Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

4.14.1. Философские и методологические проблемы филологических дисциплин

Рассмотренные ранее фундаментальные черты социально-гуманитар­ных наук в полной мере представлены в филологии как совокупности, «содружестве гуманитарных дисциплин — языкознания, литературове­дения, текстологии, источниковедения, палеографии и др., изучающих духовную культуру человечества через языковой и стилистический ана­лиз письменных текстов». Это определение С.С. Аверинцева в энцикло­педии «Русский язык» (1979) достаточно широко и синкретично отража­ет такую особенность, как существование множества наук вокруг языка и текста, во многом сходных по особенностям своей методологии и эпи­стемологии. К этим общим особенностям можно отнести отмеченное еще в XIX в. немецким ученым А. Беком понимание филологии как «по­знания познанного», «реконструкции прошлых человеческих культур», произведений человеческого духа. Тем самым фиксируется момент ис­торичности, производности от изучаемых текстов, которые для филоло­гических наук, как и для всего гуманитарного знания в целом, выступа­ют первичной реальностью.

Главное для филологических дисциплин, по выражению Аверинце­ва, — «служба при тексте», рефлексия над словом и речью, которая не только конкретна и точна, но одновременно и универсальна, «вбирает в себя всю ширину и глубину человеческого бытия». За эту глубину и объ­емность знания назначена непомерно высокая плата — невозможность формализации и применения математики, разве что в отдельных част­ных областях. Человеческие смыслы здесь присутствуют во всем как ин­туиция, житейская мудрость, здравый смысл, знание многих людей, без чего невозможно искусство понимания как основы «познания познан­ного», всего сказанного и написанного. Как найти способ понимать дру­гого, его культуру, эпоху, тексты, не «исчисляя» его, но и не приписывая ему своего видения и понимания; как описать этот способ, в каких тер­минах и формах, и что будет представлять собой результат — теоретиче­ское знание? В какой степени эти способы и формы носят логико-мето­дологический характер, каков характер определений, употребляемых в филологии? Ответы на эти вопросы требуют обращения к конкретным

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      565

исследованиям, например к такому базовому вопросу, как характер абст­ракций и особенности их формирования.

Исследования этой проблемы, осуществленные, в частности, литера­туроведами и историками литературы, показывают, что процесс создания абстракций в этой области зависел в целом от двух главных факторов ду­ховной жизни общества и культуры. Первый фактор — представлены ли рациональные, логические каноны, например определенная «техника дефиниций», или господствуют чисто умозрительные, описательные, на­глядно-эмоциональные идеалы построения текста. Второй фактор — сформировалась ли уже литературная теория, либо ее начала, например требования введения терминов и правила их определения, или такая тео­рия отсутствует. Рассмотрим действие этих факторов на исследованиях, проведенных Д.С. Лихачевым и С.С. Аверинцевым.

Анализ исследований по древнерусской литературе, осуществленный одним из ведущих специалистов в этой области — Лихачевым, позволя­ет увидеть вариант, в котором отсутствует литературная теория и пред­ставлен богатый арсенал различных способов абстрагирования, не поль­зующихся традиционным логическим методом обобщения от вида к роду. В русской средневековой литературе это были первичные абст­рактные формы, удерживающие некоторую степень образности и опре­деленную содержательность, что именно в таком качестве позволяло успешно решать художественные, эмоциональные и даже мировоззрен­ческие задачи. Природу абстракций в русской средневековой литературе можно понять, как показал Лихачев, только обратившись к высокому церковному стилю в сочетании со стилем «второго южнославянского влияния XIV—XV вв.». Этот «синтетический» стиль стремился «найти общее, абсолютное и вечное в частном, конкретном и временном, неве­щественное в вещественном, христианские истины во всех явлениях жизни. ...Можем отметить жажду отвлеченности, стремление к абстра­гированию мира, к разрушению его конкретности и материальности, к поискам символических богословских соотношений и — только в фор­мах письменности, не осознававшихся как высокие, — спокойную конкретность и историчность повествования»¹. Литературная речь мак­симально удаляется от бытовой, изгоняется всякая конкретная — поли­тическая, военная, экономическая, историческая, географическая — терминология, применяются описательные, иносказательные выраже­ния, изымаются конкретные имена. Все это способствует тому, чтобы поднять событие над обыденностью, поместить его в сферу вечности, особенно при жизнеописании какого-либо святого, разрушая конкрет­ность явлений, стремиться к отвлеченному изложению, художественной

¹ Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 26—27; см. так­же: Возникновение русской науки о литературе. М., 1975.

566                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

абстракции. Одна из особенностей этого стиля — сохранять привычный язык богослужения, традиционные «условно приподнятые трафареты» и при этом избегать индивидуальных стилевых приемов, наконец, соче­тать абстрагирующие тенденции с повышенной эмоциональностью. В целом же, по Лихачеву, «абстрагирующие приемы стиля конца XIV— XV вв. лежат в тесной связи с теми задачами, которые ставили себе пи­сатели того времени, находятся в строгой зависимости от их мировоз­зрения и тотчас же отпадают, как только исчезает и сама необходимость в них»¹. Такой вывод дает новый поворот проблеме абстрагирования, поскольку обнаруживается ее зависимость от мировоззренческих (рели­гиозных, в частности) канонов и возникает вопрос: нельзя ли эту зави­симость обобщить на все гуманитарное познание, где различные типы ценностно-мировоззренческого влияния всегда присутствуют.

Существенно иная ситуация при формировании абстракций, опреде­лений, литературной теории складывалась на много веков ранее — в древнегреческой литературе, что обстоятельно исследовано С.С. Аверин-цевым и изложено в серии статей о риторике и античном рационализме в целом, где впервые сформировались принципы теоретико-литератур­ной рефлексии и литературной теории в V—IV вв. до н.э., во времена Аристотеля. В процессе становления европейского рационализма глав­ным событием было открытие универсалий, обнаружение общего за ча­стным, за видимостью — сущности, за многообразием — единого. Общее обладало «простотой» и умопостигаемостью, в отличие от бесконечно многообразного, неохватного эмпирического. Было осознано, что наука, теория имеют дело с общим, «суммирующим» эмпирический опыт. Ан­тичный рационализм формировался как дедуктивный, частные сужде­ния следовали из общих посылок, геометрические теоремы — из аксиом и постулатов, частные определения — из общих юридических законов, конкретное познавалось и описывалось только через общее.

Однако дедуктивный рационализм парадоксален по своей природе, поскольку требует внерациональных исходных оснований, базирующих­ся на вере любого типа, недоказуемых догм, безоговорочно признанных как «начало». Выбирать приходилось между «догматической философи­ей» и скептицизмом, который сам был вариантом «негативистского дог­матизма». В этой ситуации именно риторика умело преодолевала пара­доксы и противоречия, осуществляя «непротиворечивую реализацию плюралистического авторитаризма», обращаясь к истинам у разных авто­ров, знанию и мнениям, что принималось и признавалось античными мыслителями без всякой иронии. Как теория и практика литературы именно риторика позволяет понять природу абстракций в античных гу­манитарных текстах, поскольку может рассматриваться, по Аверинцеву,

¹ Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 34.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      567

«как подход к обобщению действительности». Прежде всего следует от­метить, что в наше время общепризнано: «художественная литература не имеет с рассудочной "сушью" математики или юриспруденции ничего общего; ...одна из важнейших жизненных функций художественной ли­тературы — компенсировать своим вниманием к единичному, "неповто­римому", колоритно-частному разросшуюся абстрагирующую потенцию науки»¹. Однако литературе Античности и Средневековья такого рода позиция была чужда, принято было другое — «очищать» положения от случайных признаков, от конкретностей и частностей, выходить к необ­ходимым признакам, универсальным схемам, к тому, что именовалось «общим местом» и высоко ценилось в теории литературы.

Исследования Аверинцева показали, что уже в этот период можно го­ворить о становлении литературной теории, хотя она, как известно из истории культуры, не возникала как неизбежность с появлением самой литературы, поднимавшейся над фольклором и обыденной речью. Ее не было, в частности, даже при такой великой литературе, когда создавали свои произведения Гомер и Гесиод, Алкей и Сапфо, теория оформилась только у Аристотеля как «Поэтика» — теория стихотворных жанров и как «Риторика» — теория художественной прозы. Следует заметить, что и в более позднее время литературная теория часто отсутствовала, как, например, в средневековой русской литературе, о чем речь шла выше. Ее появление предполагало присутствие в культуре особого типа мышле­ния — рефлексивного, понимания необходимости и умения переходить на метауровень, формулировать дефиниции, создавать терминологию и пользоваться ею. Это также предполагало владение определенной логи­ческой культурой и стремление к логическим идеалам — в целом к лого-центризму, что представлено и в античной, и в средневековой европей­ской культуре как «упоение дефинирующего разума».

Литературная теория, если она имела предпосылки для создания, начи­налась и заканчивалась формированием и применением дефиниций — процедурой, с которой и теперь начинается любая наука, это «маркер», обозначающий переход от вненаучного знания к науке. В дефинициях со­храняются накопленный опыт, возникшие идеи, результаты размышлений и исследований, полученных истинных суждений, а также обеспечивается «общеобязательность однозначности употребляемых терминов». Они обеспечивают преемственность традиций, в частности от античной к сред­невековой европейской культуре, это своего рода «зерно», передаваемое от культуры к культуре, от поколения к поколению, всегда готовое прорасти в новом контексте, стать объектом критики, переосмысления или выпол­нять дидактические функции. В дефиниции заложена идея системы, и она сама входит в систему других дефиниций, в виде которой и существовали

¹ Аверищев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996. С. 159.

568                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

первоначальные литературные теории, следующие аристотелевским прин­ципам. По Аверинцеву, «нисходящая система дефиниций, стройно движу­щаяся от первопринципа к родовому понятию, от рода к виду, от вида к подвиду, от подвида к конкретному явлению, была не только единственно научным способом приводить материал в логический порядок, но одно­временно репрезентативным, парадным оформлением мысли, отвечав­шим идеализированному образу общественной иерархии; она апеллирова­ла и к рационализму эпохи, и к авторитаризму эпохи»¹.

В какой мере в современном литературоведении сохранились эти тра­диции и идеалы при построении теории? Ответ на этот вопрос не прост не только потому, что требует детального изучения обширного эмпирическо­го материала — существующих теорий в разных областях литературоведе­ния, но и потому, что универсальность и общеобязательность принципа построения дефиниций как следование аристотелевской логике сегодня поставлены под сомнение рядом известных ученых и философов.

Какова в современном литературоведении природа теории и абстрак­ций? Понять природу литературоведческих понятий можно, по-видимо­му, только поняв природу теории, и наоборот. Эта «круговая методоло­гия», характерная для герменевтического подхода, позволяет увидеть особенности образования и «способы бытия» абстракций, определяющих особенности теории в этой области. Несомненный интерес в связи с этим представляют работы известного отечественного филолога А.В. Михайло­ва, который занимался, в частности, проблемами теории и дефиниций в литературоведении и истории литературы. Размышляя над методологиче­ской природой теории в этой области, он выявил целый ряд ее особенно­стей. Теория тесно связана с историей, поэтическое, т.е. художественное, осмысление которой есть не просто дополнение к научным и философ­ским подходам, но стремление сохранить непосредственное богатство и полноту жизни, «живое, совершающееся словно на глазах впитывание соков из исторической почвы». Занимаясь национальными литература­ми, отдельными направлениями, жанрами, конкретными произведени­ями, стихосложением, теория всегда в конечном счете выходит не толь­ко на историю литературы, но и на судьбы народов — «большую» историю, ее смыслы, выявляемые в поэтическом, художественном по­стижении, что позволяет осуществлять «всякое художественное созда­ние среди самой жизни». Филолог напоминает нам известную позицию И. Гёте: теория суха, но вечно зелено древо жизни, интерпретируя эту мысль не как противостояние, взаимоисключение, но как связь времен, временное соотношение между «умудренной» теорией, обдумывающей извечные начала, и «молодой», происходящей сейчас жизнью, «соеди­нение нового с опытом бессчетных поколений».

¹ Аверинцев С.С. Указ. соч. С. 239—240.

4.14. Философские проблемы специальных наук                           569

Имея, по-видимому, в виду объективные предпосылки и основания, Михайлов полагает, что теория укоренена в глубине самих литературных произведений, рефлектирующих самих себя, фиксирующих осмысление содержащихся в них «сгустков смысла». «Сам исторический поток рожда­ет свою теорию, членя литературный процесс на пласты, не подчиненные притом формально-логическим приемам классификации и определения. Не будь такой живой теории, не будь этого непрестанного порождения те­ории живым процессом литературной истории, ни один литературовед не смог бы ничего поделать с историей литературы, ни один даже очень изо­щренный в формально-логических построениях исследователь не мог бы разобраться в явлениях литературы, как ни привык он кроить их на свой аршин, вся история литературы лежала бы перед ним как нагромождение мертвого материала»¹. Действительно, для такого «мертвого материала» систематизация, поиск структур и их соотношений, формально-логичес­кие построения — единственное спасение, и многие литературоведы так и поступают, тем самым выходя на пути построения «истинно научного» знания, но «за высокую цену» — разрыв с живыми корнями литературы, а вместо истории опора на структуры. Известен императив Ю.М. Лотмана как название статьи — «Литературоведение должно быть наукой» (1960), переросшее в программу тартуской школы семиотики.

Если оставаться на позициях Михайлова и его последователей — не стре­миться к формально-логическим или структуралистским построениям ли­тературоведения, то, как он отмечает, следует учитывать роль интуиции в со­здании литературной теории и ее понятий и прежде всего интуиции, основанной на знании целостного процесса литературной истории. Интуи­ция при этом не иррациональное и субъективно-произвольное, но «необхо­димое условие реализации рационального, логического принципа литера­турной истории. Это интуиция исследователя, знающего историю своей литературы и в неразрывной связи с нею историю ее изучения»². Оценивая так высоко возможности интуиции в схватывании целостности историчес­кого развития литературы, ученый делает достаточно категоричный вывод: «...конкретность исторического развития нельзя понимать через абстрактно формулируемые, заранее готовые понятия, настоящую теорию — теорию в древнем и в гетевском смысле — нельзя подменять отвлеченным поняти­ем»³. В «гетевском смысле» означает, что речь идет о теории, содержащей временное соотношение между прошлым и настоящим, древним и зарожда­ющимся, «соединение нового с опытом бессчетных поколений», что обеспе­чивает единство и непрерывность традиций, но вместе с тем не умещается в формально-логические или структуралистские построения.

¹ Михайлов А.В. Языки культуры. М, 1997. С. 26—27.

² Там же. С. 29.

³ Там же. С. 30.

570                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

Как следует из концепции Михайлова, такого типа неформализованные литературные теории могут быть созданы только с помощью понятий и де­финиций, обладающих «специфической устроенностью», а также особого рода схем. Опираясь на принцип единства исторического и теоретического, он рассматривает известные термины — «классицизм», «барокко», «роман­тизм» и «сентиментализм» — как понятия «движения», предполагающие в своем содержании постоянное дополнение и обновление исторического материала, обозначающие литературные эпохи, течения, направления, представляющие литературу в ее истории. Однако эта классификация весь­ма своеобразна: вопреки требованиям логики она делит весь материал ли­тературы не по одному основанию; «живые пласты истории литературы», по Михайлову, несут каждый печать своего происхождения и соответствен­но свое основание для выделения; каждый термин возник случайно, и ни один из них невозможно определить формально-логически.

Окончательные, исчерпывающие определения в литературоведении, как и в гуманитарном знании вообще, по-видимому, невозможны, и де­ло не в полноте или глубине исследования, но в свойстве самого «мате­риала», который объективно неопределенен, исторически изменчив, не допускает проведения абсолютно точных границ. Играют роль и особен­ности языка, поскольку термины литературоведения, возникшие из ес­тественного языка, не могут быть строгими, они продолжают получать от него импульсы и существовать в этих двух ипостасях. Правда, это предстает и определенным их достоинством, так как не утрачивается связь с «жизненным литературным сознанием».

Размышляя о дефинициях в литературной теории, Михайлов отрица­тельно относится к определенным «эмпирическим пережиткам» — прави­лам, по которым традиционно строились определения, часто принимаю­щие вид «школьных», учебных дефиниций, которые не могут удовлетворить научное литературоведение. Так, предполагается: (1) под­ведение под общее понятие (литературной эпохи или направления) неко­торого явления, обладающего определенным, неизменным набором при­знаков и художественным языком; (2) непременное пользование такими понятиями как «абсолютными»; (3) уподобление понятий, обозначающих разные «направления». Эти правила во многим близки к правилам фор­мальной логики, но даже они оказываются слишком формальными для определения таких терминов, как «романтизм», «классицизм» или «ба­рокко», поскольку предполагают «волевое уравнивание» этих весьма раз­личных явлений, не сводимых к единой качественной определенности, одному общему понятию. Но часто литературовед начинает именно с то­го, что провозглашает существование такой «всепожирающей универса­лии», под которую пытается подвести всякий конкретный литературный процесс. Опасность состоит в том, что в стремлении пойти путем науки, ее строгих абстракций, обобщений и дефиниций по законам логики мо-

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      571

жет возникнуть псевдонаучное общее понятие, или «номенклатурная марка без внутренней формы, как маска явлений», вытеснившее нефор­мализованный слово-термин, живущий реальной жизнью в его истории, сохраняющий все богатство смысловых оттенков. Вместе с другими ис­следователями-гуманитариями Михайлов осознавал, что «за полноту и непосредственность знания гуманитарная наука платит тем, что знание это размещается в поле неопределенности, где вероятность ошибок и за­блуждений резко возрастает, и тем, что знание это вместе с историей и процессами осмысления все время пребывает в движении»¹.

Эти проблемы близки теории интерпретации и понимания, которые разрабатывались как в специальной, так и в философской герменевтике. Она определяется как искусство понимания, постижения смыслов и значе­ния знаков; как теория и общие правила интерпретации текстов; наконец, как философское учение об онтологии понимания и эпистемологии интер­претации. Филологическая герменевтика формировалась как теория ин­терпретации и критики. Ее традиции заложены в работах древнегреческих философов. Платон в диалоге «Ион», размышляя о «божественнейшем из поэтов» Гомере, словами Сократа говорит об особой роли рапсода: он дол­жен стать для слушателей истолкователем замысла поэта. В диалогах «Со­фист» и «Кратил» вопросы о значении слов, их истолковании связываются с проблемами познания и логики. У Аристотеля в работе, названной «Об истолковании» («Peri hermeneias»), hermeneia относится не только к аллего­рии, но и ко всему дискурсу, ко всем логическим формам суждений и выра­жения мысли, что, по-видимому, философу представляется важнейшими моментами истолкования. Х.Г. Гадамер, один из ведущих в XX в. исследова­телей этого направления в философии, обосновал «герменевтическую акту­альность Аристотеля», показав, что Аристотелево описание этического фе­номена и добродетели нравственного знания представляет собой своего рода модель герменевтической проблемы. Расцвет филологической герме­невтики связан с интерпретацией текстов греко-латинской Античности в эпоху Возрождения. В дальнейшем исследовалась не только ее особен­ность, но и сама филология стала рассматриваться как лежащая в основе герменевтики наука о слове, раскрывающая его жизнь в обстоятельствах употребления и развития. Понимание из смысла слов самих по себе пред­стало как грамматическая интерпретация, а из смысла слов в связи с реаль­ными отношениями — как историческая интерпретация (И. Эрнести, А. Бек, Ф. Шлейермахер). В. Гумбольдтом была выдвинута проблема пони­мания как основная функция языка, при этом язык рассматривался как «орган внутреннего бытия человека» и как посредник между мыслящими субъектами. Все богатство языка включается в предмет герменевтики, а в основание ее методов вводится языкознание. В литературной герменевтике

¹ Михайлов А.В. Указ. соч. С. 41.

572                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

обосновывается зависимость интерпретации художественного произведе­ния от культурной традиции и необходимости реконструировать его место в духовной истории человечества. Наиболее крупный исследователь лите­ратурной герменевтики сегодня — американский ученый Э.Д. Хирш, рабо­ты которого по теории интерпретации известны и в нашей стране. В част­ности, он различает два «измерения» герменевтики — дескриптивное, выражающее ее природу, и прескриптивное (нормативное), заключающее в себе ее цель. Соответственно цель интерпретации определяется системой ценностей, этическим выбором интерпретатора, социокультурной обуслов­ленностью его взглядов. Третье измерение — «метафизическое» — опреде­ляется концепцией историчности, поскольку всякое настоящее дано толь­ко в исторической реконструкции.

Иного рода философские проблемы представлены в таких направле­ниях XX в., как структурализм и постструктурализм, где тесно перепле­лись философские и лингвистические подходы по линии знака, языка, смысла, письма, стиля, риторики. Они оказали существенное влияние на исследования в различных областях гуманитарного знания, в том числе в филологии, философии языка и лингвистике. В изучении структур языка и художественных произведений проявилось стремление к точности, формализации, созданию строгих понятий, привлечению математичес­ких и формально-логических методов, а также схем, таблиц и моделей. Так, представители структурализма стремились найти единую «повество­вательную модель» (Р. Барт), установить модель системы самой литерату­ры, определить принципы структурирования произведений и отношений между ними. Задача структурного анализа художественного произведения стала определяться как поиск внутренних закономерностей его построе­ния, лежащих в сфере абстрактно-родовых признаков и свойств всех ли­тературных текстов. На первый план вышли внутренние, глубинные, не­осознаваемые и невербализованные структуры, существующие неявно в подтексте и за текстом. Главными параметрами структуры как модели произведения были приняты целостность, трансформация структуры и подструктур, саморегулирование как действие определенных правил в данной системе-модели, наконец, поиск общих законов в структурном литературоведении и лингвистике.

