Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Довольно трудно ответить положительно на этот вопрос, особенно если вспомнить известное утверждение А. П. Чехова о том, что знаки препинания — это ноты при чтении, или мысль К.Г. Паустовского — «Знаки держат текст, не дают ему рассыпаться».
Однако литературе известны факты, когда авторы без всякой цели или целенаправленно нарушают этот закон письменного текста. Знаки могут отсутствовать. Это касается только художественной литературы. И причин, побудивших некоторых авторов так оформлять свои тексты, может быть две.
Известно, что многие поэты в момент создания своих стихов вовсе не думают о знаках:
«И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута — и стихи свободно потекут..»
Как правило, отсутствие знаков характеризует именно автографы поэтов. Вот автограф В. Соловьева:
Если желанья бегут словно тени
Если обеты пустые слова
Стоит ли жить в этой тьме заблуждений
Стоит ли жить если правда мертва?
Известны многие автографы А. Пушкина, в которых нет ни одного знака препинания. Взять хотя бы знаменитое:
Я помню чудное мгновенье
Передо мной явилась ты
Как мимолетное виденье
Как гений чистой красоты
Опубликованными, эти строки выглядят так:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Видимо, А. Пушкину не столь важно было, как будут напечатаны эти строки, да и читателю, в том числе современному, знаки здесь мало чем помогают восприятию: стихи так музыкальны, звуки так гармоничны, что вполне самодостаточны, дополнительные сигналы смысла излишни. Однако, в принципе А.Пушкин серьезно относился к роли знаков препинания.
Другой поэт — А. Блок ничем в своих стихах не мог пожертвовать; постоянно в процессе издания своих творений он следил, чтобы издатели не нарушили его пунктуации и даже орфографии. Издательских вольностей он не терпел.
В творческой практике и в практике издания существуют и случаи иного порядка, когда автор сознательно избегает употребления знаков, превращая этот факт в свой авторский литературный прием.
Так, в цикле стихотворений «Сквозь разломы оконченной жизни» С. Аверинцев вовсе отказался от пунктуации. Это стихи «Роль», «Не ко времени да некстати», «Молитва о последнем часе», «Недоумение». от опубликованное стихотворение «Молитва о последнем часе»:
когда Смерть посмеется надо мною как та что смеется последней
и сустав обессилит за суставом
Твоя да будет со мною Сила
когда мысль в безмыслии утонет
когда воля себя утеряет
когда я имя свое позабуду
Твое да будет со мною Имя
когда речам окончанье настанет
и язык глаголавший много
закоснеет в бессловесности гроба
Твое да будет со мною Слово
когда все минет что мнилось
сновидцу наяву снилось
и срам небытия обнажится
пустоту мою исполни Тобою
Такая форма публикации, естественно, нарушает традицию. Однако надо признать, что затемненность смысла здесь не ощущается. «Нот при чтении» нет, но сам вербальный текст не вызывает затруднений при чтении. Расчет автора на однозначность восприятия оправдался. И все-таки на фоне общей традиции письма такая манера автора выглядит как некий писательский эксперимент.
Именно как эксперимент представляет подобную форму письма, в частности, В. Куприянов. Вот его авторское замечание: «В книге стихов «Домашние задания», выходящей в этом году в издательстве «Молодая гвардия», я продолжаю две линии своего творческого поведения: как традиционную, так и экспериментальную, в которой снимаю рифмы и даже пунктуацию, пытаясь имитировать «внутреннюю речь». Обе эти линии, надеюсь, не противоречат друг другу» (Лит. газ. 1986. 23 апр.).
