До сих пор мы исследовали отличия и сходства между негативными це-фалогирическими движениями и укореняющим поведением. Мы можем обсудить два этих феномена в контексте недифференцированной фазы развития младенца, то есть в контексте их функции. Для укореняющего поведения, которое имеет место лишь в недифференцированной фазе, это является очевидным. Это же в равной мере относится и к негативным цефалогирическим движениям, поскольку мы показали, что негативные цефалогирические движения представляют собой регрессивное поведение, которое также восходит к недифференцированной фазе. Теперь наша задача — установить, связано ли каким-либо образом покачивание головой, означающее «нет», сэтими двумя феноменами, обсужденными выше. В отличие от феноменов укореняющего поведения и негативных цефалогирических движений покачивание головой, означающее «нет», является семантическим сигналом, который приобретается где-то примерно к пятнадцатому месяцу жизни. Соответственно, покачивание головой, означающее «нет», управляется законами совершенно иной природы, чем те, которые управляют либо укореняющим поведением, либо негативными цефалогирическими движениями. В целом можно сказать, что укореняющее поведение управляется принципом нирваны (то есть разрядки напряжения), негативные цефалогирические движения — принципом удовольствия-неудовольствия, тогда как семантическое покачивание головой, означающее «нет», подчиняется принципу реальности. Ибо на Уровне покачивания головой, означающего «нет», было достигнуто семантическое значение, а из недифференцированной фазы уже дифференцировались друг от друга Эго и Ид. Кроме того, уже установилось множество функций Эго, действующих внутри самого Эго.

Способность наделять поведение семантическим значением является одной из этих функций Эго; более того, мы склонны рассматривать придание семантического значения жестам в том же свете, ^что и придание значения вербальным символам¹. Как закрепление

Фрейд (1905) выразил эту идею с несколько иных позиций, а именно: «Более того, ^я склонен считать, что телесная иннервация, соответствующая содержанию возникшей мысли, является началом и причиной нацеленной на сообщение мимики; и,

тооы послужить этой цели, ей потребовалось только усилиться и стать замеченной другим человеком».

31

смысловых семантических жестов, так и закрепление смысловых вербальных символов связано с формированием понятий и с объективацией в развитии ребенка (Hartmann, 1947, 1951). Способность наделять значением жест и звуковую продукцию приобретает, таким образом, роль аппарата Эго. Поэтому измерение, на которое мы будем ориентироваться в нашей новой линии исследования, представляет собой семантическое значение.

Для начала мы зададимся вопросом о том, является ли чисто случайным совпадением, что патологические негативные цефалогирические движения (которые можно наблюдать у депривированных детей примерно на девятом месяце их жизни) фенотипически сходны с движениями, используемыми в семантическом жесте «нет» покачивания головой нормальным ребенком в возрасте пятнадцати — восемнадцати месяцев. Действительно ли не существует никакой связи между этими двумя феноменами?

Мы можем найти ответ на этот вопрос, если исследуем, как возник каждый из этих двух феноменов, то есть негативные цефалогирические движения, с одной стороны, и покачивание головой, означающее «нет», — с другой. В предыдущих главах мы видели, что негативные цефалогирические движения представляют собой нечто похожее на регрессию Эго к укореняющему поведению. На самом деле представляется спорным, можем ли мы уже говорить об Эго (в общепринятом смысле слова) у депривированных детей. Учитывая, однако, тот факт, что регрессия является крайне примитивным механизмом, действующим даже на физиологическом уровне, совершенно не важно, задействовано или нет в случае этих младенцев Эго.

Семантическое покачивание головой в знак отрицания является поведением совершенно иного порядка. Оно определенно не является результатом регрессии, а представляет собой прогресс. Это поведение, в котором младенец придает жесту идеационное содержание, наполненное смыслом для его окружения. При достижении этого семантического значения защитный механизм идентификации используется в адаптивной роли. Наблюдение показывает, что семантическое покачивание головой, отрицание, приобретается при идентификации с жестом взрослого.

Идентификация и имитация

Идентификация и имитация широко и противоречиво обсуждались в психоаналитической литературе. Они играют заметную роль в достижении семантического значения, и поэтому нам необходимо остановиться на них более подробно. Мы оставим в стороне проблему первичной идентификации; это понятие может быть применено лишь к недифференцированной стадии. На стадии, когда приобретается семантическое значение, границы между «я» и «не-я» были установлены уже довольно давно, и любая происходящая идентификация имеет более высокий уровень сложности.

32

Предстадии идентификации проявляются в ранней жестовой ентификаиии ребенка— концепция, введенная Бертой Борнш-^И\н Они возникают после шестого месяца жизни, отчасти в форме ^Г посредственной имитации, отчасти в более развитых формах. К ^Н<эстедним относятся те, в которых ребенок приспосабливается к ус-^П новкам либидинозного объекта. Семантический жест «нет» покачивания головой является гораздо более поздним приобретением; он появляется после пятнадцатого месяца жизни.

