Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Философские модели в основном воспроизводят движение научного познания в соответствии с внутренней логикой, закона­ми движения научного познания (внутренний детерминизм). Исследование динамики сводится к вычленению из практики науч­ного познания механизмов развития научного познания и их описа­нию. На сегодняшний день не существует общепринятой универ­сальной философской модели динамики научного познания. Предлагаются модели движения научного познания на разных его стадиях и уровнях как без учета, так и с учетом влияния внешних по отношению к научной познавательной деятельности факторов.

С внешней стороны философские модели динамики науки воспринимаются в качестве поиска универсальных «механизмов» движения научного познания. Безусловно, механизмы, внутрен-

169

няя логика движения научного познания являются для философ­ских моделей предметом более или менее тщательной разработ­ки. Но за этой внешней стороной, по нашему мнению, скрывается решение более глубокой задачи — возможности движения науки к истинному знанию.

Термин «истина» несет два различных смысла. Первый смысл в развернутом виде можно выразить словами «внутренняя истина» или «логическая истина». Внутренняя истина — это высказывание, строго логически выводимое внутри относительно замкнутой, цельной системы высказываний — например, внутри аксиоматизи­рованной теории — из аксиом и ранее выведенных высказываний. Всякое высказывание, логически выведенное из уже принятых в теории высказываний, является внутренней или логической ис­тиной теории. Знание как внутренняя истина принимается не на основе его проверочного сопоставления с объектом познания, но на основе логической выводимости из другого знания. Внутренняя ис­тина выступает, таким образом, в логическом модусе строгой выво­димости, то есть согласованности и когерентности знаний. Именно в таком модусе характеризуются математические теоремы как логические следствия принятых аксиом и ранее выведенных по­ложений. Истинность теорем аксиоматизированной математики непосредственно является вопросом чистой логики (при условии общезначимости правил логики в смысле переноса значений ис­тинности с посылок на заключение). Вопросом чистой логики яв­ляется также истинность сложных высказываний, истинных в силу одной своей логической формы. Такие высказывания называются всегда-истинными, тождественно-истинными.

Второй смысл термина «истина» можно выразить словами «внешняя истина». Это знание, рассматриваемое по отношению к объекту внешнего мира. Термин «внешняя истина» сохраняет свой смысл и в случае отношения знания к идеализированным, ум­ственным объектам предметной области теории. Если первый смысл термина «истина» раскрывается в его логическом модусе, то второй — в эпистемологическом. От логического модуса рас­смотрения истины можно переходить к эпистемологическому мо­дусу, и наоборот. Так, формулы всегда-истинных сложных высказы­ваний могут переводиться на любой язык первого порядка (в соот­ветствующие предложения любой стандартной модели семантики первого порядка), на котором высказывания делаются об объектах познания.

Большинство авторов философских моделей динамики на­уки допускают существование внешней научной истины в смысле

170

соответствия научных представлений некоторой внешней реаль­ности — природе, социуму. Однако их скорее интересует не абст­рактный вопрос о внешней истине в науке, но конкретный вопрос: если допустить существование научных представлений, соответ­ствующих внешнему миру, то какими способами ученый может удо­стовериться в истинности этих представлений?

В основе указанного разделения двух модусов научной исти­ны лежит, в сущности, разделение двух понятий — общего понятия истины как соответствия объекту познания и понятия истины как доказанного, достоверно установленного знания. Суть проблемы, стоящей перед авторами философских моделей динамики науки, можно выразить вопросом: каким образом в науке возможен пере­вод предположительной внешней истины в достоверно доказан­ную внутреннюю истину? Сформулированный вопрос не тривиа­лен. Человек, вообще говоря, может отдавать себе отчет о содер­жании имеющихся у него представлений, он может оперировать этим содержанием и вместе с тем не знать, соответствуют ли эти представления объекту познания, являются ли они истинными. Типичным примером могут служить научные гипотезы. Не знать об истинности своих представлений означает не иметь до­казательства их истинности. После доказательства соответству­ющие представления приобретают статус доказанной, внутрен­ней истины.

Коренная задача философских моделей динамики науки со­стоит, как нам представляется, в анализе соотношения, взаимо­действия внешней и внутренней истины в научном познании.

В основе кумулятивистской модели динамики науки в конеч­ном итоге лежит убеждение в существовании окончательных ис­тин научного познания. Динамика науки в соответствии с указан­ным убеждением сводится к постепенному, последовательному и непрерывному накоплению окончательных истин науки. Заблуж­дение исключается из того, что называется процессом становле­ния научного знания, становления науки. Эмпирический вариант кумулятивизма сводит рост научного знания к увеличению его эм­пирического содержания.

Получаемые наукой новые истины относительно рассматри­ваемых объектов, согласно кумулятивистам, ничего не меняют в содержании старых научных представлений, поскольку очевид­но, что ни одна окончательная истина не может противоречить никакой другой окончательной истине. Теория, состоящая из окон­чательных истин, не может противоречить никакой другой тео­рии, также состоящей из окончательных истин.

171

Ясно, что кумулятивистская модель динамики науки несет с собой представление, согласно которому развитие научного по­знания исключает любой пересмотр, опровержение ранее полу­ченных научных результатов. Развитие научного познания может состоять лишь в открытии новых объектов, их новых свойств, их новых отношений (новых предметных областей). В таком ключе кумулятивисты рассматривают переход от классической физики, истины которой действительны в макромире, к современной мик­рофизике, истины которой действительны в мире элементарных частиц. Такой переход к новым научным истинам можно рассмат­ривать в качестве научной революции в том смысле, что новые истины в корне отличаются от истин, выполняющихся в ранее изученных предметных областях и не применимых к новым пред­метным областям. Научная революция не исключает внешней ин­теграции научных представлений, истин, касающихся качествен­но различных объектов и предметных областей.

В адрес кумулятивистской модели высказывается обвинение в чрезмерно упрощенном понимании развития научного позна­ния, в исключении качественного изменения научных представ­лений (об объектах одной и той же предметной области), в отрица­нии возможности отбрасывания ошибочных и устаревших науч­ных представлений [42. С. 146]. Основанием для такой критики является ссылка на реальную историю науки, демонстрирующую примеры пересмотра или даже отказа от старых научных пред­ставлений L49.C. 113-114].

Критика в адрес, кумулятивизма, безусловно, справедлива. Однако она должна быть конструктивной. В научном познании имеют место как отбрасывание заблуждений, так и накопление научных истин. Эти два процесса взаимодополняющи. Кумуляти-визм, защищающий принцип непрерывного пополнения научных истин, в своем отрицании скачков и перерывов (в виде отбрасыва­ния ошибочных представлений) в движении научного знания неправ. Однако в нем есть и доля истины, соответствующая прак­тике научного познания. В подтверждение сошлемся на принцип дополнительности Бора, согласно которому эмпирические выска­зывания о взаимно дополнительных величинах (в частности о ко­ординате и скорости частицы), характеризующих микрообъекты точными значениями величин, не могут быть интегрированы в едином описании состояния микрочастицы. Одно из этих выска­зываний характеризует микрочастицу в одной эксперименталь­ной ситуации, другое — в другой, и нет экспериментально фикси­руемых ситуаций, в которых оба высказывания фиксировали бы

172

одновременно точные значения дополнительных величин. Такие ситуации не относятся к физической реальности. Таким образом, соответствующие высказывания могут лишь дополнять друг друга, их можно принимать лишь в «накопительном» модусе.

Модель динамики науки критического рационализма, разрабо­тана Карлом Поппером [72]. В вышедшей в 1963 году книге «Предпо­ложения и опровержения. Рост научного знания» смысл своего кри­тического рационализма Поппер выразил формулой: научное по­знание заключается в решении проблем с помощью разума и опыта.

Модель динамики науки критического рационализма основана на ряде общих «метафизических» положений. Прежде всего, мы выделяем веру в существование взаимодействующих друг с другом физического мира и мира человеческого сознания [Там же. С. 440], веру в существование закономерностей и единообразия в мире, природе, поскольку без этой веры «нельзя было бы понять практи­ческую деятельность людей» [С. 194]. К «метафизическим» компо­нентам критического рационализма необходимо отнести и посту­лирование так называемого третьего мира объективного логически цельного и связного содержания элементов мышления (научных идей, поэтических мыслей, образов произведений искусства и т. п.). Существование третьего мира обеспечивается реализацией выс­ших функций человеческого языка — дескриптивной и аргумента-тивной. Научные понятия и теории, согласно Попперу, «черпают­ся» из третьего мира, открываются в третьем мире, в «простран­стве человеческого языка». Далее мы отмечаем условное признание структурности мира («если она вообще существует»), которая пре­восходит способность человеческого понимания [Там же. С. 371 ]. К этому примыкает признание реальности первичных и вторич­ных качеств (в традиционном смысле этих понятий), а также неко­торых положений вещей и фактов [Там же. С. 320, 354]. При этом реальность трактуется в смысле положения вещей, которое опи­сывается высказываниями [С. 320].

Важнейшим «метафизическим» элементом концепции крити­ческого рационализма является отказ от использования понятия истины в смысле соответствия знания действительности по причине безнадежности разъяснения такого соответствия [Там же. С. 220, прим. 28]. Критический рационализм не был бы рационализ­мом, если бы не отвергал сенсуалистическую трактовку познания, возводящую всякое знание в конечном итоге к чувственному опыту [Там же. С. 405]. Поппер отвергает существование «чистого опыта», поскольку дает свое рационалистическое толкование опыта, изна­чально нагруженного определенными ожиданиями и теориями.

173

Подлинный смысл трактовки критическим рационализмом проверки научного знания нельзя понять без учета упомянутой выше трактовки опыта, а также трактовки истины. Концепция истины критического рационализма распадается как бы на два уровня. Первый уровень — «метафизический», на котором Поп-пер, можно сказать, восторженно приветствует предложенное А. Тарским семантическое определение истины как соответствия знания действительности. По словам Поппера, определение Тар-ского реабилитирует теорию абсолютной, или объективной исти­ны (корреспондентскую концепцию истины). На этот восторжен­ный прием Поппера толкали, по-видимому, то обстоятельства, что идея объективной истины Тарского «с доверием принимается все­ми», а также нежелание выбиваться из общего строя.

А. Тарский писал, что ведет речь исключительно о трактовке интенций, содержащихся в «классическом» понимании истины как соответствия действительности применительно к формализо­ванным языкам, в которых имеет смысл различение высказыва­ний предметного языка и метаязыка [130. S. 450]. Свои интенции Тарский иллюстрирует известным примером: «"Снег бел" — ис­тинно, если только снег действительно бел». При этом Тарский однозначно утверждает, что его семантическое понятие истины на почве обыденного («естественного») языка не только не может иметь точного определения, но и совершенно не может последо­вательно применяться [129. S. 357]. Поппер последнее обстоятель­ство, в сущности, игнорирует.

Согласие Поппера с корреспондентской концепцией истины имеет, по нашему мнению, чисто абстрактный характер, посколь­ку в конечном итоге он фактически уклоняется от использования этой концепции применительно к научным высказываниям и тео­риям. Ревизия корреспондентской концепции истины и перевод проблемы истины в контекст логического вывода и обоснования высказываний образует второй уровень трактовки истины крити­ческим рационализмом. Формально отход от корреспондентской концепции истины мы усматриваем уже в трансформации Поп-пером указанной формулы Тарского: «"Снег бел" — истинно, если и только если снег действительно бел». Из этой формулы Поппер предлагает изъять слово «действительно». В результате формулу Тарского становится легко трактовать, например, в смысле обыч­ной логической эквиваленции двух высказываний: «"Снег бел" — истинно» и «Снег бел». Оба высказывания всегда принимают оди­наковые значения истинности. Отказ Поппера от использования се­мантического понятия истины Тарского вовсе не является уловкой.

174

Этому отказу дается обоснование: задача разъяснения соответ­ствия «начинает казаться безнадежной и... понятие истины стано­вится подозрительным, и мы предпочитаем не использовать его» [72. С. 320, прим. 28]. Безнадежной считает Поппер также попыт­ку ясно понять «весьма странную и неуловимую идею соответствия между высказыванием и фактом» [Там же. С. 336].

Наиболее значимым аргументом Поппера в пользу отказа от использования корреспондентской концепции истины является ссылка на «смутность» понимания связи высказываний с действи­тельностью и с чувственным опытом. Эта смутность демонстриру­ется Поппером в ходе критики «протокольных предложений» в смысле Р. Карнапа. Последний рассматривал «протокольные предложения» как высказывания о чувственных переживаниях, восприятиях субъекта (феноменалистская трактовка «протоколь­ных предложений»): «Вижу красное», «Ощущаю острую боль» и т. п. Такого рода высказывания оценивались Карнапом как абсолютно достоверные истины, образующие фундамент научного знания. В конечном итоге сводимость к «протокольным предложениям» принималась за критерий научности любого научного высказыва­ния. Более поздняя «либеральная» трактовка «протокольных предложений» неопозитивистами сводилась к их пониманию как высказываний, выражающих результаты наблюдения чувственно воспринимаемых объектов.

Поппер справедливо отмечал, что фиксируемые протоколь­ными предложениями субъективные восприятия не интерсубъек­тивны, поскольку в них нельзя непосредственно удостовериться другим людям (в этой связи странным представляется промельк­нувшее у Поппера положение об интерсенсуальности научных тео­рий). Во внутреннем опыте мы можем «видеть» свои явления субъективного мира, например, на основе некоторой интеллекту­альной интуиции. Однако эта интуиция зачастую сбивает нас с вер­ного пути [Там же. С. 408]. Кроме того, субъективные восприятия не обладают абсолютной адекватностью действительному миру. Из­вестный немецкий психолог Г. Гельмгольц приводил пример чело­века, который чувствовал боль в ампутированной ноге. Факт суще­ствования восприятия боли в ампутированной ноге для самого вос­принимающего не подлежит сомнению. Однако это восприятие не выражает объективную истину, поскольку соответствующая нога ампутирована. Содержание оборота «действительно воспринял то-то и то-то» по справедливой оценке Поппера определяется во мно­гом «сомнительной» психологической теорией «правильного виде­ния». В целом протокольные высказывания в смысле Карнапа

175

имеют психологический характер. Они являются гипотетичными как в субъективном, так и в объективном аспектах.

Поппер дает нетрадиционную рационалистическую трактов­ку понятия «опыт». Опыт, согласно Попперу, является сплетением обычно ошибочных догадок —предположений, ожиданий, гипотез и т. п. [72. С. 405],—их проверок и обучения на своих ошибках. Ни на одной стадии такой проверки не используются «данные чув­ственного опыта», трактуемые в смысле адекватного воспроизве­дения реальности. Высказывания обосновываются не «данными» чувственного опыта, но другими высказываниями, также подлежа­щими проверке. В соответствии с изложенным пониманием опыта любая реальность дается познающему человеку- только в высказыва­ниях, через высказывания как результаты дескриптивной и аргу-ментативной функций языка.

Понимание объективной истинности так называемых выска­зываний наблюдения, именуемых сингулярными, по мнению Поппера, также сталкивается с трудностями. К сингулярным выска­зываниям в критическом рационализме причисляются частные высказывания типа «отчетов» о наблюдениях и экспериментах, от­носящихся к определенным конечным областям пространства и времени: «Эта нить имеет структуру S»; «К этой нити подвешен груз весом в два фунта» и т. п. В класс сингулярных высказываний попадают также специфические предсказания («Эта нить оборвет­ся»). Сингулярные высказывания, согласно Попперу не следует рас­сматривать в качестве абсолютно достоверных истин, поскольку в ходе наблюдений часто совершаются ошибки, порождающие лож­ные сингулярные высказывания. Кроме того, не существует логи­ческих способов выведения истинности сингулярных (и других) научных высказываний из чувственного опыта (например восприя­тий). Сингулярные высказывания логически (и это существенно для рационализма!) не выводимы из опыта.

