Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Уэллс происходил из бедной семьи, но благодаря своим способностям сумел получить стипендию для учебы в университете. В Кингс-Колледже в Лондоне он изучал зоологию под руководством Томаса Гексли (Хаксли; внук Гексли – знаменитый Олдос Хаксли). Дарвиновская теория к этому времени уже была признана научным сообществом, однако противники идеи естественного происхождения человека еще могли считаться учеными. Полемизируя с ними, Гексли получил прозвище «бульдог Дарвина». К своей научной специальности Уэллс относился серьезно, хотя не стал ни академическим ученым, ни преподавателем. В 1942 году он получил степень доктора.
Биологическое образование сказывается. Может быть, как раз в этой области предположения Уэллса наиболее достоверны. Марсиане умирают от земных болезней, от которых у них нет иммунитета; «Пища богов» и «Тоно-Бенге» – это нынешние биодобавки и стимуляторы.
Вначале Уэллс занимался журналистикой, писал на научно-популярные темы. В 1895 году был опубликован роман «Машина времени», потом «Остров доктора Моро», «Человек-невидимка», «Война миров», «Когда спящий проснется», «Первые люди на Луне». Писал Уэллс не только фантастические романы, но и романы реалистические, а также философские трактаты. Он был плодовитым автором, обычное английское собрание сочинений Уэллса включает 21 том. Впрочем, самые известные его сочинения написаны им были в самом начале карьеры, с 1895 по 1901 год.
Вероятно, мы читаем не совсем того Уэллса, каким он был. Современников восхищала его научная осведомленность и прозорливость в технических вопросах: он придумал танк, предсказал использование авиации в военных целях и тд. Но читают Уэллса не потому, что он предсказал бог знает сколько вещей, которые потом были созданы. Наверняка были и другие фантасты, предсказывавшие то же самое.
Набоков, с оттенком эстетского снобизма, восхищался Уэллсом, противопоставляя его интеллектуалам вроде Ромена Роллана и Томаса Манна. Но Уэллс и в самом деле очень хороший писатель. От читателя-подростка обычно ускользает его стилистическое мастерство. Часто книги Уэллса – искусные стилизации или пародии. Он пародирует жанры журналистики, пишет то как бесстрашный репортер, которому надо залезть в самое пекло, то как солидный научный обозреватель. В сочетании с буйной фантазией это рождает ощущение достоверности, жути и нередко – комизма. У него отличное чувство юмора, он умеет повествовать и создавать характеры.
Современные критики, как правило, больше интересуются социальными, а не научно-техническими аспектами фантастики Уэллса. В самом деле, в начале XXI века читатель знает: что бы ни придумал фантаст, все непременно сбудется. Писатель может придумать одну-две новых вещи и рассуждать о том, какие изменения вследствие этого произойдут в мире. А в жизни эти новые вещи сами собой появляются в таком множестве, что человеческой фантазии за ними не угнаться. Сама область изобретательства перестала считаться наукой, а физика и математика превращаются в нечто вроде философии. По-видимому, сам себя Уэллс считал фантастом в более традиционном, жюльверновском смысле. Ему очень нравились изобретения, а науку он мыслил как средство для практического улучшения жизни. Так же мыслил он и литературу. Характерна полемика, возникшая между Уэллсом и Генри Джеймсом по поводу назначения искусства. Джеймс мечтал о Большой Книге, о совершенстве стиля. Гениальное творение оправдывает и самое себя, и годы труда, потраченные на него художником. Уэллс выступал как практик и дидактик. Он считал, что книга должна быть полезной в самом прямом смысле. Людям она объясняет, как им надо жить, а писателю приносит доход и уважение сограждан. Отношение Уэллса к литературе было таким практически-инженерным. Он и себя ощущал не Мастером, а кем-то вроде инженера. В этом есть, конечно, нечто очень архаическое. По своему духу Уэллс – типичный викторианец. Какие бы жуткие события ни происходили, все заканчивается более или менее хорошо: марсиане умирают, чудовища доктора Моро возвращаются в животное состояние.
