Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Террор не обошел стороной Красную Армию. Летом 1936 г. были арестованы примыкавшие некогда к левой оппозиции комкоры В. Путна и В. Примаков, комдив Д. Шмидт. Под пытками они признались в участии в троцкистском заговоре и намерении убить Ворошилова с тем, чтобы поставить на его место командарма I ранга И.Э. Якира. Вслед за тем была осуществлена сложная операция, в ходе которой НКВД совместно с гестапо сфабриковал документы о заговоре высокопоставленных советских военных во главе с первым заместителем наркома обороны маршалом М.Н. Тухачевским против Сталина. Гестапо передало эти документы президенту Чехословакии Э. Бенешу, а через него (и одновременно по разведывательным каналам) — в Москву[194].
В мае 1937 г. Тухачевский, незадолго до этого назначенный командующим второстепенным Волжским военным округом, был арестован в Куйбышеве (Самаре). В заключении оказались также командующие Киевским и Белорусским Особыми военными округами командармы I рàíãà И.Э. Якир и И.П. Уборевич, начальник Военной Академии им. Фрунзе командарм 2 ранга А.И. Корк, комкоры Р.П. Эйдеман и Б.М. Фельдман. Начальник Политуправления Красной Армии Я.Б. Гамарник застрелился, когда его пытались арестовать.
Арестованных зверски пытали, вынуждая их признаться в связях с Троцким и Бухариным и шпионаже в пользу Германии. Суд проходил за закрытыми дверями. В состав трибунала, приговорившего всех арестованных к смертной казни, входили крупные военачальники маршалы В.К. Блюхер и С.М. Буденный, командармы Я.И. Алкснис, И.П. Белов, П.В. Дыбенко, Н.Д. Каширин, Б.М. Шапошников. Так Сталин связывал военных круговой кровавой порукой. В 1938–39 гг. все участники судилища, кроме Буденного и Шапошникова, сами были арестованы и казнены.
Вслед за арестами военачальников последовали репрессии среди тех, кто был связан с ними по работе. У каждого арестованного, в свою очередь, выбивали показания на знакомых и сослуживцев.
С мая 1937 г. по сентябрь 1938 г. были репрессированы все командиры корпусов и командующие войсками военных округов, члены военных советов и начальники политуправлений округов, почти все командиры бригад и дивизий, большинство политработников корпусов, дивизий и бригад, около половины командиров полков, около трети комиссаров полков, многие преподаватели высших и средних учебных заведений. Командному составу Красной Армии был нанесен непоправимый урон.
Репрессии в армии в 1937–1939 гг.
| Воинское звание | Имелось в РККА к 1937 г. | Репрессировано в 1937–1938 гг. |
| Маршал Советского Союза | 5 | 3 |
| Командарм I ранга | 4 | 2 |
| Армейский комиссар I ранга | 2 | 2 |
| Командарм II ранга | 12 | 12 |
| Армейский комиссар II ранга | 15 | 15 |
| Комкор | 67 | 60 |
| Корпусной комиссар | 28 | 25 |
| Комдив | 199 | 136 |
| Комбриг | 397 | 221 |
| Бригадный комиссар | 36 | 34 |
Репрессии продолжались, хотя и с меньшим размахом, и в 1939–1941 гг. Представление о том, что творилось в Красной Армии, дает рассказ генерала П.Г. Григоренко о положении в Дальневосточном Особом военном округе, относящийся к 1939–1940 гг. (Григоренко в те годы служил в оперативном управлении Дальневосточного фронта)
Из воспоминаний П.Г. Григоренко
«Батальонами командуют офицеры, закончившие училище меньше года тому назад. И это еще ничего — есть комбаты с образованием курсов младших лейтенантов… Я уже говорил о штабе армии, где осталось всего два офицера. В дивизиях было еще хуже. В 40-й стрелковой были арестованы не только офицеры управления дивизии и полков, но и командиры батальонов, рот и взводов. На всю дивизию остался один лейтенант. Его невозможно было назвать даже временно исполняющим должность командира дивизии. Поэтому командир корпуса полковник (впоследствии Маршал Советского Союза) В.И. Чуйков позвонил этому лейтенанту по телефону и сказал: «Ну вы, смотрите там. За все отвечаете до приезда командира дивизии». А командир дивизии все не ехал. Посылали двух или трех, но ни один не доехал. Арестовывали либо по дороге, либо по приезде в дивизию».
Такое положение сложилось не только на Дальнем Востоке. По словам маршала А.М. Василевского, в 1939 г. в Ленинградском военном округе несколькими дивизиями командовали капитаны, так как все обладатели более высоких званий были поголовно арестованы.
В результате резко снизился уровень боеспособности Красной Армии. К началу войны лишь 7% офицеров имели высшее военное образование, а 37% не окончили даже среднего военного училища. 75% командиров и 70% политработников находились на своих должностях менее 1 года.
Однако дело не только в потерях. Нескончаемые аресты запугали командиров, приучили их бояться любой инициативы, избегать собственного мнения, лишили ответственности и способности самостоятельно принимать решения. Так Сталин, требуя от советских граждан бдительности перед лицом растущей военной угрозы, в канун крупнейшей в истории человечества войны обезглавил армию.
Массовый террор
И все же главными жертвами Большого террора были не партийные работники, участвовавшие или не участвовавшие в оппозициях, не военные — ими были рядовые граждане, обыватели.
По свидетельству всех мемуаристов, больше всего в лагерях было крестьян. Часть из них сидела «по указу от седьмого-восьмого», часть была обвинена в самых немыслимых преступлениях, как та неграмотная старуха, которая, сидя в камере вместе с Е. Гинзубрг, никак не могла выговорить предъявленного ей обвинения — «троцкистка», и, понимая его как «трактористка», удивлялась: «да старух и не берут на трактор-то!».
Из приказа Наркома внутренних дел от 30 июля 1937 г.
«В деревне осело значительное количество бывших кулаков, ранее репрессированных, скрывшихся от репрессий, бежавших из лагерей, ссылки и трудпоселений… Часть перечисленных выше элементов, уйдя из деревни в города, проникли на предприятия промышленности, транспорт и на строительство… Приказываю с 5 августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников».
Отличительная черта репрессий 30-х гг., особенно после убийства Кирова, состояла в том, что им в массовом порядке подвергались люди, не только не враждебные, но и искренне преданные Советской власти, партии и лично Сталину. Известны случаи, когда человека арестовывали в тот же день, когда он получал в Кремле орден из рук Калинина.
Попасть под арест можно было за что угодно: похвалил зарубежный роман — антисоветская агитация, уронил случайно бюст Сталина — террор, имеешь знакомого, вернувшегося из зарубежной командировки, изучаешь эсперанто — шпионаж. Что же говорить о тех, чьи знакомые или сослуживцы были арестованы за вредительство! Каждую минуту они могли ждать обвинения в создании антисоветской контрреволюционной организации (ст. 58–11 УК РСФСР). Буйным цветом расцвело доносительство.