Постструктурализм не только критически переосмыслил принципы структурализма, но осуществил глубокую «переоценку ценностей», подвергнув критике саму возможность создания обобщающей теории и вы­явление общих закономерностей, рационализма как «империализма рассудка», а также «метафизические» догмы причинности, истины, иден­тичности, прогресса знаний и общества. Он преодолевает жесткое разгра­ничение между выявленными им означающим и означаемым, синхрониз­мом и диахронизмом, вариативным и инвариантным. Литературоведческой разработкой общей теории постструктурализма является деконструктивизм

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      573

(Ж. Деррида, М Фуко, М. Кристева) как особый принцип анализа текста. Деконструкция состоит в выявлении скрытых от читателя и даже автора «остаточных смыслов», сохранившихся от дискурсивных практик прошло­го и мыслительных стереотипов. Это выявление в «сказанном» «несказан­ного», прочтение текста прежней эпохи в контексте нашей эпохи, столкно­вение языковых наслоений различных культурных ситуаций, усмотрение за ними метафизических противоречий. Как отмечает И.П. Ильин, Деррида стремится стереть грани между реальным миром и его отражением в созна­нии людей, соответственно экономические, воспитательные и политичес­кие институты «вырастают из практики» философских систем, что и обна­руживает деконструкция.

Одно из последних новых направлений — когнитивное литературове­дение, формирующееся также в тесной связи с философией, как и с мно­гими другими областями знания: психологией, нейробиологией, искусст­венного интеллекта, антропологией, в целом с когнитивными науками. Исследователи отмечают такие черты когнитивного литературоведения, как эмпиризм научной методологии, господство интерпретирующего подхода; поиск аналогий с данными наук о человеке — нейробиологии и психологии. Признается также влияние телесного опыта на формирова­ние мыслительных схем, тот факт, что язык и смысл возникают при взаи­модействии тела, среды, мозга и культуры. Так, на основе этих положений американская исследовательница М.Т. Крейн в работе «Мозг Шекспира» осуществила плодотворную интерпретацию шести пьес великого автора. В контексте когнитивного литературоведения разрабатывается также «ло­гика повествования», в рамках которой на основе элементов нарратива реконструируется «мир повествования» — участники, объекты, место, по­следовательность состояний, событий, действий. Одна из проблем, воз­никающих при этом, — каким образом нарративы одновременно и дела­ют возможной интерпретацию событий, и сами базируются на такой интерпретации (исследования Д. Херманна). Когнитивное литературове­дение широко представлено в Интернете.

Философия языка

Вопрос о природе языка — центральный вопрос философии языка. Ж. Деррида, начиная работу «О грамматологии», отмечал, что проблема языка сегодня «как таковая заполонила собою весь мировой горизонт са­мых различных исследований и самых разнородных (по цели, методу, иде­ологии) речей. ...Наша историко-метафизическая эпоха должна опреде­лить целостность своего проблемного горизонта именно через язык»¹. Область знания, получившая название «философия языка», возникает в

¹ Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000. С. 119.

574                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

конце XIX — начале XX в. как стремление понять природу языка и его происхождение, а также решить проблему взаимосвязи языка и мышле­ния. Оба направления, оказавшиеся предельно сложными, и сегодня не достигли удовлетворительных результатов, однако на пути их исследова­ния открылось много фундаментальных свойств и особенностей сущест­вования и функционирования языка и языковой деятельности в целом. Выяснилось, что существует множество предназначений и способов упо­требления языка, не только для выражения мысли, но, в частности, для передачи информации (коммуникации), эмоций, выражения не только индивидуального, но и общего знания, социальных функций — ведения дел с внешним миром посредством знаков (символов) и множество дру­гих. Наряду с естественным языком стали создавать и применять самые разнообразные искусственные языки, не только языки логики, математи­ки, естественных наук, но также языки компьютерных программ. В трак­товке и исследовании природы языка существуют две основные линии: аналитическая и экзистенциально-герменевтическая. Аналитический подход представлен теорией значений, рассмотрением языка как семи­отической системы, языковых выражений как знаков, общей теорией знаковых систем, в целом семиотики как науки с ее составляющими се­мантикой, синтаксисом, прагматикой, в развитии которых особую роль сыграли концепции Ч. Морриса, Ч. Пирса, Г. Фреге, Ф. де Соссюра. Вме­сте с тем в философской герменевтике — вторая линия — язык предстал как «опыт мира», в котором «преднаходит» себя человек познающий, что особенно значимо не столько для лингвистики, аналитической филосо­фии, сколько для гуманитарного знания и философии познания в целом.

Рассмотрим характер философских проблем языка, в частности ме­тода создания абстракций, в случае аналитического (семиотического) подхода на примере создания семантического метаязыка, осуществлен­ного известным западным лингвистом и методологом А. Вежбицкой.

Один из путей создания абстракций, в которых нуждается лингвистиче­ская теория, — выявление семантических примитивов, которые общи для всех языков, самопонятны, взаимопереводимы и используются для опреде­ления значений других слов без опасности впасть в круг, или тавтологию. Такая постановка вопроса, на которую опирается Вежбицкая, изначально исходит из идеи Г. Лейбница о понятийных примитивах — «алфавите чело­веческих мыслей», полагающего, что последние могут быть выявлены толь­ко методом проб и ошибок, путем систематических попыток обнаружить простейшие концепты-«кирпичики», из которых можно построить все ос­тальное и истолковать другие слова и термины. Поиск критериев для самых простых понятий осуществил уже Декарт, для которого они были врожден­ными и соответственно (1) интуитивно ясными, самообъясняющими и (2) неопределимыми. Лейбниц добавил критерий (3) — самые простые по­нятия способны стать «кирпичиками» для построения других понятий.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      575

В современных лингвистических работах добавлены еще два: (4) эти поня­тия должны выявляться во всех языках мира, генетически и культурно раз­личных, (5) они должны быть лексическими универсалиями, иметь свои собственные «имена» во всех языках мира. Сегодня исследования поставле­ны на широкую эмпирическую основу, с вовлечением многочисленных языков народов мира, список примитивов постоянно меняется. В данный момент, по Вежбицкой, он включает следующие концептуальные примити­вы: субстантивы (я, ты, кто-то, что-то, люди); детерминаторы и квантифи­каторы (этот, тот же самый, другой, один, все/весь и др.); ментальные пре­дикаты (думать, говорить, знать, чувствовать, хотеть); действия и события (делать, происходить/случаться); и другие, всего 11 групп.

В целом речь идет уже не об «алфавите», отдельных примитивах, но о семантическом метаязыке (СМ), критериями включения понятий в кото­рый признаются прежде всего внутренняя семантическая простота (само­понятность) слова и переводимость на другие языки (универсальность). СМ должен служить для описания как лексических, так и грамматических и даже иллокутивных (императив и вопрос) значений. Итак, когда слово выполняет роль примитива, в нем выделяется одно значение, от осталь­ных в рамках этого языка отвлекаются — возникает специфически языко­вая абстракция, обладающая базовыми функциями в данном СМ.

Концепция Вежбицкой значима для рассмотрения проблемы абст­ракций в гуманитарном знании, поскольку она не сводит семантику к референции, но признает антропоцентричность категоризации объек­тов и явлений мира, языка в целом. В языке также представлена не толь­ко картина мира, но и особенности самих говорящих, в частности свое­образие национального характера его носителей, и здесь значение универсального семантического метаязыка проявляется в полной ме­ре — именно перевод на СМ позволяет сопоставлять и сочетать системы видения и картины мира различных языков. Методологическая роль и продуктивность такого рода абстракций, как показала Вежбицкая, выя­вилась также при анализе проблем построения новой гуманитарной на­уки — психологии культуры (ПК).

На начальном этапе развития психология культуры в значительной степени зависела от английского языка как источника концептуального аппарата. Возник вопрос: не искажается ли ПК, представая частной, ло­кально окрашенной наукой в силу тяготения ее к англоцентризму? Веж­бицкая предлагает следующую задачу-гипотезу: «В попытке выявить концептуальные универсалии и разработать язык, который может быть использован для сравнения культур без этноцентрической предвзятости, решающую роль можно отвести языковым и, в частности, лексическим универсалиям»¹. Для непредвзятого изучения культур нельзя применять

¹ Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996. С. 380.

576                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

понятия, замкнутые в одной культурно-языковой системе или ареале, но необходимо использовать универсальные понятия, позволяющие охва­тить разнохарактерность культурных миров и применить сравнительную антропологию. Понятия, лексически воплощенные во всех языках мира, «могут образовать прочный фундамент для наших попыток построить непредвзятую, универсально значимую психологию культуры», что поз­воляет нам говорить о «духовном единстве человечества», несмотря на все громадное разнообразие его культур»¹. Опираясь на работы других исследователей, Вежбицкая проводит своего рода «кастинг» лексичес­ких универсалий как своеобразных идеализированных объектов на предмет включения их в новую науку — психологию культуры. В качест­ве важнейшего нового приема построения ПК как теории Вежбицкая предлагает создание «культурно обусловленных сценариев», позволяю­щих достичь цель этой науки — преодолеть разрыв между «духом» и культурой, рассуждать о них по-новому. «Культурно обусловленные сце­нарии» — это краткие предложения или небольшие последовательности предложений, посредством которых делается попытка уловить неглас­ные нормы культуры какого-то сообщества «с точки зрения их носите­ля» и одновременно представить эти нормы в терминах общих для всех людей понятий. В целом Вежбицкая поддерживает идею о том, что для гуманитарной теории в рамках ПК необходимы прочные концептуаль­ные основы — понятийный аппарат, «способный представлять как уни­версальные, так и специфические для данной культуры аспекты концеп­туализации мира», что и разработано в ее исследованиях в качестве универсального семантического метаязыка, выполняющего функции научного языка в лингвистической теории, а также теория «культурно обусловленных сценариев», несущих функцию теоретических схем, в частности в структуре теоретической психологии культуры.

Для понимания характера философских проблем языка в контексте экзистенциально-герменевтического подхода обратимся непосредст­венно к идеям В. Гумбольдта и Х.Г. Гадамера. В этом случае язык рассма­тривается не на уровне предложений и их совокупности, но на уровне языка как целостности, где язык — это уже не столько «средство», сис­тема знаков и их значения, сколько культурно-исторический контекст и, более того, «горизонт онтологии». В этом случае опыт герменевтики, ее «онтологический поворот на путеводной нити языка» (Гадамер) ока­зывается предельно значимым для философии познания, преодолеваю­щей «чистый гносеологизм». Впервые такой подход предложил и разра­ботал В. Гумбольдт, идеи которого о языке как особой «энергии», «особенном мировидении» и другие привлекли внимание ведущих пред­ставителей герменевтики — Гадамера и Хайдеггера, принимавших эти

'Там же. С. 381.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      577

идеи в качестве исходных в рассуждении о языке и его онтологической роли. Гумбольдт справедливо поставлен в ряд с другими герменевтика-ми, он признан не только одним из основоположников языкознания, но и создателем особой концепции языка, где понимание выдвигается на передний план.

Знаменитая позиция 12 фундаментальной работы Гумбольдта «О раз­личии строения человеческих языков и его влияние на духовное разви­тие человечества» (1830—1835) содержит принципиальные суждения о языке как деятельности. Это особого рода деятельность — речевая, пред­полагающая связность, целостность, совокупность, и поэтому расчлене­ние языка на слова и правила лишает язык его живой сущности, являет его лишь как «мертвый продукт научного анализа». Гумбольдт точно вы­ражает диалектику деятельностного, живого языка, сущность которого «есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент прехо­дящее», и главное — «язык представляет собой постоянно возобновляю­щуюся работу духа», а «определение языка как деятельности духа совер­шенно правильно и адекватно уже потому, что бытие духа вообще может мыслиться только в деятельности и в качестве таковой»¹.

Существенны мысли Гумбольдта о понимании, которое трактуется отнюдь не как овладение смыслом слов и предложений, но как осуще­ствляющееся «посредством духовной деятельности» на основе двух важных факторов. Прежде всего это общение — «наличие слушающего и отвечающего», при котором слово обретает свою сущность, а язык — полноту. В общении он видит даже своего рода «спасение» от заблужде­ний, поскольку при всем том, что познание истины и ее достоверность заложены в самом человеке, его духовное устремление к ней всегда под­вержено опасностям, преодоление которых, по Гумбольдту, гарантирует постоянное общение с другими людьми, поскольку речевая деятель­ность предстает как соединение индивидуальных восприятий с общей природой человека. За этим стоит понимание того, что разные уровни и формы социальности и социокультурной обусловленности языка в ком­муникациях субъекта обретают личностную форму, включаясь в «кон­цептуальную смысловую систему» носителя и интерпретатора языка. Язык в целом не только создает возможность мышления и понимания, фиксацию результатов этого процесса в значениях слов и грамматичес­ких категориях, но предполагает такой феномен, как языковая аппер­цепция или «языковое мировидение». Вводя этот термин, Гумбольдт полагал, что «язык — это мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека», что «язык — не просто средство обме­на, служащее взаимопониманию, а поистине мир, который внутренняя работа духовной силы призвана поставить между собою и предмета-

¹ Гумбольдт В. фон. Избр. труды по языкознанию. М., 1984. С. 70.

578                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

ми...», что их «различие состоит не только в отличиях звуков и знаков, но и в различии самих мировидений»¹. Язык отображает не столько свойства внеязыкового мира, сколько способ, каким дан этот мир чело­веку, отношения человека к миру. Эти отношения, само «мировидение» зависят от семантического членения, присущего каждому языку.

В результате того, что язык принадлежит целому народу, передается, смешиваясь, очищаясь, преображаясь, от поколения к поколению, от народа к народу, он в конечном счете создает человеческий род в целом; тем самым язык становится «великим средством преобразования субъ­ективного в объективное, переходя от всегда ограниченного индивиду­ального к всеобъемлющему бытию»². Гумбольдт проницательно подме­чает, что по отношению к познаваемому язык субъективен, но для субъекта он объективен, поскольку есть «отзвук общей природы челове­ка». Что касается истины, то он обнаруживает, как уже отмечалось, воз­можность уточнять достоверность знания, очищать его от заблуждений благодаря коммуникативности познания и использования языка. Кроме того, из зависимости мысли и слова, по Гумбольдту, следует, что языки являются не только выражением известной истины, но, что особенно важно, и средством открытия новой истины. Для него совокупность по­знаваемого — целина, которую предстоит обработать мысли. «...Насту­пает процесс внутреннего восприятия и творчества, из которого и стано­вится совершенно очевидным, что объективная истина проистекает от полноты сил субъективно индивидуального. Это возможно только по­средством языка и через язык»³, который, в свою очередь, выводит по­знание на объективные моменты.

Итак, на передний план выдвигаются особые свойства языка, связан­ные с внутренней деятельностью духа, где язык выступает не просто как средство для взаимопонимания, но как подлинный мир между духом (субъектом) и предметами. Отмечая эту важную особенность у Гумбольдта и не переставая удивляться его глубинным прозрениям в существо языка, Хайдеггер в статье «Путь к языку» ставит вопрос: почему он определяет язык именно как мир и мировоззрение? И сам отвечает: «Потому что его путь к языку обусловлен не столько языком как языком, сколько стремле­нием в единой картине представить совокупность духовно-исторического развития человечества в его цельности, но одновременно также и в его все­гдашней индивидуальности... Гумбольдтовский путь к языку берет курс на человека, ведет через язык и сквозь него к иному: к вскрытию и изображе­нию духовного развития человеческого рода»⁴. Хайдеггер, высоко оценив-

¹ Гумбольдт В. фон. Указ. соч. С. 304.

² Там же. С. 318.

³ Там же. С. 320.

⁴ Хайдеггер М. Путь к языку // Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993. С. 263.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      579

ший трактат «О различии строения человеческих языков...» как определя­ющий всю последующую лингвистику и философию языка, полагал, что это основа, «общий кругозор для вглядывания в язык». Казалось бы, изве­стно, что сущность человека покоится в языке, что мы существуем прежде всего в языке и при языке, но вместе с тем мы далеки от языка, сводим его к отдельным функциям обозначения и говорения, а необходимо понять его целостную, культурно-историческую, человеческую, в конечном счете онтологическую природу. Хайдеггер обозначает это своего рода формулой «дать слово языку как языку» и решает эту задачу, в значительной мере опираясь на трактат Гумбольдта.

Гадамер во всех своих работах об языке также исходит из идей Гум­больдта, стремясь обосновать «онтологический поворот герменевтики», рассматривая, в частности в «Истине и методе», язык как среду герме­невтического опыта, как горизонт герменевтической онтологии и опыт мира, полагая необходимым обосновать языковой характер герменевти­ческого процесса, а вербальность — как определение герменевтического предмета. Стремясь, как и Хайдеггер, «дать слово языку как языку» и опираясь на идеи Гумбольдта, Гадамер размышляет о том, что язык для человека не просто «оснастка», на нем основано и в нем выражается то, что есть мир. Присутствие этого мира, его тут-бытие есть бытие языко­вое. Язык не обладает самостоятельным бытием по отношению к этому миру, но подлинное бытие языка состоит именно в том, что в нем выра­жается мир. «...Исконная человечность языка означает вместе с тем ис­конно языковой характер человеческого бытия-в-мире»¹.

Ученый приходит к выводу, что язык не является продуктом рефлек­тирующего мышления, языковой характер нашего опыта мира предшест­вует всему, что мы познаем и высказываем в качестве сущего, и то, что яв­ляется предметом познания и высказывания, всегда уже окружено «мировым горизонтом языка». Очевидно, что эти идеи герменевтики в соотношении с различными концепциями языка должны лечь в основа­ния современной гуманитарной эпистемологии, философии познания в целом. Именно Гадамером подмечено, что язык не является инструмен­том, орудием, которое можно применять или не применять (быть вре­менно как бы безъязыким) в зависимости от потребности. В действитель­ности мы «всегда охвачены языком», не существуем без него, если даже молчим, не говорим, «в языке мы обычно так же дома, как и в мире».

Гадамер определил три основные характеристики языка, которые не учитываются в полной мере при когнитивных оценках языка. Прежде все­го — это «реальное самозабвение языка» — удивительное свойство, прояв­ляющееся в том, что все «параметры» языка — структура, грамматика, синтаксис и другие не осознаются в живом языке, и можно даже выявить

¹ Гадамер Х.Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 513.

580                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

зависимость: чем язык более живой, тем он менее осознается, как бы пря­чется за тем, «что им сказывается». Нужны специальные усилия для выде­ления лингвистических характеристик, что возможно лишь при отстра­ненном, абстрактном отношении к языку или необходимо при изучении чужого языка. Если это учесть, то роль языка в познании должна рассма­триваться не только в плане когнитивных и коммуникативных возможно­стей морфологии, семантики, словарного и категориального содержания языка, письменного текста, но и с учетом тех явно не обозначенных пред­ставлений о мире (картины мира), традиций культуры, менталитета гово­рящих и мыслящих на этом языке, которые проявляют в самом говорении как живом знании и общении, т.е. в реальной жизни языка и человека в нем. И тогда на первое место выходят не только формально и достаточно жестко организованные свойства и параметры языка, но и его неопреде­ленные, стихийные, подразумеваемые и неявные смыслы и значения, что так важно для гуманитарного знания. Само отношение к четкости и не­четкости в языке существенно меняется. Вторая характеристика языка, выделяемая Гадамером, — «безличность» — означает, что говорение не от­носится к сфере «я», но к сфере «мы» и формы протекания разговора (ди­алога) можно описать понятием игры, «игры речей и ответов». Эта осо­бенность языка также значима для понимания его миссии в познании, поскольку помогает уловить духовную реальность языка в единстве с вир­туальными феноменами познания — новой реальностью, возникающей в диалоге, а также в скрытых смыслах текстов, обнаруживающихся на гра­нице двух сознаний — автора и читателя. Язык как говорение — сфера «мы» — позволяет познавать еще одну особенность. Это не само слово, но «тон, сила, модуляция, темп, с которыми проговаривается ряд слов, — ко­роче, музыка за словами, страсть за этой музыкой, личность за этой стра­стью: стало быть, все то, что не может быть написано»^.

Третье качество, по Гадамеру, — универсальность языка как универ­сальность разума, с которой «шагает в ногу» умение говорить; сам разго­вор «обладает внутренней бесконечностью», его «обрыв» сохраняет воз­можность возобновления бесконечного диалога, в пространстве которого находятся все вопросы и ответы. Он иллюстрирует это положе­ние конкретным примером — опытом перевода и переводчика, который «должен отвоевать внутри себя бесконечное пространство говорения, которое соответствует сказанному на чужом языке»².

Эти положения герменевтики в понимании языка и бытия человека представляются определяющими в философии языка, той ее части, ко­торая обращена к социальному и гуманитарному знанию. Познание осу­ществляется только внутри «человечески-языкового видения мира»,

¹ Ницше Ф. Злая мудрость. Афоризмы и изречения // Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 751.

² Гадамер Х.Г. Человек и язык // От Я к ДРУГОМУ. Минск, 1997. С. 140.

4.14. Философские проблемы специальных наук                   581

мир — целое, с которым соотносится наш опыт, схематизированный с помощью языка. Но признание этого не означает замкнутость познаю­щего в одном языковом мире, исключающем все другие перспективы. Мы всегда можем выйти в иные миры-языки, преодолеть предрассудки и границы нашего прежнего опыта мира, при этом не покидая и не от­рицая собственное языковое мировидение, а лишь расширяя его, допол­няя другими «картинами».