«Мэри Глостер» (1896) Редьярда Киплинга
Lead in
Отцы и дети
Не так уж редко родители осуждают своих детей, при том, что дети вполне довольны своей жизнью, считают себя успешными, имеют хорошую деловую репутацию. Почему так бывает? Что обычно вызывает недовольство родителей?
Текст
Я платил за твои капризы, не запрещал ничего.
Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его.
Доктора говорят – две недели. Врут твои доктора,
Завтра утром меня не будет... и... скажи, чтоб вышла сестра.
Не видывал смерти, Дикки? Учись, как кончаем мы,
Тебе нечего будет вспомнить на пороге вечной тьмы.
Кроме судов, и завода, и верфей, и десятин,
Я создал себя и мильоны, но я проклят – ты мне не сын!
Капитан в двадцать два года, в двадцать три женат,
Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.
Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет,
И вот я, сэр Антони Глостер, умираю – баронет!
Я бывал у его высочества, в газетах была статья:
"Один из властителей рынка" – ты слышишь, Дик, это – я!
Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд.
Я хватался за случай, и это – удачей теперь зовут.
Что за судами я правил! Гниль и на щели щель!
Как было приказано, точно, я топил и сажал их на мель.
Жратва, от которой шалеют! С командой не совладать!
И жирный куш страховки, чтоб рейса риск оправдать.
Другие, те не решались – мол, жизнь у нас одна.
(Они у меня шкиперами.) Я шел, и со мной жена.
Женатый в двадцать три года, и передышки ни дня,
А мать твоя деньги копила, выводила в люди меня.
Я гордился, что стал капитаном, но матери было видней,
Она хваталась за случай, я следовал слепо за ней.
Она уломала взять денег, рассчитан был каждый шаг,
Мы купили дешевых акций и подняли собственный флаг.
В долг забирали уголь, нам нечего было есть,
"Красный бык" был наш первый клипер, теперь их тридцать шесть!
То было клиперов время, блестящие были дела,
Но в Макассарском проливе Мэри моя умерла.
У Малого Патерностера спит она в синей воде,
На глубине в сто футов. Я отметил на карте – где.
Нашим собственным было судно, на котором скончалась она,
И звалось в честь нее "Мэри Глостер": я молод был в те времена.
Я запил, минуя Яву, и чуть не разбился у скал,
Но мне твоя мать явилась – в рот спиртного с тех пор я не брал.
Я цепко держался за дело, не покладая рук,
Копил (так она велела), а пили другие вокруг.
Я в Лондоне встретил Мак-Кулло (пятьсот было в кассе моей),
Основали сталелитейный – три кузницы, двадцать людей.
Дешевый ремонт дешевки. Я платил, и дело росло,
Патент на станок приобрел я, и здесь мне опять повезло,
Я сказал: "Нам выйдет дешевле, если сделает их наш завод",
Но Мак-Кулло на разговоры потратил почти что год.
Пароходства как раз рождались – работа пошла сама,
Котлы мы ставили прочно, машины были – дома!
Мак-Кулло хотел, чтоб в каютах были мрамор и всякий там клен,
Брюссельский и утрехтский бархат, ванны и общий салон,
Водопроводы в клозетах и слишком легкий каркас,
Но он умер в шестидесятых, а я – умираю сейчас...
Я знал – шла стройка "Байфлита", – я знал уже в те времена
(Они возились с железом), я знал – только сталь годна
И сталь себя оправдала. И мы спустили тогда,
За шиворот взяв торговлю, девятиузловые суда.
Мне задавали вопросы, по Писанью был мой ответ:
"Тако да воссияет перед людьми ваш свет".
В чем могли, они подражали, но им мыслей моих не украсть –
Я их всех позади оставил потеть и списывать всласть.
Пошли на броню контракты, здесь был Мак-Кулло силен,
Он был мастер в литейном деле, но лучше, что умер он.
Я прочел все его заметки, их понял бы новичок,
И я не дурак, чтоб не кончить там, где мне дан толчок.
(Помню, вдова сердилась.) А я чертежи разобрал.
Шестьдесят процентов, не меньше, приносил мне прокатный вал.
