ГАРОЛЬД СТЮАРТ

Я хочу обсудить здесь тот аспект роли сновидения в пси­хоанализе, который касается восприятия сновидцем себя по отношению к событиям в сновидении и возможных из­менений этого восприятия в ходе анализа. Меня интересует именно этот аспект явного содержания пересказанного сна и его связь с состоянием трансферентных отношений. Этот эмпирический аспект сновидения не следует путать с раз­личными эмоциями, которые сновидец может испытывать в ходе сновидения. Вполне здоровый человек может вос­принимать свои сновидения так, как будто он активно уча­ствует в различных событиях сна, или пассивно наблюдает, или, возможно, чередует активность и пассивность, но он не ощущает, что ему, так сказать, «позволяется» лишь один тип участия в сновидениях, а все остальные — исключают­ся. В ходе сновидения он может испытывать различные эмо­ции, такие, как гнев, страх или ревность — но это ощуще­ния не того рода, что и первые, а именно них и будет ка­саться данная статья.

Впервые мой интерес к этой теме был вызван наблюде­ниями за одной пациенткой в ходе психоанализа, дливше­гося около шести лет. Это была молодая женщина, нахо­дившаяся в течение трех лет, предшествующих началу анали-

[180]

за, в психиатрической лечебнице. Она страдала пограничным шизофреническим психозом с серьезным нарушением мо­чеиспускания. Наблюдалась деперсонализация, пациентка почти не осознавала собственного «я», страдала дереализацией и имела многочисленные причудливые сознательные фантазии бредового характера. Ее преследовал дьявольский образ матери, жившей в отдаленном провинциальном го­родке, кроме того, она поклонялась милосердному Богу-отцу на небесах. Несмотря на все это, в течение первых двух лет психоанализа она сомневалась: больна она все-таки или нет. Трансферентные отношения были при этом тако­вы, что я (аналитик) воспринимался как нечто, возможно, полезное или пагубное, с большей вероятностью ненужное, чем нереальное и на большом расстоянии от нее. Короче говоря, в психоанализе она почти не обращала внимания на мое присутствие.

Ей часто снились длинные запутанные сновидения. Бла­годаря их интерпретации и работе с ними анализ существен­но прогрессировал. Большую часть начального периода она была не совсем уверена: снились ли ей эти сновидения или же она пережила все это в действительности. То, что психо­тики принимают свои сновидения за реальность, встреча­ется довольно часто, и теоретически это можно понять, учи­тывая роль процесса символизации. Ханна Сегал (1957)* доказывает, что психотики используют символы в качестве заменителей инстинктивной активности, тогда как невро­тики и здоровые люди используют их в качестве представи­телей этой активности. Так как символизация является важ­ным процессом в формировании сновидения, то это разли­чие должно проявиться в самом сне. Моя пациентка находилась «на границе» между замещением и представле­нием и поэтому не могла их различать. С одной стороны, она воспринимала себя в сновидениях так, как будто это был не сон, а эпизод реальной жизни. Однако в то же вре­мя она воспринимала его и как сновидение, и именно к этому аспекту я сейчас перейду.

В своих сновидениях она всегда ощущала себя зрителем в кинотеатре или театре, наблюдающему за тем, что проис-

* Эта работа входит в настоящий сборник, см. с. 147 — Прим. ред.

[181]

ходит на экране или на сцене, но не чувствовала себя учас­тницей этого, несмотря на то, что некоторые роли играла она сама. Она почти всегда была пассивным зрителем, и очень редко — активным участником. События всегда про­исходили в отдалении, и совершенно ясно, что они репре­зентировали отколовшиеся, отрицаемые аспекты ее соб­ственной личности в отношениях с другими людьми. Па­циентка проецировала эти аспекты вовне, а затем пассивно наблюдала их. Это отражало ее взаимоотношения со мной в трансфере, удаленность преследующей ее ужасной матери из провинции и идеализированного Бога-отца на небесах. Обычно она могла предложить определенный ассоциатив­ный материал к сновидению, но значительную часть интерпретаций необходимо было основывать на прямых пе­реводах символических значений явного содержания, в осо­бенности с точки зрения переноса.

