(Компания бывших моряков собралась на палубе яхты «Нелли», стоящей на якоре в устье Темзы.)

– И здесь тоже был один из мрачных уголков земли, – сказал вдруг Марлоу.

Из нас он был единственным, кто все еще плавал по морям. Худшее, что можно было о нем сказать, это то, что он не являлся типичным представителем своей профессии. Он был моряком, но вместе с тем и бродягой, тогда как большинство моряков ведет, если можно так выразиться, оседлый образ жизни. По натуре своей они – домоседы, и их дом – судно – всегда с ними, а также и родина их – море. Все суда похожи одно на другое, а море всегда одно и то же. На фоне окружающей обстановки, которая никогда не меняется, чужие берега, чужие лица, изменчивый лик жизни скользят мимо, завуалированные не ощущением тайны, но слегка презрительным неведением, ибо таинственным для моряка является только море – его владыка, – море, неисповедимое, как сама судьба. После рабочего дня случайная прогулка или пирушка на берегу открывает моряку тайну целого континента, и обычно моряк приходит к тому заключению, что эту тайну не стоило открывать. Рассказы моряков отличаются простотой, и смысл их как бы заключен в скорлупу ореха. Но Марлоу не был типичным представителем моряков (если исключить его любовь сочинять истории), и для него смысл эпизода заключался не внутри, как ядрышко ореха, но в тех условиях, какие вскрылись благодаря этому эпизоду: так благодаря призрачному лунному свету становятся иногда видимы туманные кольца.

Замечание его никому не показалось странным. Это было так похоже на Марлоу. Его выслушали в молчании. Никто не потрудился хотя бы проворчать что-нибудь в ответ. Наконец он заговорил очень медленно:

– Я думал о тех далеких временах, когда впервые появились здесь римляне, тысяча девятьсот лет назад... вчера... Свет, скажете вы, загорелся на этой реке во времена рыцарей? Да, но он был похож на пламя, разлившееся до равнине, на молнию в тучах. Мы живем при вспышке молнии – да не погаснет она, пока движется по орбите наша старая Земля! Но вчера здесь был мрак. Представьте себе настроение командира красивой... как они называются?.. ах да!.. триремы в Средиземном море, который внезапно получил приказ плыть на север. Он едет сушей, спешно пересекает земли галлов и принимает командование одним из тех судов, которые, если верить книгам, строились сотней легионеров в течение одного-двух месяцев... Какими ловкими парнями были, должно быть, эти люди!.. Представьте себе, что этот командир явился сюда, на край света... Море свинцовое, небо цвета дыма, судно неуклюжее, как концертино, а он поднимается вверх по реке, везет приказы, или товары, или... что хотите. Песчаные отмели, болота, леса, дикари... очень мало еды, пригодной для цивилизованного человека, и нет ничего, кроме воды из Темзы, чтобы утолить жажду. Здесь нет фалернского вина, нельзя сойти на берег. Кое-где виднеется военный лагерь, затерявшийся в глуши как иголка в стоге сена. Холод, туман, бури, болезни, изгнание и смерть – смерть, притаившаяся в воздухе, в воде, в кустах. Должно быть, здесь люди умирали как мухи. И все-таки он это вынес. Вынес молодцом, не тратя времени на размышления, и только впоследствии хвастался, быть может, вспоминая все, что пришлось ему перенести. Да, то были люди достаточно мужественные, чтобы заглянуть в лицо мраку. Пожалуй, его поддерживала надежда выдвинуться, попасть во флот в Равенне, если найдутся в Риме добрые друзья и если пощадит его ужасный климат. И представьте себе молодого римлянина из хорошей семьи, облеченного в тогу. Он, знаете ли, слишком увлекался игрой в кости и, чтобы поправить свои дела, прибыл сюда в свите префекта, сборщика податей или купца. Он высадился среди болот, шел через леса и на какой-нибудь стоянке в глубине страны почувствовал, как глушь смыкается вокруг него, ощутил биение таинственной жизни в лесу, в джунглях, в сердцах дикарей. В эти тайны не могло быть посвящения. Он обречен жить в окружении, недоступном пониманию, что само по себе отвратительно. И есть в этом какое-то очарование, которое дает о себе знать. Чарующая сила в отвратительном. Представьте себе его нарастающее сожаление, желание бежать, беспомощное омерзение, отказ от борьбы, ненависть...

Марлоу умолк.

– Заметьте... – заговорил он снова, поднимая руку, обращенную к нам ладонью, и походя в этой позе, со скрещенными ногами, на проповедующего Будду, одетого в европейский костюм и лишенного цветка лотоса. – Заметьте: никому из нас эти чувства не доступны. Нас спасает сознание целесообразности, верное служение целесообразности. Но этим парням не на что было опереться. Колонизаторами они не были. Боюсь, что административные их меры были направлены лишь на то, чтобы побольше выжать. Они были завоевателями, а для этого нужна только грубая сила, – хвастаться ею не приходится, ибо она является случайностью, возникшей как результат слабости других людей. Они захватывали все, что могли захватить, и делали это исключительно ради наживы. То был грабеж, насилие и избиение в широком масштабе, и люди шли на это вслепую, как и подобает тем, что хотят помериться силами с мраком. Завоевание земли – большей частью оно сводится к тому, чтобы отнять землю у людей, которые имеют другой цвет кожи или носы более плоские, чем у нас, – цель не очень-то хорошая, если поближе к ней присмотреться. Искупает ее только идея, идея, на которую она опирается, – не сентиментальное притворство, но идея. И бескорыстная вера в идею – нечто такое, перед чем вы можете преклоняться и приносить жертвы.