Шестьдесят процентов с браковкой, вдвое больше, чем дало б литье,
Четверть мильона кредита – и все это будет твое.
Мне казалось – но это неважно, – что ты очень походишь на мать,
Но тебе уже скоро сорок, и тебя я успел узнать.
Харроу и Тринити-колледж. А надо б отправить в моря!
Я дал тебе воспитанье, и дал его, вижу, зря
Тому, что казалось мне нужным, ты вовсе не был рад,
И то, что зовешь ты жизнью, я называю – разврат.
Гравюры, фарфор и книги – вот твоя колея,
В колледже квартирой шлюхи была квартира твоя.
Ты женился на этой костлявой, длинной, как карандаш,
От нее ты набрался спеси; но скажи, где ребенок ваш?
Катят по Кромвель-роуду кареты твои день и ночь,
Но докторский кеб не виден, чтоб хозяйке родить помочь!
(Итак, ты мне не дал внука, Глостеров кончен род.)
А мать твоя в каждом рейсе носила под сердцем плод.
Но все умирали, бедняжки. Губил их морской простор.
Только ты, ты один это вынес, хоть мало что вынес с тех пор!
Лгун и лентяй и хилый, скаредный, как щенок,
Роющийся в объедках. Не помощник такой сынок!
Триста тысяч ему в наследство, кредит и с процентов доход,
Я не дам тебе их в руки, все пущено в оборот.
Можешь не пачкать пальцев, а не будет у вас детей,
Все вернется обратно в дело. Что будет с женой твоей!
Она стонет, кусая платочек, в экипаже своем внизу:
"Папочка умирает!" – и старается выжать слезу.
Благодарен? О да, благодарен. Но нельзя ли подальше ее?
Твоя мать бы ее не любила, а у женщин бывает чутье.
Ты услышишь, что я женился во второй раз. Нет, это не то!
Бедной Эджи дай адвоката и выдели фунтов сто.
Она была самой славной – ты скоро встретишься с ней!
Я с матерью все улажу, а ты успокой друзей.
Что мужчине нужна подруга, женщинам не понять,
А тех, кто с этим согласны, не принято в жены брать.
О той хочу говорить я, кто леди Глостер еще,
Я нынче в путь отправляюсь, чтоб повидать ее.
Стой и звонка не трогай! Пять тысяч тебе заплачу
Если будешь слушать спокойно и сделаешь то, что хочу,
Докажут, что я – сумасшедший, если ты не будешь тверд.
Кому я еще доверюсь? (Отчего не мужчина он, черт?)
Кое-кто тратит деньги на мрамор (Мак-Кулло мрамор любил)
Мрамор и мавзолеи – я зову их гордыней могил.
Для похорон мы чинили старые корабли,
И тех, кто так завещали, безумцами не сочли
У меня слишком много денег, люди скажут... Но я был слеп,
Надеясь на будущих внуков, купил я в Уокинге склеп.
Довольно! Откуда пришел я, туда возвращаюсь вновь,
Ты возьмешься за это дело, Дик, мой сын, моя плоть и кровь!
Десять тысяч миль отсюда – с твоей матерью лечь я хочу,
Чтоб меня не послали в Уокинг, вот за что я тебе плачу.
Как это надо сделать, я думал уже не раз,
Спокойно, прилично и скромно – вот тебе мой приказ.
Ты линию знаешь? Не знаешь? В контору письмо пошли,
Что, смертью моей угнетенный, ты хочешь поплавать вдали.
Ты выберешь "Мэри Глостер" – мной приказ давно уже дан, –
Ее приведут в порядок, и ты выйдешь на ней в океан.
Это чистый убыток, конечно, пароход без дела держать.
Я могу платить за причуды – на нем умерла твоя мать
Близ островов Патерностер в тихой, синей воде
Спит она... я говорил уж... я отметил на карте – где
(На люке она лежала, волны маслены и густы),
Долготы сто восемнадцать и ровно три широты.
Три градуса точка в точку – цифра проста и ясна.
И Мак-Эндрю на случай смерти копия мною дана.
Он глава пароходства Маори, но отпуск дадут старине,
Если ты напишешь, что нужен он по личному делу мне.
