический смысл. Жестокость системы, в которой живет мир, состоит в том, что к человеку предъявляются по существу нечеловеческие требования. На него возлагается вся вина, то есть он должен быть выше потребностей собственного тела, выше собственных идей.
При этом исследователь Виктория Чаликова отмечает, что Оруэлл не только не считает утопию, проект идеального мира, причиной зла, он, напротив, думает, что тоталитарный строй может оформиться лишь тогда, когда утопия исчезнет, когда людям запретят мечтать. Им запретили вспоминать, им запретили мечтать, им запретили говорить обычным языком, они стали говорить языком, в котором осталось очень мало слов, выражающих самую элементарную примитивную реакцию на указания сверху; и такое общество контролируемо. Правда, оно должно быть обязательно нищим. Оно будет жить впроголодь, оно постоянно будет бояться внешнего врага. Тут Оруэлл действительно вышел за пределы того круга, который очертила антиутопия до него. Поэтому его роман, говорит Чаликова, уже не антиутопия. И действительно, вспоминая Замятина, у которого Оруэлл учился, понимаешь, что он нарисовал мир, где на самом деле все прекрасно, кроме одного — там нет уникальной личности. Все живут одинаково. Но все остальное прекрасно: люди сыты, одеты, нет войн, нищеты, нет горя, нет пороков. Получается такой цветущий мир, но, правда, мне кажется, очень скучный и пресный.
Читая же Оруэлла, понимаешь, что он считал такое положение дел нереальным. Что если люди будут хорошо жить материально, то терпеть тотальное управление они будут очень недолго. Они сбросят власть. Чтоб человек не сбросил узду власти, он должен быть полуголодным, униженным и плохо одетым. И здесь поневоле соглашаешься с теми критиками, которые говорят, что «если нас действительно ждет всемирный Чернобыль или всемирный СПИД, то лучше уж мир, который изобразил Хаксли или Замятин. Этот мир не самое плохое. А вот в мире Оруэлла никогда, ни при каких условиях никто жить не захочет».
Таким образом, становится ясно, что при всей похожести Оруэлла и Замятина, главное их отличие заключается в том, что Замятин создал мир серый и морально примитивный, но все-таки пригодный для жизни, а мир Оруэлла вызывает панический страх. Мне кажется, это также формирует разное отношение к главным героям – у героя «1984» больше человеческих черт, которые проявляются все сильнее к концу романа, и когда он все-таки предает свою любовь, читатель верит в это не до конца и испытывает к нему острую жалость. А у Замятина герой более похож на некую стандартную модель с серийным номером, и конечная его мысль – «разум должен победить», и кажется, что теперь он будет в своем мире жить прекрасно.
И «1984», и «Мы» производят очень тяжелое, гнетущее впечатление. Но несмотря на то, что эти произведения написаны уже в прошлом веке, они и сейчас очень интересны и актуальны, и мне кажется, оба этих романа нужно прочитать каждому.
39. Основные циклы древнегреческих мифов. Примеры их отражения в античном эпосе и драме (+ тетрадь «История зарубежной литературы, ч. 1», с. 15 – 20, 22-23, 31-42)
Известными циклами древнегреческих мифов является троянский цикл, фиванский цикл, а также цикл мифов об аргонавтах.
Троянский цикл мифов Древней Греции рассказывает о событиях, связанных с городом Троей и Троянской войной. Война началась из-за похищения Парисом Елены Прекрасной, а завершилась разрушением Трои.
Цикл мифов об аргонавтах рассказывает о Ясоне и его семье, о путешествии на корабле «Арго» за золотым руном, женитьбу Ясона на Медее, и о дальнейших событиях из жизни аргонавтов: предательстве Ясона и его попытке новой женитьбы, о страшной мести Медеи, об окончании жизни Ясона.
Фиванский цикл мифов повествует об основании города Фив в древнегреческой области Беотии, о судьбе царя фиванского Эдипа и его потомков.
В трагедии «Царь Эдип» Софокл ставит один из важнейших вопросов своего времени – воля богов и свободная воля человека.
Мифология, послужившая материнской почвой для античной поэзии, в особенности для трагедии, у каждого трагика получает свое истолкование. Софокл использовал в сюжете своей драмы миф о несчастном царе Эдипе в целях показа столкновения воли богов и воли человека. Если в трагедии «Антигона» Софокл поет гимн человеческому разуму, то в трагедии «Царь Эдип» он поднимает человека на еще большую высоту. Он показывает силу характера, стремление человека направить жизнь по собственному желанию. Пусть человек не может избежать бед, предназначенных богами, но причина этих бед – характер, который проявляется в действиях, ведущих к исполнению воли богов. Свободная воля человека и обреченность его – главное противоречие в трагедии «Царь Эдип».
Софокл рассказывает здесь о судьбе Эдипа, сына фиванского царя Лая. Лаю, как это известно из сюжета мифа, была предсказана смерть от руки собственного сына. Он приказал проколоть ноги младенцу и бросить его на горе Киферон. Однако раб, которому было поручено убить маленького царевича, спас ребенка, и Эдип (что в переводе с греческого значит «с опухшими ногами») был воспитан коринфским царем Полибом.
Уже будучи взрослым, Эдип, узнав от оракула, что он убьет отца и женится на матери, ушел из Коринфа, считая коринфских царя и царицу своими родителями. По дороге в Фивы он в ссоре убил неизвестного старика, который оказался Лаем. Эдипу удалось освободить Фивы от чудовища – Сфинкса. За это он был избран царем Фив и женился на Иокасте, вдове Лая, то есть на собственной матери. В течение многих лет царь Эдип пользовался заслуженной любовью народа.
Композиционно «Царь Эдип» состоит из нескольких частей. Эта трагедия Софокла открывается прологом. Город Фивы потрясен мором: гибнут люди, скот, посевы. Аполлон повелел изгнать или уничтожить убийцу царя Лая. С самого начала трагедии царь Эдип предпринимает поиски убийцы, в этом ему помогает истолкователь оракула жрец Тиресий. Тиресий уклоняется от требования назвать имя убийцы. Только когда Эдип обвиняет его в преступлении, жрец вынужден открыть истину. В напряженном диалоге Софоклом передается взволнованность, нарастание гнева у Эдипа. Непобедимый в сознании своей правоты, Тиресий предсказывает будущее царя.
40. Идеи и образы трагедий У. Шекспира (+ тетрадь «История зарубежной литературы, ч. 1», с. 91 – 101)
Дата: 2018-09-13, просмотров: 1329.