В качестве примера такого эксперимента приведем стихотворение В. Куприянова «Языковедение», опубликованное в названной газете:
Англичане проглатывают
массу своих букв
видимо вследствие
своей колониальной политики
Китайцы в восторге
от каждого своего штриха
тогда как иностранцы
молча делают большие глаза
при виде китайской грамоты
Немцы загоняют
даже собственные глаголы
в тупики своих предложений
сразу ясно
что-то случилось
надо только запастись настоящим временем
чтобы выяснить
что случилось
Грешно на греческом
не вспоминать о мудрости
древних греков
Романские языки местами
попахивают вульгарной латынью
Грузинский помогает грузинам
так же как итальянцам итальянский
размахивать руками
Эстонцы плывут по гласным
будто в подводном царстве
Японский укладывается в печатные
схемы и движется
в полупроводниках
Опыт чтения
и тем более говорения
на русском убеждает
что мы слишком часто
когда слово расходится с делом
говорим что хотели сделать как лучше
Но еще больше ошибок на русском само собою
делают иностранцы
Итак, автор прямо говорит о подобном явлении как об эксперименте, не более того. Но в его предисловии употреблен термин «внутренняя речь». А сам эксперимент он назвал имитацией внутренней речи.
Вот об этом стоит поговорить, и уже безотносительно к данному автору. Так ли это? Действительно ли мы имеем дело с имитацией внутренней речи? Можно продолжить эту мысль, прибавив еще один термин, который иногда употребляют при объяснении попыток обходиться без знаков препинания, — это поток сознания.
Внутреннюю речь обычно рассматривают в связи с характеристикой персонажей художественного произведения. Авторы, склонные к разрешению проблем философского, психологического, морально-этического плана, часто имитируют внутреннюю речь героя, показывают его размышления, разговор с самим собой.
Сущность внутренней речи как раз и заключается в том, что она представляет собой поток сознания. А в «потоке», естественно, трудно усмотреть логические связи, последовательность. Мысли перескакивают с одного предмета на другой, очевидны тематические сбивы и грамматические нестыковки, возможны повторения, возвращение к началу рассуждений и т.д.
Внутренняя речь, в отличие от речи внешней (т.е. речи, имеющей звуковое выражение), — это речь непроизнесенная, незвучащая, речь «про себя» (и для себя), речь, обращенная к себе. Поэтому такая речь лаконична, отрывиста, грамматические конструкции ее эллиптичны, неполны с точки зрения грамматического состава.
В талантливо имитируемой внутренней речи трудно обнаружить слаженность и четкость в развертывании мысли. А потому, если такую речь зафиксировать на письме без нот при чтении, то вряд ли такой словесный поток окажется удобочитаемым.
Текст, записанный без знаков препинания, даже если он представляет собою размышление героя, отражающее его внутреннее состояние, мысли для себя, все-таки точнее, видимо, назвать «нерасчлененным речевым потоком», а не имитацией внутренней речи.
.
В таком тексте без знаков трудно разобраться. Бесспорно, прав был К. Паустовский, утверждая, что знаки «держат текст, не дают ему рассыпаться», они приводят слова в осмысленное соотношение.
По этому поводу в «Золотой розе» К. Паустовского есть великолепный рассказ, в котором вспоминается интересный случай, произошедший в редакции газеты «Моряк». Соболь принес сюда свой рассказ, интересный по теме, но раздерганный и спутанный. Печатать его в таком виде было нельзя. И тогда корректор Благов взял рукопись и поклялся, что не изменит в ней ни одного слова, но приведет ее в порядок. Через некоторое время я, пишет Паустовский, прочел рассказ и онемел. «Это была прозрачная, литая проза. Все стало выпуклым, ясным. От прежней скомканности и словесного разброда не осталось и тени. При этом действительно не было выброшено или прибавлено ни одного слова.
Я посмотрел на Благова. Он курил толстую папиросу из черного, как чай, кубанского табака и усмехался.
— Это чудо! — сказал я.— Как вы это сделали?
— Да просто расставил правильно все знаки препинания... Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это великая вещь, милый мой. Еще Пушкин говорил о знаках препинания. Они существуют, чтобы выделить мысль, привести слова в правильное соотношение и дать фразе легкость и правильное звучание» (Повести. М., 1980. С. 537—539).