Некоторые сингулярные высказывания Поппер именует ба­зисными. Система базисных высказываний включает все непроти­воречивые сингулярные высказывания определенной логической формы (логической формы всех мыслимых сингулярных высказы­ваний о единичных фактах). Явления, к которым относятся базис­ные высказывания, должны быть наблюдаемыми (понятие наблю­даемости относится к неопределяемым), то есть характеризовать­ся положением и движением некоторого макроскопического физического тела. Утверждаемое в базисном высказывании суще­ствование объекта в определенном месте должно быть регулярно повторяемым, интерсубъективно проверяемым наблюдателями.

176

Однако наблюдение, как уже говорилось, не оправдывает истин­ности ни одного высказывания. Два высказывания — «Я вижу, что стоящий здесь стол бел» и «Стоящий здесь стол бел» — в равной мере ненадежны. Разговор о явлении предлагается свести к разго­вору о классе сингулярных высказываний, претендующих на опи­сание явления. Явление как класс эквивалентных (взаимовыводи-мых) сингулярных высказываний, разумеется, не тождественен явлению в смысле «реалистического» модуса языка. Задача субъек­та познания в этих условиях должна состоять в рациональной кри­тике высказываний и теорий, в их проверке опытом в его рацио­налистической трактовке. В ходе рациональной критики, согласно Попперу, допускается в пробном порядке для нужд данного момен­та принимать за достоверные некоторые сингулярные высказыва­ния, описывающие заведомо сомнительные результаты чувствен­ного опыта. В такие высказывания верить следует только в предва­рительном порядке, всегда помня, что по самой нашей природе мы способны выносить и неверные суждения.

В еще большей мере рациональной критике и проверке под­лежат общие высказывания, играющие существенную роль в на­уке. Общее высказывание, относящееся к конечному классу объек­тов (конечной, отдельной пространственно-временной области), как известно, можно представить в виде конъюнкции конечного числа сингулярных высказываний. Объекты, о которых идет речь в таких сингулярных высказываниях, в принципе могут быть пересмотрены, пересчитаны. Истинность общего «конечного» высказывания сводится к истинности конъюнкции соответствую­щих сингулярных высказываний. Для таких высказываний теоре­тически, как известно, допустимо индуктивное обоснование их достоверной истинности (с помощью полной индукции). Однако в случае достаточно большого количества таких высказываний по­добное обоснование практически не достижимо. Всеобщие «стро­го универсальные» высказывания о неограниченном числе объек­тов (а они играют фундаментальную роль в научных теориях) не могут заменяться конечной конъюнкцией сингулярных высказы­ваний. Истинность такого высказывания нельзя свести к истинно­сти конъюнкции какого-либо конечного множества отдельных сингулярных высказываний и ее нельзя вывести из опыта. Строго логически такие высказывания могут лишь опровергаться, фальси­фицироваться путем приведения противоречащих примеров.

Итак, исследователь не имеет дела непосредственно с объек­тивной реальностью и не занимается сведением своих высказыва­ний к чувственному опыту. Он замкнут в круге логических отноше-

177

ний гипотетических высказываний и теорий. Для него понятия «истинно» и «ложно» трактуются лишь в контексте выводимости одних высказываний (выражающих следствия, предсказания) из других высказываний и теорий. Так, предсказание р считается истинным, если оно следует из непротиворечивой конъюнкции некоторой теории и некоторого принятого (формулировка выска­зывания может мотивироваться, в частности, и чувственным опы­том) базисного высказывания (выражающего начальные усло­вия). Высказывание р ложно, если оно противоречит множеству принятых базисных высказываний.

Таким образом, согласно критическому рационализму наука не начинается с наблюдений, она начинается с проблем, хотя иногда проблемы могут порождаться неожиданными наблюдениями. Зада­чей ученого является решение некоторой проблемы с помощью по­строения теории, решающей проблему, например, объясняющей неожиданные и необъясненные ранее результаты наблюдений. На­чиная с проблем, наука и заканчивает проблемами возрастающей глубины.

В русле своей концепции замены идеи истины идеей выводи­мости высказываний Поппер детализирует метод проверки зна­ния. Он вводит понятие «логического содержания» высказываний и теорий. Логическое содержание высказывания (или теории) — класс всех высказываний, логически следующих из него. Класс ис­тинных следствий высказывания (теории) образует его истинное содержание, класс ложных высказываний —ложное содержание. Это открывает путь количественной трактовке истинности выска­зываний.

Теория, как и отдельное высказывание, тем более истинна, чем больше имеет истинных следствий в своем содержании. Тео­рия может быть ближе к истине и вместе с тем быть ложной. Одна теория по сравнению с другой ближе к истине (правдоподобнее), если ее истинное (но не ложное) содержание больше истинного содержания другой или когда ложное (но не истинное) содержа­ние другой теории больше ложного содержания первой. Максиму­ма правдоподобности может достичь теория, которая «не просто истинна, но полностью и исчерпывающе истинна: если она соот­ветствует, так сказать, всем фактам и, конечно, только реальным фактам» [72. С. 354]. Но это недостижимый идеал по сравнению с соответствием некоторым фактам. Ложная теория может быть лучше другой ложной теории, если она выдержала проверки, кото­рые не выдержала вторая теория (ложное содержание второй пре­восходит ложное содержание первой). При том же самом условии

178

(ложное содержание второй превосходит ложное содержание пер­вой) первая теория более правдоподобна, когда более точна по срав­нению с первой. Окончательное обоснование или оправдание тео­рий находится вне сферы человеческих возможностей» [72. С. 394].

Существенное значение для понимания процедуры эмпири­ческой проверки высказываний и теорий имеет оригинальная трактовка Поппером эмпирического содержания высказываний и теорий. Эмпирическое содержание высказывания (теории) трактуется как класс всех базисных высказываний, противореча­щих заданному высказыванию (или теории). Такие базисные выска­зывания запрещают в предметной области рассмотрения те «по­ложения дел», которые разрешает проверяемое высказывание (теория). Такое понимание эмпирического содержания делает фальсификацию высказывания (теории) прозрачной: высказыва­ние (теория) запрещает «положения дел», выражаемые противо­речащими ему высказываниями, а наблюдение, эксперимент показывают, что запрещенные вещи существуют в соответствую­щей предметной области (противоречащие теории высказыва­ния истинны). Это является достаточным основанием для того, чтобы считать фальсифицированным исходное высказывание (теорию).

Источником знания, согласно критическому рационализму, могут быть традиция, разум, воображение, наблюдение и др. Ни один из этих источников не обладает абсолютным авторитегом [72. С. 391]. В философии науки Поппера действует «метафизический» принцип фаллибилизма: наука, как и всякое человеческое познание, погрешима и призвана делать лишь информативные догадки относи­тельно структуры мира [Там же. С. 371]. При этом высказывается убеждение в том, что человек в случаях фальсификации высказыва­ний (теорий) способен «видеть реальность» [Там же. С. 320].

В литературных источниках по философии науки довольно часто встречается положение о теоретической нагруженности высказываний наблюдения. В каждом высказывании используют­ся универсальные имена, что делает высказывание теорией или гипотезой: универсалии не могут быть соотнесены с каким-либо специфическим чувственным опытом, универсалии не могут быть сведены к классам восприятий. Высказывания наблюдения и о ре­зультатах эксперимента представляют собой интерпретации фак­тов в свете теории [Там же. С. 143, прим. 16]. Смутные чувствен­ные фиксации результатов наблюдения и эксперимента благодаря интерпретации замещаются более понятными и точными (сингу­лярными) высказываниями наблюдения.

179

Поппер идею теоретической нагруженности высказываний наблюдения достаточно часто сопровождает идеей нагруженно-сти этих высказываний ожиданиями. Поскольку Поппер лишь вскользь касается идеи ожидания, мы предлагаем следующий ана­лиз этого понятия. Адекватное рассмотрение ожидания реализу­ется, как нам представляется, в контексте умственной и практи­ческой деятельности человека. Если использовать термин «интен-циональность», выражающий включенность мыслящего человека в бытие, то интенциональным объектом (предметом) ожидания является будущий результат деятельности. Потенциальный ре­зультат акта деятельности в ожидании умственно предвосхищает­ся в форме его идеи или проекта. По своей гносеологической сущ­ности ожидание является мысленным выражением отношения между «наличной» реальностью и предметным будущим. Ожида­ние, таким образом, непосредственно ограничено деятельностью сознания, мышления. Ожидание является формой выхода созна­ния «из себя» (из знания «наличной» реальности) к «самому себе» (к знанию будущего). В этом смысле ожидание представляется ин­тенцией человеческого сознания на предметы будущего, в частно­сти на будущие результаты деятельности, представленные их иде­ями, проектами. Если ожидание увязывается со стремлением к реа­лизации идеи, проекта, то оно выражает надежду на достижение результата и становится руководящим началом деятельности по достижению результата. Успешная реализация демонстрирует со­ответствие результата его предварительной идее. Ожидание — это «technical lag», то есть выражение отставания реального дости­жения результата от умственного предвосхищения этого результа­та. Предвосхищение реального результата деятельности в форме идеи, проекта обычно формируется на основе уже имеющегося, «наличного» знания. В этом случае ожидание может выражать, в част­ности, надежду на то, что будущее будет таким же, как и настоящее. Чем теснее связано формирование ожидания с «наличным» знани­ем, тем больше ожидание выражает надежду на то, что будущий результат будет повторением прошлого. В этом коренится пони­мание ожидания как выражения уверенности, опирающейся на опыт или принятую теорию. Однако в определенном аспекте об­раз формируемого в ожидании будущего события может и проти­вополагаться чистой наличности настоящего положения вещей. В целом ожидание, повторяем, является выражением интенции, то есть направленности сознания на определенные результаты «технической» умственной и практической деятельности или спонтанного естественного процесса. Абстрактным моментом

180

интенции является желание как стремление к осуществлению чего-либо или обладанию чем-либо. Ожидание придает желанию конкретную окраску, поскольку конкретизирует образ желаемого.

Препятствием на пути осуществления ожиданий является неоднозначность механизмов реализации идей и планов, порожда­емая, в частности, пространственно-временной «растянутостью» связи причины и следствия. В этом смысле используется термин «отдаленные следствия». Подобная растянутость позволяет внеш­ним, в том числе случайным факторам воздействовать на процесс порождения результата причиной, что является источником неожиданных (неожидаемых) результатов. Если достигнутый ре­зультат познания (например эксперимента) в основном совпадает с предварительным, созданным на основе принятой теории его проектом, то можно говорить о теоретической нагруженности со­ответствующего результата познания. Интересно отметить, что, несмотря на подчеркивание своего рационального характера, кри­тический рационализм учитывает также влияние на научное по­знание бессознательных моментов, в частности врожденных бес­сознательных ожиданий [72. С. 262]. Однако в целом Поппер отда­ет предпочтение ожиданиям (высказываниям, выражающим ожи­дания), опирающимся на теории [Там же. С. 333].

Поппер рассматривал объективную, или абсолютную теорию истины (корреспондентскую концепцию истины) как теорию со­ответствия (безнадежного для ясного понимания) высказываний фактам [Там же. С. 400]. Определенная смутность понимания со­ответствия высказывания фактам действительно имеет место, что отмечалось выше при рассмотрении категории «понимание». Именно эта смутность была одним из оснований отказа Поппера от использования корреспондентской концепции истины. Видимо, поэтому он отказался и от детального анализа отношения высказы­ваний к фактам и определения того, что такое факт, а использовал прием контекстуального разъяснения этого понятия. О фактах Поппер говорит в смысле актов принятия или отбрасывания норм, создания норм [Там же. С. 400—401], симпатий и антипатий человека [Там же. С. 400], велений Бога или любого другого «ав­торитета» делать нечто [Там же. С. 401], принятия и проведения в жизнь сводов законов (социальные и политические факты) [Там же. С. 410], обучения на ошибках [Там же. С. 412] и т. п. Однако общего определения факта нет. Значимым моментом попперовской трак­товки отношения высказывания к факту является утверждение, что высказывание не создает факта, что в «мире фактов мы можем стремиться к абсолютно истинным предложениям или, по край-

181

ней мере, к предложениям, которые как можно ближе приближа­ются к истине» [72. С. 402]. В этом можно было бы усмотреть на­мек на онтологическую реальность фактов. Однако надо помнить, что согласно критическому рационализму всякая реальность пред­стает исследователю только в форме гипотетических дескриптив­ных высказываний. Именно поэтому «эмпирическая» проверка, например, теорий сводится к установлению меры соответствия выводимых из теории следствий базисным высказываниям, при­нимаемым на основе некоторого решения.

У ученого нет универсального критерия истины, однако это, по мнению Погшера, не в большей степени превращает понятие истины в бессмысленное, чем отсутствие критерия здоровья дела­ет бессмысленным понятие здоровья [Там же. С. 385]. Можно стремиться к истине, не заботясь особенно о значении этого тер­мина. Задачей науки является поиск научных теорий, но никогда нельзя узнать, что они истинны. Истина — не единственная цель науки. Цель науки — интересная, глубокая, новая картина приро­ды. Рост научного знания — не накопление истинных теорий и не движение к одной единственно истинной теории, но бесконеч­ный процесс перехода от одной проблемы к другой. Истины недо­статочно, ибо мы ищем, прежде всего, ответы на наши проблемы. Только если имеется решение некоторой трудной, плодотворной, глубокой проблемы, истина (или предположение об истине) при­обретает значение для науки. Только с помощью смелых предполо­жений мы можем обнаружить интересные и важные истины.

Наука не покоится на твердом фундаменте фактов. Наука не является системой достоверных или хорошо обоснованных выска­зываний; она не представляет собой и системы, постоянно развива­ющейся к некоторому конечному состоянию абсолютной истины [Там же. С. 226]. Наука никогда не может претендовать на дости­жение истины [Там же]: мы не знаем — мы можем только предпо­лагать [Там же]. Наши предположения направляются ненаучной, метафизической верой в существование законов и регулярностей [Там же]. Стремление к знанию и поиск истины — наиболее силь­ные мотивы научного исследования. Здесь следует заметить, что такое стремление совместимо и с отрицаемым Поппером дости­жением истины.

Концепция динамики науки критического рационализма пря­мо противоположна кумулятивистской концепции. Неопозитиви­сты полагали, что истинность научного знания, в частности науч­ной теории, можно доказать опытной (в смысле классической гносеологии) проверкой выведенных из знания высказываний (индуктивный по своей природе метод верификации). Поппер

182

справедливо подчеркивал, что индуктивный по своей природе опыт не может доказывать достоверную истинность теории, он может лишь опровергать, фальсифицировать ее. Вывод о ложно­сти теории при этом вполне рационален, поскольку осуществляет­ся в полном соответствии с общезначимой формой логического вывода по modus tollens. Отбрасывание фальсифицированных те­орий открывает путь для новых теорий, которые в свою очередь фальсифицируются. Нефальсифицируемых научных теорий, высказываний не существует. В той степени, в которой научное высказывание говорит о реальности, оно должно быть фальсифи­цируемо, а в той степени, в которой оно нефальсифицируемо, оно не говорит о реальности [72. С. 239]. Фальсифицируемость полага­ется признаком научности теорий и высказываний, что, однако, согласно критическому рационализму не лишает определенной значимости для науки философской «метафизики» и опытного подкрепления. Тезис критического рационализма о фальсифици-руемости любой научной теории глобально справедлив, поскольку в науке безнадежно ждать теорий, соответствующих всем извест­ным (и тем более будущим) фактам.