К концу второго года ситуация изменилась. Она поняла, что очень больна и действительно нуждается в психоанали­зе, если хочет выздороветь. Теперь мы вступили в фазу бре­дового, психотического переноса (если такой термин пред­почтительней), где я воспринимался не только как полез­ный, необходимый, идеализированный аналитик, но и как преследующая кровожадная дьявольская мать или ее по­средник. Большую часть времени она пребывала в состоя­нии ужаса. Важной для данной статьи деталью является то, что ее восприятие своих сновидений также изменилось. Кроме того, что теперь она полностью осознавала, что ее сновидения — это только сны, она больше не чувствовала себя зрительницей в театре и не была пассивным наблюда­телем отдаленных событий. Вместо этого она ощущала себя их участницей, была почти ошеломлена событиями и обра­зами сновидений и зачастую яростно с ними боролась. Все же иногда ее там было две, но обе принимали активное участие в происходящем. Временами ощущения от проис­ходящего во сне вызывали такую панику, что она просыпа­лась в состоянии тревоги. Таким образом, внутрипсихические и межличностные изменения, произошедшие в пере­носе, отразились в изменениях восприятия сновидений. Отколовшиеся, отрицаемые аспекты уже больше не про-

[182]

ецнровались вдаль, а принимались обратно, но не полнос­тью, а в отношения трансфера, а переживаемые борьба и тревога представляли ее страх оказаться разрушенной, в особенности своими дьявольскими, убийственными импуль­сами. В клиническом отношении теперь она принимала большее участие в работе над сновидениями и активно ис­пользовала их, чтобы понимать свое состояние. В течение нескольких месяцев данный период был пройден, и мы всту­пили в третью фазу — фазу невроза переноса. К этому вре­мени она стала почти целостной личностью с довольно ус­тойчивым восприятием реальности. Эксцентричные фан­тазии и деперсонализация исчезли, пациентка хорошо осознавала свое «я» и могла переносить умеренно депрес­сивные ощущения. Нам осталось решить проблему расстрой­ства мочеиспускания и сексуальных запретов. И снова из­менилось ее восприятие сновидений. Эго больше не было ими ошеломлено, теперь ее реакции были такими же, как и у большинства людей. Данный тип восприятия я описывал в начале статьи. Она наблюдала, оказывалась преследуемой или свободной, была взволнована, но ее ощущения не ог­раничивались каким-нибудь одним-единственным типом. В целом ее восприятие было восприятием удовлетворитель­ного, соучаствующего типа. Таким образом, теперь ее от­ношение к своим сновидениям, как показывал трансфер, включало новую интеграцию эго с усовершенствованным функционированием — как в интрапсихической, так и в межличностной сферах.

Эти наблюдения демонстрируют то, что уже хорошо из­вестно: тесную связь психического функционирования и межличностных взаимоотношений. Восприятие сновидения (интрапсихическая функция) отражает состояние трансфе­ра, межличностную функцию, интерпретация любой из них оказывает влияние и на другую, в результате чего обе по­степенно изменяются. С точки зрения клинической прак­тики, эти изменения в восприятии сновидений служат еще одним индикатором успешности психоанализа — с точки зрения способности эго к интеграции. Это дополняет дру­гой показатель изменения сновидений: наблюдение симво­лических перемен в явном их содержании.

[183]

До сих пор три описанные стадии я наблюдал у двоих пациентов. У остальных я видел лишь первую и третью ста­дии; периода «ошеломления эго» не было. Это может озна­чать либо то, что все три стадии характерны лишь для неко­торых пациентов с психопатологией особого рода, либо то, что по рассказам других пациентов я не мог распознать вто­рой стадии. Обычно я встречал эти явления у тяжелых ис­терических, фобических и пограничных шизоидных лич­ностей, излишне активно использовавших механизмы рас­щепления, отрицания и проекции.

