Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

ОПРЕДЕЛЕНИЯ МЫШЛЕНИЯ. ЕГО ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ И КРИТИЧЕСКИЕ ТРАКТОВКИ. В самом широком значении слова мышление - синоним познания. Рассуждения о человеке так или иначе приводят к разуму, возвышающему нас над природой и продвигающему общество вперед. Теоретический ум способен объяснить мир «как он есть», а практический - его преобразовать. Эти качества возносят мышление над другими психическими процессами и даже над самим человеком. Высокий социальный статус интеллекта кроется в значении планирующих действий и объяснений, а его репутация са-

модостаточности и суверенности - в большой объекти-вированности мыслительных результатов и схем. Общество тщательно фиксирует свои ходы в игре с миром, особенно в письменной цивилизации, где мышление и обретает свое королевское место.

Это опосредствованное человеческое познание выступает в двух основных культурно-гносеологических функциях: а) как организующее, упорядочивающее, развивающее начало психики, общества, природы (варианты определения: отражение бытия в его существенных связях и закономерностях, информация как противоположность энтропии в мире, ноосфера как воплощение пла-нетарно-космической функции мысли); б) как пробле-матизирующее начало в мире, нарушающее стабильность последнего.

Психология берет мышление преимущественно как процесс решения задач индивидуальным человеком (а также ближайшими к нему высшими млекопитающими), включая определение, развертывание проблемы, поиск решения, мотивацию мыслительной деятельности. Однако и экспериментальной психологии мышления трудно избавиться от влияния онтологизма. Это связано с характером интеллектуальных проблем.

Задачи бывают не только мыслительные. Чтобы выбрать между розовой и голубой карамельками, не обязательно загружать интеллект. Мышление выступает в ряду когнитивных способностей последним, когда нужны обобщение и отстраненность от текущих впечатлений, для чувственного познания недоступные, и когда культура дает средства для этого. Человек умственно отделяется (абстрагируется) от непосредственного, а взамен проступает сеть стоящих за поверхностью мира сил, законов и структур. Он попадает в сферу невидимого порядка, устроенного не то Богом, не то природой, не то им самим.

Разум человека связан с указанным порядком, однако характер этой связи видится в соответствии с историчес-

449

ким состоянием познающего индивида (куда входит сфор-мированность его ноосферного окружения). Первоначально способность рассуждать он находит не столько в своей голове, сколько за ее пределами. Россыпи законосообраз-ностей, которые открываются повсюду, предстают как выводы надчеловеческого ума. Акцент сделан на порядке мироустроения, онтология довлеет над гносеологией, стабильность - над ее нарушением.

В этой позиции познающего индивида преобладают доктрины онтомышления. В онтологических трактовках ум видится бытием, природой, логикой, культурой, обществом, искусственными (информационными) устройствами и процессами в аспекте их умосообразной, целе-подобной деятельности и самоорганизации. «Мудрым можно считать только одно: ум, могущий править всей Вселенной», - изрекает грек Гераклит (VI в. до н. э.). Сходно выражался его младший современник Анаксагор: «Все вещи были вперемешку, затем пришел ум и их упорядочил».

Упорядочивающая сила - все равно, проявляется ли она в природе, обществе, человеческом рассуждении, - получает наименование мышления, ума, логоса. Мысль онтологична, человеку она принадлежит отчасти, и не в самых высоких умозрениях. «Отец психологии» Аристотель (IV в. до н. э.) из всех способностей души только для теоретического мышления допускал независимость от тела. По представлениям стоиков, ум правит человеком как судьба (которая повинующегося ведет, а неповинующегося тащит), находясь же в человеческой душе, удостоверяет правильность постижения внешних вещей.

Ум твердо удостоился эпитета «божественный» и даже в самых дерзких ересях средневековья мог претендовать на звание нетленной сущности. Когда тело умрет, учили аверроисты, только интеллект избегнет смерти и воссоединится с космическим умом.

Секуляризация (обмирщение) знания в Новое время нисколько не пошатнула социальный статус мыслитель-

450

ной способности. Человек находит в мышлении подтверждение своего существования («Я мыслю, следовательно, я существую» - Р. Декарт), однако ум не только его индивидуальное достояние, но и субстанция (основание) мира наряду с протяженной материей. Просветители XVIII в. требовали, чтобы все сущее прошло через суд критической мысли. Когда в 1793 г. левые якобинцы решили отменить во Франции христианство, взамен они предложили гражданский культ разума.

Философской кульминацией этого возвышения интеллекта стало учение об абсолютном духе Гегеля. Весь мир, до последнего атома, исполняет фигуры диалектической мысли. «Мышление составляет не только субстанцию внешних вещей, но также и всеобщую субстанцию духовного... Мышление есть также всеобщее во всех представлениях, воспоминаниях и вообще в каждой духовной деятельности, во всяком хотении, желании и т. д. Все они представляют дальнейшие спецификации мышления. Если мы будем так понимать мышление, то оно выступит в совершенно ином свете, чем в том случае, когда мы только говорим: мы обладаем способностью мышления наряду с другими способностями, как, например, созерцанием, представлением, волей и т. д. Если мы рассматриваем мышление как подлинно всеобщее всего природного и также всего духовного, то оно выходит за пределы всех их и составляет основание всего» [Гегель, 1974, с. 122]. Силы деструкции тоже подверстаны к созидающей работе умозаключения как ее моменты (отрицание); они лишены значения самостоятельной сущности. Находка Гегеля не в том, что мышление само себя мыслит (об этом писал еще Аристотель), а в том, что при этом оно не нуждается ни в Боге, ни в природе.

Хотя наблюдения над человеком показывают, что мыслитель (субъект) и его предмет разделены, философы абсолютной мысли утверждают, что глобальный интеллект это разделение превосходит. Ум есть бытие (Парменид), мышление само себя мыслит (Гегель), мышление есть

451

бытие в несокрытости (Хайдеггер). К философской онтологии, панлогике и теологии мышления тяготеют на-туркосмистские, натуркультурологические, соционату-ральные версии. В качестве примеров послушаем соответственно В. И. Вернадского, К. Леви-Строса, Э. Дюркгейма.

«На наших глазах биосфера резко меняется. И едва ли может быть сомнение в том, что проявляющаяся этим путем ее перестройка научной мыслью через организованный человеческий труд не есть случайное явление, зависящее от воли человека, но есть стихийный природный процесс, корни которого лежат глубоко и подготовлялись эволюционным процессом, длительность которого исчисляется сотнями миллионов лет... Научное знание, проявляющееся как геологическая сила, создающая ноосферу, не может приводить к результатам, противоречащим тому геологическому процессу, созданием которого она является» [Вернадский, 1991, с. 21]. Хронологический отрезок геонаучного процесса сужен мыслителем-натуралистом до обозримых двух миллиардов лет, но нет сомнений в том, что если раздвинуть рамку обзора, то и туда проникнут лучи от фокуса научного взгляда и в космической, пылевой предыстории Земли обнаружатся силы, работающие в исследующем уме ученого, ведь это «...космос, проходящий через сознание живого существа»" [Вернадский, 1960, с. 121].

Французский этнолог К. Леви-Строс обнаруживает рисунок объективной мысли в структуре мифа. Однако корни культурной семантики неизмеримо глубже человечества и даже жизни: мир «за тысячи, миллионы, миллиарды лет не делал ничего другого, кроме того, что соответствовал обширной мифологической системе» [Леви-Строс, 1978, с. 102]. А миф - это мысль, которая мыслит человеком, не человек, который мыслит мифами. Субъектная семиотическая когитология французского ученого лежит в той же плоскости, что ноосферология русского.

Космонатуральный порядок проходит и через мыслящий мозг человека, и через его тело, и через другие орга-

452

нические и неорганические тела. Ряды ставших, структурно оформленных порядков в камне, в протоплазме, в круговороте живых масс существовали и до того, как человек их познал.

То же самое относится и к социальному порядку. Если низвести ранг мыслительного субъекта от бытия, Бога, космоса, природы до общества, то и тогда он не станет индивидуальным человеком. «Мыслить логически - это на самом деле мыслить в той или иной мере безличным способом... Именно в виде мысли коллективной пробудилась впервые в человечестве безличная мысль; по крайней мере, другого источника последней мы указать не можем. Только в силу существования общества существует, кроме ощущений и индивидуальных образов, и система представлений, обладающих прямо чудесными свойствами: с помощью их люди понимают друг друга и одни умы проникают в другие. Пользуясь ими, индивид, по крайней мере смутно, догадывается, что над его частными представлениями возвышается мир понятий-типов, которым он подчиняет свои личные идеи; перед его изумленными взорами открывается духовное царство, к которому он причастен, но которое превосходит его» [Дюркгейм, 1980, с. 226-227]. Человек мыслит коллективными представлениями - обобщениями социально-групповых отношений (Дюркгейм называл их формами солидарности), индивидуальный ум, строго говоря, является не мышлением, а собранием чувственных впечатлений индивидуальной жизни.

От социальной версии онтомышления отпочковывается критика рациональности и рассудка. Безличность социального разума уже не просто констатируется как неизбежный, хотя, может быть, и печальный факт, но разоблачается на фоне ярко выписанных последствий правления рассудка. М. Хоркхаймер и Т. Адорно, авторы вышедшей в 1944 г. книги «Диалектика Просвещения» отнесли к этим последствиям и вторую мировую войну. Организованный порядок европейской цивилизации характеризуется ими

453

как просвещение, т. е. историческое распространение рассудка. Вехи безличного интеллекта - магия, миф, матема-тизированная наука, индустрия, бюрократия, тоталитарное государство. Он везде, где власть с помощью насилия и абстракций отрывает человека от природы и вовлекает в логику формальных отношений. «Всеобщность мышления, которое развивается как дискурсивная логика, как господство в сфере понятий, заявляет о себе на фундаменте действительного господства» [Horkheimer, Adomo, 1969, S. 20].