Марлоу прервал свою речь. Огни скользили по реке – маленькие огоньки, зеленые, красные, белые; они преследовали друг друга, догоняли, сливались, потом снова разъединялись медленно или торопливо. В сгущающемся мраке движение на бессонной реке не прекращалось. Мы смотрели и терпеливо ждали – больше нечего было делать, пока не окончится прилив; но после долгого молчания, когда он нерешительно сказал: "Думаю, вы, друзья, помните, что однажды я сделался ненадолго моряком пресных вод", – мы поняли, что до начала отлива нам предстоит прослушать одну из неубедительных историй Марлоу.

Перевод Александры Кривцовой

Вопросы.

Какой смысл получает в этом фрагменте оппозиция света и тьмы? Как этот смысл развертывается в дальнейшем действии?

Почему Марлоу вспоминает о Древнем Риме? Какие параллели между древностью и современностью подразумеваются или проводятся прямо?

Римлян Марлоу называет не колонизаторами, а завоевателями. В чем разница?

Завоевание Земли, по мнению Марлоу, цель не очень-то хорошая. Искупает ее только Идея. Какую идею он имеет в виду? Какое отношение это имеет к истории Курца?

Что Марлоу имеет в виду, когда говорит о «чарующей силе в отвратительном»?

Какой смысл вы видите в уподоблении Марлоу проповедующему Будде?

Повествователь рассуждает о рассказах моряков: они «отличаются простотой, и смысл их как бы заключен в скорлупу ореха. Но Марлоу не был типичным представителем моряков (если исключить его любовь сочинять истории), и для него смысл эпизода заключался не внутри, как ядрышко ореха, но в тех условиях, какие вскрылись благодаря этому эпизоду». Прокомментируйте.

Почему рассказы Марлоу названы неубедительными (возможен другой перевод: to hear about one of Marlow's inconclusive experiences)?

Капсула: Колонии и империи

Что вы знаете о колониальном разделе мира? Какие территории принадлежали Великобритании, какие – другим странам?

В апреле 1917 года была опубликована работа Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма». Новым в ней было не то, что современность определялась как «эпоха империй», а то, что империализм выводился из капитализма, понимался как его выражение. Ленин, в соответствии с марксистской доктриной, растворял политику в экономике.

Между тем современники понимали империализм именно как политический принцип, суть которого заключалась в том, что из единого центра осуществлялось управление более ил менее удаленными территориями, различающимися по населению, природным условиям, политическому устройству. Империалистическим такой порядок называют не по внутриполитическим, а по внешнеполитическим («геополитическим») основаниям. К концу XIX века несколько могущественных держав разделили мир на сферы влияния.

Политический смысл слова «колония» кажется самоочевидным. Это не так. Древние греки основывали свои поселения по берегам Средиземного и Черного морей, жили в этих поселениях чрезвычайно обособленно, общение с аборигенами сводилось к торговле. Никто из них не пытался навязать скифам или иберам греческий язык, греческую религию или демократию, никто не рассматривал такие поселения как форпост для продвижения вглубь материка.

Римляне в этом смысле колонизацией не занимались вообще. В Новое время португальцы, испанцы, голландцы, англичане, французы, русские использовали разные колониальные стратегии. Колониальные империи были очень разными, отношения с метрополией строились по разным моделям, по-разному организовывалась внутренняя жизнь. Местная администрация могла сохраняться или заменяться колониальной. Территория могла считаться заморским департаментом, и тогда там действовали те же органы управления, что в метрополии. В иных случаях надо говорить лишь о сильном экономическом или культурном влиянии, о политическом или военном присутствии. Термин «колония» стирает разницу между колониями, полуколониями, доминионами, заморскими департаментами, подмандатными, управляемыми территориями, в некоторых случаях весьма важную. А США вообще никогда не проводили политику колониализма. Отношения США даже с теми странами, где их влияние было наиболее сильным, никогда не строились по колониальной модели. Доминируя почти столетие в странах Латинской Америки, США никому не оставили в наследство ни языка, ни религии. (Как особый случай следует рассматривать Филиппины, где английский язык вытесняет испанский, возможно, именно потому, что не воспринимается как язык колонизаторов.) Тринидад и Ямайка получили английский язык не от Америки, а от Англии – прежней колониальной метрополии.

Не подлежит сомнению, что империалистический и колониальный порядок XIX века предполагал неравенство по признаку территории и расы. Благополучие Европы обеспечивалось хищнической эксплуатацией человеческих и природных ресурсов колоний. Прямое насилие по отношению к туземным народам и даже в некоторых случаях геноцид – позорный факт истории Европы, которого старались не замечать о котором предпочитали не думать. Считалось, что европейские нации, далеко ушедшие вперед по дороге процесса, цивилизуют отсталые народы, искореняют варварство, приобщают туземцев к европейским ценностям.

При всей авторитетности современной антиколониальной критики, нельзя не признать, что для такого понимания империалистической политики тоже есть основания.