Если в науках о культуре и обществе ученые и принимают факт сущест­вования времени, то они чаше всего не озабочены тем, чтобы выяснить, как этот факт (или полное отвлечение от него) влияет на содержание и истинность знания. Более того, отвлечение от темпоральных характери­стик явления, от историзма часто рассматривается как условие объектив­ной истинности, преодоления релятивизма. Описание времени и прост­ранства в социально-гуманитарном знании существенно отличается от их представления в естествознании. Основные особенности состоят в том, что развитие знания в науках о духе и культуре уже имеет в качестве неявной базовой предпосылки некоторую картину мира, включающую естественно-научные представления о пространстве и времени. Не обра­щаясь к ним напрямую и не всегда осознавая их неявное присутствие, гу­манитарии создают свои тексты на основе этих предпосылок. Вместе с тем в этих текстах формируются или применяются представления о про­странстве и времени, характеризующие социум, культуру, историю, ду­ховный мир человека, которые не имеют физической или биологической природы. Это социально-исторические время и пространство человечес­кого бытия и бытия человеческой культуры¹.

Рассмотрение проблемы времени в гуманитарном знании может опе­реться на важнейшие идеи философов, размышлявших о природе време­ни и пространства. Из концепции времени Канта следуют две идеи, важ­ные для выяснения как форм присутствия времени в познании, с одной стороны, так и способов познания самого времени — с другой. Первая — это идея об априорности ( a priori — до опыта) времени как необходимом представлении, лежащем в основе всего познания как его «общее условие возможности». Оно представлено аксиомами, главными из которых явля­ются следующие: время имеет только одно измерение; различные време­на существуют не вместе, а последовательно. Эти основоположения име­ют значения правил, по которым вообще возможен опыт как следствие чувственного созерцания, они наставляют нас до опыта, а не посредством опыта, как априорное знание они необходимы и строго всеобщи².

¹ См.: Трубников Н.Н. Время человеческого бытия. М., 1987.

² См.: Кант И. Критика чистого разума. М., 1994. С. 33, 55—57, 59.

508                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

Признавая, что кантовская идея априорности времени имеет фунда­ментальное значение для философии познания в целом, независимо да­же от трактовки самого происхождения априорности, будем исходить из того, что априорность представлений о времени укоренена в культуре, в материальной и духовной деятельности человека. Однако известно, что каждое новое поколение обретает представления о времени не толь­ко как следствие собственной деятельности и опыта ( a posteriori — после опыта), но и как наследование готовых форм и образцов, т.е. уже имею­щихся в культуре представлений о времени. Необходимо признать, что представления о времени априорны и для абстрактно-логического по­знания, и интуиции — в целом, для рассудка и разума. В этом случае имеет место априорность всеобщего и необходимого теоретического знания, доопытного и внеопытного по самой своей сущности.

Вторая важная идея, следующая из кантовского понимания време­ни, — это видение его как «формы внутреннего чувства, т.е. созерцания нас самих и нашего внутреннего состояния», как «непосредственного ус­ловия внутренних явлений (нашей души)», определяющего отношение представлений в нашем внутреннем состоянии¹. Из этих высказываний видно, что Кант ставит проблему «субъективного» времени, понимая, что, в отличие от физического, это собственно человеческое время — длительность наших внутренних состояний. И сразу следует подчерк­нуть, что имеется в виду не биофизическая характеристика процессов психики и не субъективное переживание физического времени (напри­мер, один и тот же интервал переживается по-разному в зависимости от состояния сознания и эмоционального настроя), а время «внутренних явлений нашей души», бытийственная (объективная) характеристика на­шей экзистенции. Эта фундаментальная идея Канта о соотношении субъекта и времени, как известно, подверглась широкой критике, но од­новременно послужила толчком для развития нового понимания време­ни в таких направлениях, как философия жизни, феноменология и экзи­стенциализм, а также социально-гуманитарного знания.

Французский мыслитель А. Бергсон, разработавший концепцию вре­мени как длительности, «дления» ( duree ), пересматривал все основные понятия философии с точки зрения этой концепции, в том числе глав­ные категории теории познания — субъект и объект. Он пришел к выво­ду, что «их различия и их соединения должны быть поставлены скорее в за­ висимость от времени, чем от пространства »². Полемизируя с Кантом, он вместе с тем вдохновляется его идеями о времени как «внутреннем чувстве», о связи с ним субъективности. Однако время для него не апри­орная форма внутреннего созерцания, но непосредственный факт со-

¹ См.: Кант И. Указ. соч. С. 56, 57.

² БергсонА. Материя и память// Собр. соч.: В 4т. М., 1992. Т. 1.С.201.