Этот раскритикованный разум столь плотно связал себя с государственно-политической основой общественного порядка, что у созвучного немецким авторам М. Фуко пишется через дефис: знание-власть. Онтологический мотив в критике исчезает, так как подразумевается, что унифицированная логика оторвана от природы. Стереотипному способу социального мышления противостоят архаическая пралогика, независимая критика, умственные эксперименты, свободные от заповедей общепонятности и полезности. Оппозиция социальному онтологизму обобщила универсалии мысли со знаком «минус», но благосклонна к сложным мыслителям, которые пользуются логикой и привычными словами непривычно.

МЫШЛЕНИЕ В САПИЕНТНОМ ДИАПАЗОНЕ ЭВОЛЮЦИИ. Онтологический рефрен в трактовках мышления, помимо прочего, объясняется способностью человеческого интеллекта разворачиваться и воплощаться, наличием ноосферы, которая предстает перед нами как громадное количество реализованных и нереализованных проектов, схем, кодов, алгоритмов для умственной разработки мира. Из интеллектуального замешательства озарение и умственная работа вытягивают нити для социального порядка.

Отдалившаяся от своего истока и не востребованная еще в новой проблемности мысль становится артефактом. Объек-тивируемость мысли выше, чем у других психических процессов. Ум - не только разворачиватель и организатор новых порядков, но и медлитель непосредственной жизни. Размыш-

454

ление расширяет паузу между началом и концом действия, предмет раздумий пропадает из поля зрения, поисковая активность членится на этапы и фазы, обрастает искусственными приспособлениями (орудиями, инструментами). Умственное усилие как бы порождает из себя логическую материю. Мыслительные ходы и продукты систематизируются и отбираются, так что вдобавок к живому мышлению-процессу (отмеченному и у высших зверей) распространяется мысль в искусственных предметах и устройствах - мысль-артефакт.

Чудесная способность ума как бы разворачиваться ex nihilo рядами гипотез и умозаключений, переходя затем в отмеченный логикой порядок мира и культуры, видимо, и побуждает определять мышление как саморазвивающийся онтологический абсолют, когда за мышление принимается весь мир в качестве организованного целого. Однако обыденный опыт и практика психологических исследований, а также эволюционно-исторический анализ велят видеть в мышлении свойство человека и некоторых из его «братьев меньших». Это преимущественно человеческий вклад в устроение мира, его сапиентный диапазон. Установленный человеком порядок по праву носит название разумного, если в нем присутствует нечто, гарантирующее ему устойчивость и развитие в качестве Homo sapiens, иначе он считается неразумным и бесчеловечным. Можно вообразить и постчеловеческий, сверхра-циональный порядок: это там, где изделия узурпируют качества живого разума. Насколько искусственный интеллект может называться интеллектом - вопрос спорный. Во всяком случае, если верить этимологии, понятие интеллекта происходит от латинского «intellecfio»- «собираю». Что собирается? Человеческая самость в перспективе передачи ее признаков культурно-природной организации.

Человеческий ум постоянно «врубается» в окружающие его онтологические порядки, нерукотворные или созданные при его участии. Живой решатель проблем чувствует в себе столкновение и напряжение различных материй. В нем они сближаются и обретают иное качество. Проблемное ядро индивидуального открытия, которое удивительным образом ощущается как надындивидуальное озарение, быстро улетучивается, интеллектуальная находка застывает в том, что не принадлежит самости: предпосылках, инструментах, результатах, последствиях. Рефлексия над ускользнувшим эвристическим состоянием воспринимается и как апогей включен-

ности ума в непосредственное «Я», и как первая опосредованность его ментальными структурами. Мысль чувствует близость чистой самости, побывать в которой дважды невозможно.

Интеллект продолжается за пределами мыслительного процесса в опредмеченных формах мысли-артефакта. В этом смысле он доказывает свою онтологичность как способность вписаться глубинной ментальной собранностью в строй мира. Ум уводит предельно далеко от непосредственного, но не так, как фантазия. Мыслительная дисциплина требует непрерывного уподобления интуитивного ментального первоединства все более плотной фактуре мира: ум охватывает отношения, которые воспринимаются им уже не как свои, но объективно вне его сущие. Меры человека для мира накладываются на меры мира для человека. Мышление составляет предел выдвинутости человека в порядки бытия. Но коль скоро интеллектуальный накал ослабевает, то произведения человека перестают нести отблеск его самости, открытой в первичном мыслительном синтезе. Остаются логические схемы и приемы, формализмы, технические приспособления для мышления и прочие покинутые живой мыслью принадлежности ноосферы, удел которых - сливаться с дочеловечес-кой природой.

АРХАИЧЕСКОЕ, ПЕРВОБЫТНОЕ ИЛИ МИФОЛОГИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ? ВЗГЛЯДЫ К. ЛЕВИ-СТРОСА. При обозначении ранних стадий истории мышления (я опущу тему возникновения мышления, принадлежащую палеопсихоло-гии) пользуются обозначениями «архаическое», «пралоги-ческое», «первобытное», «мифологическое». Эти понятия различны, хотя и пересекаются. Архаика имеет значение далекого, но хронологически не определенного прошлого, а также первоначала в противоположность результату (современности). «Первобытное мышление» - собирательный термин, претендующий на обобщение интеллектуальных навыков целой эпохи, но, разумеется, эти навыки не так-то легко обобщить, тем более навыки исчезнувшей эпохи. Первобытное мышление - вполне культурное, полноценное, но предельно отдаленное от современного.

456

В трудах историков и культурологов первобытное мышление зачастую смыкается с мифологией. Этнографы, которые имеют дело не со свидетельствами прошлого, а с живыми «примитивами», утверждают, что эти люди мыслят полноценно, и отнюдь не одними мифами.

Мифологическое мышление часто олицетворяет интеллектуальный склад доистории. Это происходит потому, что миф - центр ее духовной организации и по каналам исторической памяти из дописьменного прошлого нам передались именно мифы. Иной духовный опыт оттуда или мифологизировался, или не дошел вовсе.

Итак, мифологическое мышление - это обобщение интеллектуальных навыков первобытности в аспекте их межкультурной передачи. Главным свидетельством до-письменного прошлого для нас является миф, записанный, естественно, уже после изобретения письменности. С позиций историка мышление, разворачивающееся в мифе, не просто интеллектуальный навык или индивидуальный мыслительный тип, но тот способ, которым эпоха создает свою картину мира. На основе космогонических, теогонических и других преданий, дошедших из древности или записанных у туземцев, ученые выделили такие признаки мифологического повествования, как образность и присутствие общих понятий, безразличие к логическим противоречиям, отсутствие разграничения между естественным и сверхъестественным, персонализация сил природы, поляризованность (непарные сопоставления) рисуемых явлений, архетипичность (миф - первообразец человеческого существования и художественных сюжетов) и так далее.

«Причины, по которым вообще должны были возникать мифы (т. е. ответ на вопрос, почему восприятие мира должно было принять такую своеобразную и причудливую форму, как мифотворчество), следует, по-видимому, искать в общих для того уровня культурно-исторического развития особенностях мышления» [Токарев, Мелетинский, 1987, с. 12].

Иначе говоря, историки хотят найти причины и объяснение фантастической образности изучаемых ими текстов в самих текстах или отчасти за их пределами. Этнопсихоло-ги же, которые анализируют не знаковые системы, а приемы решения задач своими испытуемыми, чрезмерной склонности к фантазированию у них не усматривают. Разногласия объясняются тем, что под словом «мышление» понимаются разные вещи: структура символической картины мира и психические приемы, обслуживающие практические действия людей.

Французский философ и этнолог (впрочем, сугубо кабинетный) Л. Леви-Брюль (1857-1939), автор теории пра-логического мышления, утверждал, что практические навыки и мифологические представления в первобытном уме сосуществуют не смешиваясь, как масло и вода. Миф связывает образы не на основе логики, а посредством эмоциональных ассоциаций (так называемых партиципаций); он дает объяснение, логика же помогает выжить в мире реальных вещей.

Иначе представляет мифологическое мышление соотечественник и коллега Леви-Брюля К. Леви-Строс. «Логика мифологического мышления, - утверждает он, - так же неумолима, как логика позитивная и, в сущности, мало от нее отличается. Разница здесь не столько в качестве логических операций, сколько в самой природе явлений, подвергаемых логическому анализу... в мифологическом работает та же логика, что и в мышлении научном, и человек всегда мыслил одинаково «хорошо». Прогресс - если этот термин по-прежнему будет применим - произошел не в мышлении, а в том мире, в котором жило человечество, всегда наделенное мыслительными способностями, и в котором оно в процессе долгой истории сталкивалось со все новыми явлениями» [Леви-Строс, 1983, с. 206-207].

По Леви-Стросу, миф - это язык, работающий на самом высоком уровне, когда смыслу удается отделиться от языковой основы, на которой он сложился. Но миф

458

является еще и речью, деятельностью произнесения. Это и придает первобытным сказаниям вечный динамизм, с трудом постигаемый все формализующим и обездвиживаю-щим рассудком. Рост мифа непрерывен, а структура его устойчива. В ней дана некая модель разрешения противоречий, собственно, логико-мыслительная функция мифа.