Для них пароходы я строил, аккуратно выполнил все,
А Мака я знаю давненько, а Мак знал меня... и ее.
Ему передал я деньги – удар был предвестник конца, –
К нему ты придешь за ними, предав глубине отца.
Недаром ты сын моей плоти, а Мак – мой старейший друг,
Его я не звал на обеды, ему не до этих штук.
Говорят, за меня он молился, старый ирландский шакал!
Но он не солгал бы за деньги, подох бы, но не украл.
Пусть он "Мэри" нагрузит балластом – полюбуешься, что за ход!
На ней сэр Антони Глостер в свадебный рейс пойдет.
В капитанской рубке, привязанный, иллюминатор открыт,
Под ним винтовая лопасть, голубой океан кипит.
Плывет сэр Антони Глостер – вымпела по ветру летят,–
Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.
Он создал себя и мильоны, но это все суета,
И вот он идет к любимой, и совесть его чиста!
У самого Патерностера – ошибиться нельзя никак...
Пузыри не успеют лопнуть, как тебе заплатит Мак.
За рейс в шесть недель пять тысяч, по совести – куш хорош.
И, отца предав океану, ты к Маку за ним придешь.
Тебя высадит он в Макассаре, и ты возвратишься один,
Мак знает, чего хочу я... И над "Мэри" я – господин!
Твоя мать назвала б меня мотом – их еще тридцать шесть – ничего!
Я приеду в своем экипаже и оставлю у двери его;
Всю жизнь я не верил сыну – он искусство и книги любил,
Он жил за счет сэра Антони и сердце сэра разбил.
Ты даже мне не дал внука, тобою кончен наш род...
Единственный наш, о матерь, единственный сын наш – вот!
Харроу и Тринити-колледж – а я сна не знал за барыш!
И он думает – я сумасшедший, а ты в Макассаре спишь!
Плоть моей плоти, родная, аминь во веки веков!
Первый удар был предвестник, и к тебе я идти был готов
Но – дешевый ремонт дешевки – сказали врачи: баловство!
Мэри, что ж ты молчала? Я тебе не жалел ничего!
Да, вот женщины... Знаю... Но ты ведь бесплотна теперь!
Они были женщины только, а я – мужчина. Поверь!
Мужчине нужна подруга, ты понять никак не могла,
Я платил им всегда чистоганом, но не говорил про дела.
Я могу заплатить за прихоть! Что мне тысяч пять
За место у Патерностера, где я хочу почивать?
Я верую в Воскресенье и Писанье читал не раз,
Но Уокингу я не доверюсь: море надежней для нас.
Пусть сердце, полно сокровищ, идет с кораблем ко дну...
Довольно продажных женщин, я хочу обнимать одну!
Буду пить из родного колодца, целовать любимый рот,
Подруга юности рядом, а других пусть черт поберет!
Я лягу в вечной постели (Дикки сделает, не предаст!),
Чтобы был дифферент на нос, пусть Мак разместит балласт.
Вперед, погружаясь носом, котлы погасив, холодна...
В обшивку пустого трюма глухо плещет волна,
Журча, клокоча, качая, спокойна, темна и зла,
Врывается в люки... Все выше... Переборка сдала!
Слышишь? Все затопило, от носа и до кормы.
Ты не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!
Перевод Ады Оношкович-Яцыны и Г. Фиша
Сюжет
Изложите основные этапы деловой карьеры сэра Антони Глостера. Уточните неясные места. Каким способом удалось Глостеру добыть первоначальный капитал? Что такое клипер? В какой-то момент Глостер решает начать собственное производство судов. Он говорит: «Патент на станок приобрел я». По-видимому, имеется в виду не обычный станок, а прокатный стан. Какую выгоду это принесло компании? Какие вопросы могли задавать Глостеру, когда он «за шиворот взял торговлю»? В чем состояли разногласия между Глостером и Мак-Кулло? Чем недовольна была вдова Мак-Кулло?
Как Глостер распорядился своим наследством? В чем он винит себя и в чем оправдывает? За что осуждает сына и почему надеется на него?