И все-таки это жесткое правило, оказывается, можно иногда нарушить при особой авторской задаче. Мы проанализировали ряд текстов без знаков препинания и пришли к выводу, что это возможно, только если текст строится «правильно» грамматически и в предложениях все необходимые для выражения смысла слова представлены в том порядке, какой требуется традиционными правилами грамматики, а иначе получится тот словесный «кавардак», о котором рассказал Паустовский.
Когда все смыслы эксплицированы и порядок расположения словоформ вполне предсказуем, знаки оказываются в какой-то мере лишь формальными фиксаторами определенных смыслов.
Эксплицитно представленные речевые средства, полно передающие необходимое содержание, позволяют при желании обойтись без знаков препинания. Бесспорно, это особый литературный прием, своего рода эксперимент, предпринятый ради придания тексту оригинальной формы.
Пример — стихотворение А. Вознесенского, автора, часто прибегающего к изощренности формы:
С первого по тринадцатое
нашего января
сами собой набираются
старые номера
сняли иллюминацию
но не зажгли свечей
с первого по тринадцатое
жены не ждут мужей
с первого по тринадцатое
пропасть между времен
вытри рюмашки насухо
выключи телефон
Такое оформление (вернее, его отсутствие!) не может быть применено к речи отрывистой, сбивчивой, алогичной, с пропусками и эллипсами; речи, имитирующей сам процесс размышления или разговорность интонаций.
Надо отметить, что в стихотворной речи функцию знаков препинания способна взять на себя стихотворная строка, которая может стать единицей синтаксического членения.
В таком случае максимально используются графические возможности вертикального контекста. Более того, такая манера письма, сознательно избранная, объясняется подчас усилением значимости слова в строке, освобождением его от всяческих оков. Футуристы, например, видели в знаках препинания «оковы языка».
Итак, текст без знаков препинания — это, бесспорно, отклонение от принятой формы письма; это текст, сознательно претендующий на оригинальность. Если подобная форма письма принципиально важна для автора, если она предварительно запланирована и являет собой литературный прием, то форма эта так и должна рассматриваться — как деталь индивидуального стиля автора.
Если автор не дорожит своим таким особым правом, т.е. он принципиально не планирует подобный эксперимент, то он обычно полагается на редакционно-издательских работников, которые, как корректор Благов (у Паустовского), выправят представленную рукопись.
ю
Новые функции заглавных букв в поэтическом тексте
(На материале антологии "Девять измерений")
В избранном материале – антологии «Девять измерений» – отсутствует тотальная установка на эксперимент в области графики, тем не менее представляется любопытным рассмотреть способы употребления заглавных букв. Характерное свойство языка новейшей поэзии – индивидуальное осмысление формального элемента поэтической речи, его неслучайность в контексте стихотворения. Слово может начинаться с заглавной буквы или быть записанным полностью заглавными буквами (опознаваемыми не по размеру, а по виду литер).
В истории ненормативных заглавных букв в русской поэзии наиболее заметными и интересными представляются символистские и футуристические поэтические практики. Системное для некоторых символистов написание слов с заглавной буквы – это шаг от возвышения слова в символизме к его обособлению, автономизации, декларированной футуристами. Эго-футуризм занимался преодолением наследия символизма, представлявшегося эго-футуристам как доминирующая литературная стратегия. Результатом практики эго-футуристов стало ещё большее расширение списка слов, пишущихся в поэтических произведениях с заглавной буквы, которое уже не имело презумпции стилистического возвышения. Эго-футуристы устанавливали системные отношения между понятиями через их написание. В рамках кубо-футуристической эстетики слова или части слов, записанные заглавными буквами, не всегда снабжались объяснениями или вступали в системные отношения. Заглавные буквы выделяют важный элемент текста (как, например, лейтслова Д.Бурлюка) или произвольный элемент (как в текстах Кручёных и Терентьева). Автономизация слова осуществляется с помощью средств, способных деавтоматизировать прочтение, – в том числе и с помощью заглавных букв «не на месте».