Основанием для причисления мифа к мыслительным формам является прежде всего то, что он - нарративная последовательность - напоминает логическую последовательность и что в подтверждение тождественности двух последовательностей логику можно извлечь из рассказа при помощи созданного для этого структурно-семиотического анализа. Вооруженный структурной методологией исследователь переводит примитивные сюжеты в правильные комбинации текстуальных элементов. Элементы мифа соединяются попарно в так называемые бинарные оппозиции: сухое - влажное, сырое - вареное, мужское - женское, человеческое - животное, земное - небесное, живое - мертвое и так далее. Пары же поляризованных качеств сгруппированы так, что могут быть прочитаны наподобие нотной записи по горизонтали и по вертикали одновременно. В первом случае идет последовательность сюжетных эпизодов, во втором - вычитывается глубинный смысл рассказываемого.

Посредством истории людей, а также всего, что их окружает, миф излагает туземные концепции мироздания и заодно демонстрирует способность мысли к обобщениям без помощи понятий, одними комбинациями образов. Так же строятся и дописьменные, весьма сложные классификации, которые Леви-Строс описал в книгах о тотемизме и первобытном мышлении. Мифологический ум - не индивидуальный, а коллективный, он основан на информационном коде, общем для природы, общества и психики.

То, что миф пользуется образами, а логика-понятиями, не значит для Леви-Строса, что надо разделять два типа мышления. Разумеется, между действиями инженера

459

и первобытного бриколера без труда обнаруживаются различия. Инженер выделит цели и средства интеллектуальной задачи, для него проектирование будет самостоятельной умственной работой, бриколер (от французского bricoler - играть отскоком) создаст свои модели из того, что под ругой, и как бы играя. Миф объясняет все на свете с помощью обычных слов, которые образуют информационный порядок без специальных усилий того, кто ими пользуется (или кем они пользуются).

Суть мышления - не в этих видимых различиях. «...Потребность порядка лежит в основе мышления, которое мы называем примитивным, но только поскольку оно лежит в основе всякого мышления...» [Levi-Strauss, 1962, р. 17]. Но хотя труды знаменитого французского этнолога направлены на отстаивание универсализма ума, мы получаем из них представление о действии этого ума в конкретных исторических формах первобытности.

«ПЕРЕХОДНОЕ» МЫШЛЕНИЕ. Исследователь первобытного мифа имеет дело с документами без авторства. Это помогает ему трактовать свой материал как проявление безличностной закономерности. Не то - памятники письменной эпохи. Они имеют авторов, отвлечься от личности которых трудно. Зачастую и сам исторический свидетель размышляет о собственных писаниях. Операции ума, рефлексия над ними теперь входят в определения мышления. Вокруг строительного каркаса мысли разрастается все более густой ноосферный слой: правила рассуждений, наставления в житейской мудрости, приемы и устройства для облегчения умственной работы, теории познания, истории открытий, упражнения для развития интеллекта, математические выкладки, исследовательские приборы и т. д. Мысль-процесс и мысль-артефакт образуют полусферы единой культуры мысли с регулярными переходами между ними. Изучение когнитивных реалий отныне в значительной степени сводится к описанию этих переходов.

Историческая психология ищет эпохальные типы объективаций-субъективаций ума.

Исследователь истории имеет иной материал, чем до-историк, и это накладывает отпечаток на его выводы. Применительно к мышлению сказанное означает: а) смену предмета анализа с информационного кода на человеческую деятельность конкретного психологического, социального, культурного рисунка; б) изучение становления логики в истории.

Ум - один из главных персонажей европейской цивилизации, его экспансия начинается на заре античности. Между дописьменным мифом и логикой лежат переходные ступени, на которых образность и обобщения смешиваются. Однако переход растягивается на века, и предпонятийная мысль проявляет столь большую устойчивость, что ее можно трактовать как самостоятельный способ рассуждения по отношению к тем, которые были и будут. Культурные достижения пред-и раннеписьмен-ного интеллекта велики. К ним относятся «Илиада» и «Одиссея», ранняя лирика, труды первых греческих философов и ученых.

Это мышление, как и мифологическое, выказывает склонность к оппозициям. Греческие тексты от Гомера до Аристотеля наполнены противопоставлениями божественного и человеческого, свободного и подневольного, живого и мертвого, величественного и ничтожного, теплого и холодного, сухого и влажного, единого и множественного, преходящего и неизменного и т. д. Приемом поляризации пользуются прорицатели, поэты, мыслители, законодатели, как и, надо полагать, их не оставившие свидетельств современники. На письме образ легко усыхает до представления, от него может остаться лишь оболочка, лишенная чувственного воздействия. Научно-философская линия греческой мысли разрабатывает эту особенность графической фиксации. В завершающей линию формальной логике Аристотеля оппозиции остались, но не образов, а понятий.

461

Другой ведущий прием раннеписьменного мышления - аналогия. Ее корни также можно усмотреть в мифе, а именно в оборотничестве его персонажей. Персонажи не подобны животным, растениям, стихиям - они в них превращаются. Письменность приносит понимание условности мифологических метаморфоз. Отождествление заменяется художественным сравнением, метафорой (см. «Психологическая история образов или восприятие в культуре»). Если отождествительный образ «десенсуализируется», теряет конкретность, то появляется аналогия. Суждение по аналогии гипотетично, так как мы не знаем, что связывает сравниваемые явления.

В доклассической Элладе широкое хождение имеют три типа аналогий: антропоморфизм (аналогии между людьми и богами), витализм (аналогии между живыми и одушевленными существами), артифициализм (аналогии между всем, что сотворено или сделано). Умножая сравнения по конкретным признакам в указанных плоскостях, «человеческий дух осознает пределы чувственного познания и ощущает потребность в законном основании для их преодоления» [Lloyd, 1966, р. 338]. За аналогиями рисуются невидимые глазу связи, объединяющие разные сферы бытия, и сама ускользающая от чувственности целостность мира.

Но можно ли утверждать, что мышление от Гомера до Аристотеля только и стремилось, что избавиться от образа и стать логикой абстрактных отношений? Длительность и чрезвычайная культурная плодотворность указанного исторического промежутка, пластичность греческого мировосприятия говорят в пользу тех, кто считает, что перед нами не переходная, а самостоятельная неаристотелевс-кая логика [Prier, 1976], что греки пользовались понятиями в форме образа [Фрейденберг, 1936, 1978].

Адептом познания, которое умеет вслушиваться в живую речь, был философ М. Хайдеггер (1889-1976). Поэтому для него предшественники Платона и Аристотеля превосходят этих создателей европейской метафизики, законсервировавших язык понятиями, остановивших образ, превративших мир в неподвижную картину для изучения. В начале формально-систематической (метафизической) фазы познания лежит «невзрачное событие». «...В начале истории Западной Европы бытие сущего явилось для всего ее течения как наличность, как присутствие» [Хайдеггер, 1991, с. 144]. Экспонируя под именем сущего картину мира, Платон и Аристотель открывают мышление в понятиях, но это мышление - всего лишь превращенное восприятие. Много ценнее познавательный метод Гераклита и других досократиков, поскольку мысль является у них несокрытой, как само бытие.

Мышление мудрецов, первых философов и ученых Древней Греции образно-логическое, или символическое; психологи говорят «наглядно-образное», но обозначение умственных навыков дошкольника и младшего школьника вряд ли исчерпывает суть раннегреческого гения. Сила символического ума состоит в способности выразить глубокую и сложную идею без помощи абстракций, играя образами и словами обыденного языка.

Гераклит использует книжные образы для передачи глубоких философских идей. Мышление темного мыслителя из Эфеса отнюдь не слабее и примитивнее, чем у его более ясных современников. Наоборот, оно искусно сочетает обобщения раннегреческой натурфилософии и символическое выражение искусства и пророчества, поэтому и служит примером «переходной мысли» в ее зрелой фазе, накануне наступления «пика» понятийности.

Ж. Гебзер называет Гераклитов стиль океаническим мышлением (Океан - это река, которая, по воззрениям древних греков, огибала Землю). Вот как можно, например, представить известное речение «душам смерть - воды рожденье, воде смерть - земли рожденье, из земли вода рождается, из воды - душа» [Фрагменты..., 1989, с. 229] [по кн.: Gebser, 1973, S. 346]:

463

Перед нами натурфилософская схема круговорота элементов мироздания среди которых и душа. Душа происходит из воды посредством испарения и снова сгущается в воду. Вода уплотняется в землю, разжижение земли дает воду. Но про указанные физические переходы ничего не сказано, они заменены словом «смерть» (и парным «рожденье», «рождается»). Смерть вместе с рождением выражает абстракции изменения и обратимости. Приведенный фрагмент грамматически прост, в нем нет союзов, мысль выражена посредством ритмического повторения слов в коротких последовательных конструкциях («паратактичес-ки»). Гераклит обошелся без специальных и вообще абстрактных терминов, без логического соподчинения понятий. В коротком афоризме сообщены сведения по психо-космогонии и выражена диалектическая идея, для чего на современном научно-философском языке понадобилось бы немало слов. Речение поляризовано подобно мифу, но в отличие от мифа содержит законченное и очень высокое обобщение.

Примеры океанического мышления мы найдем в Библии (см. начало Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово,

464

и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога»), у религиозных писателей древности и средневековья, философов Ренессанса и Нового времени (в том числе у Гегеля), проповедников, мудрецов, поэтов всех веков. Использование паратактических повторов связано с идеей надчеловеческого порядка, который как бы само-разворачивается и свидетельствует о себе посредством величавых слов, произносимых мыслителем-медиумом. Такая умственная позиция дошла до нас в штампах поэта, пророка, вестника истины, вещающих не от себя.