Парадоксальным образом Поппер считает, что ученый спосо­бен обнаруживать ис тину: «...я верю, что во многих случаях это нам удается» | Там же. С. 3881. Обнаружить ошибку—значит указать, где не следует искать истину. Идея роста знания — это идея приближения к истине. Ученый обречен в конечном итоге лишь верить в истин­ность теорий, не имея позитивных оснований для оправдания та­кой веры. В то же время имеется эффективный общий критерий ложности теорий — их противоречивость. Но доказательство про­тиворечивости — дело непростое. Поэтому ученый может иметь дело с: ложной теорией, упорно сопротивляющейся эмпирической критике, проверке. К таким теориям следует относиться серьез­но, с определенной мерой доверия. Наука не имеет ничего общего с поисками достоверности, цель науки — критика и проверка тео­рий. Идея истины позволяет разумно говорить об ошибках и раци­ональной критике. Устранение ошибок приближает к истине. Сама идея ошибки включает в себя идею объективной истины как стандарта, которого мы, возможно, не достигаем. Нет оснований запрещать говорить, что одна теория соответствует фактам лучше, чем другая. Не будет всецело ошибкой говорить о лучшем соответ­ствии высказываний фактам, то есть о степени их истинности. Те­ория лучше соответствует фактам, чем другая теория, если: делает более точные утверждения, выдерживающие более точные про­верки; объясняет большее количество фактов; описывает или

183

объясняет факты более подробно; выдерживает проверки, кото­рые не выдержала «соперница»; предлагает новые проверки, ко­торые выдерживает; связывает между собой ранее не связанные проблемы. К критериям приемлемости теории в сравнении с «предшественницами» или «конкурентками» Поппер относит ее большее эмпирическое содержание (класс базисных высказыва­ний, потенциально фальсифицирующих теорию), логическую строгость, объяснительную и предсказательную силу. По этим кри­териям еще до проверки теории ее можно определить как лучшую по сравнению с другими теориями. Теория Т, лучше теории Т_у если она делает более точные утверждения, выдерживающие бо­лее точные проверки, учитывает и объясняет большее количество фактов, описывает и объясняет факты более подробно, выдержи­вает проверки, которые не выдерживает Т_{, предлагает новые экспериментальные проверки, не обсуждавшиеся до ее появле­ния, объединяет или связывает ранее не связанные проблемы.

Научные теории следует рассматривать в качестве серьезных попыток найти истину. Однако даже если теория является истин­ной, это невозможно узнать (верификация не доказывает теории!). Намек на истинность теории дает упорная неопровержимость тео­рии самыми строгими эмпирическими проверками. Но даже в этом случае мы только догадываемся о возможности данной теории быть истинной. Кроме того, сопротивляться критике может и ложная теория. Каждое опровержение следует рассматривать как большой успех науки. Даже самые лучшие теории будут со временем превзой­дены и заменены еще более лучшими теориями.

Под влиянием критических замечаний Дж. Агасси [2. С. 121—160] Поппер усовершенствовал свою концепцию динамики науки, перенеся акцент на новую схему динамики: «предположе­ние (гипотеза, теория) — его подкрепление — его итоговая фальси­фикация». Модифицированная модель предполагала осуществление солидной подкрепляемости научной теории, с которой связывал­ся реальный рост науки и правдоподобности выдвигаемых пред­положений. Подкрепляемость (позитивные успехи) научных предположений усматривалась, в частности, в подтверждении но­вых предсказаний, вытекающих из научных предположений, ре­зультатами экспериментов. Создается, по-видимому, рационали­стический круг: всякое высказывание, выражающее предположе­ние, теоретически нагружено, и нет опыта (в смысле результатов эксперимента или наблюдения), не содержащего соответствую­щих ожиданий и теорий. Можно сказать, что теория в результа­те подкрепления замыкается на теорию. Это не препятствует кри-

184

тическому рационализму утверждать, что для функционирования науки существенны как успех в опровержении теорий, так и ус­пешное сопротивление, по крайней мере, некоторых теорий са­мым решительным попыткам их опровержения. Если проверка новых, смелых и невероятных предсказаний теории не опроверга­ет ее, то теория подкрепляется этими проверками. Теория прове­ряется при этом путем проверки ее отдаленных следствий, кото­рые трудно усмотреть интуитивно.

Интересна идея Поппера рассматривать рост и проверку на­учных представлений в контексте биологической эволюции. Био­логические виды, как известно, выживают, жертвуя неудачными с точки зрения приспособления к среде новообразованиями. Со­гласно Попперу человек, чтобы не погибнуть, позволяет гибнуть своим неудачно адаптированным к опыту (в попперовском смыс­ле!) научным теориям.

В концепции динамики науки критического рационализма имеется достаточно большой ряд интересных, заслуживающих внимания идей и положений: критика концепции непосредствен­ного совпадения чувственного опыта с действительностью; крити­ческая оценка соответствия высказываний действительности, фактам; подчеркивание роли дескриптивной и аргументативной функции языка в формировании научных понятий, высказываний и теорий; тезис о логической природе доказательства истинности научного знания; демонстрация возможностей развития филосо­фии науки в рамках когерентного понятия истины; положение о роли рационального решения в принятии базисных («эмпири­ческих») высказываний и роли интерпретации в повышении точ­ности высказываний наблюдения; конкретизация состава теоре­тической нагрузки высказываний наблюдения; подчеркивание места и роли проблем в динамике науки; тезис о необязательности владения критерием истины в поисках истинных теорий; подчер­кивание движущей роли ошибок и ложных теорий в научном познании и др. Вместе с тем критики концепции Поппера спра­ведливо указывают на определенную узость философии науки кри­тического рационализма. В частности, Агасси счел необходимым добавить: научная рациональность должна состоять в решении и критическом обсуждении проблем объяснения, понимания мира, включающем выработку «метафизического плана мира». Критики концепции динамики науки Поппера обращают также внимание на то, что согласно критическому рационализму нет ни одного решения научных проблем, которое было бы совершенно безупречным. По если каждую неудачную попытку установить со-

185

ответствие научной теории природе рассматривать как основание для ее опровержения, все теории в любой момент можно было бы опровергнуть, поскольку ни одна из них не соответствует всем из­вестным фактам. Если же основанием опровержения теории счи­тать ее «серьезные неудачи», то требуется шкала измерения не­удач, которая в критическом рационализме не разработана.

Модель динамики науки И. Лакатоса, именуемая исследова­тельской программой [47], отвергает идею полного одномомент­ного отбрасывания научной теории под влиянием обнаруживае­мого противоречащего ей эмпирического материала. Движение зрелой теоретической науки Лакатос рассматривает как смену конкурирующих исследовательских программ, каждая из которых является цепочкой последовательно связанных друг с другом науч­ных теорий. Всякая теория, входящая в исследовательскую про­грамму, состоит из общего для всех теорий программы конвенцио­нально принятого (и поэтому «неопровержимого») «жесткого ядра» допущений и меняющегося от теории к теории защитного пояса вспомогательных гипотез. Все теории, входящие в исследо­вательскую программу, содержат, таким образом, одно и то же «же­сткое ядро» условно не опровергаемых специфических для про­граммы фундаментальных допущений. Это жесткое ядро остается неизменным на протяжении действия программы.

Все теории исследовательской программы, за исключением исходной, появляются в результате преобразования защитного пояса вспомогательных гипотез предшествующей теории (в част­ности, путем замены опровергнутых опытом гипотез из предохра­нительного пояса предшествующей теории новыми гипотезами). Предохранительный пояс гипотез имеет своим назначением убе­речь жесткое ядро теории от фальсифицирующего влияния обна­руженных аномалий и эмпирических контрпримеров. Теория в целом имеет высокую степень автономности по отношению к эмпирическому материалу. Программа предусматривает реко­мендации, касающиеся путей и направлений адаптации, моди­фикации, замены вспомогательных гипотез ради сохранения «жесткого ядра». Если теория как элемент исследовательской про­граммы сталкивается с познавательными аномалиями, конфликту­ющими с ней эмпирическими контрпримерами, а адаптация, мо­дификация или даже полная замена вспомогательных гипотез из предохранительного пояса новыми вспомогательными гипотеза­ми без изменения «жесткого ядра» расширяют объяснительный потенциал теории, это означает прогрессивное развитие про­граммы (стадия «положительной эвристики»). Исследовательская

186

программа считается прогрессирующей тогда, когда она с некото­рым успехом может предсказывать новые факты («прогрессив­ный сдвиг проблемы»).

Исходным пунктом динамики науки является, таким образом, не установление фальсифицируемой гипотезы, а выдвижение ис­следовательской программы. Простые «фальсификации» (то есть аномалии) должны быть зафиксированы, но вовсе не обязательно мгновенно реагировать на них. При достаточной находчивости ис­следователя можно на протяжении длительного времени защищать любую теорию, даже если эта теория ложна (интересный пример на этот счет Лакатос рассматривает на с. 298—299 упомянутой работы). Только если возможности обеспечения роста объяснительного по­тенциала теории, расширения эмпирического и теоретического содержания программы за счет адаптации, модификации и замены вспомогательных дополнительных гипотез предохранительного пояса исчерпаны (состояние насыщения предохранительного по­яса) , а присоединяемые к предохранительному поясу новые гипоте­зы имеют характер ad hoc, программа начинает испытывать регрес­сивные изменения (стадия «отрицательной эвристики»). Програм­ма регрессирует, если она дает только запоздалые объяснения либо случайных открытий, либо фактов, предвосхищаемых и открывае­мых конкурирующей программой («регрессивный сдвиг пробле­мы»). Регрессирующая программа начинает включать в свой за­щитный пояс различные гипотезы ad hoc, не имеющие дополни­тельного эмпирического содержания по сравнению со своими предшественницами. Программа регрессирует, если она объясняет доставляемые конкурирующей программой факты только гипотеза­ми ad hoc. От программы отказываются, если она исчерпывает свои реальные возможности объяснения фактов. Одна программа вытес­няет другую также и потому, что больше предсказывает.

Конкуренция двух исследовательских программ является длительным процессом, в течение которого можно рационально работать с одной из них или (если это удается) с обеими сразу. При этом не существует никакой гарантии триумфа той или иной про­граммы. Не существует также никакой гарантии их крушения: «от­стающая» программа еще может догнать конкурента.

Ни логическое доказательство противоречивости, ни ут­верждение об экспериментально обнаруженной аномалии не могут, согласно Лакатосу, одним ударом уничтожить исследова­тельскую программу. К многообещающим исследовательским программам ученые проявляют длительную иррациональную приверженность.

187

Некоторая теория «снимается» в рамках исследовательской программы только лучшей теорией, обладающей большим под­тверждаемым эмпирическим базисом, чем ее предшественница. Научный прогресс выражается скорее в верификации дополни­тельного содержания теории, чем в обнаружении фальсифициру­ющих примеров. Эмпирическая «фальсификация» и реальный «от­каз» от теории являются независимыми событиями и некоторые из наиболее интересных модификаций теории обусловлены «по­зитивной эвристикой» исследовательской программы, а не анома­лиями.

Согласно модели динамики науки критического рационализ­ма после фальсификации теории, рассматриваемой как свидетель­ство ее ложности, она устраняется из дальнейшего движения науки (из рациональной реконструкции этого движения). Исследова­тельская программа как модель динамики науки сохраняет фальси­фицированную теорию во внутренней истории развития научно­го знания, какой бы разрушительной ни была ее фальсификация. Общее движение исследовательских программ трактуется вместе с тем как приближение к истинной картине мира.

Объяснительный потенциал модели динамики науки Лакато-са ограничен, поскольку концепция исследовательских программ претендует на реконструкцию истории науки, а многие этапы ис­торического развития науки не соответствуют схеме исследова­тельских программ. Сложность и многообразие научного познания лишают модель исследовательской программы универсальной ме­тодологической значимости. Длительные процессы историческо­го развития научных теорий, протекающие десятилетия и даже столетия (как, например, развитие ньютоновской физики), недо­ступны программированию даже для самых гениальных исследо­вателей (если под программой имеется в виду заранее принятый план). Такие длительные процессы лишь post factum могут подво­диться под схему исследовательской программы. Реальная иссле­довательская программа может быть лишь краткосрочной, в луч­шем случае — среднесрочной.

Историцистская (парадигмальная) модель динамики науки Т. Куна соединяет в себе элементы кумулятивизма с некумуляти-вистскими моментами. Движение науки, согласно рассматривае­мой модели [46], состоит в последовательной смене периодов «нормальной» (кумулятивной) науки и «революционной» науки.

Кун подметил интересную особенность творчества предста­вителей специальной науки — нежелание быть одновременно фи­лософами науки. Объяснение этому (но нашему мнению, он указал

188

лишь одну из причин указанной особенности) он увидел в различии целей работы узкого специалиста и философа. Задачу философа на­уки Кун определил как выявление полного ряда правил и предполо­жений, лежащих в основе научного исследования. В таком выявле­нии представитель конкретной науки в рамках своей специальной работы не нуждается, поскольку он может делать свою научную ра­боту за счет «подражания» традиционным образцам решения задач, без явной формулировки всех правил и допущений. В связи с рабо­той ученых по методу «подражания» традиции Кун вводит понятие парадигмы.

Термин «парадигма» используется Куном в двух смыслах: во-первых, в смысле всей совокупности убеждений, ценностей, технических средств и тому подобных членов конкретного науч­ного сообщества и, во-вторых, в смысле конкретного решения ис­следовательских задач (головоломок), использующего традицион­ные модели, образцы, заменяющие эксплицитные правила реше­ния. Во втором смысле понятие парадигмы Кун считает более глу­боким. Парадигма в этом смысле представляется признанными всеми научными достижениями, которые в течение определенно­го времени остаются образцами постановки проблем и их реше­ний [46. С. 11]. Значение парадигмы состоит в том, что она может направлять исследование и без четкого знания правил. Уже одно принятие парадигмы делает исследователя профессионалом.

Парадигма может быть средством выражения и распростране­ния научной теории, онтология которой состоит из сущностей, про­ецируемых (в принципе возможно и ошибочно) на природу с указа­нием форм их проявления. Теория, таким образом, «заселяет» свою предметную область (природу) определенными сущностями, вида­ми взаимодействия между сущностями, а также между сущностями и самим исследователем. Подобное «заселение» рассматривается как «видение» природы ученым через понятийную сетку теории, определяющее тип допустимых при рассмотрении предметной об­ласти исследовательских проблем, задач и способов их решения. В следовании установкам парадигмальной теории усматриваются упорные и настойчивые попытки навязать природе определенные концептуальные рамки. Вместе с тем парадигма прокладывает путь к определенному аспекту природы [Там же. С. 128]. Предписания парадигмальной теории указывают исследователю, что представля­ют собой мир и наука, изучающая его [Там же. С. 68].