Понятие экрана сновидения, впервые предложенное Ле­виным (Lewin, 1946), хорошо применимо к восприятию сновидений в первой фазе. Он полагал, что все сновидения проецируются на экран, иногда видимый, и интерпретиро­вал экран как символ сна и слияния эго с грудью в упло­щенной форме, к которой бессознательно приравнивается сон. Он считал, что зрительные образы сновидения пред­ставляют желания, способные нарушать состояние сна. Ч.Райкрофт (Rycroft, 1951) полагал, что экран сновидения присутствует не во всех сновидениях, а встречается лишь в снах пациентов, вступающих в маниакальную фазу. Оно символизирует маниакальное чувство экстатического слия­ния с грудью и отрицание враждебности по отношению к ней. Я согласен с Райкрофтом в том, что экран сновидения присутствует не во всех снах и что он может символизиро­вать слияние с грудью и отрицание враждебности к ней, но в отношении маниакального чувства экстатического слия­ния я не так уверен. У моей пациентки эти сновидения наблюдались задолго до начала анализа, и я не мог обнару­жить никакого аффекта, предполагавшего что-либо похо­жее на экстаз. Я бы хотел постулировать представление о том, что, наряду со слиянием и отрицанием враждебности к груди, экран сновидения репрезентирует также желание иметь мать (грудь), которая может вытерпеть, вместить в себя проекции и позаботиться о нежелательных (а потому проецируемых) аспектах «я».

Как я упоминал выше, вторая фаза, где восприятие «я» в сновидении ошеломляет, представляет собой возвращение этих нежелательных проецируемых аспектов к эго и пере-

[184]

ворот в сознании, произошедший в борьбе за них и против них. Борьба разворачивается в переносе. В третьей фазе «я» было уже в известной мере целостным, и потому восприя­тие сновидения соответствовало таковому вполне целост­ной личности, то есть среднего здорового или не слишком невротического человека.

У Шеппарда и Саула (Sheppard, Saul, 1958) несколько отличный подход к этому явлению. Они использовали яв­ное содержание сновидений для изучения активности эго, в особенности его бессознательных аспектов. Эти авторы выделили десять категорий эго-функции и подразделили каждую категорию на четыре подгруппы, представляющие различные степени осознания эго поступающих в него в ходе сновидения импульсов. «Импульсы» определялись как побуждения, стремления к удовлетворению потребностей или другие мотивирующие силы, выраженные на сцене сно­видения. Говорилось, что чем больше сновидец представ­лял свои импульсы как чуждые ему, тем дальше он отодви­гал их от своего эго. Так родилась концепция «отдаления эго». Чтобы иметь что-то типа количественной оценки этого аспекта функционирования эго, вторы разработали «систе­му классификации эго» и продемонстрировали, что эго пси­хотических пациентов обладает большим разнообразием за­щитных механизмов, используемых в явном содержании снов, чем сознание не-психотически пациентов. Наиболь­шая степень «отдаления эго» наблюдалась в сновидениях психотических пациентов. Изучив сновидения неизвестных им людей, Шеппард и Саул могли с достаточной степенью точности предугадать: относились ли эти люди к психоти­ческому типу или нет.

Восприятие сновидения моей пациенткой в первой фазе, несомненно, весьма точно представляет эту концепцию «от­даления эго», особенно в той категории, что названа авто­рами «участием». Но дальнейшее развитие от стадии «отда­ления эго» к чувству «ошеломления эго», характерное для моей пациентки, они не описывают.

В заключение данной статьи я хочу лишь заметить, что с увеличением наших знаний об интрапсихическом функци­онировании и объект-отношениях, значительно расширив-

[185]

ших возможности терапии, роль сновидения и сегодня ос­тается настолько же важной, как в начале столетия.

Список литературы

Lewin, Bertram (1946). Sleep, the mouth and the dream screen. The Psychoanalytic Quarterly 15: 419-34.

Rycroft, C. (1951) A contribution to the study of the dream screen. In Imagination and Reality, London: Hogarth Press

Segal, H (1957). Notes on symbol formation. Int. J. Psycho-Anal. 38: 391-7.

Sheppard, E. and Saul, L.L. (1958) An approach to a systematic study of ego function. Psychoanal. Q. 27, 237-45.