В наше время, уже после первой мировой войны, а совершенно определенно и явно со второй половины ХХ века, возвышенному представлению о науке как призвании пришел конец. Стало ясно, что наука не заключает в себе сакрального смысла и познавательная деятельность сама по себе не всегда является благом. К такому убеждению привели ряд принципиальных факторов, последовавших за революциями в естествознании и невиданными ранее технологическими достижениями. Во-первых, прогресс в науке обернулся созданием вооружений такой разрушительной силы, которая стала угрозой существованию человечества. Это относится, прежде всего, к ядерному оружию, которое явилось прямым результатом успехов в науке, создавалось при участии ведущих ученых, и которое уже более 70-ти лет страшным кошмаром висит над человечеством. Во-вторых, всеобъемлющий научно-технический прогресс оказывает необратимо разрушительное воздействие на природную среду (загрязнение воздуха, истощение биоресурсов, опасность потепления и др.). В-третьих, новейшие научные достижения и технологии в биологии и медицине открывают возможности вмешательства в глубинные процессы человеческого организма, позволяющие неограниченно воздействовать на его природу (генетическую структуру, когнитивные способности, долголетие и т.д.), в результате чего вопрос о научно-технологических возможностях становится вопросом об этических пределах. Словом, оказалось, что наука и технологии касаются средств деятельности, которые могут применяться к различным, как к конструктивным, так и к разрушительным целям, их нельзя рассматривать вне широкого социального контекста. Они могут обернуться и благом, и злом. В общественном сознании давно было известно и запечатлено, что ученые ради знания готовы пожертвовать многим и пойти далеко, что они, как, например, живший в 16-м веке полулегендарный доктор Фауст, могут даже продать душу дьяволу, но свою душу. Двадцатый век показал, что ученые, как показали опыты над людьми, широко практиковавшиеся в нацистских лабораториях и лагерях, в научном рвении могут переходить все запретные человеческие границы и губить уже чужие души,. Перед обществом и людьми науки встал вопрос, который Макс Вебер сформулировал, размышляя об общественном статусе науки по итогам первой мировой войны: «В чем же состоит смысл науки как профессии теперь, когда рассеялись все прежние иллюзии, благодаря которым наука выступала как «путь к истинному бытию», «путь к истинному искусству», «путь к истинной природе», «путь к истинному Богу», «путь к истинному счастью»? Самый простой ответ на этот вопрос дал Толстой: она лишена смысла, потому что не дает никакого ответа на единственно важные для нас вопросы: «Что нам делать?», «Как нам жить?». А тот факт, что она не дает ответа на данные вопросы, совершенно неоспорим»[56]. Новые возможности и опасности, связанные с развитием науки, привели к изменению этики науки, имея в виду как этос ученого, так и место науки в обществе.

Что касается этоса науки, основное содержательное изменение состоит в следующем. Добродетельность ученого уже не ограничивается его добротностью в традиционном понимании. Для него уже мало быть хорошим специалистом, ревниво охраняющим свою деятельность от фальсификации и скрытых заимствований. От него требуется более широкий гуманистический взгляд, учитывающий доступные предвидению отрицательные последствия, сопряженные с собственными профессиональными действиями. Речь идет о том, чтобы быть на уровне нравственных требований не только в рамках собственно профессиональной деятельности, но и саму эту деятельность (и в целом, и в отдельных ее звеньях) рассматривать как персональный нравственный выбор. М.М. Бахтин провел очень важное и глубокое различие между нравственной ответственностью и специальной ответственностью за поступок. Специальная ответственность есть ответственность за содержание поступка, за его адекватное техническое исполнение, а нравственная ответственность есть ответственность за факт бытия поступка, за то, что он вообще состоялся, был совершен данным конкретным индивидом в данных конкретных обстоятельствах. Только соединение этих двух аспектов ответственности обеспечивает целостность поступка, само же такое соединение возможно, если двигаться от нравственной ответственности как изначальной к специальной ответственности как к вторичному, приобщенному моменту. Ученый ответствен за свою научную деятельность, за все, что он как ученый делает, в обоих смыслах: и в нравственном, и в специальном. Так, ученые, создававшие атомную бомбу, хорошо сделали свою профессиональную работу, за что были разнообразно награждены, но они также ответственны за само создание атомной бомбы и ее последствия, включая трагедию Хиросимы и Нагасаки, что легло тяжелым грузом на совесть некоторых из них. Люди, создавшие ядерное оружие, включились в движение за его запрет, чему был посвящен Манифест Рассела – Эйнштейна и последовавшее за ним Погуошское движение ученых Они призвали:«В связи с тем, что в будущей мировой войне будет непременно использовано ядерное оружие и поскольку это оружие угрожает существованию рода человеческого, мы настаиваем, чтобы правительства всех стран поняли и публично заявили, что споры между государствами не могут быть разрешены в результате развязывания мировой войны. Мы требуем, чтобы они находили мирные средства разрешения всех спорных вопросов». Этот пример показывает, как расширились границы этики науки, и в то же время ставит проблему: как сделать так, чтобы действия индивидов в качестве ученых и их действия в качестве граждан были не двумя разными рядами действий, а слились в одно действие ответственной личности.