Новейшая русская поэзия свободно наследует имеющимся традициям и вырабатывает новые условности. Н.А.Фатеева указывает на заметную особенность языка новейшей поэзии: «частое отсутствие заглавных букв в начале строк при отсутствии или индивидуальном использовании знаков препинания». Можно сказать, что таким образом сбылся прогноз Маринетти: «Слова, освобождённые от знаков препинания, будут озарять друг друга, скрещивать свои различные магнетизмы, следуя непрерывному динамизму мысли. ... Прописные буквы укажут читателю слова, которые синтезируют преобладающую аналогию».
Чаще всего у одного и того же современного поэта в разных произведениях действуют разные принципы графической организации стихотворения, демонстрирующие разную степень несоблюдения правил орфографии и пунктуации. Написание с заглавной буквы с целью возвышения стиля, категоризации понятий, как это было принято в поэтике символизма, встречается в стихотворениях Санджара Янышева и Ивана Волкова:
Востока – нет, нет – Запада, и Время –
Единственное Место для меня
(Янышев, «Ташкент как зеркало неверного меня...», [Девять измерений 2004: 53])
…зная бессонный нюх
Леса и Озера, Вечера и Тумана
мы подражаем повадкам зверей и птиц,
передавая друг другу дурные вести,
мы говорим по-совиному, по-соловьиному,
дети Стыда и Страха…
(Волков, «...дети Огня и Воды, с наветренной стороны...»
Наиболее любопытным продолжением символистской эстетики в рассматриваемой нами антологии является стихотворение "Лётчик" Марии Степановой, где упоминается Небесная Дочка, мнящаяся герою – лётчику, ветерану афганской войны, и убитая женой этого лётчика. Здесь мы видим и расширение, и преодоление приёмов символизма. Небо для военного лётчика – не мнимая возвышенная сущность, как для поэта, а конкретное место в мире, связанное с воспоминаниями и сильными переживаниями. Дочка – разговорное, а не торжественно-возвышенное слово. В тексте Степановой не только само слово профанирует символистскую ситуацию (а может быть, «одомашнивает», делает не отвлеченным, а конкретным), но и описание внешности, где общемистические традиции соседствуют с традициями советского героического описания:
… её на рассвете видней,
всегда пионерская форма на ней.
Иссиняя лента в косе.
Заданное символизмом представление о том, что потустороннее где-то рядом, в тексте Степановой выражено буквально и конкретно. Герой гибнет от видeния Небесной Дочки в троллейбусе, а героиня убивает ни в чём не повинного человека, «девчонку 12 лет», совпавшую по описанию.
Андрей Поляков и Алексей Денисов немного расширяют список возможных слов, пишущихся в поэзии с заглавной буквы, добавляя к нему Автобус и Пепельницу. Вместе с дополнительной абсолютизацией начинают действовать законы смешения означающего и означаемого у Полякова и разрушение границ метатекста и текста у Денисова:
И вот Автобус, часто-настоящий
несёт как царь, пустыней городской
тепло одной красавицы, не спящей
от слова Господи и слова далеко.
(Поляков, Всё, всё, что было выпрошено нами)
Теперь можно говорить о чём угодно.
Любовь, говорю, Смерть,
Пепельница, говорю,
полным-полна, говорю, окурков.
(Денисов, Идолище,)
В стихотворении Ивана Марковского употребление заглавных букв служит для реализации распространённого приёма превращения несобственного в собственное.
Мы Взяли и Умерли
Я Взяли
Ты Умерли
Милая моя Взяли
Милый мой Умерли
Говорят нам вслед люди:
Вон идут Взяли и Умерли.
Умерли, ты прекрасная Пальма.
Взяли, ты смелый быстроногий гепард.
Слышно по вечерам над джунглями:
Умерли! Умерли! – это Взяли зовёт Умерли.
Слышно по вечерам над полями:
Взяли! Взяли! - это Умерли зовут Взяли.