В июле 1937 г. был издан оперативный приказ наркома внутренних дел Н.И. Ежова, установивший лимиты на аресты по первой и второй категории. Первая категория арестованных подлежала расстрелу, вторая — аресту и лишению свободы на срок от 8 до 10 лет. Местные работники НКВД и партийных органов систематически обращались в ЦК и НКВД с просьбой об увеличении лимитов на аресты. Все заявки такого рода были удовлетворены.
Начальник Новосибирского управления НКВД Мальцев, по словам его подчиненных, «в погоне за количеством арестованных давал каждому органу НКВД определенный лимит на арест, независимо от наличия компрîìåòèðóþùèõ материалов… настойчиво требовал все больше арестов, и никакие доводы со стороны работников во внимание не принимались. Смысл директив был таков: арестовывай побольше, иначе арестуют тебя».
ИЗ приказа наркома внутренних дел Киргизской ССР «О результатах соцсоревнования третьего и четвертого отделов УГБ НКВД республики за февраль 1938 г.:
«Четвертый отдел в полтора раза превысил по сравнению с 3-м отделом число арестов за месяц и разоблачил шпионов, участников к.-р. Организации на 13 человек больше, чем 3-й отдел… однако 3-й отдел передал 20 дел на Военколлегию и 11 дел на спецколлегию, чего не имеет 4-й отдел, зато 4-й отдел превысил количество законченных его аппаратом дел, рассмотренных тройкой, почти на 100 человек…».
Следователи НКВД, стремясь выслужиться, старались выжать из арестованного как можно больше — обвинить не в антисоветской агитации, а в шпионаже (распространенный приговор: работа на разведку неустановленного иностранного государства), терроре, заставить дать показания на возможно большее число людей. Для этого применялись разнообразные методы. Одним из самых распространенных был так называемый «конвейер». Следователи, ведя допрос, менялись, а подследственный продолжал непрерывно стоять. Допросы шли сутками (известны случаи 12-тисуточного конвейера). Когда человек терял сознание и падал, его обливали водой, поднимали и продолжали допрос.
Упорствующих помещали в так называемый «светлый карцер», где день и ночь светила яркая (500 ватт) лампа, а стены были выкрашены в белый цвет. После выхода оттуда человек несколько часов ощущал резь в глазах и ничего не видел. Многие навсегда теряли зрение, иные сходили с ума… Еще более распространены были такие способы давления как многодневное лишение сна путем ночных допросов (днем спать в камере запрещалось), кормежка соленым без воды…
Изощренным способом давления на арестованных были угрозы ареста близких. Когда С. Косиор отказался дать ложные признания, его привели в комнату, где шло следствие по «делу» его 16-летней дочери и изнасиловали ее на глазах отца. После этого Косиор подписал все, что от него требовали, а дочь, выйдя из тюрьмы, бросилась под поезд.
С весны 1937 г. подследственных начали откровенно избивать, так что с допроса их приходилось нести в камеру на руках. Некоторые историки считают, что официально ЦК ВКП(б) разрешил применять «меры физического воздействия» лишь в 1939 г. Но в разъяснении от 20 января 1939 г. говорилось: «ЦК ВКП(б) доводит до сведения, что применение метода физического давления, который использует НКВД, было разрешено с 1937 года на основе согласия Ц. Комитетов компартий (большевиков) всех республик».
Следствию соответствовал и суд. Так, судебное заседание по делу генерала Горбатова, арестованного в 1938 г., продолжалось 5 минут, причем был задан лишь один вопрос: почему подсудимый не сознается в своих преступлениях. После того, как Горбатов заявил о своей невиновности, суд сразу объявил приговор: 15 лет заключения и 5 лет поражения в правах. Оправдательные приговоры не выносились практически никогда: арестован, значит виновен — у нас зря не сажают!
Тем не менее был широко распространен внесудебный порядок. Уже с 1935 г. действовали так называемые «тройки» в составе представителя НКВД, партийных органов и милиции, либо исполкома местного Совета. На практике все единолично решал следователь НКВД, остальные подписывали приговоры, не читая. А ведь тройки приговаривали к расстрелам!
Еще одним инструментом внесудебной расправы было ОСО НКВД, через которое ежедневно проходило 300–400 приговоров, причем, в отличие от судебных, их нельзя было обжаловать. А по окончании срока осужденного даже не надо было повторно судить: ему просто сообщали, что ОСО добавило еще 5, или 10 лет…
В период «большого террора» в печати всячески превозносились доблестные сотрудники НКВД, не жалеющие сил и самой жизни в борьбе с контрреволюцией. Страницы газет пестрели портретами «сталинского наркома» Ежова. Новое символическое значение приобрело выражение «ежовые рукавицы». Период массовых репрессий даже стали называть ежовщиной. На самом деле Ежов не был самостоятельной политической фигурой, он лишь беспощадно выполнял директивы Сталина. И когда в 1938 г. Сталин осознал, что пора сворачивать репрессии, он ликвидировал Ежова. Последний был устранен из НКВД, арестован, обвинен в заговоре и в начале 1940 г. расстрелян. Это позволило Сталину в очередной раз свалить вину на исполнителей и оказаться в глазах миллионов борцом за восстановление справедливости.
Новым руководителем НКВД стал в ноябре 1938 г. Л.П. Берия. С его приходом на Лубянку началась полоса послаблений. Были выпущены из тюрем и лагерей несколько тысяч заключенных, отменены «тройки», арестованы некоторые кровавые деятели «ежовщины». Но либерализм этот продолжался недолго. С 1939 г. началась новая полоса репрессий. ОСО, окончательно заменившее «тройки», получило право приговаривать к расстрелу.
Сколько же было жертв «большого террора»? В распоряжении исследователей нет точных цифр, как нет их ни по другим годам сталинской диктатуры, ни по всей ее эпохе в целом. Это ведет к существованию самых различных мнений. Известный историк сталинизма Р.А. Медведев полагал, что в 1937–1938 гг. было репрессировано 5–7 млн. чел. Правда некоторые авторы указывают цифры, в 10 раз меньшие. При этом они рассуждают так: к началу 1937 г. в лагерях НКВД содержалось за контрреволюционные преступления 104826 чел., а к началу 1939 г. — 454432 чел. Следовательно, за годы террора было репрессировано 349606 чел. К этой цифре надо лишь добавить десятки тысяч, находившихся в колониях и тюрьмах. Но такие подсчеты явно недобросовестны. Они не учитывают ни находившихся (и умиравших) в этапах, ни многочисленную категорию «социально-опасных», ни, самое главное, казненных (а в 1937–1938 гг. только в Москве расстреливали десятки тысяч) и погибших в лагерях от голода, холода и непосильной работы. Нет, не сотнями тысяч — миллионами исчисляются жертвы большого террора.