Океанические мыслители оставляют после себя не теории, а тексты для толкования. Рациональная интерпретация может «доводить» последние до понятийных систем. Гераклит монографий и вузовских учебников - маститый диалектик с экстравагантным стилем изложения. Но в подлинных речениях эфесского мыслителя (точнее, в дошедших до нас записях) понятия и определения отсутствуют.

Раннеписьменная эпоха располагает представлениями, т. е. семиотизированными образами, единицами наглядно-образного мышления. Возможность представить мир, как картину на выставке, существует, поскольку речь записана, поскольку в ней вычленяются структурные инварианты. Однако эти инварианты не сведены в сеть логико-грамматического управления, а удерживаются паратактичес-кими повторами с интонациями живой, полумагической речи.

Представление колеблется между образом и понятием, поэтому иногда выступает «псевдопонятием»: принимаемым за абстракцию образным содержанием. «Псевдо-понятие» - эффект интерпретации оригинального материала. Океаническое же мышление постигает порядок вещей в символической струе младописьменного языка, еще не слишком стесненного формализмами.

Раннеписьменная цивилизация учит нас, как складывать мысль из коротких записей, ритмов речи, образов фантазии, телесных ощущений, символов, доставляемых культурной памятью. Фрагменты Гераклита, Парменида, Эм-

465

педокла, Конфуция, Будды не «дотягивают» до объема даже небольшой современной книжки, но «склеивать» вместе, как миф, эти фрагменты нельзя, так как они имеют авторство, дифференцированы по жанровым, национальным, идеологическим признакам. Образно-символический ум не может долго скользить вдоль последовательностей текста, он постоянно рождается заново в тесном сплетении смыслов и ассоциаций. Эти единократные порождения порядка имеют приметы индивидуального творчества (в архаичном ритуале они безличны).

Самость объективируется в творении как бы беспред-посылочно, взрывоподобно. По мере накопления, систематизации и структурирования текстов она попадает во все более плотный логический порядок. Ум адсорбируется в последовательности артефактов, разделяется по специализациям и профессиям. В этом устоявшемся мире символическая мысль указывает на такое состояние, где человек еще не поделен на аспекты, структуры, точки зрения, где он только еще начинает выделять свой индивидуальный интеллект из тесно сближенного пучка онтологических сил.

СОЦИАЛЬНОЕ РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЛОГИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ: ПРОСВЕЩЕНИЕ. В середине V в. до н.э. в Элладе начинается интеллектуальное движение, иногда называемое греческим Просвещением. Круг знатоков и учителей человека расширяется, к фигурам мага, мудреца, философа, «фисиолога» прибавляются софисты - учителя мудрости за плату. Известно Просвещение второй половины XVIII в. во Франции, увенчанное изданием «Энциклопедии». Оно дало название другим Просвещени-ям. Софисты, как и энциклопедисты, распространяют достижения передовой мысли вширь. «До софистов были Гераклит и Парменид, до энциклопедистов - Ф. Бэкон, Декарт, Спиноза, но интеллектуальная революция становится из возможности фактом не тогда, когда открыт новый спо-

соб мыслить, а тогда, когда этот способ мыслить доведен до сведения всех носителей данной культуры» [Аверин-цев, 1989, с. 4].

По С.С. Аверинцеву, два Просвещения, греческое и французское, отмечают начало и конец традиционного европейского рационализма. Рационализм этот книжный, логико-риторический, дедуктивный. Он родился из социальных условий полиса и достаточно массовой грамотности. Его впитают государственное управление, сословные институты, городская экономика, авторитарная идеология доиндустриального общества. Цивилизация Запада рациональна, а рациональность цивилизована. Всеобщий порядок, стабильность, закрепленная в нормах для массового использования, присущи всякой цивилизации как фазе нормализации, застывания исходного культурного усилия.

Первые популяризаторы логоса, софисты были посредниками между гражданским бытом и высокой ученостью. Они подхватили технику убеждения, которая стихийно практиковалась в судах, политических собраниях и других средоточиях общественной активности, и возвратили ее туда же, обогатив достижениями философии. Ученую аргументацию софисты упрощали и прагматизировали для нужд массового использования. Истина для них не имела значения, а была важна убедительность, приносившая победу в тяжбе. Протагор (V в. до н. э.) учил, как «более слабое слово сделать более сильным», он утверждал, что об одной и той же вещи можно обоснованно сделать противоположные суждения. Например, про стену можно сказать, что она белая и черная одновременно.

На обвинения в аморальности софисты отвечали, что виновны в недостойном использовании искусства слова не больше, чем учитель борьбы в том, что его ученик побил своего отца. Они способствовали отделению содержания мысли от приемов доказательства и проложили дорогу формальной логике, которую создал в IV в. до н.э. Аристотель. Первое Просвещение, широко распространив мыслительные схематизмы в обществе, способствовало слиянию европейского социально-государственного порядка с определенным типом рационализма, который, продержавшись до Нового времени, был сменен рационализмом индустриального общества и опытно-индуктивной науки.

СИЛЛОГИСТИКА И ПИРАМИДНОЕ (ПЕРСПЕКТИВНОЕ) МЫШЛЕНИЕ. Аристотелева, так называемая традиционная, логика дедуктивна. Ее ядром является силлогистика (теория умозаключений). Суждение (высказывание) состоит в отнесении менее общего понятия (малая посылка) к более общему (большая посылка). Логическую систему венчают категории, наиболее общие понятия о мире, которые не выводимы, а постулируются.

Стандартный трехчастный силлогизм (первая посылка - вторая посылка - вывод) обеспечивает относительную распространенность логическому мышлению с античности; иерархия понятий, прикрепленная к невыводимым категориям, соответствует кастовому устройству и авторитарной идеологии доиндустриальных обществ; неот-деленность логики от языка, ее качественный характер сообщают ей антропоморфность, соразмерность человеку. Дедуктивная логика указывает индивиду на его отдельное, ограниченное место в твердо устроенном мире. Силлогизм как бы представляет собой элементарную модель иерархической пирамиды, так что основанное на нем мышление может быть названо пирамидным. Конструкция силлогизма разделена по вертикали на три части по степени обобщенности, но она еще и неявно дихотомизирована: на каждом уровне существуют противопоставления составляющих его видов. Вот как выглядит силлогизм «Все люди смертны; Сократ человек; следовательно, Сократ смертен» в графическом изображении [по кн.: Gebser, 1973, S. 354]:

Куда бы ни направилась мысль в этом мире, везде ей откроется правильная геометрическая структура, устроен-

468

ная по высшему промыслу и содержимая напряжением субординаций и координаций. Такая мысль подобна порядку перспективного восприятия и так же может быть названа перспективной. Сектор обзора ограничен лучами, выходящими из наблюдающего глаза; сектор мысли - по вертикали - высшей, граничной точкой, за которой кончается человеческое умопостижение, по горизонтали - разнообразием особей одного вида, охватываемых классификацией.

Перечень логических законов и норм, открытых Аристотелем для правильного, ученого мышления не изменится и в средние века, но изменятся задачи этого мышления: вместо социального устройства полиса и его мировидения оно возьмется за поддержание феодально-сословного строя и христианской картины мира.

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА СРЕДНЕВЕКОВЬЯ. МИСТИКА, СХОЛАСТИКА, СИМВОЛИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ. Интеллектуальная культура средневековья богата и сложна. В ней соседствуют мыслительные традиции и стили от самых архаичных, мифомагических до изощренной ученой логики. Книжное познание развивалось в двух руслах: мистическом и схоластическом.

Мистика, основываясь на Платоне и его христианском продолжателе Августине, практиковала непосредственное усмотрение сверхчувственности «духовным зрением». Схоластика постигала общее в рассуждениях посредством логики. Она основывалась на аристотелевском наследии.

Средневековые ученые преуспели в разработке сил-логистики, анализе логических категорий и терминов. Безусловно, что навыки формального соподчинения элементов, построения сложных иерархических конструкций распространялись за стены университетских аудиторий (схоластика в переводе означает «школьная наука», на самом же деле - университетская: средних школ в средние века не было). Так, по мысли искусствоведа Э. Панофского, готический собор - это схоластика в камне. Но вряд ли это влияние затрагивало неграмотную и полуязыческую деревню. К тому же университетская логика ограничивала свое применение узким кругом теологии, философии, юриспруденции.

Более явственно черты общего умственного склада эпохи проступают в средневековом символизме. Как известно, в символическом мышлении ребенок пользуется изобретенными им самим смыслообразами (символами). Язык детских символов неписьменный, он вытесняется школьной грамматикой. Символическое выражение средневековья закреплено во множестве культовых предметов и строений, текстов, жестов, слов. Оно предназначено для общества, которое состоит из немногочисленных грамотеев и неграмотного большинства. Символическая среда создает своего рода массовую культуру разнородной и разноговорящей эпохи, потому что не перелагается целиком на какой-либо из ее конфессиональных и кастовых языков, а опирается на симбиоз изображения, слова, буквы, эмоционального и телесного движений. В эту эпоху символически мыслят и образованные книжники, и неграмотные «простецы».

В понимании исторических форм символизма помогают современные психологические теории мышления. Среди последних одна из наиболее известных принадлежит Ж. Пиаже.