В свою очередь, аналитическое исследование языка как средства об­щения, логический анализ языка, построение его синтаксиса, различе­ние языка-объекта и метаязыка, идеи языковой терапии (Б. Рассел) и языковых игр (Л. Витгенштейн), анализ языковой структуры науки и природы обыденного языка (Д. Райл, П. Стросон), разработка теории речевых актов, где языковые выражения понимаются как действия (Д. Остин), обращение к лингвистике текста и анализу дискурса — это и многое другое не только существенно преобразовало предмет и методы лингвистики, но и вывело философию языка на принципиально иной уровень. В этом случае можно говорить о более строгом употреблении понятия «философия языка» как философской дисциплины, развиваю­щей систематическую теорию значения, лингвистический анализ, упо­требление языковых выражений, выявляющей «глубинную» логическую структуру языка в отличие от грамматики.

Вопросы для самопроверки

1. Что С.С. Аверинцев считал главным для филологических дисциплин?

2. Каковы основные особенности формирования абстракций в филологиче­ских науках?

3. Какова природа абстракций в древнерусской литературе по Д.С. Лихачеву?

4. Особенности природы абстракций и их создания в античных гуманитар­ных текстах по С.С. Аверинцеву.

5. Каковы эпистемологические особенности абстракций и теории в совре­менном литературоведении?

6. Какую роль играла герменевтика в развитии филологии и литературоведе­ния?

7. В чем суть герменевтического подхода к языку?

8. Значение идей структурализма и постструктурализма для современной филологии.

9. В чем состоит сущность и новизна когнитивного литературоведения?

 

10. Какие направления в изучении языка скрываются за понятием «филосо­фия языка»?

11. Охарактеризуйте две основные линии в философии языка: аналитичес­кую и экзистенциально-герменевтическую.

12. Проанализируйте философские проблемы языка на примере разработки «семантического метаязыка» А. Вежбицкой.

582                4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

13. Какие идеи В. Гумбольдта особенно значимы для философии языка?

14. Каково значение идей Х.Г. Гадамера в развитии философии языка?

15. Возможно ли рассматривать язык как «картину мира»? В чем ее особен­ности?

16. Проанализируйте три основные характеристики языка по Гадамеру.

Темы рефератов

1. Герменевтика как теория интерпретации. Позиции Гадамера и Хирша.

2. Влияние филологии и лингвистики на развитие современной философии.

3. Позиции литературоведения в контексте когнитивных наук.

4. Эпистемологические проблемы и особенности литературоведения как теории.

5. Постструктуралистские концепции в современном литературоведении: критико-конструктивный анализ.

6. Становление теории и развитие абстракций в концепциях древнерусской литературы.

7. Аналитические концепции философии языка (Г. Райл, П. Стросон, Д. Остин).

8. Философские смыслы концепций универсального языка (Р. Декарт, Г. Лейбниц, А. Вежбицкая).

9. Герменевтические идеи в трудах В. Гумбольдта о языке.

10. Оценка М. Хайдеггером концепции языка, разработанной В. Гумбольдтом. П. «Реальное самозабвение языка» (Х.Г. Гадамер): философское объяснение феномена.

12. «Гумбольдтовский путь к языку берет курс на человека, ведет через язык и сквозь него к иному».

13. Х.Г. Гадамер о природе языка в «Истине и методе».

14. Современная деятельностная концепция в эпистемологии и деятельност-ное понимание языка В. Гумбольдтом.

Литература

Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996.

Апель К.О. Трансформация философии. М., 2001.

Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1998.

Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989.

Ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.

Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996.

Выготский Л. С. Мышление и речь. М., 1996.

Гадамер Х.Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988.

Гумбольдт В. фон. Избр. труды по языкознанию. М., 1984.

Западное литературоведение XX века: Энциклопедия. М., 2004. Статьи «Де-конструктивизм» (И.П. Ильин), «Герменевтика» (Е.А. Цурганова), «Когнитив­ное литературоведение» (Е.В. Лозинская), «Структурализм» (И.П. Ильин), «Постструктурализм» (И.П. Ильин).

Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996.

4.14. Философские проблемы специальных наук                   583

Козлова М.С. Философия и язык. М., 1972.

Литературоведение на пороге XXI века. М., 1998.

Логический анализ языка: образ человека в культуре и языке. М., 1999.

Михайлов А. В. Языки культуры. М., 1997.

Ору С. История. Эпистемология. Язык. М., 2000.

Рикёр П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике. М, 2002.

Степанов Ю.С. Язык и метод: к современной философии языка. М., 1998.

Философия науки: Общие проблемы познания. Методология естественных и гуманитарных наук: Хрестоматия. Отв. ред.-сост. Л.А. Микешина. М., 2005.

Шпет Г.Г. Герменевтика и ее проблемы // Шпет Г.Г. Мысль и Слово: Избр. труды. М., 2005.

Hirsch E. D. Validity in Interpretation. New Haven, 1967.

4.14.2. Философско-методологические проблемы психологической науки

В данном разделе мы рассмотрим методологические особенности психо­логии как научной дисциплины. Первая особенность состоит в том, что становление и формирование психологии, ее развитие происходило и происходит в тесной связи с историей философии, в контексте фило­софских идей, принципов и понятий. Это хорошо подтверждается обра­щением к трудам таких мыслителей, как Демокрит, Платон, Аристотель, а также Дж. Локк, Г. Лейбниц, Р. Декарт, и многих других. Не менее важ­но отметить, что понятийный аппарат психологии во многом состоит из философских категорий, что можно подтвердить обращением к любой, в том числе современной, теории. Так, при разработке общеметодологиче­ских идей психологии П. Уотсон строил своего рода цепочки «диад», или «контрастирующих пар», которые взаимоисключали друг друга. Не оце­нивая в целом методологически этот своеобразный вариант бинарного мышления или диалектической логики, рассмотрим его лишь как при­мер использования философского языка в психологии. В качестве «пред­писания» и установки психолог должен руководствоваться такими «пара­ми», как объективизм—субъективизм, детерминизм—индетерминизм, эмпиризм—рационализм, иррационализм—рационализм и др.¹, — в це­лом из 18 пар взаимоисключающих категорий более половины взяты из классического языка философии. Такого рода примеры могут быть про­должены, включая работы психологов разных школ в последние десяти­летия. Вместе с тем существует немало работ, где исследуются проблемы соотношения собственно философских и психологических терминов,

¹ См.: Ярошевский MS. Психология в XX столетии. Теоретические проблемы развития психологической науки. М., 1974. С. 34—36.

584                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

например развитие когнитивной психологии (У. Найссер и др.), прин­ципа детерминизма в психологии (М.Г. Ярошевский и др.), категории субъекта (А.Н. Брушлинский, К.А. Абульханова-Славская), проблемы понимания, а также соотношения логико-гносеологической истины и психологической правды (В.В. Знаков)¹.

Особенно плодотворна совместная разработка новых научных поня­тий и теорий, как это осуществляется, например, в развитии психологи­ческих и философских теорий деятельности. Деятельностный подход воз­ник в работах раннего С.Л. Рубинштейна, который полагал, что «субъект определяется своими деяниями», тождествен им, а также в исследованиях Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева и П.Я. Гальперина. Психологическая те­ория деятельности развивалась от исследования ее индивидуальных форм и отдельных действий, которые, будучи включенными в коммуникации, обретали свойства коллективных, к разработке теории коллективной дея­тельности, что уже намечено в трудах В.В. Давыдова.

Философское осмысление деятельностного подхода начинается от Г.Г. Шпета, С.Л. Франка, М.М. Бахтина, и в этом смысле прав В.П. Зин-ченко, отметивший, что «будущее отечественной психологии в значитель­ной степени лежит в замечательном прошлом российской нравственной философии психологии»². Деятельность, как активная форма отношения человека к окружающей действительности, включает в себя субъект, объ­ект, цель, средства, процесс и результат и является движущей силой как индивидуальной, так и общественной жизни. Она должна быть осознан­ной и нравственно ориентированной, представленной духовными и мате­риальными формами, иметь продуктивные или репродуктивные функции. В науках, опирающихся на принцип деятельности, он используется как мировоззренческое, методологическое, теоретическое и прагматическое обоснование. Вместе с тем в психологии и философии продолжается ши­рокое обсуждение его научной значимости³.

Вторая особенность, имеющая эпистемологический характер, — суще­ствование психологии на стыке наук о природе и наук о духе, соответствен­но развитие психологии по двум образцам — естественной или гуманитар­ной науки, откуда рождалось все многообразие психологии. В первом случае реализуется стремление как можно более полно использовать мето­дологию естественных наук, все богатство методов и принципов теорети­ческих и эмпирических построений. Это представлено в бихевиоризме, ге-штальтпсихологии, экспериментальной психологии В. Вундта, «теории

¹ См.: Знаков В.В. Психология понимания правды. СПб., 1999.

² См.: Зинченко В.П. Психологическая теория деятельности («воспоминания о буду­
щем») // Вопросы философии. 2001. № 2. С. 87; Лекторский В.А. Эпистемология класси­
ческая и неклассическая. М, 2001. С. 80—81.

³ См.: Вопросы философии. 2001. № 2. Статьи В.А. Лекторского, В.П. Зинченко,
А.В. Брушлинского, Ю.В. Громыко и др.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      585

поля» К. Левина, когнитивной психологии. Во втором случае — это описа­тельная, понимающая психология В. Дильтея, гуманистическая психоло­гия (В. Франкл, К. Роджер, А. Маслоу и др.). Наконец, широко известны концепции, в которых авторы стремились к определенному синтезу этих подходов или их дополнительности — прежде всего это учение 3. Фрейда, К.Г. Юнга, а также культурно-историческая программа Л.С. Выготского¹. Третья особенность — изменение методологии вследствие смены онто­логических предпосылок, иными словами, изменение предмета психоло­гии в соответствии со сменой объекта в ходе ее исторического развития, что, в свою очередь, влекло изменение методов, принципов, понятийного аппарата. Становление психологии, вычленение ее из сферы философии началось с того, что прояснился ее предмет — сознание, а основной целью стало исследование «бытия и сознания», т.е. природы психического и его места во всеобщей взаимосвязи явлений материального мира. Психология предстала как наука о внутренней, сознаваемой жизни человека, и веду­щим методом была признана интроспекция, невозможность объективной, экспериментальной проверки которой очень скоро обнаружилась. Поиск объективных оснований в соответствии с идеалами естествознания приво­дит к смене объекта (предмета) психологии — от сознания к поведению че­ловека и животных. Соответственно субъективный метод интроспекции и понятийный аппарат были полностью заменены, что получило даже на­звание «революции» (Дж. Уотсон). Поведение человека описывалось объ­ективно, в логике причинно-следственных отношений, в терминах «сти­мул — реакция». Наряду с бихевиоризмом поиск объективных оснований психологии осуществлялся в гештальтпсихологии (М. Вертгеймер и др.), где в качестве неизменных, устойчивых элементов рассматривался геш-тальт — образ, форма, — в целом структура сознания. Таким образом, в ме­тодологию психологии вошла как базовая идея целостности, значимая для дальнейшего развития этой науки. Вместе с тем возникли новый предмет (объект), новые методы и понятия. Дальнейшая ориентация на идеалы и критерии естествознания при изучении психики человека привела одного из известных исследователей — К. Левина к «теории динамического по­ля» — «структуры, в которой совершается поведение», где охватываются в едином поле как мотивации, намерения, так и объект устремлений инди­вида². В этом образе «динамического поля», как представляется, вопло­тился идеал, близкий к физике, к поиску «психических механизмов» (П.Я. Гальперин), и окончательно «исчез человек». И если прежде, по вы­ражению С.Л. Рубинштейна, «сознание занимает место реального челове­ка», «узурпирует его права», то теперь на место человека приходят различ­ные «бессубъектные» структуры.

' См.: Розин В.М. Психология: теория и практика. М., 1997. С. 13—25. ² См.: Ярошевский М.Г. Психология в XX столетии. С. 258.

586                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

Изменение предмета психологии связано также с тем, как понималась природа самого научного знания, какие образцы — естественно-научный или гуманитарный — принимались в качестве идеала методологии. Раз­витие гуманитарного знания, его методологии, в частности в трудах В. Дильтея начиная с конца XIX в. существенно отразилось на понима­нии предмета психологии. Он ввел два понятия психологии — объясни­тельной и описательной — и тем самым представил ее в двух вариантах методологии — как естественной и как гуманитарной науки. Считая не­правомерным «распространение естественно-научных понятий на об­ласть душевной жизни и истории», он разрабатывал обоснование психо­логии как описательной науки — науки о духе, где «в основе всегда лежит связь душевной жизни, как первоначально данное», не столько объясня­емое, сколько понимаемое¹. Таким образом, Дильтей вводит в психоло­гию идеи герменевтики — философского учения о понимании и интер­претации, чем существенно обогащает методологию этой науки, но вместе с тем еще более усложняет вопрос о предмете психологии.

В современной психологии — науке о закономерностях развития и функционирования психики как особой формы жизнедеятельности по-прежнему присутствуют и взаимодополняют друг друга оба образ­ца научного знания. Один из способов решения проблемы единства — интеграция под «зонтиком» психологии множества конкретных отрас­лей и психологических дисциплин в полном спектре — от естествен­ной (нейропсихология, психодиагностика, психогигиена и др.) до духовной, культурно-исторической и социологической (психолингви­стика, психология искусства, социальная психология и др.) проблема­тики, где реализуются многообразные методы и методологические принципы.

Четвертая особенность психологии как науки — существование при­кладной психологии, или психологической практики, относительно ав­тономной, не всегда «вытекающей» из теории. В качестве психологиче­ской практики рассматриваются психоанализ, трансакционный анализ, гештальттерапия, клиническая психология, нейролингвистическое про­граммирование, трансперсональная психология и др.

Психологическая практика как специальная деятельность практику­ющего психолога имеет целью определенную «коррекцию» сознания че­ловека. По своей эпистемологической природе и когнитивным целям она не совпадает с психологическим экспериментом, который ставится для подтверждения/опровержения научной гипотезы, установления но­вых фактов и является, как правило, психотехнической процедурой. Вместе с тем, как отмечают исследователи, результаты эксперимента су­щественно зависят от личности и ее установок, а также от общения ис-

¹ См.: Дильтей В. Описательная психология. М., 1924. С. 3—9.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      587

пытуемого и экспериментатора, что отсутствует в естественно-научном эксперименте.

Некоторые конкретные философские проблемы психологии: природа со­ знания, философы обучении 3. Фрейда, методологические особенности ког­ нитивной психологии. Известно, что в психологии существует множество различных общетеоретических проблем, решение которых имеет базо­вые философские предпосылки или следствия. Одна из таких фунда­ментальных проблем — природа сознания, по-прежнему остающаяся наиболее сложной и неразгаданной. Вновь и вновь ставится задача сде­лать сознание предметом специального научного анализа, не ограничи­вая его изучение только философскими исследованиями. За последние годы вышло много концептуальных англоязычных работ по сознанию, наиболее известные из которых переведены на русский язык. Это преж­де всего монографии Дж. Серля, Д. Деннета, Г. Райла, X. Патнэма. Такой «всплеск» исследований показывает, что представители философии со­знания поняли необходимость существенного переосмысления методов, целей имеющихся концепций и критической переоценки достигнутых результатов. Как показала Н.С. Юлина, тематическое и «логическое пространство узловых вопросов философии сознания» существенно расширилось, методологический плюрализм стал господствующей тен­денцией. Обсуждаются вопросы: является ли сознание свойством рабо­ты мозга, или оно представляет собой только функциональные отноше­ния; что послужило толчком к возникновению сознания — биология или культура; является ли язык ключом к пониманию сознания, каков характер интеракции довербального (нейрофизиологического) и вер­бального уровней; чему отдать предпочтение — качественной опреде­ленности ментальных состояний или исследованию организационных, функциональных моментов¹.

Один из многолетних исследователей проблемы сознания — амери­канский ученый и философ Дж. Серль предложил новое видение созна­ния, главные принципы которого сводятся к следующему: сознание не поддается определению в терминах общего и отдельного, нужно реабили­тировать ментальное и субъективное вопреки стремлению достичь объек­тивности любой ценой, понимаемой по стандартам естественных наук, где главными являются принципы причинности, редукционизма и объяс­нения с позиции «отстраненного лица». Сознание нельзя исследовать с бихевиористских позиций, рассматривая его как физическое, психологи­ческое, лингвистическое, логическое, социальное, компьютерное поведе­ние. Появление компьютеров и программы искусственного интеллекта — это существенный прорыв в изучении сознания, но нельзя само сознание

¹ Юлина Н.С. Тайна сознания: альтернативные стратегии исследования // Вопросы философии. 2004. № 10. Ч. 1; 2004. №11.4.2.

588                       4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

рассматривать как компьютерную программу, которая может быть реали­зована в любом материале (мозг как носитель в таком случае необязате­лен!). Без субъекта, наблюдателя, пользователя программы, придающего ей смысл, невозможно обладать сознанием и пониманием, нельзя удалять субъективное, «наблюдателя» из компьютерных моделей сознания. Необ­ходимо вернуться к «биологическому натурализму», понимать сознание как качество эволюционирующей биологической материи, ее естествен­ное свойство, бесконечное разнообразие нашей сознательной жизни как следствие нейронной архитектуры мозга. Следует различать по характеру сознание и самосознание, сознание и знание, внимание, память. Созна­ние обладает «онтологической субъективностью», индивидуально, не мо­жет быть редуцировано ни к чему другому. «...Онтология ментального яв­ляется нередуцируемой онтологией от первого лица, ...реальный мир, то есть мир, описываемый физикой, химией и биологией, содержит неэли-минируемый субъективный элемент»¹. Позиции Серля вызвали много возражений, однако никто не отрицает, что им высказано много конст­руктивных идей, ожидающих разработки.

Другое направление исследования психики и сознания — выяснение проблемы бессознательного и способов его изучения в соотношении с со­знанием. Сегодня пишут о «втором пришествии» 3. Фрейда в Европе и в России (Н.С. Автономова). Стало очевидным, что идеи Фрейда заслужи­вают исследования на эпистемологическом и методологическом уровнях. В частности, серьезной проблемой стала эмпирическая подтверждаемость психоанализа, особенно потому, что факты, на которые опирается кон­цепция Фрейда, получены не в эксперименте, а в клинике. Однако, как отмечает В.А. Лекторский, им «открыт новый континент проблем», в том числе философских, о самом человеке. Это «проблема непрозрачности Я для самого себя», Я «может обманываться в отношении самого себя», что, по-видимому, предполагает «существование такого слоя в психике, кото­рый рационально не отрефлектирован, который не осознается субъек­том». Выяснилось, что «метафора бессознательной психической деятель­ности оказалась исключительно плодотворной в связи с развитием современной когнитивной науки». Вместе с тем процесс взаимодействия сознания и бессознательного понимается во многом по-другому, в частно­сти «подсознание выступает не как внешняя по отношению к Я сила, а как своеобразный продукт самоотчуждения субъекта»². Для эпистемоло­гии важен еще один момент, открытый Фрейдом: при анализе бессозна­тельных психических процессов он объединил причинное объяснение и

¹ СерльДж. Открывая сознание заново. М., 2002. С. 103.

² Лекторский В.А. О некоторых философских уроках 3. Фрейда // Вопросы филосо­
фии. 2000. № 10. С. 5—6. См. в этом журнале также статьи A.M. Руткевича, В.К. Кантора,
П.С. Гуревича, В.М. Лейбина и др.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      589

объяснение на основе мотивов, что выявило особый вид знания, которое не является в полной мере естественно-научным, но и не может быть бе­зоговорочно охарактеризовано как гуманитарное. По-новому предстала и проблема достижения «единства Я» как овладения индивидом собствен­ным бессознательным с помощью техники психоанализа и общения с аналитиком, что особенно значимо в условиях процессов, происходящих в современном обществе и культуре. Психоанализ развивается ко все бо­лее точному знанию, приближается к экспериментальной психологии, однако вместо наблюдаемого поведения анализируется поток высказыва­ний, а смена аналитика может привести к иным выводам и результатам. Все большее распространение получает герменевтическая трактовка пси­хоанализа (К.О. Апель, Ю. Хабермас, А. Лоренцер), когда психотерапия понимается как восстановление коммуникации с другими и самим собой в ходе интеракции с аналитиком, в терминах естественного языка, вне ка­кой-либо специальной дедуктивно построенной теории. Происходит трансформация установок, ориентации и мировоззрения (идеологии) па­циента, и речь идет о «службе душевного здоровья».

Для понимания природы и случаев эффективности психоанализа важ­на еще одна его особенность, до сих пор явно не осознаваемая и недооце­ниваемая специалистами. Психоанализ во многом реализует свои воз­можности через работу с языком. Указывая на эту важную особенность, Н.С. Автономова полагает, что аналитик, строящий свою технику вокруг идеи бессознательного как языка, расчленяет речевой поток пациента, выбирая значимые фрагменты, словесно выделяя неосознаваемое, что представляет собой рефлексию особого рода. «Возможность построения высказывания и тем более целого рассказа о своей жизни иногда оказыва­ется единственным средством динамизации заблокированной ситуации, а предъявление нам нашей собственной речи другим человеком — един­ственной возможностью встать во внешнюю позицию, как-то отнестись со стороны — к себе, к другим людям, к знанию. ...Такое осознание — это еще не излечение, как думал Фрейд. Но это может быть хотя бы шагом к излечению»¹. В философских исследованиях природы и возможностей психоанализа отмечается, что аналитик должен принимать во внимание не только структуру психики и психические процессы, порождающие бо­лезнь пациента, но и жизненную реальность, в том числе социокультур­ную, образующую фон болезненного состояния.

Несомненный интерес представляют эпистемологические особеннос­ти еще одной достаточно новой области — когнитивной психологии, где осознан тот факт, что проблема знания и познавательной деятельности стала центральной в современной информационной и компьютеризиро-

¹ Автономова Н.С. Фрейд в Европе и в России: парадоксы «второго пришествия» // Во­просы философии. 2000. № 10. С. 18.