Взяли, твоим именем назовут озеро.
Умерли, твоим именем назовут гору.
(Марковский, «Мы Взяли и Умерли...»)
Формы глагола во множественном числе прошедшего времени, будучи записанными с заглавных букв, становятся именами – имеет место грамматическая транспозиция, субстантивация. Внешняя форма и контекстные особенности новообразованных имён не дают возможности однозначного выявления грамматического рода, а, следовательно, и половой принадлежности персонажей. В тексте Марковского с заглавной буквы пишется и слово Пальма, тем самым происходит отсылка к истории с переводом Лермонтовым известного стихотворения Гейне – «На севере диком стоит одиноко...». В переводе из-за нарушения соответствия грамматического рода названий деревьев исчезает романтическая линия. Игра с грамматическим родом в тексте Марковского не дискредитирует, а обогащает романтическую линию.
Авторов, пишущих каждую строку в любом стихотворении с заглавной буквы, в антологии немного: не более 15%. Это доказывает, что в современной поэзии обычай начинать каждую строку с заглавной буквы уступает место семантически или структурно обусловленным заглавным буквам. Часто заглавные буквы у современных поэтов служат для сегментации речи. Заглавные буквы принимают на себя роль синтаксического членения в текстах без знаков препинания. Это явление наблюдается в текстах Семёна Ханина:
меня застукали в полнейшей темноте
в компании таких же как я
случайных иностранцев Прошвырнуться
должно быть вышли они к морю и на дюнах
рассевшись друг у друга сигареты
стреляли
(Ханин, «меня застукали в полнейшей темноте...»)
и Анны Горенко
Мама
Это только инстинкты Ты
могла бы меня задушить и лгать что на десять лет младше
(Горенко, «Белая пыльная малина как просто так...»)
Автономизация чужой речи сопутствует упрощению пунктуационной системы. Вместе с синтаксическими процессами актуализируется мистическое или иконическое значение слов, записанных заглавными буквами.
прямой угол выложен жемчугом.
перламутр стекает в крупинку.
виток и виток: как расправить измятое пенное тело?
"КТО ОТКАЖЕТСЯ ПИТЬ ТОТ ДА БУДЕТ УТОПЛЕН НАВЕКИ"
карлица афродита покидает тесную раковину
длинные волосы опутывают по-улиточьи длинную ногу
вяло колышутся телоцветки морских ежей и актиний
заблудилась бездомная в садике водных камней
афродита-бонсай морская креветочья роза
мясомолочный тунец на каждом рассвете разбужен
зовом желудка под надписью в ихтиохлеве
"КТО ОТКАЖЕТСЯ ПИТЬ ТОТ ДА БУДЕТ УТОПЛЕН НАВЕКИ"
(Глазова, рождение в тунце)
В стихотворении Анны Глазовой о чужой речи нам напоминают кавычки, а заглавные буквы указывают на возможность крика и добавляют мистического содержания фразе – видно, что после первого её появления из текста исчезают знаки препинания.
Он командир потому что он отдаёт команды:
ПОДНИМИ МАЙКУ ПОКАЖИ СВОЁ ТАТУ
движение отработано до автоматизма
я скоро превращусь в евтушенку
о где мои красные польта и пиджаки из крокодиловой кожи?!
(Могутин, Паблисити])
В стихотворении Ярослава Могутина "Паблисити" речь идёт о фотографе, прямая речь которого, не терпящая возражений, записана заглавными буквами – уже без организующих кавычек, указывающих на прямую речь. Последующие строки лишены знаков препинания и тоже могут апеллировать как к описываемой в тексте ситуации, так и к самому строению текста. Сравнение с Евтушенко, с человеком, который придумал формулировку "Больше, чем поэт", вызвано тем, что эта формулировка воспринимается Могутиным как "не только поэт, но ещё и представитель других профессий" (например, как в приведённом тексте, фотомодель).