Почему же репрессии практически не встретили никакого сопротивления? В.Т. Шаламов отвечает на этот вопрос: «Безнаказанная расправа над миллионами людей потому-то и удалась, что это были невинные люди. Это были мученики, а не герои».
Как же жили в обстановке ежедневных арестов люди? Как не сходили с ума, каждую ночь тревожно прислушиваясь к стуку входных дверей и шагам на лестнице? Писатель В. Кондратьев объясняет: «Так ли было нам страшно жить, как кажется сейчас, когда читаешь идущую бурным потоком антисталинскую литературу, мемуары, документы?… Как ни странно, нет. Мы родились уже в клетке, а рожденные в неволе, как известно, не замечают ее, полагая решетку естественным, нормальным атрибутом своего существования. И в этом заключалось наше… счастье, как ни кощунственно произносить это слово в таком контексте».
В этом же — предостережение на будущее.
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ.
1. Какие политические последствия имело убийство Кирова?
2. С какой целью Сталин стремился добить бывших оппозиционеров, давно отказавшихся от какой-либо борьбы против его власти?
3. Как можно объяснить провозглашение в целом демократической Конституции СССР в разгар массовых репрессий?
4. В 1936 г. Советы рабочих и крестьянских депутатов были переименованы в Советы депутатов трудящихся. Какой смысл вкладывался в это переименование?
5. С какой целью были организованы в 1936–1938 гг. открытые процессы над бывшими сторонниками «левой оппозиции» и «правого уклона»?
6. Объясните, почему бывшие оппозиционеры, многие из которых имели опыт революционного подполья, оговаривали себя и других на открытых процессах?
7. Какие цели мог преследовать Сталин, проводя массовые репрессии против командного звена Красной Армии? К каким последствиям привели эти репрессии?
8. Чем объясняются массовые репрессии против людей, не совершавших никаких преступлений и вполне лояльных к власти?
Империя ГУЛАГа
(Для самостоятельного изучения)
Путь в лагерь
Из переполненной тюремной камеры (в помещение, рассчитанное на 15–20 арестантов, набивали по 70–80), человек, получивший срок, уходил на этап. В ноябре 1940 г. только за 10 дней из тюрем вывезли в лагеря и колонии 59,5 тыс. чел.[195] Официальная (скорее всего преуменьшенная) статистика утверждает, что к началу Великой Отечественной войны в лагерях и колониях находилось 2,3 млн. чел. К месту отбывания приговора заключенных везли по железной дороге в теплушках или «столыпинских» вагонах. В зарешеченном купе «столыпина» ехали 20–30 человек. В теплушках зимой везли зачастую без отопления. Туалетом служила дырка, прорезанная в полу вагона. До самых отдаленных северных лагерей приходилось добираться морем или баржами по рекам. Люди неделями находились в трюме, впритирку друг к другу, без единой прогулки, даже без вывода «на оправку». Кормили в этапах всегда впроголодь, всухомятку, зачастую одной соленой рыбой, а воды вечно недоставало. Заключенных постоянно грабили конвойные и следующие теми же этапами уголовники. Немногим лучше было положение в пересыльных тюрьмах.
Из книги Л.Э. Разгона «НЕпридуманное»
«Это липкая грязь, оставшаяся от прошедших этапов; вши и клопы; часовые очереди в бане, где дают шайку воды, которой можно только размазать грязь на теле; прожарка, в которой каким-то чудесными способами на одежде сгорал мех и плавились пуговицы, но выживали насекомые… И неутолимый голод, потому что в пересылке можно почти легально не кормить арестантов; грабеж обслуги, звериная ярость охраны… В пересылке всегда «чужие». Сегодня пришли, завтра уйдут и никогда больше здесь не появятся. Это порождает к этапникам чувство абсолютной безответственности. С ними можно делать все. И с ними делали все».
Население лагерей
На «островах архипелага ГУЛАГ»[196] находились разные люди. Самыми привилегированными были уголовники и «бытовики» — осужденные за грабежи, воровство, мошенничество[197], хулиганство, проституцию, даже убийство. Все они считались «социально-близкими» и, согласно выдвинутой советской юстицией теории, подлежали «перековке», то есть исправлению. Только их разрешалось назначать в лагерную администрацию, обслугу, на конторскую работу и на должности специалистов. Только уголовники становились комендантами, нарядчиками, работниками КВЧ (культурно-воспитательной части). Проклятием лагерей стали профессиональные уголовники — «блатные», «блатари». Их, социально-близких, не расстреливали даже за убийства, совершенные в лагере. Любое преступление, совершенное ими против «врагов народа», оставалось безнаказанным. Зато попытка оказать сопротивление, предпринятая кем-либо из заключенных по 58-й статье, каралась безжалостно.
Значительно хуже было положение заключенных, арестованных по «закону от седьмого-восьмого» или по многочисленным пунктам «политической» 58-й статьи.
Из книги Л.Э. Разгона «НЕпридуманное»:
«СОЭ» (социально-опасный элемент) была уже статьей политической. Правда, в длинной серии шифров заключенных 58-й статьи «СОЭ» был самым безобидным. Он давал право на скорейшее расконвоирование и вообще на ряд льгот. Следующими по тяжести были шифры «КРА» и «АСА» — контрреволюционная агитация и антисоветская агитация. Логической разницы здесь не было, но какая-то директивная была и в чем-то сказывалась. Дальше шла серия «КРД» — контрреволюционная деятельность. Это была статья широко распространенная, включающая самые различные и непохожие друг на друга обвинения. В этот шифр иногда вклинивалась страшная буква «Т». «КРТД» означал террористическую деятельность[198]. Людей с таким шифром, как правило, держали только на общих подконвойных работах, их никогда не назначали ни в обслугу, ни в контору. Иногда следователь с фантазией включал в этот шифр еще одно «Т» — не просто террористическая, а троцкистско-террористическая деятельность. Этих людей держали на штрафных лагпунктах, под особым контролем, иногда их попросту расстреливали по указаниям из Москвы об уничтожении троцкистов. Удивительно, но среди людей с этими буквами я никогда не встречал ни одного бывшего члена партии, хоть сколько-нибудь и когда-нибудь имевшего отношение к троцкизму».
Тысячи людей в лагере имели литеру «ПШ» — подозрение в шпионаже. Само по себе лишение свободы по подозрению уникально в мировой юридической практике. Зато оно избавляло следователей от необходимости хоть как-то доказывать вину арестованного. Число «подозреваемых» было столь велико, что статья эта стала «почти бытовой».