4.6. Время, пространство, хронотоп в социальном и гуманитарном знании     509

знания, постигаемый внутренним опытом. Как длительность, время предстает неделимым и целостным, предполагает проникновение про­шлого и настоящего, творчество (творение) новых форм, их развитие. Введение Бергсоном понятия длительности свидетельствует об опреде­ленной философской переориентации, связанной со становлением исторического самосознания науки, с исследованием методологии исто­рического познания, попытками описывать саму реальность как исто­рическую. Он осознает, что время человеческого, духовного и социаль­ного существования — это иная реальность, исследуемая и описываемая другими методами, нежели физическая реальность.

Подобный подход является главным в феноменологии. Э. Гуссерль по­ясняет, что, «когда мы говорим об анализе сознания времени, о временном характере предметов восприятия, памяти, ожидания, может показаться, конечно, что мы уже допускаем как будто объективное течение времени и затем, по существу, изучаем только субъективные условия возможности интуитивного постижения времени... Мы допускаем, конечно, и сущест­вующее время, однако, это не есть время мира опыта, но имманентное вре­мя протекания сознания»¹. Вопрос о том, как мы осознаем время, перерас­тает у Гуссерля в вопрос о временности сознания, и основной смысл заключается в том, что сознание «внутри себя» конституирует время, но не «отражает» его, не считывает его с объектов и в то же время само раскры­вается как временное. Итак, феноменологический метод анализа време­ни — это исключение объективного времени и рассмотрение внутреннего сознания времени на двух уровнях схватывания длительности и последова­тельности — уровне осознания времени и уровне темпоральности самого сознания. Феноменологические представления существенно меняют тра­диционные, часто упрощенные, наивно-реалистические представления о времени, преодоление которых служит условием понимания специфики времени в сфере «духа», общества и культуры.

Для понимания природы времени в познании и способов его описа­ния особую значимость имеют опыт и идеи герменевтики. Время осмыс­ливается здесь в различных формах: как темпоральность жизни, как роль временной дистанции между автором (текстом) и интерпретатором, как параметр «исторического разума», элемент биографического метода, компонент традиции и обновляющихся смыслов, образцов. Поэтому прежде всего значимо то, что в герменевтике, и в первую очередь у В. Дильтея, время становится внутренней характеристикой жизни субъ­екта, ее первым категориальным определением, основополагающим для всех иных определений. Время рассматривается как особого рода катего­рия духовного мира, обладающая объективной ценностью, необходимая для того, чтобы показать реальность постигаемого в переживании. Диль-

' Гуссерль Э. Собр. соч. Т. 1. Феноменология внутреннего сознания времени. М., 1994. С. 6.

510                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

тей специально обратился к методологии исторического познания, наук о духе, культуре, и проблема времени разрабатывалась им уже в контекс­те «критики исторического разума». Он тесно увязал развитие общей те­ории понимания и интерпретации с развитием методологии истории, ис­торизмом, что, в свою очередь, предполагает выявление их связи с определенным пониманием времени, с разведением значения этих кате­горий в естественных и гуманитарных науках. В естествознании время связано с пространством и движением, с понятием каузальности; оно де­лится на точно ограниченные отрезки, на происходящие в них процессы, что возможно, если время сводится к пространственным процессам. В науках о духе и культуре время носит исторический характер, тесно связано с внутренним смыслом и памятью, которая служит ориентации в настоящем и будущем. В историческом времени ничто не ограничивает­ся и не обособляется, прошлое и будущее одновременно проникнуты друг другом, настоящее всегда включает в себя прошлое и будущее.

В герменевтике существует еще один опыт осмысления времени, так­же значимый для понимания методологии социально-гуманитарных на­ук. Речь идет о «герменевтическом значении временного отстояния», как определил эту проблему Г. Гадамер в главном своем труде «Истина и метод». За этим стоит постоянно возрождающийся вопрос: как интер­претировать текст — из времени автора или из времени истолкователя (разумеется, если их время не совпадает)? Известно, что более позднее понимание текста обладает преимуществом: оно может быть более глу­боким по отношению к изначальной трактовке, что говорит о неснимае-мом различии между ними, заданном исторической дистанцией.

Этот подход предполагает иные оценки роли времени в герменевтичес­ком понимании и интерпретации. «Временное отстояние» не является не­кой пропастью, которую необходимо преодолевать, как полагает наивный историзм, требующий для получения объективности погружения в «дух изучаемой эпохи», в ее образы, представления и язык. Необходимо пози­тивно оценить отстояние во времени как продуктивную возможность по­нимания исторического события, поскольку время — это непрерывность обычаев и традиций, в свете которых предстает любой текст. Исследовате­ли истории даже усиливают оценку значимости временного отстояния, по­лагая, в отличие от наивного историзма, что временная дистанция является условием объективности исторического познания. Это объясняется рядом факторов, связанных с отстоянием во времени, в частности, с тем, что ис­торическое событие должно быть относительно завершено, обрести цело­стность, освободиться от всех преходящих случайностей, что позволит до­стичь обозримость, преодолеть сиюминутность и личный характер оценок. Собственно герменевтическое видение проблемы отстояния во времени состоит в том, что дистанция позволяет проявиться подлинному смыслу со­бытия. Но если речь идет о подлинном смысле текста, то его проявление

