Наиболее полное развитие американский прагматизм получил в учении Джона Дьюи (1859—1952). Этот мыслитель решительно поставил науку на службу общественной практике, которую он связывал с улучшением общественных отношений. Философия (мышление, опыт, познание), согласно Дьюи, возникает из социальных конфликтов, служит инструментом их разрешения и должна стать частью социально ориентитрованной педагогики. Цель воспитания — формирование деятельных способностей. В психологии Дьюи примыкает к функционализму Джеймса.

Основой всего, согласно Дьюи, является опыт. Но опыт понимается им так широко, что его понятие становится совершенно неопределенным. “Опыт, — писал Дьюи, — включает сновидение, нездоровье, болезнь, смерть, труд, войну, смятение, двусмысленность, ложь и заблуждение, он включает трансцендентные системы, равно как и эмпирические; магию и суеверия так же, как и науку”.

Однако здесь сразу же необходимо заметить, что Дьюи довольно резко расходится с традиционным позитивизмом и эмпиризмом в понимании опыта. Дьюи понимает опыт не только как чувственный опыт или созерцание, как это было у английских эмпириков и сенсуалистов от Бэкона до Беркли и Юма, но и как практический опыт, что, кстати, и имеется в виду под “опытом” в обычном языке. Это опыт как результат деятельности и ее развития. Это знание, но знание практическое. “Человек прошлых времен, — пишет Дьюи, — использовал результаты своего предшествующего опыта только для того, чтобы сформировать обычаи, которым впоследствии должно было слепо следовать или слепо их разрушать. Теперь прежний опыт используется для того, чтобы предложить цели и методы для развития нового и улучшенного опыта. В результате опыт становится саморегулирующимся”.

Дьюи возражает против созерцательного понимания опыта, когда опыт пытаются построить из атомарных ощущений, которые по сути являются фикциями, недействительными абстракциями. Ощущение, считает он, “побудительно, а не познавательно по своему существу”. Традиционный эмпиризм, как замечает Дьюи, основан на том, что “опыт никогда не выходит за пределы конкретного, случайного и вероятного”. Поэтому эмпиризм порождает свою собственную противоположность — рационализм, который строит знание абстрактное, необходимое, достоверное. “Только сила, — пишет Дьюи, — превосходящая в своем источнике и содержании любой мыслимый опыт, может достичь всеобщей, необходимой и определенной власти и направления”. Дьюи пытается показать, что дилемма эмпиризма и рационализма может быть снята только в практической деятельности. “В целом спор между эмпиризмом и рационализмом об интеллектуальной ценности ощущений удивительным образом представляется устаревшим. Дискуссия об ощущениях относится к области непосредственного стимула и реакции, а не к области знания”.

Другим важным отличием позиции Дьюи является его историзм. “Опыт — не сознание, а история”,— утверждает Дьюи. “Люди размышляли веками, — пишет он. — Они наблюдали, делали выводы, рассуждали разными способами и приходили к разным результатам. Антропология, история мифов, легенд и культов, лингвистика и грамматика, риторика и логические исследования прошлого показывают нам, как люди мыслили и каковы были цели и последствия различных видов мышления. Экспериментальная и патологическая психология вносит важный вклад в наше понимание того, как осуществляется мышление и на что оно воздействует. История различных наук дает нам сведения о конкретных путях исследования и проверки, которые вводили людей в заблуждение или доказывали свою эффективность. Каждая наука, от математики до истории, демонстрирует нам в специальных вопросах как типичные ошибочные методы, так и типичные эффективные методы. Таким образом, логическая теория имеет большое, почти неисчерпаемое поле эмпирического исследования”.

По Дьюи история науки, умственного развития ребенка, техники и т. д. должна лечь в основу логики, теории познания и методологии науки. Это очень сильно расходится с тем, что предлагали здесь неопозитивисты. Отсюда совершенно иное понимание логики у

Дьюи, которое не традиционное, не аристотелевское и не схоластическое. Для него логика — это примерно то же самое, что под ней понимали основоположники науки и философии Нового времени и, прежде всего, любимец Дьюи Ф.Бэкон. Отсюда совершенно необоснованы упреки в его адрес типа следующего: “Дьюи не имеет ни малейшего представления о действительных логических проблемах и не занимается ими. Он просто присвоил термин “логика” для обозначения своего понимания процесса знания, т. е. вложил в это слово совершенно не свойственное ему содержание”.