Идентификация с жестом, равно как и последующие проявления идентификации, будут играть заметную роль в процессах научения ребенка. Как правило, мы обращаем на них внимание, когда ребенок имитирует действия, которые имеют смысл для взрослого, но не имеют значения для ребенка. Точно так же на нас производит большое впечатление, когда ребенок повторяет слова, которые для него должны быть совершенно бессмысленными.

Мы можем здесь отметить, что мало кто из нас осознает тот факт, что не только ребенок имитирует взрослого, но и что взрослый подражает ребенку. Этот феномен, насколько мне известно, никогда не исследовался ни в его общем, ни в его специфическом аспекте. Тем не менее он играет важную роль в становлении и развитии объектных отношений как с точки зрения родителя, так и с точки зрения ребенка.

Когда родители имитируют жест или слова маленького ребенка, они осуществляют идентификацию на очень примитивном уровне. Этот уровень обычно недоступен взрослому вследствие детской амнезии. Вторжение на эту территорию становится возможным только в том случае, если родители совершают такую временную регрессию к интересам ребенка. Поэтому эта идентификация становится позволительной с социальных позиций и с позиций Супер-Эго.

Более того, эти идентификационные процессы у родителей являются неотъемлемой частью объектных отношений. Без них развитие ребенка и превращение его в человека было бы затруднено. Я думаю, что мы можем без преувеличения сказать, что эти родительские идентификации на архаическом уровне выстраивают мост, с помощью которого ребенок, меняя направление процесса, становится способным идентифицироваться с родителями. Родительские идентификации (мы можем напомнить читателю, что идентификация — процесс бессознательный) с действиями, чувствами, желаниями младенца, несомненно, играют конструктивную роль. Тем не менее публичное проявление родителями этой временной регрессии сопровождается некоторым чувством вины. Это становится очевидным в «юмористическом» высмеивании, проявляемом многими людьми по отношению к «надоедливым» роди-гелям, которые рассказывают «забавные» истории о своих детях. Юмор, высмеивание и скука являются защитами против соблазна ступить на ^с-1ишком всем знакомую и запретную архаическую территорию.

Для ребенка данная ситуация выглядит менее проблематичной. Имитации со стороны родителей, без сомнения, интенсифицируют

33

его идентификации и вместе с тем процесс научения. Взаимодействие родительской и детской агрессии и в самом деле может порой трансформировать эти особые отношения во фрустрирующие. Роль, которую играют эти взаимные имитации, определится в индивидуально^ истории ребенка. Но независимо от того, усиливает или нет родительская имитация жестовую и вербальную имитацию самого ребенка, по. добное взаимодействие, включающее в себя взаимную жестовую ц вербальную имитацию, оказывает огромное влияние на прогрессирующее развитие личности ребенка.

Имитация и идентификация с жестом являются одними из основных вкладов ребенка в формирование объектных отношений. Первые идентификации с родительскими жестами возникают во второй половине первого года жизни и являются эхоподобными воспроизведениями жеста взрослого. Они возникают в ходе развития объектных отношений, большей частью в виде игр между взрослым и младенцем, в виде непосредственного ответа, отражающего жест, который был инициирован взрослым. В следующей фазе ребенок берет инициативу в свои руки; имитация поведения, наблюдавшегося у либи-динозного объекта, начинает использоваться в спонтанных действиях и играх ребенка даже в отсутствие взрослого.

То, что идентификация проявляется в его поступках, очевидно; младенец инкорпорировал в систему памяти своего Эго действия, наблюдавшиеся у либидинозного объекта, и в результате этого произошло изменение структуры Эго.

Запреты и приказания

На возрастной ступени девяти — двенадцати месяцев, на которой развивается примитивный жест идентификации, ребенок также приходит к первому пониманию приказаний и запретов. По природе вещей запреты в этом возрасте являются гораздо более многочисленными, чем приказания. Они выражаются взрослым, как правило, вербально, и в них делается акцент на соответствующих жестах; например, взрослый может грозить пальцем или покачивать головой. Вертикальная локомоция, которая также приобретается в этом возрасте, быстро увеличивает автономию ребенка, и, соответственно, такие запреты, как «нет, нет» со стороны взрослого, становятся все более частыми во все более разнообразных ситуациях.

Таким образом, первое смутное понимание запретов ребенком переживается во взаимодействии между ребенком и взрослым. В последующие месяцы следов памяти о таких переживаниях аккумулируется все больше и больше.