Кроме нормативной функции обозначения начала сегмента текста и ненормативной функции обособления чужого текста, заглавные буквы могут указывать и на завершение сегмента текста, как, например, компьютерная команда в стихотворении Алексея Денисова:
Чем бы закончить дурацкую метеосводку?
Разве цитатой, скрывающей некий туманный намёк?
Глупо, но всё же, но всё же, пою я, но всё же.
Ладно: Гораций, "Послания", книга вторая, мотор.
"Мы не летим с парусами, надутыми ветром попутным,
все же зато не влачим мы свой век и при ветрах противных.
Силой, талантом, красой, добродетелью, честью, достатком
Мы среди первых последние, первые мы средь последних" ОК.
(Денисов, «Здравствуйте, Лида!...»)
Иногда сегмент текста может завершаться криком или сильно выраженной эмоцией, как в стихотворении Дмитрия Воденникова:
Ну встаньте же,
Архаров, Барсуков,
Воденников, Ершова,
Садретдинов,
Хохлова, Холомейцер, Хохляков,
Хмелёва, Яцуки… - НЕВЫНОСИМО!
(Воденников, Третья мировая)
В тексте Воденникова играет роль ритмическая организация списка собственных имён и небольшой отход от алфавитного порядка в их перечислении, связанный с ненарушением ритмической заданности. Нам известно, что Воденников, Садретдинов, Хохлова и Хмелёва – имена реальных лиц, касательно остальных вопрос остаётся открытым – последняя фамилия в этом списке напоминает случайное движение по клавиатуре. НЕВЫНОСИМЫМ оказывается дальнейшее приумножение сущностей, оковы старой поэтики автора. Можно воспринимать толкование НЕВЫНОСИМО ещё и как обозначение невозможности ожидаемого действия (встаньте) со стороны вымышленных лиц, а, следовательно, и существования в иллюзорном мире. Интонация, показанная с использованием заглавных букв, часто встречается у Натальи Ключарёвой:
Только вижу:
В зеркале, в луже, в витрине,
НИКОГДА НЕ В ЧУЖИХ ГЛАЗАХ,
Ни разу!
Неразборчиво вижу себя ...
(Ключарёва, «я не чувствую себя...»)
Иногда заглавными буквами поэты выделяют слово интонационно и стилистически, подчёркивая эмоцию и отсутствие в языке нужного слова; пример из Ирины Шостаковской:
А потом мы встретили ЭТОГО.
Ленка с Шуриком видели затылок, а Германов вообще убежал.
Мне было с пистолетом нестрашно, я стояла и долго
рассматривала, а он стоял и никуда не смотрел.
Потому что у него со всех сторон был затылок.
(Шостаковская, 12 л)
У некоторых авторов в рамках одного текста выстраивается определённая система, орфографическая микроиерархия, внутри которой часть имён собственных пишется с заглавной буквы, а часть – со строчной. Например, в текстах Кирилла Медведева Лель – с заглавной, а москва, николай рубцов и бродский – со строчной. В текстах Виктора Iванiва: голос Лемешева, и несколькими строками ниже – володя пинигин. Псой Короленко пишет, что в текстах Шиша Брянского (он же Кирилл Решетников) действует своеобразная "эзотерическая орфография"; с заглавной буквы пишутся матерные слова и названия частей тела. В стихотворениях Александра Анашевича непоследовательное написание заглавных букв в именах собственных, свойственное его поэтике в целом, соседствует с нормативным написанием с заглавных букв при обозначении компьютерной терминологии:
Нажимаю Enter, вхожу в Интернет.
