подчеркивая, что здесь именно надлежит победить или умереть («Ляоян — моя могила!»). Сражение разыгралось для нас в общем очень удачно — все атаки японцев были отражены, они понесли вдвое тяжкие сравнительно с нами потери и выдохлись. У нас было полуторное превосходство в силах, и наши войска горели желанием нанести врагу решительный удар.

Но вместо того чтобы атаковать 18 августа прямо перед собой и добить уже полуразбитых Оку и Нодзу, Куропаткин натеял сложный и путаный маневр на правом берегу Тай-цзыхэ: одной японской дивизии оказалось там достаточно, чтобы слабая его воля безоговорочно подчинилась воле бо­лее мужественного Куроки. И несмотря на тройное здесь превосходство в силах (и пятерное в артиллерии), несмотря на отражение Куроки, Куропаткин надает духом, подчиня­ется впечатлению случайных, мимолетных неудач, отказы­вается от продолжения борьбы, предписывает отступление. ('лучай патологический — болезненное отсутствие воли.

За Ляояном — Шахэ. Торжественно заявив, что «при­шло время заставить японцев подчиниться нашей воле», русский главнокомандующий на деле подчиняется воле морвого же контратакующего японского ротного командира.

Затем — критический момент всей кампании — поте­рянное сражение при Сандепу, сражение, в котором глав­нокомандующий лишил свою армию победы и которое отомстит за себя под Мукденом. Мукденский разгром — завершение всего куропаткинского полководчества, пе­чальный его синтез.

Огромная доля ответственности лежит на Петербурге, оставившем Куропаткина шесть лишних месяцев на пос­ту, явно превышавшем его моральные силы и военные способности. Куропаткин подлежал отчислению уже по­сле Ляояна. На Шахэ он не выдержал переэкзаменовки, п после Сандепу сохранение Куропаткина на посту глав­нокомандующего было чревато более гибельными по­следствиями, чем подход к японцам новой армии Ноги.

По складу духа Куропаткин — яркий представитель ма­териалистической школы, убежденный и последовательный материалист. Он совершенно лишен интуиции полководца, лишен чуткости, органически лишен способности чувство­вать пульс боя. Святая святых военного дела закрыта для него — не могущий вместить не вмещает.

Со всем этим он заботливый начальник. Всю войну, в каких бы трудных условиях войска ни находились, они были одеты, обуты и накормлены. Но «не единым хлебом

F                                                                                                            99

ИСТОРИЯ РУССКОЙ АРМИИ

жив человек». Заботясь о желудках своих подчиненных, Куропаткин не обращал никакого внимания на их дух. Его неизменные приказы «атаковать, но без решимости», «с превосходными силами в бой не вступать» действовали удручающим образом, убивали в командирах желание схва­титься с врагом и победить во что бы то ни стало. Волевой паралич Куропаткина сообщался войскам, и в первую оче­редь войсковым начальникам.

«Куропаткин, как и Мольтке, поклонялся расчету и ма­терии,— характеризует это злосчастное полководчество Б. В. Геруа,— но в то время, как Мольтке понимал место того и другого и не мешал армии работать, Куропаткин походил на механика, боявшегося шума машины, им же самим пущенной в ход. Он косился на рычаги с надписями «стоп» и «задний ход» с занесенной над ними готовой рукой. Много зная, но плохо чувствуя пульс операций и боя, Куропаткин никогда не умел отличить важное от неважного, решающее от вспомогательного».

Генерал Куропаткин обладал лишь низшей из воинских добродетелей — личной храбростью. Храбрость может счи­таться достоинством лишь применительно к нижнему чину. От офицера, тем более от старшего начальника, требуется уже нечто гораздо большее. Офицер так же не смеет не быть храбрым, как не может не быть грамотным: это качество в нем подразумевается. Суворов формулировал это ясно, кратко и исчерпывающе: «Рядовому — храб­рость, офицеру — неустрашимость, генералу — мужест­во». И он с Наукой Побеждать вдохнул это мужество в сердца Багратиона, Кутузова, Каменского 2-го — взра­щенной им орлиной стае. Но армия Милютина не знала Науки Побеждать, и громадному большинству ее старших начальников, Куропаткину в том числе (и больше, чем другим) не хватало «мужества» в суворовском понятии этого слова. Отличный администратор, генерал Куропаткин совершенно не был полководцем и сознавал это. Отсюда его неуверенность в себе. «Только бедность в людях за­ставила Ваше Величество остановить свой выбор на мне»,— заявил он Государю, отправляясь в Маньчжурию. Узнав о назначении Куропаткина, М. И. Драгомиров заметил: «А кто же при нем будет Скобелевым?» Эти «крылатые слова» как нельзя лучше характеризуют положение быв­шего начальника штаба Белого Генерала.