Исследовательская работа в рамках принятой парадигмы рас­сматривается историцистами в качестве «нормальной науки». Нормальная наука исходит из допущения, что научное сообщество

189

благодаря парадигмальной теории «знает», каков окружающий мир [46. С. 22]. Работа в рамках нормальной науки предполагает подавление фундаментальных новшеств, которые разрушают уста­новку на принятое видение природы. Цель нормальной науки не требует предсказания новых видов явлений, нахождения нового факта или теории. Однако в рамках нормальной науки парадигму не просто копируют — ее разрабатывают дальше, конкретизиру­ют в новых или более трудных условиях. Поле нормальной науки — установление значительных фактов, работа над парадигмальпой теорией, сопоставление теории и фактов. В этом смысле нормаль­ная наука представляет собой обычное кумулятивное предприя­тие [Там же. С. 79].

Историцизм исходит из представления сложного, разнооб­разного характера природы, видением которой и является пара-дигмальная теория, парадигма [Там же. С. 149]. Ни одна парадигма, обеспечивающая видение природы в определенном аспекте и об­разующая базис специального исследования в рамках этого аспек­та, полностью никогда не разрешает все исследовательские про­блемы. Рано или поздно в рамках онтологии принятой нарадиг-мальной теории появляются проблемы, которые не поддаются неоднократным натискам даже самых талантливых представите­лей парадигмы. Такие проблемы образуют аномалии. С осознани­ем аномалии область исследования, природа, будет выглядеть уже иначе, чем раньше [Там же. С. 117]. Возникает кризис, который начинается с сомнения в действующей парадигме и последующего расшатывания образцов нормального исследования. Кризис раз­решается возникновением новой парадигмы. Таковы принципи­альные положения историцистской концепции динамики науки.

Остановимся на онтологических и гносеологических основа­ниях историцистской концепции, проливающих дополнительный свет на ее трактовку динамики науки. Мир, согласно историцизму, образуют объекты, являющиеся источниками наших ощущений [Там же. С. 252]. Мир, таким образом, является чувственно данным. Человек, однако, не обладает прямым доступом к объектам знания, так что знание, воплощенное в преобразовании стимула в ощуще­ние, является неявным [Там же. С. 256]. Если исходить из смысла слова «явный» в русском языке, которое означает то же, что «не скрываемый», «совершенно очевидный», то знание, воплощенное в преобразовании стимула в ощущение, следует характеризовать как неочевидное. И действительно, различные стимулы могут вызывать одинаковые ощущения, один и тот же стимул может вызывать раз­личные ощущения. К этому мы могли бы добавить рассмотренное

190

в других разделах этой книги влияние чувственных иллюзий на феномен неочевидности ощущений и восприятий, а также несов­падение субъективной формы бытия ощущений и восприятий с формами объективного бытия явлений мира. Неочевидность ощущений диктует и линию поведения исследователя: ему остает­ся полагаться на то, что он видит своими глазами или обнаружива­ет посредством инструментов [46. С. 155], и принимать воплощен­ное в ощущениях знание природы при условии, что оно приносит успех на протяжении некоторого периода времени [Там же. С. 255] и обещает богатые возможности для успешной разработки приня­той парадигмы. Кун при этом рекомендует исследователю исхо­дить из предположения общезначимого характера (одинаковости) перехода от стимула к ощущению [Там же. С. 252]. Для членов одной группы, имеющих одинаковые образование, язык, опыт и культу­ру, одинаковость ощущений Кун пытается вывести из того, что предшественники по группе показывают примеры ситуаций, ко­торые они научились видеть похожими или не похожими друг на друга. Такое объяснение, очевидно, неубедительно. Оно содержит угрозу регресса в бесконечность, поскольку, согласно духу объясне­ния, сами предшественники должны были бы опираться на опыт своих предшественников по различению и идентификации явле­ний. Неочевидность ощущений служит историцисту одним из ос­нований для отрицания неизменности открываемых фактов и твердо установленных данных для интерпретаций.

Еще раз присмотримся к куновскому пониманию отношения научной теории к природе. Научная теория для Куна — это концеп­туальная структура, включающая символически выраженные обоб­щения и конкретные образцы решения проблем. Она является инструментом для открытий и решения головоломок. Кун разде­ляет общепринятое положение о том, что на одном и том же набо­ре данных всегда можно возвести более чем один теоретический конструкт. Остается неясным, как Кун совмещает это положение с утверждением, что существуют области (хотя их немного), в кото­рых научная теория (даже математизированная) может быть непо­средственно соотнесена с природой [Там же. С. 48]. Тем более что Кун условием сопоставления теории с природой считает аппрок­симацию (то есть приближенное выражение величин и понятий через более простые). Теории, которые по-разному описывают одно и то же наблюдаемое явление, согласно историцизму являют­ся логически несовместимыми моделями, точками зрения на при­роду [Там же. С. 130—131]. Переход от одной парадигмы к другой не может осуществляться посредством логики и нейтрального

191

опыта [46. С. 198], он, подобно переключению гештальта, происхо­дит всегда сразу.

Обоснование соответствия научной теории природе являет­ся, по Куну, делом экспериментальной работы. Но при этом Кун считает, что «мало смысла полагать, будто верификация устанав­ливает согласованность фактов с теорией. Все исторически значи­мые теории согласуются с фактами, но только в большей или мень­шей степени. Какие-то расхождения между теорией и природой есть всегда, и часто это объясняется ошибочностью математи­ческого аппарата теорий» [Там же. С. 115]. Нет ни одного точного ответа на вопрос, соответствует ли, и насколько хорошо, отдель­ная теория фактам. Нет ни одного процесса, который в целом на­поминал бы методологический стереотип опровержения теории посредством ее прямого сопоставления с природой [Там же. С. 110]. Лишь обнаруженные аномалии, ошибки предсказаний относи­тельно инструментов или природы, сделанные на основе действу­ющей парадигмы, свидетельствуют о том, что природа каким-то образом нарушает навеянные парадигмой ожидания [Там же. С. 80] и подрывает профессиональную уверенность, указывая на уязви­мые стороны научных представлений [Там же. С. 221]. Однако, если каждая неудача установить соответствие теории природе была бы основанием для ее опровержения, все теории в любой момент можно было бы опровергнуть [Там же. С. 193].

Из приведенных положений видно, что Кун, в сущности. ограничивает ученого его видением природы, рисуемым воображе­нием представлением природы. Ученый в своих теориях имеет дело с воображаемой природой. В связи с этим странно звучат сло­ва Куна о том, что каждая новая научная теория «в каком-то отно­шении дает нам лучшее представление, что же в действительности представляет собой природа» [Там же. С. 269]. Расшифровать эту странность, по нашему мнению, невозможно без уяснения куновской трактовки научной истины.

Согласно Куну «наука кажется (подчеркиваем — только кажет­ся.— К. С.) столь убедительной иллюстрацией к общему правилу, что истина и ложь обнаруживаются определенно и недвусмыслен­но тогда, когда утверждения сопоставляются с фактом» [Там же. С.114]. Часто приходится слышать, утверждает Кун, что «следующие друг за другом теории все больше и больше приближаются к истине. Очевидно, что обобщения, подобные этим, касаются соответствия между теми сущностями, которыми теория "населяет" природу, и теми, которые в ней "реально существуют"» [Там же. С. 269]. Соглас­но указанным обобщениям смена парадигм подводит ученых «все

192

ближе и ближе к истине» [46. С. 223]. В действительности мысли Куна о приближении к истине означают просто «возрастающую детализацию» воображаемой картины природы, улучшающую по­нимание исследователем своих представлений, более четкое опре­деление области исследования [Там же. С. 39], не связанные с на­правленным движением к «полному, объективному, истинному представлению о природе» [Там же. С. 223]. Критерием более со­вершенного понимания природы, таким образом, не является его объективная истинность. И хотя Кун провозглашает, что задачей экспериментальной работы в рамках парадигмы является приве­дение теории во все более тесное соответствие реальному миру с помощью новых способов предсказания, представления о соот­ветствии между онтологией теории и ее «реальным» подобием в самой природе считаются Куном «в принципе иллюзорными» [Там же. С. 269]. Только в этом контексте можно понять историцист-ский тезис о том, что следующие друг за другом теории просто по-разному характеризуют элементы универсума и их поведение: раньше считали мир тем-то и тем-то, теперь считают по-другому. Новая теория означает смену понятийной сетки, через которую ученые рассматривают мир [Там же. С. 141]. Конкуренция между различными группами научного сообщества — единственный исто­рический процесс, приводящий к отрицанию ранее общеприня­той теории и признанию другой [Там же. С. 26]. Решающее для выбора — вера в способность новой парадигмы решать большой круг проблем, с которыми встретится, зная при этом, что старая парадигма потерпела неудачу при решении некоторых из них [Там же. С. 207]. Решение о действиях в этой ситуации основывает­ся только на вере, связанной с профессиональными склонностями. Другими аргументами в пользу принятия новой парадигмы являют­ся осуществление предсказаний, которые не способна делать старая парадигма, большая ясность, удобство и красота новой парадигмы. Результатом перехода к новой теории является преобразова­ние видения природы [Там же. С. 153] и интерпретации наблюде­ний при неизменности действительного мира [46. С. 164]. При этом ни один язык не может дать нейтрального и объективного опи­сания «данного» [Там же. С. 171]. Можно использовать одну и туже лексику и по-разному видеть обсуждаемую предметную область. Для взаимодействия несовместимых теорий необходимы перевод и интерпретация. Перевод обеспечивает косвенное понимание друг друга представителями разных теорий. Но в рамках перевода человек все же будет себя чувствовать в «незнакомой стране». Как и в случае с ощущениями, предпочтение следует отдавать теориям,

193

приводящим к успеху (в русском языке «успех» равнозначен «уда­че») в решении головоломок и предсказаниях. Именно поэтому вся­кая новая теория вводится всегда только вместе с механизмом ее применения к конкретному разряду явлений. Сама природа не дает никакого основания для того, чтобы предпочитать новую теорию старой [46. С. 134]. Новая теория возникает в результате деструк­ции убеждений ученого, касающихся видения природы. Переход к новой парадигме является научной революцией [Там же. С. 126— 127], реакцией на кризис существующей парадигмы. Последова­тельный переход от одной парадигмы к другой через революцию — обычная модель развития зрелой науки [Там же. С. 31 ].

Историцисты в принципе отрицают существование универ­сальных парадигм, которые исчерпывающим образом соответ­ствовали бы фактам; все парадигмы обречены (практикой своего собственного применения!) на столкновение с аномалиями. Здесь историцисты в сущности повторяют положение критического ра­ционализма об отсутствии универсальных теорий, соответствую­щих всем фактам. Появление аномалий обостряет конкуренцию между различными группами научного сообщества по поводу пра­вомерности проблем, методов и стандартов их решения.

Новые парадигмы, реконструирующие область науки на новых основаниях (новой понятийной сетке), отменяют, а не «сни­мают» старые парадигмы. Научное познание мира в итоге не явля­ется ни простым накоплением окончательных истин, пи углубле­нием, уточнением, развитием старых научных представлений. Безусловно, историцистская концепция глобального движения на­учного познания как смены несоизмеримых парадигм чревата ду­хом познавательного релятивизма, сколь бы ни противился Кун такой интерпретации своей концепции. Однако оценка справед­ливости упрека в релятивизме должна учитывать, что полное, объективное, истинное представление мира в целом действитель­но, как уже говорилось в предыдущих разделах нашей книги, на­всегда остается делом недостижимым. И эту истину историцизм выражает отрицанием универсальной, всеобъемлющей парадиг­мы. Историцистский релятивизм обостряется положением о не­соизмеримости старых и новых парадигмальных теорий.

Критики историцистской модели динамики науки справед­ливо считают, что эта модель абсолютизирует теоретическое единство членов научного сообщества, стоящих на платформе од­ной парадигмы. На самом деле теоретические расхождения иссле­дователей обозначаются и внутри одной парадигмы, так что новые парадигмы и парадигмальные теории не всегда приходят извне.

194

Вряд ли следует принижать научную проницательность самых та­лантливых представителей парадигмы в условиях обнаружения аномалий. Они, по крайней мере в некоторых случаях, вливаются в поиски новой парадигмы. Конечно, внешним источником новой парадигмы историцисты справедливо предлагают считать ценност­ную переориентацию научного сообщества и инновации в системе специального образования. Оба эти обстоятельства позволяют трактовать смену парадигм как сложный социально-психологи­ческий процесс. Этими социально-психологическими моментами объясняется невозможность для отдельного исследователя реали­зовать себя в рамках отживающей парадигмы (из-за возникающих проблем признания результатов, отказа в финансировании, публи­кациях, потери источников кадрового пополнения и др.). Вряд ли правильно считать всех сторонников впавшей в кризис парадигмы покорными рабами парадигмальной теории.

Авторы концепций динамики науки и научной истины неред­ко используют без уточнения смысла многозначные слова обыден­ного языка для выражения каких-либо моментов движения научно­го познания и деятельности исследователя. Такое использование многозначных слов создает в структуре концепции определенные «разрывы», требующие заполнения. Поппер, например, для описа­ния экспериментальной деятельности исследователя и ее результа­тов использовал оставшееся без уточнения смысла многозначное слово «ожидание». В разделе, посвященном критическому рациона­лизму, мы обсудили уточнение смысла этого слова, адекватного духу концепции Поппера.

У Куна также имеются примеры подобных «разрывов». Иллю­страцией может служить использование без пояснений много­значного слова «сомнение». Так, согласно Куну любой кризис в науке начинается с сомнения в существующей парадигме. Слово «сомне­ние» в обыденном языке имеет много значений: неуверенность в смысле «отсутствие твердой веры во что-либо», в более узком смысле — неуверенность в истинности каких-либо положений, по­дозрение, опасение, неясность, спорность, затруднение при ре­шении какой-либо проблемы, колебания вследствие непонимания сути дела. Что имел в виду Кун, когда говорил о сомнении в дей­ствующей парадигме? Ясно, что сомнение используется не в смыс­ле неуверенности в истинности парадигмы, поскольку Кун к пара­дигме не прилагает категорию истины. Сомнение в действующей парадигме, скорее всего, может пониматься в смысле подозрения в неспособности парадигмы преодолеть аномалии и в этой связи неясности перспектив выживаемости парадигмы. К этому можно

195

присоединить чувство опасности оказаться в тупике творческой работы в рамках существующей парадигмы.

Другим примером является использование Куном многознач­ного слова «надежда», когда говорится, например, о надежде при­верженцев парадигмы решить нерешенную проблему нормаль­ной науки в будущем более совершенными методами. Слово «надежда» используется обычно в смысле уверенности в осуще­ствимости чего-либо, основания думать, что нечто осуществится, уверенности в чем-либо или в ком-либо, ожидания желаемого с уве­ренностью в возможности этого желаемого, твердой веры во что-либо, расчета на что-либо. Применительно к решению возникших проблем в рамках действующей парадигмы в будущем вряд ли ра­ционально говорить о надежде в смысле твердой веры, полной уверенности. Скорее всего, надежда будет представляться ожида­нием желаемого, абстрактным предположением, навеянным тра­диционным опытом.

Еще одним примером у Куна является использование слова «вера» для характеристики ситуации выбора одной из конкуриру­ющих парадигм. Решающим фактором выбора, согласно Куну, явля­ется вера в способность новой парадигмы решать большой круг проблем в сравнении со старой парадигмой [46. С. 207]. Решение о действиях в этой ситуации, считает Кун, основывается только на вере, связанной с профессиональными склонностями.