590                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

ванной ситуации. Когнитивная психология возникла в середине XX в. в США как концепция, преодолевающая упрощенное понимание психи­ческих процессов и человеческого поведения в терминах стимулов и реак­ций (бихевиоризм). Как новая научная дисциплина она обладает целым рядом нетрадиционных эпистемологических и методологических особен­ностей, что делает ее представителем нового типа наук нашего времени. Прежде всего это ее синтетический характер, который состоит в следую­щем. Из общей и экспериментальной психологии вычленены только те области, теории и методы, которые относятся к ментальным процессам — усвоению, представлению, переработке знания. Это восприятие, распоз­навание образов, внимание, память, воображение, языковые функции, психология развития, мышление и решение задач и др. Они существенно переосмыслены на базе современного изучения человеческого и искусст­венного интеллекта, на базе принципиально новых методик изучения знания с использованием компьютеров, вычислительной техники в це­лом. Соответственно когнитивная система человека предстала как ин­формационно-обрабатывающая система, и когнитивная психология за­няла базовые позиции в целом в системе когнитивных наук.

Другая особенность когнитивной психологии отмечается, в частности, Р. Солсо, известным американским психологом. Он различает концептуаль­ ные науки и когнитивные, базирующиеся на когнитивной модели. Первые — это очень общее понятие, логику концептуальной науки можно проиллюс­трировать на примере развития естественных наук. Термин «когнитивная модель» обозначает отдельный класс концепту&чьной науки, такая мо­дель — это особая разновидность научных концепций, специфическая ме­ тафора, основанная на наблюдениях и выводах из них, описывающих, как обнаруживается, хранится и используется знание, информация в целом. Если модель теряет свою продуктивность в качестве аналитического или описательного средства, от нее отказываются и создают новую. Солсо отме­чает, что модели явлений природы, в частности когнитивные модели, — это служебные абстрактные идеи, полученные из умозаключений, основанных на наблюдениях, и строение элементов может быть представлено, напри­мер, в виде периодической таблицы, как это сделал Д.И. Менделеев. Важ­но не забывать, что данная классификационная схема есть метафора, а утверждение, что концептуальная наука является метафорической, ни­сколько не уменьшает ее полезность. Действительно, одна из задач постро­ения моделей — это лучше постичь наблюдаемое. Концептуальная наука задает исследователю определенную схему, в рамках которой можно испы­тывать конкретные гипотезы и предсказывать события на основе данной модели. Модель, которой обычно пользуются когнитивные психологи, по Солсо, — это, например, модель систем памяти, переработки информации, эвристические построения, используемые для организации существующе­го объема литературы, стимулирования и координации дальнейших иссле-

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      591

дований, облегчения коммуникаций между учеными. Модель переработки информации выявила два фундаментальных вопроса: какие этапы прохо­дит информация при обработке и в каком виде она представлена в уме че­ловека?¹ Поиск ответов на эти вопросы составляет сегодня основное содер­жание когнитивной психологии, а также тесно связанных с нею других когнитивных наук, например когнитивной лингвистики, где также изучает­ся переработка и интерпретация информации, порождение, восприятие и понимание речи с собственно лингвистических аспектов.

Значительно углубилось понимание таких базовых для когнитивных на­ук проблем, как репрезентация и категоризация, имеющих принципиальное значение и для современной эпистемологии. С ранних концепций репре­зентации знаний вплоть до новейших исследований считалось, что знания в значительной степени опираются на сенсорные входные сигналы. Эта те­ма волновала еще греческих философов и через ученых эпохи Ренессанса дошла до современных когнитивных психологов. Сегодня имеется все больше свидетельств того, что многие внутренние репрезентации реально­сти не изоморфны внешней реальности, скорее это сочетание информа­ции, умозаключений и реконструкций на основе знаний о знаниях и мире вообще. Репрезентация информации сопряжена с теми стимулами, кото­рые получает наш сенсорный аппарат, но она также абстрагируется и под­вергается тем или иным модификациям, связанным с нашим прошлым опытом, сложной сетью наших знаний. Однако это не значит, что некото­рые сенсорные события могут сохраняться как аналогичные своим внут­ренним репрезентациям, но если мы абстрагируем и преобразуем информа­цию, то делаем это в свете нашего предшествующего опыта. В настоящее время выявлены аналоговые, сохраняющие свое подобие оригиналу репре­зентации и пропозициональные, имеющие аргументно-предикативную структуру и выступающие связующим звеном между вербальными и невер­бальными репрезентациями, когнитивными системами и их языковым вы­ражением. Ставится задача создать единую теорию репрезентации во всем разнообразии ее форм и типов в рамках единой когнитивной парадигмы знания на базе психологии, философии, моделирования искусственного интеллекта, нейрологических наук и формальной семантики.

Понятие «категоризация», одно из базовых в когнитивной психоло­гии, получило широкое распространение и применяется к различным видам деятельности и человеческому опыту в целом, фиксируя такое фундаментальное его свойство, как членение внешнего и внутреннего мира человека, способность классификации, распределения по группам, классам, разрядам, типам и т.п., упорядочивающее воспринимаемый и познаваемый мир, позволяющее предвидеть объекты и другие сущности реального и воображаемого мира. При всем разнообразии способов кате-

¹ Солсо Р. Когнитивная психология. М., 1996.

592                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

горизации (психологическая, логическая, математическая и др.) всегда существует главная проблема: на основании каких критериев осуществ­ляется эта операция и какие категории являются главными, определяю­щими? Ее решение не сводится к классификации на основе понятий и терминов языка, но варьируется и приобретает свою специфику в кон­кретных областях, разрабатывающих свои теории категоризации и от­крывающих множество особенностей фундаментальной проблемы.

В когнитивной психологии категоризация рассматривается главным образом в контексте теории восприятия, а особое внимание к этой проце­дуре обусловлено появлением и развитием когнитивной психологии. Один из ее основателей, американский психолог Дж. Брунер, исследовал категоризацию как акт, с необходимостью предполагаемый и базовый в восприятии, тесно связанный с языком, сохраняющим социокультурный опыт, что позволяет расширять пределы непосредственно получаемой ин­формации. Брунер убежден, что категоризация как «одна из главных ха­рактеристик восприятия является свойством познания вообще», посколь­ку «восприятия имеют родовой характер» и воспринимаемое как единичное обретает предметный смысл только через соотнесение с неко­торыми общими категориями, иначе оно оказалось бы «погребенным в безмолвии индивидуального опыта». Именно с умением сопоставлять признаки объекта с эталонной системой категорий Брунер связывает воз­можность адекватного отражения мира в восприятии и подтверждает это примерами сенсорной категоризации, упорядочения по шкалам. Он по­казал, что верность сенсорной оценки зависит от предварительного усво­ения категорий, обнаружения зависимости восприятия величины и уров­ня адаптации от категоризации, т.е. от того, считает ли субъект, что данный раздражитель относится к категории рассматриваемых объектов. Чем адекватнее системы категорий, построенные для кодирования среды, тем больше возможностей предсказания новых свойств и объектов.

Включенность восприятия в деятельность придает познаваемым предметам и отношениям социокультурные значения. Например, есте­ственное время обретает черты социального, а в идеальном плане стано­вится возможным «передвигаться» во времени в различных направлени­ях. Расчленение действительности на настоящее, прошлое и будущее предстает как отделение их от субъекта и тем самым как «категоризация жизни на события, ситуации» посредством чувственных обобщений при решении чувственно-практических проблем (К.А. Абульханова-Слав-ская). Одновременно проявляется чувственная способность «перемеще­ния» предметов в пространстве, обозначения одного предмета через дру­гой при отвлечении от их материальных свойств, отрыве формы от предмета, а также установления сходства форм, их трансформации или категоризации по сходству, превращения чувственно воспринимаемых свойств одного предмета в заместитель, знак другого и т. п. В целом

4.14. Философские проблемы специальных наук                   593

происходит концептуализация действительности — создание концепту­альных, категориальных схем с сохранением первичных оценок, тесно связанных с субъектом. Они имеют силу только в рамках данного кон­текста, события, ситуации и соответственно не являются рациональны­ми теоретическими абстракциями. Несомненно продуктивным является рассмотрение проблемы категоризации в контексте культурно-истори­ческого и социального опыта, ее понимание как фундаментальной со­ставляющей восприятия, познания в целом, осуществляемого в контек­сте смыслополагающей и коммуникативной деятельности.

Результаты, полученные когнитивной психологией, легли в основу ис­следования категоризации во многих других областях. Обращение к этой проблематике стимулировалось двумя фундаментальными процессами: «лингвистическим поворотом» в философии и других гуманитарных фор­мах знания, а также переосмыслением самого языка как объекта изуче­ния, существующего в единстве познания (когниции) и коммуникации.

Вопросы для самопроверки

1. Каковы особенности влияния философии на развитие психологии?

2. Каковы основные идеи теории деятельности в психологии и философии?

3. В чем состоит методологическое значение теории деятельности для соци­альных и гуманитарных наук?

4. Значение идей описательной психологии В. Дильтея для развития психо­логической науки.

5. Оказали ли влияние на психологию идеи философской герменевтики?

6. Каковы современные концепции сознания и в каком направлении они развиваются?

7. Как сегодня оцениваются идеи 3. Фрейда философами и психологами?

8. Какие вы знаете новые подходы к изучению бессознательного и в чем они заключаются?

9. Каковы особенности когнитивной психологии как научной дисциплины?

Темы рефератов

1. Взаимодействие психологии и философии в европейской мысли.

2. Эпистемологические и методологические особенности психологии как науки.

3. Философские и психологические идеи и принципы теории деятельности.

4. Концепции сознания Д. Деннета и Дж. Серля: сопоставление и оценка.

5. Философия сознания X. Патнэма: основные идеи, понятия, принципы.

6. Альтернативные стратегии исследования проблемы сознания.

 

7. Когнитивная психология: эпистемологические и методологические осо­бенности.

8. Когнитивная психология как базовое знание современных когнитивных наук.

9. Проблема бессознательного: современное прочтение 3. Фрейда.

594                4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

10. Проблема репрезентации в эпистемологии и когнитивной психологии.

11. Роль категоризации в философии и когнитивных науках (психологии, лингвистике). Л.С. Выготский о категоризации.

Литература

Брунер Дж.С. Психология познания: За пределами непосредственной ин­формации. М., 1977.

Величковский Б.М. Современная когнитивная психология. М., 1982.

Лекторский В.А. О некоторых философских уроках 3. Фрейда // Вопросы философии. 2000. № 10. С. 5—6. См. также статьи Н.С. Автономовой, A.M. Рут-кевича, В.К. Кантора и др.

Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001.

Найссер У. Познание и реальность: Смысл и принципы когнитивной психо­логии. М., 1976.

Патнэм X. Философия сознания. М., 1998.

Розин В.М. Психология: теория и практика. М., 1997.

СерльДж. Открывая сознание заново. М., 2002. С. 103.

Солсо Р. Когнитивная психология. М., 1996.

Юлина Н.С Головоломки проблемы сознания: концепция сознания и само­сти Дэниела Деннета. М., 2004.

Юлина Н.С. Тайна сознания: альтернативные стратегии исследования // Во­просы философии. 2004. № 10. Ч. 1; 2004. № 11. Ч. 2.

Ярошевскии М.Г. Психология в XX столетии. Теоретические проблемы разви­тия психологической науки. М., 1974.

4.14.3. Философские проблемы образования и педагогики

Из истории вопроса. Древнегреческие философы — великие создатели сис­ темы воспитания и образования — пайдейи. В истории европейской куль­туры, в Античности и эллинизме еще двадцать веков назад наиболее полно представлено философское осмысление образования, его идеа­лов, норм и требований. Это своего рода «протофилософия образова­ния» (А.П. Огурцов), где воспитание и образование рассматривались внутри философского дискурса как важные формы политической прак­тики, определяющей их идеалы и цели. Пайдейа — понятие, введенное древнегреческими философами (V в. до н.э.), — означает образование и воспитание как формообразование человека через овладение культурой, универсальным знанием и добродетелями, составляющими сущность его бытия. Это внутренняя жизнь, духовность, культура как высшее бо­гатство человека, которое его душа всегда «носит с собой», даже после смерти. Основные и фундаментальные идеи пайдейи в философско-пе-дагогических учениях древнегреческих мыслителей представлены софи­стами, сместившими философскую рефлексию с проблематики «физи-

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      595

са» и космоса на проблему человека как члена общества и его жизни. Их темы: этика, политика, риторика, искусство, язык, религия, воспита­ние — культура в целом. Добродетель не дается от рождения и не зави­сит от благородства крови, но основывается только на знании. Провоз­гласив свободу духа в противовес традиции, нормам и кодификациям, философы продемонстрировали тем самым неограниченную веру в ра­зум. Сократ, тесно связывавший образование с воспитанием высоких моральных качеств, видел смысл существования человека и всей обще­ственной жизни в нравственном характере каждой отдельной личности. Связь знания и добродетели обязательна, добродетель основывается на знании истинных ценностей и должна стать краеугольным камнем вся­кого воспитания.

Платон в диалоге «Протагор», в «Государстве» и «Законах» предста­вил пайдейю как смысл жизни не только души, но и политики и государ­ства. Высокая мораль государства — основа его силы, поэтому необхо­димо создать новый тип воспитания, предполагающий полное равновесие между властью и высокой культурой граждан. Оздоровление общественной жизни после какой-либо катастрофы государства может произойти не только в политике, но и в восстановлении моральных и ре­лигиозных основ, не столько с утверждением сильной государственной власти, сколько с возрождением «совести» или «души» граждан. Воспи­тание нравственности есть одновременно строительство государства. Пайдейа рассматривалась как образование молодежи с помощью изуче­ния различных наук, но главное — это «человеческие вопросы», а не ко­смические или физические теории. Однако Аристотель считал, что в каждой науке существуют два пути — научное познание и образование. Таким образом, появился новый акцент в понимании пайдейи — позна­вательный, связывающий ее со способностью выносить правильные суждения, наряду с «внедрением добрых нравов, философии и законов».

К идеям «века расцвета педагогики» как к насущной необходимости обращались в свое время древнеримские мыслители Цицерон и Сенека, и именно здесь рождается близкое пайдейе понятие humanitas — чело­вечность. За этим стояло более глубокое определение сущности образо­вания, не сводимого только к технологии передачи и усвоения знания, но включающего также специфически человеческий способ его целост­ного преобразования на пути «возрастания к гуманности» (И. Гердер). На это позже обратил внимание М. Хайдеггер в «Письме о гуманизме»: наша забота должна быть обращена на возвращение человеку человеч­ности, «негуманный» — это человек, «отпавший от своей сущности». В наше время функцию «гуманизации» чаше всего передают самостоя­тельному процессу воспитания, оставляя образованию передачу накоп­ленного предшествующими поколениями знания и профессионализа­цию. Однако оно предстает не только в своей прямой просветительной

596                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

функции, но и как наиболее эффективный способ гуманизации и внед­рения нравственных и культурных эталонов социальной деятельности человека и общества, необходимого для массового образования.

Современная ситуация в обществе и культуре, обеспокоенность фило­софов судьбой «негуманного» человека, не заботящегося о самовоспита­нии, вновь выдвинула пайдейю древних греков на передний план. Главная тема XX Всемирного философского конгресса (1998, Бостон, США), со­бравшего более 3000 философов из разных стран мира, — «Paideia: Роль фи­лософии в воспитании человечества». Вновь исследовались происхождение этого понятия, его интерпретация в различных философских концепциях; философское образование и культурное разнообразие; пайдейа, социаль­ная справедливость и права человека; философия и будущее образование, самообразование и человечество; пайдейа как субъективное условие разум­ного осуществления прав человека и др. Большинство участников, возрож­дая традицию, понимали пайдейю «как одновременное развитие интеллек­туальных и этических способностей индивида» (И. Кучуради, Турция), как «совокупность идей и практик» воспитания и обучения, показывали ее зна­чимость для решения глобальных проблем человечества. Общий итог — осознание того, что главной ценностью является «уже не научное знание, а человеческая жизнь и свобода» (Н.С. Автономова, Россия).

Современные подходы: герменевтические смыслы образования. Идеи антич­ных мыслителей успешно развиваются сегодня в контексте философской герменевтики. Известный французский философ М. Фуко в лекции «Гер­меневтика субъекта», прочитанной в Коллеж де Франс, делает главным предметом внимания пришедший из Античности принцип «заботы о самом себе» и его частный случай — «познай самого себя», полагая их коренными для герменевтического подхода к субъекту и понимания природы образова­ния. «Забота о самом себе» предстает как основа рационального поведения в любой форме активной жизни. «Забота о себе» предполагает переключе­ние взгляда с внешнего мира, с других на самого себя, наблюдение за тем, что происходит внутри твоих мыслей и чувств. Это определенный образ действий, осуществляемый по отношению к самому себе, для своего «очи­щения» и преобразования, а также совокупность практических навыков, закрепленных в истории западной культуры, философии морали. «Забота о себе» равнозначна заботе о своей душе, она должна способствовать разви­тию умения заботиться о других, наконец, управлять ими.

Развивая идеи древнегреческих философов о культуре своего Я, Фуко прослеживает изменения этих идей в более позднее время, подчеркивая, что западная философия предпочла самопознание «заботе о себе». Несмо­тря на то что в течение многих веков «забота о себе самом» являлась осно­вополагающим принципом таких образцов морали, как эпикурейская, стоическая и др., а в XVII в. «забота о себе», о собственной нравственнос­ти рассматривалась как условие получения истинного научного знания,

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      597

само понятие заботы стало представляться в отрицательном свете, означая скорее эгоизм, уход в себя, крайний индивидуализм. Утрата гуманистиче­ской традиции усугубилась тем, что в европейской культуре образование перестало связываться с воспитанием добродетели, представление древних о пайдейе «выродилось» в интеллектуальное совершенствование и накоп­ление знаний, тогда как необходимость развития этических свойств, «за­боты о себе» как нравственном самосовершенствовании была утрачена.

Фуко справедливо настаивает на том, что принцип «заботы о себе» пре­дельно современен не только потому, что в полной мере истина не может существовать без обращения к субъекту, но и потому, что в познании исти­ны осуществляется сам субъект, реализуется его бытие. В связи с этим Фу­ко высказывает ряд существенных идей, предельно значимых для понима­ния природы педагогики, образования в целом. Он говорит о том, что для человека обычное педагогическое воздействие недостаточно, «забота о се­бе» должна проявляться в течение всей жизни, во всей его деятельности. Кроме того, ставится вопрос о необходимости Другого как посредника и наставника-исполнителя преобразования индивида, его формирования как субъекта. Он необходим, чтобы вывести из состояния невежества как некритического восприятия представлений, ибо невежество не имеет воли заботиться о своем Я. Значимо и то, что именно на стороне наставника, учителя находится истина и обязательства, которые она налагает. Особое место Фуко отвел философу как посреднику и переосмыслил его роль в дав­них традициях европейской культуры. Функции философии французский философ тесно сближает с функциями педагогики, особенно в формирова­нии духовности как «заботы о себе самом» и в самореализации субъекта¹.

Один из ведущих представителей герменевтики — Х.Г. Гадамер считал важнейшей мысль о том, что «бытие духа в существенной степени связа­но с идеей образования», понимание которого, в свою очередь, определя­ется типом рациональности, господствующим в обществе. Традиционно образование понимается как овладение прежде всего интеллектуальными аналитическими знаниями в совокупности с рецептурной информацией, определенными практическими умениями и навыками. Преобразование природных задатков и возможностей трактуется преимущественно как со­вершенствование чистого разума, рассудочных процедур и операций, а также как накопление индивидом специальных знаний из различных об­ластей, определяемых институционально. Такой подход укоренен в идеа­лах классической рациональности, отождествляющей «образованного» индивида с теоретическим субъектом, усовершенствованным интеллек­том, освобожденным от природных несовершенств и иррациональности эмпирического субъекта. Представление о субъекте познания как «чистом сознании» накладывало отпечаток и на понятие субъекта образования, за-

¹ Фуко М. Герменевтика субъекта //Социо-логос. М., 1991. Вып. 1. С. 286,292—296, 311.

598                       4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

дача формирования которого рассматривалась как освобождение от ил­люзий и «бремени страстей», в целом от всего собственно человеческого. Когда сегодня пишут о необходимости «возвращения субъекта в образова­ние», то, безусловно, имеют в виду в качестве субъекта целостного челове­ка, а не только его рассудок, накапливающий теоретические и практичес­кие знания и навыки.

Какими особенностями и возможностями обладает образование, поз­воляющее осуществлять социализацию человека и гуманизацию общест­ва? Ответ на этот вопрос может быть найден при рассмотрении ряда фун­даментальных философских проблем, и прежде всего не теряющей своей значимости гегелевской трактовки природы образования на основе пони­мания индивидуального Я как укорененного во всеобщем. В культуре и социуме осуществляются два встречных процесса, из которых складыва­ется образование: первый, о котором говорил Гегель, — подъем индивида ко всеобщему опыту и знанию, поскольку человек не бывает от природы тем, чем он должен быть. Но необходимо отметить и второй — субъекти-визацию всеобщего опыта и знания в единичных формах Я и самосозна­ния. Рассмотрение образования в этих двух ракурсах, где одновременно признается всеобщий характер Я и самостоятельное значение «живой» индивидуальной субъективности вне всеобщих форм, дает возможность выявить герменевтические смыслы образования.