В наших целях мы можем рассматривать каждое переживание запрета как состоящее из двух частей: первой является действие (ребенка), которое запрещается; второй — запрещающее поведение взрослого (не' вербальное и вербальное). Действие ребенка, внешние условия, в кото'

34

оно происходит, намерения ребенка по отношению к ним в каждом ^рЫ  различаются. Запрет взрослого в качественном отношении оста-• я инвариантным, какими бы разными ни были его причины. ^Г Предполагается, что инвариантность слова и жеста «нет» при разно-бпазных формах переживания способна обеспечить стойкий след памя-ледствие _Ку_Му_ЛЯТИВНого эффекта повторения¹. Это механистичес-объяснение мы считаем неудовлетворительным. Два соображения, одно из них основанное на эксперименте, а другое — на психоаналитической теории, позволяют лучше и более информативно понять процесс, ведущий к выделению «нет» в качестве устойчивого следа памяти.

Тезис гештальтпсихслогии

Первым- из них является открытие гештальтпсихологии. В эксперименте, ставшем классическим, Зейгарник (1927) доказала, что незавершенные действия запоминаются лучше, чем завершенные. Если мы рассмотрим проблему запрещающего «нет» взрослого в свете открытий Зейгарник, то становится очевидным, что для ребенка каждый запрет, будь он вербальным, с помощью жеста или сочетанием того и другого, сдерживает действие, начатое ребенком. Поэтому все большее число запретов оставляет после себя такое же число незавершенных «задач». Таким образом, их общий элемент, «нет», запрещающий жест или слово, способен стать — вследствие аккумуляции незавершенных «задач» — запомнившимся инвариантным фактором.

Психоаналитическая гипотеза

Второе соображение — в рамках психоаналитического подхода — основывается на представлении о том, что каждый запрет означает фрустрацию. Запрещаем ли мы деятельность ребенка, или не позволяем ему получить что-то, чего он желает, или же мы не согласны с формой, которую он хочет придать своим объектным отношениям, мы всякий раз будем фрустрировать влечения его Ид. Поэтому мнеми-ческие следы запретов, жесты или слова, в которых мы их выражаем, будут наделены специфическим аффективным катексисом, чувственным тоном отказа, поражения, воспрепятствования, разрушения планов— одним словом, фрустрации. Именно этот весьма специфический аффективный заряд обеспечивает прочность следа памяти запрещающего «нет», будь это жест или слово.

Хотя оба этих соображения проливают некоторый свет на нашу проблему, психоаналитический инсайт в большей мере способствует ее по-

ильям Джемс (1890), говоря об абстракциях, утверждает: «Все, что связывается с одной вещью, то с другой, имеет тенденцию к диссоциации от того и отдруго-^{К п}Р^евР^аи1ению в абстрактное размышление разума. Это можно назвать зако-■I диссоциации вследствие изменения обстоятельств» (стр. 506).

35

ниманию. Запреты, прерывая активность ребенка, побуждают вернуться к пассивности. Это является регрессивным шагом в направлении нар-циссической организации Эго. Однако в возрасте, когда запреты становятся действенными, ребенок прогрессирует от нарциссической стадии к стадии объектных отношений. Он не допустит с легкостью, чтобы его загнали обратно в пассивность (Freud, 1937; Anna Freud, 1952), а попытается преодолеть препятствия на пути своего прогресса. Вместе с тем. мотивирующая сила его действий не ограничена исключительно биологическим стремлением к прогрессу от пассивности к активности. К этому добавляется динамический фактор, поскольку аффективный заряд переживания фрустрации вызывает агрессивный катексис из Ид, который будет инвестирован в след памяти о запрете.

Побуждаемый этими силами и пытаясь справиться с ситуацией, ребенок использует защитный механизм. В конце первого и в течение второго года жизни наиболее выраженным адаптивным средством, применяемым практически в каждой ситуации, которую необходимо преодолеть или где требуется защита, является механизм идентификации. В этом случае будет использоваться особая форма идентификации.

Еще в 1926 и 1931 годах Фрейд в работе «О женской сексуальности» обрисовал в общих чертах обращающую на себя внимание форму поведения у ребенка. Это поведение играет важную роль в усилиях ребенка овладеть как собственными способностями, так и внешним миром. Фрейд утверждает: «Легко заметить, как в каждой области психического переживания... пассивно воспринятое впечатление пробуждает у детей тенденцию к активному ответу. Они сами пытаются проделать то, что только что было совершено над ними. Это является частью их задачи по овладению внешним миром и может даже привести к тому, что они будут стремиться повторять впечатления, избегать которых из-за их неприятного содержания у них были все основания».

Анна Фрейд (1936) обнаружила, что описанное Фрейдом адаптивное поведение может использоваться — и часто используется — с целью защиты и представляет собой один из важнейших защитных механизмов. Она назвала его защитным механизмом «идентификации с агрессором».