Enter: идут с бриллиантами волхвы
Enter: кто у Бога под сердцем?: мы
…
Enter: петербург изнасиловал ленин
Enter: особая благодарность фанайловой лене
(Анашевич, Новый файл: Predposlednee rojdestvo.txt,)
Многократное немотивированное графическое выделение и орфографическое уподобление встречается в макароническом тексте песни Псоя Короленко «PiZZa», любопытен он и с точки зрения произнесения иноязычных аббревиатур – выявляемых по рифме (фрагмент текста на англ. яз.):
the piZZa from NY - you do a lot of work [нью-йорк - ДС]
the piZZa from LA – you feel like being gay [эл-эй - ДС]
...
the piZZa from piZZburg is just piZZa
(Короленко, PiZZa)
В стихотворении Елены Костылевой тематическое и стилистическое противопоставление между двумя частями текста подчёркнуто разной степенью системности в использовании заглавных букв.
Что-то было между словами, куда-то делось.
Дорогой, ты не видел? куда-то делось…
Ты о чём? – наподобие плёночек между органами, в животе.
Как-то раз они у меня воспалились.
Мустафа пришёл, поменял на новые, сделал.
Я спала, и они во сне воспалились.
Мустафа тоже был во сне, приснился.
Было потом уютно внутри так долго.
Ты не знаешь, куда могло подеваться?
Между словом и словом такая плёнка,
без которой всё дико и сбилось в кучу.
Нет, не видел не видел не видел жалко.
Всё сбылось кроме этого, вот ведь блядство.
Ладно, кекс, я тебя целую. Счастливо.
сегодня меня позже всех забрали из сада
неизвестно что было бы, если позже
эти тётки тушили свет и влезали в польта
всё нестрашно, кекс, всё смешно, кроме этих тёток
(Костылева, «Что-то было между словами, куда-то делось…»).
Елена Костылева известна как автор, подвергающий рефлексии способ записи поэтического текста, поэтому для неё выстраивание формального контраста между частями произведения неслучайно. Структура стихотворения Костылевой уподобляется организму человека. В первом строфоиде фразы длиной в строку начинаются с заглавной буквы согласно строению предложений, единственным исключением является строка, которая объясняет, что случилось из-за отсутствия чего-то между словами: "без которой всё липко и сбилось в кучу". Второй строфоид, повествует уже не о потере границ (плёночек, рамок), а о возвращении в ужасный и мнимый мир детства, детского страха. Метафизический ужас детства является одной из общих тем современной молодой поэзии, здесь он усилен ещё и деградацией поэтического высказывания с точки зрения поэтической техники, автор будто бы «разучился писать», и это соотносится с сюжетом стихотворения.
Использование заглавных букв может быть способом разделения слова на части, реализовывать потенциал автономизации частей слова. Иногда это нужно для актуализации анафоры, как в тексте Игоря Давлетшина:
крупный дождь
МОчит
МОстовые
МОсквы
МОкко или арабика
(Давлетшин, много воды табака)
Иногда заглавные буквы актуализируют эффект произнесения слова по слогам, как в тексте Галины Зелениной:
Китайцы произвели революцию
в мировом Ки Не Ма
тографе
Теперь там всё не так
(Зеленина, Сентиментальный детектив)
Слово кинематограф, частично разбитое на слоги, реализует как анафорическое созвучие со словом китайцы, так и дальнейшее Нев Теперь там всё не так.
Иногда эффект деления на слоги дополняется «дописыванием» некоторых слогов. В стихотворении Полины Барсковой Садовник превращается и в Сад, и в обозначение абсолюта – Никто – записанный с заглавной буквы слог продлевается до значимого слова:
Кто он возлюбленный твой? Он - садовник
Он – Сад. Он – ов. Он – ник. Он – Никто.
И руки его темны как лечебная грязь.
(Барскова, Сад)
Выводы: Использование заглавных букв в современной поэзии чаще всего подвергается осмыслению. Иногда заглавные буквы оказываются заменителем нормативных средств композиционной и синтаксической организации текста. Заглавные буквы способствуют автономизации чужой речи. Слово, записанное заглавными буквами, получает дополнительную символическую и интонационную окраску. Слово, записанное без использования нормативных заглавных букв, получает дополнительную стилистическую окраску – обозначается: авторское отношение, или снижение стиля, или частое употребление, или равноправие с другими элементами текста.