М. Бубер утверждает, что существует только два типа веры — доверие к кому-либо даже без достаточных оснований (форма отношения к некоторому человеку) и, второй тип, признание ис­тинности чего-либо и опять же при отсутствии достаточных осно­ваний (форма отношения к некоторому содержанию языковых вы­ражений). В последнем случае вера особенно выпукло выступает, когда формируется по поводу того, что общепринято считать неис­тинным или даже абсурдным. В обоих типах веры Бубер не видит «иррациональных феноменов». Обоснование этого тезиса Бубе-ром нам не вполне ясно. Мы просто приведем его. В обоих типах веры, утверждает Бубер, в отношении к объекту веры выступает «все бытие» человека, личность человека как целостность, частич­ной функцией которой является способность к рациональному мышлению. Неясно, каким образом частичная способность к раци­ональному мышлению может «закрыть» возможный иррациональ­ный момент в вере. Значительно больший интерес представляет разделение Бубером веры на веру в ожидаемое «еще-не-сущее» и веру как убежденность в невидимых вещах, веру в нечто, в прин­ципе невоспринимаемое. К вере в ожидаемое «еще-не-сущее»

196

вполне применима характеристика «глубинная тяга к пониманию, которая, прежде всего, воплощается в научном познании», предло­женная К. Ясперсом [1.19. С. 12]. В самом общем смысле к кунов-ской трактовке веры в способность новой парадигмы решать больший круг проблем в сравнении со старой парадигмой прило-жима именно последняя характеристика — «выражение глубин­ной тяги к пониманию», воплощаемой в профессиональном науч­ном познании.

Оригинальную аналитическую концепцию микрореволюций как модель динамики науки, альтернативную концепциям логи­ческого эмпиризма, разработал С. Тулмип [99]. Отправными точ­ками концепции Тулмина являются два философских постулата (следует иметь в виду, что ряд общих идей Тулмин заимствовал у Р.-Дж. Коллингвуда). Первый из них состоит в утверждении, что философию науки следует понимать в смысле развития истории на­учных идей. Второй состоит в утверждении оценочной природы философских положений о приемлемости или неприемлемости, ус­пешности или ошибочности результатов деятельности ученых и т. п. Последний постулат, в сущности, означает приравнивание положе­ний философии науки к моральным суждениям, оправдываемым конкретным контекстом их формулировки.

Концепция микрореволюций предполагает отрицание уни­версальных вневременных и внеисторических стандартов оценки значимости аргументов, встречающихся в работах исследователей, стандартов оценки соответствия между теориями и полученными независимо от них фактами. Философия науки ориентируется Тул-мином на историческую практику оценок, на конкретно-истори­ческий характер оценочных суждений относительно научных ре­зультатов.

Гипотетико-дедуктивная трактовка научных теорий ограни­чивается Тулмином математическими науками и отвергается при­менительно к естествознанию. В естествознании отношение об­щих принципов к частным положениям — это, согласно Тулмину, не отношение аксиом к выводимым из них следствиям, но отноше­ние предпосылок к опирающимся на них вопросам (о понятии и видах предпосылок вопроса речь шла в разделе этой книги, по­священном научной проблеме). В естествознании специальные утверждения получают свое значение только при их соотнесении с принимаемыми общими теориями. Значимость и приемлемость более узких понятий и концепций естествознания зависят от зна­чимости и приемлемости более широких понятий и концепций. В качестве типичного примера структуры естественной науки

197

Тулмином приводится классическая физика с ее абсолютными предпосылками в виде отождествления «действия» и «силы» с из­менениями линейной скорости, ньютоновской фундаментальной идеей инерции.

Решающие интеллектуальные переходы в науке в концепции Тулмина связываются с изменением базисных предположений, со сменой абсолютных предпосылок в конкретных исторических и социальных условиях научной деятельности. В связи с этим зада­ча философии науки не ограничивается выделением и сопоставле­нием различных совокупностей абсолютных предпосылок науки, лежащих в основе различных этапов развития науки, но состоит в выяснении обстоятельств и процессов, в результате которых одна такая совокупность абсолютных предпосылок сменяется дру­гой. Изменение в «абсолютных предпосылках» считается наибо­лее радикальным изменением в науке, которое влечет отказ от ранее принятых убеждений, стандартов мышления и действия.

Смену абсолютных предпосылок Тулмин объясняет различны­ми «напряжениями» в науке, подобными социальным и культурным напряжениям (кризисам). Если указанные напряжения возрастают (в силу тех или иных причин) и становятся слишком большими, структура разрушается и заменяется некоторой ее модификацией, лишенной прежних разрушительных напряжений.

История науки, утверждает Тулмин, не дает ни одного приме­ра, который подтверждал бы справедливость трактовки «научной революции» в естествознании как радикального перехода к прин­ципиально новой парадигме, целиком не соизмеримой со старой парадигмой. Развитие научных структур в естествознании не яв­ляется перестройкой всего здания соответствующего раздела на­уки, в результате которой не остается ни одного понятия, общего для старой и новой фундаментальной теории. Общие понятия име­ются, так что представители старой и новой теории (парадигмы) могут обсуждать друг с другом некоторые теоретические пробле­мы и не будут «видеть» мир совершенно по-разному. Радикальный переход может иметь смысл только для теоретических структур, понятия которых являются «совершенно окаменевшими». В дей­ствительности теоретические схемы частично передаются старой парадигмой новой парадигме.

Сторонники концепции микрореволюций считают неприем­лемой, упрощенной куновскую трактовку «нормального» развития науки как исключающего трансформацию концептуальных элемен­тов. История науки показывает, утверждает Тулмин, что некоторые элементы подлинно новой интерпретации возникают и в рамках

198

«нормальной» науки, так что в ней в той же степени возможно непо­нимание между специалистами в силу различия в оценке приемле­мости или неприемлемости вводимых новшеств.

Согласно концепции микрореволюций в науке непрерывно совершаются теоретические микрореволюции. Микрореволюция является единицей изменения в науке. Тулмин выделяет два типа микрореволюций — микрореволюцию как специальное концепту­альное «пробное» новшество, которое некоторое время ожидает принятия или отклонения научным сообществом, и микрореволю­цию как принятое научным сообществом теоретическое новше­ство, как правило, эффективно модифицирующее существующую научную традицию. В первом типе микрореволюции проявляет себя практика научных нововведений, во втором типе микрорево­люции проявляет себя практика отбора нововведений и модифи­кации научной традиции с его помощью.

Таким образом, движение научного познания включает в себя процесс избирательного закрепления предпочитаемых научным сообществом интеллектуальных вариантов, имеющий определен­ное сходство с дарвиновским отбором. Концепция микрореволю­ций описывает научную эволюцию именно в терминах дарвинов­ской эволюционной теории. При этом реализуется один из трех вариантов движения научного знания: количественный рост ново­введений, возникающих в данной области в данное время; форми­рование превалирующего направления создания нововведений; выбор нововведений по соответствующим критериям для включе­ния в данную научную традицию.

Согласно концепции микрореволюций значительная часть нововведений существенно обусловлена внешними для науки фак­торами (различие между «внутренними» и «внешними» фактора­ми ясно и четко только для традиций, которые являются профес­сиональным делом узких групп людей, имеющих общие цели, способы поведения и стандарты суждения). Коренными и драма­тическими изменениями в понятиях являются те, источники ко­торых лежат вне обсуждаемой традиции. Такие изменения по сво­ей природе являются исключением, а не правилом. Критерии от­бора определяются в основном (и в идеале) внутренними чисто профессиональными факторами, хотя направление преимуще­ственного накопления концептуальных нововведений в той или иной науке определяется сложной смесью внутренних и внешних факторов. Таким образом, источники нововведений широко варь­ируются и могут быть очень далекими от тех проблем, которые требуют решения.

199

О достоинствах конкурирующих научных нововведений во­обще можно судить по тем критериям отбора, которые действи­тельно руководят выбором между имеющимися концептуальными нововведениями в каждый отдельный момент времени. Соответ­ствующие критерии, используемые в некоторой данной специфи­ческой научной ситуации, зависят от контекста. В ходе истории эти критерии могут в определенной степени совершенствовать­ся. Новшества, выдвигаемые для обсуждения в рамках «компакт­ной» традиции, в большинстве случаев тесно связаны с предыду­щим развитием этой традиции. (В этом отношении интеллектуаль­ная эволюция происходит менее «хаотично» и расточительно, чем органическая эволюция.) Чем менее значительны «мутации» эле­ментов научного знания, тем более тесно они связаны с предыду­щим развитием соответствующей традиции.

Концептуальное изменение представляет собой результат вы­бора между альтернативными концептуальными вариантами. Эти варианты дают основу для понимания и анализа соответствующих критериев научных оценок, которые связаны с ситуацией и не при­вносятся в нее априори. В этом обстоятельстве усматриваются ис­токи реалистичности концепции микрореволюций. В концепции микрореволюций не возникает проблема способов использования априорных логических стандартов для оценки реальной научной практики. Такие априорные стандарты отвергаются, поскольку опора на них может увести от достижимого «хорошего» к идеально­му, но недостижимому «наилучшему» результату. Это делает форму­лировку фактически действующих в науке критериев интеллекту­ального выбора существенно дескриптивной. И здесь философы не могут диктовать принципы теоретической работы ученым. Выбор между концептуальными вариантами ориентирован на используе­мые критерии отбора. Речь идет, таким образом, об опоре на преце­денты, а не на принципы. При этом обращение к прецедент)' не обязательно приводит к модификации теории и лучшему результа­ту. Аналитических гарантий лучшего результата не существует, в силу чего изучение отдельного концептуального выбора в науке на его историческом и общекультурном фоне не оправдывает автома­тически ни самого этого выбора, ни критериев, которыми он детер­минирован. Однако такое изучение позволяет раскрывать «все бо­гатство рассуждений», которые привели к соответствующему реше­нию, и их следствия. Только на этой основе можно оценить важность и плодотворность научных рассуждений.

Итак, согласно концепции микрореволюций динамика науки — это процесс реализации различных вариантов эволюции науки,

200

лишенный признаков прогрессирования (прогрессивности). Глав­ным элементом механизма вариативной эволюции научного зна­ния является борьба между различными научными теориями за выживание, за существование. В этой борьбе выживают теории, наиболее приспособленные к социальной среде.

Наука — это популяции различных форм научного знания — понятий, проблем, исследовательских процедур. Использование термина «популяция» свидетельствует о том, что концепция мик­рореволюций адаптирует дарвиновскую теорию эволюции к опи­санию динамики науки. В биологии популяция - это совокупность особей одного вида, в той или иной мере изолированная от других подобных совокупностей, способная длительно существовать, са­мовоспроизводиться, трансформироваться вследствие преимуще­ственного размножения тех или иных генетически различающих­ся групп. Это описание популяции, в общем и целом, концепция микрореволюций применяет по отношению к совокупностям на­учных понятий, проблем и т. п.

Концепция микрореволюций считает популяцию понятий базовой в науке. Эволюция науки обязана мутациям отдельных эле­ментов популяции. К мутациям относятся, например, терминоло­гические новшества, процедурные новшества, ассимиляция идей из других областей знания и т. и. Мутации в науке появляются в результате обнаружения явлений, не укладывающихся в «матри­цу понимания» и создающих аномалии. Отбор полезных научных новшеств (мутаций) осуществляет интеллектуальная профессио­нальная научная элита, которая способствует закреплению возник­ших инноваций. В случае появления конкурирующих мутаций от­бор осуществляется при прочих равных условиях на основе субъективных факторов — авторитета ученого, авторитета рефе­рентной группы ученых, ценностных ориентации и т. п. На отбор мутаций влияют также объективные (научная политика государ­ства и корпораций) и интеллектуальные (обширность объясни­тельного и предсказательного потенциала теорий с мутированны­ми элементами) факторы. Интеллектуальные факторы относятся к решающим условиям эволюции науки, социальные — к необходи­мым условиям. Из сказанного видно, что концепция микрореволю­ций уподобляет отбор научных новшеств «фермерской», а не есте­ственной селекции.

Термин «истина» не фигурирует у Тулмина как обозначение фактора выдвижения и отбора научных новшеств. Решающим фак­тором выдвижения и отбора новшеств в концепции Тулмина явля­ется критерий полезности. Видимо, в этой связи считается, что

201

в своем отношении к проблеме истины Тулмин руководствуется установками американского прагматизма. Действительно, апелля­ция к критерию полезности отбора результатов «мутаций» и дру­гие положения теории микрореволюций порождают мысль о том, что философия прагматизма является «абсолютной предпосыл­кой», лежащей в основе тулминовской философии науки. Сходство манеры исследования Тулмина с прагматистской картиной иссле­дования несомненно имеется. Особенно близок Тулмин, по наше­му мнению, Чарлзу Сандерсу Пирсу.

Человек, согласно родоначальнику прагматистской филосо­фии Пирсу, живет и действует в мире. На стандартные ситуации он вырабатывает стандартные типы действия. Частое успешное повторение стандартного действия осознается человеком как средство успешного достижения определенной жизненной цели и становится верованием (индуктивно выработанной уверенно­стью в успешности применения средства), имеющим своим ре­зультатом устойчивое и удовлетворенное состояние человеческо­го ума. Выводящие из этого состояния трудности теоретического или обыденного порядка порождают у человека сомнения и беспо­койство, от которых человек стремится избавиться. Средством преодоления сомнения в общем случае для Пирса является мышле­ние, исследование: деятельность мысли возбуждается сомнением и прекращается, когда верование достигнуто. Достижение верова­ния есть единственная функция мысли.

Тулминовская концепция введения и отбора интеллектуаль­ных новшеств, в принципе, укладывается в изложенную схему Пирса. Рассматриваемые в концепции микрореволюций введение и отбор интеллектуальных новшеств являются типичными при­мерами человеческих действий по достижению целей в «стан­дартных» (наличие «напряжений») ситуациях. Повторяемость действий выдвижения и отбора была бы немыслимой, если с эти­ми действиями не связывалась бы некоторая доля уверенности (верования) в их успешности. Успешность этих действий, в свою очередь, связана с преодолением трудностей (высокой степени напряжений, аномалий) в существующей структуре знания, в конк­ретно-историческом типе «матрицы понимания». Трудности и со­путствующие им сомнения преодолеваются в рамках социокуль­турных (в случае выдвижения новшеств) и профессиональных (в случае отбора новшеств) ресурсов. Результатом отбора мута­ций является достижение состояния относительной устойчивости и удовлетворенности научного интеллекта, реализующего себя в новой «матрице понимания».

202

Мы рассматриваем философские модели динамики науки в увязке с проблемой научной истины, поэтому для нас интерес представляет не вопрос соответствия позиции Тулмина общим установкам прагматизма, но отношение концепции микрореволю­ций к прагматистской трактовке проблемы истины. Принятая Тул-мином биолого-эволюционистская модель движения науки конеч­но, неизбежно приводит к трактовке интеллектуальных новшеств как полезных для выживания становящихся научных традиций. Не оспаривая близость Тулмина с прагматизмом в части употребления понятия «полезность», мы, однако, не считаем, что такая близость может быть основанием для того, чтобы однозначно вменить Тул-мину общее отрицательное отношение к корреспондентской или когерентной трактовкам истины и сведение истины к полезности. Дело в том, что сами представители прагматизма решают проблему истины далеко не однозначно. Прагматисты, вообще говоря, при­знают и внешнюю истинность знания (соответствие знания дей­ствительности), и внутреннюю истинность знания (внутреннюю согласованность системы знаний). Факт признания прагматистами объективной истины зафиксирован отечественными исследовате­лями [86. С. 241]; в примечании 13 на той же странице отмечается, что «так поступали вообще все прагматисты».