Для Гадамера идеи Гегеля об образовании, изложенные, в частности, в «Философской пропедевтике», особенно значимы, и само изложение основ философской герменевтики в «Истине и методе» он начинает с образования как ведущего понятия для гуманитарных наук и самой гер­меневтики. Требование всеобщности реализуется в практическом обра­зовании как умение отвлечься от самого себя, дистанцироваться от не­посредственных личных влечений и потребностей, частных интересов, увидеть и понять то общее, которым в этом случае определяется особен­ное. Таким образом, совершаемый в образовании «подъем ко всеобще­му» — это подъем над собой, над своей природной сущностью в сферу духа. В то же время мир, в который «врастает» индивид, — это реальный мир, он образуется культурой, и прежде всего языком, системой симво­лов и смыслов, а также повседневностью, опирающейся на обычаи, тра­диции, обыденное сознание в целом. В таком случае индивид, Я, пред­стает как особое «всеобщее, в котором абстрагируются от всего особенного, но в котором вместе с тем все заключено в скрытом виде. Оно есть поэтому не чисто абстрактная всеобщность, а всеобщность, ко­торая содержит в себе все»¹. Это положение Гегеля из «Науки логики», проясняющее трактовку Я как всеобщего, принципиально не только для понимания его концепции образования. Оно позволяет преодолеть аб-

¹ Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Наука логики. М., 1975. С. 123.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      599

солютизацию абстрактного и всеобщего в трактовке субъекта познания и образования, учесть герменевтический опыт, предполагающий куль­турно-исторические составляющие эмпирического субъекта. Здесь не может идти речь о механическом «культивировании задатков», посколь­ку в процессе образования как процессе вхождения в культуру меняется вся сфера чувственного познания индивида в целом, что и приводит к новому смыслополаганию и пониманию действительности.

Интериоризация элементов всеобщего — это лишь одна, хотя и важ­нейшая, составляющая процесса образования как утверждения всеоб­щего в единичном. Но существует и не менее значимый момент — субъ-ективизация всеобщего, осуществляемая на уровне конкретного бытия данного Я. В этом случае реальные субъективно-индивидуальные проявления Я — бессознательное, неявное знание, разные формы пред-понимания, индивидуальные эмоции и переживания, — как и другие формы, традиционно именуемые иррациональными, существенно обо­гащают всеобщее, «привязывают» его к реальной жизни, наполняют об­разование живыми смыслами. Известно, что усвоение социальных смыслов — один из фундаментальных моментов образования, определя­ющих успех понимания всего того, что должно усваиваться в ходе обра­зования. Проблема понимания в контексте образования обычно рассма­тривается в психологическом либо методологическом значениях, но при общефилософском подходе к образованию понимание предстает как философско-герменевтическая проблема, как интерпретация, представ­ляющая собой индивидуальное смыслополагание и смыслопорождение, т.е. определенного рода субъективизацию, придание единичного харак­тера всеобщему знанию и опыту, к которому «восходят» в образовании.

Очевидно, что при таком подходе к образованию выявляется осо­бая роль различных неявных форм пред-знания, пред-понимания, пред-рассудков, которые также входят в индивидуальный смысловой контекст и, как это показано в герменевтике, обеспечивают понима­ние всего того, что содержится и осуществляется в образовании. Субъ­ект образования предстает как человек, непрерывно интерпретирую­щий, расшифровывающий глубинные смыслы, которые стоят за очевидными, поверхностными смыслами, определяет уровни значе­ний, скрывающиеся за буквальными значениями. Эта деятельность мышления в процессе образования оказывается не менее значимой, чем обычное накопление знаний, которое она существенно дополня­ет. Внутренний духовный мир субъекта — это целый мир представле­ний и образов, по выражению Гегеля, «погребенных в ночи Я». Они не могут быть исключены из смыслополагающей и смыслопостигающей деятельности субъекта в ходе образования. Однако и до сих пор в со­временной парадигме образования все эти формы допонятийного, до­логического и довербального «заклеймены» как иррациональное,

600                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

«внезаконное», что существенно повлияло на господствующие пара­дигмы образования.

Эта фундаментальная проблема не исчерпывается обычным призна­нием «индивидуальных особенностей» человека, получающего образо­вание. Речь идет о процессах понимания, осмысления, наконец, пере­живания, происходящих на индивидуальном уровне, предшествующих «восхождению ко всеобщему» в образовании и тесно связанных с позна­нием истины. Эта мысль весьма важна для вычленения проблемного по­ля общей теории образования, а также признания фундаментальной значимости донаучного и вненаучного знания для понимания природы и проблем образования. Только на основе преодоления тенденции отож­дествления познания с научным познанием можно выявить, в частнос­ти, такие серьезные проблемы образования, как противоречия между формальным знанием, транслируемым в образовании, и коренными ин-туициями субъекта образования.

Несовпадение между ними отмечает, в частности, немецкий ученый Г. Фоллмер, разрабатывающий идеи эволюционной теории познания. Так, сегодня в программах образования неявно предполагается, что именно механическая картина мира соответствует интуиции эмпириче­ского субъекта с его повседневным опытом. Однако исследования по­следних лет в психологии, педагогике и особенно в эволюционной эпи­стемологии показали, что интуиция европейца базируется не столько на механическом видении мира, сколько на более глубинных представле­ниях, связанных с миром средних измерений — мезокосмом. Именно мезокосмические структуры являются наблюдаемыми для человека, по­знание начинается на уровне средних размерностей, однако, полагает Фоллмер, только восприятие и опыт несут на себе его печать, тогда как теоретическое познание выходит далеко за его пределы, но при этом нуждается в «мезокосмических следствиях», которые возможно прове­рить опытным путем¹.

Казалось бы, что ньютоновская механика ближе всего к мезокосмиче-скому опыту эмпирического субъекта, но исследования, проведенные психологами, не подтверждают этого, на что и обращает внимание Фолл­мер. Тестирование студентов американских колледжей, предварительно прослушавших курс физики, показали, что многие из них используют интуитивное представление о движении, которое противоречит принци­пам ньютоновской механики и тем более современным представлениям, основанным на квантово-релятивистских идеях. В частности, понима­ние движения у учащихся соответствует скорее представлениям аристо­телевской физики, а также средневековой «теории импетуса», разрабо-

¹ См.: Фоллмер Г. Эволюционная теория познания. К природе человеческого позна­ния // Культура и развитие научного знания. М., 1991. С. 141—148.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      601

тайной Ж. Буриданом. Эти физические учения не являются ложными, но скорее представляют собой ту физику, которая описывает экономным образом мезокосмический опыт. Ложные с точки зрения современной науки представления о движении восходят к иллюзиям восприятия, ме­ханизмы которого приспособлены к мезокосму и генетически обусловле­ны. Необходимое глубинное перестраивание интуиции зависит, по-ви­димому, не от биологической передачи информации и генетической способности мозга, а от передачи информации через культуру. Очевидно, радикальные изменения в сфере обучения и образования в целом, фор­мирующие «новый интеллект», — это в значительной мере программы, разрабатывающие приемы и операции преобразования коренной интуи­ции. При этом открытым остается вопрос: какую интуицию надо форми­ровать у учащихся — механистическую вместо аристотелевской или сра­зу представления, основанные на идеях теории относительности, которые также будут в дальнейшем развиваться. Ответ на этот вопрос следует искать в осуществляемых сегодня конкретных исследованиях не только педагогов, но также психологов и философов.

Образование и педагогика как предмет философской рефлексии сегодня. Этот вопрос наиболее обстоятельно рассматривается сегодня при об­суждении актуальной проблемы — возможности существования само­стоятельной теоретической дисциплины «Философия образования». На протяжении всего XX в. этот вопрос был в центре внимания при иссле­довании философских концепций образования как взаимоотношения двух областей знания, имеющих многолетнюю историю, а также при вы­явлении специфически философских и эпистемологических проблем образования в целом и педагогики как науки в частности.

Сформировалась ли «философия образования» как самостоятельная теоретическая дисциплина? Ответ на этот вопрос неоднозначен, его об­суждение продолжается. Трудности носят прежде всего терминологичес­кий характер, поскольку в соответствии с западной традицией под «фило­софией образования» часто понимается «общая теория образования», «наука об образовании» и обсуждаются возможности создания такой сис­темы знания. Аргументы против сводятся к следующему: философия обра­зования во многих западных странах стала почти бесполезной, она погряз­ла в технических тонкостях; не существует особого содержания науки об образовании; используются методы, факты и принципы, заимствованные из других областей знания, в том числе философии, для решения проблем образования (Дж. Дьюи, П. Наторп, П. Херст). В этом контексте обсужда­ется вопрос, не является ли педагогика прикладной, конкретной филосо­фией, и в этом случае проблема принимает новый аспект: каково соотно­шение философии и общей теории образования? К середине XIX в. педагогика свое обоснование искала не только в философии, но и в значи­тельной мере в развивающейся эмпирической психологии, что на время

602                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

отодвинуло на второй план размышления о целях и идеалах образования, об антропологии человека и т.д. Формировался собственный предмет пе­дагогики и ее составляющие: методология педагогики, дидактика, методи­ка, теории обучения и воспитания. Вопросы таких областей, как филосо­фия, психология, социология и т.п., существенно переосмысливаются, если они встраиваются в единую теоретическую и прикладную педагогику с ее собственным объектом и предметом. В то же время сохраняется и ос­тается необходимым самостоятельный философский анализ теории и практики образования. Специалисты обычно вычленяют несколько про­блем на стыке с педагогикой, а вернее, являющихся философскими про­блемами самой педагогики, которые можно обнаружить и исследовать с позиций и средствами философии. Обычно указываются следующие проблемы: идеология и образование, образование как составная часть со­циального механизма выживания человечества, роль образования в пре­одолении подавления и унижения личности, взаимосвязь науки и образо­вания — иными словами, социально-философские, социологические и социально-психологические проблемы, решение которых воздействует на образование. Соответственно выделяются по меньшей мере три концеп­ции содержания образования, появлявшиеся последовательно в истории отечественной педагогики и отражающие разные позиции в этом вопросе. Это понимание содержания образования как педагогически адаптирован­ных основ наук, изучаемых в школе, что не предполагает исследования та­ких качеств личности, как творчество, свобода выбора, справедливое отно­шение к людям и т.п.; это определение содержания образования, в том числе с помощью философии, как совокупности знаний, умений и навы­ков, которые должны быть усвоены учениками; наконец, содержание об­разования как педагогически адаптированного социального опыта, вклю­чающего наряду с обыденными, повседневными знаниями и способами деятельности также опыт творчества и эмоционально-ценностных отно­шений. Последнее позволяет человеку формировать в себе не только ис­полнительские качества, но и умение действовать самостоятельно, изме­нять существующее положение дел в обществе. Размышляя об этом, В.В. Краевский, выражающий одну из ведущих точек зрения, полагает, что предметом философской рефлексии в данном случае становится связь между представлениями о месте человека в обществе, с одной стороны, и этими тремя концепциями образования — с другой. Соответственно педа­гогика — единственная специальная наука об образовании в ряду наук, ко­торая изучает образование в совокупности всех составляющих его частей, при этом образование предстает как социально обусловленная деятель­ность, характеризующаяся педагогическим целеполаганием и педагогиче­ским руководством. Очевидно, что педагогическая наука в целом не может иметь тот же предмет, что и философия образования. Краевский справед­ливо отмечает, что это относится и к специальной методологии педагоги-

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      603

ки (по-видимому, как «теории среднего уровня» по классификации Р. Мер-тона), включающей как абстракции, так и эмпирический материал в отли­чие от абстрактного философского мышления и общефилософской мето­дологии. Методология педагогики складывается в целом как система знаний об основаниях и структуре теории, о принципах и методах получе­ния, построения и проверки знаний, а также обоснования программ, логи­ки исследования и оценки качества получаемых результатов¹.

Философия образования, не совпадающая с теорией, методологией и практикой педагогики, имеет специфический круг вопросов и проблем, а если обретает статус дисциплины, то формирует и свой предмет иссле­дования такого объекта, как образование. Это предполагает, в свою оче­редь, определенное обособление от общей философии, что в XX в. про­явилось, в частности, в создании ассоциаций и объединений философов, занимающихся проблемами воспитания и образования, стремящихся ус­тановить диалог с представителями различных педагогических парадигм, осуществить критико-аналитический подход к исходным принципам и предельным основаниям последних.

Осуществившие фундаментальное исследование «образов образования» в западной философии образования XX в. А.П. Огурцов и В.В. Платонов указывают, что основной проблематикой этой области знания становятся сегодня обособление образования в автономную сферу гражданского обще­ства, дифференциация и усложнение структуры и форм образования, поли-парадигмальность педагогического знания, изменение параметров образо­вания в структуре информационного общества, появление цикла наук, изучающих образование². В философском и в педагогическом сообществах наметилась тенденция совместного поиска базовых идеалов и принципов объяснения сложившейся и формирующейся «образовательной действи­тельности», концептуальной базы и методологической программы ее ис­следования. Создание философии образования существенно меняло стра­тегию исследования образования. Обогащался предмет и методы философских исследований с учетом опыта педагогики, в свою очередь, происходило изменение стратегии педагогики на основе общефилософ­ских, эпистемологических и социально-философских положений об обще­стве, человеке и познании. На основе изучения обширной «панорамы фи­лософских концепций образования» авторы пришли к важному выводу: «Две формы дискурсивной практики — философия и педагогика, две фор­мы стратегии исследования... оказались взаимодополнительными, и посте­пенно начала складываться общая установка и общая стратегия... С одной

¹ См.: Краевский В.В. Философия образования — вместо педагогической теории или
вместе с ней? // Труды научного семинара «Философия — образование — общество». М.,
2004. Т. КС. 24-26.

² См.: Огурцов А.П., Платонов В.В. Образы образования. Западная философия образо­
вания. XX век. СПб., 2004. С.12.

604                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

стороны, философская рефлексия, направленная на осмысление процес­сов и актов образования, была восполнена теоретическим и эмпирическим опытом педагогики... С другой стороны, педагогический дискурс, пере­ставший замыкаться в своей области и вышедший на «большой простор» философской рефлексии, сделал предметом своего исследования не только конкретные проблемы образовательной действительности, но и важней­шие социокультурные проблемы времени»¹. Исследование показало, что наряду с обширной психологической, дидактически-методической, соци­ально-психологической эмпирией в педагогике успешно разрабатывались теоретические концепции, представляющие не только несомненный со­держательный интерес, но и формы специализированного гуманитарного знания. Соответственно в этом качестве они могут быть предметом анали­за логики, методологии и философии.

В дальнейшем философия образования как новая исследовательская область и ее философско-теоретический фундамент будут, по-видимому, создаваться общими усилиями педагогов и философов, обращающихся к современным реальным педагогическим проблемам. Такая тенденция перекликается с идеями русского ученого-педагога, философа СИ. Гес-сена, который еще в начале XX в. полагал, что «философия, подобно всем ветвям чистого знания, имеет также свое практическое приложе­ние, свою "технику", и что приложение философского знания к жизни есть не что иное, как педагогика...»². В отечественной философии XX в. известны философская концепция образования Э.В. Ильенкова, мето­дологическая программа Г.П. Щедровицкого, программа «диалога куль­тур» B.C. Библера, исследования Ф.Т. Михайлова. Сегодня проблемы философии образования широко обсуждаются как за рубежом, так и в нашей стране, в частности на страницах ведущих журналов по филосо­фии и педагогике, в докладах ученых на секции «Философия образова­ния» III и IV Всероссийских философских конгрессов.

В целом же ситуация усложняется тем, что современное образование, как отмечает В.А. Лекторский, существует в рамках принципиально иной цивилизации, базирующейся на другой системе ценностей, нежели тради­ционная европейская культура, начиная с Античности. «Пути мышления, нравственности и искусства давно разошлись. Мышление носит по пре­имуществу инструментальный характер, так как обслуживает прежде всего сферу естественных наук и техники. Обучение такому мышлению не ведет к нравственному развитию. ...Образованный человек отождествляется с че­ловеком знающим. Между тем подобный идеал образования все более ста­вится сегодня под сомнение»³. Знания быстро стареют, сложные современ-

¹ Там же. С. 21-22.

² Гессен СИ. Основы педагогики. Введение в прикладную философию. М., 1995. С. 269.

³ Труды научного семинара «Философия—образование—общество». Т. 1С. 3.

4.14. Философские проблемы специальных наук                   605

ные проблемы требуют нестандартных решений и методов, значит, образо­вание должно стать обучением способам творческого и критического мыш­ления, средством воспитания нравственных и гражданских добродетелей.

Разумеется, существует еще множество других актуальных философ­ских проблем современного образования. Это вопрос о классической мо­дели образования и ее кризисе сегодня, о многообразии культур и много­образии моделей образования, педагогических практик, о возможности единой парадигмы и целостной системы образования в современной ци­вилизации. Особая проблема — компьютерная техника, ее идеи и про­граммы как новые возможности формирования мышления, обучения, об­разования в целом, антропологические смыслы компьютеризации, а также применение принципиально иных, в частности синергетического, глобалистского, подходов к образованию. Но за всем этим стоит человек в единстве его интеллекта, нравственных и гражданских добродетелей.

Вопросы для самопроверки

1. Как сочетается образование и воспитание, знание и добродетели в древне­греческой пайдейе?

2. Имеет ли пайдейа значение для современной культуры и системы образо­вания?

3. В чем состоит философское и педагогическое содержание принципа «забо­ты о самом себе» в трактовке М. Фуко? Возможно ли применение этого принци­па сегодня?

4. Как влияет понимание субъекта познания в философии на трактовку субъ­екта в теории образования?

5. Как можно понять идею Гегеля о «подъеме индивида ко всеобщему опыту и знанию»?

6. Каковы главные идеи герменевтической концепции образования?

7. Что такое философия образования, как можно определить ее предмет?

 

8. Как вы оцениваете высказывание о том, что педагогика является «при­кладной философией»?

9. Возможен ли в нашей стране процесс обособления образования в автоном­ную сферу гражданского общества? Как вы понимаете такой процесс?

10. Назовите ведущих российских и западноевропейских исследователей фи­лософии образования.

Темы рефератов

1. Философия и педагогика как взаимодополнительные формы дискурса и стратегии исследования образования.

2. Философия образования как теоретическая дисциплина. Предмет, струк­тура, методология.

3. Эмпирико-аналитические и гуманитарные направления в философии об­разования.

606                4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

4. Герменевтика и философия образования (В. Дильтей, Г. Ноль, Х.Г. Гадамер и др. — на выбор).

5. Концепция образования в контексте диалогической философии.

6. Принцип автономии человека и образования в гражданском обществе.

7. Постмодернизм и деконструкция образования.

8. Глобализация и проблемы образования в современном мире.

9. Педагогические идеи в трудах русских философов и писателей (А.С. Хомя­ков, П.Д. Юркевич, Л.Н. Толстой, ГГ. Шпет, СИ. Гессен и др. — на выбор).

Литература

Гадамер Х.Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988.

Гессен СИ. Основы педагогики. Введение в прикладную философию. М., 1995.

Гусинский Э.И., Турчанинова Ю.И. Введение в философию образования. М., 2000.

Йегер В. Пайдейа. Воспитание античного грека (эпоха великих воспитателей и воспитательных систем). М., 1997.

Климентьев В.Е. Философия образования или научная педагогика? // Рацио­нализм и культура на пороге третьего тысячелетия. Р. н/Д., 2002. Т. 1.

Краевский В.В. Педагогика между философией и психологией // Педагогика. 1994. №6.

МарруА.И. История воспитания в античности (Греция). М., 1998.

Михайлов Ф.Т. Избранное. М., 2001.

Огурцов А.П., Платонов В.В. Образы образования. Западная философия об­разования. XX век. СПб., 2004.

Фоллмер Г. Эволюционная теория познания. К природе человеческого по­знания // Культура и развитие научного знания. М., 1991.

Фуко М. Герменевтика субъекта // Социо-логос. М., 1991. Вып. 1.

4.14.4. Философские и методологические проблемы исторической науки

Философия всегда относилась к истории как объекту своего изучения, что закрепилось в особом направлении исследования, называемом фило­софией истории. Философия истории дает наиболее общие интерпрета­ции всемирной истории, находя в ней тенденции и закономерности. От взгляда на историю как хаос и произвол философы перешли к утвержде­нию ее циклического характера (Дж. Вико). Позже циклические концеп­ции опирались на идеи конечности цивилизационного развития. Фило­софией истории занимались не только философы, но и историки. Так, русский историк XIX в. Н.Я. Данилевский и английский историк XX в. АТойнби связали циклический характер развития с изменениями куль­турно-исторических типов (термин Данилевского) или цивилизаций (Тойнби). На циклический характер истории указывал немецкий культу­ролог и философ О. Шпенглер. Идею прогресса разделяли М. Кондорсе,

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      607

И.О. Гердер, И. Гегель, К. Маркс и многие другие. К. Ясперс выдвинул концепцию осевого времени истории, т.е. однотипного, формирующего некоторую ось развития достижений в разных частях Земли.

Философия истории занимается выявлением смысла истории, ее движущих сил, сменой тенденций ее развития, прогнозированием буду­щего. История познается в форме рассказа о событии и научной исто­рии, где метод описания, повествования также присутствует, но где со­блюдаются методы научной реконструкции фактов, интерпретации, адекватной изучаемой эпохи, критическая рефлексия.

Историческая наука более всего нуждается в философии истории при обсуждении проблем всемирной истории. Например, при написании мно­готомной всемирной истории необходимо выбрать философско-истори-ческую концепцию для нахождения рамок расположения материала. Труд­но написать всемирную историю, следуя позитивистской концепции немецкого историка Л. Ранке, считавшего, что историю надо подать, как все, собственно, и происходило. Возможно, это получится применительно к событиям небольшого формата, но не в отношении всемирной истории. Пишущие о всемирной истории должны сгруппировать известные им со­бытия в соответствии с определенным пониманием закономерностей ис­тории. Факты выступают здесь не как события, а как фрагменты истины, получаемые в результате теоретического осмысления событий. Теоретиче­ский уровень присущ научному знанию, и получение эмпирического зна­ния выступает здесь так же, как научная проблема.