Стандартная запись поэтического текста для многих авторов становится маргинальной. "Разбросанный", "неряшливый" способ записи служит обновлению поэтического языка. Именно в условиях пренебрежения правилами и традициями появляется возможность осмыслять и переосмыслять элементы структуры текста как значимые. Меняется смысл маркированности элементов. Расшифровка дополнительной графической, взаимосвязанной со смыслом, «структуры усложнения» [Давыдов 2003], иногда оказывается не менее важной, чем понимание всех слов, составляющих стихотворение. Эта графическая структура усложнения видится достаточно распространённой на современном этапе развития поэзии.
Часто заглавные буквы обозначают психологический, интонационный или выразительный предел. А в некоторых случаях – не только начало, но и конец текста.
СТАТЬИ:
Ирина Роднянская
в первую очередь беспокоит:
- что многообразная и талантливая поэзия, не находя должного читательского отклика, оказывается в страдательном положении,
- что читательская аудитория несет урон, лишаясь этого изрядного богатства.
Мне скажут: и то, и другое.
себя на место сегодняшнего читателя, я решаюсь скандализовать поборников «хорошего вкуса».
месяцами читала стихи только в свободное время – которого практически не было. Ту же ситуацию разделяет множество читателей – достаточно образованных и интеллигентных, но загруженных жизнью и тратящих крохи из своего досуга, если уж на стихи, то «не на те».
Я на своей шкуре поняла, какие это окажутся стихи. Последнее «сложное», - перед своим «опрощением», – это книга Максима Амелина «Гнутая речь». А потом я, что называется, переключилась.
интересны: и Александр Кабанов, и Дмитрий Бак, и Елена Елагина, и Андрей Коровин… И отложенные, - Андрей Новиков-Ланской, Олег Завязкин, Мария Тиматкова, Георгий Степанченко… Я все это стану читать, когда вернусь как профессионал в русло поэтической книги.
Но другие-то читатели не выйдут из того положения, в котором в данный момент пребываю я. И читают они то же, что успевала вместить и я: «стихи для бедных». - термин ироничное название сборника Ивана Волкова.
не все стихи подходят под это определение, многие с ним контрастируют – в чем и фишка; но общий колорит – удовлетворяет заявку утомленного бытием читателя на непритязательное чтение.
«Стихи для бедных», в эмблематическом своем значении, – это такие стихи, которые рассказывают читателю как будто самым простым образом, но на деле непременно с подначкой, о том, что его окружает и о чем он догадывается сам.
- читатели радуются стихам, в которых находят иллюстрацию собственных мыслей. Не «иллюстрацию», конечно, – это было бы плоско, но – естественную созвучность. И таких стихов становится все больше.
Политехнического музея, публицистические «мессиджи» и авангардные «параболы» преподносились в одном флаконе, - иллюзия, что читатели приобщаются и к изыскам «передовой» поэзии, и к ее гражданственной прямоте.
Теперь «стихи для бедных» (для тех, кому некогда тратиться на вещи с другим уровнем требовательности к адресату) отделились от поэзии, обладающей некой мерой «эзотеричности», образовав самостоятельный тренд.
Мной задумана (и никак не напишется) статья о таких стихах и поэтах – «Блудные дети Козьмы Пруткова». Это активно читаемые авторы: и «правдоруб» Иртеньев, и Дмитрий Быков, - отличным лириком, сейчас утверждает репутацию «не-поэта», Всеволод Емелин («История с географией» - с двойным донышком),
это тоже настоящие стихи – по-своему значительные и заслуженно читаемые.
Читаем разные стихи, нравится разное – потому что:
Это опять-таки был ответ на запрос – столько же общественный, сколько и художественный. Потому что ни один нормальный читатель не захочет, чтобы поэзия начисто освободилась от якобы побочной функции – реагировать на окружающую жизнь сродным другим людям образом. Вот – из Ивана Волкова:
Дата: 2019-03-05, просмотров: 247.