Еще одной распространенной категорией заключенных были ЧСИР — «члены семьи изменника родины». Эта статья, которую нередко именовали «женской», официально разрешала карать людей, не виновных даже с точки зрения советской юстиции. Фактически она формально вводила в стране институт заложничества.
В лагерях сидели крестьяне и военачальники, инженеры и дипломаты, студенты и ученые, рабочие и артисты, врачи и работники торговли, вчерашние партийные идеологи и не читавшие газет домохозяйки. Рядом с ними отбывали наказание иностранцы — коммунисты и антифашисты, эмигрировавшие в Советский Союз и обвиненные в шпионаже.
В 1936–1937 гг. были поголовно обвинены в шпионаже, арестованы и отправлены в лагеря русские служащие КВЖД, вернувшиеся в СССР после того, как в 1935 г. железная дорога перешла в собственность Маньчжоу-Го — созданного японскими оккупантами марионеточного государства.
В 1937 г. в лагерь в Котласе (на северной Двине) прибыл из Дагестана этап, состоявший из 80-летних стариков. По рассказу Л.Э. Разгона, это были авторитетные среди дагестанского населения люди, судившие по адату — местным мусульманским обычаям и традициям. Для того, чтобы упрочить в Дагестане советские формы судопроизводства, всех этих стариков арестовали и, дав им 10-летние сроки заключения, отправили умирать на Север.
В 1939–1940 гг. в лагеря хлынул поток «бывших» из Молдавии и Западной Украины, из Польши и Прибалтики.
Очень много было в лагерях верующих: и православных, и сектантов, и приверженцев других вероисповеданий, репрессированных за преданность религии. По воспоминаниям многих мемуаристов, именно эти люди, находя опору в своей вере, оказывались самыми стойкими к лишениям, дольше сохраняли человеческое достоинство.
Настоящие же террористы, вредители, шпионы, диверсанты и прочие «контрреволюционеры» среди заключенных по 58-й статье практически никогда не встречались.
Бесправие заключенных
«Четвертак на морозе, под охраной, во вшах» — эта строчка поэта А.А. Галича может считаться самым точным и лаконичным образом ГУЛАГа. Заключенный по 58-й статье был совершенно бесправен. Малейшее неповиновение конвою каралось расстрелом. При выводе на работу много лет подряд арестанты слышали одну и ту же «молитву»: «Внимание заключенные! Во время движения не разговаривать, не отставать, из шеренги в шеренгу не переходить, из рядов не выходить. Шаг влево, шаг вправо считается побегом, охрана стреляет без предупреждения». Каждый раз, выходя на работу и возвращаясь в жилую зону, зэки[199] подвергались обыску. В бараках спали вповалку на сплошных двух—трехэтажных нарах, на которые иногда были брошены тюфяки. Впрочем, сплошные нары многие предпочитали отдельным: так было теплее. Все лагерники страдали от вшей, которых не могли вывести никакие бани и прожарки. Заключенные, занятые на общих работах, абсолютно не имели свободного времени: возвращаясь в барак после многочасового рабочего дня, человек мечтал только доползти до нар и провалиться в сон.
О свиданиях с родными не могло быть и речи. К тому же у многих семьи были арестованы, дети отправлены в «спецдетдома». Большинство оставшихся на воле родственников репрессированных и думать не смели о том, чтобы повидаться с арестованным: им, постоянно гонимым, путешествие на Колыму или под Норильск было совершенно не по карману, да и по времени не уложилось бы ни в какой отпуск. Иные, спасая себя и детей, подписывали отречение от арестованных мужей, отцов, братьев. Правда, помогало это не всегда. А многие просто не знали, где искать близкого человека, осужденного на длительный срок «без права переписки». Особенно тяжело приходилось в лагере женщинам, оторванным при аресте от малолетних детей. Многие из них гибли, не выдержав тоски и неизвестности.
Впрочем, и те, кто не был лишен права переписки, могли получать письма и посылки, как правило, не чаще раза в месяц. К тому же их можно было лишиться за любую провинность. Чтобы получить посылку не разграбленной, надо было «дать в лапу» почтальону, работнику склада. Но и после этого получивший посылку рисковал лишиться ее под угрозой немедленной расправы со стороны блатарей. «Социально-близкие», чувствуя поддержку начальства, без раздумий убивали беззащитных «врагов народа» за любую тряпку, даже за пайку хлеба.
Заключение сопровождалось постоянными избиениями. Чем больше слабел человек, тем больше он подвергался побоям со стороны конвоя и других заключенных.
Из «Колымских рассказов» В.Т. Шаламова:
«Работяг били все: дневальный, парикмахер, бригадир, воспитатель, надзиратель, конвоир, староста, завхоз, нарядчик — любой. Безнаказанность побоев — как и безнаказанность убийств — развращает, растлевает души людей — всех, кто это делал, видел, знал…».
Ужасна была женская лагерная судьба. Голод, побои, грязь дополнялись вечными домогательствами надзирателей, уголовников, лагерной обслуги. Устоять, не согласиться на обещанные льготы — означало чаще всего погибнуть.
Заключенный никогда не мог быть уверен, что проживет хотя бы до завтра. Тому виной были постоянные несчастные случаи на работе, вызванные притупившимся от голода и стужи вниманием, ножи уголовников, а главное — систематические расстрелы. Расстрелять могли за оскорбление конвоя и лагерной администрации. При этом оскорблением считалась не только враждебная реплика, брошенная сквозь зубы в ответ на удар, но и неснятая перед надзирателем за десять шагов шапка. На Колыме в течение многих лет расстреливали за отказ от работы (а отказывались люди, которые от слабости шага не могли сделать, уголовники же не работали на вполне «законных» основаниях.). Расстреливали за систематическое невыполнение нормы, квалифицируя это как саботаж. Расстреливали и по прямым приказам сверху целые категории заключенных, особенно тех, кто был обвинен в троцкизме.
Любой сколько-нибудь значительный лагерный чин имел даровую прислугу из заключенных, безнаказанно занимался «самоснабжением», обворовывая голодных зэков.
Труд в лагере
В 30-х гг. лагеря располагались по всей стране: «от Москвы до самых до окраин». В 1940 г. ГУЛАГ объединял 53 лагеря, каждый из которых делился на лагерные отделения, те, в свою очередь — на лагерные пункты, имевшие филиалы — так называемые командировки. В основном они сосредоточились на северных и восточных окраинах, там, где велась разработка месторождений угля и руд цветных металлов, заготовка леса, дорожное строительство: на Кольском полуострове и на Печоре, в Бурятии и на севере Красноярского края, в Воркуте и Архангельской области, под Читой и в Хабаровском крае, в степях Казахстана и на ледяных берегах Колымы… «Архипелаг ГУЛАГ» был гигантской империей принудительного рабского труда. Лагеря обеспечивали от 40 до 76% добываемых в стране никеля, олова, хрома, кобальта, 60% золота, заготавливали свыше 25% леса, производили кирпичи, мебель, ширпотреб, сельскохозяйственную продукцию.