Это означает, что, кроме философии истории, существуют философ­ские проблемы исторической науки. Среди них весьма спорным являет­ся вопрос о теоретических построениях в исторической науке. По этому вопросу идет полемика.

Большинство исследователей, обсуждая проблему эмпирического — теоретического в общем виде, сходятся во мнении, что эмпирический объ­ект наблюдаем в реальности, в ходе созерцания или эксперимента. Теоре­тический объект является идеальным, формируется в ходе теоретического познания. Как показал отечественный исследователь B.C. Швырев, это позволяет относительно самостоятельно оперировать с ним в ходе научной деятельности¹. Иногда противоречия стремлений к научному изложению истории, к ее концептуализации, с одной стороны, и ее представлению в виде рассказа, литературного описания событий прошлого — с другой, трактуется как наличие «двух историй». Фихте делил историю на априор­ную (теоретическую) и апостериорную (эмпирическую). Им была постав­лена проблема, которая до сих пор является предметом острых дискуссий: имеется ли теоретическая история или концептуализация историка стро­ится на теориях других дисциплин — социальной философии, социоло-

¹ См.: Швырев B . C . Теоретическое и эмпирическое в научном познании. М, 1978.

608                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

гии, политологии и пр. Доминирование культурцентристских программ в изучении истории, направленных на раскрытие уникальных, неповтори­мых черт истории, на формирование метода индивидуализации, примене­ние таких подходов, как понимание, истолкование и интерпретация, дела­ют преобладающим мнение о заемном характере теорий в исторической науке, по сравнению с мнением, что она производит их самостоятельно. Последняя точка зрения аргументированно отстаивается новосибирскими методологами исторической науки (Н. Розовым и другими).

Критерий непосредственной наблюдаемости, так легко позволявший различать эмпирическое и теоретическое на ранних стадиях развития есте­ствознания, вызвал там существенные трудности. Историческая наука в полной мере столкнулась с ними, поскольку принцип наблюдаемости име­ет в ней чисто условное значение: события прошлого нельзя повторить, уви­деть. Они реконструируются из источников на таком уровне конкретности, что их можно себе представить. Эмпирические данные в научном познании, в историческом в частности, не тождественны наблюдаемым явлениям.

Историческая наука сталкивается с проблемой интерпретации источ­ников, которая могла бы обеспечить наиболее достоверную эмпиричес­кую базу. Специальная дисциплина — источниковедение — занимается этим вопросом.

Историография применяет методы, учитывающие историю историче­ской науки, и теорию исторического познания, вырабатывая правила от­бора фактов и методы анализа источников, к явным или скрытым фило-софско-историческим концепциям. При этом философско-исторические концепции могут выступить не только мировоззренческой, но и методо­логической основой для исторической интерпретации. Формирование историографии как науки происходило в течение длительного времени. Осуществлялся анализ преобразования исторического источника и полу­чения факта истории посредством интерпретации и критики источников, очищения их от напластаваний времени, искажений и выдумок. Метод критики источников является одним из центральных в историографии.

Историография строится как наука, дисциплина исторической науки, которая требует доказательности. Вместе с тем нарративный, описатель­ный материал не исчезает из исторической науки, формируя историчес­кое описание в качестве литературно приемлемого текста, дающего убе­дительную интерпретацию источников и воскрешающего исторические факты не в абстрактной форме, а в форме материала самой истории. Ли­тературный стиль, использование приемов литературной обработки ис­точников, применение метафор, сравнений — все это делает историчес­кие произведения культурными феноменами, дающими богатейший материал для многих наук и для культуры в целом.

Историческая наука пытается избежать презентизма, т.е. истолкова­ния прошлого в терминах современности. Но презентизм полагал, что

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      609

история нужна не для реконструкции прошлого, а как материал усвое­ния ее уроков при решении современных проблем. Это понимание пре-зентизм получил, опираясь на философию прагматизма.

Как и прочие дисциплины, историческая наука развивается на основе двух исследовательских программ — натуралистической и культурцент-ристской. В истории исторической науки натуралистические или объек­тивирующие подходы были представлены позитивистской исторической школой Л. Ранке. Эмпирико-индуктивистская трактовка исторических фактов, убеждение, что историческая наука может преодолеть «инонауч-ность» ценностных интерпретаций и заимствовать более строгие методы нахождения объективности, во многих случаях превращали приемлемый научный метод редукции в редукционизм, устраняющий саму душу исто­рического процесса, его объективное ценностное содержание. Этой точке зрения не хватало необходимых предпосылок, состоящих в признании ценностного содержания исторических эпох и их роли в формировании мировоззрения. Однако, несмотря на опасность натуралистического ре­дукционизма, сам метод применения натуралистической программы к истории не отрицался даже Риккертом, который впервые обосновал анти­натуралистический подход для наук об истории и культуре. «Конечно, с естественно-научной точки зрения можно рассматривать всю действи­тельность, а следовательно, и всю культуру, как природу, и изгнание из та­кого рассмотрения всех решительно точек зрения ценности не только воз­можно, но и необходимо. Но можно ли считать эту точку зрения единственно правомерной, отрицая тем самым всякое историческое обра­зование понятий как произвольное, и не должно ли игнорирование цен­ности в естествознании принципиально ограничиваться сферою естест­венно-научного специального исследования?» — писал он¹.

Натуралистические трактовки истории связаны с позитивистской ме­тодологией, с попыткой сознательно объективировать исторический про­цесс. Наиболее характерным примером является схема охватывающего за­кона Поппера—Гемпеля, согласно которой закономерности истории легко уподобить физическим. Подобно тому, как нить некой длины может вы­держать только определенный груз, а при его увеличении рвется, можно сказать, что страна способна выдержать некий натиск, не превышающий определенных размеров. Например, раздел Польши так же закономерно определен превосходством объединенных сил Австрии, Пруссии и России, как обрыв нити — превышением допустимого груза. До известной степени этот пример кажется убедительным. Но история знает случаи, когда мно­гократно превосходящие силы терпят поражение от более слабого, но крепкого духом, знающего, за что сражается, или более организованного противника, например поражение США во Вьетнаме. Натуралистическая

¹ Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб., 1911. С. 191.

610                       4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

программа может быть представлена в форме математического моделиро­вания истории или задачи с ограниченными возможностями.

Позитивизм предполагал более значимым, чем ценности культуры, участие в истории масс, народных низов. Л. Ранке стремился, опираясь на документальные источники, описать исторические события так, как они происходили. Но этот метод был менее адекватен объекту и предме­ту исторической науки, чем антинатуралистический, культурцентрист-ский. Риккерт, соглашаясь со стремлением Ранке к объективности, по­лагал, что она достигается историком при учете ценностного мира истории и уникальности исторических событий. Он даже придавал зна­чение оценке, которую дает историк своей эпохе, говоря, что Ранке «из­бежал одностороннего искажения и оценки фактов не благодаря безраз­личию, но благодаря универсальности своего сочувствия; так что даже сам великий мастер "объективной" истории... является в исторических трудах своих "сочувствующим человеком"»¹.

Преобладающей в исторической науке является культурцентристская программа. Философы-неокантианцы Г. Риккерт и В. Виндельбанд в XIX в. впервые обнаружили «инонаучность» (другие критерии научности) исто­рии и наук о культуре, большую ориентацию на субъективный фактор, понимание, интерпретацию смыслов, уникальность исторических собы­тий и их неповторимость. Они проводили различие между науками о природе и науками о культуре, исходя не только из их предмета либо ме­тода, но и из понятия ценностей. Отнесение к ценности является проце­дурой установления фактов истории. Оценка этих фактов историками новых фактов не устанавливает. Виндельбанд считает оценку историчес­кого прошлого задачей философа, а не историка. Ценности ушедших эпох интересуют историка, и благодаря их открытию историк приближа­ется к общезначимому. Оценивание же этих ценностей не является зада­чей историка. Дж. Коллингвуд считал, что и ценностно-ориенти­рованный подход имеет трудности, так как не может восстановить контекст исторических деяний, пытаясь проникнуть в ценности эпохи. Только ставящий такую проблему историк мог найти методологические средства для реконструкции ценностных предпосылок человека иной эпохи. По мнению Коллингвуда, это сделает историю познаваемой.

Культурцентристская исследовательская программа имманентно при­суща исторической науке, ибо обращается к ценностям истории, к соот­ношению мотивов и ценностей людей, действующих в истории, ценнос­ти исторической эпохи и проблеме оценки ее историком в процессе развития исторического знания. Все эти три аспекта ценностного суще­ствования интересуют исследователей, выдвигая на центральное место исторической науки проблему объективности, суть которой состоит в

¹ Риккерт Г. Указ. соч. С. 125—126.

4.14. Философские проблемы специальных наук                   611

способности отделить объективно присущее эпохе ценностное содержа­ние от его оценки. Ценностное содержание исторических эпох неразрыв­но связано с тем, какая культурная схема, какой набор ценностей высту­пает в определенной эпохе в качестве программы деятельности людей. Историческое знание предполагает интерес не только к научным, но и к иным формам познавательной деятельности. Они отличаются от истори­ческих дисциплин научными методами, отсутствием сконструированно­го предмета исследования, исследовательской программы, критериев до­казательности исторического знания.

Философия играет решающую роль в осмыслении методов историче­ской науки.

Вопросы для самопроверки

1. Как соотносится философия истории и философские проблемы историче­ской науки?

2. Натурализм и объективизм в изучении истории.

3. Антинатуралистическая исследовательская программа в изучении истори­ческого процесса.

4. Г. Риккерт и В. Виндельбанд о разделении наук о природе и наук о культу­ре. «Инонаучность» исторической науки.

5. Эмпирическое и теоретическое в исторической науке.

6. Соотношение ценностей и оценки в исторической науке.

7. Презентизм.

8. Дж. Коллингвуд о методах исторической науки.

9. Источниковедение и методы исторической науки.

Темы рефератов

1. Смысл и назначение истории (К. Ясперс).

2. Дж. Коллингвуд о методах исторической науки.

3. Основные исследовательские программы исторической науки.

4. Идеографические и номотетические методы в исторической науке.

5. Проблема факта в исторической науке.

6. Презентизм и прагматизм в интерпретации истории.

7. Ценность и оценка в исторической науке.

Литература

Виндельбанд В. Философия немецкой духовной жизни XIX столетия // Из­бранное. Дух и история. М., 1995.

Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. Зиммель Г. Проблемы философии истории// Избранное. М., 1994. Коллингвуд Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. Ланглуа Ф., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории. СПб., 1899.

612                4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Философия русской истории. М., 2003.

Пселл М. Хронография. М., 1978.

Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. М., 1998.

Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994.

4.14.5. Философские и методологические проблемы социологической науки

В отношении многих научных дисциплин — истории, права, политики, философии — можно сказать, что они имеют свою философию (филосо­фию истории, философию права, философию политики). Социологиче­ские науки не имеют такой философии. Ее теоретический уровень очень близок к социально-философскому. Известные ученые по-разному ви­дят свою дисциплинарную принадлежность. Так, Р. Мертон, считая себя социологом, полагает, что К. Маркс и Т. Парсонс — философы. Другие исследователи называют их социологами.

Социология — одна из ведущих дисциплин социально-гуманитарного знания, основанная философом-позитивистом О. Контом (1799—1857) в качестве позитивной, базирующейся на фактах науке. Создавая социоло­гию, Конт стремился к тому, чтобы новая наука могла разрешать конфлик­ты и предотвращать такие социальные потрясения, как Великая француз­ская революция. Предметной областью социологии стало общество в целом и его структуры, протекающие в нем процессы. При этом под обще­ством понималось не все человеческое общество, как первоначально пред­полагал Конт, а отдельные общества, представленные в форме националь­ных государств. Сегодня, в условиях глобализации и взаимодействия отдельных обществ, социолог обращается также к проблемам человечест­ва (анализ глобальных процессов) и вопросам взаимодействия отдельных обществ (социология международных отношений), но основной сферой его исследования являются отдельные общества.

В структуре наук об обществе философия строит наиболее генерализи­рованные, обобщенные теории, которые играют методологическую роль и взаимодействует с макросоциологическими теориями. Эти взаимодействия осуществляются как на общефилософском уровне, где решаются теорети­ко-познавательные проблемы, так и на уровне социальной философии — специализированной философской дисциплины, изучающей общество на уровне самых абстрактных теорий — социальных трансформаций, таких, как циклическое развитие, прогресс, модернизация, глобализация, соци­альная эволюция и революция, а также анализа социального — социальной структуры, теории классов, мировоззрения и пр. Макросоциологические теории тесно связаны с социально-философскими. Они часто имеют фило­софские предпосылки и способствуют развитию философских идей. Так,

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      613

теория формирования западного капитализма на основе протестантской этики М. Вебера послужила основой философской теории развития капи­тализма вообще, а также теорий рациональности.

В социологии изучаются не только теории, имеющие предельный для данной дисциплины уровень обобщения, но и так называемые теории среднего уровня, например теории элит, институционализации и др., кото­рые ограничивают сферу своей деятельности выделенной частью предмет­ной области социологии. Они также учитываются философами при пост­роении теорий предельного уровня общности, но, главным образом, при посредничестве общесоциологических теорий. На эмпирическом уровне, в микросоциологических исследованиях, значимость взаимодействия с философией убывает. Философия обеспечивает социологию концептуаль­ными познавательными схемами. Она выделяет такие типы научности, как классическая, неклассическая и постнеклассическая, вводит понятие па­радигмы, характеризует наиболее генерализованные парадигмы или ис­следовательские программы, такие, как натурализм и антинатурализм, в рамках которых социология развивает многообразие парадигм: структур­но-функциональные, символический интеракционизм, «понимающая» социология, феноменология. Особенно плодотворно взаимодействие фи­лософии, социальной философии и социологии в сфере феноменологиче­ской парадигмы исследования. Разработанная философом Э. Гуссерлем, феноменология получила успешное развитие в трудах А. Шюца, П. Берге­ра, Т. Лукмана и др. Ее применение в социологии стимулировало дальней­шую работу философии в сфере феноменологии. Таким образом, несмот­ря на наличие наиболее обобщенных философских концепций и их влияния на социологию, существует встречное воздействие социологичес­ких теорий на философию.

Влияние философии на социологию сказывается в необходимости сов­местного обсуждения ряда наиболее общих понятий, таких, как «общест­во», «человечество», «личность», «социализация». Меняется их содержание и их дисциплинарное место. О. Конт начинал говорить о человечестве, но оно представало ни как объект, ни как предмет социологии. Сегодня угро­зы и риски, глобализация сделали это понятие более осязаемым. Общество, всегда понимавшееся как существующее в национально-государственных границах (отдельное общество), сегодня трактуется и как международное общество, и как человечество, не теряя пока своего первого, базового со­держания. Меняются также парадигмы социологии. В частности, измене­ние объекта и предмета социологии связано с появлением мир-системной парадигмы И. Валлерстайна и с новой парадигмой глобализации.

В условиях быстрых социальных трансформаций многие темы со­циологии становятся философскими, и наоборот. Сегодня общим пред­метом дискуссии стало понимание социального как сферы социологи­ческого и социально-философского исследования. Такие традиционные

614                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

социологические понятия, как социальная структура, социализация и многие другие, нуждаются в совместном осмыслении.

Социальная структура — устойчивые формы взаимосвязи между эле­ментами социальной системы общества, обусловленные разделением труда, отношением классов и социальных групп, наличием институтов, основа социального порядка. Нет единого представления о содержании этого термина. Однако он имеет и общефилософскую, социально-фило­софскую значимость, представляет интерес для политологов, экономис­тов и культурологов.

Наибольшее развитие понятие социальной структуры получило в структурном функционализме, структурализме и постструктурализме. Когда структура общества в социальных исследованиях выдвигается на первое место, нередко теряется интерес к социальному действию, так как структуры характеризуют момент устойчивости и стабильности, проти­востоящий социальному действию, вносящему изменения. В качестве ответа на противоречие структуры и действия Э. Гидденсом предложена теория структурации. В соответствии с ней социальные структуры фор­мируют человеческие практики, но эти практики, в свою очередь, строят и воспроизводят социальные структуры. Наибольшее различие в пони­мании социальной структуры обнаруживается между теми, кто рассмат­ривает социальные структуры как сложившиеся в определенный образец социальные практики, нормы, роли, статусы (структурные функциона­листы), и теми, кто воспринимает социальную структуру в качестве осно­вополагающих принципов, например, используя в качестве таковых от­ношение к средствам производства, которые и формируют практики (например, марксисты-структуралисты).

Наибольший интерес к социальным структурам проявили структур­ные функционалисты Р. Мертон и Т. Парсонс. Мертон видел социаль­ную структуру как упорядоченное отношение ролей и статусов. Парсонс предложил модель вертикально интегрированной социальной структу­ры, которая состоит из четырех элементов, выполняющих четыре функ­ции. Устойчивость обществу обеспечивает выполнение функциональ­ных требований разными подсистемами общества. К ним относятся: адаптация, т.е. приспособление системы к внешней среде; целедостиже-ние — постановка целей и мобилизация ресурсов на ее реализацию; со­циальная интеграция, происходящая внутри системы, обеспечивающая ей нормативное единство; функция воспроизводства и сохранения об­разца преимущественно посредством социализации, при которой луч­шие образцы адаптации, целедостижения и интеграции сохраняются. Этим путем обеспечивается воспроизводство ценностей и идентичности и институтов в социальной структуре. В социальном мире «островной» характер порядка на фоне множества неупорядоченных явлений — ак­сиома. Классификация типов порядка осуществляется по разным осно-

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      615

ваниям. Например, разделением на военные и промышленные способы организации у Г. Спенсера. Э. Дюркгейм выделяет два типа порядка — механическая и органическая солидарность на основе разделения труда. У Вебера порядки отличаются различием ценностной и целевой рацио­нальности, у Тенниса — разделением общины и общества. Примером описания социальной структуры является выделенная Дюркгеймом ме­ханическая солидарность ранних докапиталистических обществ, осно­ванная на сходстве функций, выполняемых людьми в обществе, и их взаимозаменяемости, и органическая солидарность, вызванная разделе­нием труда, развитием капитализма и уменьшением роли коллективно­го сознания. Здесь появляется новый тип целостности и устойчивости, делающий связи более прочными, обеспеченными не сходством коллек­тивных представлений, а взаимообусловливающим многообразием.

При этом могут быть представлены две модели порядка, которые наиболее значимы для оценки посткоммунистических трансформаций: одна из них предполагает унификацию содержаний и действий, запла-нированность событий и подавляет то, что препятствует реатизации из­бранных идеалов порядка; вторая возможна в условиях, когда имеются некоторые непреложные принципы организации, обеспечивающие ос­новные права граждан, а внимание сосредоточено на обеспечении их центрального регулятивного значения без особого интереса к многооб­разию флуктуации, существующих в обществе. И рассуждение об этих проблемах переходит уже на междисциплинарный уровень философ­ского, социологического, политологического взаимодействия.

Между указанными типами порядка, которые можно обозначить как тоталитарный и демократический порядок, существует «ничейная зем­ля» плохо сформированных социальных структур, воспринимаемых ча­сто как беспорядок, отсутствие порядка, при котором, однако, общест­во достаточно долго существует и функционирует. Эта ничейная земля должна стать областью промежуточных типов порядка, например анар­хического, которые размещаются на ней, ибо, если бы речь шла о пол­ном отсутствии порядка, о хаосе, общество не могло бы пребывать в нем в течение продолжительного времени. И здесь усиливается междисцип-линарность анализа. Нужны уже усилия культурологов и психологов.

Аналогичным образом обстоит дело с проблемой социализации, под которой понимают процесс включения личности в общество, усвоения ценностно-нормативных содержаний, знаний, обычаев, традиций, бо­гатства и многообразия культуры, а также обучение выполнению соци­альных ролей. Имеются разные стадии социализации. Выделяют пер­вичную и вторичную стадии. Первичная характеризует развитие ребенка с самых ранних его ступеней до формирования зрелой личности. На первой фазе преобладает социализация под влиянием воспитания, обра­зования и формирования личности. Вторичная социализация характе-

616                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

ризует развитие зрелой личности под воздействием социальных инсти­тутов, сопровождает всю жизнь человека, включает непрерывное фор­мирование новых знаний, навыков, отношений. На развитие личности оказывают влияние биологические факторы, в том числе и наследствен­ность, окружающая природная среда. Они оказывают влияние на харак­тер социализации.

Социализация изучается философами, социологами, психологами, историками, антропологами. В отечественной психологии (Л.С. Выгот­ским, А.Н. Леонтьевым и др.) разработана теория социальной деятель­ности как основа социализации.

Представитель символического интеракционизма Дж.Г. Мид рас­сматривает социализацию как освоение социальных ролей в процессе социального взаимодействия. Так формируются возможности индиви­дуальной социализации, в ходе которой освоение ролей сопряжено с ос­воением социально-культурных значений и символов, развитием образ­ного мышления и интеллекта.

3. Фрейду принадлежит анализ социализации биологической приро­ды человека и его первичных влечений. Фрейд считает, что агентами со­циализации ребенка выступают родители и семья и заканчивается этот процесс к 5—6 годам.