Сошлемся, однако, и на прагматистов. Пирс признает четыре формы закрепления верований: слепая упрямая приверженность (принятие верования без особой оглядки на не укладывающиеся в пего факты и мнения других людей); доверие авторитету (комп­лекс верований, насаждаемых государством, церковью и т. п.); априорные соображения (принятие на основе оценки верования как соответствующего принципам разума); наука. Пирс подчерки­вает, что наука, методы науки, направленной на изучение объек­тивного мира, являются наилучшими и самыми надежными спосо­бами достижения и закрепления верований. В § 384 пятого тома своих «Collected Papers» Пирс пишет, что в науке «мы можем с по­мощью рассуждения установить, каковы вещи в действительности и по истине» (цит. по [86. С. 236]). У. Джемс в свою очередь выража­ет приверженность, по меньшей мере, когерентному пониманию истины, когда требует согласованности каждого нового исследова­ния с совокупностью «прежних истин» [30.С. 150].

Конечно, прагматисты критикуют понятие объективной ис­тины в двух аспектах. Во-первых, в аспекте недостижимости объективно истинного знания универсума (мира) в целом. В этом отношении Дж. Дьюи писал, что никакая общая теория действи­тельности вообще в принципе невозможна. В этой связи можно еще раз напомнить, что и Ф. Энгельс считал, что вполне соответ-

203

ствующее своему предмету мысленное построение мировой сис­темы остается на все времена делом невозможным. В свете слов Энгельса утверждение Дьюи о невозможности общей истинной теории универсума вряд ли следует оценивать как принципиально ошибочное. Во-вторых, некоторые прагматисты критикуют поня­тие объективной истины в русле классической эмпиристской тра­диции, восходящей, например, к Т. Гоббсу. Согласно этой традиции теоретически невозможно доказать соответствие знания внешне­му миру. Поэтому Дьюи рассматривает понятия и идеи лишь как простые инструменты и планы человеческого действия, об истинно­сти которых можно говорить лишь в меру успешности выполнения выраженного в них плана. Джемс все теории предлагает считать не ответами на загадки, но орудиями человеческой деятельности. Принять ли за истину одно или другое мнение (теорию, «формулу мира»), зависит от того, будет ли для кого-нибудь в определенные моменты жизни практическая разница от такого решения. Праг­матисты подчеркивают, что такой подход к проблеме истины про­ще и удобнее по сравнению с материалистическим подходом. Но прагматистская критика понятия истины и во втором аспекте яв­ляется, вообще говоря, выражением действительной философ­ской проблемы доказательства объективного содержания знания. Абсолютного критерия такого соответствия, как известно, не дает ни одна философская система. Другое дело — является ли в дей­ствительности безупречным предлагаемое прагматизмом реше­ние проблемы. Критические аргументы материалистов в адрес этого решения общеизвестны.

Таким образом, прагматизм абсолютизировал, конечно, зна­чение полезности в практической и интеллектуальной жизни человека, но вовсе не исключал существование истины даже как соответствия действительности. Исследователи справедливо от­мечают, что у Пирса нет «одномерного редуцирования» истины к полезности [28. С. 751].

С учетом сказанного можно сделать вывод: даже если Тулмин действительно ориентировался в вопросах истины на прагматист-ские установки, из вышеизложенного содержания концепции микрореволюций еще не вытекает, что эта концепция однозначно является следствием или проявлением общего отрицания научной истины и абсолютно полной ее замены понятием полезности. Чи­сто теоретически из того факта, что Тулмин не использует поня­тие истины при описании выдвижения и отбора научных нов­шеств, не следует общее отрицание им корреспондентского или когерентного понятия истины. Поскольку Тулмин занимается нау­кой, логично для него продолжать те установки прагматизма при

204

рассмотрении истины, которые использовал, например, Пирс для характеристики научного знания.

Автором модели динамики науки методологического анар­хизма, как известно, является П. Фейерабенд. Согласно методоло­гическому анархизму наука является гораздо более «расплывча­той» и «иррациональной», чем ее рисуют методологические моде­ли критического рационализма, историцизма и др. [104]. Каждая модель исходит из идеи стандартного, универсального «научного метода». Однако уже Лакатос заметил «огромную пропасть, разде­ляющую различные образы науки (Фейерабенд имеет в виду упо­мянутые выше модели.— К. С.) и "реальное положение вещей"» [104. С. 325]. Реальное положение вещей в науке, «живую» науку раскрывает только история науки, рассматриваемая в антрополо­гическом аспекте как человеческая деятельность познания во всем ее многообразии. При такой широкой трактовке познания исчеза­ют границы между историей науки, философией науки и самой наукой, а также между наукой и не-наукой [104. С. 180]. История науки «становится неотъемлемой частью самой науки» [Там же. С.162]. Только в истории науки можно обнаружить «живую» науку. Здесь Фейерабенд обращается к словам В. И. Ленина о том, что история всегда богаче содержанием, разнообразнее, разносторон­нее, живее, «хитрее» картин воображения. Фейерабенд обращает­ся к истории науки с целью установления исторических фактов [Там же. С 449], к которым относит идеи, интерпретации фактов, проблемы, создаваемые соперничающими интерпретациями, ошибки и т. п. [Там же. С. 149]. Квантовая теория не является боже­ственной эманацией, поэтому мы должны изучать исторические документы: учебники, оригинальные статьи, отчеты о конферен­циях и частных беседах, письма и т. п. [Там же. С. 409 [.

Бегло перечислим то основное, что Фейерабенд относит к фактам истории науки. Идея метода, содержащего жесткие, неизменные и абсолютно обязательные принципы научной деятельности, обычно рассматриваемого в качестве одного из суще­ственных критериев науки, сталкивается со значительными труд­ностями при сопоставлении с результатами исторического исследо­вания [Тамже. С. 153]. История науки, согласно Фейерабенду, свиде­тельствует: не существует в науке правила, которое в то или иное время не было бы нарушено, которое сохраняло бы свое значение при всех обстоятельствах [Там же. С. 322]. Такую практику Фейе­рабенд считает разумной и абсолютно необходимой для развития знания. История науки показывает, что наука есть «интеллектуаль­ное приключение, которое не знает ограничений и не признает

205

никаких правил, даже правил логики» [104. С. 324]. Она представляет собой сложный и разнородный исторический процесс, содержащий смутные и непоследовательные представления будущих идеологий наряду с необычайно утонченными теоретическими системами и древними, окаменевшими формами мышления [Там же. С. 287]. В науке «нет ничего абсолютно устойчивого». Наука в историче­ском аспекте — «изменяющаяся рациональность, а не фиксирован­ное множество стандартов» [Там же. С. 499]. Большая часть того, что мы сегодня называем «суеверием» (миф, астрология, алхимия, магия, колдовство и т. п.), «содержит знания, которые превосхо­дят соответствующие результаты науки» [Там же. С. 136, прим.]. Наука всегда обогащалась за счет вненаучных методов и результа­тов [Там же. С. 517]. Не существует идеи, сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшить наше познание [Там же. С. 179]. Некоторые эпизоды истории науки не были «рациональными, осуществлялись не "рациональным" обра­зом» [Там же. С. 474]. К историческим фактам Фейерабенд отно­сит и то, что некоторые области исследования разрабатывают не потому, что считают исследование плодотворным, а просто пото­му, что хотят посмотреть, что из этого получится [Там же. С. 481 ]. Перечисленные и другие исторические факты Фейерабенд кладет в основу своей концепции, своей модели науки. Рассмот­рим основные положения этой концепции. Мир — в значительной степени неизвестная сущность, поэтому надо держать свои глаза открытыми и не ограничивать себя заранее [Там же. С. 150]. Только через изучение истории познания можно придавать содержание тем теориям, которые наука включает в себя в любой отдельный момент [Там же. С. 162]. Теории в науке принимаются за неимением лучших. Познание «не есть ряд непротиворечивых теорий, при­ближающихся к некоторой идеальной концепции. Оно не являет­ся постепенным приближением к истине, а скорее представляет собой увеличивающийся океан взаимно несовместимых (быть может, даже несоизмеримых) альтернатив» [Там же. С. 161—162], которые побуждают друг друга к более тщательной разработке и вносят свой вклад в развитие нашего сознания. Слово «истина», безусловно, волнует людей, но ничего больше не дает [Там же. С. 380]. Задача ученого состоит не в том, чтобы «искать истину» или «восхвалять бога»» [Там же. С. 162]. Он должен делать слабое (в смысле концепций) более сильным. В науке надо решительно со­здавать бессмыслицы (в виде альтернативных концепций), пока произведенный материал не станет достаточным для раскрытия и прояснения новых универсальных принципов. Безумие в науке превращается в норму [Там же. С. 430]. Преданность новым идеям

206

вызывается пропагандой, эмоциями, гипотезами ad hoc, апелляци­ей к предрассудкам [104. С. 295]. Познание в целом не движется от наблюдения к теории, оно всегда включает в себя оба элемента [Там же. С. 310]. Положение о том, что наши органы чувств способ­ны при известных обстоятельствах воспринимать мир таким, «ка­ков он есть на самом деле», а при других обстоятельствах нас обма­нывают — все это «абстрактные и в высшей степени сомнительные допущения, формирующие наше видение мира, но не доступные прямой критике» [Там же. С. 163]. Наблюдения могут содержать в себе нечто, исходящее от наблюдаемого объекта, однако обычно это перекрывается другими эффектами и может быть совершенно ими уничтожено [Там же. С. 292]. Соответствие эмпирии «не явля­ется добродетелью», «оно должно нарушаться в периоды измене­ний» [Там же. С. 299]. Расширение области применения теории, ко­торое, как кажется, увеличивает эмпирическую поддержку теории, «нельзя рассматривать как признак истинности и соответствия с при­родой» [Там же. С. 175]. Теория может прийти в столкновение со свидетельством не потому, что она некорректна, а потому, что сви­детельство порочно [Там же. С. 163]. Кроме того, результаты на­блюдений всегда говорят в пользу теории, так как формулируются в ее терминах [Там же. С. 177]. Поэтому «чрезвычайно неблагора­зумно позволять свидетельствам прямо и безоговорочно судить паши теории» |Там же. С. 200). Вообще различие между теорией и наблюдением не существенно для движения пауки [Там же. С. 311], и его надо устранить [С. 307]. Ученый, желающий макси­мально увеличить эмпирическое содержание своих концепций и как можно более глубоко уяснить их, должен вводить другие кон­цепции, то есть применять плюралистическую методологию. При этом он может обнаружить, например, что теория эволюции вовсе не так хороша, как принято считать, и что ее следует дополнить или полностью заменить улучшенным вариантом книги Бытия. Ни правила, ни принципы, ни даже сами факты не являются непри­косновенными, мы можем создавать новые факты [Там же. С. 305].

Научное исследование «всегда нарушает важнейшие методоло­гические правила и не может осуществляться без этого» [Там же. С. 253]. Это значит, что даже в науке разум не может и не должен быть всевластным и должен подчас оттесняться или устраняться в пользу других побуждений. Можно критиковать даже самые абст­рактные стандарты (включая стандарты формальной логики) с по­мощью реального научного исследования [Там же. С. 468]. Существу­ет много способов бытия-в-мире, каждый из которых имеет свои пре­имущества и недостатки; «они нужны для того, чтобы сделать нас

207

людьми» [104. С. 139]. Поэтому образ науки должен соответство­вать человеческому стремлению к увеличению свободы, к полной, настоящей жизни, отвергающей всякие универсальные стандарты и косные традиции [Там же. С. 150]. Это неизбежно ведет к отрица­нию значительной части современной науки. Наука представляет собой лишь один из главных инструментов, изобретенных челове­ком для того, чтобы овладеть своим окружением. Это не единствен­ный и не непогрешимый инструмент [Там же. С. 365]. Фейерабенд рекомендует поставить науку на ее место как интересную, но ни в коем случае не единственную форму познания, обладающую боль­шими преимуществами, но не лишенную и многих недостатков [Там же. С. 368]. Итак, «"научного метода" просто не существует» [Там же. С. 516]. Единственным принципом науки является прин­цип «все дозволено». Истина и наука относятся Фейерабендом к «узколобым установлениям», стоящим на пути к свободе от дес­потических систем мышления [Там же. С. 316—317]. Ни внутрен­ние противоречия, ни недостаток эмпирического содержания, ни конфликт с экспериментальными результатами «не должны заста­вить нас отказаться от разработки концепции, которая по тем или иным причинам нравится нам» [Там же. С. 325].

Фейерабенд дает критику основных философских моделей ди­намики науки. Так, он отвергает историцистское понимание пе­рехода от старой теории к новой по принципу «переключения гештальта». Этот принцип не обеспечивает перехода к лучшей тео­рии. Отвергается также развиваемая концепцией исследователь­ских программ модель развития теорий в форме перехода к новым гипотезам, логически согласованным с ранее принимаемыми тео­риями (с «ядром» теории, лежащей в основе исследовательской про­граммы). Подобный переход, по оценке методологического анар­хизма, просто сохраняет старую теорию. Развитие элементов на­уки, полагает Фейерабенд, часто начинается не с проблем, как думал Поппер, но с игровых ситуаций типа «а что, если попробовать так». Подобные случаи показывают, что модель динамики науки кри­тического рационализма, игнорирующая «игровые ситуации» в на­уке, лишена необходимой универсальности. Правильный подход к динамике науки должен учитывать эволюцию теории в течение длительного периода времени, а не ее состояние в некоторый от­дельный момент времени (на момент фальсификации).

Критикует Фейерабенд и социологию науки. Теория соци­альных (экономических) преобразований, согласно Фейерабенду, не способна сделать понятными детали динамики науки. Социаль­но-экономический анализ выявляет силы, воздействующие на на­учные традиции, но не касается понятийной структуры традиций

208

и ее изменения, В противоположность этому рациональная тео­рия науки, напротив, тщательно исследует понятийные структу­ры науки, но не занимается исследованием общественных сил и препятствий, метающих имманентному развитию понятийных структур. В действительности, согласно методологическому анар­хизму, существуют лишь «островки» развития науки, где неограни­ченно господствует концептуальный фактор. Разум вообще не мо­жет быть универсальным, и исключить неразумность в научном познании невозможно. Возможности прогрессивного развития науки уменьшаются, если исследователи решают вести себя рацио­нально. Ни правила, ни принципы научного познания, ни даже сами факты не являются неприкосновенными. Отклонения и ошибки — предпосылки прогресса. Без частого отказа от разума нет прогресса науки.

Сфера развития науки — это сфера борьбы без правил между различными группами исследователей, руководствующихся ка­кой-либо «идеологией» и практикующих принцип «допустимо все». Группировки, концепции которых подорваны опытом, пыта­ются обеспечить себе «передышку» для будущего возможного улуч­шения своих концепций по существу с помощью различного рода уловок и иррациональных средств. Введение гипотез ad hoc вы­полняет некоторую позитивную функцию — дает новым теориям необходимую передышку и указывает направление дальнейшего исследования. Нет таких теорий и концепций, которые нельзя со временем улучшить. Эволюцию теории, концепции следует оце­нивать на большом отрезке времени, а не по фальсифицирующим результатам в некоторый отдельный момент времени.