Трудившийся в заводском цеху, в инструментальной мастерской, на конюшне был счастливцем. Основная масса заключенных была занята на самых тяжелых работах: лесоповале, раскорчевке трасс, в рудниках и золотых забоях.
Из «Колымских рассказов» В.Шаламова
«Золотой забой из здоровых людей делал инвалидов в три недели…: В бригаду включались новые люди и Молох жевал… К концу сезона в бригаде Иванова не оставалось никого, кроме бригадира Иванова. Остальные шли в больницу «под сопку»[200] и на «витаминные» командировки, где кормили один раз в день».
Ответственность за выполнение прииском плана возлагалась на конвой. Поэтому конвоиры или сами пускали в ход приклады, или прибегали к помощи уголовников, которые расхаживали с палками по забою и избивали тех, кто медленно работал.
Лесоповал, который в 30-х гг. вели не только без бензопил, но и без трелевочных тракторов, в лагерях называли «сухим расстрелом».
Заключенные испытывали постоянный голод. Основой рациона зэка являлась хлебная пайка. «Приварок» составляла баланда из гнилой картошки, в которой плавали разваренные рыбьи хвосты, или «затируха» — кипяток с размешанной в нем ржаной мукой, да иногда черпачок каши.
Чтобы преодолеть заведомо низкую производительность принудительного труда, создатели ГУЛАГа изобрели так называемую «котловку» — шкалу питания, зависящую от выполнения нормы. Более сильный, выполняющий и перевыполняющий норму получал больше хлеба. Тот, кто по физической слабости не мог выполнить норму, или трудился на сравнительно легкой работе, переводился на сниженный паек и от этого окончательно ослабевал. Систематически не выполняющим норму полагался «штрафной паек» (300 г хлеба в день), их лишали приварка. И все-таки опытные зэки в тех случаях, когда за отказ от работы и невыполнение нормы не расстреливали, предпочитали не гнаться за выработкой, зная: в лагере губит не маленькая пайка, а большая.
Из книги Л.Э. Разгона «непридуманное»:
«“Большая пайка” действительно была большой! Утром нормальный заключенный получал 400 граммов хлеба и миску затирухи; придя с работы, на которой он не только выполнил, но и перевыполнил норму, лесоруб получал 600 граммов хлеба, миску затирухи, еще 200 граммов хлеба вместо второго блюда и еще 200 граммов хлеба — как «премиальное блюдо» за перевыполнение нормы. Следовательно, большая пайка составляла почти полтора килограмма хлеба. Пусть сырого, плохо пропеченного, но настоящего хлеба! Для крестьянина, годами жившего впроголодь, такое количество хлеба — даже без приварка — казалось колоссальным. На такой пайке прожить можно!
В действительности на такой пайке на лесоповале прожить нельзя. Невозможно… Дефицит между потраченной энергией и возвращенными «большой пайкой» калориями так велик, что самый здоровый лесоповальщик через несколько месяцев обречен на неминуемую голодную смерть. Самую тривиальную голодную смерть при пайке в полтора кило».
Еще одним страшным врагом заключенных был холод. На лесоповале и в золотых забоях на Колыме зэки работали при морозах 45–50 градусов, одетые в ватные бушлаты и обутые вместо валенок в бурки, сшитые из изношенных ватных брюк. Подошвы бурок шились из того же материала, простеганного несколько раз. Лишь при температуре ниже 50 градусов разрешалось «актировать день» и не выводить заключенных на работу. Правда, иной раз оставаться в жилой зоне было еще хуже — в некоторых северных лагерях жили в палатках и днем, когда не топилась печка и не грело дыхание товарищей, человек замерзал насмерть. Естественно, в лагерях свирепствовали цинга и пеллагра, практически каждый заключенный, побывавший на «общих работах», страдал от тяжелых обморожений. Голод, холод и непосильный труд по 14–16 часов в день превращали здорового сильного человека в «доходягу», шатающегося на ходу, готового вылизывать чужие миски и прислуживать блатарям за пайку. Необратимо изменялась психика.
Из «колымских рассказов» В.Т. Шаламова:
«Самое страшное в голодных людях — это их поведение. Все как у здоровых, и все же это — полусумасшедшие. Голодные всегда яростно отстаивают справедливость — если они не слишком голодны, не чересчур истощены… Голодные вечно дерутся. Споры вспыхивают по самым диким, самым неожиданным поводам: «Зачем ты взял мое кайло?.. Занял мое место?» Кто покороче, пониже, норовит дать подножку и сбить с ног противника. Кто повыше — навалиться и уронить врага своей тяжестью, а потом царапать, бить, кусать… Все это бессильно, не больно, не смертельно — и слишком часто, чтобы заинтересовать окружающих. Драк не разнимают».
Дешевизна бесплатного труда заключенных оказалась обманчива. Арестантов надо было охранять, содержа для этого многочисленный конвой и штат надзирателей (легендарные времена «самоохраны» на Беломорско-Балтийском канале давно канули в прошлое). Экономия на питании заключенных, несмотря на все усилия администрации, оборачивалась падением производительности труда, которая в лагерях была ниже, чем на предприятиях аналогичного профиля на воле, в среднем на 50%. Зато себестоимость лагерного производства оказывалась непомерно высока. Так, на строительстве северной трассы Чибью—Крутая 1 кубометр грунта обходился в 6 руб. при плановой стоимости в 1 руб. 06 коп. Главной причиной такого положения стала знаменитая лагерная «туфта», а попросту — колоссальные приписки. Например, по нормировочным документам получалось, что канавы копаются не в легком песчаном грунте, а в твердом, переплетенном сосновыми корнями и к тому же прилипающем к лопате. И грунт этот, если судить по нарядам, не выбрасывали на бровку, а относили в сторону метров на десять. Государство само вынудило зэков заниматься «туфтой»: иначе они были обречены на скорую и мучительную смерть. Впрочем, в приписках были заинтересованы не только арестанты, но и начальство, зарабатывавшее премии, награды, повышение в чинах.
Из книги Л.Э. Разгона «Непридуманное»:
«Уверен, что то всеобщее разложение, обман, приписки, коррупция, взяточничество, которые стали характерны для периода со странным названием «застой», вышло из «архипелага ГУЛАГ». И те, что там сидели, и те, что там их держали — все они вышли из лагеря, утратив всякое представление о таких реликтовых понятиях, как «служебный долг», «служебная честность»… Сращивание прямых уголовников и убийц со всякими начальниками — от милиции до партийного руководства — все это порождено лагерями, через которые прошли миллионы людей».