По мнению Э. Эриксона, который дает наиболее широкую трактов­ку, социализация осуществляется в течение всей жизни, путем решения некоторых проблем, которые возникают на разных этапах. Жизнь под­разделяется им на восемь фаз, пять из которых относятся к детству, а ос­тальные — к взрослому возрасту. На каждом этапе преодолеваются антиномии, одна из сторон которых направлена на углубление социа­лизации, а другая — на замыкание в себе. Грудной возраст: осуществля­ется выбор между доверием и недоверием к внешнему миру, где доверие характеризует наиболее успешную социализацию. Один-два года: вы­бор между автономией и сомнением, формируется автономия и личная ценность или сомнение. Формирование чувства автономии сопутствует развитию таких качеств, как ощущение личной ценности и ответствен­ность. От трех до пяти: выбор между инициативой и чувством вины. Пресечение инициативы формирует чувство вины и ослабляет социа­лизацию. Младший школьный возраст: трудолюбие или неполноцен­ность. Юность: становление индивидуальности (идентификация) или ролевая диффузия, ощущение своей индивидуальности или расплывча­тое «я». Начало взрослого периода: интимность или одиночество. Сред­ний возраст: творческая активность или застой. Старость: умиротворе­ние или отчаяние.

Социализация включает в самом начале развития человека получе­ние знаний с помощью органов чувств, типизации ощущений (холод­ное — горячее и пр.), затем типизации с помощью языка, из этого выра-

4.14. Философские проблемы специальных наук                   617

стает запас знаний здравого смысла. Дальнейший запас знаний опреде­ляется биографией.

Наряду с социализацией может происходить десоциализация — утра­та ценностей, норм, знаний, в том числе и знания своей культуры, вымы­вание социального, откат от социального и приближение к биологичес­кому как при неблагоприятных общественных трансформациях, так и в особых личностных условиях, при разрушении повседневности. Как уси­ливающиеся процессы глобального и локального уровня, они привлека­ют внимание философов. Социализация и десоциализация тесно связа­ны с понятием ресоциализации, которое характеризует болезненную радикальную смену прежних социальных установок и идентичности.

Необходимо отличать ресоциализацию от вторичной социализации. Вторичная социализация продолжает углубление полученных прежде социальных навыков, знаний и общественно принятых форм поведе­ния. Ресоциализация — это новая социализация, ломающая прежние социальные установки после радикальных изменений в обществе или разрушения привычного образа жизни, невозможности решить новые проблемы методами, полученными в результате прежней социализации. Социологическая теория социализации, структурации теряет обособ­ленность при радикальных изменениях и становится частью философ­ского анализа в рамках теорий социальной трансформации.

Вопросы для самопроверки

1. Исследовательские программы социологии.

2. Философия и социология.

3. Понимание общества.

4. Социологические парадигмы.

5. Теории среднего уровня в социологии.

6. Социализация.

Темы рефератов

1. Объект и предмет социологии.

2. Социальные трансформации и изменение понятия «общество».

3. Парадигмы социологии.

4. Основные исследовательские направления в социологии.

5. Социальный порядок.

Литература

Валлерстайн И. Анализ мировых систем: системное видение мирового сооб­щества // Социология на пороге XXI века. Новые направления исследований.

М., 1988.

618                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

ГидденсЭ. Социология. М., 1999. Микешина Л.А. Философия науки. М., 2005.

Федотова В.Г. Как возможна социальная наука в России и других незападных странах // Социальные знания и социальные изменения. М., 2001. С. 39—53.

4.14.6. Философские и методологические проблемы наук о государстве и праве

Философия права является одной из ведущих философских дисциплин, имеющих важное методологическое значение для наук юридического цик­ла. Она исследует основания права, его онтологические, гносеологические и ценностные функции, которые всегда были предметом философского интереса. Философия права в истории свого развития утвердила естествен­ные права человека и положила их в основу концепций права, государства и правовой политики. Свободы и права индивида, которых придержива­лись западные общества, были обоснованы Т. Гоббсом, Дж. Локком и Ж.Ж. Руссо. Среди базовых принципов центральное место занимали есте­ственные права и общественный договор. В современных дискуссиях эти понятия нередко теряют свою онтологичность и рассматриваются не как некие социальные реалии, а как модели объяснения.

В западных обществах существует своего рода общественный договор, который действует на протяжении пятисот лет их успешного развития. Этот договор основан на рациональности, автономии индивида, эффективности в достижении целей, праве, свободе в поиске других благ на основе свобо­ды, законодательном регулировании. Естественное состояние представляет собой идеальную модель статусного равенства, а общественный договор — модель возможностей согласованного совместного функционирования в обществе, достигнутую на основе принципа морального равенства людей. Известный западный политолог У. Кимлика пишет: «Прежде всего мы должны воспринимать договор не как гарантию согласия, явно выраженно­го или гипотетического, а как прием, позволяющий просеивать следствия определенных моральных посылок при рассмотрении равенства людей в моральном отношении. Мы используем идею естественного состояния не для объяснения исторического происхождения общества или для установ­ления исторических обязательств правительств и индивидов, а для модели­рования идеи равенства индивидов в моральном отношении»¹. И далее: «Идея естественного состояния представляет, таким образом, не антропо­логическое утверждение о досоциальном существовании людей, а требова­ние отсутствия природной подчиненности одних людей другим»². (Относи-

¹ Кимлика У. Либеральное равенство // Современный либерализм. М., 1998. С. 150.

² Там же.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      619

тельно многих обществ можно говорить об этом состоянии так же, как об онтологической реальности для больших масс населения.)

Право является важнейшим источником норм. И в этом отношении оно интересует философию так же, как мораль или наука.

Философские и методологические проблемы наук о государстве и пра­ве опираются на философию права, но ставят вопросы более конкретного содержания, в том числе и те, которые возникают в рамках правовых дис­циплин и правовой практики, касаются социальных норм и лежат на пере­сечении интересов разных научных дисциплин. Примером может служить обсуждение социологом П. Сорокиным сущности преступления. Он ана­лизирует имеющиеся взгляды на преступление. Согласно одному из них, уголовные правонарушения отличаются от других действий своим содер­жанием, а именно нанесением вреда человеческим потребностям. Однако, по мнению Сорокина, нет таких одинаковых действий, включая убийство, которые всеми кодексами были бы признаны в качестве преступления. Так, переход из православия в язычество в России долгое время считался преступлением, а в Европе смена религии не относится к таковым.

Другое разбираемое Сорокиным понимание преступления состоит в том, чтобы рассмотреть его как такое правонарушение, которое направ­лено против наиболее важных интересов человека или социальной груп­пы. По этому поводу Сорокин приводит следующий пример: брамин ос­тался бы ненаказанным за убийство человека нижней касты, но был бы признан преступником, если бы купил молока.

Сорокин критикует также трактовку преступления как противоправ­ного деяния, совершенного вменяемым человеком. Преступление не­вменяемого человека не перестает быть преступлением.

Им критикуются определения преступления, даваемые уголовным по­зитивным правом и зафиксированные в уголовных уложениях, отличаю­щиеся между собой в разных странах; отклоняются утилитаристские кон­цепции, считающие, что преступник отвергает позитивные нормы, так как можно указать социальные нормы, не имеющие утилитарного значения.

Не принимается им и определение Э. Дюркгейма, считающего посту­пок преступным, если он оскорбляет сильные и определенные состояния коллективного сознания из-за трудностей определения этих состояний.

В результате этой критики П. Сорокин приходит к пониманию, что преступление является психологическим явлением и соответствует оп­ределению, которое ему представляется инвариантным: «...преступные или запрещенные акты суть акты, противоречащие "дозволенно-долж­ному" шаблону поведения»¹. И это относится как к индивиду, так и к группе. Эти всеобщие оценки преступления соответствуют психическо-

¹ Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основ­ных формах общественного поведения и морали. СПб., 1999. С. 116.

620                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

му складу людей, как тех, кто совершает преступление, так и тех, кто считает, что оно свершилось.

Таким образом, устанавливается не уголовно-процессуальное, а сво­его рода экзистенциально-психологическое истолкование преступления в его всеобщем понимании. И если его можно оспорить (а это возможно сделать, например указав на недостаточную различимость преступления и нарушения моральной нормы), методология работы с многообразием значений и нахождением инварианта представляет интерес. Суть этой методологии состоит в понимании того, что «объект мышления стано­вится гораздо понятней по мере накопления различных перспектив, в которых его можно рассматривать»¹.

Хотя Сорокин — социолог, но это его размышление можно отнести скорее к философскому, так как сфера дефиниций — преимущественная сфера интересов философа.

Философов интересует соотношение права и блага. Есть разные трак­товки. Одни исходят из первичности права и свободы по отношению к благу и индивидуального блага по отношению к общественному благу (неолиберальные концепции), другие считают первичным благо по отно­шению к праву, свободе, а общественное благо — по отношению к инди­видуальному (перфекционизм, велферизм). Перфекционизм построен на идее естественной доброты людей, искаженной эгоизмом и утилитариз­мом, которая должна работать и в социальных условиях. Велферизм счи­тает, что благополучие необходимо всем людям независимо от их досто­инств. Велферизм ориентирован на помощь людям, перфекционизм — на их улучшение. Все три концепции имеют правовое воплощение.

Неолиберальная точка зрения утверждает приоритет права над благом из-за невозможности выделить какое-либо одно благо или одну позитив­ную ценность в качестве источника всех прочих благ и ценностей, из-за того, что люди по-разному оценивают блага и различные вещи считают хорошими. Но право и свобода рассматриваются неолибералами как ис­точник разнообразных благ. Радикальные либералы считают, что общест­венное благо слагается из суммы индивидуальных благ. Неверность по­следнего тезиса доказана Дж. Нойманом в так называемой «дилемме заключенных», когда преследующие свои индивидуальные интересы за­ключенные получают больший срок, чем если бы они выдвигали свои ар­гументы, учитывая интересы другого. Среди либералов имеются привер­женцы направления, предлагающего максимизировать минимум благ (Дж. Роулз), или выравнять исходный старт.

Наиболее приемлемой является концепция Роулза — справедливости как честности. Ее суть состоит в утверждении, что любой человек подвер­жен в обществе риску (болезни, потеря работы, несчастья, аварии и пр.).

' Там же. С. 23.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      621

Представляя себя в этой ситуации, он приобщается к положению тех, кто уже находится в подобном состоянии. Как честный человек, любой должен признать, что, будь он сам в таком положении, он хотел бы максимизиро­вать получаемые блага. Честность заставляет его согласиться на максимиза­цию минимума. Таким образом, Роулз выступает не только с социальной позиции, которая может быть воплощена в праве в виде требования к каж­дому разделить судьбу другого. Это требование социального государства.

Согласно Ю. Хабермасу, закон имеет силу в моральном смысле, ког­да он может быть «принят в перспективе каждого». Философ считает, что необходимы как равное обращение с каждым, так и солидарная от­ветственность за каждого.

Этическое пространство России ослаблено потому, что именно этот за­кон в ней разрушен капитализмом, спутавшим право жадного и сильного с экономической рациональностью, присущей развитым капиталистичес­ким странам. Бедный может быть виновен в своей бедности. Но когда бо­гатый, к тому же нечестно наживший свои богатства и лишенный состра­дания, считает его заведомо виновным и заведомо недостойным лучшей жизни и когда он даже говорит, что большое количество населения являет­ся лишним из-за своей неэффективности, для этики и морали в подобном обществе нет места. Нет места и для права. «Сложные общества не могут сохранять свою целостность за счет одних только чувств, которые, подоб­но чувствам симпатии или доверия, ориентированы на ближнюю сферу. Нравственное поведение требует "искусственных" добродетелей, прежде всего настроенности на справедливость»¹. К таким искусственным добро­детелям, возможно, следует отнести то, что Роулз не признает первичность блага перед правом. Напротив, он считает, что, только опираясь на Кон­ституцию, на законы, можно сформировать то этическое пространство, которое создаст питательную среду для адекватных правоустановлений.

Современный научный дискурс в политологии и науке о праве в качест­ве универсалии использовал понятие индивида. На Западе речь всегда шла об индивидуальных правах. Эта единица измерения прав могла считаться универсальной, поскольку признание прав индивида было всеобщим, гло­бальным и безусловным. Юридические документы XX в. также построены на принципах современного либерального дискурса. Всеобщая декларация прав человека от 10 декабря 1948 г. утверждает моральное равенство всех людей. Подобное равенство наделяет их неотъемлемыми правами, и это считается возможным прежде всего в связи с ответными моральными и прочими обязательствами людей. Так, статья 1 гласит: «Все люди рождают­ся свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены ра­зумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе брат-

' См.: Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб., 2001. С. 68.

622                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

ства»¹. В ст. 2 говорится: «Каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными настоящей Декларацией, без како­го бы то ни было различия, как-то: в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного, сословного или иного по­ложения. Кроме того, не должно проводиться никакого различия на осно­ве политического, правового или международного статуса страны или тер­ритории, к которым человек принадлежит, независимо от того, является ли эта территория независимой, подопечной, несамоуправляющейся или как-либо иначе ограниченной в своем суверенитете»².

Как видим, права имеют характер, безотносительный к групповой принадлежности индивида, не зависят от нее, и тем самым решение проблемы групповой дискриминации — расовой, половой, языковой, религиозной — пресекается не посредством предоставления особых прав этим группам, а посредством обеспечения равных прав всем граж­данам. Даже те права, которые характеризуют общество в целом, полу­чают в данной Декларации интерпретацию в качестве прав каждого ин­дивида. Статья 28 провозглашает: «Каждый человек имеет право на социальный и международный порядок, при котором права и свободы, изложенные в настоящей Декларации, могут быть полностью осуществ­лены»³. Другая «социальная» статья (№ 29) гласит: «Каждый человек имеет обязанности перед обществом, в котором только и возможно сво­бодное и полное развитие его личности»⁴.

Однако сегодня увеличивается количество концепций, требующих обеспечения групповых прав в тех случаях, когда отсутствует исходное равенство прав. Групповое право дает возможность дополнительной компенсации для установления подлинного равенства индивидов перед законом. Между либерализмом и коммунитаризмом в истолковании права есть серьезные разногласия и споры.

Обозначенные проблемы не исчерпывают всех форм взаимодействия философии и наук о государстве и праве.

Вопросы для самопроверки

1. Взаимоотношение между философией права и философско-методологи­ческими проблемами наук о государстве и праве.

2. Проблема естественных прав и общественного договора. Классические трактовки (Т. Гоббс, Дж. Локк, Ж.Ж. Руссо).

¹ Всеобщая декларация прав человека от 10 декабря 1948 г // Международная защита
прав и свобод человека: Сборник документов. М., 1990. С. 14.

² Там же. С. 15.

³ Там же. С. 19.

⁴ Там же.

4.14. Философские проблемы специальных наук                   623

3. Проблема естественных прав и общественного договора. Классические трактовки. Современные трактовки (У. Кимлика).

4. Благо и право.

5. Свобода и право.

6. Сущность преступления.

Темы рефератов

1. Анализ философско-методологических проблем правовой науки как спо­соб постановки новых проблем.

2. Классическая концепция естественных прав.

3. Современная концепция естественных прав.

4. Государство и право.

5. Велферизм и перфекционизм.

6. Либеральная концепция права.

7. Индивидуальные и групповые права.

8. Сущность преступления.

Литература

Дворин Р. О правах всерьез. М., 2004.

Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990.

Матюхин А. Государство в сфере права. Институциональный подход. Алма-Ата, 2000.

Нарсесянц B. C. Философия права. М., 1997.

Разин В.М. Юридическое мышление. Алма-Ата. 2000.

Русская философия права: Онтология. СПб., 1999.

Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. СПб., 1999.

Чечерин В.А. Основные концепции естественного права. М., 1988.

Ященко А.С. Философия права Владимира Соловьева. Теория федерализма. СПб., 1999.

4.14.7. Философско-методологические проблемы политической науки

Политическая наука, называемая иногда политологией, представляет собой совокупность научных дисциплин, изучающих политику. Она вза­имодействует с той частью политического знания, которая включает в себя также политическую мысль, повседневное знание политики и по­литической жизни и специализированное знание политиков-профес­сионалов. Политическая наука сформировалась позже этих частей поли­тического знания — позже политической философии, повседневных знаний людей о политике и знаний политиков-профессионалов. В обла­сти философии политики были достигнуты огромные результаты таки­ми философами, как Т. Гоббс, Дж. Локк, И. Кант, и другими учеными,

624                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

которые начали заниматься философией политики еще до того, как воз­никла политическая наука. То же можно сказать о деятельности полити­ков, опиравшихся на практически-политическое или философское по­литическое знание и мнения людей о политике.

Политическая наука стала результатом формирования дисциплинарной структуры социальных наук XIX в., которая, как отмечалось выше, соглас­но американскому исследователю И. Валлерстайну возникла в связи с ли­беральным разделением государства, общества и экономики. Следствием этого явилось обособление политической науки, социологии и экономиче­ской науки. Политическая наука стала формироваться вместе с рационали­зацией политики с начала Нового времени и последующим развитием ра­ционализации управления в политической сфере, ростом тенденций к рациональной обоснованности целей политики и средств их достижения. Развитие демократии, правового государства, избирательной системы, по­явление политических партий и движений, гражданского общества, огра­ничивающего своеволие государства и выражающего политическое и граж­данское волеизъявление населения, проблемы войны и мира и другие способствовали усилению роли политической науки и ее относительному обособлению в системе политического знания. Политическая наука, в от­личие от философии политики, обратилась к изучению таких вопросов, как политическая система, политический режим, политическая элита, полити­ческий класс, политическая стратегия и тактика. Философия политики не утратила своего значения и сосредоточивается на более общих проблемах: сущности власти, политической культуры, ценностей политики и пр. Вме­сте с тем она делает предметом своего осмысления политические теории, результаты и выводы политической науки, ее методологию, поднимая про­блемы политической науки, носящие более конкретный характер, на довольно высокий уровень абстракции. Этим достигается большая универ­сальность и общезначимость знаний о политике. Абсолютной границы между политической наукой и философией политики не существует, и по­литологи — специалисты в области изучения политики часто сочетают оба уровня анализа или используют достижения философии политики в каче­стве методологии специально-научного политологического исследования.

В политическую науку и ее философское осмысление входит форми­рование политических теорий, определяющих сущность политики, ха­рактера политических структур и политических институтов, политичес­кого поведения, демократии, международных отношений, социальной политики и управления, политической экономии — области знания, связанной также с экономическими процессами и экономической на­укой. Теории политической науки играют роль теорий среднего уровня (в сравнении с более общим и универсальным уровнем, генерализован­ным уровнем теорий философии политики) и создают возможности ин­терпретации данных эмпирического уровня.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      625

Среди приоритетных направлений политической науки, решаемых совместно с философией, отметим анализ политического порядка, поли­тической модернизации и политических изменений в традиционных об­ществах, иногда объединяемых термином транзитологии, изучение рево­люций и реформ, партий, политической стабильности и политических рисков, футурологии международных отношений и внутреннего полити­ческого развития.

Постколониальное развитие, посткоммунистические трансформации не были столь успешными, чтобы выдвинуть на передний план задачи по­литической модернизации. Особенно в посткоммунистический период эти идеи были упрощены и вытеснены концепцией транзитологии, кото­рая считала излишне сложной задачу классической политической модер­низации и слишком туманной задачу постмодернизации. Транзитология требует достижения только двух параметров модернизации: демократиза­ции и маркетизации. К настоящему времени она подвергнута критике за игнорирование фактора культуры в политическом развитии и политике в целом. Новую популярность обрел изданный в 1963 г. классический труд американских политологов Г. Олмонда и С. Вербы по проблемам полити­ческой культуры, которые отрицают сведение демократической политиче­ской культуры к культуре участия и показывают, что даже в развитом демо­кратическом обществе есть слои населения, которые имеют приходской (опирающийся на нерасчлененность связей между людьми и тесно спаян­ный с другими культурными проявлениями) и подданнический (выделяю­щий политику, по отношению к которой население может быть пассивно доброжелательным) типы политической культуры. Предметом активного философского обсуждения стало также соотношение политики и морали в политике и политической науке. Предполагается, что политик действует в координатах добра и зла, имея задачи соответствия не столько доброму на­чалу, сколько способу эффективного и легитимного решения проблем, практически допускающего легитимное насилие.

Особенностью политической науки сегодня являются растущий эм­пиризм, потеря универсальности, плюрализм политических теорий, ши­роко отмечаемый в литературе.

Это отражает общие черты процесса переходности, который наблюда­ется сегодня в мире, смену глобальных тенденций (мегатрендов) — пере­ход от модернизации к глобализации как процессу, уменьшающему роль государства, ослабляющему Вестфальскую политическую систему нацио­нальных государств, которая была основой мирового порядка три столе­тия. Глобализация усилила мировое неравенство, выдвинула страну-геге­мона и создала однополярный мир. Появление такого нелегитимного (незаконного) политического актора («деятеля» истории), как терроризм, и способов преодоления терроризма, его концептуализации становится новой задачей философского осмысления политической науки.

626                4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

Философские проблемы политики играют большую роль для разви­тия политической науки и политики как специализированной деятель­ности путем анализа их общих оснований, способов получения знаний и методологического изучения проблем политической науки.

Вопросы для самопроверки

1. Чем отличается политическая наука от политической философии?

2. Каковы социальные причины сложившейся дисциплинарной структуры науки?

3. Каковы основные темы политической науки?

4. Какие социальные трансформации вызывают изменения политологичес­кого знания?

Темы рефератов

1. Сущность политики.

2. Политическая наука и философия политики.

3. Вестфальская система национальных государств и ее ослабление под воз­действием глобализации.

4. Глобализация и демократия.

Литература

Капустин Б.Г. Моральный выбор в политике. М., 2004. Проблемы политической теории / Под ред. Е.Б. Шестопал. М., 2000. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций и мировой порядок. М., 2003. Фукуяма Ф. Доверие. М., 2003.