4.6. Время, пространство, хронотоп в социальном и гуманитарном знании                        511

не завершается, это бесконечный процесс во времени и культуре. Таким об­разом, подчеркивает Гадамер, «временное отстояние, осуществляющее фильтрацию, является не какой-то замкнутой величиной — оно вовлечено в процесс постоянного движения и расширения. ...Именно это временное отстояние, и только оно, позволяет решить собственно критический вопрос герменевтики: как отделить истинные предрассудки, благодаря которым мы понимаем, от ложных, в силу которых мы понимаем превратно»^.

Характеризуя герменевтические подходы к времени, следует привести значимые результаты, полученные современным французским философом П. Рикёром, известным исследователем гуманитарного знания в связи с проблемой времени. Опираясь на рефлексивную философию, феномено­логию и герменевтику, обращаясь к истории, художественной литературе, истории философии, он представил эту проблему совершенно по-новому. Исследуя «формы повествовательное™» (рассказ, нарратив), «время рас­сказа и рассказ времени», «вымышленный опыт времени», вводя новые по­нятия и категории, Рикёр с позиций гуманитарного знания исследует и ос­мысливает временной человеческий опыт, включает личностное время во время человечества, в целом создает новый понятийный аппарат методоло­гии гуманитарного знания, используя понятия времени и истории. Новые аспекты и способы постижения проблемы времени социально-историчес­кого бытия открыты им при исследовании исторического знания в связи со свойствами человеческой субъективности — «слоя памяти и истории», под которым обнаруживается «мир забвения». В этом фундаментальном иссле­довании в качестве одной из многих тем рассматриваются пространствен-ность и темпоральность, свойственные индивидуальной и коллективной живой памяти. Применяемое в историографии архивирование предполага­ет изменение этого соотношения, судьбы пространства и времени связыва­ются воедино. «При переходе от памяти к историографии одновременно претерпевают изменения пространство, в котором перемещаются протаго­нисты рассказанной истории, и время, в котором разворачиваются изло­женные события»². Описание идет от индивидуальной «пространственное -ти телесной» и окружающей среды к памяти коллективной, связанной с местами, освященными традицией (места памяти). Пространственность в географии выступает параллельно к темпоральности истории.

Обоснование фундаментальности «нефизического», исторического, экзистенциального времени связано с именем М. Хайдеггера, с осуще­ствленным им «онтологическим поворотом» в трактовке герменевтичес­кого понимания, что изложено в его главном труде «Бытие и время». Ес­ли для Хайдеггера вообще встает вопрос о смысле бытия, то в качестве

¹ ГадамерХ.Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 353.

² Рикёр П. Память, история, забвение. М., 2004. С. 205. См. также: Рикёр П. Время и
рассказ. Т. 1. СПб., 1999. Т. 2. СПБ., 2000.

512                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

этого смысла обнаруживается время. Оно предстает как тот горизонт, внутри которого вообще достигается понимание бытия. Эта иная, чем традиционно «физическая», трактовка онтологии времени, более глу­бинная, не только предваряющая вычленение некоторых конкретных форм времени, но иначе воспринимающая сам «статус» времени в пони­мании бытия, в понимании человека, его существования и познаватель­ной деятельности. Обращение к трактовке проблемы времени и позна­ния Хайдеггером плодотворно не только в ее глубинных смыслах, но и в обогащении самого круга исследуемых проблем, часто совершенно нео­жиданных и, по существу, не исследованных. Среди многих примеров можно указать на идеи «Пролегоменов к истории понятия времени», где, в частности, он вводит понятия «вневременных предметов», которые яв­ляются темой математических исследований, а также «надвременных», вечных предметов метафизики и теологии¹. Очевидно, что такой поворот темы особенно значим для проблемы времени в научном познании.

Опираясь на идеи ведущих философских учений о времени, обратимся к конкретным областям социально-гуманитарного знания для рассмотре­ния опыта понимания времени и способов его представления в этой сфере.