Придурки»
Выжить в лагере, особенно на Севере, на общих работах человеку, имеющему 10–25-летний срок, было практически невозможно. Остаться в живых можно было, только оказавшись на работе в конторе, хозчасти, лагерной обслуге, больнице, то есть став «придурком». Чаще всего эти должности занимали уголовники, так как «пятьдесят восьмую» запрещалось назначать на какие-либо административно-хозяйственные должности. Повар, хлеборез, кладовщик из уголовных почти всегда безудержно воровали, тем самым обрекая на еще большие мучения остальных зэков. Прочие блатные, не получившие лагерных должностей, жили за счет того, что на их счет записывалась работа, сделанная «врагами народа». Того, кто пытался сопротивляться такому порядку, немедленно убивали. «Враги народа» неукоснительно направлялись на общие работы и гибли. Лагеря 1937–1938 годов были, как правило, лагерями уничтожения. Но уже с конца 30-х гг. ситуация стала исподволь меняться.
Дело в том, что лагерь должен был выполнять план. А для этого требовались люди с техническими и экономическими знаниями, необходимы были врачи, инженеры, бухгалтеры. Но найти их можно было только среди «пятьдесят восьмой», а не среди уголовников. От выполнения плана зависела не только карьера, но иногда и сама жизнь лагерного начальника. А выполнение плана зависело, в свою очередь, от опыта и квалификации заключенного начальника работ, сдатчика леса, плановика, прораба, нормировщика… Так, по словам Л.Э. Разгона, у «придурков» появлялась совершенно реальная власть. Они могли подбирать себе помощников, назначать на «блатные» работы людей. «Придурки» нередко могли значительно облегчить себе лагерный быт: жили не в общих бараках, а в отдельных «кабинках» по нескольку человек, более сытно питались, получая иногда даже «вольные» продукты, нередко были расконвоированы.
А.И. Солженицын полагал, что среди выживших долгосрочников из пятьдесят восьмой статьи «придурки» составили девять десятых. Он писал: «По-моему, неблагородно со стороны интеллигента гордиться тем, что он не унизился до рабского физического труда, так как сумел пойти на канцелярскую работу. В этом положении русские интеллигенты прошлого века разрешали бы себе гордиться только тогда, если бы они при этом освободили от рабского труда и младшего брата. Ведь этого выхода — устроиться на канцелярскую работу — у Ивана Денисовича[201] не было!»
Это веское мнение, однако, нуждается в уточнении. Л.Э. Разгон, подтверждая, что «придурки» старались устроить на легкие работы в первую очередь интеллигентов, специалистов, в то же время отмечает: «Делали они это… не потому, что Иваны Денисовичи, ходившие на лесоповал, были им безразличны и далеки, а потому, что невозможно было помочь тем, кто ничего, кроме физической работы, не мог делать. Но и среди них искали и находили людей самых экзотических специальностей: умевших гнуть дуги — их переводили на командировку, где изготовлялись лыжи; умевших плести из лозы мебель — начальство любило обзаводиться плетеными креслами, стульями, диванами. … В том, что многим заключенным удавалось избежать тяжелых убийственных работ и отсиживаться от них в теплом цехе, конструкторском бюро, конторе или санчасти, не было и не может быть ничего аморального и предосудительного».
Впрочем, и сам А.И. Солженицын пишет: «Обходивших лагерный произвол, помогавших устроить общую жизнь так, чтоб не всем умереть, чтоб обмануть и трест, и лагерь, таких героев Архипелага, понимавших свою должность не как кормление своей персоны, а как тяготу и долг перед арестантской «скотинкой» — таких и придурками не повернется язык назвать. И больше всего таких было среди инженеров. И — слава им!»
Что же такое лагерь? Что выносил человек оттуда?
Из «Колымских рассказов» В.Т. Шаламова:
«Лагерь — отрицательная школа жизни целиком и полностью… Каждая минута лагерной жизни — отравленная минута. Там много такого, чего человек не должен видеть… Заключенный приучается там ненавидеть труд — ничему другому он и не может там научиться…
Оказывается, можно делать подлости и все же жить. Можно лгать — и жить… Можно выпрашивать милостыню — и жить! Попрошайничать и жить! Оказывается, человек, совершивший подлость, не умирает… Он приучается ненавидеть людей. Он боится повторений своей судьбы — боится доносов, боится соседей, боится всего, чего не должен бояться человек. Он раздавлен морально. Его представления о нравственности изменились, и он сам не замечает этого.
Начальник приучается в лагере к почти бесконтрольной власти над арестантами, приучается смотреть на себя как на бога, как на человека «высшей расы». Конвойный, в руках которого была многократно жизнь людей и который часто убивал вышедших из «запретной зоны», что он расскажет своей невесте о своей работе на Дальнем Севере? О том, как бил прикладом винтовки голодных стариков, которые не могли идти?»
Быть может, это растление людей — и сидевших, и охранявших — является не менее тяжкой виной сталинского режима, чем гибель миллионов.
Где бродили по зоне каэры[202],
Где под снегом искали гнилые коренья,
Перед этой землей — никакие премьеры,
Подтянувши штаны, не преклонят колени!
Над сибирской Окою, над Камой, над Обью
Ни венков, ни знамен не положат к надгробью!
Лишь, как вечный огонь, как нетленная слава —
Штабеля! Штабеля! Штабеля лесосплава!
Позже, друзья, позже
Кончим навек с болью,
Пой же, труба, пой же!
Пой и зови к бою!
А. Галич. Баллада о вечном огне.
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
1. Какие цели преследовала массовая отправка невиновных людей в лагеря?
2. Почему политических и уголовных заключенных содержали в лагерях совместно?
3. Почему власть предпочитала при утверждении лагерного режима опираться на уголовников?
4. Чем объяснить низкую эффективность лагерной экономики?
5. Охарактеризуйте повседневный быт в лагерях.
6. Как возник и какое значение имел институт придурков?
7. Согласны ли вы с той оценкой нравственной роли лагерей в жизни советского общества, которую выдвинули Л.Э. Разгон и В.Т. Шаламов?
Культура 30-х годов
1. Система образования
В 30-х гг. система образования в СССР претерпела существенные изменения. Была в основном преодолена неграмотность (в 1939 г. читать и писать умели 90,8% мужчин и 72,6% женщин), осуществлено всеобщее начальное образование, в городах накануне войны в основном завершился переход к всеобщему семилетнему образованию. Особенно значительны были успехи в преодолении неграмотности в национальных районах. В 30-е гг. многие народы Севера и Сибири впервые получили собственную письменность, созданную на основе русского алфавита. Вместе с тем, мусульманские народы Средней Азии, Кавказа, Поволжья были принуждены к отказу от традиционной арабской письменности и переходу на латиницу, а еще через несколько лет — на кириллицу. Тем самым было ослаблено влияние ислама и мусульманского духовенства, ведь древние религиозные тексты стали недоступны пониманию нового поколения. Эти реформы оказали разрушительное влияние на традиционную местную культуру.