Анна Фрейд иллюстрирует этот защитный механизм с помощью ряда случаев, часть из которых относится к эдиповой стадии, а другая часть — к более старшему возрасту. Возникающий здесь конфликт является, по сути, конфликтом между внешними объектами и Эго. Однако в результате идентификации с агрессором этот конфликт интернализируется; поэтому мы можем предположить, что во всех этих случаях начинает действовать Супер-Эго, или, по крайней мере, его непосредственные предшественники.

Пятнадцатимесячный ребенок, перенимающий от взрослого жест «нет», также делает это в результате конфликта между собственным Эго и внешним объектом. Однако на этой стадии не существует Супер-Эго; либидинозный объект является одновременно авторитетом, чей инт-

36

поеиированный образ будет трансформирован в Супер-Эго несколько нет спустя. Поэтому нам не нужно рассматривать роль Супер-Эго в нынешнем нашем обсуждении приобретения жеста «нет». Существует еше одно отличие, которое, на наш взгляд, является скорее кажущимся чем реальным. Анна Фрейд говорит об «агрессоре», а мы — о «фру-страторе». Отличие, по-моему, состоит лишь в акцентах.

Динамические силы, которые ведут к приобретению семантического «нет», представляются нам следующими. «Нет» либидинозного объекта создает у ребенка фрустрацию и вызывает неудовольствие. Вследствие этого «нет» (слово и жест) откладывается в виде следа в системе памяти Эго. В системе Ид аффективный заряд неудовольствия, отделенный от этого репрезентанта, вызывает агрессивный катексис, который посредством ассоциации привязывается теперь к следу памяти в Эго.

Когда ребенок идентифицируется с либидинозным объектом, «он переходит от пассивности переживания к активности игры» (Freud, 1920, стр. 17). Говоря словами Анны Фрейд (1936, стр. 125), «...идентификация с агрессором достигает цели благодаря активному нападению на внешний мир».

«Нет» (жест и слово) является идентификационной связью с либидинозным объектом. Вследствие агрессивного катексиса, которым было наделено «нет» в процессе многочисленных неприятных переживаний, связанных с этим следом памяти, оно становится подходящим средством для выражения агрессии. «Нет» является средством, используемым для выражения агрессии в защитном механизме идентификации с агрессором. Агрессором в данном случае является фрус-трирующий объект, которому брошено его собственное «нет»; говоря словами Фрейда (1931), «он [ребенок] действительно делает мать объектом, по отношению к которому он принимает роль активного субъекта». Мы еще вернемся к интересному аспекту смещения катексиса следа памяти от неудовольствия к агрессии.

В своем дальнейшем обсуждении этого механизма Анна Фрейд показывает, что идентификация с агрессором представляет собой предварительную фазу в развитии Супер-Эго. Это достаточно очевидно на втором году жизни, когда ребенок, который приобрел семантическое «нет», обращает это средство также против себя (Howe, 1955). Этот особый аспект интракоммуникации (Cobliner, 1955) не имеет отношения к теме нашего нынешнего исследования. Но мы мимоходом заметим, что наблюдателям детской игры хорошо знакома ролевая игра ребенка на втором году жизни, который говорит или жестами показывает «нет, нет» самому себе. Очевидно, он принял роль матери. Мы полагаем, что это самый ранний пример того, что Анна Фрейд (1952) описала следующими словами: «Ребенок... принимает роль матери... играя, таким об-разом, со своим собственным телом в «мать и ребенка»». Кроме того. ^это одновременно является предварительной фазой развития Супер-Эго, как это описано ею в работе «Эго и механизмы зашиты».

Наши наблюдения над детьми в возрасте, когда они начинают себя

37

идентифицировать, показывают, что \ чих имеется явно выраженное стремление любой ценой идентифицироваться с объектом любви. Стремление идентифицироваться стол ь велико и оно играет такую важную роль в объектных отношениях, что ребенок без разбору идентифицируется с любым поведением объекта любви, которое он способен себе присвоить. Такое впечатление, будто идентификация проходит через фазу недифференцированности. Она совершается ребенком ради самой идентификации, она используется для объектных отношений и овладения ими, для зашиты и нападения.

Возможно, неразборчивость в присвоении себе всего, чем располагает объект любви — вещей, жестов, интонаций, действий, установок и т.д., — и объясняет происхождение идентификации с агрессором¹. Если ребенок идентифицируется ради самой идентификации с чем-либо, что делается объектом любви, то он будет идентифицироваться также и с тем, что вызывает у него неудовольствие. Когда этот паттерн сложился и прошел через определенный период развития, он закрепляется, поскольку оказывается полезным во многих аспектах.