В этом параграфе мы проложим другой путь для ответа на вопрос, чем объясняется разрыв связи человека и мира, и в каких формах этот разрыв себя обнаруживает. Первый шаг в направлении к рождению субъекта из мифологического пространства в нашем исследовании будет совпадать с исходным пунктом концепции А. Лобка (возникновение представления о небытии). Но в дальнейшем наши пути разойдутся, так как главной для нас будет проблема возможности описания собственно мифологического состояния человека из той перспективы, в которой он находится сейчас, внутри теоретического подхода, неизбежно накладывающего отпечаток на результат исследования первобытной реальности. В первой части работы мы показали, как субъект-объектная оппозиция предопределяет многие ошибки описания мифологического мышления, а также фундирует другие классические оппозиции, такие как пространство и время, ставшие теми «очками», через которые современный человек воспринимает мир. Поэтому, если мы дойдем до фундамента самой субъект-объектной оппозиции, нам станет ясно, можно ли эти «очки» снять, или хотя-бы как-то подкорректировать, чтобы они «показывали» явления сродные, или адекватные мифологическому восприятию мира. Вернемся к магическим заклятиям.

Заклятие для остановки крови основывалось на отождествлении жизненных сил человека и его потока крови. Это кажется бессмыслицей для дизъюнктивной рациональной логики, но является общим принципом логики мифологической – все есть жизнь. В данном случае, кровь не только позволяет человеческому сердцу биться, делает его живым, но и сама живет, и даже более того, если она, как жизненная сила человека, пытается покинуть его, то человек пытается ее укротить, отняв жизненную силу у нее самой.

Для мифологического мышления смерть тоже представляется живой, в русской народной традиции она является старухой. Это оказывается возможным благодаря тому, что смерть не противопоставлена жизни: все есть жизнь, и никакого небытия нет. Но если нет небытия, возможно ли говорить о единстве всего живого? «В египетском языке нет слова для обозначения такого всеохватывающего горизонта целостности, как тот, что описывается нашими терминами «космос», «мир», «действительность», как нет в нем и слов «время», «пространство»»[47]. Не было и вечности, оторванной от изменчивости. Жизнь не представляется мифологическому сознанию как завершенное единство, которое можно наблюдать со стороны, так как человек сам всегда включен в это единство, он оказывается необходимым звеном в его непрерывном воспроизведении. Из-за отсутствия «трещины» между внутренним и внешним, благодаря которой самосознание вклинивается в акт познания вещи и вычленяет примесь субъективного к объекту, в обозримом для человека мире остается «слепым» пятном он сам. Это слепое пятно – точка разрыва единства сущего, она же – точка его творения (связность мира устанавливается ритуалом), и пока это так – невозможна постановка вопроса «о бытии». Поэтому, вполне возможно, что отсутствие понятия единого бытия в древнеегипетком сознании было связано как раз с тем, что горизонтом, оформляющим эту целостность, возможность сформировать единство понятия, включающее в себя «Все», является представление о небытии, или о бытии другого рода, которое может вместить в себя все, то есть о мышлении, которое существует иначе, чем все существующее. Неслучайно ведь для древних греков понятие «определить» имело одним из смыслов значение ограничения, а неограниченное не могло быть схвачено точным понятием: «Греческая наука делает акцент именно на конце, границе, ибо тут – начало оформления, а вместе с ним и начало познания: неоформленное, беспредельное как таковое – непознаваемо»[48].

Непрерывный процесс «единения» круга сущего замыкается в момент выхода из него человека, а процесс «единения» сменяется завершенным «единством». Единое бытие вневременно. Для того чтобы остановить его поток и собрать его в одной неподвижной схеме, необходимо было вырваться из всеобщего движения, «посмотреть на все со стороны». Таким образом, выход из мифологического пространства сопряжен с утратой мифологического состояния, трансформацией бытия самого человека. Рождение субъекта – это рождение наблюдателя.

Весь этот процесс напоминает выход художника за пределы картины, которую он рисует, что позволяет очертить ее раму и объединить объекты, помещаемые внутри нее, общим принципом – перспективой. В перспективной технике открывается новое положение человека, она подстраивает изображение под его прямолинейный взгляд, ему не нужно отправляться в «путешествие» внутрь картины, удобно наблюдать ее со стороны, здесь пространство «подчинено активному проникновению взора зрителя в созерцаемый им внешний мир». Если же пространство, например, «эксцентро‑концентрично», как в дальневосточной живописи, «зритель воспринимает пространство изнутри картины, из ее центра»[49].

Таким образом, мы видим, как перекликаются рассуждения о переходе человека из мифологического единства с миром к существованию в качестве субъекта с описанием перехода от неперспективных техник изображения к перспективным. А именно, есть ряд возникающих в этих переходах соответствий: граница бытия – рама картины; единство мира в понятии – единство изображения мира; субъект-наблюдатель, устанавливающий объект, – зритель, взору которого подчинено пространство картины. Кроме того, оппозиция субъект-внутреннее/объект-внешнее будет иметь место как в характеристиках чисто философского рассуждения о рождении субъекта при переходе от «мифа к логосу», так и в рассмотрении частного проявления культуры – техники изображения мира.

В самом общем виде и в своей основе ряд соответствий между субъектом, ограничивающим единое бытие, и художником-наблюдателем, обрамляющим мир искусства, будет иметь представление о границе, которая является границей между А и не-А, например, внутренним и внешним, и выполняет селективную функцию, строго определяя место каждому объекту по одну сторону от этой границы. Это базовое для западноевропейского сознания представление границы, соответствующее дизъюнктивной логике, настолько укоренено в сознании и культуре, что кажется чуть ли не единственно возможным. Но для адекватного описания мифологического восприятия мира, необходимо найти альтернативу этому представлению. Причем такую альтернативу, которая была бы содержательно наполнена, мыслима и представляема.