В советскую школу постепенно возвращались многие педагогические традиции, отброшенные революционной эпохой. В 1932 г. ЦК ВКП(б) специальным постановлением «Об учебных программах и режиме в начальной и средней школе» предписал, что «основной формой учебных занятий должен являться урок с данной группой учащихся, со строго определенным расписанием занятий и твердым составом учащихся». Широко применявшийся до этого в школах «лабораторно-бригадный метод» был осужден как ведущий к обезличке в учебной работе, снижению роли педагога и игнорированию индивидуальной учебы каждого ученика. Групповые формы работы школьников разрешались отныне лишь в рамках урока, без организации постоянных бригад.
В 20-х гг. и в пåðâîé половине 30-х гг. в школе наряду с учителями активно работали психологи — специалисты в области педологии, то есть науки о ребенке. Педологи уделяли максимальное внимание индивидуальному развитию личности ребенка. А.В. Луначарский говорил: «Надо, чтобы в каждом учителе, в мозгу каждого учителя жил, может быть, маленький, но достаточно крепкий педолог». Однако идеи педологии не соответствовали идеологическим установкам власти, стремившейся к усреднению и нивелировке граждан и максимальному внедрению коллективистских ценностей. С начала 30-х гг. педология стала подвергаться резкой критике, сводившейся, в основном, к тому, что центром педагогического внимания «в нашей трудовой школе является не отдельный ребенок, а растущий детский коллектив». Педологи предлагали распределять детей по классам в соответствии с их фактическим (а не паспортным) психическим возрастом[203], создавать отдельные школы для детей с разной степенью задержки умственного развития, выявленной на основе тестирования и специальных коэффициентов. Педология была еще молодой наукой, накопленный опыт был невелик, поэтому умственно отсталыми признавалось очень много детей, что вызывало недовольство родителей. Противники педологов, пользуясь этим, утверждали, что дети в советском обществе должны обладать высоким физическим и психическим развитием ввиду благотворного воздействия революционной среды. Влияние наследственных факторов и негативная роль среды, в которой мог находиться конкретный ребенок, отрицались. Получалось, что советские дети не могут быть умственно отсталыми. Ввиду этого педологические обследования и создание школ разных типов с учетом умственного развития детей объявлялись провокацией, в прессе звучали призывы защитить советских детей от изуверов-педологов. 4 июля 1936 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О педологических извращениях в системе Наркомпросов», запретившее психологические исследования в школах и нанесшее тяжелейший удар отечественной психологии.
В 30-х гг. произошли серьезные изменения в учебных программах. В мае 1934 г. было принято специальное постановление ЦК ВКП(б) и СНК «О преподавании гражданской истории в школах СССР». Это означало, что в школу возвращалось изучение исторических фактов, до этого заменявшееся социологическими схемами и «основами марксизма». Такое решение свидетельствовало о серьезных изменениях в господствующей идеологии.
Продолжало развиваться высшее образование. К 1938 г. в СССР было 23 университета, в которых обучались 47,7 тыс. студентов. Лидером университетского образования оставался, конечно, МГУ. Наряду с восстановлением старых университетов (например, Харьковского) были открыты новые, в том числе в национальных республиках, где прежде было крайне слабо развито высшее образование — в Баку, Самарканде, Алма-Ате. В республиках Средней Азии в 1928 г. было всего три ВУЗа (все — в Узбекистане), а к 1938 г. — 36 ( в т.ч. в Узбекистане — 22).
В 1936 г. были установлены правила приема в ВУЗы, требовавшие от абитуриентов необходимой подготовки и отменявшие ограничения, связанные с социальным происхождением поступающих.
Выдающуюся роль в подготовке специалистов-гуманитариев сыграли Московский и Ленинградский институты истории, философии и литературы (МИФЛИ и ЛИФЛИ), Историко-архивный институт (МГИАИ). В связи с ростом внимания к изучению истории в 1934 г. в МГУ и ЛГУ были восстановлены исторические факультеты, а к 1938 г. они имелись уже в 13 университетах. Уникальным учебным заведением являлся Институт народов Севера в Ленинграде, сыгравший неоценимую роль в подготовке национальной интеллигенции, в первую очередь учителей для народов, еще несколько лет назад не имевших своей письменности.
Точные и естественные науки
В 30-е гг. советское государство уделяло большое внимание развитию науки, обоснованно полагая, что без научных достижений невозможно добиться прочных народнохозяйственных успехов. В связи с этим власть не жалела средств на организацию научных институтов, щедро оплачивала труд ученых.
Особое внимание уделялось развитию новых научных центров. При поддержке Ленинградского физико-технического института, главой которого был академик А.Ф. Иоффе, возникли физико-технические институты в Харькове, Днепропетровске, Свердловске, Томске. Крупнейшим центром теоретической физики стал московский Научно-исследовательский Физический институт им. П.Н. Лебедева (ФИАН), руководимый С.И. Вавиловым. В 1935 г. появился Институт физических проблем, во главе которого встал П.Л. Капица, в 1937 г. — институт геофизики, возглавленный О.Ю. Шмидтом. В 30-х гг. советские ученые осуществили глубокие исследования в области физики твердого тела (А.Ф. Иоффе), полупроводников (И.Е. Тамм, И.К. Кикоин), физики низких температур (А.И. Алиханов, А.И. Алиханян, П.Л. Капица), физики атомного ядра (И.В. Курчатов, Л.Д. Ландау). В 1936 г. в Ленинграде был пущен первый в Европе циклотрон.
Продолжались исследования в области аэродинамики и ракетостроения. В 1933 г. была запущена первая советская ракета на жидком топливе.
Началось изучение стратосферы. В 1933 г. был установлен мировой рекорд высоты, достигнутой человеком: советский стратостат поднялся на высоту 19 км. Правда, организованный в 1934 г. второй полет, когда была достигнута высота 22 км, закончился гибелью исследователей.
В 1934 г. были организованы Институты органической химии, биохимии и общей и неорганической химии. Работы академика С.В. Лебедева позволили СССР впервые в мире наладить производство искусственного каучука.