Отсутствие интуиции имело следствием то, что Куро­паткин принял в ведении стратегических операций в Маньчжурии тактический масштаб туркестанских походов.

ВОЙНА С ЯПОНИЕЙ 1904—1906 ГОДОВ И ПЕРВАЯ СМУТА

Он забывал о корпусах, интересуясь батальонами, упу­скал общее, увлекаясь частным, не умел отличить глав­ного от второстепенного. Постоянно вмешиваясь по вся­ким пустякам в распоряжения своих подчиненных, Ку­ропаткин распоряжался отдельными батальонами через головы войсковых начальников, передвигал охотничьи команды, орудия, разменивался на мелочи и ничего не замечал за этими мелочами. То же отсутствие интуиции и объясняет его поистине болезненную страсть к отряд­ной импровизации. Отрядами можно было воевать со среднеазиатскими ханами, отнюдь не с могущественной державой. В Мукденском сражении, например, отряд ге­нерала фон дер Лауница состоял из 53 батальонов, на­дерганных Куропаткиным из состава 43 различных пол­ков 16 дивизий 11 корпусов всех трех маньчжурских армий! Дальше идти было некуда, и этот один неверо­ятный пример характеризует всю систему куропаткин-ского управления войсками.

Куропаткин имел благородство сознаться в своих ошиб­ках. Покидая Маньчжурию в феврале 1906 года, он отдал правдивый и честный приказ, отлично ставивший диагноз нашему недугу. «Был разнобой в обучении войск, недо­статочная подготовленность их, ввод в бой по частям... и главное — недостаток инициативы, недостаток самостоя­тельности у частных начальников, недостаток боевого во­одушевления у офицеров и нижних чинов, малое стрем­ление к подвигу, недостаток взаимной выручки у соседей, недостаточное напряжение воли от нижних чинов до стар­ших начальников, дабы довести начатое до конца, несмот­ря ни на какие жертвы, слишком быстрый отказ после неудачи иногда только передовых войск от стремления к победе и вместо повторения атаки и подачи личного примера отход назад. Этот отход назад во многих случаях вместо того, чтобы вызвать у соседей увеличение усилий к восстановлению боя, служил сигналом к отступлению и соседних частей, даже не атакованных. В общем, среди младших и старших чинов не находилось достаточного числа лиц с крупным военным характером, с железными, несмотря ни на какие обстоятельства, нервами. Мы бедны выдающимися самостоятельностью, энергией, инициати­вой людьми. Ищите их, поощряйте, продвигайте вперед... Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к со­жалению, во многих случаях в России не только не вы­двигались вперед, но преследовались: в мирное время такие люди для многих начальников казались беспокойными,

100

101

ИСТОРИЯ РУССКОЙ АРМИИ

казались людьми с тяжелым характером и так и аттесто-вывались. В результате такие люди часто оставляли служ­бу. Наоборот, люди без характера, без убеждений, но по­кладистые, всегда готовые во всем согласиться с мнением своих начальников, выдвигались вперед...» Причины на­ших неуспехов Куропаткин суммировал следующими, де­лающими ему честь словами: «Прежде всего виноват в этом я — ваш старший начальник».

Мы остановились столь подробно на характеристике генерала Куропаткина по двум причинам. Во-первых, она объясняет ведение Русско-Японской войны. Во-вторых, те же волевые дефекты мы встретим у главных русских де­ятелей Мировой войны. Полководчество Куропаткина было расплатой за бюрократию Милютина и властный обску­рантизм Ванновского. Дух был угашен — и его ничто не могло возместить.

Большинство старших начальников маньчжурских ар­мий были, подобно Куропаткину, представителями упа­дочной эпохи русской армии.

Генерал Лииевич — храбрый офицер кавказских войн и усмиритель Пекина — не оказался на высоте, ни коман­дуя армией, когда не сумел ликвидировать Киузанский прорыв, ни тем более в роли главнокомандующего, упустив возможность изменить ход войны. Линевич жаловался на «преждевременность» заключения мира, но не имел на это ни малейшего права. В его распоряжении, с апреля по август 1905 года, было пять месяцев, за которые он ничего не сумел предпринять — ясно, что будь ему пре­доставлены вторые пять месяцев, армия по-прежнему про­должала бы бездействовать на Сыпингайских позициях. Это, конечно, не был полководец, с которым русская армия могла бы выйти на победную дорогу.

Отрицательной величиной явился маньчжурский Пфуль— Харкевич — посредственный историк и еще более посред­ственный стратег, автор удивительного плана войны «под Барклая». Генерал Каульбарс имеет право на признатель­ность энергичным подавлением смуты. Командующим ар­мией он был посредственным, и то же можно сказать о Бильдерлинге. Большинство командиров корпусов и на­чальников дивизий были бесцветны и ничем себя не про­явили. Совсем слабы Случевский, Засулич, Соболев, Фок; совершенно немыслим генерал Чичагов.

102