Для Пиаже интеллект - это случай универсальной системной организации мира, биологической по корням и логической по характеру базисных структур, выявляемых исследователем. Психология Ж.Пиаже - это учение о невербальном интеллекте, генетически и структурно независимом от речи. Язык, этот набор конвенциональных знаков, могущественнейшее средство социализации психики, тем не менее не может подавить самостоятельности мышления, фундаментальная роль которого состоит в установлении отношений, организации действий. Структурный порядок обнаруживается и в глубинах нервной ткани, до психики, но психолог, с точки зрения Пиаже, не должен заходить так далеко и опирается на факты, полученные в эксперименте и наблюдении. Теория швейцарского ученого основана на понятиях биологии: интеллектуальная адаптация (а познание есть приспособление организма к среде) осуществляется через процессы ассимиляции и аккомодации. Интеллект, ассимилируя, как организм питательные вещества, приспосабливает элементы внешней среды к себе, «основное содержание процесса сводится к подтягиванию реального события к шаблону структуры, имеющейся у индивида в данный момент» (Флейвелл, 1967, с. 72]. В аккомодации биологические или психические структуры сами меняются, подстраиваясь к среде. Впрочем, ассимиляция и аккомодация у Пиаже - чисто функциональные понятия, а структуры, которые их обслуживают, различны.

Первые, сенсомоторные стадии интеллекта еще дорече-вые. Ребенок координирует зрительные впечатления с движениями тела, мыслит он в моторике и моторикой. В конце сенсомоторной стадии маленькому человеку удается развести ассимиляцию и аккомодацию, себя и предмет, преодолеть слитность переживания, с которым он появился на свет. Его движения становятся координированным приближением к цели. Осуществляется переход к следующей стадии - репрезентативному (дооперациональному) мышлению. Репрезентативное мышление возникает из замещения и предвосхищения отсутствующих предметов, событий, лиц. Образ позволяет одномоментно схватывать действия, которые в сенсомоторном интеллекте еще развернуты в реальной последо-

471

вательности моторики. Вызванные ментальные образы сочетаются с теми средствами, в которых отсутствующее видимо фиксируется. Репрезентативному интеллекту можно дать толкование в лингвистических терминах. Тогда он предстает как разделение означающих и означаемых посредством символа. «Эта специфическая связь между «означающим» и «озна-чаемым» составляет собственное свойство новой функции, преодолевающей сенсомоторную активность, которую в очень общем виде можно назвать символической» [Piaget, 1976, р. 229]. Символическое мышление дошкольника и младшего школьника отлично и от моторной активности младенца, и от формальных логических операций старшеклассника. Символический интеллект не может избавиться от воздействия внешнего впечатления и его внутреннего представителя - образа, он не до конца формален, обратим. Последние свойства приобретаются только крепким условием абстракций современного языка. Символизм же - только по виду язык (если понимать под языком знаковую систему общего пользования). Точнее, это индивидуальный язык. Ребенок создает символы из того, что в его распоряжении: предметов, жестов, слов. Он находит и компонует символику в игре. Символическая игра - случай ассимиляции, использования среды как источника «означаемых». Что же «означается»? Опыт, невыразимый в словах общеупотребительного языка, нечто, напоминающее образную материю сновидений.

Хрупкие символы детства вытесняются взрослой речью. Не в пример им коллективные символы культуры очень долговечны. Теория Пиаже оказывается ценным подспорьем для их объяснения. И может быть, благодаря тому, за что ее упрекают сторонники версии социального и речевого интеллекта. Пиаже отказывается признать символическое мышление социальным. Это как будто противоречит фактам, но на самом деле позволяет приблизиться к психологическому пониманию символизма в истории: ведь символизм прошлого не поддается однозначной расшифровке, как и фигуры детской игры, и он так же составляет лишь часть обширного, мало обобщенного мира образов, аффектов, потребностей. Символическое мышление вводит человеческую самость в социальный порядок, но при этом оставляет часть самости за пределами логики. Причины доопределенности символизма могут быть физиологически-возрастными (у ребенка), материальными и культурными (у первобытного человека), со-

циально-идеологическими (в средние века), эстетическими. Но во всех случаях символ будет доопределен не по отношению к любому языку, а по отношению к рациональному, логическому выражению.

«Достаточно задуматься об этимологии слова «символ», чтобы понять, какое большое место занимало мышление символами не только в теологии, в литературе и в искусстве средневекового Запада, но и во всем его ментальном оснащении. У греков слово «цимболон» означало знак благодарности, представлявший собой две половинки предмета, разделенного между двумя людьми. Итак, символ - это знак договора. Он был намеком на утраченное единство; он напоминал и взывал к высшей и скрытой реальности. ...Символизм был универсален, мыслить означало вечно открывать скрытые значения, непрерывно «священнодействовать». Ибо скрытый мир был священен, а мышление символами было лишь разработкой и прояснением учеными людьми мышления магическими образами, присущего непросвещенным» [Ле Гофф, 1992, с. 308].

Слова французского медиевиста указывают на основные признаки этого мышления. Оно закрепляет и разрабатывает в культурных репрезентатах-символах образное содержание опыта под эгидой религиозной задачи: открыть в земных вещах их высший, духовный смысл. Символ, в отличие от знака, нельзя свести к однозначной грамматической связи, его означаемое - смыслообраз - играет массой граней. Общество выстраивает все новые символические порядки, которые бессильны охватить то, что сверх-разумно, но сдерживают излишества религиозной фантазии. «Избыточность образных представлений, в которых отцветающей мыслью Средневековья было растворено уже почти все, стала бы, вероятнее всего, какой-то дикой фантасмагорией, если бы каждое изображение, каждый образ не находил своего места в обширной, всеохватывающей системе символического мышления» [Хейзинга, 1988, с. 221].

473

Средневековый ум стремится дать идеям пластическое воплощение, и он переполнен фигурами и формами для оформления материала. Это значит, что логика не очищена от чувственности и в своей основе антропоморфна. Отсюда своеобразный геральдический стиль средневековья, его увлечение эмблемами, лозунгами, а также большой казуизм.

Французский придворный и поэт XIV в. Филипп де Мезьер дотошно составляет устав и покрой одежды для рыцарского ордена, который он мечтал основать. Так же дотошно завещал он, как следует унизить после смерти его тело: в последний час пусть наденут ему на шею железную цепь, затем, обнаженного, за ноги втащат на хоры, затем на доске сволокут до могилы, куда и сбросят, «как падаль». «...Этот человек, весь ушедший в протокол и церемониалы, этот прожектер, вникавший во все детали, неоднократно составлял завещания» [Хейзинга, 1988, с. 198]. Правда, его буквоедство - буквоедство не голой буквы, а пышного образа, геральдического знака.

Символическое мышление средневековья, оснащенное схоластической ученостью, юридическим казуизмом, церемониальными формулами, занимается обустройством этого sub specie aetemitatis (с точки зрения вечности). Его главная задача - аксиологизировать сущее, изыскивать смысл каждого явления и находить ему место в пирамидо-образном строе бытия. Существует вертикальная шкала достоинств. Ее верхний конец - на небе, у Бога, нижний - под землей, в аду. Земной мир, находясь посредине, колеблется вверх и вниз. Предметы, отмеченные благодатью, теряют грубую фактуру материи. Плотная чувственность разрежается и переходит в полутелесность, которой отмечены высокое голубое небо и свет солнца. Благостные лица, бесплотные фигуры, золото и лазурь икон - символы того мира, но одновременно и предельные обобщения чувственности на самом краю ощущения. По мере фактурно-морфологического обеднения предмета ее аксиологический знак усиливается.

В метафизике и теологии исключительное значение имеет свет. Свет - это и благо, и посредник между землей и небом, и материя, лишенная предметных очертаний. В этой сверхтонкой и всеобщей материи чувственность переходит из предмета в обобщение, становясь смыслообра-зом. Свету предается содержание верхнего полюса аксио-логической координаты, так же как тьме - нижнего.

Для чувственного материала открыты два пути смыслового обобщения: ангелизация (путь вверх) и кадавризация (путь вниз). Зрелище мертвенного иссыхания плоти столь же привычно средневековью, как и ее световая эманация на иконах. Телесная красота заключается всего-навсего в коже, - рассуждает христианский монах. Будь мы способны видеть насквозь, нас бы стошнило от одного взгляда на самую красивую женщину. «Привлекательность ее составляется из слизи и крови, из влаги и желчи. Попробуйте только помыслить о том, что находится у нее в глубине ноздрей, в гортани и чреве: одни нечистоты. И как не станем мы касаться руками слизи и экскрементов, то неужели может возникнуть у нас желание заключить в объятия сие вместилище нечистот и отбросов?» [Хейзинга, 1988, с. 152-153]

Некрофильски-рентгеновский взгляд средневекового аскета не просто разрушает пластический образ жизни, он переводит ее в «нижнюю аксиологию», на положение отрицательной сущности человека. Религиозный символизм выдыхается, когда ему нечего сказать кроме того, что плоть греховна, а дух благоухает. Тогда и наступает атрофия образного мышления. Культура переполнена мрачно-назидательными картинками и примерами, каждое моральное понятие продублировано образом и скреплено с ним аллегорией, символические сюжеты разрабатываются чрезвычайно скрупулезно и детально, но найти за ними свежую идею невозможно.