Персонажи
В сущности, в стихотворении два персонажа – сэр Глостер и его сын Дик, образ которого дан косвенно. Охарактеризуйте обоих. Подумайте, в чем отец может быть необъективен по отношению к сыну?
Сэр Антони Глостер – беспринципный и, видимо, жестокий предприниматель. Вспомните литературных персонажей, подобных сэру Глостеру, например, в произведениях Диккенса, Мамина-Сибиряка, Чехова, Шишкова, Томаса Манна, Голсуорси; в отечественной литературе и кинематографе постсоветского периода. В чем необычность трактовки образа у Киплинга?
Граф Глостер – персонаж «Короля Лира», преданный одним сыном и спасенный другим. Вероятно, это поверхностная ассоциация, но подумать о ней можно.
Максим Горький писал, что наблюдал «не один десяток купеческих сыновей, не удовлетворённых жизнью и работой своих отцов; они смутно чувствовали, что в этой однотонной, „томительно бедной жизни“ – мало смысла». Как могла разрешаться эта неудовлетворенность?
Обратите внимание на то, что, перебирая события своей жизни, Глостер останавливается как раз на том, что для него особенно болезненно. Почему?
В чем смысл его ответа на претензии конкурентов: «Тако да воссияет перед людьми ваш свет» («Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» – Евангелие от Матфея, 5, 14 – 16)?
Поэтика
Как в стихотворении передается состояние предсмертного бреда героя?
По форме стихотворение – предсмертная исповедь, а по жанру тяготеет к балладе, сюжетному рассказу в стихах. Баллада такого типа была широко представлена в поэзии романтизма. Подумайте о соотношении романтического и антиромантического в «Мэри Глостер».
Перевела стихотворение Ада Оношкович-Яцына (1897 – 1935) – ученица Гумилева. Подумайте, есть ли точки пересечения между Киплингом и Гумилевым. Сравните романтику Гумилева и романтику Киплинга; можно вспомнить хрестоматийных «Капитанов», «Моих читателей» или стихотворение «Туркестанские генералы».
Подумайте о назначении специальной терминологии и реалий деловой жизни в стихотворении.
Поэтическая ритмика Киплинга – вопрос, выходящий за пределы, которые могут быть рассмотрены в рамках настоящего курса. Какие приемы использует переводчица для передачи необычности этой ритмики? Какой эффект достигается с помощью этих приемов? Какие русские поэты используют те же приемы с той же целью?
Прочитайте другие стихи Киплинга (Если. Томлинсон. Бремя белого человека. Стихи о трех котиколовах. Королева (Романтика, прощай навек…). Дворец. Дети Марфы).
Явное влияние Киплинга ощущается в «Балладе об украденном козле» Фазиля Искандера:
Пока не напьются мои быки (одры! в заготовку пора!),
Мы будем курить и чесать языки, пока не спадет жара.
Мы будем курить табак городской, которому нет цены…
А вот что случилось над этой рекой за год до германской войны.
То было лет пятьдесят назад, но я говорю всегда:
Да здравствует крупный рогатый скот, а мелкий скот – никогда!
Вот так же слева шумел Кодор, но я ещё был юнцом,
Вот так же мы в горы стадо вели (мир праху его!) с отцом.
За веткой черники (эх, губошлёп!) я приотстал слегка.
Но вот вылезаю я на тропу и вижу издалека:
Чужой человек волочит козла…из нашего стада козёл.
Я сразу узнал козла своего, узнал и того, кто вёл.
Когда-то он в доме гостил у нас. Видать по всему – абрек.
Не то из Мингрелии беглый лаз, не то цебельдинский грек.
Но мы не спросили тогда у него: кто он? куда? зачем?
Право гостей говорить и молчать не нарушалось никем.
Найдите стихотворение полностью, прочитайте его.
Найдите другие стихи русских поэтов, темы и стилистика которых в том или ином отношении близки киплинговским. Обратите внимание на произведения Маяковского, Багрицкого, Тихонова, Сельвинского, Симонова, Самойлова.
Неоромантизм.