Проблема времени в гуманитаристике фундаментальна, в той или иной степени она исследуется давно, однако скорее эмпирически, описа­тельно, нежели концептуально. Проблема социального времени, специ­фика исторического времени, природа времени в различных социальных и гуманитарных науках — вот наиболее распространенные направления исследований, т.е. само течение времени порождает изменение. Такой подход соответствует достаточно давно осуществленному П. Сорокиным и Р. Мертоном различению «астрономического» и «социального» време­ни², долгое остававшемуся без внимания, хотя параллельно, например, в экономической литературе также нащупывалось различение времени двух типов — времени как «схемы мышления» и времени как «двигателя опыта». В исторических исследованиях присутствуют оба типа времени, хотя и в «разных пропорциях», что также зависит от того, идет ли речь о времени наблюдающего или действующего субъекта. Познание истори­ческого времени происходит в «пространстве социальных наук», в част­ности политологии, экономики, социологии и психологии.

Особая тема, которой пока посвящено незаслуженно мало работ, — это введение фактора времени в художественные тексты, выяснение его роли, образа и способов присутствия, обратимости, изменения скорости проте­кания и многих других свойств, не присущих реальному физическому времени, но значимых в искусстве, культуре в целом. Так, М.М. Бахтин

¹ См.: Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. Томск, 1998. С. 12.

2 См. о таком различии: Трубников Н.Н. Время человеческого бытия. М., 1989; Савелье­
ва ИМ., Полетаев А.В. История и время. В поисках утраченного. М., 1997.

4.6. Время, пространство, хронотоп в социальном и гуманитарном знании                        513

соединяет сознание и «все мыслимые пространственные и временные от­ношения» в единый центр. Переосмысливая категории пространства и времени в гуманитарном контексте, он ввел понятие хронотопа как кон­кретного единства пространственно-временных характеристик для кон­кретной ситуации. Бахтин оставил своего рода модель анализа темпораль­ных и пространственных отношений и способов их «введения» в художественные и литературоведческие тексты. Взяв термин «хронотоп» из естественно-научных текстов А.А. Ухтомского, Бахтин не ограничился натуралистическим представлением о хронотопе как физическом единст­ве, целостности времени и пространства, но наполнил его гуманистичес­кими, культурно-историческими и ценностными смыслами. Он стремит­ся раскрыть роль этих форм в процессе художественного познания, «художественного видения». Обосновывая также необходимость единого термина, Бахтин объясняет, что в «художественном хронотопе» происхо­дит «пересечение рядов и слияние примет» — «время здесь сгущается, уп­лотняется, становится художественно-зримым; пространство же интен­сифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмыс­ливается и измеряется временем»¹.

В контексте исторической поэтики Бахтина и выявления изобрази­тельного значения хронотопов не должен остаться незамеченным фено­мен, обозначенный как субъективная игра временем, пространственно-вре­ менными перспективами. Это специфическое для художественной, вообще гуманитарной реальности явление — трансформация времени или хроно­топа под воздействием «могучей воли художника». Столь пристальное внимание самого Бахтина к «субъективной игре» и богатство выявленных при этом форм времени заставляют предположить, что за художествен­ным приемом есть и более фундаментальные свойства и отношения. На­иболее ярко «игра временем» проявляется в авантюрном времени рыцар­ского романа, где время распадается на ряд отрезков, организовано «абстрактно-технически», возникает «в точках разрыва (в возникшем зия­нии)» реальных временных рядов, где закономерность вдруг нарушается. Здесь становятся возможными гиперболизм — растягивание или сжима­ние — времени, влияние на него снов, колдовства, т.е. нарушение элемен­тарных временных (и пространственных) отношений и перспектив.

Богатые возможности для эпистемологии таит в себе также бахтинский текст о времени и пространстве в произведениях Гете, обладавшего «исклю­чительной хронотопичностью видения и мышления», хотя умение видеть время в пространстве, в природе отмечалось Бахтиным также у О. де Баль­зака, Ж.Ж. Руссо и В. Скотта. Он по-особому прочитал гетевские тексты.

¹ Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе: Очерки по исторической поэти­ке//Литературно-критические статьи. М., 1986. С. 121—122.

514                      4. Философские проблемы социально-гуманитарных наук

На первое место поставил его «умение видеть время», идеи о зримой форме времени в пространстве, полноте времени как синхронизме, сосуществова­нии времен в одной точке пространства, например тысячелетнем Риме — «великом хронотопе человеческой истории». Вслед за Гете он подчеркивал, что само прошлое должно быть творческим, т.е. действенным в настоящем; Бахтин отмечал, что Гете «разносил рядом лежащее в пространстве по раз­ным временным ступеням», раскрывал современность одновременно как разновременность — остатки прошлого и зачатки будущего; размышлял о бытовых и национальных особенностях «чувства времени»¹.

В целом размышления над текстами Бахтина о формах времени и пространства в художественных и гуманитарных текстах приводят к мысли о возможности превращения хронотопа в универсальную, фунда­ментальную категорию, которая может стать одним из принципиально новых оснований эпистемологии, до сих пор в полной мере не освоив­шей и даже избегающей конкретных пространственно-временных ха­рактеристик знания и познавательной деятельности.