В поток этического переопределения всех частей мира и человека в начале христианской эры попал, естественно, и ум. Способность человека планировать поступки, делать выбор и принимать решения по аксиологическому счету оказывалась наиболее греховной частью человеческого существования (более греховной была разве что воля). Наиболее человеческое оказывалось и наиболее греховным. В IV в. епископ Аполлинарий употребил следующие формулы: «Где полный человек, там и грех», «Если бы Господь принял все [естество человека], то, без сомнения, имел и человеческие помыслы, в человеческих же помыслах невозможно не быть греху». Теологи первых веков разделяли микрокосм на отрицательную и положительную аксиологизированную части. Разграничительной чертой для них было соотношение человеческого и божественного в Иисусе Христе. Аполлинарий считал, что в Иисусе Христе человеческий ум был заменен божественным умом (словом). Тем самым человеческая способность решения проблем была вынесена в отрицательную аксиологию и симметрично намечена положительная аксиология божественного ума.

Для ортодоксии такое разделение оказалось слишком прямолинейным, поэтому сотериологический принцип был распространен и на волю, и на ум. «Подобно тому, как наше тело управляется, украшается и приводится в порядок разумной и мыслящей душой, так и в Господе Христе весь человеческий состав Его, управляемый всегда во всем божестве самого слова, приводился в движение Богом» [Максим Исповедник, 1990, с. 33].

Функция символического мышления состоит в соединении образа и его вербально-пластического выражения для познания мира и человека. Когда культурные образы семиотизированы и сведены в общепринятый образно-понятийный словарь, такому мышлению больше нечего сказать, и оно вытесняется аллегорией. Иначе говоря, религиозное мироощущение отрывается от верующего и застывает в артефактах. Обновление символизма достигается с помощью религиозных и художественно-эстетических движений. Мысль же, избавившись от образного остатка, становится чисто понятийной.

ОПЕРАЦИОНАЛЬНОЕ МЫШЛЕНИЕ. СЛОВО ИЛИ МЫСЛЬ? Более чем за две тысячи лет «традиционного рационализма» аристотелевская логика мало изменилась. Она и сейчас к услугам здравого смысла, привыкшего к устойчивому порядку вещей и социальной иерархии. Новое время добавляет к дедукции индукцию (обобщение эмпирических фактов), вводит несиллогистические исчисления предикатов и отделяет логические операции от живого языка (математическая логика). Новый рационализм, индустриальный и количественный, широко внедряется в психику европейца начиная с французского Просвещения.

Логическое мышление современного человека состоит в умении пользоваться операциями и законами логики. Это умение приобретается в старшем школьном возрасте вместе с «децентрацией» - освобождением рассуждения от власти образа. Логический вывод делается безотносительно к действительным вещам и ситуациям, только как результат формальных операций с абстракциями. Прошедший школьное обучение человек решит задачу независимо от того, сталкивался ли он с тем, о чем в ней говорится, или нет. Он отличается от необученного, который опирается на свой житейский опыт и предпочитает не судить о том, «чего не знает».

В операциональном мышлении происходит отдел(кие формы от содержания. Формальный интеллект действует как машина для операций, описанных в учебниках логики. Он приближается к информационному порядку, как мышление мифа, обнаруженное К. Леви-Стросом. Однако операциональность современного ума - не латентная, вычлененная исследователем текстуальная структура, но усвоенные индивидуальным человеком приемы мышления. Миф мыслит «посредством человека» (и очень многих людей), а современный человек пользуется логикой в своих целях.

Теорию логического интеллекта, невербального по происхождению, разработал Ж. Пиаже (см. выше). Цель интеллекта - «тотальное равновесие». Правда, это не го-

477

товая природная форма, а результат умственного развития человека. Зрелое мышление преобразуется в логику, так как логика описывает порядок и равновесие вещей, а интеллект направлен на идеи и вещи. Мыслительные операции имеют структуру математических группировок.

Интеллектуальное равновесие между индивидом и мирозданием более глобальное, чем биологическое. «Ведь органическая адаптация в действительности обеспечивает лишь мгновенное, реализующееся в данном месте, а потому и весьма ограниченное равновесие между живущим в данное время существом и современной ему средой. А уже простейшие когнитивные функции, такие, как восприятие, навык и память, продолжают это равновесие как в пространстве (восприятие удаленных объектов), так и во времени (предвосхищение будущего, восстановление в памяти прошлого). Но лишь один интеллект, способный на все отклонения и все возвраты в действии и мышлении, лишь он один тяготеет к тотальному равновесию, стремясь к тому, чтобы ассимилировать всю совокупность действительности и чтобы аккомодировать к ней действие, которое он освобождает от рабского подчинения изначальным «здесь» и «теперь» [Пиаже, 1981, с. 50].

Интеллект, как представляет его Пиаже, разрывает слитность человека со «здесь» и «теперь», выводя в раздельность культурных «там» и «тогда». Это разделение представляется общим атрибутом психики, но только логический интеллект на своей завершающей, операциональной стадии освобождает человека от всякого воздействия «тут». Условием полной эмансипации от чувственности является сформированность такой ноосферной среды, где мысль-артефакт проделывает свои формальные операции и без участия живого человека.

Пиаже возражают прежде всего те, кто видит в человеческом интеллекте способ соединения мысли со словами. К таким принадлежал Л.С. Выготский.

Выготский завещал исторической науке о психике на последних страницах своего главного труда «Мышление и

478

речь» такие слова: «Эти учения (предшественников Выготского. - В. III.) обнаруживают одну общую точку, присущую почти всем теориям мышления и речи: глубочайший и принципиальный антиисторизм. Все они колеблются между полюсами чистого натурализма и чистого спиритуализма. Все они одинаково рассматривают мышление и речь вне истории мышления и речи.

Между тем только историческая психология, только историческая теория внутренней речи способна привести нас к правильному пониманию этой сложнейшей и грандиознейшей проблемы» [Выготский, 1982, с. 360].

Под грандиознейшей проблемой подразумевается связь мышления и речи, в конечном счете природа сознания. Разумеется, к исторической психологии Выготский причислял прежде всего генетическое исследование детской психики, но и большую историю он тоже не забывал. Более чем 60 лет, прошедших после написания «Мышления и речи», дают возможность оценить глубину идеи и реальность ее исполнения.

Л. С. Выготский создал учение о вербальном мышлении, но размышления на последних страницах «Мышле-ни л речи» показывают, что стоящее на втором месте в названии было для Выготского первым по значению. Слово у Выготского разворачивается в диалектике, как понятие у Гегеля". «Если язык так же древен, как сознание, и есть практическое, существующее для других людей, а следовательно, и для меня самого, сознание, то очевидно, что не одна мысль, а все сознание в целом связано в своем развитии с развитием слова. Действительные исследования на каждом шагу показывают, что слово играет центральную роль в сознании в целом, а не в его отдельных функциях. Слово и есть в сознании то, что, по выражению Фейербаха, абсолютно невозможно для одного человека и возможно для двоих. Оно есть самое прямое выражение исторической природы человеческого сознания.

Сознание отображает себя в слове, как солнце в малой капле воды. Слово относится к сознанию как малый мир к большому, как живая клетка к организму, как атом к космосу. Осмысленное слово есть микрокосм человеческого сознания» [Выготский, 1982, с. 361].

Такой оды мышление само по себе у Выготского не удостаивается. Мышление очень важно, оно обобщает знание и координирует работу всех сторон интеллекта. Но мышление зависимо от более глубоких сфер психики: аффектов и потребностей (к их исследованию Выготский приступить не успел). Первый член пары «мышление-речь» указывает на то, что совершается в слове и обычно до конца не может выразиться в нем. «Мысль всегда представляет собой нечто целое, большее по протяжению и объему, чем отдельное слово» (Выготский, 1982, с. 356]. Второй - на социальную данность свершающегося. Строго говоря, мышление и речь у человека не разделены глухой стеной, а составляют подвижное двуединство.

О невербальном мышлении у человека говорить нельзя. Мысль внешне опосредована знаками, а внутренне - значениями. «Значение опосредует, мысль на ее пути к словесному выражению, т. е. путь от мысли к слову есть непрямой, внутренне опосредованный путь» [Выготский, 1982, с. 356-357]. Исторический оптимизм советского ученого не позволяет ему усомниться в том, что внутренний, подлежащий опосредованию план речемысли может не быть опосредован и познан, хотя и признается фантастическая сложность переходов между завязывающейся мыслью и ее социальным речевым исполнением.

Как возразить такому оптимизму? Отводя самое высокое место в своем познании мышлению, человек надеется, что внутренний строй его души соответствует порядку мира. Язык дает социальную гарантию такого воплощения. Но мысль также сопротивляется своему быстрому оформлению, указывая на разнородность сил, из которых составлено человеческое существо.

Послесловие

Чего нет в этой книге?

Книга закончена, но предмет ее далек от завершения. Читатель легко заметит, о чем не успел сказать автор, во-первых, книга теоретическая, и в ней отсутствуют сведения о приемах, которыми исторические психологи получают свои данные (хотя главный прием, который я постоянно имел в виду - интерпретацию источников - «предъявить» наподобие психологической методики невозможно).

Во-вторых, перечень психических процессов в главе «Развитие психики в истории» обрывается на мышлении. Читатель вправе спросить: а где же воображение, чувства, воля, потребности - разве они не изменяются во времени? Можно бы указать на то, что нельзя объять необъятное или что автор кое о чем уже где-то писал. Но так не объяснишь отсутствие разделов по личности, а также общению, малым и большим группам, социальной перцепции и вообще всей социально-психологической тематике. Причина в том, что книга - о культурно-исторической психологии, а есть еще и социально-историческая. Хотя явное разделение отсутствует, читатель обнаружит его по тому, о чем предпочитает писать автор: о ментальности общественных групп и взаимодействии или о ментальности знаково-символических систем. Я предпочел писать о последнем, так как считаю, что исторические реальности даны нам в своем культурном выражении.

