Рассмотрим шестую строку в приведенной таблице. Отказ от «чтойности» характеризует не какую-то конкретную черту отдельных явлений, в которых себя выявляет мифологическое мышление, но сам процесс мышления, его движение. Главный тезис нашей работы, в которой мы пытались понять сущностное свойство мифологического мышления, не имеющего в основании субъект-объектную оппозицию, будет заключаться в том, что это мышление не является линейным.

Попытавшись выделить квант нелинейности, или самый элементарный ее символ, первосимвол, автор работы «Радикальный субъект и его дубль» А.Г. Дугин, назвал его «сучком», отображающим «самую глубинную и самую архаичную форму сакральности»[140]. Мы бы предложили другой элементарный символ – спираль. Она сохраняет свойство нелинейности, часто встречается в архаических орнаментах, и является хорошей альтернативой кванту линейности метафизики – вектору, так как представляет собой элементарный самоподобный фрактал. Но почему квант линейности мы назвали вектором?

В математике векторной стрелкой иногда обозначают полуоткрытый отрезок (отрезок, заканчивающийся выколотой точкой). Действительно, вспомним одну из основных мыслей анализа главы о земледельческом культе из работы А. Лобка «Антропология мифа»: небытие, которое противопоставляется бытию, оказывается той точкой, к которой стремится мышление, охваченное представлением о цели, находящейся в будущем линейного времени. Далее, из таблицы мы видим, что эта цель, как идеальная идея, – и есть та предельная точка, к которой устремляется вектор тренсцендирования, а поле, в котором собираются все такие точки, – есть поле истинных Идей, Блага, Единого и пр. Одной из задач, которую мы ставили перед собой, была задача уйти от апофатического языка описания мифологического мышления. Поэтому недостаточно назвать его мышлением нелинейным. Именно такой акцент делается на выборе «сучка» как первосимвола архаической формы сакральности: важно отклонение в сучке от прямой. Черты, которые позволяют говорить о собственных свойствах процесса этого мышление, это отсутствие остановки, «чтойности», творческая перформативность, создающая реальность мира в мифе вместо его описания с внешней точки зрения, и т.д.

В философии постмодерна отсутствие «чтойности» в мышлении, а также отсутствие границ этой «чтойности», которые устанавливают в селективных актах разграничения дизъюнктивным мышлением реальность на поля А и не-А с вертикальной иерархией метауровней, получило ход в концепте ризомы, которая есть такое множественное, которое не создается добавлением более высокого измерения, а напротив, есть результат вычитания единственного из множества: «n-1»[141], «в ризоме нет точек или позиций, какие мы находим в структуре – дереве или корне. Есть только линии»[142].

В искусстве с ризомой мы можем встретиться на картинах Клее, который использовал линии, нарушая традицию обозначать ими границы предметов. Линия движется, но не образует замкнутых фигур, переходит из изображения фона к его «жителям», которым одна линия и указывает путь, и прокладывает его, и рисует изгибы их тел, устраняя главную оппозицию перспективного изображения фигура-фон, подчиняющего фигуры внешнему упорядочиванию: «одновременно холст и лист, полотнище и объем, клетки тетради и земельный кадастр, история и карта)»[143]. Фуко, разбирая изобразительные приемы Клее, также отмечает, что его рисунки устраняют оппозицию письма и изображения. О повествовательности архаических изображений можно прочитать в любой книге о первобытном искусстве[144]. Более того, в самых первых петроглифах не было различия между картинкой, словом, и его смыслом, который угадывался из изображения, и такие рисованные письмена могли выстраиваться в целые рассказы.

Творческая перформативность мифологического мышления отличается от перформативности в конструктивизме тем, что не создает новый мир будущего, а внедряется в экстатических состояниях в глубины настоящего, не знает внешнего, но движется внутри себя. Границы этого мышления не полагают собственных границ. Граница мифа ничего не ограничивает, но разворачивает свое собственное бытие. Самодостаривание (творческую перформативность), отсутствие остановки, «чтойности», подвижность границы, не образующей внутреннего и внешнего ей поля, – все это мы найдем в архаическом образе спирали. Спираль также является самым простым образом фрактала, который не направлен во вне, как вектор, но движется внутри себя.

Древнейшим спиральным символом является меандр. Л. И. Акимова. противопоставляет его шахматному орнаменту как более «психологический» тип орнамента, так как меандр «имеет силуэт, фигуру, индивидуальность». «Шахматный орнамент духовно апатичен… Он воплощает надчеловеческий уровень бытия, закон природы. Меандр, напротив, не просто заполняет отведенное для него место, а сам "идет"»[145]. Одно из значений символического изображения меандра – лабиринт. И снова мы найдем пересечение этой фигуры с фрактальностью. В.В. Тарасенко пишет о том, что впервые «монстры» и парадоксы встретились на острове Крит еще в мифические времена: там был сформулирован парадокс лжеца («”Все критяне лжецы”– сказал один критянин»), а кроме того «там был выстроен лабиринт – топологический аналог геометрического "монстра" и дом мифического монстра Минотавра – чудовища с головой быка и туловищем человека». Таким образом, монстр Минотавр живет в архитектурном "монстре"… Когда совмещаешь эти вещи, то охватывает ощущение резонанса, соприкосновения с какой-то тайной зашифрованной в этом совпадении. Может быть, тайной рождения европейской культуры и цивилизации, европейского "линейного" мышления из "нелинейного" мифа»[146]. Таким образом, мы видим что лабиринт, меандр и спираль являются тремя базовыми фигурами, в которых символически отображена фрактальность мифа как альтернатива «линейному» мышлению.