Выдающихся успехов достигла к 30-м гг. отечественная биология, но на ее долю выпали и тяжелейшие испытания[204]. Продолжалась работа физиологов под руководством великого ученого И.П. Павлова. Тåîðèþ эâîëþöèè развивал в своих работах И.И. Шмальгаузен. В агрономии добились больших успехов школы Д.Н. Прянишникова и Н.М. Тулайкова. В отечественной генетике работали выдающиеся ученые Н.К. Кольцов, возглавлявший институт экспериментальной биологии, А.С. Серебровский, М.М. Завадовский, С.С. Четвериков. Одним из крупнейших российских биологов и организаторов науки тех лет по праву считается Н.И. Вавилов — выдающийся ботаник, генетик и географ, директор Всесоюзного института растениеводства (ВИР), президент Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина (ВАСХНИЛ). Н.И. Вавилов организовал сбор по всему миру образцов семян дикорастущих и культивируемых растений, чтобы использовать их в условиях СССР. Он доказал, что в прошлом на Земле существовало несколько основных центров происхождения культурных растений. Вавилов объездил с экспедициями страны Средиземноморья, Китай, Корею и Японию, Афганистан, Аравийские пустыни, Палестину и Иорданию, Эфиопию, многие страны Латинской Америки. Созданная им коллекция семян насчитывала 250 тысяч образцов. В 1929 г. в возрасте 42 лет он стал самым молодым академиком АН СССР. Многие академии мира избрали Вавилова своим иностранным членом.
Под руководством Вавилова в системе ВАСХНИЛ появились многочисленные НИИ различного профиля. Ведущее место занял созданный в Ленинграде, а позже переведенный в Москву Институт генетики, директором которого также стал Вавилов.
Уже в советские годы сформировались как крупные ученые-генетики И.И. Агол, Н.П. Дубинин, А.Р. Жебрак, Г.Д. Карпеченко, С.Г. Левит, Г.А. Левитский, Ю.А. Филипченко и другие.
В начале 30-х гг., когда в сельском хозяйстве страны сложилось катастрофическое положение, Вавилов и руководимый им ВИР были подвергнуты критике за служение «чистой науке». Перед биологией были поставлены совершенно нереальные задачи: за три-четыре года обновить сортовой состав и добиться резкого качественного улучшения практически всех сельскохозяйственных культур на территории СССР. В 1931–1932 гг. в связи с обвинениями в «меньшевиствующем идеализме» ряд ученых-генетиков был изгнан с занимаемых постов, а С.С. Четвериков выслан из Москвы и лишен возможности заниматься наукой.
В это же время начал свою научную карьеру Т.Д. Лысенко — вероятно, самая зловещая фигура в истории российской науки. Провинциальный агроном, выходец из крестьянской семьи, он прославился открытием т.н. «яровизации семян»[205]. Этот прием был давно известен ученым, но Лысенко стал широко рекламировать его как универсальное средство повышения урожайности. Для работы Лысенко были характерны подтасовка экспериментальных данных, полное невнимание к важнейшим принципам исследования: чистоте опыта, повторяемости результатов, статистической достоверности. Лысенко, слабо подготовленный в области теории, полностью игнорировал работы зарубежных ученых как «буржуазную лженауку». Зато он широко раздавал обещания, например, вывести новый сорт с заранее запланированными свойствами всего за два с половиной года. Суля быстрые результаты, Лысенко завоевал симпатии власти[206]. Большинство предложений Лысенко заканчивались провалами, которые прикрывались фальсификацией данных и новыми широкомасштабными инициативами. Так произошло и с яровизацией, массовое внедрение которой принесло гораздо больше вреда, чем пользы. Накануне войны этот прием перестали применять, и даже сам Лысенко отказался от его пропаганды. Но в начале 30-х гг. работы Лысенко взахлеб превозносились газетами, а любая критика в его адрес квалифицировалась как происки классового врага. Крайне честолюбивый, Лысенко быстро понял, что в сложившихся в стране условиях он может добиться монопольного положения в биологической науке. Но осторожность не позволяла говорить об особой «лысенковской биологии». Поэтому он объявил себя последователем учения известного селекционера И.В. Мичурина[207] и провозгласил создание «передовой советской мичуринской биологии», стоящей на позициях «истинного дарвинизма». Сущность «мичуринской биологии» в интерпретации Лысенко сводилась к устаревшим ламаркистским взглядам, от которых современная наука уже отказалась[208].
На пути к господству Лысенко в науке стояли настоящие ученые. Их необходимо было сокрушить. В 1935–1936 гг. сторонники Лысенко начали атаку на классическую генетику, обвинив ее в бесплодии. Они призывали «выкинуть законы Менделя за борт науки». «Буржуазной биологической науке» Лысенко демагогически противопоставлял «науку колхозно-совхозных полей» и призывал академиков идти на выучку к деревенским селекционерам. Попытки ученых мягко образумить Лысенко, вернуть его на путь подлинной науки оказались тщетными: тот окончательно уверовал в собственную непогрешимость и вошел в роль спасителя отечественного сельского хозяйства.
В 1936 г. на сессии ВАСХНИЛ академики Н.И. Вавилов, М.М. Завадовский, Н.К. Кольцов, П.Н. Константинов, А.С. Серебровский и многие другие ученые резко выступили против антинаучных нападок Лысенко на генетику[209]. Но они говорили на языке науки, от которой представители власти были далеки. Лысенковцы же приводили простые аргументы: генетики обещают прогресс лишь в будущем, а сельскому хозяйству нужны немедленные результаты.
В 1937 г., в разгар репрессий, сподвижники Лысенко перешли к политическим обвинениям. И.И. Презент объявил, что не случайно идеям Вавилова сочувствуют враги народа. Совсем угрожающе звучали слова Я.А. Яковлева — зав. сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б): «Дарвинисты против фашистского извращения генетики и фашистского использования генетики в политических целях, враждебных прогрессу человечества».
В 1938 г. Лысенко стал президентом ВАСХНИЛ[210], что знаменовало победу «мичуринской биологии» над классической наукой. Последнюю попытку отстоять научную истину Вавилов, уже подвергавшийся систематической травле, сделал в 1939 г., во время дискуссии в журнале «Под знаменем марксизма». Организатор дискуссии философ М.Б. Митин, выступая против генетики, приравнял ее к «меньшевиствующему идеализму» и «теориям троцкистско-бухаринской шайки». Эту речь перепечатали центральные газеты. В руководимый Вавиловым ВИР все шире внедрялись враждебные ему люди. В 1940 г. Вавилов был арестован. Последовали и аресты его ближайших сотрудников. Вавилова приговорили к смертной казни, но приговор так и не был приведен в исполнение. 26 января 1943 г. Вавилов умер от истощения в Саратовской тюрьме. В 1936–1940 гг. были арестованы и погибли пытавшиеся противостоять лысенковщине И.И. Агол, Г.Д. Карпеченко, С.Г. Левит, Г.А. Левитский, Н.М. Тулайков и многие другие исследователи. В результате ожесточенной травли скоропостижно скончался Н.К. Кольцов[211]. Отечественной биологии был нанесен тяжелейший ущерб. Успех оказался на стороне откровенного шарлатана, сумевшего нажить капитал на некомпетентном вмешательстве власти в науку и подменившего научную полемику навешиванием идеологических ярлыков.
Дата: 2019-03-05, просмотров: 336.