Методологический анархизм обычно квалифицируют как форму философии науки. Однако внутри концепции методологи­ческого анархизма мы так и не нашли четкого разъяснения того, что представляет собой наука как форма познания и знания. Паука растворяется в познании вообще, охватывающем все формы бы­тия человека в мире — миф, философию, религию и т. п. В таком широком контексте справедлив ряд положений методологическо­го анархизма: например, наука — это увеличивающийся океан по­рой взаимно несовместимых альтернативных концепций, побуж­дающих друг друга к более тщательной разработке; разум (формы логического рассуждения) должен подчас оттесняться или устра­няться в пользу других побуждений; в науке можно критиковать даже самые абстрактные стандарты (включая стандарты формаль­ной логики) с помощью реального научного исследования (приме­ром может служить критика классической формальной логики

209

с позиций интуиционистской и конструктивной математики); уни­версального метода в науке действительно не существует; приме­нение правил и принципов оправдывается конкретными условия­ми исследования и др. Однако в методологическом анархизме можно заметить многочисленные недостатки методологического и формального характера.

Фейерабенд обращается к поиску фактов в истории науки, ко­торые хотел бы обратить против критического рационализма, ис-торицизма, концепции исследовательских программ. Приняв исто­рический метод, Фейерабенд противопоставляет указанным кон­цепциям, формализующим науку; свою модель «живой» науки. При этом, по нашему мнению, Фейерабенд не дифференцирует «исто­рию науки» как живое историческое движение научного познания и «историю науки» как исторический метод познания историческо­го движения научного познания. Тем самым Фейерабенд попадает в ловушку, когда говорит, что в гл. 6—12 своей работы, в которых рассматривается дискуссия Галилея с Аристотелем и Коперником по вопросу о движении Земли, фигурируют «слегка подправленные варианты реальных исторических действий» [104. С. 340], и «описа­ние каждого отдельного факта зависит от некоторой теории» [С. 170]. Значит, перед нами не «живая» история науки, но некото­рая упрощенная модель истории соответствующего периода, по­строенная на основе какого-то варианта истории как науки, на осно­ве некоторых правил. А ведь такие процедуры упрощения Фейера­бенд отнес к способам сделать историю науки «беднее, проще, одно­образнее... более доступной для осмысления», что ведет к стандар­тизации «больших участков исторического процесса» [Там же. С. 149]. Принцип обращения к «живой» науке, таким образом, последовательно Фейерабендом не выдерживается. И это понят­но: сам Фейерабенд, как уже отмечалось, считает, что описание каж­дого отдельного факта зависит от некоторой теории.

Приведем еще примеры непоследовательностей в концеп­ции Фейерабенда. Методологический анархизм утверждает, что при историческом подходе к науке исчезают границы между исто­рией науки, ее философией и самой наукой. Но вот, комментируя критику в адрес указанного «исчезновения границ» (одно дело проследить исторические источники, психологический генезис и развитие, социально-политико-экономические условия при­знания и опровержения научных теорий и совсем другое —дать логическую реконструкцию концептуальной структуры и про­верки научных теорий), Фейерабенд утверждает: «Это и в са­мом деле разные вещи, в частности потому, что они принадле­жат двум различным дисциплинам (истории науки и философии

210

науки)» 1104. С. 307]. Непонятно, как теперь быть с исчезновени­ем границ между историей науки и философией науки?

В одном месте Фейерабенд безапелляционно утверждает, что большая часть того, что мы сегодня называем «суеверием», содер­жит знания, которые превосходят соответствующие результаты науки [Там же. С. 136, прим.]. В другом месте мы читаем: «...нам известно, чего добилась наука, однако у нас нет ни малейшего пред­ставления о том, чего могли бы добиться другие традиции» [Там же. С. 518], а роль сочинений алхимиков «еще недостаточно хорошо изу­чена» [С. 181]. Тезис о превосходстве неизвестного и неизученного над известными результатами науки становится неубедительным.

Фейерабенд предлагает считать методологической едини­цей, на которую мы должны ссылаться при обсуждении вопросов проверки и эмпирического содержания научного знания, все мно­жество частично пересекающихся, фактуально адекватных, но вза­имно несовместимых теорий [Там же. С. 170]. Однако ни он сам, никто другой до сих пор не знает метода построения всех теорий указанного свойства. В этом, пожалуй, один из самых глубоких изъянов методологического анархизма.

В одном случае Фейерабенд признает несущественным разли­чие между терминами наблюдения и теоретическими терминами, а в другом случае считает возможным вообще устранить это разли­чие [Там же. С. 307]. Определенности нет. Фейерабенд отрицает роль правил и логики в научном познании, но вместе с тем апелли­рует к логическому понятию абсурда, когда говорит о ситуациях, в которых какая-либо идея, подсоединенная к концептуальной сис­теме, придает последней абсурдный вид [Там же. С. 164, прим. 2]. Методологический анархист относит истину к «узколобым установ­лениям» , стоящим на пути к свободе от деспотических систем мыш­ления, и вместе с тем признает возможную истинность не только эмпирического знания, но и изобретений Разума [104. С. 451 ].

Фейерабенд в основных своих идеях не нов. Так, задолго до методологического анархизма Ф. Бэкон указывал на негативную роль строгих правил метода в науке. Бэкон писал: как только на­ука «оказывается систематизированной и подчиненной опреде­ленному методу, она, вероятно, может принимать более изящ­ный и ясный вид или же использоваться для практических нужд людей, но уже не может больше развиваться и расти» [20. С. 113]. Эту цитату, кстати, приводит в своей работе и Фейерабенд. Пред­шественником Фейерабенда в части «гуманистической защиты» че­ловека от деспотических систем мышления является Дж.-С. Милль [Там же. С. 180, прим. 2; с. 317, прим. 1].

211

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Внимательный читатель, несомненно, обратит внимание на одну особенность авторской методологии. Философию науки ав­тор трактует как комплекс проблем, разрабатываемых предста­вителями как самой науки, так и различных направлений и школ общей философии. Философия науки — это не только поле жест­кой конкуренции различных философских концепций науки, но и поле взаимного конструктивного влияния таких концепций.

Еще один методологический момент нашего исследования. Мы исходим из того, что философы ни в коем случае не диктуют ученым, как им следует трактовать науку, научное познание. Фило­софы являются соучастниками обсуждения философских проблем науки и соавторами предлагаемых решений этих проблем. Учет мнений, точек зрения выдающихся представителей науки — обяза­тельное условие работы в области философии науки.

В своей книге мы не ставили целью рассмотреть исчерпываю­щим образом всю философскую проблематику научного познания. В первой главе монографии мы отметили влияние личностного момента на философские исследования. Напомним еще раз: лично­стный момент проявляется, в частности, в выборе тех проблем и вопросов, которые особенно возбуждают интерес исследователя и, по его убеждению, служат необходимым основанием для раз­решения задач исследования. Личностный момент связан так­же с объемом осуществленного автором синтеза накопленного опыта изучения выделенных проблем.

По нашему мнению, способ философствования действитель­но является личностно-индивидуальным, поскольку несет на себе следы преимущественного интереса философа к проблемам, свое­образия оценок значимости различных вопросов для решения фи­лософских задач исследования. Безусловно, личностный момент исследования не абсолютен. Тем не менее, с учетом личностного интереса исследователя следует оценивать предлагаемую авто­ром книги проблематику исследования и пути ее решения.

212

библиографический список

1. Автономова, Н. С. Рассудок, разум, рациональность / Н. С. Авто-номова. М. : Наука, 1988. 287 с.

2. Агасси, Дж. Наука в движении. Структура и развитие науки : из Бостонских исследований по философии науки / Дж. Агасси ; под общ. ред. Б. С. Грязнова и В. Н. Садовского. М.: Прогресс, 1978.

3. Агацци, Э. Моральное измерение науки и техники / Э. Агац-ци ; пер. с англ. И. Борисовой ; науч. ред. В. А. Лекторский. М. : МФЯФ, 1998.344 с.

4. Адамар, Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики : пер. с фр. / Ж. Адамар. М.: Совет, радио, 1970.152 с.

5. Аристотель. Метафизика / Аристотель // Сочинения : в 4 т. Т. 1.M.,1975.

6. Бабайцев, А. Ю. Тулмин Стивен Эделстон / А. Ю. Бабайцев // Новейший философский словарь. 3-е изд., испр. Минск : Кн. дом, 2003.1280 с.

7. Баженов, Л. Моделирование / Л. Баженов, Б. Бирюков, В. Штоф // Философская энциклопедия : в 5 т. Т. 3. / гл. ред. Ф. В. Константинов. М.: Совет. знцикл., 1964.

8. Белнап, Н. Логика вопросов и ответов / II. Белиап, Т. Стил ; пер. с англ. Г. Е. Крейдлипа. М.: Прогресс, 1981. 288с.

9. Белов, В. А. Ценностно^ измерение науки / В. А. Белов. М. : Идея-Пресс, 2001.284 с.

 

10. Беркли, Дж. Сочинения / Дж. Беркли. М.: Мысль, 1978. 556 с.

11. Берков, В. Ф. Вопрос как форма мысли / В. Ф. Берков. Минск : Изд-воБГУ, 1972.136 с.

12. Берков, В. Ф. Структура и генезис научной проблемы / В. Ф. Бер­ков. Минск: Изд. БГУ, 1983. 240 с.

13. Бернал, Дж. Наука в истории общества / Дж. Бернал; пер. с англ. А. М. Вязьминой, Н. М. Макаровой, Е. Г. Панфилова; общ. ред. Б. М. Кедро­ва, И. В. Кузнецова. М. : Иностр. лит., 1956. 735 с.

14. Блауберг, И. И. Философия жизни / И. И. Блауберг // Совре­менная западная философия : словарь / сост. В. С. Малахов, В. П. Фила­тов. М.: Политиздат, 1991. 414 с.

15. Бор, Н. Атомная физика и человеческое познание / Н. Бор ; пер. с англ. В. А. Фока, А. В. Лермонтова. М. : Иностр. лит., 1961.

16. Борель, Э. Вероятность и достоверность: пер. с фр. / Э. Борель. М.: Наука, 1969.

17. Бройль, Л. де. По тропам науки / Л. де Бройль; пер. с фр. С. Ф. Шу-шурина. М.: Иностр. лит. 1962. 408 с.

213

18. Бунге, М. Интуиция и наука / М. Бунге ; пер. с англ. Е. И. Паль-ского. М.: Прогресс, 1967. 187 с.

19. Бунге, М. Философия физики / М. Бунге ; пер. с англ. Ю. Б. Мол­чанова. М.: Прогресс, 1975. 347 с.

20. Бэкон, Ф. Сочинения ; в 2 т. / Ф. Бэкон. 2-е изд., испр. и доп. М.: Мысль, 1977. Т. 1.

21. Войшвилло, Е. К. Логика: учеб. для студентов высш. учеб. заведе­ний / Е. К. Войшвилло, М. Г. Дегтярев. М.: Владос-Пресс, 2001. 528 с.

22. Гайденко, П. П. Эволюция понятия науки / П. П. Гайденко. М., 1998.

23. Гастев, Ю. Модель / Ю. Гастев // Философская энциклопе­дия : в 5 т. / гл. ред. Ф. В. Константинов. М. : Совет, энцикл., 1964. Т. 3.

24. Гегель, Г. В. Ф. Сочинения / Г. В. Ф. Гегель. М.: Мысль, 1959.

25. Гейзенберг, В. Избранные философские работы : Шаги за гори­зонт. Часть и целое / В. Гейзенберг; пер. с англ. А. В. Ахутина. В. В. Биби-хина. СПб.: Наука, 2005. 572 с.

26. Гельмгольц, Г. О восприятиях вообще / Г. Гельмгольц // Хрес­томатия по ощущению и восприятию / под ред. Ю. Б. Гипенрейтер и М. Б. Михалевской. М.: Изд-во МГУ, 1975. 400 с.

27. Гнеденко, Б. В. Курс теории вероятностей : учеб. для ун-тов / Б. В. Гнеденко. Изд. 3-е, перераб. М.: Физматгиз, 1961. 406 с.

28. Грицанов, А. А. Пирс / А. А. Грицанов // Новейший философ­ский словарь. 3-е изд., испр. Минск : Кн. дом, 2003. 1280 с.

29. Давыдов, Ю. Н. Социальная философия / Ю. Н. Давыдов // Современная западная социология: словарь. М.: Политиздат, 1990. 432 с.

30. Джеймс, У. Прагматизм / У. Джеймс. СПб., 1910.

31. Жуковский, II. Е. Теоретическая механика / II. Е. Жуковский. 2-е изд. М.; Л.: ГИТТЛ, 1952.

32. Знание за пределами науки. М., 1996.

33. Зотов, А. Ф. Буржуазная философия середины XIX — начала XX века : учеб. пособие для филос. фак. ун-тов / А. Ф. Зотов, Ю. К. Мель-виль. М.: Высш. шк, 1988. 520 с.

34. Зотов, А. Ф. Феномен философии : о чем говорит плюрализм философских учений? / А. Ф. Зотов// Вопр. философии. 1991. № 12.

35. Измерение // Физический энциклопедический словарь / гл. ред. А. М. Прохоров. М.: Совет, энцикл. 1984. 944 с.

36. Из рукописного наследия К. Маркса: Введение (из экономических рукописей 1857—1859 годов) // Сочинения: в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс. [Б.м.], 1955-1981. Т. 12.

37. Исторические типы рациональности : в 2 т. / отв. ред. В. А, Лек­торский. Т. 1. М., 1995; Т. 2. М., 1996.

38. Кант, И. Сочинения : в 6 т. / И. Кант, М. : ГСЭИ, 1940. Т. 2.

39. Кант, И. Критика чистого разума / И. Кант; пер. с нем. Н. О. Лос-ского. СПб.: Тайм-аут, 1993. 302 с.

40. Капица, П. Л. Эксперимент. Теория. Практика / П. Л. Капица. М.,1987.

214

41. Карнап, Р. Философские основания физики: Введение в фи­лософию науки : пер. с англ. / Р. Карнап. М. : Прогресс, 1971. 390 с.

42. Касавин, И. Т. Кумулятивизм / И. Т. Касавин // Современная западная философия : словарь. М.: Политиздат, 1991. 414 с.

43. Клини, С. Введение в метаматематику / С. Клини. М.: Иностр. лит., 1957.526 с.

44. Колмогоров, А. Н. Математическая логика / А. Н. Колмогоров, А. Г. Драгалин. Изд. 3-е, стер. М. : КомКнига, 2006. 240 с.

45. Крёбер, А. Л. Избранное : природа культуры / А. Л. Крёбер ; пер. с англ. Г. В. Вдовиной. М. : Рос. полит, энцикл., 2004. 1008 с.

46. Кун, Т. Структура научных революций / Т. Кун ; пер. с англ. И. 3. Налетова ; под общ. ред. С. Р. Микулииского и Л. А. Марковой. М. : Прогресс, 1977. 300 с.

47. Лакатос, И. Избранные произведения по философии и ме­тодологии науки / И. Лакатос; пер. с англ. И. Н. Веселовского, А. Л. Ники­форова, В. Н. Поруса. М. : Акад. проект : Трикста, 2008. 475 с.