Непрямой, т.е. развернутый во времени характер психолого-исторических свидетельств вынуждает отражать их в понятиях, которых нет у психологической науки. Поэтому мне и самому приходилось изобретать термины, удач-ность которых может оценить читатель, достаточно терпе-

481

ливый для того, чтобы прочесть разделы, набранные мелким шрифтом.

Наконец, самый большой пробел книги для автора - отсутствие главы «Историческая психология России». Участие психологии в изучении психологического склада российской истории до сих пор минимально. Психология обслуживает текущие нужды образования, экономики, здравоохранения, государственного управления, политики и включается в публицистические дискуссии о судьбе страны, но не рискует подступиться к массовым свидетельствам - к архиву. Пока волна широких историософс-ких умозрений относительно национального характера и личности россиянина еще не сменилась более аналитической фазой, но на горизонте уже - история ментально-стей на отечественном материале, психоанализ нашего прошлого и другие инновации постсоветского человековедения. Усвоение достижений исторической психологии - западной науки, в которой успешно участвовала и отечественная мысль, - один из шагов в обновлении гуманитарных занятий и гуманитарного образования в стране.

Примечания

1 Здесь и теперь (лат.).

2 Точнее было бы назвать это время длящимся или длительностью.

3 Оставьте в покое; пусть действует сам (франц.).

4 Конец века (франц.).

5 Психология вечная, по аналогии с philosophia perennis =

философия вечная (лат.).

6 Последний пример такого наведения мостов между эзотерическими учениями и наукой о психике - транс-персональная психология [см. Налимов, 19901.

7 «История в Риме была своего рода естественным продолжением красноречия: находясь у государственных дел,
римский сенатор обосновывал свои политические мероприятия в речах; уйдя на покой, он оправдывал свою былую деятельность, сочиняя историю; так Катон вставлял
в свои «Начала» в огромном количестве отрывки подлинных речей, когда-то произнесенных им в сенате. Источниками для римских историков служили, во-первых, греческие анналы государственного архива и, во-вторых, греческие сказания из родовых преданий; от первого из этих

источников ранняя римская история унаследовала обычай
сухой рубрикации событий по годам, от второго - поэтическую окраску языка, заметную и у позднейших историографов.

\ ...Около 130-120 гг. древние греческие анналы были изданы в подлинном виде, и отпала надобность всякий раз
пересказывать их заново с самого начала; Семпроний Азеллион и Целий Антипатр ограничивают свои темы замкнутыми периодами сравнительно недавнего времени, причем первый усиливает в своем изложении элемент 1 политический, второй - элемент поэтический: история- летопись начинает разлагаться на историю-памфлет и историю-роман» [Гаспаров, 1983, с. 436].

8 От лат. providentia - провидение. Сторонники доктрин
надчеловеческой и сверхприродной причины истории.

483

9 Французский ученый М. Фуко утверждает, что толчок к развитию исследовательских навыков в средневековой Европе был дан появлением в XIII в. церковного суда инквизиции. Это парадоксальное мнение основано не только на этимологии слова «inquisitio», которое по-латыни означает исследование (см. «inquisitor renim naturae» - исследователь мира природы), но и на том, что установление причины и следствий на допросе, пришедшее на смену архаической процедуре «божьего суда», было долгое время чуть ли не главной сферой практической и специальной аналитики [см. Foucault, 1975]. Эта тема подхвачена У. Эко в романе «Имя розы», где герой, ведущий частное расследование загадочных происшествий в средневековом монастыре, - бывший инквизитор.

10 Семь свободных искусств (грамматика, диалектика, риторика, арифметика, геометрия, музыка, астрономия) - предметы общеобразовательного цикла одноименного факультета средневекового университета. Специализацию давали «старшие» факультеты: медицинский, юридический, теологический.

11 «Историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозою... Нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой о том, что могло бы быть. Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории, ибо поэзия больше говорит об общем, история - о единичном. Общее есть то, что по необходимости или вероятности такому-то [характеру] подобает говорить или делать то-то; это и стремится [показать] поэзия; давая [героям вымышленные] имена. А единичное - это, например, что сделал или претерпел Алкивиад» [Аристотель, 1983, с. 655].

12 «Драматическая поэзия - это как бы наглядная история; она изображает события так, как будто они происходят непосредственно перед нашими глазами, история же показывает их как уже совершившиеся... Так как деяния и события, составляющие предмет реальной истории, не обладают таким величием, которое было бы способно удовлетворить и человеческую душу, возникает поэзия, творящая события более героические, так как истинная история излагает ход события, совсем не заботясь о том, чтобы он демонстрировал торжество добродетели и наказания

484

порока, то поэзия исправляет его, приводя действия к такому финалу, в котором торжествовал закон возмездия, воздавая каждому по заслугам. Наконец, истинная история, рассказывая о многих, весьма похожих друг на друга событиях, в конце концов становится скучной и неинтересной, поэзия же привлекает к себе внимание рассказом о событиях неожиданных, разнообразных, о внезапных переменах, превратностях судьбы и т. д. Таким образом, поэзия не только доставляет художественное наслаждение, но и способствует возвышению духа и улучшению нравов» [Бэкон, 1971, с. 185].

13 «Ранке принадлежит метафизическое высказывание, весьма сближающее его с Фихте и Гегелем, в котором он утверждает: «ясное, полное, пережитое постижение - это ставшее прозрачным и видящее себя насквозь сосредоточие бытия»... Чистая самоотдача созерцанию вещей, этическая установка того, кто ищет легенду мировой истории, на самом деле может быть названа поэтической, поскольку для историка Бог присутствует во всем не в виде понятия, а в виде «внешнего представления». Действительно, самопонимание Ранке нельзя описать лучше, чем с помощью этих понятий Гегеля. Историк, как его понимает Ранке, принадлежит к тому образованию абсолютного духа, которое Гегель описал как «художественную религию» [Гадамер, 1988, с. 260-261].

14 Холизм (от греч. holos - целый, весь) - философская доктрина единства, снимающего различия объективного и субъективного, чувственного и логического, изменчивого и устойчивого.

15 Экзегеза - углубленное толкование сложных текстов. Возникла в античности, была распространена на Библию.

16 С точки зрения (лат.).

17 S-R - стимул-реакция - ключевая схема в бихевиори-стских теориях научения.

18 Термин «историческая психология», часто употреблявшийся И. Мейерсоном и Ж.П. Вернаном, иногда понимается как синоним их направления.

19 В статье Ж.Ф. Лиотара «Порог истории» наработки исторической психологии по древнегреческому полису комбинируются с теорией зеркального «Я» психоаналитика Ж. Лакана, чтобы показать бессознательные корни историзма. К 6 месяцам ребенок начинает обращать внимание на свое отражение в зеркале и разделяет себя на видимый образ и представление - воображение о нем. Для древних греков подобием зеркала, в котором видела себя личность, был полис, политическое «Мы». Впечатление пустой отражающей поверхности не будет никогда забыто. «Начиная с этого, история может начаться: «Мы» никогда не перестанет заполнять свою пустоту, утверждаться и познаваться в испытаниях внутреннего мира (Innerwelt) борьбой за центр, за власть и в испытаниях внешнего мира (Innwelt) борьбой за подтверждение субъективности... Но надо понять, начиная с этого разделения, почему историзм, как всем известно, сам поставлен под угрозу своим созданием и неспособен возвратиться к неотступной доистории...» [Lyotard, 1987, р. 349]. Марксистский историзм дуалистачен, поскольку социален; он везде видит полярные противоположности, поскольку зеркало социально-сти делит человеческое единство на архаику и современность.

20 07Aam.foetus-плод.

21 Матезис - познание (греч.).

22 Первичность рода и вторичность семьи были аксиомой советского обществоведения, идущей от работы Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Однако давление конкретного материала и разнообразных теоретических интерпретаций уже и раньше вынуждало наших ученых признавать, что соотношение главных институтов первобытности - рода, семьи и общины - сложнее, чем допускала универсальная схема истмата.

23 Культуролог М. Элиаде иронически сравнивает европейского этнографа с неким африканским исследователем, который, проведя пару месяцев во французском городке и ничего не зная об истории страны, написал бы книгу о религии французских аборигенов. Ирония здесь не вполне уместна, т. к. жанр дорожных впечатлений (в том числе научных) занимает прочное место в любой культуре.

24 Scriptum (лат.) - письмо, текст; scriptura (лат.) - писание, надпись.

25 Басилевсом у Гомера и позже в Греции назывался царь. В крито-микенских текстах басилевсу соответствует название «ванака» или «анакс».

26 Вот как, например, приглашаются на зрелище мужья в комедии Аристофана «Лягушки»: Зевсовы дочери, чистые девы, Музы, вы цените умные и утонченные мысли, - Их созидают поэты, когда, обличая друг друга, В споре сойдутся они, ударом удар отражая. Музы, придите, чтоб видеть могли вы Силу двух уст и могущество слов... [Аристофан, 1954, т. 1, строфы 875-880]

27 «...Особенно увлекали все слои общества музыка, песня, танец. Церковное пение, замысловатые танцы в замках, народные пляски крестьян. Все средневековое общество забавлялось самим собою. Монахи и клирики совершенствовались в вокализах григорианских хоралов, сеньоры - в модуляциях мирских песнопений; крестьяне - в звукоподражаниях шаривари. Определение этой средневековой радости дал Блаженный Августин. Он называл ее ликованием, «бессловесным криком радости». И вот, поднявшись над бедствиями, жестокостями, угрозами, средневековые люди обретали забвение, чувство уверенности и внутренней свободы в музыке, которая пронизывала их жизнь» [Ле Гофф, 1992, с. 337].