Упрекать Дьюи в том, что он не занимается “действительными логическими проблемами”, это все равно, что упрекать его в том, что он не занимается “действительными” проблемами демонологии. Бэкон и Декарт отбросили старую схоластическую логику не потому, что они не знали или не понимали ее “действительных проблем”, а потому, что “действительные проблемы” этой схоластической логики они посчитали для своих задач недействительными. Пафос Дьюи направлен именно против схоластики и формализма старой логики. И термин “логика” исторически употреблялся отнюдь не только для аристотелевской силлогистики, если вспомнить “Науку логики” Гегеля или “Индуктивную логику” Дж.Ст.Милля.

Наконец, для того, чтобы отмежеваться от обычного эмпиризма, Дьюи характеризует свое понимание опытной науки как инструментализм. Главное значение этого нового понятия заключается в том, что наши понятия о мире не просто “отражают” мир, а они являются орудиями, инструментами нашей практической деятельности. Дьюи совершенно резонно замечает, что чисто эволюционно чувства возникают не для того, чтобы глазеть на мир, а для того, чтобы правильно на него реагировать. Без ответной реакции всякое воздействие внешнего мира на рецепторы не имело бы никакого биологического смысла. А у людей на место чисто биологического смысла становится смысл практический. Поэтому Дьюи против созерцательности и созерцательного понимания человеческого познания.

Единство науки и практики Дьюи характеризует как результат исторического развития науки. “Наука, — пишет он, — как она сложилась, наука в своей практике, полностью устранила эту разделенность и изолированность одного от другого. Научное исследование вызвало к жизни и включило в свою структуру такие виды деятельности, материалы и орудия, которые ранее рассматривались как практические (в низком утилитарном смысле)”.

Но, ликвидируя разрыв между наукой и практикой, Дьюи пытается ликвидировать также разрыв между материализмом и идеализмом, толкуя все это как недоразумение, связанное с разделением труда на умственный и физический.

Дьюи — инструменталист, для которого, если инструмент адекватен материалу и цели деятельности, то он истинен. При этом он отрицает абсолютную истину. Если метафизика понимала истину только как абсолютную истину, то позитивизм вообще понимает ее только как относительную. Дьюи здесь релятивист, он боится всяческих Абсолютов.

Надо сказать, что Дьюи раньше, чем Поппер, “закрыл” неопозитивизм с его “протокольными предложениями”, “атомарными фактами” и т. д. Неопозитивизм был рожден уже устаревшим, он был мертворожденным. Причем Дьюи, как и все позитивисты, понимает устарелость созерцательной философии, а тем самым и философии вообще. Но в том-то и дело, что в своем отрицании созерцательной и умозрительной философии он ближе к Марксу, чем к Конту. У него происходит то что Маркс называл “обмирщением” философии, ее сошествием с небес на грешную землю. На место всех Абсолютов в философии становится Практика. Под “реконструкцией в философии” Дьюи, собственно, и имеет в виду превращение классической философии, философии как “царицы наук”, в действительную науку. И разница между Марксом и Дьюи только та, что Маркс оставляет место за чистой теорией в форме диалектики как Логики и теории познания. Дьюи от классической диалектики отказывается, он ее отбрасывает вместе с созерцательностью классической философии.

Вместе с созерцательностью всей прежней философии, которая Аристотелем была возведена в принцип, Дьюи отбрасывает и всякий эстетизм, всякое незаинтересованное созерцание, а потому и любование. Все позитивисты не понимают самостоятельной специфики чувства прекрасного (красоты) и специфики нравственного чувства (совести). Поэтому позитивисты, как правило, лишены даже элементарного чувства юмора: это, очень безрадостный народ. И именно в этом специфика прагматизма.

И в итоге скажем о протесте Дьюи против формального понимания демократии только как политической демократии. “Демократию, — пишет он, — нельзя считать сектантским или расовым понятием или некоторой освященной формой правления, получившей конституционную санкцию. Демократия — это всего лишь имя, которое указывает на то обстоятельство, что человеческая природа развивается только тогда, когда ее элементы участвуют в управлении общим, т. е. такими вещами, ради которых мужчины и женщины образуют группы — семьи, промышленные компании, правительства, церкви, научные ассоциации и т. д.... Отождествление демократии с политической демократией, которая ответственна за большую часть неудач демократии вообще, основывается на традиционных идеях индивида и государства как готовых сущностей в себе”. Это, конечно, значительно более продвинутое понимание демократии, чем в либерализме вообще, и в “Открытом обществе” Поппера в частности.

Литература

1. Джеймс У. Введение в философию // В кн.: У.Джеймс. Введение в философию Б.Рассел. Проблемы философии. М. 2000.

2. Джемс В. Многообразие религиозного опыта. СПб. 1993.

3. Дьюи Дж. Реконструкция в философии. М. 2001.

4. Пирс Ч.С. Начала прагматизма. СПб. 2000.

5. Пирс Ч.С. Логические основания. Теории знаков. СПб. 2000.

Глава 5.