48. Лакатос, И. История науки и ее рациональные реконструкции / И. Лакатос // Структура и развитие науки : из Бостонских исследований но философии науки; пер. с англ. А. Л. Никифорова; науч. ред. Л. В. Блин­ников. М.: Прогресс, 1978. 487 с.

49. Лебедев, С. А. Философия науки: слов. осн. терминов / С. А. Лебе­дев. М.: Акад. проект, 2004. 320 с.

50. Лейси, X. Свободна ли наука от ценностей? Ценности и на­учное понимание / Хью Лейси ; пер. с англ. Л. В. Сурковой, В. А. Яковле­ва, А. И. Панченко ; под ред. В. А. Яковлева. М. : Логос, 2001. 360 с.

51. Лепгмюр, И. Наука о явлениях, которых на самом деле пет / И. Ленгмюр // 11аука и жизнь. 1968. № 12 ; 1969. № 2.

52. Ленин, В. И. Материализм и эмпириокритицизм / В. И. Ленин // Поли. собр. соч. 5-е изд. М., 1973. Т. 18.

53. Ленин, В. И. Философские тетради / В. И. Ленин // Поли, собр. соч. 5-е изд. М., 1973. Т. 29.

54. Лешкевич, Т. Г. Философия науки : традиции и инновации : учеб. пособие для вузов / Т. Г. Лешкевич. М. : Приор, 2001. 428 с.

55. Лосский, Н. О. Введение в философию. Ч. 1. Введение в теорию знания / Н. О. Лосский. 2-е изд. Пг.: Наука и шк., 1918.

56. Лосский, Н. О. Обоснование интуитивизма / Н. О. Лосский. СПб. : Тип. М. М. Стасюлевича, 1906.

57. Малкей, М. Наука и социология знания / М. Малкей; пер, с англ. А. Л. Великович ; ред. Л. В. Блинников. М. : Прогресс, 1983. 252 с.

58. Марков, А. А. Конструктивное направление (в математике и ло­гике) / А. А. Марков // Филос. энцикл. М. : Совет, энцикл., 1964. Т. 3.

59. Марков, А. А. О конструктивной математике / А. А. Марков // Труды математического института им. В. А. Стеклова. Т. LXVII. М.; Л.: Изд-воАН СССР, 1962.

60. Маркс, К. Сочинения : в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс. [Б. м.], 1955 1981. Т. 3.

215

61. Меерзон, Л. С. Проблемы научного факта: курс лекций / Л. С Ме-ерзон. Л. : Изд-во Ленингр. гос. псд. ин-та им. А. И. Герцена, 1972. 188 с.

62. Меркулов, И. П. Верификация / И. П. Меркулов // Современ­ная западная философия : словарь / сост.: B.C. Малахов, В. П. Фила­тов. М.: Политиздат, 1991. 414 с.

63. Милль, Дж. С. Система логики : в 2 т. / Дж. С. Милль. М., 1914.

64. Монтень, М. Опыты : кн. 1 / М. Монтень ; пер. А. С. Бобовича ; отв. ред.: С. Д. Сказкин, А. А. Смирнов. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1954. (Лит. памятники).

65. Науковедение // Философский энциклопедический словарь. М.: Совет, энцикл., 1983. 840 с.

66. Никитин, Е. П. Объяснение — функция науки / Е. П. Никитин. М.: Наука, 1970. 280 с.

67. Никифоров, А. Л. Философия науки : История и теория : учеб. пособие / А. Л. Никифоров. М. : Идея-Пресс, 2006. 264 с.

68. Паиченко, А. И. Научный материализм / А. И. Панчепко // Современная западная философия : словарь / сост. В. С. Малахов, В. П. Фи­латов. М. : Политиздат, 1991. 414 с.

69. Переверзев, В. Н. Формализация / В. Н. Переверзев // Логи­ческий словарь ДЕФОРТ. М. : Мысль, 1994,

70. Платон. Федон / Платон // Сочинения : в 3 т. М., 1970. Т. 2.

71. Полани, М. Личностное знание. На пути к посткритической фило­софии : нер. с англ. / М. Полани ; под ред. В. А. Лекторского и В. И. Арши-нова. М. : Прогресс, 1985. 344 с.

72. Понпер, К. Логика и рост научного знания / К. Поппер. М. : Прогресс, 1983.605 с.

73. Порус, В. II. Рациональность. Паука. Культура / В. П. Порус. М.: Ун-т рос. акад. образования, 2002.

74. Предсказание // Философский энциклопедический словарь. М.: Инфра-М, 1998.

75. Пружинин, Б. И. Рациональность и историческое единство на­учного знания : (Гносеологический аспект) / Б. И. Пружинин. М., 1986.

76. Пуанкаре, А. Математическое творчество /А. Пуанкаре // Ис­следование психологии процесса изобретения в области математики : пер. с фр. / Ж. Адамар. М. : Совет, радио, 1970. Прил. III.

77. Пуанкаре, А. О науке : пер. с фр. / А. Пуанкаре ; под ред. Л. С. Понтрягина. 2-е изд., стер. М.: Наука, 1990. 736 с.

78. Ракитов, А. Предвидение научное / А. Ракитов // Философская эн­циклопедия : в 5т. Т. 4/ гл. ред. Ф. В. Константинов. М.: Совет, энцикл., 1967.

79. Рациональность как предмет философского исследования. М.: Наука, 1995.

80. Риккерт, Г. Науки о природе и науки о культуре / Г. Риккерт. М., 1998.

81. Рузавин, Г. И. Теория отражения и некоторые гносеологические проблемы математики / Г. И. Рузавин // Ленинская теория отражения и современность / под ред. Т. Павлова. София : Наука и изкуство, 1969.

01Й

82. Соломатин, В. А. История науки : учеб. пособие / Б. Л. Солома-тин. М.: ПЕРСЭ, 2003. 352 с.

83. Седов, Л. А. Институт социальный / Л. А. Седов // Современ­ная западная социология : словарь. М.: Политиздат. 1990. 432 с.

84. Синергетическая парадигма. Нелинейное мышление в науке и искусстве. М., 2000.

85. Современная западная философия : словарь / сост.: В. С. Мала­хов, В. П. Филатов. М.: Изд-во полит, лит., 1991.

86. Современная буржуазная философия : учеб. пособие для сту­дентов высш. учеб. заведений / под ред. А. С. Богомолова, Ю. К. Мель-виля, И. С. Нарского. М. : Изд-во МГУ, 1972. С. 241.

87. Степин, В. С.Теоретическое знание : структура, историческая эволюция / В. С. Степин. М.: Наука, 2000.

88. Степин, В. С. Философия науки : общие проблемы / Б. С. Сте­пин. М.: Наука, 2004.

89. Стуль, Я. Е. Понятия технического знания и их развитие / Я. Е. Стуль, К. Н. Суханов / / Философские вопросы технического зна­ния. М.:'Наука, 1984. 295 с.

90. Суханов, К. Н. Онтологическая вероятность в логике / К. Н. Суха­нов // Вопросы истории, экономики и философии. Челябинск : Юж.-Урал. кн. изд-во. 1969.

91. Суханов, К. Н. Критический очерк гносеологии интуиционизма/ К. II. Суханов. Челябинск : Юж.-Урал. кн. изд-во, 1973. 228 с.

92. Суханов, К. II. Принцип приоритета непосредственного познания в методологии науки / К. И. Суханов // VII Всесоюзный симпозиум по логи­ке и методологии науки: тез. сообщений. Киев: Наукова думка, 1976. 240 с.

93. Суханов, К. Н. Проблема нетрадиционных методов в социогума-нитарных науках / К. Н. Суханов, В. К. Шрейбер, В. И. Ермаков // Вестн. Челяб. гос. пед. ун-та. Сер. 8. Социальные науки. 1995. № 1.

94. Суханов, К. Н. Знаменитые философы XIX XX веков : очерки идей и биографий / К. 11. Суханов, А. С. Чупров. Челябинск: Околица, 2001.

95. Суханов, К. Н. Дзен-буддизм Судзуки — «дух всех философий и ре­лигий»? / К. Н. Суханов // Вестн. Челяб. гос. ун-та. Сер. 10. Востоковеде­ние. Евразийство. Геополитика. 2002. № 1.

96. Суханов, К. Н. Философия: смысл и значение / К. Н. Суханов // Проблемы философии : тексты лекций / под ред. К. Н. Суханова. Челя­бинск : Изд-во Челяб. гос. ун-та, 2003. 140 с.

97. Суханов, К. Н. «Математическое мировоззрение» конструктивиз­ма / К. Н. Суханов // Философия математики : актуальные проблемы : тез. Второй междунар. науч. конф.; 28—30 мая 2009 г. / редкол.: В. И. Мар­кин и др. М.: МАКС-Пресс, 2009. 368 с.

98. Суханов, К. Н. Категория истины в структуре философских моделей динамики науки / К. Н. Суханов // Наука. Философия. Обще­ство : материалы V Рос. филос. конгресса. Т. 1. Новосибирск : Параллель, 2009. 531 с.

217

99. Тулмин, С. Концептуальные революции в науке / С. Тулмин // Структура и развитие науки : из Бостонских исследований по философии науки / пер. с англ. А. Л. Никифорова ; науч. ред. Л. В. Блинников. М.: Прогресс, 1978.487 с.

100. Тулмин, С. Человеческое понимание / С. Тулмин. М., 1984.

101. Тюхтин, В. С. Сущность отражения и теория информации/ В. С. Тюхтин // Кибернетика. Мышление. Жизнь / под ред. А. И. Берга и др. М. : Мысль, 1964. 511с.

102. Управление, информация, интеллект / под ред. А. И. Берга и др. М.: Мысль, 1976. 383 с.

103. Урсул, А. Д. Информация : методологические аспекты / А. Д. Ур­сул. М.: Наука, 1971. 295 с.

104. Фейерабенд, П. Избранные труды по методологии науки / П. Фейерабенд ; пер. с англ. и нем. А. Л. Никифорова ; общ. ред. И. С. Нар-ского. М.: Прогресс, 1986. 542 с.

105. Философия науки : общ. курс / под ред. С. А, Лебедева. М. : Трикста, 2004.

106. Философия и методология науки : учеб. пособие для студен­тов высш. учеб. заведений / под ред. В. И. Купцова. М. : Аспект-Пресс, 1996.551с.

107. Франк, Ф. Философия науки. Связь между наукой и философи­ей : пер. с англ. / Ф. Франк; общ. ред. Г. А. Курсанова. Изд. 2-е. М.: Изд-во ЛКИ, 2007. 512 с.

108. Хоркхаймер, М. Диалектика просвещения. Философские фраг­менты / М. Хоркхаймер, Т. Адорно ; пер. с нем. М. Кузнецова. М. : Меди­ум ; СПб. : Ювента, 1997.

109. Чернявский, В. Вывод / В. Чернявский // Философская энцик­лопедия : в 5т. Т. 1 / гл. ред. Ф. В. Константинов. М.: Совет, энцикл., 1960.

110. Швырев, В. С, Рациональность как философская проблема / В. С. Швырев // Рациональность как предмет философского исследо­вания / отв. ред. Б. И. Пружинин, В. С. Швырев. М. : ИФРАН, 1995.

111. Эйнштейн, А. Эволюция физики / А. Эйнштейн, Л. Инфельд. М.: Наука, 1965.

112. Эйнштейн, А. Собрание научных трудов : в 4 т. М., 1967. Т. 4.

113. Энгельс, Ф. Диалектика природы/Ф. Энгельс // Сочинения: в 50 т. / К. Маркс, Ф. Энгельс. [Б. м.], 1955-1981. Т. 20.

114. Юдин, Б. Г. Научное знание как объект социологического исследования / Б. Г. Юдин // Наука и социология знания / М. Мал-кей ; пер. с англ. А. Л. Великович ; ред. Л. В. Блинников. М. : Прогресс. М„ 1983.

115. Яглом, А. Вероятность / А. Яглом // Философская энциклопе­дия : в 5 т. Т. 1. / гл. ред. Ф. В. Константинов. М.: Совет, энцикл, 1960.

116. Яглом, А. М. Вероятность и информация /А. М. Яглом. И. М. Яг­лом. М., 1960.

117. Яковлева, Е. Ю. Научное и вненаучное знание / Е. Ю. Яковлева. СПб.: СПГУТД, 2000.

218

118. Яновская, С. А. Исчисление / С. А. Яновская // Философская
энциклопедия : в 5 т. Т. 2 / гл. ред. Ф. В. Константинов. М. : Совет.

энцикл, 1962.

119. Ясперс, К. Философская вера / К Ясперс ; пер. с нем. М. И. Ле­виной. М.: ИНИОН, 1992.150 с.

120. Arnold, Denis G. Introspection and Its Objects / Denis G. Arnold // Journal of philosophical research. Iova City: University of Iova. Vol. XXII. 1997.

121. Brouwer, L. E.J. Over de GrondslagenderWiskunde / L. E.J. Bro-uwer. Amsterdam ; Leipzig, 1907.

122. Cantor, G. Gesammelte Abhandlungen mathematischen und philosophischen Inhalts / G. Cantor. Berlin, 1932.

123. McClennen, E. Rationality and Rules / E. McClennen // Modeling Rationality : Morality and Evolution (vol. VII). Vancouver Studies in Cognitive Science / R Danielson (ed.). Cambridge : Cambridge University Press, 1997.

124. McGinn, C. The Concept of Knowledge / Colin McGinn // Midwest Studies in Philosophy V : Studies in Epistemology. Minneapolis : University of Minnesota Press, 1980.

125. Kelley, A. Intuinion and Immediacy in Kant's Critique of pure reason / Andrew Kelley // Journal of philosophical research. Vol. XXII. Iova City : University of Iova, 1997.

126. Quine, W. O. Word and Object / W. O. Quine. N. Y.; L., 1960.

127. Nozick, R. The Nature of Rationality / R. Nozick. Princeton : Princeton University Press, 1993.

128. Renyi, A. Wahrscheinlichkeitstheorie. Mit einem Anhang uber Informationstheorie / A. Renyi. Berlin : VEB Deutsche Verlag der Wissenschaften, 1962.

129. Tarski, A. Der Wahrheitsdtgriff in den Sprachen der deduktiven Disziplinen / A. Tarski // Logik-Texte : Kowentierte Auswahl zur Geschichte der modernen Logik / Karel Berka, Lothar Kreiser (eds.). Berlin: Akademie-Verlag, 1971.

130. Tarski, A. Der Wahrheitsdtgriff in den formalisierten Sprachen / A. Tarski // Logik-Texte : Kowentierte Auswahl zur Geschichte der modernen Logik / Karel Berka, Lothar Kreiser (eds.). Berlin : Akademie-Verlag, 1971.

131. The Truth and the Rationality. Ridgeview: Atascadero, 1994.

мк

Научное издание

СУХАНОВ Ким Николаевич

ОНТОЛОГИЯ, ЭПИСТЕМОЛОГИЯ И ЛОГИКА НАУКИ

Монография

Редактор И. Н. Козырева Верстка А. М. Бытова

Дизайн обложки Т. В. Ростуновой

Подписано в печать 28.11.11.

Формат 60х84'/_1в. Бумага офсетная.

Усл. печ. л. 12,8. Уч.-изд. л. 15,1.

Тираж 200 экз. Заказ 134.

Цена договорная

ФГ'БОУ ВПО «Челябинский государственный университет» 454001, Челябинск, ул. Братьев Кашириных, 129

Издательство Челябинского государственного университета 454021, Челябинск, ул. Молодогвардейцев, 576