4.14.8. Философско-методологические проблемы экономической науки

В экономической науке, безусловно, действуют стратегии двух исследо­вательских программ — натуралистической и антинатуралистической. Но вместе с тем обнаруживается повседневное значение экономических учений, адекватность их когнитивной ценности не в связи с особой изо­щренностью их теоретических построений, а в связи со способностью повлиять на реальный экономический процесс. Как говорил В. Леонть­ев, «экономика — это обыденная наука». Социальная наука должна гово­рить о том, что она может сделать и чего не может на определенный мо­мент. Так, состояние мотивов, целей и ценностей вполне может менять взгляд на объективные процессы. Скажем, для западной политэкономи-ческой науки характерна убежденность в универсальном действии эко­номических мотивов. Опыт последних десяти лет показал очевидность того, что часть населения не имеет консюмеристических побуждений.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      627

В разных аудиториях задавался вопрос, идущий от А. Смита и М. Вебера: «Если вы производите картошку по цене 6 руб. за килограмм, а вам пред­ложили продавать ее по 12, сколько картошки вы станете производить: больше, меньше, столько же?» В любой российской аудитории, включая бизнесменов, очень богатых бизнесменов, доминировал ответ: «Мень­ше», в исключительных случаях: «Столько же». Людей, которые говори­ли: «Больше», за несколько лет опросов было чрезвычайно мало, хотя следует признать, что их количество росло. Это значит, что в России от­сутствует буржуазный индивид, готовый на интенсификацию труда ради прибыли. Значит, и сама программа социальных исследований экономи­ческих процессов должна учитывать цели и ценности субъекта.

Уже в самом построении экономической теории или экономической математической модели следует учитывать, считает Леонтьев, что эко­номика имеет дело с явлениями повседневного опыта. Это должно рас­ширить ее эмпирическую базу. Далее идет этап теоретического исследо­вания, где появляются известные из обыденного опыта зависимости, понятия. И только после этого начинается наиболее сложный этап — до­казательство возможности применения этой теории для прогнозирова­ния реальных процессов в экономике и ее приложениях.

Натуралистическая и антинатуралистическая культурцентристская исследовательские программы доминируют в методологии общество-знания. Попытки создания дисциплинарных программ, как правило, характеризуются тяготением к одной из названных. Попытки построить экономическую исследовательскую программу будут характерным кре­ном в экономический материализм, либо структурно-функциональным поворотом (т.е. тягой к натурализму), либо обращением к индивидуаль­ным, исторически изменчивым экономическим мотивам (т.е. к культур-центристской ориентации).

Натурализм и культурцентризм как ведущие исследовательские ори­ентации обществознания являются результатом методологической экс­пликации из истории обществознания. Методологические установки находятся в сложных отношениях с исследовательской деятельностью, осуществляемой в специальных общественных науках. В методологиче­ских схемах особенности отдельных наук предстают огрубленно, в виде тенденций. Можно говорить о своего рода методологической реальнос­ти, которая, подобно физической, биологической и прочим реальнос­тям, замещает изучаемую область с определенной степенью соответст­вия и полноты. Речь идет о том, что теоретизированный мир науки конструирует свою «реальность» — это реальность, рассматриваемая сквозь призму определенной научной теории, которой выявляются раз­личные аспекты объективно-реального мира и процесса познания.

Сложность применения методологических выводов к отдельным обще­ственным наукам определена также тем, что, кроме общенаучных законо-

628                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

мерностей и закономерностей, присущих системе обществознания, каждая из наук имеет свои собственные. Глобальные исследовательские програм­мы обществознания находят в каждой из наук специфические трансформа­ции, связанные с наличием собственных исследовательских программ в каждой из них, с их собственными предметами, целями и методами.

Например, знакомясь с историей политико-экономических учений XX столетия, определяющих развитие других экономических дисциплин, ни в коей мере не представляется возможным разделить их все на натуралисти­ческие и культурцентристские (что, кстати, не имело бы эвристической ценности). Главной проблемой политэкономической науки является во­прос об экономической роли государства. Политико-экономические кон­цепции могут быть подразделены на те, в которых отрицается экономиче­ская роль государства и предполагается неизменным стихийный характер капиталистической экономики, и те, которые считают необходимым госу­дарственное вмешательство в экономику. Первые концепции предполага­ют действие в экономической практике методов товарного хозяйства, вто­рые — методов централизованного управления экономикой. Неудачи того и другого подхода порождают до сих пор апологетику натурального хозяй­ства как естественной формы деятельности мелкого производителя. Нату­ралистический характер последней позиции очевиден.

Однако в основных противостоящих друг другу подходах — стихийной или регулируемой экономики — можно найти ориентации как на натура­лизм, так и на культурцентризм. Вполне очевидно, что концепция сти­хийной экономической деятельности создает больше предпосылок для обоснования естественного характера экономического процесса и приме­нения к его анализу позитивистских подходов, а также математических моделей и методов. Можно отметить влияние Г. Спенсера на В. Парето, предложившего идею экономического равновесия. Идея экономического равновесия была поддержана рядом других исследователей, обративших­ся к анализу экономических циклов. Это создало возможности для мате­матического моделирования в экономике (П. Самуэльсон, В. Леонтьев). «Традиционные», основанные на идее эволюции концепции экономики оставались долгое время популярными в Англии, где были сильны пози­тивистские традиции. Натуралистическая исследовательская программа в экономике приводила к повышенному вниманию к технике анализа. Воз­можность построения экономических теорий многие исследователи свя­зывают со стихийным характером экономического процесса.

Наряду с этими концепциями среди теорий неуправляемой экономи­ки получил распространение маржинализм, исходящий из субъективной теории ценностей и психологизма. Маржиналисты (Ф. Визер, Е. Бем-Бе-верк и др.) заменили трудовую теорию стоимости классической буржуаз­ной политической экономии, с их точки зрения не отвечающую наибо­лее оптимальным режимам работы экономической системы, теорией

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      629

предельной полезности и производительности, призванной рационали­зировать субъективные устремления торговых партнеров и любых других агентов экономических отношений. Они предполагали, что предприни­матель стремится максимально увеличить свой доход, а покупатель — приобрести максимально полезную вещь. Эти мотивы агентов экономи­ческих отношений представлялись маржиналистам столь очевидными, что их выявление не требовало какого бы то ни было анализа. Поэтому в этих субъективистских концепциях метод понимания в сколько-нибудь разработанном виде не используется. Историк экономических учений Б. Селигмен отмечает, что экономические теории маржиналистов по­строены на основе формальной разработки суждений, вытекающих из определенных предположений относительно человеческой деятельнос­ти, причем сами исходные предположения обладают лишь ограниченной достоверностью. Субъективистские установки маржинализма сочетают­ся с построением экономических теорий, введением статистического и другого математического аппарата в экономику. Ввиду абстрактного в своей сущности толкования интересов индивидов, как всегда, неизмен­ных, маржиналисты остаются в рамках натуралистической исследова­тельской программы. Поскольку человеческий фактор всегда, так или иначе, учитывается обществознанием, к культурцентристским следует отнести те экономические концепции, которые исходят из исторически и психологически изменчивого характера участия субъекта в рассматри­ваемом процессе. В этом случае возникает необходимость понимания мотивов, выявления исторического контекста деятельности.

Однако названное условие отнесения концепций к культурцентрист­ским является необходимым, но недостаточным. Так, в теориях, допускаю­щих вмешательство государства в экономику, роль человека по самой сути названных концепций представлена в большей мере. Но и здесь встречают­ся натуралистические тенденции. Например, Дж. Кейнс ищет объяснение неравномерности экономического процесса в изменчивости психологиче­ских мотивов предпринимателя и покупателя. И все же при всей этой из­менчивости он находит «основной психологический закон»: люди увеличи­вают свое потребление с ростом дохода, но не прямо пропорционально его росту. Поэтому спрос зависит не столько от платежеспособности, сколько от психологической склонности к потреблению и сбережению, соотноше­ние которых является переменной величиной. Экономическая концепция Кейнса направлена на устранение этой переменчивости посредством мер государственно-монополистического регулирования (налоговой, инфля­ционной политики, субсидирования предпринимателей из госбюджета и др.). В ходе государственного вмешательства экономика претерпевает своего рода натурализацию посредством поддержания должных количест­венных соотношений постоянного набора факторов, влияющих на воспро­изводство.

630                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

Наряду с этой натуралистической, хотя и искусственно сконструиро­ванной, экономической моделью в теориях государственно регулируемой капиталистической экономики имеются (и преобладают) культурцент-ристские подходы, берущие свое начало в исторической школе М. Вебе-ра, В. Зомбарта, Г. Шмоллера. Эти немецкие социологи и экономисты со­ставили наиболее откровенную оппозицию марксизму и классической политической экономии как источнику марксизма. Исторические усло­вия Германии начала века отличали ее от других стран: буржуазное госу­дарство уже тогда вмешивалось в экономику, а рассмотрение истории как духа народа, воплощенного в государстве, придавало этому вмешательст­ву оправдание. Концепции исторической школы в экономике получают все большее влияние по мере роста государственного регулирования эко­номики в других странах.

Историческая школа в экономике совершенно сознательно ориентиро­вана на кулыурцентристскую программу, в формировании которой пред­ставители этой школы приняли заметное участие. При всех различиях кон­кретных экономических построений общим для названных экономистов является убеждение в социально-культурной специфике экономической науки, которая, в отличие от естествознания, ищет не причинные связи и их объяснения, а понимает мотивы, цели, способы поведения действую­щего индивида. В экономике человек (общество) изучает сам себя, и тож­дество субъекта деятельности и субъекта познания как ведущий методоло­гический принцип культурцентристской исследовательской программы полностью перенесено в методологию экономической науки. Историчес­кая школа политэкономии использовала классификацию жизненных про­явлений, данную В. Дильтеем. Согласно этой классификации жизненные проявления могут быть представлены как, во-первых, логические постро­ения (понятия, суждения и др.), во-вторых, как действия, в-третьих, как переживания. Первый класс проявлений осуществляется в естественных науках и, по мнению Дильтея (признанному ныне ошибочным), не пред­полагает понимания как особого метода, ибо понимающий суждение не может это сделать иначе, чем тот, кто его высказал. Содержание логичес­ких идей рассматривается Дильтеем как однозначно заданное. Здесь авто­матически достигается полное понимание, имеющее элементарный харак­тер. Область собственно понимания, требующая овладения его высшими интуитивными формами, — это переживание. Экономическая наука изу­чает жизненные проявления второго рода — действия людей как односто­роннее выражение душевной жизни. Действие не предназначено для сооб­щения о мотивах, которые к нему привели, и все же может быть понято на основе предполагаемых мотивов.

Г. Шмоллер поставил себе задачу провести анализ меняющихся спо­собов деятельности агентов экономических отношений с учетом сово­купности психологических, географических, экономических и прочих

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      631

факторов. Внеэкономические аспекты экономической деятельности были главным предметом его интересов. Экономические изменения рассматривались им как следствия изменений тех содержаний душевной жизни, которые человек проявляет в экономике.

В. Зомбарт отрицал экономические законы и ставил характер эконо­мической деятельности и институтов в зависимость от места и времени. Исследуя культурные парадигмы экономики, он пытался обнаружить мотивы экономической деятельности в любом обществе, трактуя капи­тализм как универсальное явление. Экономическая система, по Зомбар-ту, является воплощением хозяйственного духа, обладающего культур­но-созидательной ролью. Поэтому экономическая деятельность должна быть не просто изучена, а понята.

М. Вебер в своей более рационалистической теории хозяйства стре­мился к превращению политической экономии в строгую науку, способ­ную вместе с тем понимать. Его «идеальный тип» превращается в метод обнаружения уникальных аспектов, присущих конкретной исторической ситуации. Вводя «актуальное понимание», Вебер действительно делает шаг к распространению этого метода на естественные науки, что в пол­ной мере могло быть продолжено при приложении культурцентристской исследовательской программы к естествознанию. В экономике Вебера интересуют институциональные аспекты экономической деятельности, связь религии, социологии и экономики. В основе развития капитализ­ма, по мнению ученого, лежит развитие «духа капитализма», на который оказывают влияние религиозные идеи.

Наряду с культурцентристскими концепциями государственно регу­лируемой экономики можно найти технико-центристские (Дж. Гэлбрейт и др.), знаменующие поворот от культурцентризма к сциентизму, своего рода новому натурализму. На этом примере обнаруживается диалектика натуралистической и культурцентристской программ: вторая вырастает из первой и вновь «возвращается» к ней. Утилитарное отношение к культуре в буржуазном обществе приводит к тому, что взгляд на культу­ру как логически первое в сравнении с природой вновь уступает место поискам в обществе присущего природе равновесия.

Многие страны сегодня ставят экономику во главу угла общественных преобразований. М. Вебер не согласен с этим российским представлени­ем, прямо утверждая, что «экономические успехи ведут к возрастанию "не­свободы"». Он сомневался, что импортированный капитализм России совместим с демократией. Он показал, как русская бюрократия подчиняет все идеи, в том числе оппозиционные, целям своего господства¹. Вебера удивляет, как мало русские либералы, в частности кадеты, учитывают вли-

1 См.: Вебер М. К состоянию буржуазной демократии в России // Русский историчес­кий журнал. Весна. 1988. Т. 1. № 2. С. 296-300.

632                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

яние национальной среды — молчат о школах, не упоминают о церкви. Экономизм социал-демократов и вовсе доминирует. Без правового государ­ ства, автономного индивида, духовной революции Россия, считал Вебер, не могла быть успешной в формировании капитализма, сходного с западным.

Призрак экономического человека 1905 г. превратился в вульгарную реальность России 1990-х гг. Концепт экономического человека стал подвергаться критике на Западе как устаревающий с приходом инфор­мационного общества и соответствующий индустриальной эпохе. Тем не менее «экономизм» удерживал свои позиции. В самой экономической науке возникла идея о преобладающей роли экономики в обществе. Экономическая рациональность отождествлялась с рациональностью вообще, так как везде присутствует логика выбора, постановки целей, поиска средств и пр. Социальный порядок стал трактоваться как про­дукт экономической деятельности, в то время как на деле он произво­дится социальными и политическими преобразованиями и лишь обслу­живается экономикой. Западный аналитик говорит: «Рынок сам по себе не обеспечивает социализации. Рыночный механизм переворачивает тот факт, что капитализм является социальным порядком и что рыночный механизм не является единственным. Жизненная для капитализма исто­рическая миссия аккумуляции не проистекает из рыночного механизма. Она произрастает из примордиального подъема иерархий, правил, влас­ти, славы, о которых рынок ничего не знает»¹.

Экономика испытывает на себе большое влияние культуры, что в экономических теориях недостаточно представлено. В русской револю­ции 1905 г. мирские факторы доминировали над духовными. В этом, со­гласно Веберу, — главная причина ее поражения и неудачи перехода России к капитализму демократического типа. Специально изучив рус­ский язык, Вебер уже в 1906 г. опубликовал работу о революции в Рос­сии. На русском языке она вышла в том же году. Анализ Вебера вызыва­ет ощущение, что время стоит на месте².

Сегодня в России, как и прежде, демократия рассматривается как продукт экономического развития, экономика (сегодня рынок) ставится в междисциплинарный синтез, что ведет к более правдоподобным эконо­мическим теориям, к отказу от натурализма и формализации неолибера­лизма, к преодолению односторонности модели экономического челове­ка, переносу более реалистической модели человека из других наук и др.

¹ См.: Heilbroner R. Economics as Universal Sciences // Social Research. An International
Quaterly of the Social Sciences. Fall 2004. Vol. 71. № 3. P. 617-618.

² См.: Weber M. Zur Lage der burgerlichen democratic in Russland // Archiv
Sozialwissenschaft und Sozial Politik. Bd. 12. 1906; Вебер М. Исторический очерк освободи­
тельного движения в России и буржуазной демократии. Киев, 1906; Он же. К состоянию
буржуазной демократии в России // Русский исторический журнал. Зима 1998. Т. 1. № 1.
С. 211-266; Весна 1998. Т. 1. № 2. С. 261-315.

4.14. Философские проблемы специальных наук                                      633

Зададимся, однако, вопросом, как в ходе указанных изменений эконо­мическая наука влияет на другие науки и каковы следствия воздействия на нее этих наук. Иными словами: можем ли мы указать на некий продукт междисциплинарного синтеза, в котором участвует экономическая наука?

Пример, который нам представляется весьма убедительным для ха­рактеристики взаимовлияния экономики и других дисциплин, — это прежде всего такие новые понятия, как «социальный капитал», «куль­турный капитал», «интеллектуальный капитал», «символический капи­тал». На первый взгляд кажется, что появление этих новых понятий про­должает тенденцию выдвижения экономической науки и ее центрального понятия «капитал» на ведущие позиции, что это еще раз демонстрирует претензию на доминирование экономической науки сре­ди других. Данное предположение, казалось бы, подтверждается тем, что Всемирный банк охотно использует эти термины, в особенности поня­тие «социальный капитал». Однако среди экономистов все больше про­бивает себе дорогу мысль о том, что существует ограничение экономиче­ского подхода применительно к самой экономике.

Нельзя не заметить, что и Всемирный банк, и Организация экономи­ческого сотрудничества и развития (OECD) пытаются дополнить пред­ставления об экономическом капитале этими новыми понятиями.

Что касается представителей других специальностей — П. Бурдье, Ж. Колмена, Р. Пэтнама, Ф. Фукуямы и др., они явным образом пытаются показать значимость социальных сетей, ресурсов, примордиальных (пер­вичных) форм социальных организаций, таких, как семья, норм отноше­ний между людьми, религиозных организаций, немаргинализованных со­обществ, доверия, которые, не будучи экономическими, увеличивают эффективность общества в осуществлении коллективных действий. Фуку-яма определяет социальный капитал как «свод неформальных правил или норм, разделяемых членами группы и позволяющих им взаимодействовать друг с другом»'. Фукуяма показывает, что в отличие от норм недоверия ма­фии, криминальных кругов социальный капитал основан на морально по­зитивных ценностях, прежде всего на доверии. Он утверждает, что посколь­ку люди не в состоянии по каждому поводу принимать осмысленные решения, то экономический институционализм и методологический инди­видуализм экономистов под влиянием понятия «социальный капитал» ве­дут «к прозрению» — осознанию пределов стихийного либерального поряд­ка. Стихийность, по его мнению, соседствует с устойчивостью дурных решений. Фукуяма показывает значимость роли государства всюду, вклю­чая экономику. На базе этих новых понятий строятся теории социального

' Фукуяма Ф. Социальный капитал // Культура имеет значение. Каким образом ценно­сти способствуют общественному прогрессу / Под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона. М., 2002. С. 129.

634                4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

порядка, который обслуживается экономикой или в который она включа­ется как один из элементов. Социальный капитал сегодня рассматривается в качестве «третьего сектора» в сравнении с экономической и культурной деятельностью. Социальный капитал отличается от экономического тем, что он не может быть отделен от общества. Кроме того, экономический ка­питал вырастает на базе социального, а не наоборот. Это хороший аргумент против неолиберализма и его натуралистических программ в экономичес­кой науке. Социальный капитал возвращает нас к А. Смиту не только с точ­ки зрения богатства народов, но и их нравов. Он выступает индикатором действительных изменений в обществе. Если гражданское общество, соци­альный капитал более развиты, то и экономика функционирует более эф­фективно. С экономическим капиталом он связан тем, что сам имеет не­равное распределение и может быть подвергнут более натуралистическому толкованию, сближающему его с экономическим капиталом.

Термин «социальный капитал» проделал сложный путь от некоей до­гадки к метафоре и от нее к понятию, все еще весьма спорному и весьма противоречивому. Можно с уверенностью утверждать лишь то, что это понятие воспринимается как необходимый элемент междисциплинар­ного синтеза экономической науки и как основание социальной поли­тики. Оно дополняется, в свою очередь, характеристиками других вне­экономических капиталов, превосходя значение среды, пригодной для бизнеса, становясь самоценной средой общественной и частной жизни. OECD подчеркивает значение человеческого капитала — образованнос­ти и развитости населения для преодоления отсталости.

Вопросы для самопроверки

1. Социальный порядок и экономика.

2. Натуралистическая исследовательская программа в экономической наук.

3. Антинатуралистическая исследовательская программа в экономической науке.

4. Распространение понятия «капитал» на внеэкономические сферы.

5. Роль протестантской этики в формировании западного капитализма.

6. М. Вебер о причинах поражения русской революции.

Темы рефератов

1. Адам Смит о богатстве народов и их нравах.

2. Механизмы воздействия идей на экономику (М. Вебер).

3. Исследовательские программы в экономической науке (натурализм).

4. Исследовательские программы в экономической науке (антинатурализм).

5. Социальный порядок и экономика.

6. Индивидуализм и экономический порядок (Ф. Хайек).

4.14. Философские проблемы специальных наук                   635

Литература

Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избр. произведения. М., 1990.

Давыдов Ю.Н. Вебер и Булгаков (христианская аскеза и трудовая этика) // Вопросы философии. 1994. № 2.

Козловски П. Принципы этической экономии. М, 1999.

Поланьи К. Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени. СПб., 2002.

Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. Т. 1—2. М.; Л., 1931.

Смит А. Теория нравственных чувств, или Опыт исследования. СПб., 1868.

ШрадерХ. Экономическая антропология. СПб., 1999.

Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М., 2001.

Учебное издание

Современные философские проблемы

естественных, технических и

социально-гуманитарных наук

Учебник

Редактор О. М. Фролова

Корректор Т. А. Горячева

Внешнее оформление Н. Д. Горбуновой

Компьютерная верстка С. С. Востриковой

Подписано в печать 25.07.2006. Формат 60x90/16.

Печать офсетная. Гарнитура NewtonC. Усл.-печ. л. 40.

Тираж 5000 экз. Заказ № 4196.

УИЦ «Гардарики»

101000, Москва, Лубянский пр., д. 7, стр. 1.

Тел.: (495) 621-0289; факс: (495) 621-1169

E-mail: gardariki@mtu-net.ru

Отпечатано

в ОАО «Можайский полиграфкомбинат»

143200, г. Можайск, ул. Мира, д. 93