Писатель В.П. Некрасов так вспоминал о настроениях середины 40-х гг.: «Мы простили Сталину все! Коллективизацию, тридцать седьмой год, расправу с соратниками, первые дни поражения. И он, конечно, понял теперь всю силу народа, поверившего в его гений, понял, что нельзя его больше обманывать, что только суровой правдой в глаза можно все объединить, что к потокам крови прошлого, не военного, а довоенного, возврата нет. И мы, интеллигентные мальчики, ставшие солдатами, поверили в этот миф и с чистой душой, открытым сердцем вступали в партию Ленина-Сталина».

Ожидания послаблений, отказа от репрессий, избавления от ежечасного страха были очень сильны в первое послевоенное время. К.М. Симонов писал: «Как я помню, и в конце войны, и сразу после нее, и в сорок шестом году довольно широким кругам интеллигенции, во всяком случае художественной, казалось, что должно произойти нечто, двигающее нас в сторону либерализации… В общем, существовала атмосфера некой идеологической радужности… Во всем этом присутствовала некая демонстративность, некая фронда, основанная и на неверной оценке обстановки и на молчаливо предполагавшихся расширении возможного и сужении запретного после войны».

· Объясните, чем были вызваны подобные ожидания интеллигенции после войны.

Эти мечты были растоптаны принятием в августе 1946 г. постановления ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”». Формально оно было направлено против творчества М.М. Зощенко и А.А. Ахматовой.

ИЗ ПОСТАНОВЛЕНИЯ

«Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами…

Журнал «Звезда» всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии… наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе…»

Зощенко и Ахматову исключили из Союза советских писателей. Журнал «Ленинград» был закрыт, а редакцию другого ленинградского художественного журнала — «Звезды» — возглавил чиновник управления пропаганды ЦК ВКП(б).

Постановление было выдержано в грубом бранном тоне. Зощенко именовали «пошляком и подонком литературы». Секретарь ЦК ВКП(б) А.А. Жданов, в те годы — главный партийный идеолог, выступая перед партийным активом и писателями Ленинграда, обзывал Зощенко «беспринципным и бессовестным литературным хулиганом» и утверждал, что писатель «чужд и враждебен советской литературе». Великого русского поэта Анну Ахматову Жданов назвал «взбесившейся барынькой, мечущейся между будуаром и моленной», «блудницей и монахиней, у которой блуд смешан с молитвой».

Что же вызвало такую ярость Сталина и Жданова? Скорее всего, конкретные имена, на которые обрушился высочайший гнев, были выбраны во многом случайно. Историки литературы рассказывают, как, узнав, что во время выступления Ахматовой в Москве на литературном вечере публика стоя приветствовала ее овацией, Сталин в бешенстве вопрошал: «Кто организовал вставание?!». За этим почти анекдотическим вопросом — искреннее неверие «отца народов» в саму возможность спонтанного, «несрежисированного» выражения любви к поэту. Раздражала официальных идеологов и огромная популярность Зощенко среди писателей и читающей публики Ленинграда. К тому же в его сатирическом рассказе «Приключения обезьяны» Жданов усмотрел «гаденькую, отравленную антисоветскую сентенцию насчет того, что в зоопарке жить лучше, чем на воле, и что в клетке легче дышится, чем среди советских людей». Не потому ли рассвирепел партийный идеолог, что сам в глубине души понимал, как несладко жилось людям при том режиме, которому он служил?

Часто отмечают и застарелую нелюбовь Сталина ко всему, что было связано с Ленинградом. Возможно, именно поэтому в качестве жертвы были избраны именно ленинградские журналы, хотя Сталин высказывал претензии и к другим редакциям — например, к «Новому миру».

Но само постановление «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», несомненно, преследовало цели, гораздо более широкие, нежели расправа с конкретными авторами и редакциями. Фактически оно было направлено против любого проявления свободомыслия. Не случайно в постановлении подчеркивалось, что «наши журналы… не могут быть аполитичными», а редакции ленинградских журналов обвинялись в недостатке идейности. К.М. Симонов писал впоследствии, что партийное руководство хотело «прочно взять в руки немножко выпущенную из рук интеллигенцию, пресечь в ней иллюзии, указать ей на ее место в обществе и напомнить, что задачи, поставленные перед ней, будут формулироваться так же ясно и определенно, как они формулировались и раньше, до войны… — словом, что-то на тему о сверчке и шестке».

· Как вы думаете, почему после войны власть не пошла по пути либерализации, а предпочла ужесточить идеологический контроль над обществом?

Вслед за постановлением «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» в 1946 г. последовали постановления «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», «О кинофильме “Большая жизнь”», а в 1948 г. — «Об опере “Великая дружба” В. Мурадели», еще более усилившие идеологический контроль в сфере кино, театрального и музыкального искусства.

· Почему художественная литература и искусство вызывали столь пристальное внимание власти?

В выступлении Жданова прозвучали также упреки в адрес писателей, которые «стали рассматривать себя не как учителей, а как учеников буржуазно-мещанских литераторов, стали сбиваться на тон низкопоклонства и преклонения перед мещанской иностранной литературой». Это были первые признаки приближения новой идеологической кампании — «борьбы против низкопоклонства перед Западом и космополитизма».

Молодежное подполье

Крушение послевоенных надежд, постепенное осознание глубокого разрыва между властью и народом, ощущение господства лжи и цинизма в окружающем мире вызвали к жизни новое явление в молодежной среде — подпольные кружки, постепенно перераставшие из чисто литературных и образовательных в политические. Наиболее известна среди них КПМ (Коммунистическая партия молодежи), созданная группой воронежских комсомольцев и насчитывавшая около 50 чел. Она описана А. Жигулиным в автобиографической повести «Черные камни». Подобные кружки и организации, правда, меньшей численности (как правило, 5–10 чел.) существовали в Москве, Ленинграде, Челябинске,. Свердловске и некоторых других городах. Члены большинства таких кружков (как правило, 16–20-летние, старшеклассники или студенты) пытались самостоятельно объяснить несоответствие окружающих порядков официально провозглашаемым высоким целям. Для этого они внимательно изучали труды Маркса, Энгельса, Ленина. Все молодежные организации придерживались марксистско-ленинских взглядов, а сталинский режим рассматривали как контрреволюционный и тиранический. В программе московского Союза борьбы за дело революции (СБДР) говорилось: «Общенародная собственность как таковая в СССР отсутствует, а есть государственный капитализм, при котором государство в лице правящей верхушки выступает как коллективный эксплуататор». Одна из участниц СБДР впоследствии вспоминала, что члены Союза «считали своей первой задачей разъяснение как можно большему количеству людей, что их жестоко обманули, что “это” — хорошо обставленная контрреволюция».

Все подпольные молодежные группы действовали недолго — как правило, около года, после чего на их след нападали органы МГБ и начинались аресты.

· Почему все подпольные молодежные группы придерживались марксистско-ленинской идеологии?

· В чем вы видите значение антисталинского молодежного подполья, ведь ни одна из подобных групп не оказала сколько-нибудь заметного влияния на общественное сознание?