28 «Социология XIX в., бесспорно, отражает время само-рефлексии людей, время, когда социальное как таковое более конкретизировано в разных формах проявления: то как элементарное отношение между индивидами, то как глобальная сущность. Эта социология также выражает не совсем новый, но оригинальный по своему радикализму замысел собственно научного познания по образцу наук о природе и с той же целью: научное познание должно обеспечить людям господство над обществом или их историей, так же как физика и химия обеспечивают им господство над силами природы» [Арон, 1993, с. 25]

29 Септениум - семь дисциплин первого образовательного цикла средневекового университета.

30 Психологически развернул эскизные зарисовки М. Вебера в портреты «рыцарей первоначального накопления»

Э. Фромм, соединивший учение об идеальных типах М. Вебера, принцип социальной детерминированности сознания К. Маркса и элементы психоанализа 3. Фрейда. Эксплуататорский характер (ориентация) не только социальное, но и психологическое явление. Он закладывается в детстве там, где семейные отношения отмечены садизмом. Ребенок, а затем взрослый человек привыкает добывать блага жизни силой. Эксплуататор крадет или отбирает у других деньги, вещи, идеи, он привязан только к тем, кого может ограбить, он агрессивен, самодоволен, безрассуден, высокомерен, активен и решителен. «Эксплуататорский характер с его девизом «Я беру то, что мне нужно» заставляет нас вспомнить о предках капиталиста - пиратах и феодалах, а затем о финансовых магнатах - грабителях девятнадцатого века, эксплуатировавших природные ресурсы континента. «Парии и авантюристы», по терминологии Макса Вебера, капиталисты, скитающиеся по земле в поисках наживы, были людьми такого сорта, чьей целью было купить подешевле, а продать подороже, кто безоглядно добивался власти и богатства» [Фромм, 1992, с. 82]. Бок о бок с эксплуататором существовал стяжатель (накопитель), не столь активный и жестокий, как эксплуататор. Его психологическая сущность и социальная функция состояли в том, чтобы накапливать и оберегать свою собственность, свое «Я», устои семьи и того мира, в котором он живет. Стяжатель получал свои качества из-за от-страненности родителей от детей. Ребенок был озабочен припрятыванием того, что ему перепадало. Став взрослым, он продолжает припрятывать и копить. У него есть положительные и отрицательные черты. Положительные: практичность, экономность, осторожность, терпеливость, внимательность, аккуратность, методичность. Отрицательные: жадность, подозрительность, холодность, инертность, педантичность.

31 Обвинения рассудка в преступлениях тоталитарных режимов XX в. были начаты книгой немецких ученых-антифашистов М. Хоркхаймера и Т. Адорно «Диалектика просвещения» [Horkheimer, Adomo, 1969]. Их коллега Э. Фромм (1987) выводил фашизм из неспособности массы воспользоваться свободой в момент исторического выбора. Идеи этой группы ученых вылились в социально-психологический портрет авторитарной личности, нетерпимость и суженное сознание которой обязаны давлению деспотического отца.

32 Либеральный лозунг: «Оставьте идти своим ходом».

33 «Офирское правление... особливое имеет прилежание о воспитании юношества, которое есть у нас изучить человека, и самым просвещением его разума учинить Ему познать и возлюбить добродетель, прилагая при том старание, чтобы и самые поступки граждан были сходственные с преподанным им учением в их юности. Чего ради и учреждены у нас училища... Училища не простираются до каких высоких наук, а токмо учат юношей читать и писать и два катехизма, единый нравственный, а другой законный, дабы каждый знал, что каждому человеку положено или запрещено в его естественном и гражданском состоянии, так же делать исчисления на счетах» [Щербатов, 1986, с. 65-66]. Служилая утопия князя М. М. Щербатова в сравнении с фантазиями классиков жанра скромна, даже убога. Но и этот идеал «человека без суеверий» невозможен без усиленного государственного попечения.

34 Известен термин «теофания» - богоявление (теос - бог, файно - являюсь). По аналогии телефания должна означать проявление человека через телевидение

35 Приравнивание человеческой индивидуальности к целому биологическому виду сделано французским философом А. Бергсоном в работе «Два источника морали и религии» [Bergson, 1932].

36 Corporatura (лат.) - телесное строенье, физические свойства.

37 Попытка наметить контуры этой дисциплины предпринята в книге М.-А. Декампа «Изобретение тела» (Descamps, 1986].

38 Саманы - гимны, мелодии, жертвенные заклинания.

39 Брахманы, кшатрии, вайшьи, шудры - индийские касты.

40 Анализ современных этнопсихологических и культурологических взглядов на первобытную личность см. [Кон, 1984].

41 Учение Марра постигла печальная судьба. Объявленный сначала вождем марксистского языкознания в СССР, он был в 1950 г. раскритикован Сталиным не столько за идеологическую ересь, сколько за отклонения от обыденного рассудка. Послекультовая реабилитация опальных теорий его не коснулась, опять же из-за нарушения канонов языкознания.

42 Более подробно об этом см. [Шкуратов, 1996].

43 Sensus (лат.) - ощущение.

44 Perceptio (лат.) - восприятие.

45 «- И музыка, и мифология суть инструменты для уничтожения времени. Вне уровня звуков и ритмов музыка действует на невозделанной почве, которой является физиологическое время слушателя. Это время, безусловно, диахрони-ческое, потому что оно необратимо: музыка, однако, превращает отрезок времени, потраченного на прослушивание музыкального произведения, в силу его внутренней организации, в текучее время; как покрывало, развеваемое ветром, оно его обволакивает и свертывает. Только слушая музыку и только в то время, когда мы ее слушаем, мы приближаемся к чему-то, похожему на бессмертие. Мы видим, таким образом, что музыка напоминает миф: подобно ему, она преодолевает антиномию исторического истекшего времени и перманентной структуры» [Леви-Строс, 1972, с. 27-28].

46 Истоки дописьменной образности литературы вытесняются в партикулярную сферу частной (неписьменной) жизни литератора, в т. ч. в его соматику. Французский коллега Фрейденберг, Р. Барт называет эту дограмматическую подпочву словесности стилем. Стиль - это «специфическая образность, выразительная манера, словарь данного писателя - все это обусловлено жизнью его тела, его прошлым, мало-помалу превращаясь в автономные приемы его мастерства. Так под именем «стиль» возникает автономное слово, погруженное исключительно в интимную мифологию автора, где рождается самый первоначальный союз слов и вещей, где однажды и навсегда складываются основные вербальные темы его существования» [Барт, 1983, с. 310].

47 Богословие, которое не пользуется утвердительными суждениями при определении Бога.

48 Сотериология - богословское учение о спасении.

49 П. А. Флоренский отстаивал преимущество средневековой обратной перспективы перед новоевропейской прямой в создании образа. По его мнению, фотографически точное изображение - это род чертежа спроецированной на условную геометрическую плоскость вещи. Обратная же перспектива передает форму изображаемого, отказываясь от фронтального проецирования. Она следует движению возникающего образа, ведет глаз к цели, она соответственна процессу восприятия. «...Зрительный образ вовсе не дан созданию как нечто простое, без труда и усилия, но строится, слагается из последовательно подшиваемых друг к другу частей, причем каждая из них воспринимается более или менее со своей точки зрения. Далее, грань синтетически прибавляется к грани особым актом психики, и вообще зрительный образ последовательно образуется, но не дается готовым. В восприятиях зрительный образ не созерцается с одной точки зрения, но по существу зрения есть образ многоцентренной перспективы. Присоединяя сюда еще дополнительные поверхности, пристраиваемые к образу правого глаза - левым, мы должны признать сходство всякого зрительного образа с иконными палатами...» [Флоренский, 1990, с. 100]

50 Перспективное воплощение индивидуалистической идеологии Ренессанса изучал близкий к исторической психологии И. Мейерсона французский искусствовед П. Фран-кастель [Francastel, 1965,1967].

57 От греч. «мнема» - память.

52 Если акт ученого умозрения есть нечто подобное происходящему в недрах природы, то современный ученый без труда обнаружит своих коллег в самые отдаленные исторические эпохи: «Великие трагики античных Афин - Эсхил, Софокл, Еврипид, - писал современник Вернадского англичанин А. Уайтхед, - были поистине пилигримами научного мышления в том виде, в котором оно существует сегодня. Их видение судьбы, безжалостной и безразличной, влекущей трагическую коллизию к неизбежному концу, было прообразом того, как современная наука видит мир. Судьба в греческой трагедии превратилась в современном мышлении в порядок природы... Эта безжалостная неизбежность наполняет научное мышление. Законы физики суть веления судьбы» [Уайтхед, 1990, с. 65-66].

53 Видимо, не случайна забывчивость Выготского при цитировании немецкого философа: «Гегель рассматривал слово как бытие, оживленное мыслью. Это бытие абсолютно необходимо для наших мыслей» [Выготский, 1982, с. 360]. У Гегеля: «наличное бытие». «Наличное бытие для наших мыслей абсолютно необходимо» [Гегель, 1974, с. 303]. Нюанс важный, т. к. в оригинале говорится о разли-ченной форме духа, цитата же намекает на абсолют.