Неоромантизм – одно из самых неясных понятий в истории литературы. Неясно все: границы и хронологические рамки явления, его отношения с классическим романтизмом, с другими явлениями литературы рубежа веков. Наиболее очевидным кажется применение термина «неоромантический» к таким авторам, как Стивенсон и Киплинг. В этом случае неоромантизм включает в себя определенные характеристики тематики, героя и материала. Герой, как правило – мужественный человек, действующий в экстремальных обстоятельствах; действие разворачивается в экзотическом мире прошлого или далеких стран. При этом есть еще какая-то трудноуловимая грань, отделяющая неоромантизм от массовой литературной продукции в духе Хаггарда или Буссенара, эксплуатирующей те же самые темы.
Однако очень часто неоромантизм толкуется широко. В него включают и литературу, связанную с идеологией крови и почвы, и литературу символизма, и весь декаданс. Т.е., неоромантизмом называют все, находящееся в оппозиции к классическому реализму XIX века. У В. М. Толмачева сюжет литературного развития XIX века предстает как движение «от романтизма к романтизму» с краткой, хотя и значимой, остановкой в реализме. Едва ли расширительное толкование оправданно. В этом случае не ясно, как называть тех же Киплинга и Стивенсона. Их произведения не похожи на произведения писателей-реалистов XIX века. Но литературная программа Стивенсона и Конрада не совпадает и с программой символистов. Просто романтиками их назвать тоже нельзя.
По-видимому, разумнее всего исходить из традиционного представления о неоромантизме, включая в него таких авторов, как Стивенсон, Киплинг, Конрад, Джек Лондон, и в основном ограничиваясь англоязычной литературой. Неоромантическим произведениям свойствен героический пафос. Герой – не эстет, не интеллектуал, а «простой человек». В значительной части эти произведения сейчас воспринимаются как классика детской литературы, хотя они, как правило, изначально не задумывались как детские. Почему это стало детской литературой – интересный вопрос.
Появление такой литературы может быть объяснено с помощью той логики, которую развертывает Освальд Шпенглер. Рассуждая о духе цивилизации, Шпенглер писал, что его выразителями являются не гении, поэты и полководцы, а инженеры, офицеры, техники. Цивилизация антиромантична. Но она порождает особую романтику – романтику цивилизации, пафос посредственности, героизм маленького человека. Это романтизм антиромантический, антииндивидуалистический, переплетающийся с викторианской этикой.
Феномен неоромантизма не будет правильно понят без учета атмосферы империализма, в которой он формировался. Колониальная экспансия идеологически обосновывалась представлением о том, что именно и только в европейской цивилизации воплощены принципы рациональности – разумности. Поэтому-то она и обладает превосходством. В столкновении с дикарями и с дикой природой европейская цивилизация приводит их к порядку и дисциплине. Тем самым белый человек исполняет свою благородную миссию, несет свое гордое бремя. Легко заметить, что эта идеологическая основа есть в сочинениях неоромантиков. Дело не только в том, что действие часто происходит колониях, что персонажи так или иначе являются участниками колониальной экспансии. Даже герои «Острова сокровищ» отправляются на поиски сокровищ, награбленных английскими пиратами у испанцев, то есть участвуют в перераспределении доходов от эксплуатации колоний. Но дело не только в этом. Главное, герой наделен разумностью и здравым смыслом. Его борьба – это борьба с иррациональным. Чаще всего с дикарями, с природой. Но может быть – и с буйной ватагой пиратов, и с преступным миром большого города, и с темной поэзией шотландской старины.
Если б в этих книгах было только это, они, может быть, не заслуживали интереса. Но они показывают не только торжество разума, но и то, какая тонкая грань отделяет разум от безумия, рациональное от иррационального.
Империализм Киплинга и Конрада (как и дедуктивный метод Конан Дойла) – меры безопасности против иррациональной человеческой природы. Писатель дает возможность заглянуть на ту сторону и возвращает нас обратно – в уютный мир цивилизации. Это соответствует настроениям подростка, который, бунтуя, не хочет тем не менее отрываться от дома. Эти книги устраивают и педагогов и детей. Но дети из них выносят больше, чем думают педагоги.
Дата: 2019-07-30, просмотров: 285.